Моя свекровь и другие животные Демина Карина
– …Светлый паладин, трижды орденоносец Белой ветви, получавший награду из рук самого Великого Канцлера…
В фильтрованном семиступенчатой очисткой воздухе кабинета проскользнули чарующие сладкие ноты призыва.
Ицхари вздохнул и заерзал.
Немыслимо.
– В настоящий момент удостоен звания крон-адмирала. Под его руководством победоносные эскадры Союза зачистили восемнадцатый и девятнадцатый секторы, – Бинено-тари немного наклонилась, и коготки вновь царапнули столешницу.
Звук этот ударил по натянутым нервам.
– Возможно, что в скором будущем адмирал Тафари войдет в состав Малого круга… понимаете, что это означает?
Деньги.
Много денег, если получится выполнить заказ. Много денег от самого адмирала, не способного разобраться с личной жизнью, – это Ицхари одобрял, поскольку полагал, что всякую работу надобно оставлять профессионалам, – что от будущих клиентов, вдохновленных примером.
А рекламу из этого заказа Бинено-тари сумеет сделать.
Она же кокетливо щелкнула жвалами, заставив Ицхари отпрянуть и тем самым включиться в древнюю, как сам Кецаль, игру.
Запах становился гуще.
Тяжелей.
Ицхари стоило немалых усилий оставаться на месте, а не броситься немедля к ногам Бинено-тари. Она же, мягко поглаживая разодранную столешницу, не спускала с Ицхари взгляда. И он сам, преломленный в синем свете, отражался в прекрасных фасеточных глазах ее.
И, отраженный, был даже массивен.
Хорош.
– Самки круонцев мельче самцов. И нравом обладают мягким. Сдержанны. Спокойны, – Бинено-тари провела коготком по блестящему усу, и чувствительные волоски на нем колыхнулись, рождая волну сладкого карамельного аромата. – Они редко покидают свой мир и не особо рады гостям.
Спина Ицхари треснула.
Приоткрылись тяжелые надкрылья, робко, застенчиво: еще никогда не было дозволено Ицхари переступить заветную черту поклонения, перейдя к прямому ухаживанию.
О нет, у него была песня.
Он давно сочинил ее и из года в год совершенствовал мелодию, но в одиночестве, в пустоте своей стандартной квартиры, стены которой пришлось покрыть толстым слоем звукоизолятора: соседи оказались чужды прекрасному.
– Но тем любопытней, – Бинено-тари скрестила верхние конечности на груди, признавая за Ицхари право на песню.
Всего-то одну.
– Тем любопытней факт их приверженности матриархату…
Качнулась тяжелая бронза, легонько касаясь острых роговых выступов. Царапнула, издавая первый, низкий и протяжный, звук. Ицхари знал, что многие предпочитали начинать сольные выступления со звуков верхнего регистра, спеша продемонстрировать гибкость псевдожвал. Но подобные выступления, несмотря на всю техничность, были лишены внутренней гармонии.
Развернулись мембраны крыльев.
И зазвенели, задрожали…
– Женщина для круонца… награда… и признание силы его… никто не отдаст дочь за слабого. И никто не потерпит, если с дочерью его будут дурно обращаться. – Бинено-тари слушала внимательно, и постепенно на голове ее разворачивались тончайшие нити чувствительных волосков, окрашивая темный хитин нарядными красками. – Круонцы чтят матерей и берегут жен…
Вторая пара конечностей легла на стол, потянулась, с хрустом развернулись шипы на предплечьях. И вновь щелкнули жвалы.
Предостерегая.
Сердца Ицхари забились сильней.
А крылья завибрировали мельче, раскалывая мелодию на части. Ах, сколь долго он старался сотворить это чудо, и теперь играл самозабвенно, почти позабыв про круонца, которому, несчастному, вряд ли доступна вся прелесть ритуального танца.
– Когда круонец не только достигает брачного возраста, но и получает право на собственный дом, его матери предлагают невест. Чем он знатней, чем сильней и достойней, тем, соответственно, больше предложений… перспектив…
Она раскрыла дыхальца, выпустив нежнейшее древо трахей.
