Очи наяды Александрова Наталья

– Так откуда это у вас? – повторил ветеринар, и в его голосе звучал неподдельный интерес.

– Да так, случайно нашла… – уклончиво ответила Надежда. Ей совсем не хотелось пересказывать малознакомому человеку странную историю с серьгой. Тем более что она и сама ничего не понимала. Кстати, нужно Илье позвонить, возможно, он что-то уже выяснил…

– Случайно нашла, – повторила она. – Не знаю даже, какой это язык. Не латынь, не греческий…

– Как раз это я вам могу сказать. Буквы определенно армянские, причем написание не современное, а очень древнее. Такой алфавит называется «еркатагир», в переводе с армянского значит «железное письмо».

– Почему железное?

– Потому что в древности писали на каменной плите железным резцом. Армянский алфавит изобрел в начале пятого века великий армянский ученый и просветитель Месроп Маштоц. Так вот он использовал именно этот вариант алфавита – округлый еркатагир, который иначе называют месроповским алфавитом.

– Как много вы об этом знаете!

– Я армянин, и меня очень интересует история и культура моего древнего народа.

– А что здесь написано?

– Вот странно… я не могу это прочитать.

– Что, язык настолько старый?

– Да нет, не в этом дело. Такое впечатление, что здесь пропущена значительная часть букв, так что удается разобрать только некоторые слова. Вот, например, это слово означает, скорее всего, «свет». А вот это – «царский». И то я не вполне уверен.

Бейсик громко мяукнул. Видимо, ему не понравилось, что люди разговаривают не о нем, а о чем-то постороннем.

Левон Тигранович извинился на кошачьем языке и откланялся, присовокупив, что они еще увидятся, как только станут известны результаты анализов.

– Ни за что с тобой туда не пойду! – сказала Надежда коту. – Саша все это затеял, вот пускай он с тобой и возится!

Смуглый темноволосый человек в пыльном дорожном плаще, с черной повязкой на левом глазу, опираясь на суковатый посох, подошел к окованным медью воротам, постучал в них бронзовым дверным молотком, а когда из-за ворот откликнулись, проговорил нараспев:

– Во имя Отца и Сына, пустите одинокого паломника! Позвольте мне отдохнуть в вашем доме!

– Паломник паломнику рознь, – донеслось из-за ворот. – Кто ты, странник? Из каких земель будешь? Куда направляешься?

– Иду я из далекой благословенной земли Наири, направляюсь в священный Хайас.

– Входи, брат!

Рядом с воротами открылась небольшая калитка. Паломник вошел в нее и увидел крепкого, широкоплечего старика в богатом, расшитом серебром камзоле.

– Здравствуй, брат! – и хозяин обнял странника. – Наш дом всегда открыт для гостей с древней родины! Какие вести ты нам принес? Впрочем, прости, я веду себя как последний дикарь. Путника следует сначала накормить и напоить, дать ему отдых и только после этого задавать вопросы.

Он проводил гостя в дом.

Здесь немногословные слуги принесли ему воды умыться, усадили за стол, подали простую трапезу – хлеб, сыр, фрукты и терпкое вино. Гость утолил голод и жажду, и только тогда хозяин снова приступил к нему с расспросами.

– Прости, брат, мое нетерпение. Какие новости ты принес из древней земли Наири? Что творится в Армении?

Гость отставил бокал с недопитым вином, опустил голову.

– Армении больше нет… – В голосе его прозвучала скорбь. – Остатки нашей древней страны разрывают между собой персы и тюрки… в опустошенных городах и селениях ищут поживы волки и шакалы, на развалинах храмов пируют коршуны и стервятники. Потомки великих царей прислуживают диким кочевникам. Принцесс из древнего рода Багратиони продают на невольничьих рынках Багдада и Смирны.

– Горько слышать твои слова! Но чем я могу помочь тебе? Точнее, чем могу помочь несчастной родине?

– Сегодня наше дело безнадежно. Но Армения бессмертна! Когда придет время, она восстанет из пепла, как птица феникс. Однако, чтобы это случилось, мы должны сберечь древние святыни Наири. Святыни, которые тысячи лет берегли в храмовых подземельях.

– О чем ты говоришь, брат?

– Я говорю о древних свитках, где запечатлены мудрые мысли наших предков. Я говорю о реликвиях, сохраненных с тех давних времен, когда армяне поклонялись отцу всех отцов Арамазде и матери всех матерей, великой Анаит. Я говорю об очах Анаит…

– Очи Анаит? Я не ослышался? – переспросил хозяин, в голосе которого прозвучал трепет.

– Да, брат. Ты знаешь, что задолго до того, как апостол Андрей принес в Армению учение Христа, наши предки поклонялись Анаит и Арамазде. После наши предки одними из первых приняли христианство, но древняя вера теплилась в наших сердцах, ее реликвии бережно хранились в тайных святилищах – тачарах и мехьянах. Теперь, когда враги раздирают нашу древнюю землю, нашу несчастную Наири, только вера предков может вернуть нам надежду. Но для этого мы должны сберечь святыни, ибо в них бьется сердце нашей родины. Армения захвачена врагами, но множество армян рассеяно по всем странам мира. Торговцы и врачи, ремесленники и финансисты, они живут во Флоренции и Генуе, в Саксонии и Баварии, в Моравии и Провансе. И там, где есть хоть несколько наших соотечественников, есть и частица Армении. Древние святилища оказались в руках врагов, но реликвии наших предков, реликвии Анаит и Арамазды спасены. В последний момент хранители святынь вынесли их из тайников, и десятки надежных служителей отправились в дальние края, чтобы передать реликвии верным братьям – таким, как ты.

– Как я? – взволнованно переспросил хозяин. – Значит, и мне уготована роль в этом плане?

– Да, и тебе! И тебе уготована очень важная роль. С огромным трудом, с огромным риском я пронес через земли, охваченные грабежами и войнами, великую святыню – очи матери матерей Анаит…

– Очи матери всех матерей, очи Анаит? Я слышал о них от своего деда, а он – от своего… я только слышал о них… неужели мне суждено их узреть?

– Не только узреть – тебе суждено стать их хранителем. Отошли своих слуг…

Хозяин одним властным движением руки отослал из комнаты безмолвных слуг, оставшись наедине с паломником. Убедившись, что в помещении не осталось никого, кроме них двоих, пилигрим снял с левого глаза черную повязку и вынул из пустой глазницы маленький сверток из черного шелка. Положил его на стол, развернул – и по полутемной комнате рассыпались голубоватые и зеленоватые искры.

На столе лежали два круглых прозрачных камня, два сгустка холодного искрящегося света.

– Вот они – очи матери матерей, владычицы древних богов, великой Анаит!

– Ты хочешь сказать, брат, что доверишь мне эти священные реликвии нашего народа?

– Да, для того я и пришел к тебе. И это не все. Я принес еще одну святыню…

С этими словами паломник взял свой посох, повернул набалдашник, и внутри посоха обнаружилась пустота, словно в пастушеской свирели. Только внутри посоха была заключена не музыка…

Паломник наклонил посох и вытряхнул из него свернутый в трубку кусок пергамента, бережно расправил – и хозяин дома увидел покрывающие его аккуратные буквы древнего армянского алфавита.

– Железное письмо! – проговорил он с благоговением.

– Ты прав, брат. Это древнее священное письмо, дарованное нам нашими великими предками. На этом пергаменте записано древнее заклинание, которое, когда придет время, вернет нашей стране былое могущество.

Паломник на какое-то время замолчал, опустив плечи, словно на него давил тяжкий груз. Видно было, что следующие слова даются ему с большим трудом.

– Я должен был передать тебе только очи Анаит. Пергамент с заклинанием предназначался другому человеку, в другом городе. Но в последние дни я замечаю, что за мной следят. Чудом мне удалось сбить преследователей со следа, чтобы дойти до твоего дома. Но вряд ли мне будет долго улыбаться удача. Вряд ли я смогу дойти до следующего соотечественника. Поэтому я прошу, чтобы ты оставил этот пергамент у себя.

– Это великая честь для меня, брат!

– Это не только честь, но и опасность.

– Я ничего не побоюсь, брат, чтобы сберечь эти святыни. Я не пожалею ради них собственной жизни.

– Я знаю, что ты предан вере предков. Но прошу тебя – будь осторожен, ибо от этого зависит слишком многое.

– Можешь не сомневаться во мне, брат.

На какое-то время в комнате наступила тишина, затем хозяин проговорил:

– Ты устал с дороги, брат. Мои слуги приготовили для тебя комнату, где есть мягкая постель. Они проводят тебя туда, и ты сможешь отдохнуть. Мой дом к твоим услугам, можешь жить здесь, сколько пожелаешь…

– Благодарю тебя за гостеприимство, брат, но не могу принять его. Я должен идти дальше, сегодня же, прямо сейчас.

– Как же так? Ты устал… ты должен отдохнуть!

– Увы, уже сегодня я должен покинуть ваш город.

– Но ведь ты уже исполнил свой долг! Передал мне священные реликвии! Ты заслужил отдых…

– Увы, у меня есть еще одно дело, очень важное дело, о котором я никому не могу сказать – даже тебе, брат.

– Но день уже клонится к вечеру! Ночь застанет тебя в пути! Тебе нужен ночлег, а в моем доме спокойно и безопасно…

– Я благодарен тебе, но долг превыше всего. Я должен идти дальше. Не удерживай меня, брат, – от этого зависит слишком многое.

– Что ж, хоть я и не понимаю такой спешки, но не смею перечить тебе. Возьми хотя бы немного еды в дорогу, слуги сложат ее для тебя в котомку.

– Спасибо, брат! И да хранят тебя древние боги!

Паломник обнял гостеприимного хозяина, взял котомку с едой и вышел из дома через заднюю дверь.

Герман Карлович вышел из метро, прошел по Невскому, пересек Екатерининский сквер и подошел к импозантному зданию театра. Но направился не к центральному входу, а к неприметной двери с правой стороны.

Стоящий за дверью пожилой господин в униформе капельдинера строго взглянул на Германа Карловича и произнес хорошо поставленным голосом бывшего актера:

– Куда вы, сударь? Это служебный вход! Сюда можно только сотрудникам театра!

– Vita brevis, ars longa! – проговорил в ответ Герман Карлович, в конце фразы стукнув об пол своей тростью.

– Жизнь коротка, искусство вечно, – перевел его слова с латыни капельдинер. – Что ж, пароль вы знаете. Можете проходить! – и он открыл перед посетителем неприметную дверь с табличкой: «Служебный гардероб».

За ней и правда обнаружилось небольшое помещение гардероба, разгороженное пополам деревянным барьером. По другую сторону барьера висели десятка два пальто и плащей разного цвета, а на стуле дремала дородная женщина пенсионного возраста в вязаной кофте и белых митенках. При появлении Германа Карловича она открыла один глаз и строго осведомилась:

– К кому?

– К Марине Леонидовне.

– Пожалуйста, проходите! – гардеробщица открыла второй глаз, поднялась со стула и откинула часть барьера, открыв проход на свою территорию.

Герман Карлович шагнул вперед, а гардеробщица, сдвинув часть висящей у нее за спиной одежды, указала ему на небольшую темную дверь, ведущую в длинный полутемный коридор.

Миновав этот коридор, Герман Карлович оказался перед следующей дверью, резного темного дерева, за которой находилось просторное помещение с высоким сводчатым потолком. Все стены были заняты книжными шкафами и стеллажами, в трех метрах от пола проходила ажурная деревянная галерея, дающая доступ к верхним полкам. В центре тоже стояли книжные шкафы, между которыми расположились несколько письменных столов красного дерева. На каждом столе имелась лампа с зеленым абажуром. Еще один стол находился слева от входа, и за ним сидела миниатюрная особа неопределенного возраста с завитыми светло-пепельными волосами.

Герман Карлович подошел ближе и увидел, что дама очень стара – ее лицо покрывала сеть мелких морщинок и россыпь пигментных пятен. Впрочем, он был так давно с ней знаком, что не обращал внимания на такие мелочи.

– Гермоша, дорогой, как долго тебя не было! – воскликнула библиотекарь и тут же прихлопнула рот сухонькой ладошкой, похожей на птичью лапку, – должно быть, вспомнила, что в библиотеке полагается соблюдать тишину.

– Здравствуй, Мариночка! – вполголоса ответил Герман Карлович. – А ты все хорошеешь!

– Противный! – рассмеялась дама. – Разве можно шутить над такими вещами?

– Я не шучу!

– Да ладно тебе. Говори лучше, зачем пришел?

– Мне нужно «черное кварто».

– Каталог Штакельбергера? – уточнила Марина Леонидовна, мгновенно посерьезнев.

– Ну да. Только не говори, что он на руках. Я все равно ни за что не поверю.

– Не скажу. Ты прекрасно знаешь, что такие книги мы не выдаем на руки. Никому. Даже тебе.

– Знаю. И не прошу. Мне бы только посмотреть…

– Посмотреть можно. Но ты знаешь наши правила – ничего не выносить и ничего не фотографировать. Так что, будь добр, сдай мне телефон. Получишь при выходе.

Герман Карлович отдал Марине Леонидовне свой мобильник, который она тут же убрала в правый ящик своего стола. Затем поднялась и, чуть заметно прихрамывая, направилась в дальний угол зала, катя перед собой небольшую тележку.

Через несколько минут библиотекарь вернулась. В тележке лежал массивный старинный том в красивом кожаном переплете с золотым тиснением.

– Вот тебе твой каталог!

Герман Карлович взял книгу под мышку и, опираясь на трость, направился к одному из столов. Теперь книжные шкафы закрывали от него стол библиотекаря.

Включив лампу, он приступил к чтению и уже через несколько минут нашел страницу, на которой была гравюра с изящными бриллиантовыми серьгами.

– Они! – уверенно проговорил Герман Карлович.

Как многие одинокие люди, он завел привычку разговаривать сам с собой. Правда, очень тихо.

Действительно, серьги на гравюре были удивительно похожи на находку Ильи.

Из статьи под гравюрой Герман Карлович узнал, что эти серьги изготовил нюрнбергский мастер Конрад Зауэр по заказу богатого армянского купца Николы Карояна (они входили в приданое его дочери, которая выходила замуж за лесопромышленника Фердинанда Визенштейна), и уже хотел перелистнуть страницу, как вдруг замер, прислушиваясь. Ему показалось, что с той стороны, где находился стол библиотекаря, доносится какой-то шум. Однако все было тихо.

Герман Карлович перелистнул страницу – и тут чуткими пальцами ювелира почувствовал, что она чуть толще, чем все остальные. Он рассмотрел страницу на свет, идущий от лампы, потом осторожно помял ее пальцами и окончательно убедился, что две страницы книги аккуратно склеены.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что его никто не видит, Герман Карлович достал из-под лацкана пиджака бритвенное лезвие и осторожно, стараясь не повредить бумагу, разделил склеенные страницы.

Между ними оказался небольшой лист тонкой папиросной бумаги, густо исписанный мелким аккуратным почерком.

Ювелир прочел записку и, высоко подняв брови, едва слышно проговорил:

– Интересно! Очень интересно!

Воровато оглядевшись, он отвинтил серебряный набалдашник трости, спрятал найденный в книге листок и, привинтив набалдашник на место, направился к выходу.

Однако, приблизившись к столу библиотекаря, он вдруг увидел, что за столом вместо Марины Леонидовны сидит совсем другая женщина. У нее было какое-то лисье лицо с острым, любопытным носом и узкими, неприязненно поджатыми губами.

– А где Марина Леонидовна? – удивленно осведомился ювелир.

– А ее вызвали! – поспешно ответила женщина. – Вызвали ее по телефону, неожиданно. Она, значит, ушла, а меня попросила вместо нее подежурить.

«Странно! – подумал Герман Карлович. – Марина прежде никогда не покидала свой пост. А эта… откуда она взялась? Сколько хожу в библиотеку – ни разу ее не видел. Не могла Марина доверить ей библиотеку. Разве что… Уж не случилось ли чего плохого у нее? Мы ведь немолодые уже…»

Внезапно у него резко кольнуло сердце, как будто иголку вогнали. Герман Карлович пошатнулся, но не желая показывать слабость перед этой незнакомкой, которая была ему неприятна, оперся на трость, молча передал фолиант и попросил вернуть телефон.

– Телефон? – переспросила женщина с явным неудовольствием. – Какой телефон?

– Ну я же отдал Марине Леонидовне свой телефон! Здесь же такие правила! Вы разве не знаете?

– Ах, телефон! Конечно! – Женщина расплылась в неприятной фальшивой улыбке и выдвинула левый ящик стола.

Герман Карлович хотел сказать, что телефон лежит в другом ящике, но женщина уже протягивала ему аппарат. «Видимо, ошибся», – подумал он, убрал телефон в карман и направился к выходу.

Выйдя из театра, Герман Карлович снова пошел в сторону сквера, косясь на бронзовый памятник Екатерине Великой. Дородную императрицу окружали ее приближенные – в пышных камзолах и платьях с кринолинами, в напудренных париках. Екатерина возвышалась над ними, с легким высокомерием глядя на проспект, на проносящиеся по нему машины и вечно торопящихся куда-то прохожих. По Невскому не гуляют, по нему бегают…

Пройдя через сквер, ювелир шагнул на мостовую, но сделать второй шаг не успел.

Из-за поворота на огромной скорости вылетела черная машина с затененными стеклами. Герман Карлович метнулся назад, на тротуар, но машина задела его бампером, резко вильнула и исчезла за углом так же неожиданно, как и появилась.

Несчастный старик лежал на асфальте, раскинув руки и ноги, безжизненный и неподвижный, как сломанный манекен. В двух шагах от него валялась черная трость с серебряным набалдашником.

Вокруг пострадавшего, ахая и ужасаясь, столпились прохожие. Кто-то звонил в полицию, кто-то вызывал «скорую».

Вдруг из толпы зевак вылетела женщина средних лет с лисьей мордочкой и узкими губами.

– Я врач! – выпалила она, оглядев толпу. – Отойдите подальше, ему нужен воздух!

Зеваки послушно отступили. Женщина опустилась на колени перед неподвижным телом, проверила пульс, прижалась щекой к груди старика, потом принялась его ощупывать. При этом она определенно больше интересовалась содержимым его карманов, чем состоянием жизненно важных органов.

– Эй, а что это ты по карманам шаришь? – подозрительным голосом осведомилась какая-то старуха.

– Документы ищу, – отозвалась особа, назвавшаяся врачом. – Может, у него есть какие-то сопутствующие заболевания, так про них непременно нужно знать.

– Она же врач, – рассудительно проговорил толстый мужчина с круглой блестящей лысиной. – Она знает, что делать. А вы, если не понимаете, так хотя бы не мешайте! Есть же такие люди – помочь не могут, но до всего есть дело!

Под осуждающими взглядами зевак старуха отступила.

В эту минуту раздался звук подъехавшего автомобиля, и рядом с местом происшествия появилась машина «скорой помощи». Два человека в медицинской униформе пробрались сквозь толпу.

– Что случилось?

– Да вот, старого человека машина сбила и уехала… скрылась с места происшествия! А человек без сознания. Да вы женщину спросите, она же врач! – обстоятельно объяснил лысый прохожий.

– Какую женщину?

Действительно, около тела никого не было. Лысый недоуменно пожал плечами и отступил. Толпа зевак быстро поредела, сообразив, что сейчас приедет полиция, начнет искать свидетелей, а потом затаскает по допросам.

Медики осмотрели пострадавшего, убедились, что он жив, положили на носилки и увезли в больницу. Полиция подъехала позже, когда на месте происшествия уже никого не было.

Капельдинер, дежуривший возле служебного входа в театр, посмотрел на часы – рабочий день кончился. Однако, прежде чем уйти, он должен был убедиться, что в служебном крыле никого не осталось.

– А что, Марина Леонидовна еще на рабочем месте? – осведомился капельдинер у выходящей из театра гардеробщицы.

– Не знаю. А что, мимо вас она не проходила?

– Нет, не проходила.

– Странно… Может, задержалась.

Капельдинер решил лично проверить, все ли в порядке в библиотеке. В конце концов, Марина Леонидовна – женщина немолодая, всякое может случиться…

Он миновал гардероб, прошел по длинному коридору, толкнул дверь библиотеки.

В просторном помещении с высоким сводчатым потолком царил полумрак. Горела только зеленая лампа на столе библиотекаря. Самой Марины Леонидовны видно не было. Но если дверь не заперта, стало быть, она где-то там…

– Марина Леонидовна! – позвал капельдинер.

Его звучный, хорошо поставленный голос странно и гулко прозвучал в пустой библиотеке. Никто на него не отозвался.

– Марина Леонидовна, вы здесь? – повторил он громче, и теперь в голосе прозвучала тревога, как много лет назад, когда в одном фильме он играл мужчину, который находит в ванне мертвую соседку по коммунальной квартире. Роль была эпизодическая, но в титрах его имя значилось.

Капельдинер вообще мало снимался, в основном в эпизодах и массовках, да и в театре ему ни разу не досталась мало-мальски приличная роль. Подрабатывал на детских утренниках и сельских концертах, оттого и пришлось на старости лет стоять при дверях, будто швейцар в ресторане. Но в ресторане хоть на чай дают иногда…

Он еще раз аукнул, как в лесу, и снова ему никто не ответил. Внезапно его внимание привлекла приоткрытая дверь, ведущая в подсобное помещение в дальнем конце библиотеки. «Заснула она там, что ли? Ох, неладно что-то…» – подумал капельдинер и, подойдя к двери, на всякий случай постучал, а затем открыл пошире.

Библиотекарь уронила голову на рабочий стол и сидела неподвижно.

– Марина Леонидовна, что с вами? – тихо и испуганно проговорил капельдинер.

Женщина не ответила.

Он шагнул к столу и осторожно дотронулся до ее плеча. Голова женщины откинулась, и стало видно ее лицо.

Глаза Марины Леонидовны были широко распахнуты, рот приоткрыт, на губах выступила белесая пена, а на шее виднелась багровая полоса…

Тело начало сползать со стула, и капельдинеру пришлось подхватить его и усадить обратно. При этом он ощутил хрупкие косточки и осознал, какая же Марина Леонидовна старая. «Была», – тут же поправился он и снова вспомнил тот фильм и как красиво лежала актриса в ванне, а ее волосы колыхались в воде, как водоросли.

А ведь по сценарию ту женщину задушили. Как и Марину Леонидовну.

Тут до него наконец дошло очевидное: он стоит возле тела мертвой женщины, и смерть ее совершенно точно насильственная. Ему стало страшно в этой пустой темной библиотеке и даже показалось, что полки сдвигаются, угрожающе кренятся, и сейчас книжная лавина погребет его под собой…

В глазах потемнело, и капельдинер отошел от стола, чтобы не видеть этих выпученных глаз и белесой пены на губах. Стало полегче, и он вспомнил, что нужно вызвать полицию. Руки тряслись так, что он едва мог достать из кармана телефон, но тот оказался разряжен. Держась за стены и разевая рот, как рыба, вытащенная из воды, капельдинер побрел к выходу, и у него едва хватило сил, чтобы открыть дверь.

Увидев проходившую мимо компанию молодежи, он отчаянно замахал руками.

– Ты чего, дедушка? – спросил один из парней.

– Убийство! – внятно произнес капельдинер и сполз по стене на асфальт.

Илья выходил из торгового центра, когда зазвонил его мобильный. На дисплее высветился номер Германа Карловича, и Илья тут же поднес телефон к уху:

– Да, Герман Карлович, слушаю вас!

– Это не он… – раздался озабоченный женский голос.

– А кто говорит? – забеспокоился Илья. – Что случилось с Германом Карловичем?

– Его сбила машина. Он в Третьей городской больнице. Пришел в себя и попросил вам позвонить. Вы его родственник?

– Ну… можно сказать, родственник. Я сейчас приеду.

Через полчаса Илья уже был в больнице.

Герман Карлович лежал в четырехместной палате, у окна. На первый взгляд, на нем не было видно следов аварии – только темнели синие круги под закрытыми глазами. Медсестра ставила старику капельницу.

– Как он? Что с ним? – испуганно спросил Илья.

– Ушибы, сотрясение мозга. Но вы понимаете, в его возрасте это очень серьезно.

– А что случилось?

– Его сбила машина, которая тут же скрылась с места происшествия. Сначала Герман Карлович был без сознания, но потом пришел в себя и сказал, что хочет вас видеть.

Старик открыл глаза и, увидев Илью, слегка приподнялся. Губы его зашевелились, словно он что-то едва слышно говорил.

– Что? – Илья склонился над ним. – Что вы сказали? Гроздь? Не понял… Какая гроздь?

– Не гроздь! – внятно, с усилием произнес Герман Карлович. – Трость! Найди мою трость!

Илья удивленно взглянул на старика. Он что, бредит? Но глаза Германа Карловича блеснули, и он повторил тихо, но отчетливо:

– Найди мою трость! Это очень важно! Это касается того, о чем мы говорили последний раз…

После этого ювелир откинулся на подушку и закрыл глаза.

– Вы бы не волновали его, у него и так сил мало… – вмешалась медсестра и кивнула на капельницу. – Теперь он заснет. Вы утром приходите или после четырех, в приемные часы.

Илья отвел взгляд от старика и повернулся к медсестре:

– Где его вещи?

– На складе. Это на первом этаже, слева от приемного покоя.

С тяжелым сердцем Илья спустился на первый этаж, миновал приемный покой и прошел по длинному коридору, тускло освещенному редкими потолочными светильниками и облицованному выщербленной грязно-желтой плиткой. В конце коридора обнаружилась запертая дверь с табличкой: «Вещевой склад», к которой была прилеплена записка на обрывке желтоватой бумаги: «Буду через пять минут».

«Интересно, когда эта записка написана? – подумал Илья. – Пять минут назад или полчаса? А может, вообще позавчера?»

Он взглянул на часы и приготовился к ожиданию.

Прошло пять минут, десять, пятнадцать… Илья уже хотел сдаться и уйти, как вдруг в коридоре послышались неторопливо приближающиеся шаги и появилась приземистая особа лет шестидесяти в несвежем грязно-белом халате, с жабьим лицом и тускло-серыми, коротко остриженными волосами. Особа на ходу жевала пирожок с капустой.

Приблизившись к Илье, она недовольно зыркнула на него и проговорила склочным голосом:

– Что, уже на минуту отойти нельзя? А если человеку нужно, допустим, в туалет?

– Я вам, кажется, еще ничего не сказал, – удивленно отозвался Илья.

– Еще бы ты что-нибудь сказал! – фыркнула особа и неторопливо отперла дверь.

Илья привычно вздохнул, зная, что всему причиной его внешность. Такой весь округлый, мягкий, голос тихий, вежливый… вот люди и думают, что он тюфяк слабосильный и можно ему безнаказанно хамить.

За дверью оказался просторный склад, на полках которого были сложены мешки, сумки и пакеты с вещами пациентов.

Кладовщица зашла за деревянный барьер, дожевала пирожок и посмотрела на Илью:

– Ну?

– Я пришел за вещами.

– Фамилия, палата? – она потянулась к толстой амбарной книге в черном переплете.

– Кригер. Герман Карлович Кригер. Второе хирургическое отделение, седьмая палата.

– Родственник? – строго осведомилась кладовщица.

– Что?

– Этот Кригер тебе родственник?

– Ну да, дядя… – проговорил Илья, решив, что так будет проще, чем объяснять этой тетке реальное положение вещей.

– Паспорт! – отчеканила кладовщица.

– Его?

– Зачем мне его? Твой паспорт!

– Но я не взял паспорт… я не думал, что он понадобится…