Красная пирамида Риордан Рик
И он сурово глянул на нас с сестрой, как будто уже уличил нас в нарушении порядка.
– Не беспокойтесь, мы будем очень осторожны, – заверил его папа.
Как только шаги доктора Мартина стихли в отдалении, отец повернулся к нам, и я увидел, как его глаза лихорадочно заблестели.
– Дети, теперь слушайте меня внимательно. Это очень важно!
Он скинул с плеча свою сумку, расстегнул молнию и вытащил велосипедную цепь с замочком.
– Ступайте за доктором Мартином до его кабинета. Увидите, он находится в дальнем конце Большого двора, с левой стороны. Вход в него только один. Как только смотритель войдет внутрь, обмотайте этой цепью дверные ручки и заприте замок. Нам нужно во что бы то ни стало задержать его.
– Хочешь запереть его в собственном кабинете? – внезапно оживилась Сейди. – Вот это круто!
– Пап, – сказал я, – что ты задумал?
– У нас нет времени на объяснения, – ответил он. – Это наш последний шанс. Они уже близко.
– Кто близко? – тут же встряла Сейди.
Отец схватил Сейди за плечи.
– Милая моя, я очень тебя люблю. И сожалею… сожалею об очень многом. Но сейчас у нас нет времени на разговоры. Если сегодня у меня получится, я обещаю, что все-все исправлю и наша жизнь пойдет по-новому. Картер, сынок, я на тебя рассчитываю. Ты должен доверять мне. Запомните: вам нужно запереть доктора Мартина. А потом держитесь подальше от этого зала!
Запереть смотрителя оказалось проще простого. Но едва управившись с цепочкой, мы оглянулись назад, в ту сторону, откуда пришли, и увидели, что из Египетской галереи льется яркий голубой свет, как будто отец установил там гигантский аквариум с подсветкой.
Сейди уставилась на меня.
– Скажи честно, ты хоть чуть-чуть понимаешь, что тут происходит?
– Ничегошеньки, – отозвался я. – Но отец вообще последнее время ведет себя странно. И много думает о маме. Все время смотрит на ее фотографию…
Большего мне говорить не хотелось. К счастью, мне и не пришлось: Сейди с серьезным видом кивнула, как будто поняла, что я имел в виду.
– А что у него в той сумке? – спросила она.
– Не знаю. Он не велел мне в нее заглядывать.
Сейди насмешливо приподняла бровь.
– И ты ни разу не попытался? Боже, Картер, ты просто безнадежен.
Мне хотелось сказать что-то в свою защиту, но тут у нас под ногами задрожал пол.
Сейди вздрогнула и схватила меня за локоть.
– Он велел нам не ходить туда. Наверно, сейчас ты снова хочешь быть послушным мальчиком?
Вообще-то, в данный момент я бы в самом деле с удовольствием послушался отца, но Сейди уже мчалась в сторону зала с Розеттским камнем, так что после секундного колебания я ринулся следом за ней.
Добежав до входа в Египетскую галерею, мы застыли как вкопанные. Отец стоял перед Розеттским камнем спиной к нам, а вокруг его ног светился яркий голубой круг, как будто зажглись скрытые в полу неоновые трубки.
Пальто отца валялось в стороне. Рабочая сумка лежала у его ног открытая, и из нее высовывался деревянный ящик длиной в два фута, расписанный египетскими фигурками.
– Что это у него в руке? – шепотом спросила Сейди. – Бумеранг, что ли?
И верно: отец сжимал в руке какую-то изогнутую белую палку, в самом деле здорово похожую на бумеранг. Но вместо того, чтобы метнуть ее, отец коснулся ею Розеттского камня. Я услышал судорожный вздох Сейди и увидел: отец писал на камне. Там, где бумеранг касался гранитной плиты, на ней возникали голубые светящиеся знаки… Иероглифы.
Бред какой-то. Как можно сделать на камне светящуюся надпись какой-то палкой? Однако я ясно видел возникший иероглиф: рога барана, а под ними – квадрат и крест.
– Откройся, – прошептала Сейди.
Я покосился на нее: звучало так, будто она просто перевела написанный знак. Только такого быть не могло, конечно. Даже я, годами болтавшийся рядом с отцом, мог прочесть от силы несколько иероглифов. Египетскому письму не так просто научиться.
Отец воздел руки вверх и пропел: «Во-сиир, и-еи». И на поверхности камня тут же засветились еще два иероглифа.
Несмотря на все потрясение, первый знак я распознал: он означал имя египетского бога смерти.
– Во-сиир, – прошептал я. Не слышал раньше, чтобы это слово произносили так странно, но я его узнал. – Осирис.
– Осирис, приди, – проговорила Сейди как в трансе, и вдруг ее глаза расширились от ужаса.
– Нет! – закричала она. – Папа, нет!
Отец в изумлении оглянулся.
– Дети… – начал он, но было уже поздно. Земля задрожала, голубой свет превратился в слепящее белое сияние, и Розеттский камень взорвался.
Когда я снова пришел в себя, то первое, что я услышал, был хохот – жуткий, леденящий душу ликующий хохот, заглушавший даже вой охранной сигнализации.
Чувствовал я себя так, словно по мне проехался трактор. Я кое-как сел, потряс головой, пытаясь избавиться от звона в ушах, сплюнул оказавшийся у меня во рту осколок камня и огляделся. Галерея лежала в руинах. Статуи повалились, саркофаги послетали со своих постаментов, где-то на полу что-то догорало. Осколки Розеттского камня разлетелись с чудовищной силой, побив как шрапнелью стены, колонны и музейные экспонаты.
Сейди неподвижно лежала рядом со мной, но вроде была цела. Я потряс ее за плечо, она что-то буркнула и пошевелилась.
Прямо перед нами, где раньше находился Розеттский камень, дымился опустевший постамент. Черное пятно копоти расползлось от него по полу, однако не затронуло голубого круга, по-прежнему сияющего вокруг отца.
Сейчас он стоял к нам лицом, но смотрел куда-то поверх наших голов. По его щеке струилась кровь из раны на голове, рука крепко сжимала бумеранг.
Я никак не мог понять, куда он смотрит. Но тут кошмарный хохот раздался снова, и до меня дошло, что его источник находится прямо передо мной.
Кто-то стоял между нами и отцом. Поначалу я ничего не мог разглядеть – только колебания теплого воздуха. Но когда мне удалось сосредоточиться, моим глазам предстала зыбкая пламенеющая человеческая фигура.
Этот человек был заметно выше отца, а его хохот терзал мои уши, как визг бензопилы.
– Молодец, – сказал он, обращаясь к моему отцу. – Отличная работа, Джулиус.
– Я тебя не призывал! – крикнул отец, и я услышал дрожь в его голосе.
Он поднял свой бумеранг, но тот огненный человек резко взмахнул пальцем, и палка вылетела из папиных рук, с треском ударилась о стену и разлетелась в щепки.
– Меня никогда не призывают, Джулиус, – насмешливо фыркнул он. – Но если берешься открывать дверь, будь готов к тому, что к тебе могут пожаловать и незваные гости.
– Убирайся обратно в Дуат! – рявкнул отец. – Со мной сила Великого Царя!
– Ой, как страшно, – отозвался тот со смешком. – Даже если бы ты умел пользоваться этой силой, – а я знаю, что ты не умеешь, – твой царь мне не соперник. Я всегда был и буду сильнее прочих. А ты теперь разделишь его судьбу.
Я совершенно ничего не понимал, кроме того, что отца нужно спасать. Я хотел дотянуться до ближайшего обломка камня, но руки у меня с перепугу словно онемели. Я и пальцем шевельнуть не мог.
Отец молча метнул в меня предостерегающий взгляд, говорящий: «Вон отсюда». Я догадался, что он нарочно приковывает к себе все внимание огненного человека в надежде, что мы с Сейди сумеем проскользнуть у него за спиной.
Сейди все никак не могла полностью прийти в себя. Я потащил ее за колонну, поглубже в тень. Она попыталась что-то там возражать, но я попросту зажал ей рот ладонью. От такой наглости моя сестричка тут же пришла в чувство, увидела, что творится, и перестала сопротивляться.
Сирены все не умолкали, над входами в галерею мигали красные аварийные лампы. Вот-вот прибежит охрана, и я сильно сомневался, что она кинется нам помогать.
Отец присел, не сводя глаз с врага, открыл свой расписной деревянный ящик и вынул из него небольшую палочку, похожую на линейку. Он что-то негромко пошептал над ней, и линейка стала на глазах расти, превратившись в длинный посох ростом с человека.
Сейди сдавленно пискнула. Я тоже не мог поверить своим глазам, но дальше все пошло еще удивительнее.
Отец бросил этот посох к ногам огненного человека, и палка превратилась в огромную змею – футов десять в длину и толщиной чуть ли не с меня, – с блестящей медной чешуей и пылающими красными глазами. Змея бросилась на огненного пришельца, но тот без всяких усилий ухватил ее за шею. Его рука полыхнула раскаленным белым пламенем, и змея рассыпалась в пепел.
– Старый трюк, Джулиус, – проворчал он с укоризной.
Отец снова глянул на нас, молча приказывая уносить ноги. Но я оцепенело таращился на происходящее, отказываясь верить, что вижу это на самом деле. Кажется, часть меня упорно цеплялась за мысль, что я все еще лежу без сознания и мне мерещатся кошмары. Сейди рядом со мной подобрала и сжала в кулаке обломок камня.
– Сколько вас? – быстро спросил отец, стараясь отвлечь внимание огненного человека на себя. – Скольких я выпустил?
– Ну как же, всех пятерых, – сказал человек снисходительно, словно разъясняя что-то несмышленому ребенку. – Тебе следовало бы знать, Джулиус, что мы всегда идем полным комплектом. Теперь я освобожу еще многих, и они будут мне очень благодарны. Меня снова провозгласят царем.
– Дни Демонов, – сказал отец. – Они успеют остановить тебя прежде, чем ты сотворишь непоправимое.
Огненный человек расхохотался.
– Кто сможет остановить меня? Дом? Да эти старые дурни даже между собой никак не разберутся! Нет уж, теперь история будет переписана заново. И на этот раз тебе никогда не воскреснуть!
Огненный человек взмахнул рукой, и синий круг у ног отца потемнел и погас. Отец потянулся к своему ящику, но тот быстро скользнул в сторону.
– Прощай, Осирис, – сказал огненный человек.
Быстрым мановением руки он сотворил вокруг отца светящийся кокон, похожий на гроб. Поначалу он выглядел прозрачным, и я видел, как отец бьется внутри него, но потом стал делаться все более и более плотным, пока не превратился в золотой, украшенный самоцветами египетский саркофаг. Отец успел в последний раз перехватить мой взгляд, и я увидел по его губам, что он неслышно кричит мне «Бегите!», прежде чем золотой гроб утонул в полу, как будто мрамор сделался водой.
– Папа! – закричал я.
Сейди метнула свой камень, но он без помех пролетел сквозь голову огненной фигуры.
Пришелец повернулся, и на какой-то страшный миг в пламени проявилось его лицо. И снова я увидел какую-то ерунду: как будто два изображения наложились друг на друга: одно – почти человеческое лицо с бледной кожей, жестокими резкими чертами и горящими красными глазами, и второе – звериная морда с темной шерстью и оскаленными клыками. Страшнее собаки, или волка, или даже льва – никогда не видел ничего подобного. Красные глаза уставились на меня, и я понял, что мне конец.
Где-то позади раздался гулкий топот шагов по мраморному полу Большого двора, донеслись отрывистые команды. Должно быть, музейная охрана, а то и полиция… но было ясно, что вовремя они сюда не добегут.
Огненный человек ринулся на нас, но, когда он был уже всего в нескольких дюймах от меня, его будто что-то оттолкнуло. Воздух затрещал, как от электрического разряда, посыпались искры. Амулет у меня на шее раскалился, больно обжигая кожу.
Огненный человек замер чуть в отдалении, глядя на меня с некоторой опаской, и прошипел:
– Так, значит, это ты…
Здание снова содрогнулось. Стена в дальнем конце зала с ослепительной вспышкой света взорвалась, и из пролома выступили двое: мужчина и девушка, которых мы видели перед этим возле Иглы Клеопатры. Их одежды развевались, как от сильного ветра, и оба они держали в руках посохи.
Огненный человек досадливо рыкнул и, напоследок смерив меня взглядом, бросил:
– Уже скоро, мальчишка.
Огонь внезапно объял весь зал. Нестерпимый жар высосал весь воздух из моих легких, и я рухнул на пол.
Последнее, что я помню, – это как человек с раздвоенной бородой и девушка в синем склонились надо мной. Я уже слышал топот и крики охраны, все ближе и ближе. Девушка присела, вынимая из-за пояса длинный кривой кинжал.
– Нужно действовать быстро, – сказала она мужчине.
– Не стоит слишком торопиться, – ответил тот с некоторой неохотой. Его сильный акцент выдавал в нем француза. – Чтобы их уничтожить, действовать нужно наверняка.
Я закрыл глаза и провалился в темноту.
3
В заточении с кошкой
(А ну дай сюда этот чертов микрофон.)
Привет. Это Сейди. Рассказчик из моего братца никудышный, уж извините. Дальше говорить буду я, так что все в порядке.
Итак, на чем мы остановились? Ага, взрыв. Розеттский камень разносит в крошку, потом является тот кошмарный огненный тип. Папа бьется в саркофаге и исчезает, невесть откуда берется стремная парочка – бородатый француз и арабская девушка с ножом, мы отключаемся. Все верно.
Когда я очухалась, на нас, само собой, тут же навалилась полиция. Нас с Картером развели по разным комнатам. Я не сильно расстроилась: не парень, а сплошная головная боль. Но они заперли меня в кабинете смотрителя на целые годы, да еще воспользовались для этого нашей же велосипедной цепью. Кретины несчастные.
Даже не спрашивайте, чувствовала я себя отвратительно. На меня напал огненный невесть кто, да еще мне пришлось увидеть, как папу сунули в золотой гроб, который потом провалился под землю. Я пыталась рассказать обо всем этом полиции, но разве их интересует по-настоящему важная информация? Нет, конечно.
И самое противное: затылок у меня окоченел, как будто кто-то насовал мне под кожу ледяных иголок. Это началось еще в тот момент, когда я смотрела, как папа пишет на Розеттском камне светящиеся голубые знаки, а главное, что я понимала их значение. Может, у меня какая-нибудь наследственная болезнь, а? Неужели пристрастие к этой тоскливой египетской мути может передаваться от родителей к детям? Тогда мне сильно не повезло.
Жвачка уже давным-давно успела стать безвкусной, когда тетка из полиции наконец сподобилась явиться за мной в кабинет того музейного коротышки. Никаких вопросов она задавать не стала, просто отволокла меня в полицейскую машину и отвезла домой. И даже там мне не дали поговорить с бабулей и дедулей, а втолкнули меня в мою комнату и оставили ждать. Ну я и ждала, ждала…
Терпеть не могу ждать, просто ненавижу.
От нетерпения я все ноги стоптала, кружа по комнате. Комната у меня так себе, не больно шикарная: тесноватая мансарда с одним окном, кроватью и письменным столом. Особо не развернешься. Пышка подбежала, обнюхала мои ноги, и хвост у нее тут же встал торчком и распушился, как бутылочный ершик. Надо думать, она не фанатка музейных запахов. Фыркнула, зашипела и шмыгнула под кровать.
– Вот уж спасибо, – буркнула я.
Я открыла дверь, но оказалось, что там на страже торчит все та же тетка-полицейский.
– Инспектор скоро к вам подойдет, – сообщила она. – Оставайтесь в комнате, пожалуйста.
Я только и успела разглядеть, мельком глянув вниз, что дед нервно нарезает круги по гостиной, заламывая руки, а Картер на диване общается с полицейским. О чем они говорили, было не слышно.
– Ну хоть в уборную сходить можно? – обратилась я к своей тюремщице.
– Нет, – отрезала эта милейшая дама и захлопнула дверь прямо у меня перед носом. Как будто я взорву унитаз и сбегу, честное слово.
Я выкопала из кармана свой iPod, прокрутила плей-лист. Нет, ничего слушать не хочется. Я с отвращением швырнула плеер на кровать. Если уж меня на музыку не тянет, значит, дело дрянь. Интересно, почему это Картеру дали поговорить с полицией первым. Не очень-то честно, по-моему.
Я рассеянно теребила в руках кулончик, который мне подарил папа. До сих пор я как-то не задумывалась, что означает этот символ. Талисман Картера точно был похож на глаз, а мой – не то на ангела, не то на инопланетного робота-убийцу.
И с чего вдруг папе вздумалось интересоваться, сохранила ли я его? Ясное дело, сохранила. Это ведь его единственный подарок. Конечно, не считая Пышки, но учитывая, как эта поганка себя ведет, я бы не сказала, что из нее получился такой уж прям идеальный подарок.
Скажу честно, если называть вещи своими именами, то отец попросту бросил меня, когда мне было шесть лет. И этот амулет – единственное, что у меня от него осталось. В удачные дни я могу подолгу разглядывать его и с любовью вспоминать папу, а в мрачные дни, которые случаются гораздо чаще, я иногда швыряю его через всю комнату, топчу ногами и проклинаю отца за то, что его нет рядом, когда он так нужен. Кстати, очень поднимает настроение. Но в конце концов я всегда снова надеваю амулет на шею.
И знаете что? В музее, когда начались все эти странности, амулет стал нагреваться. Правда, я не вру. Я даже хотела его снять, но все-таки не сняла, подумав: а вдруг он и в самом деле каким-то образом меня защищает?
«Я все исправлю», – сказал отец. И вид у него при этом был виноватый, как обычно, когда он приезжал ко мне.
Да уж, папа. Провал вышел капитальный.
Интересно, о чем он думал? Мне больше всего хотелось верить, что все произошедшее было лишь кошмарным сном: все эти светящиеся иероглифы, громадная змея, золотой гроб. Ведь ничего такого по правде не бывает, верно? Но я знала, что все это случилось на самом деле. В жизни не видела ничего ужаснее, чем лицо того огненного человека, когда он обернулся к нам. «Уже скоро, мальчишка» – так он сказал Картеру. Как будто собирался преследовать нас. От одной этой мысли у меня руки затряслись. И еще я не переставая думала о той нашей остановке около Иглы Клеопатры. Отец так настойчиво хотел ее увидеть… Может, храбрости набирался? Тогда, возможно, все, что он натворил в Британском музее, имело отношение к моей маме?
Блуждая взглядом по комнате, я уставилась на собственный письменный стол.
«Ну уж нет, – подумала я. – Этого я делать не стану».
Но все-таки я направилась к столу и открыла ящик. Пришлось вытряхнуть из него парочку старых журналов, заначку конфет, кипу домашних заданий по математике, до которых не доходили руки, и наши фотографии с Лиз и Эммой, моими подружками, где мы примеряем всякие прикольные шляпы на блошином рынке в Камдене[3]. Из-под всего этого хлама я вытащила мамину фотографию.
У бабушки с дедушкой целые завалы фотографий. В серванте в холле у них чуть ли не алтарь устроен: мамины детские рисунки, школьные каракули с отметками (двоек у нее было полно, кстати), выпускные университетские фотографии, любимые побрякушки и все такое. По-моему, тут они уже перегнули палку, честное слово. Прямо безумие какое-то. Я твердо решила, что не буду такой, как они, не стану цепляться за прошлое. Да и, по правде сказать, я плохо помню маму, и тот факт, что она умерла, все равно не изменить.
Но одну фотографию я все-таки себе оставила. На ней мама и новорожденная я, в нашем доме в Лос-Анджелесе. Мама стоит на балконе, перед ней простирается Тихий океан, а она держит в руках сморщенного пухлого младенца – меня то есть. Младенец так себе, ничего особенного, а вот мама выглядит просто потрясающе, даже в заношенных шортах и майке. Глаза у нее синие, как море, светлые волосы сколоты на затылке. До чего же у нее чудесная кожа, не то что у меня. Мне часто говорят, что я вылитая мама, но меня эти чертовы прыщи уже достали, а она такая свежая, такая красивая! Хоть бы когда-нибудь стать на нее похожей.
(Прекрати ухмыляться, Картер.)
Я очень дорожила этой фотографией, потому что совсем не помнила, как это было, когда мы жили вместе. Но самая главная причина, по которой я ее хранила, заключалась в символе, нарисованном на маминой майке: египетский знак жизни – анх.
Моя умершая мама с символом жизни на груди. Печальная штука, если вдуматься. Но она улыбалась, глядя в объектив, как будто знала какой-то очень важный секрет. Как будто у них с отцом была какая-то своя тайная шутка, известная только им двоим.
И тут у меня словно что-то щелкнуло в голове: ведь тот толстяк в длинном пальто, с которым папа ругался на улице, тоже что-то говорил про «Пер Анх».
Если он имел в виду тот самый анх, то тогда что такое «пер»?
Почему-то мне подумалось, что если я увижу слова «Пер Анх», написанные иероглифами, то я пойму, что они означают.
Я сунула мамину фотографию обратно в ящик, схватила ручку и перевернула листок с заданием по математике оборотной, чистой стороной вверх. Интересно, что получится, если я попытаюсь изобразить слова «Пер Анх» на бумаге?
Но едва я занесла ручку над страницей, дверь комнаты внезапно открылась.
– Мисс Кейн?
Я резко обернулась, уронив ручку.
В дверях, сурово хмурясь, торчал полицейский инспектор.
– Чем это вы занимаетесь?
– Математику делаю, – буркнула я.
Потолок у меня в комнате низкий, так что инспектору пришлось пригнуться, чтобы войти. Красавчик: помятый блеклый костюмчик, седые волосы, пепельно-серое обрюзгшее лицо.
– Итак, Сейди, я старший инспектор Уильямс. Давайте немного побеседуем с вами, не возражаете? Может, присядем?
Я садиться не стала, так что ему тоже пришлось стоять, и это ему сильно не понравилось. Конечно, трудно выглядеть грозным стражем порядка, если ты вынужден все время горбиться, как Квазимодо.
– Расскажите мне, пожалуйста, все по порядку, – сказал он. – Начиная с того момента, когда отец приехал за вами сюда.
– Я уже все рассказала полиции в музее.
– Расскажите еще раз, если вам не трудно.
Ну, я рассказала ему все заново, почему бы нет. К тому моменту, когда я дошла до светящихся иероглифов и гигантской змеи, брови у него доползли почти что до макушки.
– Ясно, Сейди, – сказал наконец инспектор. – Воображение у вас выдающееся.
– Я не вру, инспектор. А ваши брови, кажется, скоро совсем сбегут.
Он невольно завел глаза наверх, пытаясь увидеть собственные брови, но тут же встряхнулся и насупился.
– Хорошо, Сейди, я понимаю, как это все для вас тяжело. Не сомневаюсь, вы пытаетесь спасти репутацию отца. Но его больше нет…
– В том смысле, что он провалился в саркофаге сквозь пол? Он ведь не умер.
Инспектор Уильямс развел руками.
– Сейди, мне очень жаль. Но мы непременно должны выяснить, почему он совершил этот акт… хм…
– Какой еще акт?
Инспектор смущенно прокашлялся.
– Ваш отец уничтожил бесценный музейный экспонат и при этом вольно или невольно убил самого себя. Нам очень важно понять, почему он это сделал.
Я уставилась на него.
– Хотите сказать, что мой отец – террорист? Вы что, спятили?
– Мы обзвонили некоторых знакомых вашего отца. С их слов я понял, что после гибели вашей матери его поведение очень изменилось, сделалось непредсказуемым. Его страсть к работе стала навязчивой, он все больше и больше проводил времени в Египте…
– Так он же египтолог, черт подери! А вам лучше заняться его поисками, а не тратить время на идиотские вопросы!
– Сейди, – сказал инспектор терпеливо, но по его голосу я догадалась, что он уже готов меня придушить. (Странно, почему-то взрослые часто так на меня реагируют.) – В Египте существуют экстремистские группировки, недовольные тем, что многие ценнейшие египетские древности хранятся в зарубежных музеях. Мы не исключаем, что эти люди вышли на вашего отца. Учитывая его состояние, он легко мог подпасть под их влияние. Возможно, он упоминал при вас какие-то имена…
Я метнулась мимо него к окну и прижалась лбом к стеклу. Меня прямо трясло от злости, мысли путались. Я категорически отказывалась верить, что папа погиб. Нет, нет и нет. А что он террорист? Бред. Ну почему все взрослые такие тупые? Вечно твердят «не лги, говори правду», а когда выкладываешь им все начистоту, они отказываются верить. Чего же им тогда надо?
Я мрачно таращилась на улицу. Вдруг покалывание ледяных иголок в затылке сделалось еще сильнее. Я внимательнее пригляделась к сухому дереву, где несколько часов назад встретилась с отцом, и увидела: прямо под ним, едва различимый в тусклом свете уличных фонарей, стоял все тот же приземистый толстяк в длиннополом черном пальто, круглых очках и фетровой шляпе, которого папа называл Амос. Стоял и смотрел прямо на меня.
Вроде бы стоило испугаться, что какой-то незнакомый мужик пялится на меня из темноты, но мне почему-то не было страшно. Он выглядел таким встревоженным… и к тому же до боли знакомым. Я чуть не рехнулась, мучительно пытаясь вспомнить, откуда же я его знаю.
Инспектор за моей спиной прочистил горло.
– Сейди, никто не обвиняет вас в нападении на музей. Мы прекрасно понимаем, что вы оказались там по принуждению.
Я резко повернулась к окну спиной.
– По принуждению? Но я же сама заперла смотрителя в его кабинете.
Брови инспектора снова поползли вверх.
– Даже если так, уверен, что вы не понимали до конца, что задумал ваш отец. Может быть, ваш брат был его сообщником?
– Картер? – фыркнула я. – Да бросьте.
– Значит, вы намерены выгораживать и его тоже. Скажите, вы считаете его своим родным братом?
Я ушам своим не верила. Так бы и вцепилась в его мерзкую физиономию.
– На что это вы намекаете? Что он не похож на меня? Что у него кожа другого цвета?
Инспектор растерянно сморгнул.
– Я просто имел в виду…
– Я знаю, что вы имели в виду. Разумеется, он мой родной брат!
Инспектор Уильямс сложил ручки в извиняющемся жесте, но у меня внутри все так и клокотало от ярости. Как бы Картер меня ни бесил, я просто ненавижу, когда люди не верят, что мы с ним родные брат и сестра, или начинают косо поглядывать на папу, когда он сообщает, что мы все трое – одна семья. Как будто мы сделали что-то плохое! Сначала тот тип из музея, доктор Мартин, а теперь и инспектор Уильямс. Да это случается каждый раз, когда мы где-то оказываемся все вместе. Каждый чертов раз!
– Простите меня, Сейди, – сказал инспектор. – Я просто добиваюсь, чтобы мы четко различали виновных и невиновных. Для всех будет гораздо лучше, если вы согласитесь нам помочь. Подумайте хорошенько. Нам пригодится любая информация. Все, о чем говорил ваш отец. Любые имена, которые он называл.
– Амос, – выпалила я, просто чтобы взглянуть на его реакцию. – Сегодня он встречался с человеком по имени Амос.
Инспектор утомленно вздохнул.
– Сейди, он никак не мог с ним встретиться, и вам это прекрасно известно. Мы говорили по телефону с этим Амосом меньше часа тому назад. Он у себя дома, в Нью-Йорке.
– В каком еще Нью-Йорке! – возмутилась я. – Да он сейчас прямо…
Я снова выглянула в окно. Разумеется, никакого Амоса там уже не было. Все как всегда.
– Просто невозможно, – сказала я.
– Вот именно, – кивнул инспектор.
– Но он же был здесь! – воскликнула я. – Кто он вообще такой? Кто-нибудь из папиных коллег? Откуда вы узнали, по какому номеру ему звонить?
– Сейди, хватит. Пора заканчивать этот спектакль.
– Спектакль?
Инспектор смерил меня изучающим взглядом, а потом решительно выпятил подбородок. Видно, принял какое-то решение.
– Картер уже рассказал нам, как все было на самом деле. Неприятно вас огорчать, но он уже понял, что упорствовать, продолжая выгораживать вашего отца, бессмысленно. Вы тоже можете оказать помощь следствию, и тогда мы не станем выдвигать против вас обвинение.
– Не смейте обманывать ребенка! – завопила я, надеясь, что внизу меня тоже услышат. – Картер никогда не станет наговаривать на папу, и меня вы тоже не заставите!
Инспектору не хватило вежливости даже на то, чтобы изобразить смущение. Вместо этого он решительно скрестил руки на груди и заявил:
– Мне очень жаль, Сейди, что вы так это воспринимаете. Боюсь, нам с вами пора спуститься вниз… и обсудить последствия вашего поведения с вашими опекунами.
4
Семейное похищение
Обожаю тихие семейные праздники. Сочельник, рождественские гирлянды над камином, горячий чай с печеньем, детектив из Скотленд-Ярда, уже приготовивший наручники… Сплошной уют.
Картер приткнулся на диване, прижимая к груди отцовскую сумку. Меня удивило, что полиция не забрала ее сразу же. Это же наверняка вещественное доказательство или что-нибудь в этом роде, но инспектор как будто вообще не обратил на нее внимания.
Видок у Картера был тот еще – в смысле, даже хуже, чем обычно. С ним все ясно – он ведь никогда не ходил в школу и одевался не как нормальный парень, а как маленький профессор: брюки цвета хаки, рубашка с пристегивающимся воротничком, мягкие мокасины. Вообще-то он ничего, не то чтобы урод. Рост и сложение у него вполне нормальные, да и волосы не так уж безнадежны. Глаза у него темные, как у папы, а мои подружки Лиз и Эмма сказали как-то, глядя на его фотографию, что он симпатяга. Я, правда, тогда отнеслась к этому скептически, потому что, во-первых, он мой брат, а во-вторых, подружки у меня малость с приветом. Ну а что касается умения одеваться, то с этим у Картера совсем беда.
(И нечего на меня так смотреть, Картер. Ты и сам знаешь, что это правда.)
Впрочем, не стоило сейчас к нему придираться. На него папино исчезновение подействовало еще сильнее, чем на меня.
Бабушка и дедушка сидели по сторонам от него и выглядели очень взволнованно. Чайник и блюдо с печеньем так и стояли на столе нетронутыми. Старший инспектор Уильямс указал мне на свободный стул и велел садиться, а потом принялся с важным видом расхаживать туда-сюда вдоль камина. Еще двое полицейских торчали около входной двери: уже знакомая мне тетка и плечистый здоровяк, не сводивший глаз с печенья.
– Мистер и миссис Фауст, – начал инспектор Уильямс. – К моему крайнему огорчению, ваши внуки упорствуют в своем нежелании оказать помощь следствию.
Бабушка сидела, нервно теребя подол своего платья. Мне иногда трудно поверить, что наша мама – ее родная дочь. Бабушка вся сухая и блеклая, как увядшее растение, а мама на всех фотографиях выглядит такой цветущей и жизнерадостной.
– Они всего лишь дети, – выдавила она из себя. – Нельзя судить их слишком строго.
– Пф! – громко фыркнул дед. – Инспектор, это просто смешно. Они ни в чем не виноваты.
Мой дед раньше играл в регби. Руки у него здоровенные, как бычьи окорока, и пузо такое, что на нем еле сходятся рубашки. Смотрит он всегда исподлобья, как будто кто-то вогнал ему глаза глубоко под брови (вообще-то отец однажды действительно врезал ему кулаком по физиономии, но это совсем другая история). В общем, внешность у деда довольно устрашающая. Обычно люди стараются не становиться ему поперек дороги, но на инспектора Уильямса грозный дедушкин вид особого впечатления не произвел.
– Мистер Фауст, – сказал он, – как вы представляете себе завтрашние газетные заголовки? «Нападение на Британский музей. Розеттский камень уничтожен». Вашего зятя…
– Бывшего зятя, – рыкнул дед.
– …скорее всего разнесло взрывом в пыль. Или же он сбежал. В этом случае…
– Ничего он не сбежал! – крикнула я.
Читать бесплатно другие книги:
