Этюд на холме Хилл Сьюзен

Пять

– Я бы хотела увидеть старшего по званию. Может быть, офицера.

Управляя домом престарелых с пятнадцатью пожилыми подопечными в разной степени маразма, Кэрол Эштон научилась быть терпеливой и твердой, как, например, преподаватель младших классов, – Кэрол всегда видела определенное сходство этой профессии со своей. У нее также развился талант заставлять даже самых несговорчивых людей исполнять все, чего она требует, немедленно. Все это сержант у приемной стойки уже успел заметить.

– Не думайте, что мы относимся легкомысленно к заявлениям о пропавших.

– В этом я абсолютно уверена. Но еще я знаю, что вы должны внести имя пропавшего вместе с очень коротким описанием в список, который циркулирует между отделениями полиции, хотя на этом – если только пропал не ребенок или еще кто-то особенно уязвимый – поиски и заканчиваются.

Здесь она не ошибалась.

– Проблема заключается в том, миссис Эштон, что сейчас пропадает удивительно много людей.

– Я знаю. И я знаю также, что многие из них потом находятся, живые и невредимые. И еще мне более чем знакомо понятие «ресурсы». И все же я хочу встретиться с кем-нибудь, кто даст делу ход. И, как я уже сказала, я не пытаюсь преуменьшить значимость сотрудников полиции в форме, говоря, что хотела бы поговорить с детективом.

Она повернулась спиной к стойке, направилась к сиденьям у противоположной стены и села. Обивка на них была вся в разрезах и прорехах, сквозь которые на свободу рвался серый поролон.

Зная, что, вероятно, ей придется просидеть здесь некоторое время, Кэрол Эштон взяла свою книгу, но на самом деле она едва успела прочесть одну главу. Сержант у стойки сразу распознал в ней женщину, которая отцепится от него тогда и только тогда, когда получит то, за чем пришла.

– Миссис Эштон? Я детектив Грэффхам. Пройдемте?

Кэрол чертыхнулась про себя, удивившись, что это была женщина, ведь хотя в городе всегда было много женщин-констеблей, детектива она всегда представляла мужчиной. Как медсестер всегда представляют женщинами.

В комнате, куда ее пригласили, напротив, ничего удивительного не было – тесная маленькая безликая коробка с металлическим столом и двумя стульями бежевого цвета. Ты признаешься во всем на свете, лишь бы выйти отсюда.

– Я так понимаю, вы очень обеспокоены отсутствием одной из ваших подчиненных на работе в течение нескольких дней?

Она была красивая: короткая стрижка, острые черты, большие глаза.

– Анджелы – Анджелы Рэндалл. Только это не совсем верное слово – подчиненная.

Детектив Грэффхам взглянула на листок бумаги перед собой.

– Извините. Просто я только что получила информацию…

– О да, она, в общем, и есть подчиненная. Она работает на меня, просто это прозвучало как-то неприятно. У меня очень хорошие отношения со всеми моими сотрудниками.

– Я понимаю – субординация… Хорошо, давайте начнем сначала. Расскажите мне все об Анджеле Рэндалл. Только сперва позвольте предложить вам чего-нибудь горячего? Хотя должна сказать, что автомат у нас просто чудовищный.

«Она далеко пойдет» – вот о чем думала Кэрол Эштон, помешивая свой чай пластиковой палочкой, которая мало походила на ложку. Во всяком случае, она на это надеялась. Надеялась, что она не покажется кому-то слишком неравнодушной и слишком увлеченной… слишком – да, слишком заинтересованной. Детектив Грэффхам откинулась на стуле, сложила руки на груди, глядя прямо на нее, и стала ждать. Она и правда казалась искренне заинтересованной.

– Я управляю домом престарелых для людей с ментальными расстройствами.

– Болезнь Альцгеймера?

– По большей части.

– Надеюсь, вы понимаете, как вы важны. Моя бабушка умерла от этого в прошлом году. Она получала отвратительный уход. Где находится ваше заведение?

– Фаунтен-авеню. «Фор Уэйс».

– И миссис Рэндалл работает там с вами?

– Мисс Рэндалл. Анджела. Да, она была с нами последние шесть лет и уже четыре постоянно работает в ночную смену. Она такой человек, о каком можно только мечтать, скажу вам по правде, – работящая, заботливая, надежная, она почти никогда не пропускала работу по болезни или по каким-то другим причинам, и поскольку она одинока и у нее нет иждивенцев, она всегда была рада работать по ночам. Редкий случай.

– Когда вы последний раз видели ее?

– Ну, я, конечно, не всегда на месте… разные смены, отгулы, может пройти целая неделя, и мы ни разу не пересечемся. Но я, разумеется, всегда знала, когда она должна выйти. Есть журнал посещений и другие сотрудники, которые работают с ней. Но вообще-то я видела ее как раз тогда, когда она последний раз появилась на работе. Она позвонила мне посреди ночи, и я отправилась туда. Я живу всего в четырех домах вниз по улице. Несколько подопечных подхватили какую-то жуткую инфекцию, и я была нужна. Тогда же там была и Анджела.

– И какой она вам показалась?

– Вымотанной, конечно, мы все той ночью были такими… у нас и поболтать-то времени не было. Но в целом она была такой же, как всегда… очень спокойной и уравновешенной.

– То есть ничего необычного вы в ней не заметили?

– О нет. А я бы заметила.

– И она не пришла в следующую ночь?

– Нет, у нее не было смены. У нее были выходные и четыре свободных дня впереди. Мы так делаем, чтобы каждый работник мог время от времени как следует отдохнуть. Им это нужно. Так что у Анджелы неделю не должно было быть ночных смен, а потом у нее еще была пара свободных дней. Когда я вышла на работу, я получила отчет, что она не выходила четыре ночи подряд и не сообщала о болезни. Это было совершенно не в ее духе. У меня были сотрудники, которые просто не объявлялись, не предупредив меня об этом, и я избавлялась от них. Мы просто не можем так функционировать. Наши подопечные не заслуживают такого. Но Анджела Рэндалл никогда бы себя так не повела.

– И что же вы сделали?

– Позвонила ей, несколько раз. Я все продолжала и продолжала звонить. Но она так и не ответила, а автоответчика у нее нет.

– Вы ходили к ней домой?

– Нет. Нет, не ходила.

– Почему же нет? – Детектив Грэффхам внимательно на нее посмотрела.

Кэрол Эштон стало не по себе – на самом деле она почувствовала себя виноватой, хотя до этого момента совершенно себя таковой не считала. Но у этой молодой женщины был такой пронизывающий, твердый взгляд, он будто мог увидеть ее скрытые мысли, добраться до самого сокровенного. Интересно, как долго могут выдерживать этот взгляд преступники?

– Миссис Эштон, я не смогу вам помочь – хотя очень хочу, – если вы не поможете мне.

Кэрол стала нервно помешивать остатки чая в своем стаканчике.

– Я не хочу… чтобы вы поняли меня неправильно.

Детектив ждала.

– Анджела очень замкнутый… сдержанный человек. Она не замужем, но у меня нет ни малейшего понятия, в разводе ли она, овдовела – или просто одинока. Может показаться странным, что мне не удалось это выяснить за шесть лет, но она не из тех, кого можно просто спросить, а сама она никогда о себе не говорит. Она по-настоящему дружелюбный человек, но мало что рассказывает, и с ней очень просто переступить черту. Вы можете задать вопрос или сделать какое-нибудь замечание, на которые обычный человек отреагирует как на что-то само собой разумеющееся, но вот она может просто закрыться, понимаете? Вы можете заметить это в ее глазах… предупреждение. Не ходи туда. Как будто ворота опускаются. Так что я никогда не была у нее дома, и, насколько мне известно, никто из других сотрудников – тоже. Ну и… на самом деле я и звонить бы ей не стала. Телефонный звонок – это тот максимум, на который я была способна. Это так нелепо.

– На самом деле нет. Есть очень много таких людей. Судя по моему опыту, они зачастую целенаправленно живут очень уединенно. Еще они часто создают впечатление, будто что-то скрывают – какую-то страшную тайну, но это очень редко оказывается правдой, обычно это просто ширма. Может быть, вы знаете что-нибудь о ее семье?

– Нет. Она никогда не упоминала ничего такого.

– У нее были какие-нибудь заболевания… депрессия?

– Нет. Она определенно ничем не болела – может, пару раз схватила простуду. В таких случаях я прошу сотрудников оставаться дома. У нас очень хрупкие подопечные.

– Может быть, было что-то, что могло не позволить ей пойти на работу внезапно – диабет или проблемы с сердцем?

– Нет. Я бы знала, из-за специфики ее работы. Ничего такого.

– Какого она возраста?

– Пятьдесят три года.

– Вы уже наверняка обдумывали это про себя, но не появилось ли что-нибудь, что вы могли бы охарактеризовать как изменение или странность в поведении мисс Рэндалл, за последние несколько недель… пару месяцев, может?

Кэрол заколебалась. Что-то было. Было ли? Что-то… и ничего. В комнате было очень тихо. Детектив Грэффхам ничего не перебирала на столе и не писала, она просто сидела и неотрывно смотрела на Кэрол, нервируя ее.

– Это довольно сложно объяснить…

– Продолжайте.

– Она ничего такого не говорила… Вы должны это понимать. Это просто… просто ощущение. У меня было какое-то странное впечатление.

– Это обычно бывает очень важно.

– Не хотелось бы придавать этому слишком большое значение… все слишком смутно. Но один или два раза я подумала, что она кажется какой-то… далекой? Отстраненной? Я не знаю… как будто она была где-то за много миль отсюда. Я никогда не замечала за ней ничего такого раньше. Она всегда была очень собранной. Послушайте, пожалуйста, не стоит придавать этому значение… это было только один или два раза, и я не имею в виду, что она вела себя странно, вовсе нет.

– Вы думаете, что-то ее беспокоило?

– Нет. Это не то, или мне кажется, что не то… Ох, я не знаю. Забудьте, что я это сказала. Это бессмысленно.

– Я так не считаю.

– Я должна была пойти к ней домой, да? А что, если ей внезапно стало плохо?

– Ну, вероятно, у нее есть соседи. Вас винить не за что.

– И что теперь будет?

– Мы сходим туда и посмотрим. – Она поднялась. – Но не беспокойтесь… пропавшие люди обычно отправляются куда-то по своей собственной воле по самым разным причинам личного характера. Они либо снова объявляются, как будто ничего не произошло, либо дают о себе знать. Очень, очень мало тех, кто оказывается в какой-то беде. Тем более не сознательные женщины средних лет.

– Спасибо за эти слова.

– Это правда, – молодая женщина коснулась ее руки. – И… – Она внезапно улыбнулась, и Кэрол поняла, что она была не просто красивой, она была сногсшибательной – и прекрасной. – Вы пришли сюда. Вы сделали именно то, что нужно.

– У вас есть шестьдесят секунд, чтобы объяснить, почему мы должны отложить все текущие дела и заняться этим, Фрея.

Инспектор Билли Камерон развалился в своем кресле, заложив руки за голову и раскачиваясь взад и вперед; он был волосатым, грузным, потным мужчиной, больше напоминавшим медведя. Вся его поза выражала: «Удиви меня, убеди меня».

Фрею Грэффхам он напугать не мог. Она работала в уголовном розыске Лаффертона всего несколько недель, но быстро поняла, что инспектор был из того сорта полицейских, на которых она достаточно насмотрелась в полиции Лондона, когда только вступила в ее ряды, – огромных и громогласных, но мягких внутри. К тому времени когда она уходила оттуда, большинство из них уже вышли на пенсию, и их не спешили заменять такими же. Новенькие были совсем из другого теста. Она знала, что будет непросто обвести инспектора Камерона вокруг изящного пальца, но ей были известны обходные пути.

Со своей стороны, Камерон видел в ней молодую женщину, которая была крепче, чем казалась. Но Фрея Грэффхам уволилась из лондонской полиции по собственному желанию после двенадцати лет службы, променяв ее на маленький городок с собором, и он никак не мог понять, что же могло настолько выбить ее из колеи.

Но сейчас она явно была настроена на атаку.

– Анджела Рэндалл, женщина пятидесяти трех лет, которая жила настолько предсказуемой, упорядоченной и четко организованной жизнью, которую только можно себе представить, без семьи, без близких друзей… ни разу не подводила свою работодательницу. Она ничем не болеет и, насколько нам известно, никогда не была в депрессии. Наши люди обнаружили, что все в доме было как с иголочки: машина стоит в гараже, стол накрыт для завтрака, яйца в миске, хлеб в тостере. Она сделала себе чаю и выпила одну чашку, а в мусорном ведре была кожура от одного банана. В корзине для белья лежала ее униформа.

– Но мисс Рэндалл нигде не было, больной или здоровой.

– Нет.

– Соседи?

– Мало про нее знают. Она проводила много времени дома, но в одиночестве. Посетителей не было. Но, шеф, есть кое-что странное. Ребята сказали, что дом показался им каким-то… чудным.

Камерон приподнял бровь.

– Не в их духе нагонять на нас жуть.

– Я бы хотела съездить туда осмотреться.

Камерон посмотрел на нее. У нее это было – особый инстинкт, чутье, нюх на такие вещи… как это ни называй, но у Фреи Грэффхам это было, и сейчас ее от этого распирало, как обычно. Она далеко пойдет, если ей удастся сохранить это в себе, не теряя внимательности к деталям и способности к кропотливой работе, которые не позволяли ей утратить связь с реальностью. Такая комбинация была большой редкостью, и он знал, что ему стоит держаться за нее, раз уж она попалась ему на пути.

– Ты знаешь так же хорошо, как и я, что, если ты не явишься оттуда сразу же с чем-то существенным и не будет намека на дальнейшую раскрутку дела, нам придется отправить его в папку с пропавшими людьми…

– Низкий приоритет… ничего не представляет опасности ни для сообщества, ни, насколько нам известно, для пропавшего… чье право пропасть, когда ему заблагорассудится, мы должны уважать. Да, да.

– Где-то у нее есть тайный возлюбленный, и они сбежали на выходные… или она прикончила себя.

– Хорошо, но ничего из этого не может объяснить, почему она так повела себя со своей начальницей.

Камерон посмотрел на часы.

– Это заняло у тебя три минуты, – сказал он.

– Я так понимаю, это да?

– Только одно, Фрея… Девяносто девять из ста пропавших людей оказываются тратой полицейского времени… Держи это в голове, если тебя вдруг понесет.

– Спасибо, шеф. Я не буду ничего выдумывать.

Фрея поехала прямо на Барн-клоуз, взяв с собой молодого констебля Нейтана Коутса, которого она сразу после прибытия отправила проверить гараж и автомобиль, а также сарай в саду, а потом обойти соседей. Фрея хотела оставить дом Анджелы Рэндалл для себя.

«Странновато» – так выразился один из патрульных, который побывал здесь до нее, и, как только Фрея осторожно закрыла за собой дверь и оказалась в маленькой прихожей, она четко поняла, что он имел в виду. Но в доме не было ничего зловещего, это она почувствовала сразу, просто здесь было невероятно тихо, и эта тишина была очень характерная, глубокая, такая, какую Фрея редко встречала в домах раньше. Как будто тяжелые, плотные гардины окружили ее, непроницаемые и висящие в несколько слоев.

Что за женщина живет – или, может быть, жила – здесь? Она медленно переходила из комнаты в комнату, пытаясь выстроить ее образ. Очевидно, она была аккуратной, чистоплотной, внимательной и педантичной. Это был невзрачный маленький домик и какой-то безликий, как будто старый дом-образец, в котором никто никогда не жил. Мебель была не уродливая, но совершенно не запоминающаяся, такую мог выбрать кто угодно. За этой обстановкой не чувствовалось персонального вкуса. Стиль был не классический, но и не особо современный, цветовая гамма была бледная и невыразительная. Фрея один за другим открывала шкафы и ящики: посуда, столовые приборы, постельное белье, благотворительные каталоги; в маленьком бюро лежали какие-то бумаги, скрепленные вместе и упорядоченные: банковские выписки, платежные ведомости, сберегательная книжка строительной компании, на которой лежало тысяча двести тридцать шесть фунтов и девяносто восемь пенсов, счета за электричество – оплаченные и с прикрепленными чеками. На полках в гостиной стояло несколько ничего из себя не представляющих книг – атлас, словарь, полный кулинарный курс Делии Смит, справочник по полевым цветам и пара триллеров Дика Фрэнсиса.

– Ну же, ну же, – бормотала Фрея, – дай мне хоть что-нибудь.

Того, что могло бы быть значимым, здесь не было, тут не было вообще ничего личного – ни фотографий, ни писем, ни праздничных открыток от друзей. В ее сумке, которую патрульные нашли на стуле в кухне, не было ничего, кроме кошелечка с мелочью, бумажника с парой карточек и двадцатью фунтами, очков, аспирина, салфеток и запечатанного письма с чеком для какой-то каталожной компании. В записной книжке рядом с телефоном значился сантехник, электрик, доктор, дантист, иглотерапевт, дом престарелых «Фор Уэйс», рядом с которым была приписка с личным номером Кэрол Эштон, и еще «С. Грабб – грузчик». У Анджелы Рэндалл, очевидно, не было ни одного родственника, друга или, например, крестника. Как кто-то вообще мог жить такой унылой жизнью?

Фрея поднялась наверх.

В ванной были простые, базовые предметы гигиены из «Бутс»[4]. Она взяла с полки самый обыкновенный шампунь для волос, белое туалетное мыло. Здесь не было места излишествам. Комнатой для гостей явно никогда не пользовались – кровать была не застелена, а в шкафу лежали только пара покрывал и подушек плюс два чемодана. Значит, Анджела Рэндалл не уехала на выходные. В комнате было жутко холодно. Во всем доме было холодно.

В хозяйской спальне в гардеробе висела одежда, которая едва ли выдавала вкус хозяйки сильнее, чем все остальное, – бежевое пальто, коричневая юбка, синий джемпер, черный костюм, костюм песочного цвета, хлопковое платье с цветочным узором, белые и лимонные, голубые и серые хлопковые рубашки. Но тут было два спортивных костюма хорошего качества из специализированного магазина и пара новеньких кроссовок для бега, еще не вынутых из коробки, довольно дорогих.

До этого момента ментальный портрет Анджелы Рэндалл в голове у детектива Грэффхам выглядел как чистый лист – как будто ее заставили собирать пазл, но не дали от него ни одного кусочка. Теперь у нее уже была парочка, и из них можно было что-то сложить. Одинокая женщина пятидесяти с лишним лет, среднего роста и веса, предпочитающая носить нейтральные цвета и фасоны, которые не способны привлечь ничье внимание, стала серьезной бегуньей, которая тратила сто пятьдесят фунтов стерлингов на пару обуви. Она представила себе, как отреагирует инспектор, если она представит этот факт как единственную полученную информацию.

Она уже собиралась закрыть дверь гардероба и спуститься вниз, чтобы встретиться с констеблем Коутсом, когда ее взгляд что-то зацепило, блеснув в самой глубине шкафа. Она протянула руку.

Это была маленькая коробочка, упакованная в золотую бумагу, с золотой ленточкой, завязанной сверху в сложный бант. К ней прилагался золотой конвертик. Фрея открыла его.

Для тебя, со всей возможной любовью и преданностью, от Меня.

Фрея взвесила упаковку в руке. Она была нетяжелая, ничем не пахла и в ней ничего не копошилось.

Но был этот подарок для Анджелы Рэндалл или от нее?

Она спустилась вниз и вышла из парадной двери на свежий воздух, когда констебль уже поднимался вверх по дорожке.

– Чем-нибудь порадуешь?

– Не особо. Соседи, которые оказались дома, сказали, что она всегда была любезной, предпочитала проводить время одна и что никаких гостей они у нее не припомнят… Единственное, леди из дома на углу, миссис Сэведж, сказала, что полгода назад или около того Анджела Рэндалл начала бегать.

– Да, у нее в гардеробе есть спортивные костюмы и пара новеньких дорогих кроссовок для бега… отличная экипировка.

– Она выходила из дома каждое утро в одно и то же время вне зависимости от того, вернулась ли она с ночной смены или только проснулась.

– И куда же она направлялась?

– Обычно она поднималась на Холм, только если было не слишком влажно, тогда она бегала внизу, по дороге.

– И когда миссис Сэведж последний раз ее видела?

– Она почти уверена, что в то самое утро, когда Анджела вернулась с последней смены, на которой, по словам миссис Эштон, она появлялась… Миссис Сэведж с тех пор не видела ни ее, ни каких-либо признаков активности в доме. Она думала, что та уехала.

– Она видела, как Рэндалл вернулась с пробежки тем утром?

– Она не помнит, но говорит, что не сидит дома безвылазно… Миссис Сэведж три раза в неделю уходит из дома утром, чтобы сесть на ранний автобус и навестить дочь или сходить на ярмарку выходного дня… так что Рэндалл могла вернуться домой незамеченной.

– Или не вернуться. Еще что-то?

– Нет.

– Ладно, давай возвращаться. Мне нужно открыть подарок.

Час спустя золотая коробочка лежала на столе Фреи Грэффхам, сияя, будто дар от трех волхвов из рождественской постановки.

После возвращения она проверила последние отчеты. Данные Анджелы Рэндалл занесли в базу данных пропавших людей, а ее описание уже распространили по госпиталям.

Помимо всего прочего, Фрея рассчитывала найти в доме хотя бы сравнительно недавнюю фотографию для незамедлительного размещения на официальном сайте Полицейских сил графства. Таковой там не оказалось, как и никаких новых сведений.

– И тела нет, – сказал инспектор, проходя мимо ее кабинета.

– Будет.

– У тебя предчувствие?

– Кажется, у нее была довольно одинокая жизнь… Если бы я жила в таком стерильном ящике, как этот, и, что очевидно, не имела бы ни одного друга или любимого человека на всем белом свете, я бы бросилась под поезд.

– Из-под которого ее бы вытащили уже несколько дней назад.

Фрея снова придвинула к себе посылку.

Для тебя, со всей возможной любовью и преданностью, от Меня.

– Так что я оставлю тебя, чтобы ты ее открыла.

Фрея колебалась. Прийти в дом Анджелы Рэндалл, даже рыться в ее ящиках и шкафах – это была работа; она не чувствовала, что вторглась в чью-то частную жизнь, потому что в этом доме не было ничего настолько личного или интимного, чтобы заставить ее почувствовать, будто она что-то вынюхивает. Поиск контактного лица, или адреса, или какой-то другой подсказки для ответа на вопрос, куда могла отправиться женщина, был рутиной. Но открыть эту так помпезно запакованную посылку казалось нарушением приватности: чем-то, против чего Рэндалл стала бы сильно возражать.

Фрея все еще сомневалась, поглаживая большим пальцем металлизированную бумагу, когда взяла в руку канцелярский нож и поднесла его к тщательно закрепленным уголкам упаковки. Края золотой бумаги развернулись, обнажая золотую коробку. Внутри нее, под прозрачным пергаментом, в глубокой подложке из синего бархата лежала пара золотых запонок, инкрустированных ляпис-лазурью.

Значит, не для Анджелы Рэндалл, а от нее: «Для тебя», для неизвестного мужчины, «со всей возможной любовью».

Фрея посмотрела на запонки, на коробочку, на крышку, отделанную шелком, на пергамент… на ее столе лежала раскрытая сокровенная тайна. К тому же печальная тайна – экстравагантный подарок от одинокой женщины на излете среднего возраста… кому? Не родственнику. Любовнику? Очевидно. Но если так, то почему больше ничто не указывало на присутствие мужчины в жизни Анджелы Рэндалл?

Она пошла за кофе из автомата. Не имея ни зацепок по поводу местонахождения или передвижений женщины, ни свидетельских показаний, ни предсмертной записки, ни тела, она, как и сама прекрасно понимала, никак не могла оправдать дальнейшую трату времени на это дело… вероятно, она уже и так потратила на него слишком много времени. Анджела Рэндалл исчезла, и, пока она не объявится где-нибудь в том или ином виде, она будет оставаться всего лишь числом, которое ей присвоили… Пропавший человек BH140076/CT.

Шесть

Последняя неделя перед Рождеством, ночи холодные и ясные, и перед рассветом склоны Холма покрыты тонкой корочкой льда, а Камни Верна блестят от инея, будто полоски слизи, оставленные улитками. В это время земля еще слишком скользкая, и бегунов нет, но молодые люди на горных велосипедах уже преодолевают склон за склоном, и пар от их дыхания клубится в морозном воздухе.

Женщина с доберманами пока не на Холме, но Джим Уильямс с йоркширом здесь, потому что ему не спится. Последнюю неделю или две он начал приходить сюда все раньше и раньше, иногда задолго до рассвета, закутанный, как и его собака, в теплую одежду. Джим обещал своей сестре заботиться о Скиппи, хотя понимал, что никогда не полюбит эту собаку, у которой неприятно пахнет изо рта и которая тявкает на него, когда он надевает ошейник. Но Фил не могла спокойно умереть, пока не была полностью уверена, что Скиппи не отдадут незнакомцам или не усыпят.

Этим утром велосипедисты носились на жуткой скорости с опущенными головами. Пока не было бегунов, чтобы за ними гоняться, и других собак, Скиппи можно было спустить с поводка, хотя Фил никогда в жизни этого бы не сделала. Она слишком заботилась об этой собаке, не отпускала ее от себя, словно это был ребенок, а не животное; но это делало ее счастливой.

А теперь Джим просто наблюдал, как маленькая собака пускается быстрой рысцой в густые заросли, а потом выбегает оттуда и кидается на деревья. Ему казалось, что теперь Скиппи живет лучше, свободнее, наслаждаясь тем, чем должно наслаждаться животное.

Ветер острыми лезвиями хлестал его по лицу, пока он стоял здесь, на вершине Холма; вскоре совсем рассветет, а вид на Лаффертон – на темную полоску реки и на собор, возвышающийся на фоне холодного неба, – стоит и того, чтобы подняться, и того, чтобы померзнуть. Но вот откуда-то со стороны дорожек внизу Джим услышал лай доберманов.

– Скиппи… Скиппи… – он услышал свой собственный голос, звенящий в морозном воздухе, и свой свист, из-за которого снова оживились доберманы: – Сюда, мальчик… Скиппи…

Но маленького терьера нигде не слышно и не видно, только гавкающие доберманы становились все ближе, взбегая вверх по склону, а внизу, на дороге, раздавалось тихое ворчанье удаляющегося автомобиля.

Семь

Кэт Дирбон стояла у окна своей приемной и смотрела сквозь полоски жалюзи на стоянку стационара. Дождь струился по стеклу. Было почти девять часов, но до конца так и не рассвело.

Было утро понедельника – все часы приема на сегодня были расписаны, также ее ждали две встречи с торговыми представителями фармакологических компаний, дневной визит в пренатальный центр, а еще она должна была отвести Ханну к дантисту после школы… и она считай что и не начинала готовиться к Рождеству. Но все это не очень сильно ее беспокоило на фоне того, что сегодня был прием у Карин Маккафферти.

Кэт резко отпустила шторки жалюзи, и они стукнулись друг о друга. «Я не смогу это сделать», – думала она про себя, а эта мысль посещала ее настолько редко, что одно ее появление беспокоило ее.

Карин Маккафферти было сорок четыре, и она стала другом семьи после того, как мать Кэт, доктор Мэриэл Серрэйлер, пригласила ее, чтобы привести в порядок сад в Галлам-хаус.

Сейчас она так и стояла у нее перед глазами – высокая, с непокорной копной рыжих волос, с длинным овальным лицом и нежной кожей кремового цвета. Ее лицо было простым, но почему-то очень запоминающимся. Карин отказалась от серьезной карьеры в банковской сфере, чтобы стать ландшафтным дизайнером и выращивать цветы, и эта перемена очень повлияла на нее, как она сама всегда говорила. Ее новая карьера расцветала вместе с ее морозоустойчивыми растениями. Дорогие журналы по садоводству время от времени публиковали фото с ее работами, а один ее сад даже показали по телевизору.

Карин была замечательной собеседницей, она интересовалась еще множеством вещей помимо садоводства. Они с ее мужем Майком Маккафферти – глуповатым, по мнению Кэт, – были женаты уже двадцать два года. Детей не было. «Мы испробовали все прямые и обходные пути, но так и не достигли цели; ЭКО тогда еще совсем редко давал положительный результат, а я хотела только собственного ребенка – усыновить бы я не смогла».

Сэм Дирбон обожал Карин, хотя Ханна быстро уставала от нее: «Она слишком любит командовать».

– Что правда, то правда, – отвечала она, когда ей об этом говорили.

Карин Маккафферти. Рентгеновский снимок и заключение онколога Бевхэмской центральной лежали у Кэт на столе.

– Ты не должна позволять пациентам становиться друзьями, – сказал ей Крис накануне вечером. Вероятно, он был прав, но отстраненность – это не то, в чем Кэт была сильна. Она принимала проблемы и трудности пациентов близко к сердцу, так же как и их радости, и не хотела меняться. Но иногда это приводило к тяжелым разговорам, типа того, который предстоял ей с Карин.

Телефон на ее столе зазвонил.

– Прошло уже почти пятнадцать минут… – Это была Джин с ресепшен.

– Прошу прощения, прошу прощения… приглашай.

Она отодвинула результаты Карин на край стола. Помимо этого в ее внимании нуждались еще четырнадцать человек. С улыбкой она посмотрела на первого из них, входившего в ее дверь.

Айрис Чатер постарела после смерти своего мужа. Но Кэт понимала, глядя сейчас на скорбную фигуру, входящую в кабинет, что этот процесс обратим. В данный момент шок и стресс от потери, слезы, недостаток сна и непривычное одиночество иссушили ее, вытянули из нее все жизненные соки. Но она была не настолько стара, чтобы время и отдых были неспособны восстановить ее силы. Она вздохнула и села на стул. Ее глаза были пустыми, обращенными внутрь себя, – у нее был взгляд человека, недавно пережившего утрату.

– Как вы держитесь?

– Я справляюсь, доктор, я не так плоха. И я знаю, что Гарри сейчас хорошо, там. Я правда это знаю. – Ее грустные глаза наполнились слезами.

– Это тяжело. Конечно, это тяжело. – Кэт пододвинула к ней коробку с салфетками.

– Я все еще слышу его по ночам… Я просыпаюсь и все еще слышу его дыхание. Я чувствую его рядом с собой, в комнате. Полагаю, для вас это звучит как бред сумасшедшего.

– Нет, это звучит нормально. Я бы начала беспокоиться, если бы вы сказали, что этого не происходит.

– Значит, я не схожу с ума?

– Определенно нет.

Этот вопрос они всегда либо задавали прямо, либо оставляли висеть в воздухе непроговоренным, чтобы доктор сам его озвучил и сам же на него ответил. Айрис Чатер расслабилась, и на ее лицо вернулся слабый румянец.

– Не считая того, что вы скучаете по Гарри, как ваше собственное здоровье?

– На самом деле я просто устала. И много есть я тоже не могу. То хочется, то нет.

Она поерзала на стуле, подняла с пола свою сумку, а потом поставила ее на место. Кэт ждала.