Ретроград Найтов Комбат

– А где были англичане? Что они делали? Вы говорили, что они были нашими союзниками?

– Ну, союзники они условные.

– Это понятно!

– Воевали с немцами и итальянцами в Африке. Там же высадились американцы. Осенью сорок второго года. Гоняли их по египетским пустыням, но в конце концов с немцами там справились, когда они танки под Сталинград отправили, Паулюса выручать. В общем, перелом в войне наступил после битвы под Курском. К этому времени наша промышленность наладила выпуск продукции на новых местах. Наверное, пока и хватит информации. С этим бы разобраться.

– Согласен. – кивнул Сталин. Посидел немного, внутренне переваривая полученный объем не самых приятных данных. – Сегодня из Берлина подтвердили закупку оборудования для вашего завода. Место определено на Щелковском заводе «Холодильного оборудования». Другого места нет. Там заканчивают новый цех возводить, готовятся к заливке фундаментов. Половину цеха приказом Комитета Обороны передаем вам.

Вот это номер! Комитет Обороны уже создан! Оперативно! По характеру вопросов и по поведению, он приехал не советоваться со мной, ему это не нужно! От слова: «совсем». Время он выделил на то, чтобы узнать: кто из его людей не выполнил распоряжений ЦК. Записал себе в бумажку, буквально, несколько слов. Всего. Было интересно наблюдать за ним. Лицо не каменное, живое, ему, действительно было интересно, но… Четко со своей колокольни. Хорошо это или плохо пока понять невозможно. И что у него на уме – тоже. Он не стал что-то говорить о тех выводах, которые он сделал. Упомянул только один момент:

– Слушая вас, товарищ Никифоров, я понял, что вы стремитесь не называть фамилии тех, кто виноват в разгроме Красной Армии в приграничных боях. Чем это вызвано?

– Я не «сексот», товарищ Сталин. Есть пара человек, вина которых особых сомнений не вызывает, но это позволит им уйти от ответственности.

– А двух миллионов человек вам не жалко.

– Я не хочу быть судьей, ни им, ни, кому бы то ни было, вообще.

– Позиция стороннего наблюдателя наиболее удобна.

– Я не наблюдатель! Две машины уже летают, доведем планер на второй, сменим движок, и третья машина полетит.

– Этого – недостаточно, товарищ Никифоров. Должна выступить вся страна. Без этого – мы проиграем. И я не понимаю, почему до вас это не доходит! Вы же умный человек.

– Может быть, мне не хватает веры?

– Скорее всего! Но веру к делу не пришьешь. Дела требуются! А пока, кроме двух самолетов, из которых может вылететь один, ничего нет. Будьте добры, форсируйте события. Времени у нас в обрез.

– Мы начали изготовление эталонных образцов для копиров. Сколько уйдет времени – я пока не знаю. В таких условиях я их еще не изготавливал.

– Беру на контроль. Ежедневно докладывать, товарищ Никифоров. И привыкайте исполнять мои требования, в том числе, и по докладам. В этом есть необходимость. Иначе бы я не стал никого беспокоить. Само все сделается.

Кривая улыбка «вождя» отчетливо говорила, что ему надоело мое упрямство.

– Мы просто из разного времени, товарищ Сталин. В моем времени никто не станет разговаривать с тобой, если ты «продаешь воздух». «Товар на бочку» – и по-другому не бывает. И качество товара должно быть подтверждено сертификатами испытаний. Если их нет, то «ты гонишь лажу». И свинцовая точка может быть поставлена в конце предложения.

– «И эти люди запрещают мне ковыряться в носу!» – оказывается этот анекдот из того времени!

На этом Сталин встречу не завершил, а прогулялся до помещений ОКБ, куда мы отнесли компьютер, чтобы не останавливалась работа. Поговорил с людьми, осмотрел отведенные помещения и идущие работы. В двух комнатах уже стояли кульманы и работали чертежники, готовя чертежи «Ла-5».

– Почему выбрали эту машину? – спросил он нас.

– Максимальная готовность и наличие складского запаса двигателей в Перми. Вчера двигатели начали отправлять в Новосибирск. Через два дня комплект чертежей и технологических карт самолетом отправим на 153-й завод.

– Отправлять первый комплект поездом! Самолет может и не долететь.

– Самолет DC-3 с родными двигателями, и доставлять комплект вызвался сам Данилин. Это наша штабная машина. (Данилин был Героем Советского Союза за дальний перелет на АНТ-25, Сталин об этом знал.) Второй комплект отправим поездом через четыре дня, чтобы его на месте не множили.

– Хмм, авиаторы! Вечно сплошной риск! Ладно, коль так.

– Товарищ Сталин, чтобы полностью доделать машину, я имею в виду Ла-5 и не только его, требуется создать патрон 23х115. Для этого соединить гильзу тех самых противотанковых ружей 14.5 мм со снарядами пушек «ВЯ». И заказать оружейникам пушки под него. Большинство авиационного оружия в наше время использует этот боеприпас.

– Почему?

– Большое поражающее действие снаряда и меньше отдача, чем у ВЯ. ВЯ больше подходит в качестве зенитного орудия. Есть такие у нас, ЗУ-23-2 и ЗУ-23-4. Устанавливаются на автомашинах и легких танках. ВЯ сильно раскачивает самолет при выстреле, снижается точность. Я знаю, что Березин собирается перестволивать свой пулемет на патрон от ШВАК, это займет много времени, и пушка появится поздно, так как менять автоматику придется. С этим патроном хорошее орудие появится явно раньше. У него гильза одинаковая по конструкции с 12,7мм патроном, она без ранта.

– Я распоряжусь, чтобы Березин приехал к вам, чтобы разобраться с сегодняшним случаем. Вот и переговорите с ним. Так будет проще. Вы ведь, явно, пушки на самолет не поставили потому, что подходящих не нашли. Так?

– Так. И пулеметов таких мало. Очень мало. А самолеты у Гитлера бронированы.

Мы проводили Сталина до машины. Перед самым отъездом он сделал мне замечание:

– Вы когда переоденетесь, товарищ Никифоров? Очень выделяетесь! Штаны с какими-то разводами, как гопник!

Это он о моих любимых джинсах! Сам-то, на кого похож! Черт, вылезать из привычных вещей не слишком хотелось, да и со временем было напряженно. А тут еще отсутствие каких-либо документов, как на себя, любимого, так на машину, и права у меня несколько отличаются от общепринятых. В общем, после отъезда «вождя» за меня взялись Филин и появившийся в конце действа Алексей Копытцев. У которого, как оказалось, уже был готов комплект «липы» для меня. Включая учетную карточку трудящегося и удостоверение личности командира РККА. Была и серая книжечка, в которой написано, что могу управлять легковыми и грузовыми автомобилями весом до 5 тонн. Расщедрились! Категорию “С” выдали! Завтра предстоял выезд в Первопрестольную, и не одному, а с сотрудницей оперативного отдела, которая поможет мне потратить деньги. Самому мне не доверяли, еще не то что-то возьму!

Утром, еще до обеда, во фрезерном цеху появился Алексей. Деловой такой! Все осмотрел, со всеми поговорил. Мы заканчивали делать новый фонарь на «Ишак». За основу я взял фонарь «Seafury», ну, наверное, потому, что очень нравится мне этот самолетик, к тому же он был рекордсменом среди поршневых истребителей по скорости. Плюс там очень оригинальный замок сделан, который обеспечивал сброс фонаря на скоростях свыше 800 километров и без пиропатрона. Поэтому его отдельно рассматривали на нашем курсе. «Препод» наш от «Морской ведьмы» просто тащился! Если ты не знаешь устройства этого замка, значит ты не сдал, и вообще не конструктор. Тут еще сказалось то обстоятельство, что самолет «И-16» от табуретки мало чем отличается! Я этому еще когда его в Новосибирске восстанавливали очень удивлялся. И собственно еще там предлагал и сделал все чертежи для этой машинки. Но мой порыв не оценили. В итоге, пока Алексей болтал с работягами во фрезерной, я убег в третий ангар с готовым изделием. Алексею и его мадам пришлось туда пешочком тащиться. Он свою машину отпустил, думал, что на моей назад вернется. Заходит в ангар, один, без мадам, ее сюда не пускают, а там вот такой красавец стоит! Копытцев просто застыл на месте.

Машина-то вся деревянная! «И делай с ней что хошь!», как в песне поется. А механики её уже шпаклюют и закрашивают.

– Что ж ты, милый, делаешь! Сталину надо было эту машину показывать! Со всеми переделками.

– Я, что ли, его приглашал? Александр Иванович постарался! Звони ему. Пусть погоняет ее, а то же мы вчера решили, что мне в Москву надо попасть. Вот, чтобы время не терять, заодно и покажем, что сделали, и результат скоростных испытаний предъявим. Осталось убрать костыль и с новым «Мессером» по скорости сравняемся.

Приехал «шеф», и первое, чем возмутился:

– Почему рацию сняли?

– Да никто ее не снимал. Передающую антенну в стабилизатор поставили, а принимающую с двух бортов под обшивкой пропустили. Дерево же, не экранирует.

– Макеты стоят?

– Нет, два БС и крыльевые ШВАКи, 250 патронов на ствол у всех.

– Так говоришь, в Москву? Ну, что Алексей Иванович, придется после полета нам с тобой тоже ГУМ посетить, ну и хозяина навестим. Не возражаешь?

Выставили наблюдателей на мерных линиях, намерили 547 у земли, 618 максимальную и 580 маршевую. Оформили бумаги испытаний, и поехали в ГУМ. Тут оказалось, что здесь, в ГУМе, уже вовсю «застой» начался. Алексей пошептался с кем-то, предъявил свою «ксиву», нас провели в другой зал, где ни одного посетителя не было. Переодели меня в костюм и пальто, импортные, итальянскую шляпу на голову соорудили. Подплечевую кобуру приспособили под пиджак. Покрутили меня и так, и так. Показали вытянутые вверх большие пальцы и через два часа мучений мы остановились, втроем, перед столом Поскребышева. Филин объяснил цель визита.

– Посидите, у товарища Сталина посетитель, затем выезжает по делам. Я сообщу ему, как он освободится.

Ждать пришлось недолго. Из кабинета вышел Лавочкин, который увидел Филина и кинулся обратно в кабинет Сталина. Поскребышев снял трубку, подтвердил, что мы находимся у него, но пригласил пройти только генерала. А мы зависли. Затем вышел Лавочкин, с очень недовольным лицом, лишь после этого нас с Алексеем пригласили пройти.

– Мне уже доложили, еще раз поздравляю, товарищ Никифоров. Покажите! – я включил планшет и передал его Сталину.

– Пальцем перелистывайте, товарищ Сталин.

– Слушайте, а почему такие же не сделать всем членам правительства?

– А я этого не умею, товарищ Сталин. Я видел один раз как это делается, но эти технологии пока недоступны.

– Ладно, вернемся к этому позже. Красивый самолет. То есть, этого самого «Фридриха» вы догнали?

– Если убрать «костыль», то еще 10–12 км в час прибавим.

– Ну, это уже в ходе доработок. Лаборатория, про которую вы говорили вчера, существует. Образцы они получили, ваши формулы я передал. Посмотрим, а пока, разворачивайте производство носовых накладок на «И-16». Генерал Филин, проработайте процесс переучивания летчиков и техников на эти машины. Необходимо сделать это так, чтобы противник не получил сведений об этих работах. Американский двигатель снять и передать в ОКБ Климова в Ленинград. Он будет на днях. Снимите с двигателя ярлык производителя. Этого достаточно.

– Там почти на всех деталях год выпуска и название фирмы. – сказал я.

– Шила в мешке не утаишь, товарищ Никифоров. Эти вопросы решить с Климовым. Товарищ Копытцев, возьмите это на свой контроль и свяжитесь с ленинградскими товарищами. Пусть обеспечат секретность этих разработок. Извините, товарищи! Вынужден с Вами попрощаться. Мое время истекло. Товарищ Никифоров, для вас пакет у товарища Поскребышева. Получите. Хорошо выглядите.

Пока я получал пакет, Сталин вышел из кабинета, мы все вытянулись, провожая его взглядом, как положено. У самой двери он повернулся и сказал:

– Александр Николаевич, пригласите всех троих на трибуны. Святослав Сергеевич, я помню, как вы просили распорядиться премией. Указанная сумма переведена на счет лаборатории. Но этих денег это не касается. Это за «Фридриха». Молодцы, и очень оперативно. Так и работайте.

В пакете лежал диплом об окончании МАИ, первого факультета, с одним прочерком в приложении: по философии и истории партии. Удостоверение лауреата Сталинской премии, медаль с его профилем и лавровой веткой в коробочке, бумажка, сейчас бы ее назвали сертификатом или ваучером на получение персонального автомобиля «М» и сберегательная книжка с единственной записью: 150 000,00 рублей.

Когда спустились вниз и сели в машину, Филин рассказал, что делал Лавочкин у Сталина. Он отбрыкивался от перемоторивания «ЛаГГа! Он против всеми фибрами души, ибо это ведет к утяжелению машины, увеличению лба, неизвестно, что делать с носовой частью фюзеляжа, она попросту сгорит. Сталин выслушал его, сослался, что документ пришел из НИИ ВВС, что он должен решать это там. Позвонили по просьбе Лавочкина в Институт, а мы были в уже в Кремле. Филин вытащил из планшета генеральный вид самолета, и передал его Сталину. Тот спросил у конструктора: это Ваша подпись? Тот подтвердил, что подпись его, но отказался, что когда-либо видел эту «синьку» и чертеж для нее.

– Что вы мне, товарищ Лавочкин, голову морочите и вводите всех в заблуждение! Подписали – исполняйте!

Мы похохотали, и вернулись на первый этаж ГУМа. Требовалось отметить Госпремию и потепление отношений со Сталиным. Стоим и выбираем между шустовским «Ахматаром» и новейшим «Юбилейным», посвященному 20-летнему юбилею революции. «Шустов» – гораздо интереснее, но стоит под сотню. «Юбилейный» – дешевле. Склонились, что пары бутылок того и другого, каждого, проще говоря, будет достаточно, тем более, что и еще есть разный, и гости будут точно. Белужья икра, балык трех видов, буженина, профессионально порезанная, лимоны и всякая всячина. Машина большая и повод есть значительный. Что скупиться?

Мы тогда не знали, что в это же время, пока мы обсуждали меню, состоялся тяжелый разговор между Семеном Лавочкиным и дядей его жены. Тот был старшим сыном семейства Герцева Гольцмана с Адесы, младшей племянницей которого была Роза Герцевна Лавочкина, скромный библиотекарь в Ленинке.

– Щё??? Щё случилось, Сёма?! На тебе лица нет! Ты хде его потерял?

– Я от Сталина, дядя Изя. Глядай, шо от нас хотят! И он настроен категорично: давай продукцию! Погляди, какая падла рисовала это, это, я не могу слова подобрать, штобы не выругаться. Ойсгерисн золстн вэрн. (Непереводимая игра слов и выражений, выражающая полное негодование к тому, кто это сделал.)

– Щё, щё такое? Это у тебя откуда? Иде ты это взял, Сёма?!

– В кабинете у Сталина. Кто делал этот чертеж? Это твоя епархия, дядя Изя! Ты начальник отдела документации.

– Я, милый, я. Э, похоже, что это я делал этот чертеж, смотри, это мои стрелки, моя циферка «два» и «восемь». Тогда вот тут должна быть моя подпись. Ой, зол дайн мойл зих кейнмол нит фармахн ун дайн хинтн – кейнмол зих нит эфэнэн! Она здесь есть! Вот! Я все свои работы подписываю здесь. Смотри. Это – она! Но я этот чертеж не делал! Я никогда не видел такого эскиза или даже наброска. Но, Сёма! Гляди сюда! Здесь перечень всех чертежей и технологических альбомов! Ты показывал ему на «это»?

– Конечно, дядя Изя. «Он» сказал, что через два дня привезут все. Смотри! – Симон Альтер передал дяде приказ Комитета Обороны СССР, несмотря на то, что на нем стоял гриф «Совершенно секретно». Несколько минут дядя вчитывался в документ, и постепенно расплывался в улыбке.

– Ой вэй, Сёма! Щё ты гонишь волну? Если это так, то кто-то за нас сделал это аццкий труд, и записал все на нас! Ты гляди! Буковок «ГГ» на чертежах просто нет! Написано «Ла-5», и все! О чем говорят эти буковки? Ты понимаешь это? Гляди сюда, Сёма! Это еще три завода, куда надо передать документацию и технологические карты. А здесь! Ты смотри, какая сказка записана здесь! «Без ограничений выпуска». Это же золотое дно, Сёма! Это же калабат шабат какой-то. Так не бывает! Но это случилось! Так что, ша! Шо тебя лично не устраивает?

– Я не делал этот самолет! Это не моя работа!

– Это наша работа, Сёма. Мы ее сделали, по всем документам. И мы получим эти дары Яхвы! И не гневи бога! Он улыбнулся тебе.

– Пригласили в НИИ ВВС посмотреть на готовую машину.

– Вот это делать не надо! Найдется кто-нибудь, кто скажет «ему», что ты смотрел на нее, как баран на новые ворота. Придут документы, Сёма, делай машину по ним, и запускай ее. Со своими я поговорю, что это сделали они, а будут болтать – оставлю без премии! Господи! Благодарю тебя за присмотр за нами, детями неразумными! Иди Сёма, порадуй Розочку, передай ей мой поклон и благословление! Здоровья ей, и долгих лет жизни!

А мы возвращались в Чкаловск, маленький гарнизон, названный так еще при жизни Валерия Павловича. Собрались у меня в домике начальника или главкома ВВС. Это на самой южной оконечности аэродрома, даже дальше, чем фрезерный участок и восточнее. Зато тихо, никаких строений вокруг.

Примерно в полутора километрах отсюда на северо-восток маленький разъезд «Сорок первый километр». Знаменательное название. Теперь он носит название платформа Бахчиванджи. Старший лейтенант Гриша Бахчиванджи – летчик испытательного полка, служит у нас в «моторной группе»: занимается испытаниями новых двигателей. Видел пару раз, я же пока совсем недолго в полку, а здесь такие «мамонты» от авиации собрались. Завел под коньячок разговор с Александром Ивановичем о провозных. Он меня «порадовал», что теперь мне это запрещено оперативным отделом НКВД. Ну, спасибо! Это я Алексею сказал, а тот – обиделся. Он, вообще, молодой, горячий и прямой, как палка.

– Слава, да я в день на тебя получаю столько «жалоб», что их уже складывать негде!

– Вот интересно, на что жалуются?

– Ну, во-первых, ты – поешь.

– И что? Слуха нет? Вообще-то, в музыкальной школе я учился, и никто не говорил, что у меня его нет.

– Да причем тут слух! – ответил Алексей.

– А что тогда? Голос? – я пропел гамму «До-мажор» без всяких проблем. – Могу выше и ниже: Ля-минор или Фа-мажор. Дело-то в чем?

– В словах, Слава, в словах! «Если у вас нет собаки, ее не отравит сосед…». Ну что за репертуар! Вот и приходит письмо от жестянщицы Алексеевой, что ты отравил ее собаку. Вот только было это в мае, когда тебя не было в гарнизоне.

– Да все собачники малость того, у нас с женой собаки были, Шоло, Шолоитцкуинтле, одни из лучших в мире. Так собачники нас просто ненавидели, хотя мы им не мешали, и даже на выставки не ходили. Просто своим присутствием в стране отравляли им жизнь.

– Да, ладно тебе. Слава. Смени репертуар, и все будет в порядке.

– Ты думаешь? – я встал с дивана, на одной из стен висела гитара, еще от расстрелянного Алксниса осталась. Малость рассохлась, но настроил ее я довольно быстро.

– Славка, слышь… Ты, это, при моих мужиках ее не пой. По-человечески прошу. – сказал прослезившийся генерал Филин. – А щаз, сбацай еще что-нибудь, до слез проняло. Давай!

Ну, спел я, и про «Ил», и про «Их – восемь», и про подсолнух, и про испытателей.

– Кто это написал? – спросил Алексей

– Высоцкий, только ему сейчас три года. Это отголоски войны, а не сама она.

Допелся! Аннушка, горничная, нам закуску принесла, и пепельницы вынести решила. А лицо все заплаканное. Опять кто-нибудь донос напишет. И про штиблеты (кроссовки), и про маечки с надписями на иностранном.

– Так, с лирикой закончили! Александр Иванович, вы не в курсе, в Щелково стекольный завод уже работает или его еще нет.

– А фиг его знает, не интересовался. Леш, ты знаешь?

– Нет, не помню. Хотя постой, что-то со стеклом делают. Для аптек склянки льют.

– Отлично! Мне нужно переговорить с их главным инженером. Фонарь для «Ишака» мы сделали, но мы выдавили его из акрила, плексигласа.

– Ну, прекрасный фонарь получился.

– Через месяц его надо будет менять. Качество у него весьма паршивое, под солнцем он быстро пожелтеет и станет матовым. Мы сделали две формы, которые позволяют выпрессовать такие фонари из закаленного стекла. Причем одна входит в другую, если плекс перевести в метилметаакрилат мономерный, то его можно, при температуре кипящей воды в 100 градусов или чуточку больше, запрессовать между этими стеклами. После охлаждения мы получим идеальный фонарь. Стекло перестанет колоться и рассыпаться, а плекс перестанет желтеть и царапаться. На плекс с внутренней стороны можно положить нихромовую проволоку, чтобы удалять наледь от дыхания на больших высотах или зимой. В общем, надо бы завтра с ним переговорить.

– Завтра не получится – воскресенье.

– Как воскресенье? Уже?

– Угу.

– Две недели и почти в пустую!

– Ну, нахал! Неймется ему! Садись и пей! Твою премию отмечаем. Ты думаешь они с неба так и сыпятся? Ни фига!

– Так мы его по-человечески пригласим, на рюмку чая. Вон, Лешку пошлем, и пусть попробует не приехать.

– Ну, ты и змей, Слава! Нашел кого посылать! Старшего майора! Он же его живым не довезет, помрет со страху по дороге. А клей такой у нас есть. Нам его присылают плекс клеить. Только он ядовитый здорово, дихлорэтан называется. Туда крошат плекс, растворяют его, а потом клеят.

– Вот и отлично. Тогда надо будет заказать у гражданских два типа стекол, а их склейку наладим в институте. Пресс-формы для обоих готовы, размножить их методом отливки могут на месте, впрочем, там надо трубку для нагрева запрессовать. Не знаю: справятся – не справятся.

– Ну, привезу я тебе инженера, привезу. Живым постараюсь!

Проснулся утром, голова вроде не болит, в квартире убрано, все чисто, даже не слышал, как убирались. Прошел на кухню кофе сварить, чтобы их бурду не пить. Не умеют здесь кофе готовить, а там Аннушка его уже моим способом варит, снимая всплывший кофе с подошедшей к кипению джезвы.

– Доброе утро, Святослав Сергеевич. Проходите в столовую, завтрак готов, сейчас подам.

Пришлось развернуться и следовать в указанном направлении. Их двое, вообще-то, вторую, вроде, Карина зовут, высокая такая, темноволосая и не очень улыбчивая. Но у них какие-то смены, в общем, не поймешь: кто – когда, видимо, чтобы «клиенты», вроде меня, к не привыкали, а воспринимали их как обслугу, только. Психологически верно.

– Пожалуйста, Святослав Сергеевич.

– Спасибо.

– Душевные вы вчера песни пели! Война будет?

– Будет, милая, будет.

– Скоро?

– Уже скоро. – она тяжело вздохнула и выскочила из столовой. Завтрак был обильный, на таком я скоро в телевизор влезать не стану, как Гайдар, поэтому сам себя ограничиваю. Инженера не везут, видать что-то не срастается. Сегодня в АРМе практически никого нет, полетов тоже нет, в домиках до забора, кроме срочников, абсолютно никого нет. Только Филин да Золотаревич могут пробежаться по ангарам, и пометить места, за которые требуется прописать дрозда их владельцам. Двадцать седьмое октября. Пасмурно, легкие снежинки летают отдельными мухами. Накинул летную куртку и пошел в тир полковой. Взял за правило пару раз в неделю заниматься этим бесполезным занятием: пытаться попасть в центр мишени из тяжеленого «Браунинга». Там меня и нашел Алексей с каким-то дедком. Инженера на стекольном заводе не оказалось, так что льют они склянки без него. Георгий Иванович стеклом занимается всю жизнь. Седой, как лунь, с жиденькой бороденкой, пальцы на руках насквозь пропитались никотином. На нем короткое драповое пальтишко и горло замотано клетчатым серо-черным шарфом. Жалуется, что оторвали его от яблонек, которые он хотел на зиму укрыть от зайцев. Проехали в мастерскую, показал ему акриловые 3 и 6 мм заготовки для фонаря рассказал, что хочу, показал чертеж и пресс-формы.

– Ну, отчего не сделать! Сделаем, мил человек. Только об этом надо с директором порешать, в план включить.

– Ну, а если частным порядком, мы оплатим. Есть у меня еще один заказик, малость посложнее. – и я показал ему чертеж резонатора Фабри-Перо четырех размеров. – Здесь важно параллельность вот этих вот зеркал выполнить, так чтобы отраженный свет приходил в ту же точку. Вот это зеркало должно быть абсолютно непрозрачно, а это иметь 95–96 % проницаемости. Ртуть не годится и серебро, тоже. Золото. И вот такие электроды впаять, точно на оптической оси зеркал.

– Ну, мил человек, как-то давненько заказывал нам примерно такой приборчик господин прохфессор Лебедев, только в середине зеркальце стояло под углом.

– Так вы лампы для рентген-аппарата делали?

– Для него, милай, для него. Столик для такой работы у меня имеется, с зеркальцами, чтобы уголочки выставлять. Поколдуем мы с Митричем. Скоро, барин, не обещам, но к святкам сделаем. Стекло – материал мягкий, податливый, так что за уголочки не беспокойся, господин-товарищ-барин. Но, две тыщи рубликов, кажному, вынь да положь. Ну и за материалы.

«Ох, не ценит себя народ! Ох, не ценит!» – ударили по рукам, полторы тысячи на материалы я ему отсчитал. Он обещал счета предоставить.

– Поскажи, товарищ Нестеренко (мне такой псевдоним местные телефонисты придумали), пошто такой сложный приборчик заказал?

– Ну, если получится, то он вам будет помогать нам фонари делать.

– Нструмент, значитца. Теперь понятно, сделаем в лучшем виде!

От рюмашки водки дедок не отказался, выпил и закусил капусткой, и огурчиком похрустел. Его отвезли к его яблонькам, снабдив его записью телефона станции полка, позывным, отзывом, добавочным номером и тем, что звать надо полковника Нестеренко. Будет говорить он или его адъютант.

– Тащ Никифоров! Я сегодня глянул в трубу, как вы стреляете. Это ж позорище какой-то. Такие золотые руки, и так стрелять!

– Да я сегодня стрелял в четвертый раз в жизни. Два раза из них из автомата. В среду впервые из пистолета четыре выстрела сделал, и рука заболела. А вот сегодня уже двадцать выстрелов. И ничего, вроде не болит.

– Везет! А я настрелялся по самое не хочу. Давайте я вам покажу, как это делается, иначе только жечь патроны будете.

И мы вернулись в тир.

В понедельник с утра в Чкаловском начала работать целая «комиссия НКАП». Понаехали со всех КБ, видать сведения о премиях проскочили куда не следовало. Меня от нее спрятали в третьем ангаре, на суд «лучших в мире самолетостроителей» выставили только первую переделку «Ишака», без винта. Больше всех шумели Шахурин и Яковлев, с пеной у рта доказывая, что не мог «Ишак», даже с таким носом, превзойти «Мессершмитт-109 «Е». Машина стояла без винта, на козлах, ей «убирали» костыль, поэтому летать она не могла.

Вторую машину я готовил к демонтажу двигателя. С нее снимали вооружение, да и допуска в ангар ни у кого не было. Но, Яковлев помнил, что машина, которой Сталин уделил много внимания, вышла из ворот этого ангара. Его «ББ», который разбился, стоял в соседнем, а остальные ангары Сталин не посещал, а там стояли несколько «Яков», в том числе «Як-1В», с помощью которого он хотел получить премию за скорость на высоте, как Микоян и Гуревич. Однако, генерал Филин стойко держал оборону, и только показал оригиналы записей стартовых инспекторов института при замерах. На вопрос Шахурина:

– Почему на официальный замер не были приглашены представители НКАП?

– Таковы были указания товарища Сталина.

Спор несколько утих, спорить с мнением руководства никто не решился. Через два часа делегация удалилась, оставив кучу окурков в кабинете Филина и двух человек в его приемной. Но у них были подписанные в оперативном отделе НКВД командировочные удостоверения в НИИ ВВС в распоряжение товарища Нестеренко. Фамилия одного была Антонов, второго Лозино-Лозинский. Меня высвистали из третьего ангара, и я впервые посетил собственную «тюрьму» или кабинет.

Филин привел обоих, но приглашал их поодиночке. Глеба Евгеньевича я помню глубоким стариком, приходилось несколько раз пересекаться три года подряд, когда работал на доводке Су-27ИБ. Сейчас ему 31 год, и он работает в Харькове на турбогенераторном заводе, но по авиационной тематике. Он проектировал паротурбинный двигатель для самолета Туполева, который никогда не взлетит. (Много позже эти наработки будут использованы им для другого проекта, атомного самолета, но это будет много позже) Тему НИИ ВВС закрыло на основании тех данных, которые предоставил я. Сидит, губы поджаты, знаю я это выражение у него. Так он всегда показывал свое недовольство.

– Глеб Евгеньевич, мы хотели бы предложить вам принять участие в разработке газотурбинного двигателя с приводом на сверхзвуковой винт в качестве ведущего конструктора.

– Я утопиями не занимаюсь! Меня сняли с перспективнейшего направления работ и предлагают заняться тем, чего быть не может. Разрушаются винты при превышении линейной скорости законцовок в 343 метра в секунду. Это нам еще в институте говорили.

– То есть, вы не желаете выполнять задание Советского правительства под номером 3951/40.

– Я не понял, это что, не личная инициатива, а государственный заказ? И как вы смогли протолкнуть эту утопию?

Про упрямство Глеба Евгеньевича в МАПе легенды ходили, поэтому с наскока его было не взять! И показывать ему фотографии до подписания им допуска «три нуля» нельзя.

– А как вы думаете, почему законцовки разлетаются в щепки.

– Да какие щепки? Сталь гнется!

– А если ее предварительно согнуть?

– Как это: согнуть?

И я вытащил из стола чертеж В-509А-Д7, уже перечерченный в нашем ОКБ. Это был ступор. У него зашевелилась левая рука, когда он видел решение, он всегда начинал сжимать и разжимать пальцы левой руки, непроизвольно. Клюнуло! Ой, клюнуло! И я подвинул к нему бланк допуска.

– Это бланк допуска «Особой Важности», ОВ, его предстоит подписать прежде, чем вы получите возможность познакомиться с материалами.

Глеб Евгеньевич на секунду перевел взгляд на бланк, и вернулся глазами к чертежу, правой рукой доставая ручку из кармана. Сбросил пальцем колпачок, и, почти не глядя, подписал бумажку о том, что больше не принадлежит к обычным людям, и все, на что он может рассчитывать, это заседание особого присутствия при Верховном суде СССР на закрытых слушаниях.

– Тогда еще и заявление о переходе в ОКБ НИИ ВВС СССР на должность начальника отдела движения.

Тут душа очень веселого человека, коим был Лозино-Лозинский, не выдержала, и он усмехнулся.

– Что, двигаться будем со скоростью звука?

– И выше, Глеб Евгеньевич.

Я убрал со стола бумаги, подписал заявление, передал ему и попросил его зайти в соседний кабинет к старшему майору Копытцеву.

– После того, как с ним поговорите, подождите меня в приемной.

– Мы так и не познакомились.

– Святослав Сергеевич. Остальное вам объяснит старший майор. До встречи!

С Антоновым было проще, он, оказывается, был на приеме у Сталина, который пообещал ему собственное КБ, и не в Ковно, куда его собирался сплавить Яковлев, а здесь, в Москве или на одном из новых заводов, девять которых заложили по всей стране еще полгода назад. Единственное условие, которое поставил Сталин: немного поработать во вновь созданном ОКБ НИИ ВВС замначальника ОКБ. Недолго, чтобы познакомиться с новыми требованиями к новой технике и набраться опыта в руководстве конструкторским бюро. Опыта у Антонова хватало, но перечить Сталину он не решился. Дескать, малость посижу, не особо высовываясь, а там глядишь и собственное гнездо начну вить. Я его не стал расстраивать, что он попал, и попал крепко. С бланком новых списков и Лозино-Лозинским направляемся в третий ангар.

– Вот, примерно, то, что Вам предстоит сделать, Глеб Евгеньевич.

– А где обещанные винты?

– Для этой мощности двигателя они избыточны. Самолет летает без них со скоростью 618 километров в час.

– Мне кажется или задняя часть – это «И-16».

– Да, это он. Так что ОКБ будет заниматься земными делами, а вы – перспективой. Требуется турбовинтовой двигатель мощностью до трех тысяч сил, с тремя вариантами отвода отработавших газов: вправо, влево и в обе стороны. Двигателю предстоит стать основным двигателем в нашей авиации в ближайшее время. Особое внимание на начальном этапе уделите лопаткам газовой турбины. Некоторое количество таковых есть в ЗИПе. Такие материалы у нас не выпускаются. Большая часть чертежей выполнена на английском языке и в дюймовом стандарте. Это еще одна сложность. Вам в помощь придается КБ товарища Климова и завод в Ленинграде. Они с турбинами не работали, поэтому и было решено привлечь к этой разработке Вас. Главным конструктором двигателя товарищ Сталин определил Владимира Климова. НИИ ВВС считает, что к ним в обязательном порядке необходимо подключить турбиниста. Мой выбор пал на Вас.

– Постараюсь не подвести, Святослав Сергеевич.

– Климов появится сегодня или завтра. Времени у Вас немного, вон там раздевалка, будем снимать его с машины. А перед этим съездим в инструментальный цех, где готовятся эталоны для винтов, в том числе, и В-509А-Д7, который вы видели у меня в кабинете.

Мы ушли переодеваться, а когда вышли из раздевалки, то увидели Антонова, ходящего вокруг «И-16нм». Увидел нас, замахал руками, и двинулся к нам навстречу.

– Это о нем сегодня до хрипоты спорил наш Нарком?

– О нем, только у нас теперь новый «Нарком». ОКБ напрямую подчиняется товарищу Сталину.

– Я в курсе уже. Теперь я верю, что он обогнал «Мессершмитт».

– Он обогнал другой «Мессер», с тем справился тот, который вы видели утром. А «Фридриха», Ф-модификацию, еще никто не видел, но у нас есть его характеристики. Так, ладно, давайте проедем по местам, на которых будет базироваться наше опытное производство. Задача стоит очень сложная: наладить производство новых изделий, большая часть которых в СССР никогда не производилась.

– Насколько я понял, товарищ Нестеренко-Никифоров, вы работали не у нас, чуть ли не в Америке, и мне приказали присмотреться к новым приемам организации производства и планирования.

– Да нечего пока планировать, станки для нас еще только закупили, ждем поставки из Германии.

– А вы литер им присвоили?

– А получатель должен этим заниматься?

– Нет, конечно, но если есть внимание со стороны руководства, то это можно организовать дополнительно, так называемый «встречный литер». У Яковлева для этого в транспортном отделе КБ сидело пара человек, со связями в НКПС. И грузы для нас шли значительно быстрее. Чем для остальных.

– Не сомневаюсь, что «серые схемы» значительно удобнее. И мзда небольшая: подумаешь пара лишних человечков, главное – они нужные и за госсчет. Но, ко ли упомянули, попробуйте протолкнуть наши вагоны.

Этот разговор состоялся уже в машине, и через пять минут прервался из-за осмотра фрезерно-инструментального участка. Здесь несколько фрезеровщиков и модельщиков вручную создавали эталонные образцы, по которым будут скользить копиры станков-полуавтоматов, создавая серийное изделие. Увидев, наконец, саблевидную лопасть, Глеб Евгеньевич расстроился!

– Она же дико тяжелая!

– Во-первых, вы чуть не испортили эталон. Без перчаток к нему прикасаться нельзя. Вон перчатки лежат. Во-вторых, сама лопасть будет изготавливаться из сплава В95 (Al – Cu – Mg) и термоупрочняться. А это стальной эталон, по которому будут изготавливаться сами лопасти. Как видите – 11–12 класс чистоты. Малейшая пылинка или жирное пятно, и лопасть пойдет на вторичную переработку. Горы отходов и брака мне не нужны.

– Дешевле было бы штамповать дюралевые детали.

– Да, первичная обработка будет с помощью штампа, это позволит снизить количество отходов, но качественную пресс-форму для него можно получить, только обжав подобный эталон. Вон штампы готовят, видите.

– А это что за пленка? Я такой не видел.

– Фторопласт-4, толщиной 0,005 мм. Ее у меня совсем немного, в Союзе его не делают. Очень удобна для получения разъёмных литьевых форм.

Когда сели обратно в машину, Лозино-Лозинский, который работал на крупном заводе, задумчиво сказал:

– В Харькове работяги вас бы в темном месте отловили, и мало бы вам не показалось, Святослав Сергеевич. Мысль – замечательная. Здесь работает шесть человек…

– Восемнадцать плюс три мастера, в три смены.

– Не важно. С восьмыми разрядами, не меньше.

– Ну, сетка не позволяет дать им разряд выше.

– А обеспечат они работой тысячи людей со вторым и третьим разрядом, и даже учеников. Но вот скажите, чем эта элита будет потом заниматься? В домино рубиться?

– Ну почему? Если основной работы нет, будем брать стороннюю. Это же деньги, большие деньги: наладить серийное производство.

– А по поводу фторопластов, – вставил Олег Константинович – надо бы Сергею Николаевичу позвонить, Ушакову. Когда нам для «Аиста» подобный материал понадобился, он его довольно быстро сделал. Вы разрешите, Святослав Сергеевич?

– Да, указания Копытцеву я дам. По-другому не получится. И вообще, Олег Константинович, вы московскую кухню лучше меня знаете, буду благодарен, если конкретных людей будете подбрасывать, только не из ведомства Кагановича и Со. Я имею ввиду: не из толкачей.

– Да я понял.

– Тогда вернемся в третий ангар, дадим Глебу Евгеньевичу заняться двигателем, а сами съездим на стройку в «Холодильник». Я там еще ни разу не был.

Олег Константинович имел талант организатора, и чувствовал себя в Москве и в Наркоматах, как рыба в воде. С его помощью начали значительно быстрее обрастать кадрами. Большое начальство предпочитало этими вопросами не заморачиваться. Оставались вакантными шесть мест начальников отделов, но брать их было не откуда. Дефицит кадров с хорошим образованием и опытом был страшный. Интернета не было (и слава богу), газеты пестрели объявлениями «Требуются, требуются, требуются», в свободном плавании практически никого не было. Попытались подобрать человека по объявлению в транспортный отдел, Копытцев его «зарубил» и поздравил с первым выловленным немецким шпионом. Проверку товарищ не прошел и завалился. Вместо него прислали из Рязани лейтенантика из автомобильного училища. Впрочем, все когда-то начинают! Закончилась еще одна неделя, прибыли станки из Германии, ничего, не задержались и не потерялись. Засуетилось немецкое посольство, дескать, фирма-производитель, по контракту, желает произвести пуско-наладочные работы закупленного оборудования. А «Холодильник» в ста метрах от нашего забора, и взлет-посадка идет прямо над цехами. Копытцева вызвали в Москву, и, черт побери, на «Холодильник» приехала целая немецкая делегация! А у меня готовы винты для всех трех машин. На всех стоят новые фонари, убран гаргрот, наземные испытания оружия под шестилопастные винты закончены. Надо летать, а тут под боком немцы. Четвертое ноября, понедельник. Недаром понедельник считается тяжелым! Да и День поляцких оккупантов к тому же. Я решил проблему звонков Сталину, сразу как появился адъютант. Сводку я давал ему, и тот звонил Поскребышеву, передавая тому ежедневную сводку о проводимых работах. Ну, я – умный! Всех надул, и волки сыты, и овцы жирные, и живые. А тут такая задница. Ладно, повод есть, первый день собираем опытные изделия. 15 штук собрали. Надо звонить и выгонять фрицев с нашей территории! Сел в кресло, рядом кремлевская вертушка. Она ни разу при мне не звонила. Меня тоже игнорировали, как класс. Тут чайник закипел, я себе кофеек заварил в толстой керамической чашке. Из-за «кремлевки» кипятком плеснул на стол. Звонок, громкий, требовательный и непрерывный.

– Товарищ Нестеренко? С Вами будет говорить товарищ Петров. – щелчок, молчание и низкий тихий голос Сталина.

– Товарищ Нестеренко, каким образом решался вопрос с дефицитом топлива у вас?

– Не было никакого дефицита, перебои с бензином бывали, раньше, но сезонные, в период уборки или отпусков. Стоп, я понял, о чем вы! Вспомнил! Перед войной, в конце сорокового года, были остановлены разведочные работы в Приволжском нефтеносном районе. Они не дошли сто или двести метров до пласта, и буровые были остановлены. Продолжили это в сорок шестом на тех же буровых, и получили нефть. Очень большой бассейн. Еще она есть в районе реки Белой, и на Нефтяных камнях в Баку. Это острова справа от входа в Бакинскую бухту, восточный остров. Кум, по-моему, и отмель у мыса Сан… Сангачал. Или что-то в этом духе. Это южнее Баку, прямо в море, там тоже есть остров, плоский такой, но вышки стоят по всему району. Прямо в воде.

– Харашо, товарищ Нэстэренко. Ми, видимо, гаварим аб адном случае. Жду вас сегодня в час-ноль-ноль.

Опять злится! Чё злиться-то? Я, что ли, виноват в том, что меня этот проклятый «ЗиС» сюда отправил? И, черт, я ему не успел сказать, то что требовалось. А это – срочно. Снимаю трубку, смотрю в справочник, ответ телефониста:

– 27 «А», «Голубизна», Нестеренко, товарища Петрова.

– Ожидайте, соединяю. – слышу голос Поскребышева, повторяю позывной.