Лунная Долина Лондон Джек
– А теперь?
– Еще лучше.
– А теперь?
– Совсем хорошо.
Однако, подумав, он заявил, что правый глаз еще немного болит.
Во время лечения этого глаза она вдруг вскрикнула, словно от боли.
– Что с тобой? Тебе больно?
– Глаза. Они тоже ужасно заболели!
Тут они поменялись ролями, и Билл стал врачом, а она пациенткой. Когда оба вылечились, она повела его в гостиную, где они ухитрились усесться вдвоем в большом мягком кресле, стоявшем у открытого окна. Это была самая дорогая вещь в доме. Кресло стоило семь с половиной долларов, и Саксон, даже не мечтавшая о таком великолепии, ощущала в течение всего дня легкие уколы совести.
В комнату лился свежий соленый запах моря, который по вечерам так радует жителей приморских городов. На железнодорожных путях пыхтели паровозы и слышался грохот поездов, замедлявших ход между молом и Оклендским вокзалом; доносились крики детей, обычно игравших на улице в летние вечера, и негромкие голоса хозяек из соседнего дома, вышедших посидеть на крылечке и посудачить.
– Что может быть лучше этого? – прошептал Билл. – Как вспомню о своей меблированной комнатенке за шесть долларов, так даже грустно становится! Сколько времени я зря потерял. Одно только меня утешает: если бы я оттуда съехал раньше, я бы не встретил тебя. Ведь я еще месяц назад даже не подозревал, что ты живешь на свете.
Его рука скользнула вверх по ее обнаженной руке и пробралась под рукав.
– Какая у тебя свежая кожа, – сказал он. – Не холодная, а именно свежая. Так приятно ее касаться!
– Ты скоро сделаешь из меня холодильник! – засмеялась она.
– И голос у тебя какой-то свежий, – продолжал он. – Когда я слышу его, у меня такое чувство, будто ты кладешь мне руку на лоб. Очень странно. Я не знаю, как объяснить, но твой голос словно проходит через всего меня – чистый и свежий. Как ветерок – такой приятный, знаешь, когда он подует с моря после жаркого, душного дня. А если ты говоришь тихо, твой голос звучит мягко и певуче, точно виолончель в оркестре театра Макдоноу. И никогда у тебя он не доходит до высоких нот, никогда не бывает резким, визгливым, не дерет слух, как голоса иных женщин, если они сердятся или возбуждены; они напоминают мне заигранную граммофонную пластинку. А твой голос так и льется в душу, я даже дрожать начинаю, будто от свежести. Просто наслаждение. Мне кажется, у ангелов, если только они существуют, должен быть такой голос.
Несколько минут прошло в молчании; она чувствовала такое невыразимое счастье, что только провела рукой по его волосам и без слов прижалась к нему. Затем Билл продолжал:
– Хочешь знать, кого ты мне напоминаешь? Видела ты когда-нибудь молодую породистую кобылу с блестящей атласной шерстью и до того нежной кожей, что на ней остается след от малейшего прикосновения хлыста? Она такая чуткая, нервная, а может превзойти выносливостью самую крепкую необъезженную лошадь, – и в один миг разорвать себе сухожилия или простудиться насмерть, если проведет ночь без попоны. Такие лошади – самые прекрасные создания на свете; они стройные, сильные, нежные, и обращаться с ними нужно очень бережно. Знаешь, как со стеклянной посудой: «Осторожно, бьется, не переворачивать, не бросать наземь!» Ты напоминаешь мне такую лошадку. И мое дело присмотреть, чтобы обращение с тобой было саме аккуратное. Ты так же не похожа на других женщин, как породистая кобыла на рабочих кляч. Знаешь, ты кто? Ты чистокровка. Ты и стройна по-особому и порывиста… А уж сложена… Знаешь, какая у тебя фигура? Да, да, куда до тебя Анетте Келлерман. Она австралийка, ты американка. Но разве американки такие?.. Ты особенная. Ты – первый класс… Нет, я не знаю, как объяснить… Остальные женщины сложены не так. Ты будто из другой страны. Прямо француженка. И сложением, и тем, как ты ходишь, садишься, встаешь, просто ничего не делаешь, – всем ты напоминаешь француженку, и даже лучше…
Билл, никогда не выезжавший из Калифорнии и не ночевавший ни одной ночи вдали от своего родного Окленда, не ошибся. Саксон была прекрасным цветком на англосаксонском дереве; необычайно маленькие руки и ноги, узкие кости, пластичность тела и движений – все в ней напоминало одну из тех женщин давнего прошлого, которые произошли от смешения французов-норманнов с крепким племенем саксов.
– А как на тебе сидит платье! Ты точно срослась с ним. Оно такая же часть тебя, как свежесть твоего голоса и твоей кожи. И всегда ты так хорошо одета, что, кажется, лучше и быть не может. А ведь ты знаешь: мужчине очень приятно показываться с женщиной, когда она одета, как картинка, и слышать, как другие парни говорят: «С кем это сегодня Билл? Правда, прелесть? И я бы от такой не отказался!» Ну, и все в таком роде.
И Саксон, прижавшись к его щеке, чувствовала, что она вполне вознаграждена за долгие часы ночного бдения, когда после мучительного трудового дня ее голова невольно клонилась над шитьем: она старалась восстановить в памяти и украдкой перенять фасоны тех нарядных вещей, которые каждый день разглаживала.
– Знаешь, Саксон? Я придумал тебе новое имя. Ты мой Эликсир Жизни. Вот ты кто!
– И я тебе никогда не надоем? – спросила она.
– Надоешь? Да мы же созданы друг для друга!
– Разве не удивительно, что мы встретились, Билли? Ведь мы могли никогда и не встретиться. Это чистая случайность…
– Значит, такие уж мы счастливцы! – воскликнул он. – Так нам было на роду написано!
– А может, наша встреча больше, чем счастливая случайность, – задумчиво проговорила она.
– Наверняка. Мы должны были встретиться. Мы не могли не найти друг друга.
Они замолчали и сидели в тишине, не замечая времени, отдавшись любви, невыразимой словами. Затем она почувствовала, как он привлек ее ближе, и его губы прошептали у самого ее уха:
– А не пойти ли нам спать?
Много вечеров провели они так вдвоем; а случалось, они вносили в них некоторое разнообразие – ходили на танцы, в кинематограф, в театр Орфей или театр Белла, либо на музыку, которая играла вечером по пятницам в городском парке. Порой по воскресеньям Саксон брала с собой завтрак, и они уезжали в горы в коляске, запряженной Принцем и Королем, которых хозяин по-прежнему охотно давал Биллу для поездки.
Каждое утро Саксон просыпалась от звонка будильника. В первый день их совместной жизни Билл настоял на том, чтобы встать вместе с ней и развести огонь в плите. В этот раз Саксон уступила ему, но затем стала накладывать дрова с вечера, так что утром оставалось только поднести к ним спичку. И она убедила его, что можно еще подремать в постели, пока завтрак не будет готов. Первое время она готовила ему завтрак, затем с неделю он ходил домой обедать. А потом был принужден брать что-нибудь с собой. Все зависело от того, в какой части города он работал.
– Ты неправильно себя поставила с мужем, – заявила ей однажды Мери. – Ты так ухаживаешь за ним, что окончательно его избалуешь. Это ему за тобой ухаживать надо, а не тебе за ним…
– Да ведь зарабатывает он, – возразила Саксон. – Его труд гораздо тяжелее моего, а у меня свободного времени хоть отбавляй. И потом – мне хочется ухаживать за ним, потому что я его люблю… Ну и… просто… мне хочется.
Глава вторая
Несмотря на то что Саксон вела хозяйство крайне тщательно, вскоре, когда она распределила все свои ежедневные обязанности, оказалось, что у нее остается много свободного времени. Особенно в те дни, когда Билл брал с собой завтрак и ей не нужно было готовить полдник, Саксон имела в своем распоряжении несколько свободных часов. Привыкнув годами работать на фабрике или в прачечной, она тяготилась этой неожиданной праздностью. Ей было трудно сидеть без дела, но и ходить в гости к своим прежним подругам она не могла, – те были весь день на работе. С соседками же она еще не успела свести знакомство, кроме одной старухи, которая жила рядом; с этой женщиной они иногда перекидывались несколькими словами через забор, разделявший их дворы.
Одним из любимейших ее занятий стало купание, и она имела возможность наслаждаться этим неограниченно. В приюте и у Сары она привыкла брать ванну только раз в неделю. Когда она подросла, ей захотелось мыться чаще. Но такое желание вызвало сначала насмешки со стороны Сары, а затем и ее гнев. Сама Сара выросла в те годы, когда было в обычае купаться только по субботам, и в поползновении Саксон мыться больше чем раз в неделю она усматривала нечто высокомерное и оскорбительное для своей личной чистоплотности. По ее мнению, это значило попусту переводить дрова и прибавлять к семейной стирке лишние полотенца. Но теперь у Саксон была собственная плита, ванна, полотенца и мыло, и никто не мог ничего ей запретить, – поэтому она ежедневно наслаждалась купанием. Правда, ванной ей служил просто большой бак для стирки, она ставила его в кухне на пол и наливала воду ведром, но все же это была роскошь, и возможность пользоваться ею она получила только в двадцать четыре года. Старуха соседка открыла ей в случайном разговоре главную прелесть такого купания: оказывается, совсем простая штука – нужно влить в воду несколько капель нашатырного спирта. Саксон никогда раньше об этом не слышала.
Ей вообще было суждено узнать от этой странной женщины еще очень многое. Они познакомились ближе, когда Саксон однажды развешивала во дворе свои выстиранные лифчики и несколько штук самого тонкого белья. Старуха стояла, облокотившись на перила своего крыльца, и, поймав взгляд молодой женщины, кивнула ей, причем Саксон показалось, что этот кивок предназначается не столько ей самой, сколько ее развешанному белью.
– Вы только что замуж вышли? Верно? – спросила женщина. – Меня зовут миссис Хиггинс. Но я предпочитаю, чтобы меня звали по имени – Мерседес.
– Меня зовут миссис Робертc, – ответила Саксон, испытывая радостное волнение оттого, что может называться этой новой фамилией. – А имя мое Саксон.
– Странное имя для янки, – заметила собеседница.
– О, я не янки, я из Калифорнии! – воскликнула Саксон.
– О-ля-ля! – засмеялась миссис Хиггинс. – Я забыла, что мы в Америке. В других странах всех американцев зовут янки. Значит, вы недавно вышли замуж?
Саксон кивнула с радостным вздохом. Мерседес тоже вздохнула.
– Ах вы, счастливое, нежное молодое создание!.. Я готова вам бешено завидовать! Перед вами вся жизнь, и вы можете любого мужчину обернуть вокруг своего хорошенького пальчика. Но вы даже не понимаете своего счастья. Ни одна женщина его не понимает, а потом уже слишком поздно.
Саксон была смущена и удивлена этим заявлением, однако ответила с готовностью:
– О, я знаю, что я счастливая. Мой муж лучше всех на свете.
Мерседес Хиггинс снова вздохнула и перевела разговор на другое. Она кивком указала на белье.
– Вы, я вижу, любите красивые вещи. Очень похвально, молодой женщине так и следует. Это прекрасная приманка для мужчин, – от тряпок зависит половина дела. Такими вещами их завоевывают, а потом удерживают… Вы ведь хотите удержать своего мужа, чтобы он был с вами всегда-всегда?
– Конечно. И я сделаю так, что он будет всегда-всегда любить меня.
Саксон умолкла, смущенная своей неожиданной откровенностью с этой чужой женщиной.
– Странная штука – любовь мужчины, – продолжала Мерседес. – И ошибка всех женщин в том, что они воображают, будто мужчина для них – открытая книга. Именно по незнанию мужчин большинство женщин и становятся несчастными, но все-таки продолжают верить, что они мужчин прекрасно понимают. Ах, дурочки, дурочки! Значит, вы, маленькая женщина, надеетесь, что заставите мужа всю жизнь любить вас? Так все говорят, думая, что знают и причуды мужского сердца и их самих. Но, уверяю вас, легче получить главный выигрыш в лотерее «Литтл Луизиана», чем достигнуть этого, и бедные молодые женщины всегда слишком поздно убеждаются в своей ошибке. Хотя вы – вы начали хорошо. Следите за собой и носите изящное белье. Чем вы мужа покорили – тем и удержите. Но это далеко не все. Когда-нибудь мы поговорим с вами, и я расскажу вам то, что, к сожалению, очень немногие женщины хотят знать, а узнают только исключения. Саксон! Какое энергичное и красивое имя. Но оно к вам не подходит. Не думайте, я наблюдала за вами, вы скорее француженка. Да, в вас есть что-то французское, несомненно. Передайте мистеру Робертсу, что я поздравляю его с таким удачным выбором. – Она замолчала и взялась за ручку кухонной двери. – Заходите ко мне как-нибудь. Не пожалеете. Я многому могу вас научить. Приходите вечерком. Мой муж служит ночным сторожем на вокзале и днем отсыпается. Вот и сейчас он спит.
Саксон вернулась к себе задумчивая и заинтригованная. Эта худая смуглая женщина, с лицом поблекшим и словно опаленным зноем, с большими черными глазами, сверкающими и горящими каким-то неугасимым внутренним пламенем, казалась ей необыкновенной. Она, конечно, стара – так между пятым и седьмым десятком. В ее волосах, когда-то черных, как вороново крыло, уже белеет немало седых прядей. Особенно удивила Саксон чистота ее речи. Язык Мерседес был гораздо лучше того, к какому Саксон привыкла. Однако Мерседес не американка. С другой стороны, она говорит без всякого акцента. И налет чего-то иностранного в ее речи настолько неуловим, что трудно определить его.
Читать бесплатно другие книги:
