Увечный бог. Том 1 Эриксон Стивен

Глава 1

Когда б не ведал ты

Что целые миры в уме сокрыты

Твоя тоска

Была бы невеликой

И мы расстались бы без лишних чувств

Бери же что дают

И отвернись, гримасу пряча

Я не заслуживаю гнева

Каким бы узким ни был пляж

На личном островке твоем

Старайся, и тогда

В глаза я посмотрю

Но стрелы не сжимай в руке

Иначе не поверю я

И самой нежной из улыбок

С тобой мы не встречались в горе

Над раной, исказившей лик земли

На тонком льду не танцевали

И бедам я сочувствую твоим

Без задней мысли

Не желая воздаянья

Так правильно, и всё

Пусть слишком многим

Отныне стали правила чужды

Иным секретам суждено остаться

Секретами, на этом я стою

Закопаны все стрелы, белый пляж

Широк на острове моем

Все личное на алтаре распято

Холодея

Не каплет кровь

Дитя желаний спит

И ум его мирами полон

И слезы розовые горячи

Я ненавижу дни, когда бываю смертен

Я весь в своих мирах

Я в них вовеки жив

И если загорается рассвет

Я возрожденным восстаю...

"Ночи поэта", III, IV "Малазанская Книга Павших", Рыбак Кел Тат

Котиллион вытащил кинжалы. Взор его упал на лезвия. Черненое железо, казалось, бурлит, свинцовые реки бороздок текут среди зазубрин; кончики затупились, ведь доспехи и кости часто мешали им достигать цель. Он различил отражение тошнотворно серого неба. И сказал: - Я ничего не намерен объяснять, черт дери. - Глаза его поднялись. - Понял?

  Стоявший перед ним не умел выражать на лице эмоции. Обрывки гнилых сухожилий, полоски кожи на висках, скулах и челюстях не двигались. В глазах не было ничего, совсем ничего.

  "Лучше", подумал Котиллион, "чем ядовитый скептицизм". Ох, как ему это надоело! - Скажи, - продолжил он, - что ты, как тебе кажется, видишь? Отчаяние? Панику? Упадок воли, неизбежный закат, некомпетентность? Ты веришь в неудачу, Ходящий-По-Краю?

  Существо молчало. Затем раздался скрипучий, мертвый голос: - Ты не можешь быть таким... дерзким.

  - Я спросил, веришь ли ты в неудачу. Потому что я не верю.

  - Даже если вы преуспеете, Котиллион... Превзойдете все ожидания и даже желания... они будут говорить о неудаче.

   Ассасин спрятал кинжалы. - Знаешь, пусть о себе позаботятся.

  Голова склонилась набок, затрепетали жилы. - Дерзость?

  - Компетентность, - бросил Котиллион. - Усомнись, если не боишься.

  - Они вам не поверят.

  - А мне плевать, Ходящий-По-Краю. Вот и всё.

  Он пошел прочь и не удивился, что бессмертный страж двинулся следом. "Не в первый раз". Пыль и пепел взлетали при каждом шаге. Ветер стонал, словно его заперли в склеп.

  - Почти время, Ходящий-По-Краю.

  - Знаю. Тебе не выиграть.

  Котиллион помедлил, оборачиваясь. Улыбка вышла кривой. - Это ведь не значит, что я должен проиграть?

Пыль вилась по ее следу. С плеч свешивались дюжины призрачных цепей: кости, согнутые в неровные звенья, древние кости всех оттенков от белого до темно-бурого. Каждая цепь влачила останки десятков существ - изуродованные черепа с присохшими волосами, выгнутые позвоночники, лязгающие и стучащие бедра. Они тащились за ней, словно наследие тирана, оставляя перепутанные бороздки на истощенной почве. Вокруг на многие лиги простирались пустоши.

  Ее шаги не замедлялись - упорные, как ползущее по небосводу солнце, беспощадные, как всеобъемлющая тьма. Она была равнодушна к самой идее иронии, к горькому привкусу обжигающих нёбо насмешек. Есть лишь необходимость, самая голодная из богинь. Она познала неволю. Воспоминания еще терзали ее, но она думала не о толстых стенах и темных могилах. Да, темнота... но было еще давление. Ужасное, невыносимое давление.

  Безумие - демон, живущий в мире беспомощной нужды, мире тысячи неисполненных желаний, в мире вечной неразрешенности. Безумие, да. Она познала этого демона. Они обменивались монетами боли, и сокровищница никогда не пустела. Что ж, у нее было целое богатство.

  А тьма преследует до сих пор.

  Она шагает, тварь с лысой макушкой, с кожей цвета отбеленного папируса; длинные конечности движутся со зловещей грацией. Вокруг пустой ландшафт, плоский сзади и по бокам - а впереди гряда выветренных холмов, как тупые когти на горизонте.

  Она принесла с собой предков, и они клацают хаотическим хором. Не осталось ни одного позади. Каждый склеп кровной линии стоит пустым, выскобленным, как те черепа, которые она вынимала из саркофагов. Молчание всегда говорит об отсутствии. Безмолвие - враг жизни, и она не признает безмолвия. Они говорят шепотком, хрипло, ее идеальные предки; они стали голосами ее личной песни, что удерживает демона в рамках. Она покончила со всеми сделками.

  Давным-давно, знала она, миры - бледные острова Бездны - кишели разнообразными существами. Мысли их были простыми и глупыми, а за мыслями не было ничего, кроме мути, бездны невежества и страха. Когда первые искры замерцали в бессмысленном сумраке, они быстро разгорелись, став кострами. Но разум не пробудился с мыслью о славе. С мыслью о красоте или даже любви. Его не расшевелил смех торжества. Эти рождающиеся к жизни огни принадлежали одной, всего одной мысли.

  Первым словом сознающего стало слово ПРАВОСУДИЕ. Это слово питает негодование. Слово дарует силу и волю изменить мир и все его жестокие обстоятельства, превратить грубое бесстыдство в царство правопорядка. Правосудие рождалось из черной почвы равнодушной природы. Правосудие связывало семьи, строило города, изобретало и защищало, создавало законы и запреты, заставляло толпу неуправляемых богов выковывать религию. Все предписанные верования поднялись кривыми и толстыми ветвями из одного корня, затерялись высоко в слепящем небе.

  Однако она и ее род оставались привязанными к стволу этого дерева, забытыми и сокрушенными; и там они, скованные корнями и темной землей, стали свидетелями распада правосудия, потери смысла. Измены.

  Боги и смертные, искажая истины, сонмищем деяний запачкали всё, некогда сиявшее чистотой.

  Что же, конец близится."Конец близко, милые мои!" Не будет больше детей, встающих над костями и руинами, чтобы восстановить потерянное. Кто из них не впитал разврат с молоком матери? О, они разжигали внутренние огни, грелись в свете, в теплоте, словно справедливость была их личным достоянием.

  Она была устрашена. Она кипела негодованием. Правосудие пылало в ней, и пламя разгоралось день ото дня, пока гнусное сердце Скованного источало нескончаемые струи крови. Осталось двенадцать Чистых, питающихся кровью. Двенадцать. Возможно, есть и еще, затерянные в далеких странах... но она ничего о таких не знает. Нет, лишь эти двенадцать станут ликами грядущей бури, а она... она, самая значительная, будет в безветренном центре бури.

  Ей дали имя ради этой цели. Так давно назад... Но Форкрул Ассейлы отличаются терпеливостью. Хотя терпеливость - лишь еще одна утраченная добродетель.

  Влача костяные цепи, Тишина брела по равнине, и дневной свет умирал за ее спиной.

  - Бог подвел нас.

  Дрожа и чувствуя тошноту - нечто чуждое, холодное, проклятое плыло по его венам - Арапал Горн сжал челюсти, не позволяя вырваться резкому ответу."Эта месть древнее любой причины, что ты пытаешься придумать. Сколько не повторяй одни и те же слова, Сын Света, ложь и безумие открываются цветами под солнцем. Я вижу перед собой лишь тусклые багровые поля, простершиеся во все стороны".

  Это была не их битва, не их война. "Кто изобрел закон, будто сын обязан подхватывать отцовский меч? Ах, дорогой Отец, неужели ты действительно желал такого? Разве она не покинула консорта, выйдя за тебя? Разве ты не вел нас к миру? Разве не ты сказал, что мы, дети, должны слиться воедино под новым небом вашего брака?

  Какое преступление пробудило нас к такому?

  Не могу припомнить".

  - Ты чувствуешь ее, Арапал? Силу?

  - Чувствую, Кадагар. - Они отошли от прочих, но не столь далеко, чтобы не слышать криков мучительной боли, рычания Гончих, не ощущать спинами проплывающих над ломаными скалами леденящих порывов призрачного ветра. Перед ними вздымался адский барьер. Стена плененных душ. Вечно бьющая волна отчаяния. Он смотрел через мутную завесу на разинутые рты, видел тоскливый ужас в глазах."Вы ведь ничем не отличались от нас? Неловко обращались с наследием, тяжелое лезвие выкручивало руки.

  Почему мы должны платить за чью-то злобу?"

  - Что тебя так тревожит, Арапал?

  - Мы не можем знать причин отсутствия бога, Лорд. Боюсь, говорить о его неудаче - слишком большая дерзость.

  Кадагар Фант молчал.

  Арапал закрыл глаза. Не нужно было и начинать. "Ничему я не учусь. Он пришел к власти по кровавому пути, лужи в грязи все еще блестят багрянцем. Воздух словно боится присутствия Кадагара. Цветы содрогаются на незримых ветрах. Он опасен, ох как опасен".

  - Жрецы говорят о самозванцах и обманщиках, Арапал. - Тон Кадагара был ровным, лишенным эмоций. Так он говорит, когда гневается. - Какой бог позволил бы? Мы брошены. Тропа перед нами не принадлежит никому, лишь нам выбирать.

  "Нам. Да, ты говоришь за всех, а мы ежимся, страшась своих открытий". - Простите меня за эти речи, Лорд. Мне плохо... вкус...

  - Выбора у нас не было, Арапал. Тебя мучит горький вкус его боли. Пройдет. - Кадагар улыбнулся и похлопал его по спине. - Понимаю мгновенную слабость. Мы забудем твои сомнения, да? И больше никогда не будем о них говорить. Мы же друзья, в конце концов; я крайне огорчусь, если придется объявить тебя предателем. Восхождение на Белую Стену... я рыдал бы, друг, стоя на коленях. Если...

  Спазм чуждой ярости охватил Арапала. Он задрожал. "Бездна! Грива Хаоса, я чувствую тебя!" - Повелевайте моей жизнью, Владыка.

  - Лорд Света!

  Арапал и Кадагар повернулись.

  Кровь струилась изо рта подошедшего к ним Ипарта Эруле; широко распахнутые глаза вцепились в Кадагара. - Мой Лорд, Уандал, пивший последним, только что умер. Он... ОН РУКАМИ РАЗОРВАЛ СЕБЕ ГОРЛО!

  - Значит, дело сделано, - отозвался Кадагар. - Сколько?

  Ипарт облизал губы, вздрогнув от привкуса, и сказал: - Вы Первый среди Тринадцати, Лорд.

  Улыбнувшись, Кадагар прошел мимо Ипарта. - Кессобан еще дышит?

  - Да. Но говорят, что кровь может течь сотни лет...

  - Однако кровь стала отныне ядом, - кивнул Кадагар. - Рана должна быть свежей, сила чистой. Тринадцать, говоришь. Превосходно.

  Арапал смотрел на прибитого к склону холма дракона. Громадные копья, пригвоздившие его к земле, стали черными от крови и мяса. Он мог ощутить расходящуюся волнами боль Элайнта. Снова и снова тот пытался поднять голову, сверкая глазами и щелкая пастью, но ловушка оказалась прочной. Четыре выживших Гончих Света кружили в стороне, подняв шерсть и не сводя с дракона глаз. Арапал видел их и содрогался. "Еще одна безумная игра. Еще одна горькая неудача. Лорд Света Кадагар Фант, с внешним миром ты плоховато управляешься!"

  За страшным местом, перед ликом вертикального океана лишенных смерти душ нелепой насмешкой высилась Белая Стена, скрывшая жалкие остатки Города Лиосан, Саренаса. По ней шли тонкие темные полосы, начинавшиеся ниже некоторых из множества бойниц. Все, что остается от братьев и сестер, обвиненных в измене - сухие трупы, а под ними следы крови и прочих жидкостей, запятнавших алебастр стены."Вы сейчас рыдали бы, стоя на коленях, братья и сестры. Не правда ли?"

  Ипарт спросил: - Владыка, мы так и оставим Элайнта?

  - Нет. Я предлагаю нечто более подходящее. Собери остальных. Мы перетечем.

  Арапал вздрогнул, но не обернулся. - Владыка...

  - Отныне мы дети Кессобана, Арапал. Новый отец заменит того, что бросил нас. Оссерк мертв в наших глазах, и так будет всегда. Даже Отец Свет стоит на коленях, сломленный, слепой и бесполезный.

  Арапал не сводил глаз с Кессобана."Произноси такие богохульства достаточно часто, и они станут банальными. Потрясение угаснет. Боги теряют силу, а мы встаем наравне с ними". Древний дракон плачет кровью, и ничего нет в его больших нездешних глазах, кроме гнева. "Наш отец. Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Увы, других мы не понимаем". - А когда мы перетечем?

  - Как же, Арапал? Мы разорвем Элайнта на части.

  Он заранее предугадал ответ, но все же кивнул. "Наш отец.

  Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Славь наше рождение, Отче Кессобан, своей смертью. Увы, для тебя возврата не будет".

  "У меня нет ничего для сделки. Что тебя сюда привело? Нет, сам вижу. Мой сломанный слуга не может странствовать далеко, даже в его снах. Изувечен, да - мои славные кости, моя плоть разбросаны по проклятому миру. Видел его стадо? Чем мог бы он благословлять? Как же - ничем, кроме нищеты и страдания; и все же толпы собираются, бормочущие и молящиеся толпы. О, некогда я взирал на них с презрением. Некогда я нежился в их мучениях, в их дурном выборе и горьком невезении. В их глупости.

  Но никому не дано выбирать себе мозги. Они рождены такими, какими рождены. Всего лишь. Через слуг я гляжу им в глаза - когда осмеливаюсь - и они даруют мне взгляд, странный взгляд, взгляд, которого я долго не понимал. Голод, разумеется... но окруженный желанием. Но я Чуждый Бог. Я Скованный. Павший. Мое святое слово - боль.

  Однако глаза умоляют. Теперь я понял. Чего они просят, эти вялые дураки, искаженные страхом лица, от которых отшатнется любой свидетель? Чего они желают? Я отвечу. Они желают моей жалости.

  Видишь ли, они осознают, сколь мало жалких медяков в кошеле их ума. Они знают, что лишены интеллекта, что это наложило проклятие на их жизнь. Они проиграли, их отбросили с самого начала. Нет, не смотри на меня вот так, носитель хитрых и гладких мыслей, не дари сочувствие слишком быстро, гордясь своим превосходством. Я не отрицаю твоей мудрости, я лишь сомневаюсь в твоем сочувствии.

  Они жаждут моей жалости. Они ее получат. Я бог, который отвечает на молитвы - а можешь ли сказать такое ты, да и другие боги? Смотри, как я изменился. Боль, которую я прежде столь самолюбиво держал при себе, теперь тянется вовне, как сломанная рука. Мы тянемся, чтобы понять, мы вздрагиваем при касании. Отныне я один из них.

  Ты удивляешь меня. Я не верил, что это ценные вещи. Сколько стоит сочувствие? Сколько столбиков монет уравновесят чаши? Мой слуга некогда грезил о богатстве. О сокровище в холмах. Сидя на расслабленных ногах, умолял прохожих на улице. А теперь ты смотришь на меня, слишком изломанного, чтобы двигаться, погруженного в дым. Ветер бесконечно шлепает по стенкам палатки. Нет нужды торговаться. Мой слуга и я потеряли всякое желание просить. Желаешь жалости? Даю ее бесплатно.

  Не рассказать ли тебе о моей боли? Смотрю в глаза - и вижу ответ.

  Это последняя игра, но ты и сам понимаешь. Последняя для меня. Если будет неудача...

  Ладно. Никаких секретов. Тогда я скоплю яд. В громе собственной боли, да. Что же еще?

  Смерть? Давно ли смерть стала неудачей?

  Извини за кашель. Я намеревался смеяться. Иди же, раздавай обещания выскочкам.

  В этом вся вера, знаешь? Жалость к душам. Спроси слугу, он ответит. Бог глядит тебе в глаза, бог отшатывается".

  Три дракона, скованные за грехи. Котиллион вздохнул при этой мысли, ощутив уныние. Он стоял в двадцати шагах, ступни погрузились в мягкий пепел. Божественность слишком недалеко ушла от мирской жизни, на его вкус. В горле першит, словно воздух не хочет входить в грудь. Мышцы плеч ноют, в голове глухо стучат молоты. Он поглядел на пленных Элайнтов, таких тощих и зловеще недвижных среди наносов песка, и ощутил себя... смертным. "Возьми меня Бездна, устал!"

  Ходящий-По-Краю встал рядом, молчаливый и призрачный.

  - Одни кости, - пробормотал Котиллион.

  - Не обманывайся, - предупредил Ходящий-По-Краю. - Плоть и кожа - одежды. Они ветшают, их сбрасывают. Видишь цепи? Их пробовали на прочность. Головы поднимаются... чуя запах свободы.

  - Каково это, Ходящий-По-Краю - чувствовать, что все расползается в руках? Неудача приходит, словно стена огня? - Он повернулся, глядя на выходца. - Твое рубище носит следы пожара, если приглядеться. Помнишь миг, в который потерял всё? Отозвался ли мир на твой стон?

  - Если ты решил мучить меня, Котиллион...

  - Нет, я не хочу. Прости.

  - Если же это твои страхи...

  - Нет, не мои страхи. Совсем нет. Это мое оружие.

  Ходящий-По-Краю как будто вздрогнул - или это пепел сдвинулся под ногами в гнилых мокасинах? Краткий миг неустойчивости. Успокоившись, Старший устремил на Котиллиона взор сухих глазниц: - Ты Повелитель Ассасинов, не целитель.

  "Точно. Прошу, хоть кто-то, отделите от меня нерешительность. Сделайте чистый разрез, избавьте от больной ткани. Неведомое иссушает нас, но знание может стать ядом. Но не лучше и плавать между двумя состояниями". - К спасению ведут разные пути.

  - Забавно.

  - Что?

  - Твои слова... сказанные голосом другого, подарили бы слушателю покой и уверенность. Но увы, в твоих устах они способны заморозить душу смертного.

  - Таков уж я.

  Ходящий-По-Краю кивнул: - Таков уж ты. Да.

  Котиллион сделал еще шесть шагов, смотря на ближайшего дракона, на показавшийся среди полос гнилой кожи череп. - Элот, - сказал он, - хочу услышать твой голос.

  - Снова сделка, Узурпатор?

  Голос был мужским, но это же меняется по прихоти. Однако он нахмурился, вспоминая последний разговор. - Кальсе, Эмпелас, для вас тоже будет время. Я говорю сейчас с Элот?

  - Я Элот. Что в моем голосе так тебя тревожит, Узурпатор? Чую подозрение.

  - Я должен удостовериться, - отозвался Котиллион. - Готово. Ты поистине Мокра.

  Новый драконий голос зарокотал смехом в черепе Котиллиона. - Осторожнее, Ассасин, она мастерица обманов.

  Котиллион поднял брови: - Обман? Не надейся, умоляю. Я слишком невинен, чтобы понимать толк в обманах. Элот, я вижу тебя в цепях, но в королевствах смертных слышат твой голос. Кажется, ты уже не такая беспомощная пленница.

  - Сон вырывается из самых тугих цепей, Узурпатор. Мои сны вздымают крылья - и я свободна. Не будешь ли говорить, что это тоже иллюзия? Я подавлюсь недоверием.

  Котиллион поморщился: - Кальсе, о чем грезишь ты?

  - Лед.

  "Почему я не удивлен?" - Эмпелас?

  - Обжигающий дождь, Повелитель Убийц. Далеко в тени. О, что за мрачная тень. Неужели мы должны шептать пророчества? Все мои истины скованы здесь, только ложь летает свободно. Но один сон до сих пор пылает в разуме. Хочешь услышать признание?

  - Моя веревка не так истрепана, как ты думаешь, Эмпелас. Лучше расскажи о своем сне Кальсе. Дарю совет. - Он помедлил, коротко глянул на Ходящего-По-Краю, снова обернулся к драконам. - Ну же, давайте заключим настоящую сделку.

  - Ни к чему, - пробурчал Эмпелас. - Тебе нечего нам дать.

  - Неправда.

  Ходящий-По-Краю резко сказал сзади: - Котиллион...

  - Свобода.

  Молчание.

  Котиллион улыбнулся. - Хорошо для начала. Элот, ты будешь видеть сны для меня?

  - Кальсе и Эмпелас разделили твой дар. Они каменными ликами глядят друг на друга. Была боль. Был огонь. Глаз открылся, он взирает в Бездну. Владыка Ножей, мои скованные сородичи ... огорчены. Владыка, я буду видеть сны для тебя. Говори.

  - А ты слушай внимательно. Вот как всё должно быть.

  Глубины расселин не освещены, проглочены вечной ночью. Так далеко от глади океана. Провалы зияют тьмой смерти, мусор мира падает вниз беспрерывным дождем, течения хлещут бичами, закручивая ил вертикальными завитками, рождая вихри. В окружении рваных утесов и каменных провалов тянется и тянется равнина, а в центре мерцает, разгораясь, тусклый красный огонек, одинокий, совсем потерявшийся в обширности пучины.

  Переложив почти невесомую ношу на другое плечо, Маэл помедлил, вглядываясь в невозможный огонек. И отправился прямо к нему.

  Мертвый дождь падал в глубины, дикие потоки выбрасывали его назад, к свету, туда, где живые создания питаются щедрым супом, чтобы вскоре умереть и опуститься вниз. Что за изящный обмен, живое и мертвое, свет и мрак, мир внизу и мир вверху. Как будто кто-то всё это запланировал.

  Он уже видел сгорбленную фигуру около очага, руки, вытянутые к сомнительному теплу. Крошечные морские существа собрались к красноватому пламени, словно мошки. Огонь появлялся из трещины в дне каньона, поднимались вверх пузыри газа.

  Маэл встал перед сидящим, сбросил с плеча труп в саване. Тот упал, и крошечные падальщики устремились к нему, только чтобы отпрянуть. Облачка ила медленно опускались на глину.

  Голос К'рула, Старшего Бога Садков, донесся из-под капюшона: - Если всё сущее - диалог, почему столь многое остается не высказанным?

  Маэл поскреб обросший подбородок: - Я с собой и ты с собой, и он с собой, но никак мы не убедим мир во врожденной его нелепости.

  К'рул пожал плечами: - Он с собой. Да. Странно, что из всех богов он единственный открыл эту безумную, приводящую к безумию тайну. Грядущая заря... мы оставим ее ему?

  - Ну, - хмыкнул Маэл, - сначала нам нужно пережить ночь. Я принес того, кого ты искал.

  - Вижу. Спасибо, старый друг. Расскажи, как там старая Ведьма?

  Маэл поморщился: - Как прежде. Пытается снова, но ею избранный... скажем так: Онос Т'оолан наделен глубиной, которой Олар не понять. Боюсь, однажды она пожалеет о выборе.

  - Перед ним скачет человек.

  Маэл кивнул: - Перед ним скачет человек. Это... разрывает сердце.

  - "Расколотое сердце, ты страшней абсурда".

  - "Пусть сгинули слова..."

  Пальцы двигались в сумраке. - "...безмолвный разговор..."

  - "...нас оглушает". - Маэл вгляделся в мрачный окоем. - Слепой Галлан и проклятые его стихи. - Армии крабов маршировали по бесцветному дну, устремляясь к нездешнему свету и теплу. - Многие погибли.

  - У Эрастраса были подозрения, а Страннику ничего иного и не нужно. Ужасная неудача, смертельный толчок. Случилось, как она и говорила. Без свидетелей. - К'рул поднял голову, дыра капюшона обратилась в сторону Маэла. - Значит, он выиграл?

  Кустистые брови Маэла поднялись. - Ты не знаешь?

  - Так близко к сердцу Кейминсода садки становятся скопищем ран и безумств.

  Маэл глянул на спеленутое тело. - Брюс там был. Я видел через его слезы. - Он надолго замолк, воскрешая чужие воспоминания. И одернул себя, прерывисто вздохнув. - Во имя Бездны, на этих Охотников за Костями стоило взглянуть!

  Смутное подобие лица появилось во тьме капюшона. Блеснули зубы. - Правда? Маэл - правда?

  Эмоции превратили слова в рычание: - Еще не закончилось. Эрастрас сделал ужасную ошибку. Боги, все они ошиблись!!!

  Не сразу К'рул вздохнул, снова глядя на огонь. Бледные руки повисли над мерцанием горящего камня. - Я не останусь слепым. Дети. Близняшки. Маэл, похоже, придется отказать Таворе Паран в желании остаться неведомой нам, неведомой всем. Что же означает желание действовать без свидетелей? Не понимаю.

  Маэл качал головой: - В ней такая боль... нет, я не решусь подойти ближе. Она стояла перед нами в тронном зале, словно дитя, хранящее страшную тайну. Вина и стыд сверх всякой меры.

  - Возможно, мой гость ответит.

  - Вот зачем он тебе нужен? Просто ублажить любопытство? Играешь в праздного зрителя, К'рул? Врываешься в сердце женщины?

  - Отчасти, - признал К'рул. - Но не из жестокости и страсти к запретному. Сердце останется свободным, неуязвимым к любым атакам. - Бог посмотрел на спеленутый труп. - Нет, плоть его мертва, но душа осталась сильной, она тоже поймана кошмаром вины. Я позабочусь об избавлении.

  - Как?

  - Нужный момент подскажет. Жизнь на смерть, так и будет.

  Маэл тяжко вздохнул. - Значит, все упадет на ее плечи. Одинокая женщина. Армия, уже наполовину перемолотая. Союзники нетерпеливо жаждут войны. Враг поджидает их, враг не сгибающий спину, нечеловечески самоуверенный, азартно расставляющий идеальную ловушку. - Он закрыл лицо руками. - Смертная женщина, не желающая говорить.

  - Однако они идут следом.

  - Идут следом.

  - Маэл, неужели есть шанс?