И говорила-то с придыханием.
А когтистые лапы дотянулись до Ицхари.
И шипы ее пробили мягкий хитин брачной пары конечностей…
– Статус нашего клиента таков, что он мог бы получить любую девушку… – Бинено-тари потянула добычу на себя. И Ицхари, замерев от сладкого ужаса, поддался. – Но он отверг все предложения. И тем самым весьма разозлил свою мать.
Он смотрел в позеленевшие, с позолотой, глаза ее.
И слушал, как вяло шелестят собственные крылья, допевая последние ноты брачной песни. И в голове, в затуманенной дурманом феромонов голове билась одна-единственная мысль: это все-таки произойдет. Столько лет ожидания.
Потраченных надежд.
Пустоты.
И это все-таки произойдет.
– Ему пригрозили отлучением от рода, – раскрытые жвалы стиснули голову Ицхари, оставляя на хитине его характерные следы. И пахнуло кислотой, а из железистых мешков выкатились сахаристые капли брачного секрета. – И только тогда он согласился сделать выбор, но выставил свои условия. С ними вы ознакомитесь.
– Непременно, – пообещал Ицхари, дрожа от возбуждения и страха.
Вспомнилось вдруг, что в прежние времена – времена, конечно, далекие и даже древние, отдаленные от нынешних не одной сотней лет, – за самками водилась дурная привычка отгрызать голову партнеру. Да и вовсе каннибализмом баловаться…
Давно это было.
Но вот когда жвалы голову стиснули, как-то вспомнилось.
Отрезвило.
– Смотрите, Ицхари, – Бинено-тари разжала жвалы, но сцепку из когтей разрывать не стала. – Я надеюсь, вы всерьез отнесетесь к делу…
– Конечно…
И когда она толкнула его на стол, Ицхари не посмел сопротивляться. Было… не так, как он себе это представлял.
Волшебно?
Жутко.
Немного больно. И без малейшей – Ицхари прекрасно отдавал себе отчет в том – надежды на повторение. В память о том удивительном дне ему остались глубокая вмятина на третьем сегменте второй конечности – Ицхари решил ее не выправлять – и целлюлозная папка со списком из ста семидесяти девяти пунктов.
Теперь же, глядя вслед единственной женщине, которая соответствовала всем требованиям ненормального круонца, Ицхари не испытывал удовлетворения от проделанной работы.
Нет, ему вновь было страшно.
Круонец не желал жениться.
Но контракт подписал. А Ицхари посмел его исполнить…
Позабыв о том, что псевдооблик несколько ограничивает свободу движения, он дал волю чувствам, и полипластовая шкурка затрещала и прорвалась, выпуская на волю затекшую конечность. Ицхари поспешно спрятал ее за спину: не хватало еще раньше времени испугать потенциальную невесту своим насекомообразным обликом.
Но она даже не обернулась.
Глава 3
Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе видна…
Ага, не видна ни черта. Иллюминатора и того нет, зато имеется окошко. Такое вот стандартное окошко с широким подоконником, геранью на вышеозначенном подоконнике, занавесочками и приторным пейзажем.
Вообще, космический корабль меня разочаровал.
Или претензии надо не к кораблю предъявлять, а к собственному воображению? Чем дальше, тем больше я убеждалась, что дело-то во мне… ну откуда бы инопланетяне взяли занавесочки?
И еще такого отвратно-розового цвета?
С ламбрекеном.
С бантами.
И с лиловыми бабочками. Подобное только очень больной разум вообразить способен. А окно это? И пейзаж за окном? С зеленым лужком и толстой коровой, которая уже третий час кряду медленно бродила от одного края лужка к другому?
