Любовь за гранью 11. Охота на Зверя Соболева Ульяна
– Господин, – вперед выступил всё тот же Генри, – я покажу вам…я приготовил уже для вас еду. Пройдёмте со мной.
Полоснул по нему замораживающим взглядом, и он осёкся.
– Я сказал, что она покажет мне, где я могу пообедать.
Подхватил под локоть девушку и потащил за собой.
От нее вкусно пахло. Юностью и кровью. Я люблю смешивать эти ароматы у себя во рту. Выпивать до последней капли не только кровь, но и молодость.
– Господин, – девица остановилась и очаровательно улыбнулась, и я подумал о том, что неплохо было бы перед трапезой, немного развлечься с ней, – позвольте, я буду идти впереди.
Она томно вздохнула, и я сцепил зубы, когда её соблазнительная грудь колыхнулась в вырезе халата. Всё чертова Марианна! Возбудила так, что я, словно пацан, реагирую на каждую самку. Именно самку, потому что смертная призывно провела языком по пухлым губам и, дождавшись моего молчаливого кивка, виляя бёдрами, пошла впереди меня вниз, куда-то в подвал.
– Господин…Николас, – прошептала на выдохе, жеманно развернувшись ко мне лицом и касаясь своей грудью, когда я остановился вслед за ней возле какой-то холодильной камеры, – вот ваша…, – снова обводит язычком губы, и я улыбаюсь, видя призывный блеск её глаз, – еда.
Всё как всегда – даже немного скучно. Никакой интриги, никакой игры. Сучка течёт, откровенно предлагая себя, и единственная неизвестная в этом уравнении – захочу ли я, чтобы моя новоиспечённая жёнушка унюхала на мне запах секса с этой шлюшкой? Задумался и понял, что не хочу – мне еще многое предстоит узнать именно от неё. И потом, куда интереснее охотиться за сильной жертвой, той, которая не даётся в руки так просто. Именно такая и ждала меня наверху.
Тем временем служанка изящным движением руки открыла холодильник, и я засмеялся, увидев аккуратно сложенные пакеты с кровью.
– Вот это, – ткнул пальцем в один из них, – ты предлагаешь мне выпить эти полуфабрикаты?
– Да, – она растерянно захлопала ресницами, – вы всегда питались этим…
– Мусором? Детка, – притянул девушку к себе и лизнул её щёку, – я никогда не питался отбросами в пакетах. – стиснул руками за талию, вжимая её в стену. Провёл языком по учащённо забившейся жилке на шее и скривился – никогда не любил сладкие духи, – Ты разве не слышала, сейчас все за здоровый образ жизни и…натуральную еду? – оскалился, вонзая в неё клыки, удерживая ладонями, пока она дрожала в моих руках, сначала от возбуждения, а после, уже поняв, что не выберется живой, стараясь оттолкнуть меня от себя.
Закончив с девкой, вытер рот платком и, бросив его на ее лицо, поднялся вверх. Снова заглянул на кухню и подозвал к себе Генри.
– Приберите там в подвале. И сегодня никого к нам не пускать.
Взбежал вверх по лестнице, чувствуя, как закипает в венах кровь от мысли о том, что снова увижу Марианну.
Есть женщины на один раз, и неважно, чем он кончится – её смертью или оргазмом, лишь бы тебе было хорошо. А есть такие, каждая встреча с которыми вызывает не удовлетворение, а болезненное желание новой встречи. И сейчас я стоял перед дверью комнаты, в которой была именно такая женщина. Постучал в неё.
– Невежливо так надолго оставлять гостей одних, Марианна.
***
Я его шаги услышала еще до того, как их действительно стало слышно. Я ждала, что он придет сам. Так правильно дать ему это время прийти в себя, осмотреться в доме… и самому захотеть увидеть меня. Конечно, не потому что хотел именно этого, а, скорее, за очередными ответами, которые я ему обещала. Когда мне будет нечего рассказывать, придет ли он ко мне вот так непринужденно? И снова дикий страх, что я не справлюсь, что он никогда не полюбит меня так, как любил раньше. А мне будет мало всего остального, невероятно мало иметь несчастный клочок земли после того, как имел целую Вселенную.
Поправила юбку и блузку, застегнутую на все пуговицы и при этом подчеркивающую каждый изгиб тела. Я все утро выбирала одежду. Переодеваясь снова и снова. Потому что отчаянно хотелось увидеть мужской блеск в его глазах, и в тот же момент именно сейчас эта реакция была для меня самой ненавистной. Так как не выделяла меня из серой массы всех тех, кто сходил по нему с ума.
Выдохнула и распахнула дверь.
– Доброе утро, Ник. – на секунду перехватило дыхание от его взгляда, от присутствия, от близости и еще одного осознания – ЖИВОЙ! Здесь! Со мной!
Невольно улыбнулась ему, задыхаясь от счастья и сжимая до хруста пальцы, потому что так сильно захотелось обнять его, вот такого слегка заросшего, со взъерошенными волосами, в моей любимой синей рубашке с распахнутым воротом. Подавила порыв чудовищным усилием воли.
– Ты не гость в этом доме и свое одиночество ты мог прервать в любое время, что ты, впрочем, и сделал.
А потом я почувствовала этот запах…запах человеческой крови. Запах женщины и человеческой крови. Опустила взгляд на воротник рубашки, на котором виднелось очень аккуратное маленькое темное пятнышко. Медленно подняла взгляд и посмотрела ему прямо в глаза, чувствуя, как сердце бьется где-то в висках. От понимания и от того, как потянуло обратно в пропасть, окунуло в его прежний мрак. Словно везде внезапно выключился свет, и я стою в кромешной темноте с широко открытыми глазами.
– Я смотрю, ты уже даже позавтракал?
***
Какая всё же она красивая. Дьявол! А я ведь позабыл, насколько она яркая, за эти часы, проведённые с ищейкой. Настолько, что дух захватывает и хочется зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Да, девочка, ты всё правильно поняла. Только не до конца, так ведь? И, наверняка, захочешь узнать больше. Если только всё это правда – твоя сказка про нереальную любовь ко мне.
Зашёл в комнату, не дожидаясь приглашения, стиснув ладони в кулаки, когда ненароком коснулся её груди рукой.
– Можно сказать, перекусил на ходу. Правда, это всё же лучше, чем то дерьмо, что предлагали мне. Ты реально питаешься этой гадостью?
***
Я очень медленно выдохнула, стараясь держать себя в руках…Он другой. Не помнит. Не виноват. И тут же ярость как хлыстом по нервам – это ничего не меняет. Его неведение ничего не меняет в глазах тех, кто живёт под одной с нами крышей. Только не здесь. Господи! Только не в нашем доме! И не смогла сдержаться, резко повернулась к нему:
– Ник, я понимаю, что ты не помнишь последние несколько десятков лет, – смотрю прямо в глаза и чувствую, как пересыхает в горле от этого наглого взгляда, и сердце сжимается от гнева, от мысли, что где-то в доме сейчас валяется бездыханный труп одной из прислуги, – но даже, если опустить, что ты привык жить по своим законам…Зачем нарушать наши в собственном доме? Зачем…, – я не могла подобрать нужного слова, а мне хотелось его выпалить…, – зачем разводить грязь там, где ты живешь? Это не трущобы и не подворотни Лондона, это не твое логово, где ты убивал смертных и бессмертных пачками – ЭТО ТВОЙ ДОМ. Люди, которые здесь работают, доверяют нам!
***
– Если это действительно МОЙ дом, – я склонился к ней, усмехнувшись той злости, которой светились ее глаза, – если я действительно хозяин в нём, – смотрит, прищурившись, а мне впиться в её напряжённые губы поцелуем хочется, чтобы не о жалких смертных думала, а о том, что я могу сделать с ней, – значит, здесь должны быть установлены МОИ правила.
Обхватил ладонью её запястье, снова удивившись про себя тому, какая хрупкая у нее рука.
– Значит, я могу есть в своём доме ту еду, которую люблю.
Поднёс её руку к своим губам и царапнул зубами запястье, тихо зарычав от вкуса её кожи.
– Мы хищники, Марианна. К чему это лицемерие в нашем собственном доме?
***
Этот взгляд…как же я ненавижу его сейчас и люблю одновременно. Люблю до какой-то отчаянной одержимости, а у меня в голове те картинки, где он с другими…Снова и снова. Меня лихорадит от приступа панической ревности и одновременно бессильной ярости.
И в то же время от этой унизительной его власти надо мной. Потому что держит за руку, а у меня кожа дымится в месте прикосновения сильных пальцев, а когда поднес мою руку к губам, я в изнеможении закрыла глаза, и перед ними все поплыло, как от наркотического яда. Этот голодный рык, и я полетела в пропасть на такой скорости, что дух захватило.
И тут же распахнула глаза, накрыв его руку своей, судорожно сглотнув, а в горле так же сухо, и, кажется, я смогу дышать, только если жадно найду губами его губы. Смогу дышать только его дыханием. Какая разница, сколько их было там, в его прошлом до меня? Ведь я для него не существовала. Еще сутки назад меня просто не было. Они могли кричать под ним от наслаждения или в агонии ужаса, надрывая горло, но ни одна из них не сможет заглушить беззвучный шепот моего сердца…и он его услышит через все другие голоса, увидит в моих глазах. Должен услышать и увидеть.
– Ты уже установил правила и в этом доме, и в этом городе, и в своем клане. Идем, я хочу показать тебе…Не здесь.
Взяла за руку, выводя из комнаты. В кабинете в папках все бумаги, которые подписаны им лично. Им и предводителями других кланов.
– Я хочу показать тебе, какие правила установил именно ты.
***
Пока шёл за ней, думал о том, почему её реакция на меня вызывает не усмешку, не удовлетворение, не триумф, а одержимое желание большего. Шагнуть еще дальше. Не глядя под ноги – только в её глаза. И по хрен, где мы упадём, только бы вот так же видеть ту же самую одержимость по ту сторону отражения её глаз.
Чёртов Мокану! Что за задачку ты мне подкинул в виде нашей жены?
Чем дольше нахожусь рядом с этой женщиной, тем глубже нырнуть в неё хочется. Так, чтобы с головой. И задыхаться от нехватки воздуха под накатывающими волнами. Никогда море не любил, а сейчас до самого конца хочется. Чтобы дна рукой коснуться мог. И плевать я хотел, сколько толщ воды над головой!
Когда зашли в кабинет, пододвинул ей стул и начал разливать виски по бокалам. Потянулся к портсигару и вздёрнул бровь, заметив её взгляд.
– Закуришь?
***
Усмехнулась, когда предложил закурить, но сигару не взяла.
– Правило номер один – ты не разрешаешь мне курить. – бросила взгляд на бокал, – и пить виски тоже. Поэтому нет. Не закурю. Я уважаю твои правила.
От его удивленного взгляда снова потянуло рассмеяться, но в тот же момент было не до смеха. Словно я рядом с моим Ником и все же с настолько чужим, что от холода стынут пальцы. Я подошла к шкафу и потянулась за папками. Достала одну из них и бросила на стол.
– Здесь свод законов за последние двадцать лет. Самые первые бумаги, которые вы составляли с Самуилом, когда тебе была передана власть над братством, и последние, где ты стал Королем Европейского клана.
Обернулась к нему.
– Ты ведь не знаешь самого главного, Ник. Тебя приняли в семью. Самуил Мокану…мой дед, признал тебя своим сыном.
***
Схватил её за руку и притянул к себе так, что она нависла надо мной. Марианна охнула, но сейчас мне была абсолютно безразлична её боль.
– Кто твой дед, ты сказала? – Прошипел ей в лицо, чувствуя, как зашумело в висках и снова загудело в голове. Мне показалось. Мне должно было показаться это.
***
Я была готова к этой реакции, и все равно сердце гулко забилось в горле.
– Самуил Мокану – мой дед, а Влад Воронов – мой отец. Еще незадолго до моего появления тебя приняли в семью, Ник. Ты стал одним из Черных Львов.
Я не пыталась освободиться, я просто смотрела ему в глаза и медленно перехватила его запястье, потому что резонансом почувствовала, как Ника накрыло…Невольно провела большим пальцем по его ладони. Успокаивая. Как всегда, когда чувствовала, что он нервничает.
– Ты уже давно не предводитель Гиен. Ты – князь всего Братства и король Европейского клана. Твой отец дал тебе это право.
***
Она снова не лгала, но сейчас…сейчас я, блядь, хотел её лжи. Хотел видеть, что обманывает, но чуял, каждое слово – правда. Отчаянно некрасивая, уродливая правда, от которой внутренности узлом скручиваются и позывы к рвоте появляются. Нет на дне сиреневого взгляда мерзких щупалец лжи. Отпустил её руку и залпом опрокинул в себя виски, отворачиваясь от неё и думая. В голове по-прежнему гудело так, что боль отдавала в зубы.
Признал, значит, старый чёрт. Проявил своё гребаное благородство – пожалел ублюдка – сына, которого веками не замечал, которого держал возле себя, будто пса цепного, изредка обглоданные кости ему кидая, чтобы и к другим не ушёл, и сытым не был. Голодный пёс – злой пёс. Сделает, что прикажет хозяин, лишь бы кормил.
А потом узнал, что и не пса столетиями палкой гнал, а собственного сына? Вину решил титулами искупить всемогущий король? И вот уже не жалкий предводитель Гиен, а князь Братства, король Европейского клана. То, о чём грезил всю жизнь, вдруг таким незначительным показалось. Богатство всё это, статус. Ненастоящим. Бутафорским, отдающим противным резиновым привкусом.
Твою маааать…почему я не помню ни слова из разговора с ним? Почему не помню, каким стал его взгляд, когда узнал всё? Почему не смакую минуту своего триумфа? Проклятье! Я шёл к нему сотни лет, и теперь у меня даже не осталось воспоминания об этой ничтожной победе.
И вдруг как обухом по голове – дочь Влада. Моя жена – дочь Влада. Дочь моего, чёрт бы его побрал, брата! Развернулся к ней, жадно рассматривая уже другими глазами, выискивая его черты в ней. Сжимая ладони в кулаки от желания встряхнуть её, заставить говорить без этих пауз, без деликатности, чёрт бы ее побрал. Она мне время свыкнуться с этой мыслью даёт, а меня накрывает от понимания, что она – моя кровь.
Грёбаный извращенец, ты трахал собственную племянницу? И в голове всё ровно выкладывается в картину единую. Вот как я решил брату насолить – отымев его дочь?
Склонился над столом, ощущая, как снова начинает раскалываться от усилий вспомнить голова.
– Ты дочь Влада, – не глядя на неё, рассматривая своё отражение на поверхности стола, чувствуя, как подкатывает к горлу тошнота и сердце трещинами покрывается.
Я знал себя. Я всегда мразью был конченой. Я мог соблазнить племянницу собственного отца и, отымев накануне помолвки, убить несчастную. Я мог так же соблазнить Марианну…мог убить её, чтобы заставить взвыть от горя Воронова. Но сделать своей женой? Сделать матерью своих детей?
– Ты дочь моего брата…и моя жена?!
А в голове мысли о том, что убью на хрен Зорича.. Не мог не знать, подлец. Намеренно промолчал. Увёл тему, когда я начал о происхождении Марианны рассказывать, а я и не настаивал. Меня больше заинтересовало то, что он начал говорить о ней нынешней.
***
Я до боли в суставах хотела обнять его сзади, когда он опрокинул в себя стакан с виски и стиснул челюсти так, что хруст и я услышала. Давала ему время на ярость, на осознание…Ведь я скоро ударю его еще раз, а потом еще и еще. Сколько всего он не знает. Сколько горя и потерь пережито нами, сколько боли и отчаяния.
Мы многое прошли вместе когда-то, а сейчас он будет в этом один. Вариться заново, а я…я даже помочь не могу. Потому что стена между нами. Я выдергиваю из нее даже не по кирпичику, а по крошке.
Протянула руку, чтобы положить Нику на плечо и тут же отдернула, когда он вдруг задал свой вопрос, от которого у меня по коже пошли мурашки. Я знала, о чем он думает и в чем сейчас обвиняет себя. Захотелось закричать, чтоб не смел считать себя мразью, чтоб не смел опять ненавидеть.
– Я не родная дочь. Меня удочерили, когда мне было два года. Я не твоя племянница, Ник.
Все же положила руку ему на плечо и сжала пальцами. Сильно. С трудом сдерживаясь, чтобы не обнять его рывком. Но он не даст. Ему не нужно сейчас мое сочувствие. Жалость не нужна. Она лишь унизит и оттолкнет от меня. А я делаю свои первые шаги по знакомому лабиринту, но в кромешной тьме и по памяти, и мне страшно, что вдруг я что-то забыла или в лабиринте изменилось расположение тупиков и смертельных ловушек.
– Мы назвали нашего старшего сына в честь твоего отца. ТЫ хотел, чтоб мы его так назвали.
***
Облегчение. Оно позволяет выдохнуть. Позволяет проглотить ком, застрявший в горле и вдохнуть полной грудью. На автомате повернул голову и взглядом в ее руку тонкую впился, в то, как сжимает моё плечо пальчиками. А я не чувствую ничего. У меня тело окаменело, и сердце всё еще по швам трещит, потому что она не улыбается. Потому что в ее голосе тревога. В нём молчание. То, которое перед взрывом бывает. Когда на осколки разлетается весь твой мир. Только что она сделала пробный выстрел. И даже несмотря на то, что я выстоял на ногах, всё еще не убирает руку, неосознанно готовя к чему-то еще.
– Отец…Расскажи мне о нём. Ты сообщила ему, что я жив?
И вдруг резкое понимание – его я не видел на похоронах. Влад был там, а отца не было.
***
Я невольно сжала пальцы еще сильнее и уже сама стиснула челюсти.
– Самуила нет больше, – голос сорвался. и я отвернулась…не могу смотреть ему в глаза и говорить это, – его убил Берит. Уже больше двенадцати лет назад, Ник.
Снова повернулась и встретилась с его взглядом. Я должна была увидеть, что он чувствует. Должна была поймать эту волну боли. Она была мне необходима, чтобы схлестнулась с моей…чтобы понять – там под этой отвратительной маской циничного мерзавца тот самый Ник, которого я разглядела сердцем еще много лет назад… И я его увидела. Он смотрел на меня расширенными зрачками, в которых поднялось цунами всепоглощающей тоски, от шока дрогнули уголки чувственных губ и пальцы стиснули бокал с такой силой, что, мне кажется, я сейчас услышу треск стекла.
***
Я мечтал об этом столько лет. Изо дня в день, из года в год несколько столетий подряд. Я жил только своими планами о мести. О том, как сообщу ему всё о себе, как ткну в лицо письмо матери…а потом вырву его сердце, потому что простить не смогу. Я знал, что не прощу. Ни за трон, ни за титулы, ни за богатство, ни за официальное признание перед всеми теми ублюдками, кто смел смотреть на меня свысока.
Я настолько сильно ненавидел его. И не только за то, как он поступил с моей матерью. Дьявол, я со многими женщинами поступал гораздо хуже. А за то, что не узнал меня. Не почуял кровь свою, за то, что другого сына приблизил к себе, а меня, словно прокажённого, не замечал в упор, отворачивался в сторону Влада от меня…Я так сильно ненавидел его, что и представить не мог такой боли. Когда потрескавшееся сердце разбивается на осколки и падает вниз, царапая острыми краями грудную клетку.
Закрыл глаза, делая глубокий вдох и понимая, что снова не могу. Будто сразу несколько осколков в легких застряли и не дают дышать. Я столько раз представлял, как убью его сам, что ни разу не подумал о том, что будет так больно услышать о его смерти. О том, что его больше нет. О том, что не посмотрит другими глазами. Без того презрения во взгляде, которым замораживал, заставляя вскипать от ненависти. И даже если смотрел, то я этого не помню. Дьявол! Не помню, как впервые обнял, как впервые сыном назвал. Ведь это всё должно было быть! Даже у такой твари, как я.
Повёл плечом, пытаясь сбросить ее руку, и когда она убрала её, снова закрыл глаза, собираясь с мыслями.
Я так часто называл его отцом в своих мыслях. Но каждый раз, когда хотел сказать об этом ему в лицо, понимал, что время еще не наступило. А теперь оно ушло безвозвратно. И он тоже ушел безвозвратно. Какими словами я прощался с ним? Что последнее я сказал ему перед смертью? Почему, чёрт побери, я не помню ничего!
Я на какое – то мгновение забыл о том, что Марианна по-прежнему была в кабинете. Я просто смотрел перед собой, пытаясь воссоздать образ отца перед глазами. Представить, каким он был с тем, с другим Ником. Но тщетно. Ничего, кроме очередной волны головной боли, и я сжимаю пальцами виски, мечтая поймать эту боль в черепе за хвост и вытащить её, выкинуть в окно, потому что эта тварь распространяется уже по всему телу. Столько лет самобичевания и ярости, ненависти лютой к нему…И всё зря. Зачем? Сколько лет я пробыл его сыном, а он моим отцом? Так ничтожно мало по меркам бессмертного. Катастрофически много времени упущено впустую. Времени, которое нельзя повернуть вспять. Даже если я вспомню…его…почувствую ли я то, что чувствовал рядом с ним?
– А Влад? Расскажи о нём, – замолчал, чувствуя, как пересыхает в горле от дикого желания опрокинуть в себя всю бутылку виски, – о нас с ним.
Схватил бутылку и приложился к горлышку, удовлетворённо зарычав, когда виски горло обжёг.
***
Я не смогла сдержать слез, когда он сбросил мою руку, а я погрузилась в океан отчаянья в его глазах. Давно, много лет назад я не была с ним в эту минуту. Когда Ник узнал о смерти Самуила, то меня в этот момент ненавидел такой лютой ненавистью, что даже сейчас я содрогнулась, вспоминая об этом.
Захлебнулась его болью, так невыносимо видеть ее в его глазах, что у меня сердце сжалось, и я почувствовала, как по щекам потекли слезы. Мой сильный мужчина пытается справиться с ударом один, держит его неимоверным усилием воли, а я слышу, как у него внутри все на части разрывается.
Можно сколько угодно кричать о ненависти или о любви, но если она не живет в ваших глазах, то ее нет и в вашем сердце. В его глазах не было любви ко мне, но в них отразилась отчаянная любовь к отцу. Та, самая, которую Николас Мокану привык скрывать за масками презрения и злобным оскалом кровожадного монстра. Но только я знала, что он чувствовал на самом деле. Если бы презирал отца так, как говорил, разве не убил бы? А он не смог. Он рядом всегда быть хотел. Хотя бы так.
Отворачивается, пьет виски и не смотрит на меня… чтоб не видела, чтоб не поняла. Прячет себя от меня, и от этого больно втройне.
Резко вцепилась в воротник его рубашки, разворачивая к себе, наклоняясь к нему.
– Ты отомстил за него. Слышишь? Посмотри на меня, любимый, – слова срываются сами с губ…потому что невозможно себя контролировать, когда боль становится общей, а у нас с ним она всегда общая, – ты отомстил за каждую каплю его крови. Жутко и люто отомстил.
Обхватила ладонями его лицо, всматриваясь в почерневшие от горя глаза и сама поцеловала в губы, в скулы, в глаза. Быстро, хаотично, размазывая свои слезы по его колючим щекам, касаясь губами длинных ресниц, висков с бешено пульсирующими от напряжения венами.
***
Притянул ее к себе на колени и впился в губы, жадно, зло. Стереть хочу с них её слова о смерти. Вот только они всё еще в ушах отдаются. Прижимаю к себе, слыша, как эхом в голове её "любимый" бьётся. Успокаивает, мать вашу. Позволяет сделать наконец очередной вдох.
Оторвался от неё, внимательно глядя на опухшие губы, на глаза её, потемневшие, с поволокой. Знает, как успокоить, как в себя вернуть, вытаскивает из болота, в которое известие о Самуиле окунуло. Вытаскивает так, будто не впервой меня тащит на поверхность, не позволяя зловонной жижей захлебнуться. Провожу пальцами по её щеке.
– Кто ты такая, Марианна Мокану, что знаешь меня лучше меня самого?
***
Поцелуи горько-соленые. Алчные и дико отчаянные. Позволяю терзать свои губы жадно и яростно, а сама в ответ лихорадочно глажу его волосы, зарываясь в них пальцами, прижимаясь к нему всем телом. Пусть забудет обо всем. Пусть растворится во мне, если это принесет облегчение. Пусть отдаст мне свою ярость и боль. Выплеснет её самым естественным образом.
Когда спросил, показалось, что сердце остановилось. Посмотрела на него и всхлипнула – в глазах его нет этого адского льда, а меня лихорадить начинает от осознания, что иначе смотрит сейчас, и от прикосновения пальцев к щеке по телу ворох мурашек россыпью, как искрами. Осторожно касается, словно изучает.... А я его сквозь слезы вижу, и мне хочется закричать, громко закричать, что я его малышка, его женщина. Я – это он сам, а он – это я.
Прибита к нему гвоздями ржавыми от высохшей крови, распятая на нем, как на кресте, пригорела на тех лучах, под которыми он сжег себя ради меня, примерзла в том лесу, где убивал нас обоих. И не отодрать меня от него – намертво вросла, мясом и костями. Если попытаться, я кровью истеку.
– Я тебя не знаю…, – перехватила руку и прижалась губами, целуя пальцы. Задохнулась, увидев на них рваные жуткие свежие шрамы. На каждом из них и на ладони, на запястье. Внутри все похолодело и саму пронизало болью невыносимой – я знала, что это за шрамы. Я поняла. Его всё же кромсали на части проклятым хрустальным мечом. Наживую. Вот почему нашли ДНК. Потому что его изрезали, и эти пальцы…как долго они заживали и все еще не зажили? Шрамы багровые, воспаленные болят еще, наверняка.
Закрыла глаза, целуя их снова, тяжело дыша и задыхаясь от слез. Господи, какая разница, что он помнит? Какая разница, какой он теперь? Он же вернулся ко мне. Живой. Воскрес для меня. Как же все остальное не важно.
– Нет…я тебя чувствую, понимаешь?
Привлекла к себе и сильно обняла за шею, ощущая, как зарывается лицом в мои волосы, шумно втягивая их запах, как делал это всегда раньше.
***
Не понимаю. Ни хрена не понимаю. Смотрю в твои глаза, слышу, как сердце твоё бьётся, отбивает аккорды бешеные так, будто сломается сейчас само или из груди твоей выскочит, и мне поймать его хочется ладонями. Не позволить разбиться, чтобы так же продолжало по мне стучать. Я каким-то долбаным шестым чувством ощущаю – для меня и по мне оно бьётся. И даже если это иллюзия, мне так сладко в неё сейчас смотреться.
Не понимаю. Но хочу понять. До трясучки хочу. До боли в пальцах, которыми стискиваю тебя, вжимая в себя. До зубовного скрежета, пока выцеловываю твою шею, пьянея от запаха волос и вкуса кожи.
– Кажется, у меня появился любимый аромат, – шепотом ей на ухо, прикусывая мочку, свободной рукой сжимая упругую грудь. Она громко застонала, и я сорвался. Хочу её. Хочу сильнее, чем вчера, когда просто красивую женщину трахнуть хотел. Когда похоть чистая взыграла. А сейчас она смешивается с интересом, с неистовым желанием в неё глубже погрузиться – не в тело, а в самую её суть, чтобы понять для себя. Почему моя боль на её лице отражается? Почему смотрит на меня, а мне кажется – не глядит, а читает, зная каждую букву, каждую точку.
Рывком со стула поднялся и на стол её спиной опрокинул, устроился между её ногами, задрав юбку и сильно сжав ладонями её руки, на какое-то бесконечное мгновение утонув в её полупьяном взгляде.
– Ты обязательно почувствуешь меня, малыш, – склонившись к ней и кусая грудь через ткань блузки, вскрикнула, а меня скрутило от желания ворваться в неё одним движением. Наконец сделать своей.
И снова к её рту, кусая, сплетая наши языки, пальцами расстёгивая пуговицы блузки. Трусь об нее возбужденным членом, ловя губами её рваные выдохи…Ты же чувствуешь меня, я знаю. Чувствуешь, как нужна мне сейчас?
И в этот момент кто-то постучал в кабинет, и раздался ненавистный голос:
– Ну что, Мокану, позволишь брату войти или мне пистолет с хрустальными пулями достать и выбить эту дверь ногой?
Отпрянул от Марианны, всё еще не понимая, что происходит. Я же приказал, никого не принимать. Хотя этот подонок – король. Тщедушный слуга, наверняка, не смог ему отказать.
Возбуждение всё еще не отпускало, но я резко поднял её со стола, разворачиваясь с ней спиной к двери и помогая привести одежду в порядок. Она лихорадочно поправляет наряд, а я смотрю в стену, думая о том, что Воронов – последний, кого я хочу видеть именно сейчас – таким ослабленным в некоторой степени. Сзади открылась дверь и послышались уверенные мужские шаги.
Нет ничего глупее, чем поворачиваться спиной к врагам, и я оборачиваюсь к нему, чтобы увидеть его напряжённый внимательный взгляд, быстро пробежавшийся по мне, по моему лицу, напряжение в нём сменяется облегчением, но не исчезает полностью – затаивается на дне его глаз.
– Здравствуй, дочка. Обнимешь отца? – улыбается, глядя на Марианну, будто забыв обо мне, но я слышу, с каким нажимом он произносит некоторые слова специально для меня.
Воронов раскинул руки в стороны, и Марианна обошла меня, чтобы кинуться к нему в объятия, а я не смог сдержать протестующего рыка.
Глава 9
– Маняша, дашь мне поговорить с братом? – Влад не отрывал взгляда от моего лица, приобняв за плечо Марианну и лаская его пальцами. А я не столько видел его взгляд, сколько чувствовал его, потому что сам смотрел на то, как он сжимает ладонью плечо той, которая называла себя моей женой. Я помнил, она говорила о том, что он её отец…но он был первым в этой комнате, в этой долбаной стране, в мире, которого я хотел разорвать на куски, и мне не нравились такие вольности. Перевел взгляд на Воронова и чертыхнулся про себя, увидев, как он едва заметно усмехнулся. Ублюдок проверял меня, и что-то мне подсказывало, что результатами этой проверки он остался доволен.
– Конечно, папа, – Марианна подошла ко мне и, приложив ладонь к моей щеке, одними губами произнесла: «Пожалуйста!», а после вышла из кабинета, мимоходом улыбнувшись Владу.
А тот, дождавшись, когда за ней закроется дверь, прошёл к бару и достал бутылку виски и один стакан.
– Не спрашиваю разрешения, так как знаю, что в этом кабинете сейчас ты такой же гость, как и я.
Сволочь! Я вцепился пальцами в край стола, едва сдерживаясь. Такой ситуации я ждал так давно: я и Воронов, один на один. Без кучи его охранников рядом, без осуждающего взгляда отца, стоящего за его спиной. И по венам понеслось едкое желание схватить его за белый воротник кристально белой рубашки и долго смотреть в глаза, пока я когтями буду намеренно медленно раздирать его сердце прямо в груди.
– С каких пор ты не боишься поворачиваться ко мне спиной, Воронов?
Он молча открыл бутылку, разлил виски по бокалам и потянулся к портсигару, бесцеремонно открыл его – тянет время, обдумывая ответ. А вот это насторожило. Со мной выскочка был всегда предельно честен…в своей ненависти и презрении ко мне. Впрочем, можно сказать, что он единственный, с кем у меня всегда была взаимная честность.
– С тех пор, как доверяю тебе. – Отодвинул моё кресло и, обойдя его, сел на один из стульев, будто показывая, что не претендует на положение лидера в нашем разговоре, – Твоё здоровье, Ник. – приподнял руку с бокалом и широко улыбнулся, – Дьявол, Мокану, тебе сейчас будет действительно странно слышать эти слова, но я чертовски рад, что ты жив и ты с нами.
Залпом опрокинул в себя виски и снова наполнил стакан.
Я склонил голову, наблюдая за ним. Король двигался естественно, и в этом кабинете, и в моем присутствии, не ожидая нападения. Я действительно не видел в нём напряжения, скорее, осторожность. Но не как к врагу, а осторожность в выборе собственных слов.
– Доверяешь мне? – Уселся в свое кресло и пригубил виски, глядя на его туго затянутый галстук, на дорогие бриллиантовые запонки. Как всегда, выглядит дорого и со вкусом. Грёбаный франт! Интересно, эта удавка его душит?
– Насколько только можно доверять Николасу Мокану. – он снова усмехнулся и посмотрел мне прямо в глаза, – Во всём Братстве нет другого вампира, желающего тебя сейчас одновременно и обнять и на хрен прибить за всё то дерьмо, в которое ты окунул нас своей мнимой смертью.
–Я знаю, что ты предпочёл бы, чтобы она оказалась настоящей, – я ухмыльнулся и развёл в стороны руки, – но должен тебя огорчить…
Воронов откинулся на спинку стула и сложил руки на груди:
– Брось, Ник. Ты женат на моей, между прочим, дочери. Ты отец троих моих внуков. Если ты хорошенько пораскинешь мозгами, то можешь понять, что больше, чем ты, меня никто никогда не огорчал…Так что, расслабься, Мокану, и прекрати попытки колоть меня словами. После твоего воскрешения, даже если ты сейчас станцуешь стриптиз прямо на этом столе, тебе вряд ли удастся меня удивить.
– Послушай, Воронов, – я склонился к нему через стол, – не знаю, что за Мокану тут был до меня, но ты зря надеешься на дружбу со мной. Единственное желание, которое я к тебе прямо сейчас испытываю – это свернуть твою лощёную шею.
– И что же тебе мешает сделать это прямо сейчас? – Он прикурил сигару и с видимым наслаждением затянулся, закинув ногу на ногу, – Чёрт, я действительно потерял веру в то, что когда – нибудь мы с тобой снова будем вот так вместе сидеть в твоем кабинете и обмениваться подобными «любезностями». Так что, – склонил голову набок, выдыхая дым, – можешь засунуть свои угрозы себе в одно место. За этой дверью та, которая будет одинаково горько оплакивать любого из нас. И, поверь мне, с неё достаточно тех слёз, которые она пролила из-за тебя.
***
Воронов снова широко улыбнулся, давая знать брату о своём превосходстве над ним. Он игрался: не лез на рожон, но и в то же время показывал, что не собирается заискивать перед тем Мокану, который сидел сейчас по ту сторону стола. Тем Мокану, которого он практически забыл. Которого, как он думал, Марианне окончательно удалось похоронить много лет назад, чтобы явить им всем и ему, не поверившему, что такое возможно, совершенно другого Ника. Ника, способного на самопожертвование, умеющего не просто быть собственником, а любить. Сейчас Влад чётко ощущал, перед ним больше не его брат. Не тот, кто готов был протянуть руку помощи в любой ситуации. А если и не протягивал её открыто, то помогал тайно. Ника, который не раз с готовностью вытаскивал его из любой задницы, больше не было. И Воронов не мог сказать сейчас точно, стал бы и сам ради вот такого Мокану рисковать всем, что у него есть, и шантажировать главу нейтралов, чтобы обвести вокруг пальца саму смерть.
Но король понимал одно: если есть хотя бы мизерный шанс вернуть его брата, того, кого он действительно мог называть братом, он его выгрызет. У Дьявола ли, у Бога ли, у смерти ли или даже у самого Зверя, которой, оскалившись, сейчас смотрел на него. Да, Мокану даже не пытался прятать свою ненависть, он открыто показывал, что не рад встрече со своим злейшим врагом, и Владу до боли хотелось схватить того за плечи и трясти до тех пор, пока ублюдок не вспомнит всё.
– Зачем ты приехал сюда, Влад? – Ник вздёрнул бровь, сложив руки на груди, и Воронов невольно улыбнулся. Будь здесь зеркало, он показал бы этому сукиному сыну, насколько они похожи сейчас. Тот ведь и не понимает этого сам.
– Наверняка, Марианна сказала тебе, что я многого не помню. Зачем прилетать к тому, кто считает тебя врагом? Ты мог бы дождаться, пока Марианна познакомит меня со всеми новостями вашей, как я понял, большой и дружной семьи, и приехать тогда?
– Марианна может познакомить тебя с Ником, которого знает она. А я пришёл напомнить тебе о том Нике, которого до неё знал я. С Ником, который спина к спине дрался со мной и с отцом. С Ником, который, рискуя жизнью, спасал мою дочь из рук палача. С Ником, который наравне с нами воевал с любым злом, желавшим поставить НАШ клан на колени, и каждый раз выходил из этой войны победителем. Марианна знает тебя, как своего мужа и отца своих детей, а я тебе напомню, каким братом и сыном ты можешь быть.
Воронов резко подался и схватил за запястья обеих рук Ника, пристально глядя в прищуренные синие глаза:
– И чёрта с два я тебе позволю помешать мне в этом!
Мокану тихо зарычал, выпуская когти, и король отцепил свои руки, едва не выругавшись за то, что допустил мимолётную слабость. За эти годы Ник не раз заставлял его вспоминать, каким зверем он является, но как бы парадоксально это ни было, – никогда по отношению к самому Владу.
Воронов снова откинулся на спинку своего стула и, взбалтывая бокал с янтарной жидкостью и не глядя на старшего брата, продолжил:
– Я могу рассказать тебе, каким ты был королём. Королём всего Братства. Забавно, да, Мокану? Твоя мечта осуществилась в полной мере…а ты не помнишь ни одной минуты собственного счастья.
***
Меня раздражала его уверенность в моём доме. Меня чертовски бесило даже то, как он разговаривал со мной: так, будто это было нормой – вот так сидеть в моём кабинете и, растягивая бутылку виски, обсуждать что бы то ни было. Ни хрена это не было нормой. Это было неправильно. Это было самое невероятное из того, что я могу представить себе. Наша с ним норма – это взаимная ненависть и борьба за власть. Наша норма воняет предательствами и смертью друзей, а не совместными посиделками по праздникам.
И когда подонок схватил меня за руки, я зарычал, возвращая его в свою действительность. Добро пожаловать в реальность Николаса Мокану, в которой тебя, как минимум, не любят, благородный король! Мне плевать, что у вас происходило за это время! В моём мире ты всё еще находишься в шаге от того, чтобы я вцепился тебе в горло мертвой схваткой. И только благодаря дочери, у тебя есть расстояние в этот самый шаг.
Я прикурил сигару, не чувствуя её вкуса, во рту горчила плохо сдерживаемая злость.
– Королём Братства? И ты хочешь сказать, Воронов, что после того, как я был королём, я добровольно согласился стать каким-то князем? Давай, удиви меня…брат. Расскажи, как на одной из семейных вечеринок я проиграл тебе трон в карты.
Воронов усмехнулся:
– Ты одновременно и прав, и ошибаешься, Мокану. Да, это ты снова вернул мне трон. Но ты мне его не проигрывал. Ты убил меня, чтобы заставить стать королём.
Я засмеялся и похлопал ему:
– Смешно. Признаю. А потом явился добрый ангел и воскресил самого лучшего из вампиров, чтобы сделать его снова королём. Запомни, Вашество…, – он будто вздрогнул, и я осёкся.
– Нет, я был смертен. И ты убил меня, приказав отцу воскресить. У тебя тогда была другая цель, Ник. У тебя с некоторых пор трон вообще перестал вызывать интерес, Мокану. Каким бы невероятным это тебе ни показалось.
– Какая у меня была цель? – я склонил голову набок, прислушиваясь к его словам. А всё же, если способность улавливать чужие эмоции – это своеобразное извинение моего несостоявшегося убийцы за причиненные неудобства, то можно подумать о том, чтобы простить его и прикончить быстро, когда найду. А я ведь найду его.
Воронов не лгал. Периодически он мялся, возможно, недоговаривал, но лжи я не ощущал.
– Ты хотел отомстить за смерть Марианны… Мы думали, что она мертва. Знаешь, Ник, с тех пор, как ты встретил мою дочь, ты перестал держаться за трон. Ты был тогда королём, а я смертным. И чтобы ты не тратил время на злорадство, Мокану, это я тебе передал, – он изобразил пальцами кавычки, – корону.
– Смертным? Ты стал смертным, Воронов? Расскажешь старшему брату, каким образом вампир может снова стать человеком? А главное, – я сделал большие глаза, наклоняясь к нему через стол и пододвигая к себе бутылку с виски, стоявшую возле его руки, – зачем ему это?
– Ритуал я расскажу тебе потом. Мне кажется, это не самое главное из того, что должно интересовать тебя, так? – Он посмотрел на меня, и я кивнул. Он был прав. Сейчас мне куда важнее было узнать другое.
– Ты не ответил, зачем такой, как ты, отказался от трона и от бессмертия?
– У меня была своя причина, – Воронов остекленевшим взглядом смотрел на то, как разливаю в пустые бокалы алкоголь, – такая же, как и у тебя. Или ты думаешь, что это ты ввёл в нашей семье традицию отказываться от короны ради женщины?
Это его «в нашей семье»…снова по нервам резануло. Грёбаный ад! Я привыкну к этому когда-нибудь? Он произнес эти слова так естественно, словно привык. Словно это само собой разумеющееся. Словно я не должен был сжимать до треска стакан пальцами, потому что это тоже не про меня – семья. И не просто семья, а одна семья с ним.
– А я смотрю, у вас с братом, с тем братом, это…как ты там сказал? Семейное? Отказываться от всего ради женщины? Еще твой отец так поступил, как мне помнится.
***
– Наш отец, – Влад поправил его чисто машинально и тут же замолчал, заметив, как у Ника заходили желваки. Интересно, успели ему рассказать о смерти отца? До сих пор Мокану не произнес ни слова о нём, возможно, уже знает, – Твоя женщина, брат, – как же непросто называть братом вот этого Ника, но король дал себе мысленное указание делать это почаще, чтобы не только князь привык к этому обращению, но и он сам, – оказалась достойной намного большего, чем всё.
Влад сглотнул, глядя в абсолютно пустые глаза Ника. Единственное, что он там видел – заинтересованность. Ни одного отблеска воспоминаний. Как же они вернут его, если этот подлец ни черта не помнит? Просто рассказать – ничтожно мало. Этот Мокану не испытал и толики того, что тот перенес на своей шкуре…И даже, когда её с него живьём сдирали, тот Зверь обрастал новой шерстью, еще более плотной. Обрастал во имя своей жены и семьи. А этот…Влад говорил, но чувствовал, что его слова, подобно камням, лишь стучат по броне этого Зверя, и король понятия не имел, как подступиться к нему поближе.
И он решил про себя быть честным с ним. Настолько, насколько вообще можно быть честным с этим Ником. Быть честным, чтобы подобраться поближе и вонзить в эту броню острый меч, который вскроет гребаные пластины и заставит его, наконец, почувствовать боль, которую испытывают сейчас и Влад, и Марианна, и ее дети.
Но ублюдок, сам того не ведая, первым нанёс удар боли, и Влад стиснул челюсти так, что заболели зубы, услышав его вопрос.
– Моя женщина, говоришь? А твоя? Твоя, Воронов, оказалась недостойна твоих жертв?
***
Я улыбнулся, ощутив волну боли, которая накрыла его. Я демонстративно вдохнул её в себя. О, да, король, кажется, я нашёл твою слабую сторону. И мы оба знаем, что я обязательно использую ее против тебя. Нужно будет узнать у Зорича. Вряд ли Марианна расскажет мне о таком.
И я оказался прав, потому что Воронов так же демонстративно бросил взгляд на часы и сказал:
– У меня сегодня назначена встреча с местной властью. Об открытии новой фабрики. Между прочим, твоей фабрики. Я предлагаю тебе поехать со мной на эту встречу. Ты многое не помнишь, – он явно пытается сгладить повелительный тон своих слов, – хотя не сомневаюсь, что Зорич, который тут всю ночь проторчал, тебе так же многое поведал.
– Король хочет наглядно продемонстрировать свое покровительство, я понял. Заманчивое предложение, Воронов, но я откажусь, – он раздражённо забарабанил пальцами по столу, – ты прав – Зорич мне и об этой встрече рассказал. Так что я в курсе дела. А если ты всё же хочешь помочь мне, – я замолчал…Последние слова вырвались невольно, и я уже мысленно проклинал себя за них. Я ведь мог спросить у Марианны. Хотя нет. Сукин сын был прав: кроме него, больше некому мне рассказать об этом.
– Расскажи мне об…о Самуиле.
***
Воронов грустно улыбнулся, увидев, как изменился взгляд брата. Теперь он не смотрел на Влада, скорее, обшаривал глазами помещение кабинета, останавливаясь то на корешках книг, то на стенах, то на мебели.
Читать бесплатно другие книги:
