Пылающий берег Смит Уилбур

Позиция аэростата располагалась в трехстах ярдах в вышине. Но он уже опустился к земле. Наземная команда помогла наблюдателям выбраться из корзины, а потом все побежали к ближайшему окопу. Артиллеристы наконец-то увидели цель, выскочившую из-за тополей, и одновременно открыли огонь.

Майкл летел в потоке огня. Снаряды заполнили воздух вокруг него, свистела шрапнель, все вокруг грохотало, так что у него заложило уши и они заболели от давления. Он видел, как лица артиллеристов обратились в его сторону; они казались светлыми каплями за укороченными стволами, что поворачивались вслед ему, а вспышки выстрелов выглядели яркими и симпатичными, как китайские фонарики. Однако «сопвич» несся со скоростью больше ста миль в час, а Майклу оставалось одолеть едва ли триста ярдов. И даже мощные удары пуль в тяжелый кожух мотора не смогли отвлечь Майкла, когда он выровнял самолет, осторожно касаясь рулей направления.

Группа людей, убегающих от аэростата, оказалась прямо перед ним – они мчались к окопу. Среди них были и двое наблюдателей, медлительные и неповоротливые, все еще не отошедшие от холода наверху, обремененные тяжелой одеждой. Майкл ненавидел их, как мог бы ненавидеть ядовитую змею; он слегка опустил нос «сопвича» и коснулся гашетки пулемета. Группа людей разлетелась, как серый дым, и исчезла в низком жнивье.

А Майкл мгновенно сменил цель «виккерса».

Аэростат, привязанный к земле, напоминал цирковой шатер. Майкл обстрелял его, и пули, оставляя серебристый след фосфорного дыма, провалились в шелковую массу, ничего не изменив.

При всей ярости берсеркера ум Майкла оставался ясным, мысли текли стремительно, но теперь они начали замедлять бег. И те микросекунды, когда он приближался к сидящему на мели шелковому монстру, показались ему целой вечностью, так что он мог проследить взглядом за каждой пулей, вылетевшей из ствола «виккерса».

– Почему он не хочет гореть? – снова выкрикнул Майкл все тот же вопрос.

И тут ответ пришел сам собой.

Атомы водорода – легчайшие из всех. И вытекающий газ смешивался с кислородом над аэростатом. Теперь Майклу стало совершенно ясно, что он стрелял слишком низко. Ну почему он раньше не сообразил?

Он поставил «сопвич» на хвост, направляя огонь вверх, над раздутыми боками цилиндра, и еще выше, пока пули не полетели уже просто в воздух над аэростатом, – и воздух внезапно превратился в пламя. Как только огромная волна взрыва покатилась к самолету, Майкл повел «сопвич» вертикально вверх и перекрыл дроссель. Без топлива самолет на мгновение завис, а потом начал падать. Майкл резко пнул педаль управления рулем, разворачивая самолет так, как это делается при заглохшем двигателе, а когда снова открыл дроссель, «сопвич» уже мчался в обратную сторону, подальше от гигантского похоронного костра, сотворенного им. Ниже Майкл заметил зеленую вспышку, когда Эндрю лег на крыло в резком развороте влево, едва не зацепив шасси Майкла, а потом так же резко ушел вправо и лег на курс.

Огонь с земли уже не преследовал их; внезапный трюк двух атакующих самолетов и ревущий столб горящего газа полностью отвлекли артиллеристов, поэтому Майкл снова спокойно ушел под прикрытие тополей. Теперь, когда все было кончено, его ярость угасла почти так же внезапно, как и зародилась. Он посмотрел вверх, на небо, понимая, что столбы дыма должны были стать маяками для «альбатросов» эскадрильи «Ягдстаффель». Однако небо было чистым, если не считать дыма, и Майкла охватило облегчение. Он поискал взглядом Эндрю.

Тот обнаружился неподалеку – он летел немного выше Майкла, уже направляясь к гряде холмов, но поворачивая так, чтобы оказаться рядом.

Теперь они летели бок о бок. Странно, как спокойно чувствовал себя Майкл, когда Эндрю парил у крыла его машины, и усмехался, и качал головой в насмешливом неодобрении, порицая за неподчинение приказу вернуться на базу и за безумие берсеркера, затопившее Майкла…

Они снова промчались над немецкой линией фронта, пренебрегая беспорядочным огнем, который навлекали на себя. А потом, когда оба пилота начали набирать высоту, чтобы пересечь гребень гряды холмов, мотор Майкла вдруг бессвязно забормотал и заглох.

Самолет резко упал к меловой почве, но тут мотор снова заработал, взревел, оживая, и поднял машину прямо над гребнем, прежде чем опять пропустить такт и потерять ритм. Эндрю все так же держался рядом, губами произнося ободряющие слова. Мотор еще раз ожил и тут же захлебнулся.

Майкл старался как мог, действуя дросселем, так и эдак пытаясь оживить зажигание и шепча раненому «сопвичу»:

– Ну же, милый! Держись, старина! Мы уже почти дома, дорогой мой!

Потом он почувствовал, как что-то сломалось; одна из главных распорок каркаса громко треснула, рычаги управления перестали слушаться, и самолет ослабел, умирая.

– Держись! – уговаривал машину Майкл.

Но тут в его ноздри проникла резкая вонь топлива, и он увидел полупрозрачную струйку, сочившуюся из-под капота мотора и превращавшуюся в белый пар.

– Пожар…

Это был ночной кошмар всех авиаторов. Но остатки ярости еще не покинули Майкла, и он упорно пробормотал:

– Мы спешим домой, старина! Еще чуть-чуть продержись.

Они уже пролетели над хребтом, впереди лежала плоская равнина, и Майкл уже мог рассмотреть т-образный лес, означавший, что они приближаются к посадочной полосе.

– Ну же, давай, сладкий мой…

Внизу виднелись люди, выскочившие из окопов; они встали вдоль заграждений и махали, подбадривая пилота криками, когда разбитый «сопвич» с грохотом, подпрыгивая в воздухе, проносился у них над головой; одно шасси было сбито снарядом, другое болталось под брюхом.

Все лица были обращены вверх, и Майкл видел открытые рты – все что-то кричали ему. До них ведь доносился грохот вражеского огня, сообщавший о нападении, они видели, как огромные клубы пылающего водорода возникли в небе за гребнем гряды, они понимали, что на какое-то время направленный обстрел прекратится, и потому радостно приветствовали возвращающихся пилотов.

Солдаты остались позади, но их благодарность подняла Майклу настроение, а впереди уже лежали знакомые вехи – шпиль церкви, розовая крыша богатого особняка, похожего на замок, небольшой холм…

– Мы это сделаем, милый мой, – сообщил пилот своему «сопвичу».

Но под кожухом двигателя оборванный провод коснулся металла мотора, и крохотная искра проскочила в этом месте. Послышалось шипение – белый хвост пара превратился в огонь. Жар ворвался в открытую кабину, как огонь из задуваемой лампы, и Майкл инстинктивно развернул «сопвич» боком, чтобы огонь ушел в сторону от его лица, так что Майкл снова видел то, что было впереди.

Теперь ему следовало посадить самолет, где угодно, как угодно, только побыстрее, очень быстро, до того как он сам поджарится и обуглится в горящем остове «сопвича». Майкл нырнул к полю, что открылось перед ним; теперь уже его куртка горела, правый рукав начал тлеть, потом вспыхнул…

Он резко бросил «сопвич» вниз, но при этом нос самолета держал поднятым, чтобы понизить скорость. Тем не менее самолет ударился о землю с такой силой, что у Майкла стукнули зубы, затем тут же развернулся на оставшемся шасси и кувыркнулся, сломав одно крыло и врезавшись в зеленую изгородь, окружавшую поле.

Майкл ударился головой о край кабины, и удар оглушил его. Но вокруг уже трещало и бесилось пламя, и он выполз из кабины, упал на сломанное крыло и скатился на мокрую землю.

Он отчаянно пополз на руках и коленях прочь от горящих обломков. Тлеющая куртка вспыхнула целиком, и жар подтолкнул Майкла – он с криком вскочил на ноги. Он рва пуговицы, стараясь избавиться от боли, затем побежал, бешено обхлопывая себя руками, чтобы погасить огонь, но тот лишь сильнее разгорался.

За ревом пламени горящего самолета Майкл не слышал стука копыт коня, мчавшегося галопом.

Девушка очутилась у изгороди, и большой белый жеребец легко перепрыгнул кусты. Конь и всадница мягко приземлились и тут же снова помчались вперед, к горящей, кричащей фигуре посреди поля. Девушка выдернула ногу из стремени дамского седла и, оказавшись позади Майкла, мягко остановила жеребца и одновременно соскочила с седла.

Она всей тяжестью обрушилась на Майкла, обеими руками обхватив его за шею, и он распростерся на земле с девушкой на спине. Она вскочила на ноги и, сорвав с себя плотную габардиновую юбку для верховой езды, подвязанную на талии, набросила ее на горящего человека. Потом упала на колени рядом с ним и стала плотно прижимать к нему пышное полотнище юбки, хлопая по ней голыми руками, когда маленькие язычки огня выскакивали наружу.

Как только огонь был погашен, она подняла полотнище и помогла Майклу сесть на мокрой земле. Ловкими пальцами она расстегнула горячую куртку и, содрав ее с плеч Майкла, отбросила в сторону. Потом сняла с него тлеющие шерстяные фуфайки – под ними огонь добрался-таки до кожи пилота. Ему обожгло плечо и руку. Он вскрикнул от боли, когда девушка попыталась снять с него и нижнюю рубашку.

– Ох, бога ради!

Хлопковая ткань прилипла к ожогам.

Девушка наклонилась к нему, впилась зубами в ткань и дергала, пока та не надорвалась. А потом стала рвать ее руками. Но тут выражение ее лица изменилось.

– Мой бог! – пробормотала она и вскочила, чтобы затоптать тлеющую куртку и уничтожить последние следы горения шерсти.

Майкл смотрел на незнакомку во все глаза, и даже боль от ожогов как будто ослабела. Без юбки для верховой езды девушка выглядела…

Ее жакет доходил только до верхней части бедер. На ногах у нее были черные верховые сапожки из тонкой кожи, застегнутые по бокам на крючки. Колени девушки оставались обнаженными, и кожа подколенных ямок выглядела гладкой, безупречной, как внутренняя поверхность раковины наутилуса, но сами колени были в грязи. Над ними виднелись длинные панталоны из тонкой ткани, сквозь которую Майкл мог отчетливо видеть кожу. Панталоны, подвязанные над коленями розовыми лентами, облегали бедра и нижнюю часть тела девушки так, что она казалась нагой… нет, полускрытой, что было еще более соблазнительным, чем просто обнаженное тело.

Майкл почувствовал, как у него распухло горло, он просто не мог дышать, когда она наклонилась, чтобы поднять его обгоревшую куртку, позволив ему на мгновение увидеть ее маленькие крепкие ягодицы, круглые, как пара страусиных яиц, нежно светящихся в лучах раннего утра. Майкл смотрел так пристально, что почувствовал, как его глаза начали слезиться, когда девушка снова повернулась к нему. И тут он увидел сквозь тонкий шелк развилку между юными бедрами и темную треугольную тень. Девушка стояла так, что эта завораживающая тень казалась в шести дюймах от носа Майкла, пока его спасительница осторожно набрасывала куртку на его обожженное плечо, тихонько приговаривая что-то таким тоном, каким матери говорят с ребенком, который ушибся.

Майкл уловил лишь слова «froid» и «brl»[1]. Девушка была так близко, что он ощущал ее запах – естественный мускусный запах здорового тела молодой женщины, вспотевшей от напряжения быстрой скачки, и он смешивался с ароматом духов, похожим на аромат сухих лепестков розы.

Майкл попытался заговорить, поблагодарить ее, но он слишком сильно дрожал от потрясения и боли. Его губы тряслись, он смог лишь невнятно пробормотать что-то.

– Mon pauvre[2], – успокоила она его и отступила.

Ее голос прозвучал хрипловато из-за тревоги и утомления. Незнакомка с ее огромными темными кельтскими глазами походила на эльфа. Майкл подумал, не остроконечные ли у нее уши, но их не было видно за облаком темных волос, которые растрепались и сбились в плотный кудрявый ком. Кожа девушки тоже говорила о кельтском происхождении, она имела цвет старой слоновой кости, а брови у нее были такими же густыми и темными, как и волосы.

Она снова заговорила, но Майкл, не в силах удержаться, опять посмотрел на интригующую маленькую тень под шелком. Девушка заметила движение его глаз, и ее щеки густо порозовели; схватив свою грязную юбку, она обернула ткань вокруг талии, и Майклу от стыда за свою ошибку стало даже больнее, чем от ожогов.

Рев мотора «сопвича» Эндрю над их головами дал им обоим передышку, и они оба с благодарностью стали смотреть, как Эндрю кружил над полем. Майкл неуверенно, с трудом поднялся на ноги, пока девушка подвязывала юбку поясом, и помахал другу. Он увидел, как Эндрю вскинул руку, салютуя, а потом зеленый «сопвич» сделал еще круг не более чем в пятидесяти футах над их головами, и зеленый шарф, на конце которого что-то было завязано в узел, полетел вниз и упал в грязь неподалеку.

Девушка побежала за ним и принесла Майклу. Он развязал узел и криво усмехнулся, увидев серебряную фляжку. Отвинтив пробку, Майкл поднял флажку к небу. Он видел, как в открытой кабине сверкнули в улыбке белые зубы Эндрю, как тот взмахнул рукой в перчатке, а потом повернул к посадочной полосе.

Майкл поднес фляжку к губам и сделал пару глотков. Его глаза наполнились слезами, он задохнулся, когда божественная жидкость обожгла его горло, проскользнув вниз. Майкл опустил фляжку и, увидев, что девушка наблюдает за ним, протянул фляжку ей.

Она покачала головой и серьезно спросила:

– Anglais?[3]

– Oui…[4] нет… Sud-Africain…[5]

– Ah, vous parlez franais![6]

Она в первый раз улыбнулась, и это был феномен почти столь же ошеломляющий, как и ее жемчужные маленькие ягодицы.

– A peine… едва ли, – поспешно сказал Майкл, не позволяя вырваться наружу тем французским выражениям, которые, как он знал по опыту, не сделали бы ему чести.

– У вас кровь.

Ее английский был ужасающим; только когда она показала на его голову, Майкл понял, что именно она имела в виду. Он поднял свободную руку и коснулся струйки крови, что выползала из-под его шлема. А потом внимательно осмотрел испачканные пальцы.

– Да, – согласился он. – Боюсь, целое ведро.

Шлем спас его от серьезной травмы, когда его голова ударилась о край кабины.

– Pardon?[7] – Девушка как будто растерялась.

– J’en ai beaucoup, – перевел он.

– А, так вы говорите по-французски!

Она радостно хлопнула в ладоши – это выглядело как детский жест восторга – и тут же взяла его за руку с видом собственницы.

– Идемте! – приказала она и щелкнула пальцами, подзывая жеребца.

Он спокойно щипал траву, делая вид, что ничего не слышит.

– Viens ici tout de suite, Nuage! – Девушка топнула. – Иди сюда немедленно, лентяй!

Конь ухватил еще пучок травы, демонстрируя свою независимость, а потом лениво направился к хозяйке.

– Пожалуйста! – попросила девушка.

Майкл сцепил пальцы рук в подобии стремени и подсадил девушку в седло. Она была очень легкой и проворной.

– И вы!

Она протянула Майклу руку, и он сел за спиной наездницы на широкий круп жеребца. Девушка взяла руку Майкла и положила ее себе на талию. Тело под его пальцами было теплым и крепким, даже сквозь одежду Майкл ощущал его жар.

– Tenez! – велела она. – Держитесь!

Жеребец легким галопом помчался к воротам в конце поля, ближайшем к особняку.

Майкл оглянулся на дымящиеся обломки «сопвича». Там остался лишь мотор, все дерево и полотно уже выгорели. Майкл ощутил тень глубокого сожаления из-за гибели самолета, с которым они вместе прошли долгий путь…

– Как вы себя называете? – через плечо спросила девушка на своем ужасном английском, и Майкл снова повернулся к ней.

– Майкл… Майкл Кортни.

– Мйкл Кортни, – пробуя новые слова, повторила девушка, а потом сообщила: – А я мадемуазель Сантэн де Тири.

– Enchant[8], мадемуазель.

Майкл помолчал, сосредоточенно подбирая слова из скудного запаса школьного французского, чтобы продолжить разговор.

– Сантэн – странное имя, – хотел сказать он.

И почувствовал, как напряглась девушка. Он использовал слово «drole» – «забавное». Майкл быстро исправился:

– Необычное имя.

Он вдруг пожалел о том, что не прилагал больше усилий к изучению французского; в том состоянии потрясения и слабости, в каком он находился сейчас, ему приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы следить за ее быстрыми объяснениями.

– Я родилась через минуту после полуночи в первый день тысяча девятисотого года…

Значит, ей было семнадцать лет и три месяца, она стояла на пороге женской зрелости. Потом Майкл вспомнил, что его собственной матери едва исполнилось семнадцать, когда он родился. Эта мысль настолько взбодрила его, что он сделал еще один быстрый глоток из фляжки Эндрю.

– Вы моя спасительница!

Он хотел произнести это беспечным тоном, но слова прозвучали так бестолково и неловко, что он ожидал услышать взрыв смеха в ответ. Однако вместо того девушка серьезно кивнула. Настроение Майкла совпало с собственными эмоциями Сантэн.

Ее любимым животным помимо жеребца Нюажа был тощий щенок дворняжки, которого она подобрала в канаве, окровавленного и дрожащего. Сантэн ухаживала за ним, лечила его и очень любила, пока около месяца назад он не погиб под колесами одного из армейских грузовиков, направлявшихся на фронт. Его смерть оставила зияющую дыру в ее существовании. Майкл тоже был худым и выглядел почти истощенным под всей его обгоревшей и грязной одеждой; кроме физических ран, она ощущала и нечто вроде унижения, пережитого им. Его глаза были удивительного ярко-синего цвета, но Сантэн видела в них огромное страдание, и он содрогался за ее спиной точно так же, как тот маленький щенок.

– Да, – решительно произнесла она. – И я о вас позабочусь.

Особняк оказался куда больше, чем казался с воздуха, и совсем не таким прекрасным. Большинство окон оказались разбиты и заколочены досками. Стены были изуродованы осколками снарядов, но воронки на лужайках уже заросли травой – сражение прошлой осенью шло на пределе дальности артиллерийского огня от этого поместья, а потом последнее наступление союзников снова отогнало немцев за гряду холмов.

Большой дом выглядел печальным и неухоженным, и Сантэн извинилась за его вид:

– Наших рабочих забрали в армию, а большинство женской прислуги и все дети сбежали в Париж или Амьен. Нас тут всего трое.

Она приподнялась в седле и громко закричала на другом языке:

– Анна! Иди посмотри, что я нашла!

Женщина, появившаяся из огорода за кухней, была приземистой и ширококостной, с бедрами, похожими на зад першеронской кобылицы, и огромной бесформенной грудью под грязной блузкой. Ее густые темные волосы, тронутые сединой, были связаны в узел на макушке, а лицо было красным и круглым, как редис; руки женщины, обнаженные до локтей, выглядели толстыми и мускулистыми, как у мужчины, и тоже были испачканы землей. В крупных мозолистых пальцах она сжимала пучок турнепса.

– Что ты нашла, Малышка, – снова какого-то детеныша?

– Я спасла отважного английского летчика, но он сильно ранен…

– По мне, так он выглядит неплохо.

– Анна, не будь такой ворчуньей! Иди сюда, помоги мне. Нужно отвести его в кухню.

Они быстро переговаривались, но, к изумлению Майкла, он мог понять каждое их слово.

– Я не пущу в дом какого-то солдата, ты это знаешь, Малышка! Мне ни к чему какой-то кот в одной корзинке с моим маленьким котеночком…

– Он не солдат, Анна, он летчик!

– И наверняка такой же похотливый, как любой кот!

Она использовала слово «fris», и Сантэн вспыхнула.

– Ты отвратительная старуха… а теперь подойди и помоги мне.

Анна очень осторожно оглядела Майкла, а потом неохотно признала:

– У него хорошие глаза, но я все равно ему не доверяю… ох, ладно, но если только он…

– Мэм, – заговорил наконец Майкл, – вашей добродетели ничто не угрожает рядом со мной, торжественно клянусь вам в этом. Как вы ни восхитительны, я сумею совладать с собой.

Сантэн развернулась в седле и уставилась на него, а Анна отступила в изумлении, а потом восторженно захохотала.

– Он говорит по-фламандски!

– Вы говорите по-фламандски! – обвиняющим тоном повторила Сантэн.

– Это не фламандский, – возразил Майкл. – Это африкаанс, южноафриканский голландский.

– Это фламандский! – заявила Анна, подходя к нему. – А любому, кто знает фламандский, рады в этом доме.

Она протянула руку к Майклу.

– Поосторожнее, – встревоженно предупредила ее Сантэн. – Его плечо…

Она соскользнула на землю, и женщины вместе помогли Майклу спуститься и повели к двери кухни.

В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить банкет для пяти сотен гостей, но сейчас лишь в одной из плит горел скромный огонь, и Майкла усадили на табурет перед ним.

– Принеси-ка твою прославленную мазь, – распорядилась Сантэн.

Анна поспешно ушла.

– Так вы фламандка? – спросил Майкл.

Он был в восторге от того, что языковый барьер рухнул.

– Нет-нет…

Сантэн уже схватила огромные ножницы и принялась срезать обгоревшие остатки рубашки с ожогов Майкла.

– Нет, просто Анна с севера, и она стала моей няней, когда мама умерла, а теперь она считает себя моей матерью, а не просто служанкой. Она учила меня своему языку еще с колыбели. Но вы, вы-то где ему научились?

– Там, откуда я приехал, на нем все говорят.

– Замечательно, – кивнула Сантэн.

Майкл не понял, что она подразумевала, потому что девушка не отводила глаз от ножниц.

– Я вас ищу каждое утро, – тихо произнес он. – Мы все так делаем, когда отправляемся в полет.

Сантэн промолчала, но Майкл увидел, что ее смуглые щеки снова приобрели тот чудесный румянец.

– Мы зовем вас счастливым талисманом, ангелом удачи, l’ange du bonheur…

Сантэн засмеялась.

– А я вас называю le petit jaune, желтым малышом, – ответила она.

Желтый «сопвич»… Майкла охватило ликование. Она знала именно его!

А Сантэн продолжила:

– Я жду, когда все вы вернетесь, и пересчитываю моих цыплят, но они так часто не возвращаются, особенно новенькие… И тогда я плачу и молюсь за них. Но вы и тот зеленый всегда возвращаетесь, и я радуюсь за вас.

– Вы так добры… – начал было Майкл, но тут вернулась из кладовой Анна с глиняным кувшином, от которого пахло скипидаром, и настроение упало.

– А где папа? – спросила Сантэн.

– В подвале, проверяет животных.

– Нам пришлось держать всю живность в подвале, – пояснила Сантэн, направляясь к каменной лестнице, что вела вниз. – Солдаты воровали кур и гусей, молочных коров угоняли. Мне пришлось сражаться даже за Нюажа!

Наклонившись над лестницей, она закричала:

– Папа! Ты где?

Снизу донесся приглушенный отклик, и Сантэн закричала снова:

– Нам нужна бутылочка коньяка! – И тут же ее тон стал увещевательным: – Нераспечатанная, папа! Это не для развлечения, а в медицинских целях! Не для тебя, у нас тут пациент…

Сантэн бросила вниз связку ключей. Несколько минут спустя послышались тяжелые шаги, и в кухне появился крупный лохматый мужчина с большим животом; он прижимал к груди бутылку коньяка, словно младенца.

У него были такие же курчавые густые волосы, как у Сантэн; волосы падали ему на лоб, их уже пронизали седые пряди. Усы мужчины были пышными и навощенными и походили на впечатляющие копья. Он хмуро уставился на Майкла единственным темным блестящим глазом. Второй глаз был прикрыт пиратской черной повязкой.

– Кто это такой? – резко спросил он.

– Английский летчик.

Лицо мужчины слегка разгладилось.

– Союзный воин, – сказал он. – Товарищ по оружию… еще один уничтожитель проклятых бошей!

– Вы сорок лет не могли уничтожить этих бошей, – напомнила ему Анна, не сводя взгляда с ожогов Майкла.

о мужчина не обратил внимания на ее слова и подошел к Майклу, по-медвежьи раскинув руки, чтобы обнять его.

– Папа, осторожнее! Он ранен!

– Ранен! – воскликнул папа. – Коньяк!

Эти слова для него словно были связаны воедино. Он нашел два тяжелых бокала без ножек и поставил их на кухонный стол; подышав на каждый определенно чесночным дыханием, он протер их полой куртки, после чего сломал красную восковую печать на горлышке бутылки.

– Папа, это ведь не ты ранен! – строго произнесла Сантэн, когда он наполнил оба бокала до краев.

– Я не стану оскорблять такого безусловно достойного человека, предлагая ему выпить в одиночку.

Он подал бокал Майклу.

– Хозяин поместья граф Луи де Тири, к вашим услугам, месье.

– Капитан Майкл Кортни. Королевский летный корпус.

– Ваше здоровье, капитан!

– И ваше здоровье, месье граф!

Граф выпил коньяк с нескрываемым удовольствием, потом вздохнул, отер свои внушительные темные усы тыльной стороной ладони и обратился к Анне:

– Продолжай лечение, женщина.

– Будет щипать, – предупредила Анна.

На мгновение Майклу показалось, что она имеет в виду коньяк, но Анна зачерпнула из кувшина пригоршню мази и шлепнула ее на открытые ожоги.

Майкл не удержался от болезненного стона и попытался встать, но Анна удержала его на месте одной здоровенной красной натруженной рукой.

– Перевяжи его, – приказала она Сантэн.

Когда девушка наложила повязки, боль утихла, превратившись в приятное тепло.

– Теперь лучше, – признал Майкл.

– Конечно лучше, – безмятежно согласилась Анна. – Моя мазь полезна для всего, от сыпи до геморроя.

– Как и мой коньяк, – пробормотал граф и снова наполнил бокалы.

Сантэн вышла и тут же вернулась с одной из рубашек графа, только что отутюженной, и, несмотря на протесты отца, помогла Майклу надеть ее. Потом, когда она занялась перевязкой, чтобы поддерживать пострадавшую руку Майкла, за окнами кухни раздалось гудение мотора, и Майкл увидел знакомую фигуру на не менее знакомом мотоцикле, который, подпрыгнув, остановился на гравийной дорожке.

Мотор чихнул и умолк, и чей-то голос взволнованно крикнул:

– Майкл, мальчик мой, где ты?

Дверь кухни распахнулась, впуская лорда Эндрю Киллигеррана в шотландском берете, а за ним появился молодой офицер в мундире Королевского медицинского корпуса.

– Слава богу, ты здесь! Без паники, я привез тебе хирурга… – Эндрю подтолкнул доктора к табурету Майкла, а потом с облегчением и оттенком обиды в голосе продолжил: – Ты, я вижу, неплохо тут проводишь время без нас. А я совершил налет на местный полевой госпиталь. Похитил медика под угрозой пистолета… у меня болело сердце за тебя, а ты тут со стаканчиком в руке, и…

Эндрю умолк, в первый раз посмотрел на Сантэн и тут же забыл о состоянии Майкла. Он сорвал с головы берет.

– Так это правда! – воскликнул он на безупречном французском, перекатывая во рту «р» на настоящий галльский манер. – Ангелы действительно ходят по земле!

– Иди в свою комнату, дитя, сейчас же! – рявкнула Анна.

Ее лицо искривилось, как морда одного из пугающих резных драконов, что охраняют входы в китайские храмы.

– Я не дитя!

Сантэн одарила ее таким же яростным взглядом, а потом, сменив выражение лица, повернулась к Майклу:

– Почему он называет вас своим мальчиком? Вы намного старше, чем он!

– Он шотландец, – пояснил Майкл, уже начиная ревновать. – А все шотландцы сумасшедшие… к тому же у него есть жена и четверо детей.

– Грязная ложь! – запротестовал Эндрю. – Дети – да, признаю, бедные маленькие деточки! Но никакой жены, точно никакой жены!

– Ecossais[9], – пробормотал граф. – Великие воины и великие пьяницы. – Потом продолжил на вполне приемлемом английском: – Могу я предложить вам немного коньяка, месье?

Они продолжили на смеси языков, то и дело перебивая друг друга на полуслове.

– Кто-нибудь будет так любезен, чтобы как следует познакомить меня с этим образцом среди мужчин, чтобы я мог принять его щедрое предложение?

– Граф де Тири, позвольте представить вам лорда Эндрю Киллигеррана. – Майкл кивнул по очереди в сторону каждого из мужчин.

Они пожали друг другу руки.

– Вот это да! Настоящий английский милорд!

– Шотландский, дорогой мой друг, а это большая разница! – Эндрю поднял бокал, салютуя графу. – Я восхищен! А эта прекрасная юная леди – ваша дочь, так? Сходство… прекрасно…

– Сантэн, – вмешалась Анна, – отведи своего коня в конюшню и займись им.

Сантэн не обратила на нее внимания и улыбнулась шотландцу. Ее улыбка даже Эндрю заставила умолкнуть; он уставился на девушку, потому что улыбка ее совершенно преобразила. Она словно сияла прямо сквозь ее кожу, как лампа сквозь алебастр, осветила ее зубы и зажгла искры в глазах, как зажигает искры солнце в хрустальном кувшине с темным медом.

– Думаю, я должен все-таки взглянуть на нашего пациента…

Молодой армейский врач разрушил чары и подошел к Майклу, чтобы размотать бинты. Анна поняла жест, если не слова, и тут же встала между ними.