Время от времени корова издавала протяжный звук – мне он напоминал гудение, не знаю, живьем я коров не встречала, может, это и нормально, чтобы они гудели, точно паровозы, но конкретно данная корова была крайне подозрительна – и поднимала увенчанную массивными рогами голову. На втором часу наблюдений я заметила, что пятна по шкуре коровы медленно мигрируют, а глаза ее отливают нехорошей краснотой. Сразу в голову полезли мысли об оборотнях и зомби, но я велела себе успокоиться: не хватало подать больному воображению пару-тройку идей.
Уж лучше пусть инопланетяне и жених.
Будем считать, что это у меня во время травмы подсознание взяло и выплеснуло тщательно подавляемую женскую фантазию об успешном замужестве. А заодно уж скрестило ее с глубинной детской травмой, полученной при бегстве собственного биологического папаши. И плевать, что в нормальной жизни никакой травмы я не ощущала.
Нормальной жизнь быть давно перестала.
На четвертом часу – круглые такие пасторальные часики висели над окном – наблюдать за коровой мне надоело. Следовало признать, что медитация не заладилась и возвращение в собственное тело, где-то еще живое, если фантазии возможны, мне не грозит.
Ничего не делать было тяжело.
А делать было совершенно нечего.
Я ощупала голову на предмет травм. Вдруг да подсознание подскажет, какую именно область я повредила при падении. Но голова была цела.
Ни засохшей крови в волосах.
Ни банальной шишки.
Разве что короткое перышко, по виду голубиное.
Руки тоже были целы, как и ноги. Мозоли – вполне ожидаемая плата за красоту – не в счет.
Я стянула носки и осмотрела пальцы. Длинные. Почти красивые. На левом мизинце ноготь врастать начал… а я на педикюр записалась. В понедельник… будущий…
Всхлипнула.
И велела себе успокоиться. В конце концов, я пока еще жива, а фантазии… ну, со всеми случается. Или не со всеми. Избранная я или как? Надо вести себя соответственно. Будем считать происходящее квестом. Допустим, если имеется фантазия, то она не на пустом месте появилась. Возьмем за аксиому, что все происходящее не случайно.
Следовательно что?
Мне нужно разобраться.
Отыскать, так сказать, высший смысл. Заглянуть в глубины собственной личности и найти способ вернуть указанную личность в тело.
План, пусть и несколько безумный, меня почти успокоил. А поскольку бездействию я всегда предпочитала действие, то немедленно приступила к его реализации. Бросив взгляд на окошко – корова подняла голову и уставилась на меня немигающим взглядом кровавых глаз, – я передернула плечами.
Нет. Окошко пусть побудет запертым.
Как-то так оно мне спокойней. А вот комнату, точнее покои, предоставленные прекраснейшей Агнии-тари, стоило бы изучить.
Две комнаты.
Санузел, выложенный розовой же плиткой.
Ванна-корытце.
И белоснежный унитаз, уместный на космическом корабле едва ли не меньше, чем красноглазый коровомонстр.
Спальня.
Огромная кровать с балдахином.
Ковер.
Полочка с чучелами котят.
Я закрыла глаза, понадеявшись, что обстановка несколько изменится, но нет, стоило их открыть, и я вынуждена была признать поражение: полочка осталась на месте.
И котята.
Черный. Рыжий. Белый. Пушистые комочки со стеклянными глазами, в которых мне виделся упрек. Вынести подобного моя душа была не в силах, а потому дверь в спальню я прикрыла.
В гостиной – комната, похоже, выполняла именно эти функции – было как-то спокойней. По сравнению с мертвыми котятами ядовито-розовые обои в лиловый горох как-то меркли.
Как и кружевные скатерочки.
Такие Калерия любила вязать, а бабушка именовала их мещанской радостью. Скатерки висели на стенах, возлежали на спинке единственного кресла, укрывали единственный стол.
Что еще стоило упомянуть?
Полочки, числом в дюжину. И вазочки, выстроившиеся на этих полочках. А среди вазочек прятались баночки. Обыкновенные. Поллитровые. Под закатку. Стоит сказать, что смотрелись они вполне гармонично. И даже бутылка водки, гордо возвышавшаяся среди склянок с духами, вписывалась в безумную обстановку.
Я присела на край кресла.
И закрыла глаза.
Ну же, Агния! Постарайся! Ты должна сосредоточиться и вернуться домой… в собственное тело… нет, может быть, тело это и не пригодно для жизни…
Тело отозвалось свербением в пятке.
И копчик заныл.
Затекла шея.
Нет, так не пойдет. Я должна отрешиться… загудела корова.
Да, определенно, медитация – это не мое. И почти сдавшись, я приоткрыла глаз. Вовремя: дверь, кстати, тоже розовая и в горох, приотворилась.
Беззвучно.
И в нее просунулась полупрозрачная когтистая лапа. Дотянувшись до стены, лапа замерла, а в щели показалась физия – все же как-то не очень вежливо именовать ее мордой – почтеннейшего ксенопсихолога.
– Доброго дня, о прекраснейшая Агния-тари, – сказал он, обнаружив, что замечен. И улыбнулся.
Во всю пасть.
Блеснули белизной острые треугольные зубы, и меня передернуло.
Нет, фантазия фантазиями, но все-таки… не хватало, чтоб меня в этих фантазиях сожрали.
– Доброго, – не очень-то по-доброму – настроение не располагало – ответила я и туфлю поближе подвинула. Подумалось, что стоило бы пересесть поближе к баночкам-вазочкам.
– Вижу, вы освоились.
Он продолжал улыбаться.
А я, не пытаясь скрыть интереса, разглядывала гостя.
Изменился.
И с чего это я решила, что он человекообразен? Нет, скорее уж проглядывало в облике… как его зовут-то? Неважно, главное, проглядывало что-то этакое, рептилиеподобное.
Голова крупная.
Лицевая часть черепа вытянута, при этом рельеф сглажен, отчего голова напоминает дыню. Конечно, если бы дыни были покрыты мелкой чешуей. И обладали двумя парами глаз.
Карих.
С длиннющими ресницами.
И взгляд-то проникновенный, печальный, будто известны добропорядочному рептилоиду все мои неприглядные мысли.
Голова эта сидела на тонкой подвижной шее, которая, не иначе как под тяжестью оной головы, слегка прогибалась. И кожа на ней морщила, обвисала бледным мешочком-зобом, который быстро и часто пульсировал.
Я отметила узкие плечи.
И непропорционально короткие передние конечности о трех пальцах.
– Мой облик внушает вам отвращение? – меж зубами мелькнул длинный язык. – Это инстинктивная неприязнь, которую вы со временем преодолеете.
А, и костюмчик сменил.
Теперь на этой жертве моего воображения был многослойный балахон из полупрозрачных тканей всех оттенков розового.
И лиловый бант на шее.
Понятно, кто обстановкой в комнате заведовал.
– Да… в общем-то… я толерантна, – поспешила уверить я. – Просто вы выглядели несколько иначе…
– Псевдооблик, – ксенопсихолог все же вошел в комнату целиком, включая длинный мускулистый хвост. Свернув его крючком, он оперся на него. Сложил трехпалые лапы на груди.
А задние, куда более мощные, выставил.
– Мы не хотели вас пугать, – доверительно произнес он и зубы облизал. – И посчитали, что при первом контакте вам будет удобней беседовать с особями своего вида.
– Спасибо за заботу.
Все же галлюцинация или нет, но воспитание никто не отменял.
Мало ли.
– Я рад, прекрасная Агния-тари, что вы столь спокойно отнеслись к переменам…
Ну, поистерить я, конечно, тоже могу. Только какой в этом смысл?
– Признаюсь, мы все испытывали определенные опасения. Ваш мир относится к числу закрытых…
Я слушала и кивала.
Закрытый.
Конечно.
И открывать его не надо. Не хватало, чтобы всякие рептилоиды по нему шастали, и не только, подозреваю, они.
– …Что в свою очередь говорит о высоком уровне агрессии и низких социально-адаптивных возможностях…
А умные у меня глюки. Недаром я шесть лет на медицинский убила.
– …И тем приятней осознавать, что нам повезло с вами, – он вновь улыбнулся и коготь меж зубов сунул. Будь когти не такими острыми, а зубы – не такими длинными, это выглядело бы мило.
– Рада, что вы рады, – я перевела взгляд на окно, за которым с прежней унылой сосредоточенностью разгуливала красноглазая корова. – Скажите… а это зачем?
– Вам нравится?
На бледной шкуре ксенопсихолога расплылись розовые пятна.
– Не уверена, – честно призналась я, когда корова в очередной раз подняла голову. – Это… существо… меня несколько беспокоит. Оно сюда не заберется?
– Сюда?
Щелкнули зубы, а мешок шейный завибрировал мельче и чаще. Ксенопсихолог же издал тонкий протяжный звук, на который корова откликнулась гудением.
– Нет, что вы… это всего-навсего голограмма. Замечено, что длительное пребывание в замкнутом пространстве крайне негативно отражается на психике гоминидов. Вследствие чего и были придуманы такие вот…
– Окна?
Голограмма.
Логично. Что лугам и коровам в космосе делать? Даже воображаемом.
– Именно. Чудесно, что вы понимаете. Обычно корабль сам выбирает картинку из банка данных, одобренного Галактической ассоциацией ксенопсихологов, – когти теребили бант, стоило ли считать сие признаком волнения? – Но для вас было создано новое изображение. Это ведь животное вашего мира… травоядное…
Моего?
Травоядное?
Не знаю, не знаю… картинка – это одно, но вот живьем с этим, с позволения сказать, продуктом голографического творчества я бы столкнуться не хотела.
– А почему у нее глаза красные? – мне и вправду было любопытно.
– Изображение было доработано согласно рекомендациям Совета Галактической ассоциации ксенопсихологов. И существующим правилам создания…
Тогда понятно.
Про рекомендации и правила он мог мне ничего не рассказывать. Помнится, у нас в подсобке хранилось два ящика этих самых рекомендаций и правил, которые при проверках торжественно извлекались и водружались в красный угол, временно тесня чемпионские кубки Саныча.
Документы сии были многословны.
Путаны.
Противоречивы.
И порой возникало ощущение, что они создавались именно для того, чтобы всячески затруднить работу нормальным людям.
– Сочувствую, – искренне сказала я. И попросила: – А отключить ее можно?
– Вам не нравится?
– Мне просто хотелось бы взглянуть на стандартные… и если можно, без звука.
А то мало ли, вдруг корова – не худший их вариант, если и прочие картинки дорабатывались в соответствии с рекомендациями и уложениями.
– Конечно, конечно…
Он вытянул худую лапку и надавил на браслет. Пробормотал что-то, а что – я не разобрала, и корова исчезла. На месте ее возникла пустыня.
Желтая.
Почти безжизненная.
Яркое солнце. Золотые барханы… ветер рисует на песке узоры.
– Пожалуй, мне нравится… – Пустыня завораживала.
Интересно, а если на нее помедитировать? Вдруг да получится…
Глава 4
Сидящее напротив существо женского пола радовало своим редкостным здравомыслием и отсутствием негативных реакций, столь свойственных гоминидам. Старший ксенопсихолог, пожалуй, готов был признать изначальное свое негативное отношение к плану Ицхари ошибкой.
Самка не плакала.
Не швырялась предметами.
Не требовала доктора и успокоительного.
Она была мила и улыбалась.
И даже шока не испытала, на что, признаться, Берко весьма рассчитывал. Нет, она сидела и пыталась держаться на равных, демонстрируя ровные белые зубы, к счастью, слишком маленькие и слабые, чтобы инстинкты Берко восприняли самочку как потенциальную угрозу.
Слабенькая.
Мягонькая.
И упоительно теплая… Берко раздраженно щелкнул когтями: он профессионал, в конце концов, с особым допуском к работе с теплокровными. А потому мысли, возникшие в его голове, пусть и естественны, но недопустимы.
Читать бесплатно другие книги:
