Основание. От самых начал до эпохи Тюдоров Акройд Питер

12

Имена

Изменения коснулись и имен англичан. До вторжения Вильгельма I самыми обыкновенными именами считались Леофвин, Элфвин, Сивард и Моркар. После прибытия нормандцев эти имена постепенно были вытеснены такими, как Роберт, Уолтер, Генрих и, конечно, Вильгельм. В 1171 году был устроен пир во славу 110 рыцарей, которых звали Вильгельмами; никого с другим именем на этот пир не допускали.

Когда Генрих I женился на Эдите Шотландской, ее назвали «Годгива» — это была шутка ее соотечественников, пародия на английские имена, странные и архаичные. В начале XII века мальчик из Уитби сменил имя Тостиг на Вильгельма, потому что его дразнили в школе. Сервы и вилланы дольше хранили верность древним именам, и перепись 1114 года показывает, что в государстве были работники с такими именами, как Соэн, Рэйнальд, Эилвин, Лемар, Годвин, Ордрик, Элрик, Сарой, Ульвиет и Ульфак; поместье принадлежало Орму. Вскоре все эти имена исчезли. К первой четверти XIII века у большинства людей в Англии были новые имена, многие из которых давались в честь христианских святых из Европы, чьи культы распространялись по стране. Таким образом мы получили Томаса и Стефана, Элизабет и Агнес.

Нормандские завоеватели также дали англичанам понятие наследуемой фамилии, которая определяет границы семьи и ее собственность. Она обычно связана с местом, где обитала семья, или с той частью территории, которая ей принадлежала. До XIV века, впрочем, прочной традиции наследуемых фамилий не было. Их носили только очень знатные семьи. Обычные люди добавляли к имени уточняющий элемент: Роджер Повар; Роджер из Дерби; Роджер, сын Вильгельма. Дополнения к именам также могли подчеркивать особенности личности, например Роджер Большой Нос или Роджер Слабак.

Даже связанные с занятиями имена могли изменяться. В 1455 году освобожденный от крепостной зависимости Мэттью Окс («бык») сменил имя на Мэттью Грум («конюх»). Тем не менее некоторые древние фамилии сохранились, поэтому повсюду можно встретить Куков, Барберов, Сойеров, Миллеров, Смитов, Брюеров и Карпентеров[28].

13

Мятежный поп

Так сын Матильды Генрих Анжуйский был коронован как Генрих II 19 декабря 1154 года. Он был первым королем Англии из Анжуйской династии. Его отец Жоффруа Анжуйский также был известен как Жоффруа Плантагенет, так как, выезжая верхом, носил желтую веточку дрока — planta genesta. От этой маленькой веточки произошло название великой династии, которая правила Англией более 300 лет; все короли Англии от Генриха II до Ричарда III были Плантагенетами (затем их сменили Тюдоры). Говорили, что эта семья ведет свой род от самого Сатаны, и одна из первых графинь Анжуйских была дочерью дьявола, который с пронзительным визгом бежал при виде освященного тела Христова. Когда святой Бернард Клервоский впервые увидел молодого Генриха, он ощутил, что душа его наполнилась смятением, и ему подумалось: «От дьявола они пришли, к дьяволу и вернутся». Многое в английской истории может подтвердить это подозрение.

Генрих II был коронован в двадцать один год. Юность его была наполнена битвами и властью. В шестнадцать лет он стал герцогом Нормандии, через два года, после смерти своего отца, — графом Анжуйским. Затем он женился на Элеаноре, герцогине Аквитанской, и, таким образом, стал герцогом и этой провинции. Ему принадлежала значительная часть Франции, хотя технически он оставался подданным короля. Взойдя на английский престол, Генрих хвалился, что теперь владеет империей больше, чем у Карла Великого три века назад (хотя в этом юный король ошибался).

Генриху досталась неспокойная страна, восстанавливающая свое политическое равновесие после гражданской войны, которая с перерывами продолжалась шестнадцать лет. Он был только на четверть нормандцем, но понимание власти имел нормандское. Генрих желал изъявлять свою волю с помощью навязанного порядка. Он требовал повиновения. Он заставил многих великих магнатов отказаться от замков и поместий, которые объявил своей собственностью; сровнял с землей все замки, которые принадлежали брату Стефана епископу Винчестерскому. Сокращая или устраняя власть отдельных баронов, он сместил страну в сторону сильной централизованной монархии. Генрих приказал выдворить из страны наемников, которых нанимали обе партии во время гражданской войны, поставив условие, что если они не покинут страну к определенной дате, то будут арестованы и казнены. Наемники исчезли быстро и тихо.

В 1157 году король Шотландии Малькольм IV пришел к соглашению с набирающимся сил Генрихом; он принес клятву верности за свои южные земли, граничащие с Англией, и отказался от Нортумберленда, Уэстморленда и Камберленда, которыми владел во время неустойчивого правления Стефана. Малькольму было шестнадцать, а Стефану — двадцать один год. Это был мир молодых мужчин. Затем Генрих выступил против Уэльса, и принцы Уэльские принесли ему клятву верности. Также молодой король лелеял великие планы завоевания Ирландии. Все это ему удалось сделать без единого сражения в фомально объявленной битве. В чем он был гениален, так это в осаде и захвате замков.

По характеру Генрих был непоседлив и нетерпелив к любым ограничениям; он никогда не мог сидеть спокойно — и даже во время мессы ерзал и переговаривался со своими придворными. Он всегда был в движении, что-то делал, хотя бы играл в азартные игры или спорил. Генрих часто ел стоя, чтобы побыстрее покончить с трапезой. Он был рослым и сильным, выглядел как охотник или солдат. У него было красное лицо, багровеющее еще сильнее, когда он злился. Он охотно шел навстречу предложениям, и существуют свидетельства его скромности и милосердия, когда он оказывался окруженным толпами своих молящих подданных. Некоторые хватали его за рукава, надеясь поговорить с ним, впрочем, король никогда не терял чувства юмора. Его шута звали Роланд Пердун, и «каждое Рождество он прыгал, свистел и пердел перед королем».

В одной истории видны светлые стороны характера Генриха. Епископ Хью из Линкольна был призван к королю, чтобы дать объяснения, почему он отлучил от церкви королевского лесничего. Генрих был так разозлен, что велел придворным не замечать епископа, когда тот появится, и не приветствовать его. Таким образом, Хью из Линкольна был встречен молчанием и безразличием. Он приблизился к королю. Хью смотрел, как его повелитель вынимает иглу и нитку, чтобы зашить кожаную повязку на пальце, который тот повредил: Генрих всегда был неосторожен. Потом Хью неожиданно заметил по-французски:

— Как вы похожи на ваших кузенов из Фалеза!

Услышав это, король упал от смеха и начал кататься по полу. «Кузены из Фалеза» были родственниками по линии матери Вильгельма Завоевателя — а он был незаконнорожденным; в этом нормандском городе они были известны как скорняки. Король оценил шутку о своем прадеде-бастарде.

В делах государственных Генрих был осторожен и осмотрителен; современники вспоминали, что он имел очень хорошие деловые качества и великолепную память на факты и лица. Все это — необходимые качества для правителя. Его основной целью было организовать и поддерживать свою империю, а для этого надо было уметь считать и рассчитывать. Именно поэтому Генрих всегда держал при себе свои чувства, доверяя их только тем, кто был ему очень близок; ему нужно было оставаться скрытным, чтобы добиться своих целей. В делах же большой политики он часто нарушал слово.

Через год после того, как он привел магнатов к подчинению, Генрих отплыл в Нормандию, где подобным же образом установил контроль над своими владениями. С собой он взял своего юного советника. Томас Бекет был компаньоном короля, как близким другом, так и канцлером. Один из секретарей короля Пьер де Блуа писал, что «если у короля когда-либо появлялась привязанность к человеку, он редко бросал его»; прославленная верность дала сбой в случае с Бекетом. Для того чтобы правильно описать их отношения, понадобилась бы муза огня.

Бекет был из Лондона, в жилах его текла нормандская кровь, его быстро выделили для королевской службы. Он был остроумным и разговорчивым, серьезным, хотя и необразованным. Возможно, куда интереснее то, что у него было очень четкое ощущение своей значительности и важности. Он привлек внимание короля благодаря посредничеству архиепископа Кентерберийского Теобальда, который восхищался потрясающими способностями архидьякона в качестве секретаря и советника. Вскоре Бекет обнаружил себя объятым солнечными лучами королевской милости и как канцлер стал незаменимым. Как и Уолси после него, Бекет был одним из тех людей, кто разделял заботы своего повелителя, не посягая на его величие. Генриху не нравилась формальная и ритуальная сторона королевской власти, он предпочитал быстрые суждения и неожиданные действия, поэтому Бекет стал оратором и послом, с радостью приняв на себя все обязанности по управлению государством, которые королю были не по душе.

Когда Бекет путешествовал, из этого получалась целая процессия. Во время дипломатического визита в Париж в 1158 году перед ним шествовали 250 пехотинцев, а окружал его эскорт из 200 рыцарей и сквайров. Его личный гардероб состоял из двадцати четырех смен шелковых одеяний. Когда через три года Генрих отправился в военный поход, чтобы захватить город Тулузу и прилегающие к нему районы, расположенные неподалеку от его земель в Гаскони и Аквитании, Бекет возглавил собственное войско из 700 рыцарей.

Вскоре после этого король предложил Бекету сменить Теобальда на посту архиепископа Кентерберийского. Сам король был не слишком благочестив. Он хотел видеть в Кентербери сговорчивого священнослужителя, поддерживающего его власть, и рассудил, что Бекет по-прежнему останется королевским слугой и советником. В этом Генрих ошибался.

Характер Томаса Бекета всегда вызывал расхождения во мнениях. Его репутация святого великомученика затмевала все остальные его черты. Он был человеком, который всегда хотел играть значительную роль. Как и более поздний английский святой великомученик Томас Мор, Бекет всегда был на сцене. Он лишился своих двадцати четырех смен шелковых одежд и надел грубую рясу из мешковины, под которой копошились вши. Он жил на хлебе и воде и зарастал грязью. Внутри одного человека яростно боролись противоположности, и в этом отношении можно сказать, что он полностью отвечал средневековому духу. Бекет был горд и глуп, а также полностью уверен в своей правоте.

Едва став архиепископом в 1162 году, Бекет тут же начал противостоять королю. Он отказался давать шерифам Кентербери разрешение на отправку денег в королевскую казну, потом начал оспаривать решение короля о том, что священнослужителей, которых церковные суды признали виновными, следует передавать для наказания в руки светских властей. «У вас нет власти командовать епископами», — заявил Бекет. Но именно это король и хотел делать. Он собирался восстановить королевскую власть над английской церковью в стиле нормандских королей. Они не допускали вмешательства папы в дела Англии, а папские легаты могли въезжать в страну только по приглашению короля. Поведение Бекета как агента престола Святого Петра привело короля в ярость. Генрих не оспаривал священную власть церкви, он просто требовал, чтобы она не вмешивалась в права и обязанности трона.

Если король начинал гневаться, то гнев его был устрашающим. Злость была особенностью Анжуйской династии, черной и яростной силой, которая сметала все на их пути. Один придворный записал случай, когда «король, охваченный своим обычным гневом, сорвал с головы шляпу, порвал пояс, разорвал свой плащ и одежды, содрал шелковое покрывало с кушетки и сидел во всем этом, как будто в какой-то навозной куче, жуя соломину». Таков был человек, который стал смертельным врагом Томаса Бекета. Король вознамерился уничтожить епископа.

В начале 1164 года Генрих и его советники выпустили состоящие из шестнадцати пунктов так называемые Кларендонские постановления, в которых королевская власть противопоставлялась интересам и требованиям папы. Вначале Бекет согласился на эти предложения, явно покривив душой, но потом дал обратный ход, отказавшись подписать документ. Осенью того же года король созвал в Нортгемптоне совет, где присутствовали епископы и великие лорды королевства. На этот раз Бекет был обвинен в неуважении к двору и приговорен к штрафу, но король готовил дальнейшие меры. Бекету было приказано отчитаться за все средства, которые прошли через его руки как королевского канцлера, а также за те суммы, за которые он считался ответственным. Генрих не дал ему никакого пространства для маневра. Тогда Бекет решил эффектно обставить свое появление. Он въехал во двор зала заседаний Нортггемптона в своем официальном костюме, сжимая в руках большой крест.

Эта история стала широко известна и, возможно, при многочисленных пересказах обросла различными подробностями. Когда Бекет спешился, к нему подошли несколько епископов, которые попытались забрать у него крест.

— Если король будет размахивать своим мечом, — сказал один из них, — так, как ты сейчас размахиваешь своим крестом, то как можно надеяться на примирение между вами?

— Я знаю, что делаю, — ответил Бекет. — Я взял этот крест для защиты моей персоны и английской церкви именем Божьим.

Затем он вошел в зал, где запретил епископам выдвигать против него какие-либо обвинения. Король потребовал, чтобы только лорды объявили приговор архиепископу. Бекет отказался его выслушать.

— Каким бы я ни был, — заявил он, — я ваш пастырь, а вы владельцы имений, носители власти, светские люди. Я не буду слушать ваших суждений.

Он вышел из зала с крестом в руке, провожаемый криками «Предатель!». Вскоре после этого Бекет тайно покинул страну.

Он отправился в Санс, где папа Александр III находился вместе со своим двором в изгнании, и припал к ногам понтифика. В длинном выступлении Бекет разоблачил высокомерие и отсутствие благочестия у короля, пытающегося разрушить власть церкви, и упомянул о своей роли как архиепископа: «Хотя я, сам не желая того, принял на себя эту ношу, именно человеческая воля, а не повеление Божье заставило меня так действовать». Он во всем обвинял Генриха: «Что же удивительного тогда в том, что я оказался в затруднительном положении?» Рыдая, Бекет сорвал епископское кольцо со своего пальца: «Передаю в твои руки, Отец наш, архиепископство Кентерберийское». Некоторые из присутствующих кардиналов надеялись, что папа положит кольцо в свой карман, поскольку вовсе не хотели конфликтовать с королем Англии. Но Александр III вернул кольцо. «Получи еще раз из наших рук, — сказал он Бекету, — символ своей епископской власти».

Генрих, лишившись своей жертвы, впал во вполне предсказуемую ярость. Поскольку он не мог добраться до самого Бекета, король дотянулся до его людей в Кентербери. Их земли были конфискованы, а их родственников обязали поручиться за них; они были изгнаны из своих домов и стали заложниками королевской воли. Первый акт драмы был завершен.

Генрих II не говорил по-английски, используя только французский или латинский. Возможно, это вполне приемлемо для короля, который только треть своего правления провел в Англии, а остальное время — в Нормандии и других французских провинциях. Он родился в Ле-Мане и умер в Шиноне — оба этих города находились в его наследственном владении; он был очень глубоко привязан к стране своего отца. Генрих по анжуйской моде носил короткий плащ, а не длинные нормандские одежды. Анжуйская империя, в сущности, была частным феодальным владением. Генрих не признавал никакой «внешней политики», кроме той, что преследовала его интересы и давала ему выгоды. И в этом он не отличался от других правителей своего времени.

Заслугой управленцев Генриха было то, что Англия не испытывала никаких волнений в долгие периоды пребывания короля во Франции; это еще одно проявление силы правительства в стране. Ключ к нему — в эффективном управлении или, скорее, в эффективном использовании. Различные налоги и пошлины росли по-разному, но все эти щитовые деньги, пошлины в пользу сюзерена и земельные налоги теперь перешли в область интереса лексикографов, а не экономистов. Достаточно сказать, что королевская власть не подвергалась сомнению. В 1170 году Генрих сместил всех двадцать трех шерифов королевства, подверг их следствию и снова назначил только шестерых из них. Такого не могло случиться во времена правления Стефана.

На самом деле, насколько это можно оценить, при Генрихе страна стала более процветающей. К концу XII века действовало 150 ярмарок и 350 рынков. Первая ветряная мельница появилась в Йоркшире в 1185 году. Первые церковные шпили, ставшие ныне такой знакомой чертой английского пейзажа, выросли над известняками Нортгемптоншира и Линкольншира. Использование вместо быков лошадей ускорило сельскохозяйственные работы. Английская шерсть и олово пользовались большим спросом.

Английская деревня тоже процветала. Как мы уже видели, появилась она очень давно, но оказалась способной к изменениям. К XI веку ее неотъемлемой частью были церковь и господский дом, а также ряд маленьких домишек для зависимых крестьян, работавших на господской ферме за наделы земли. Вокруг деревни лежали открытые поля. В XII веке лорды, владеющие крупными поместьями, начали создавать и новые деревни. В стране не было нехватки рабочей силы, развивались рынки и прочие центры торговли. Дома работников часто строились вокруг прямоугольного участка земли, где мог пастись скот; у каждого дома был свой сад.

Записи маноральных судов XII века полны эпизодами из повседневной жизни деревни. Сапожник Филип Безносый был арестован из-за постоянной привычки подслушивать разговоры соседей; женщину по имени Матильда привели в суд из-за того, что она сломала изгородь; Эндрю Ноутман вытащил дочь Роджера-кровельщика из ее дома за уши; Матильда Крейн имела привычку воровать цыплят и должна быть изгнана из деревни; паре, обвиняемой в распутстве, было приказано пожениться, если они повторят свой блуд.

Происхождение многих деревень можно проследить до доисторического периода, и жизнь в них была полна традициями и неотступным их соблюдением. В одном документе молодой человек описывается как «кровь деревни», чем подчеркиваются непосредственные родственные связи. Коллективные ритуалы также осуществлялись в течение многих сотен, если не тысяч лет. Почти до настоящего времени в деревне Полперро в Корнуолле существовала традиция скатывать к морю чучело мэра, а потом окунать его в воду. В деревне Хольн в Девоншире барашка привязывали к огромному каменному столбу, стоящему в центре поля, и группа молодых людей перерезала ему горло.

Крестьяне растили пшеницу и рис, ячмень и овес; они ухаживали за лошадьми, свиньями, коровами и быками, они варили эль. Некоторые из свободных землевладельцев не могли выплатить долги, и их заставляли продать свою землю; некоторые менялись своими участками. Чтобы выполнять такие обязанности, как сбор штрафов, в деревне каждый год выбирали должностных лиц, это мог делать лорд или сами крестьяне. Пастуха нанимали одного на все семьи. Общество было строго разделено на классы, но очень сплочено, оно зависело от общих соглашений по главным вопросам сельской жизни. Также общество в какой-то мере основывалось на взаимной помощи. Как бы то ни было, какого бы уровня богатства ни достигала страна, о жизни самых низших классов фермеров и тружеников известно мало. История никогда не обращает внимания на бедных.

Количество городков в этот период быстро росло вместе с ускорением темпа экономической жизни; за сорок лет между 1191 и 1230 годами появилось около сорока девяти городов. Обычно их строительство планировал владетельный лорд, который желал основать рынок для близлежащих деревень. Потом он собирал арендную плату и налоги, зарабатывая значительно больше денег, чем можно было получить с сельскохозяйственных угодий. Епископ Линкольнский, например, проложил улицу с магазинами и домами около маленькой деревеньки; затем он подвел к ней главную дорогу. Таким образом был создан рыночный город Тейм в Оксфордшире. Лидс появился на свет в 1207 году, когда лорд поместья Лидс, включающего в себя маленькую деревню, запланировал выделить тридцать участков под застройку с каждой стороны новой улицы, находящейся около переправы через реку Эр. Это было выгодным вложением, и мерой его успеха может быть тот факт, что спустя 900 лет городок все еще процветает. Где-то под современными сооружениями лежат пекарни, надворные туалеты, таверны и тюрьмы начала XIII века.

Многие из этих новых городков были построены по распоряжению или рекомендации короля и стали известны как королевские боро. Так, в 1155 году король постановил, что в Скарборо «должны платить мне ежегодно за каждый дом, чей фронтон повернут на улицу, четыре пенса, а за дома, боковые стены которых выходят на улицу, — шесть пенсов».

Более старые города, которые были основаны в I веке, а то и ранее, продолжали расширяться. Они приобретали самосознание. Их стены укреплялись и облагораживались; в Гулле, например, впервые построили окружающую город стену целиком из кирпичей. Людей, связанных с мэром, таких как его старшие офицеры, стали называть communia или communa. В 1191 году в Лондоне была учреждена система управления с помощью мэра и олдерменов. Лидеры городов начали давать отпор внешнему влиянию; например, олдермены Лондона были достаточно могущественны, чтобы открыто не повиноваться королевскому суду в Вестминстере.

Лидеры городов строили стены и ворота, главные улицы вели прямиком на рыночную площадь. Торговцы одним товаром, например, сапожники или пекари, часто склонялись к тому, чтобы селиться рядом. Некоторые города уже славились определенными видами товаров, так мы слышим о домотканой одежде из Колчестера и о мыле из Ковентри. Тамплиеры основали в Бакингемшире город, который назвали Багдадом, надеясь создать там подобие огромного восточного рынка; теперь этот город именуется более прозаически — Бальдоком. Ярмарки были учреждены в Бостоне и епископском Линне, в Винчестере и Сент-Айвсе. В более крупных городах целая улица могла быть заселена торговцами одним и тем же товаром. Население также росло. К концу XII века в Лондоне насчитывалось 80 000 жителей, а в Норвиче и Ковентри — по 20 000 человек.

Первоначальные границы Стратфорда-на-Эйвоне, распланированного епископом Вустерским в 1196 году, до сих пор заметны на современных улицах; дома все еще стоят на тех участках, которые были отведены под них епископом, также сохранились и многие названия улиц. Разносчица XIII века все еще могла бы сориентироваться на улицах города. Даже такие великие города, как Лондон, по-прежнему хранят следы своего происхождения.

Торговцы из этих старых и новых городов способствовали развитию гильдий, что обеспечивало соблюдение законов и правил; эти гильдии купцов, как они назывались, процветали до такой степени, что в конце концов прибрали к рукам управление большинством городов. Гильдии существовали долго, они ведут свое начало примерно с IX или X века, но первоначально были чем-то вроде обществ благочестивой взаимопомощи: их члены молились за души погибших и поддерживали собратьев в случае острой необходимости.

Люди, торгующие одним и тем же товаром, стремились вступать в одну гильдию, так что свою роль играли не только духовные, но и экономические интересы. Торговцы становились организованными. Они придерживались определенных правил производства и ведения дела. Они не допускали людей извне до своих «таинств» и установили строгую систему наставничества. Когда-то они встречались на церковном дворе или в зале собраний, но к концу XII века многие из таких гильдий уже имели собственные впечатляющие помещения, которые назывались местами собраний гильдии, или цехами.

Гильдии сохранили свои благочестивые устремления, сбор пожертвований на благотворительность и на расходы, связанные со смертью одного из членов; многие из них содержали часовню или, по крайней мере, ставили свечи на алтаре в ближайшей церкви. Они строили мосты и дороги, и развитие транспорта, кажется, было в их интересах. Гильдии мастеровых также отвечали за представления, которые назывались чудесами или мистериями и являлись самой важной часть английского театра в дошекспировскую эпоху. Такое слияние религиозной, социальной и экономической власти было характерно для Средневековья.

Таким образом, долгий период процветания городов в XII и XIII веках также был временем, когда особенно развилось чувство городской общности. В некоторых отношениях тем не менее понятие общины было обманчивым, поскольку богатые горожане, считавшиеся «высшим сортом», создали олигархическую власть, собранную в руках небольшого количества семей. В Норвиче 60 % материальных ценностей было сосредоточено в руках 6 % населения. Это были люди, которые выступали присяжными в городских судах и занимали должности в местной администрации. Впрочем, рос общий интерес к поддержанию недавно появившихся привилегий и традиций. В лондонской коммуне, возникшей во время, когда взаимный антагонизм между купцами и мастеровыми был достаточно силен, на собраниях все еще можно было услышать голоса граждан, выкрикивавших «Да! Да!» или «Нет! Нет!».

Это ощущение корпоративной общности подкреплялось верой в то, что города были территориями относительной свободы. Люди, которые собирались в них, были связаны коммерческими соглашениями и не были субъектами трудовой повинности, как крестьяне в деревне. К началу XII века было принято, что если виллан проживет в городе год и один день, то он получает свободу. Сам воздух в городах был другим.

Мы могли бы увидеть деревянные дома и лавки, между которыми были свободные участки, где копались куры и привязывали маленьких лошадей того времени. Многие из этих деревянных домов были двухэтажными, на первом этаже размещался магазин, а на втором — жилые помещения. Постоянные лавки стояли на одних и тех же местах, но шатры могли ставить и убирать через несколько дней. В любом городе было два-три каменных дома, принадлежавшие богатым купцам.

В Честере над утрамбованной землей улиц возвышался деревянный тротуар, который был как бы первым этажом; над ним строились дома, оттуда пешеходы могли заглядывать в витрины. В английских городах повсюду были грязь и отбросы, в которых рылись свиньи и ползали змеи. Бегущие по земле потоки воды зачастую несли отходы производства и экскременты. Не замолкал шум торговли и споров. Все были заняты, всегда заняты, с особой нахрапистостью и раздражительностью, характерными для средневекового периода в Англии.

Насколько судебная реформа была проведена силами королевских советников и каков был вклад в нее самого Генриха II — это хороший вопрос. Говорили, что он провел множество бессонных ночей, обсуждая со своими советниками пункты законов, но все это может быть чистым вымыслом. Несомненно, за время его правления законы в Англии действительно ужесточаются; один из современников Генриха II Уолтер Мэп заметил, что король был «искусным автором новой судебной системы». Например, он потребовал, чтобы королевские суды регулярно приезжали в ширы и принимали на себя ведение дел, что раньше относилось к обязанностям шерифа или суда графства. Шесть групп по три судьи в каждой объезжали от четырех до восьми графств, так что оказывалась охвачена вся страна. Размещались они в Вестминстере, но оттуда до центральной администрации добраться было несложно.

Их деятельность, разумеется, прежде всего служила королевской выгоде при сборе штрафов и других податей; было хорошо известно, что королевские суды любят деньги куда больше, чем справедливость, и король ожидал «подарков» на всех этапах судебной процедуры. Богатый человек, обвиненный в преступлении, предлагал большую сумму «за милость короля». В грубом и жестоком обществе это казалось вполне естественным. Вы платите деньги за визит к врачу. Вы платите деньги за визит к судье. Закон был еще одной формой власти. Он просто стал работать быстрее и эффективнее.

Но такие рациональные действия иногда имели неожиданные последствия. Распространение по всей стране единой королевской судебной системы создало условия для развития общего права. Национальный закон взял верх над местными традициями. Когда закон становится единым, он может в самом деле стать «общим» для всех. Чтобы подчеркнуть эту теорию ius commune (общего права), использовались специальные фразы: так, выражения «как это принято в Англии» или «согласно традициям этой страны» становятся стандартными формулами. Люди могли свести закон к порядку и к утверждению прецедента, он мог систематизироваться и стандартизироваться. Одна из самых важных работ по юриспруденции в истории страны «Трактат о законах и обычаях королевства Английского» (Tractatus de legibus et consuetudinibus regni Angliae) Ранульфа де Гленвиля была написана в царствование Генриха II. Не случайно, что история «правовой памяти» была начата во время правления старшего из выживших сыновей Ричарда I, в 1189 году. Генрих действовал в своих интересах, но его действия больше, чем что-либо еще, развили послушание закону и обеспечили согласованное применение норм права. Он не имел никакого интереса к реформам и никак их не планировал. Король действовал исключительно в частных, эгоистических интересах, и его толкала вперед только сила обстоятельств. Он не имел никакого понятия о том, куда могут завести эти действия, только ожидал того, что они будут приносить ему все больше и больше денег. Так зародилось мощное изящество английских законов. Генрих создал систему, которая работает до сих пор.

Еще один неожиданный результат дала новая судебная процедура. Одной из функций судей было разрешать споры о собственности. Кто-то покушается на чужую землю — такой была одна из самых распространенных проблем в XII веке, когда большие и маленькие лорды постоянно пытались расширять свои владения. Судьи должны были созвать двенадцать местных жителей, которые могли бы дать совет по делу. По поводу происхождения английского суда присяжных все еще идут споры, и некоторые относят его еще к англосаксонскому периоду, но в XII веке мы, по крайней мере, можем наблюдать его систематическое использование. В течение пятидесяти лет жюри стало использоваться и в криминальных делах. Суд присяжных заменил суд поединка или сурового испытания. Стороны, вовлеченные в такие процессы, призывались в суд с помощью исковых заявлений, которые в тот период приняли стандартную форму. Исковое заявление стоило шесть пенсов. Юридическая система страны создавалась выбранными наугад, непредсказуемыми средствами.

Все сошлось воедино. Создание королевского закона, который иначе можно назвать национальным, потребовало появления группы умелых юристов, чтобы толковать и исправлять принципы законодательства. В XI веке профессиональных юристов не было, а судьи являлись попросту слугами короля. В царствование Генриха II такие вакансии закрылись навсегда. К концу XII века «сведущих в вопросах права» обучали в Оксфорде. Вокруг судов в Вестминстере образовались импровизированные «юридические школы». Вскоре появилась группа так называемых людей закона. Они создали профессию, имеющую множество ролей и градаций. Они ели и пили вместе на разных постоялых дворах и в трактирах, которые позже превратились в «Линкольнс-Инн», «Грейс-Инн» и т. д.

Один из парадоксов Средневековья — это существование чрезвычайной жестокости и беспорядка одновременно со стремлением к формальности и иерархии; Англия во многих отношениях была страной беззакония, но также она была и страной сутяг. Люди любили закон так же, как его не уважали; им его все время было недостаточно. Он утешал и успокаивал. Он представлял власть и традицию, пусть даже над ними и насмехались. Закон был словно доносящийся откуда-то голос короля, хотя если бы вы пришли в Вестминстер-Холл в судебный день, вы бы просто погрузились в бормотание голосов:

— Помимо всего прочего, я поражаюсь тому, что вы не понимаете сути дела.

— Суть дела — словно мишень для удара копьем. В нее трудно попасть.

— Не спорьте со мной об этом уложении. Я был одним из тех, кто его создал.

— Это принцип талиона, око за око, зуб за зуб!

— Аристотель мне друг, но истина дороже.

Пол в зале был покрыт охапками душистых трав, чтобы заглушить тяжелый дух множества людей и узников. Судьи носили с собой полотняный шар, пропитанный отварами аниса и ромашки.

Суд королевской скамьи, Суд общих тяжб и Суд казначейства имели собственный судейский состав; особых младших адвокатов называли сержантами, их можно рассматривать как предшественников современных барристеров. Ожидалось, что со временем сержанты сумеют выслужиться в судьи. Профессионализация юриспруденции, таким образом, завершилась. Слушания стали более формальными и начали основываться на прецедентах. Мы даже можем говорить о приверженности букве закона, а не о законности. Судьи носили мантии пурпурного цвета и шапочки из золотого шелка. Сержанты были облачены в просторные одежды с вертикальными полосами темно-красного и синего цветов и круглые белые шелковые шапочки.

Прояснение закона и приведение его к стандарту означало, что само общество также приняло более определенную форму. Одна из новых процедур получила название mort d’ancestor («смерть предка») и позволяла любому свободному человеку заявить права на свое наследство. В частности, свободные арендаторы не могли быть изгнаны с земли своим лордом. Но некоторым людям было запрещено обращаться в королевские суды. Те, кто был не свободен, вилланы, которые жили на земле в обмен на трудовую повинность на полях своего господина, были исключены из системы королевского правосудия. Чтобы отстоять свои права, они должны были обращаться в более мелкие местные суды. Другими словами, они по-прежнему зависели исключительно от милости своих господ.

В законах было закреплено, что «графы, бароны и свободные арендаторы могут законным образом… продавать своих сервов [rusticos], как быков и коров». Несвободные люди определялись как те, кто «вечером не знают, какую работу будут выполнять утром. Хозяева могут заковать их в оковы или забить в колодки, заключить в тюрьму, избить и выпороть в зависимости от своей воли, сохраняя их жизнь и конечности». Здесь речь идет о крайних случаях, а на практике традиции хранили многие права этих rusticos. Также лорд должен был доказать, что человек является несвободным, как сказал один юрист того времени: «Вначале вы должны подстрелить оленя, а уж потом сдирать с него шкуру».

Контраст между свободным человеком и вилланом стал единственным важным социальным разделением в стране, он лежал в основе уже существующей изысканной и сложной иерархии ролей и функций. Он был включен в сюжеты рыцарских романов, где все герои делились на vilain (вилланов) и courtois (благородных). Суть титула рыцаря также изменилась, теперь он скорее подчеркивал владение какой-либо собственностью, а не военные заслуги и готовность к королевской службе. Постепенно рыцари адаптировались к новой роли. Они стали выполнять функции скорее в местном обществе, а не в масштабах всей страны, со временем превратившись в «джентри»[29] — слово, впервые использованное Батской ткачихой (женой из Бата) в «Кентерберийских рассказах» (The Canterbury Tales). «Дворянка» появилась к 1230 году, а «дворянин» — сорока пятью годами позже. Так что теперь у нас есть высказывание Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?»[30] Так постепенно создавалась классовая система Англии, основанная на собственности.

Те, кто жил в городах, по определению были свободны, и, таким образом, разница между свободной городской жизнью и несвободной деревней становилась все более заметной. Вполне можно сказать, что миф о некультурном деревенском оборванце, противопоставленном лощеному городскому жителю, который так часто появлялся у памфлетистов Елизаветинской эпохи и драматургов периода Реставрации, зародился именно в то время.

Конфликт между Томасом Бекетом и Генрихом II длился шесть лет, причем посредниками в нем выступали различные заинтересованные стороны, в том числе и сам папа. Дважды противники встречались во Франции, но их встречи вылились в жестокое противостояние. Казалось, самомнение и гонор обоих мужчин так велики и чувствительны, что не дают им возможности ни для какого компромисса. Но в конце весны 1170 года король устроил коронацию своего сына Генриха, которую провел архиепископ Йоркский в Вестминстерском аббатстве. Генрих Молодой Король был коронован как номинальный король при жизни своего отца для обеспечения безопасности династического наследования.

Коронация стала серьезным ударом против Бекета. Два аббатства Англии — Йорк и Кентербери — всегда боролись за уважение, власть и владения. Признанным правом архиепископа Кентерберийского было короновать монархов и принцев, но король лишил Бекета этой привилегии. В ту эпоху особое значение статуса и прецедента не могло быть переоценено: именно на них стоял мир. Генрих заявил, что принц может быть коронован еще раз архиепископом Кентерберийским, если тот вернется в Англию. Бекет так был озабочен защитой привилегий своего титула, что убедил себя принять предложение. На французской земле состоялась третья встреча Генриха и Бекета. На ней были оговорены условия соглашения. 1 декабря 1170 года архиепископ вернулся в Англию.

Говорили, что, когда Бекет сошел на берег в Сануидже, встретили его враждебно. Также сообщалось, что вскоре он пересек Англию верхом, в сопровождении отряда рыцарей. Подтвердить или опровергнуть эти истории не представляется возможным. Лишь об одном событии можно говорить с уверенностью. Перед тем как отправиться в плавание через Ла-Манш, Бекет отлучил от церкви архиепископа Йоркского и других епископов, присутствовавших на коронации восемь месяцев назад.

Существовала латинская пословица «Ira principis mors est», что означает: «Гнев короля — это смерть». Бекету предстояло доказать справедливость этого изречения. Когда новости об отлучении от церкви дошли до Генриха, ему сказали, что не будет ему ни места, ни покоя в Англии, пока архиепископ жив. То, как театрально и злопамятно Бекет обошелся с архиепископом Йоркским, казалось, подтверждает это. Бекет был человеком, который лопался от гордости и ощущения собственной правоты.

Возможно, король никогда и не говорил тех слов, которые ему приписывают: «Неужели нет никого, кто освободил бы меня от этого мятежного попа?» Но смысл высказывания Генриха они передают достаточно точно. Четыре рыцаря поймали короля на слове. Оставив двор Генриха на севере Франции, они каждый разной дорогой отправились к Ла-Маншу. Заранее договорившись, дворяне встретились в замке Солтвуд в графстве Кент, неподалеку от Кентербери. Оттуда они поскакали в собор.

Бекет занимался делами во внутренних помещениях, и, когда рыцари вошли, он спокойно поздоровался с ними. Их намерения тем не менее не были ясны, возможно, даже им самим. Есть признаки того, что они хотели арестовать архиепископа или заставить его снова покинуть страну. Но по ходу дела их одолел гнев. Они начали оскорблять Бекета и угрожать ему; он спорил с ними и не испугался их враждебного поведения. Он прошел в собор, чтобы послушать вечерню. Монахи хотели запереть двери, но архиепископ им этого не позволил. Один из монахов, который был с ним в этот момент, Вильгельм Фицстефен, рассказывал, что Бекет мог бежать в любой момент. Вокруг него были темные коридоры и продуваемые всеми ветрами каменные лестницы; он мог спрятаться в крипте. Но архиепископ стоял в церкви и готовился к службе.

Четверо рыцарей распахнули дверь и ворвались вслед за ним с оружием в руках. Один из них плашмя ударил Бекета мечом по плечу, крикнув: «Попался! Теперь ты мертв!» Они попытались вытащить его из собора, но он сопротивлялся. Архиепископ был ранен в голову и упал на колени. Еще один удар снес ему верхнюю часть черепа. Убийцы добили Бекета там, где он лежал.

В смерти Бекет воистину восторжествовал. Лидеры христианского мира искренне ужаснулись убийством архиепископа в его соборе; с этим могло сравниться только убийство самого папы. Король знал, что теперь весь мир будет злословить по его поводу. Он удалился в свои покои и три дня отказывался от еды и питья. В свою очередь, враги обдумывали достойную месть. Король Франции Людовик VII заявил, что «человек, применивший насилие к своей матери [Церкви], восстает против всего человечества… Такая беспрецедентная жестокость требует беспрецедентного воздаяния. Пусть меч святого Петра отомстит за мученика из Кентербери». Бекет уже был увенчан венцом великомученика, хотя канонизировали его только через три года.

Очень быстро вокруг места убийства вырос некий культ. Сразу же после смерти архиепископа некоторые его домашние и, возможно, даже какие-то люди из Кентербери поспешили в собор, они отрывали кусочки своей одежды и обмакивали их в кровь Бекета. Этой жидкостью они смазывали себе глаза. Рассказывали, что другие люди приносили сосуды, чтобы наполнить их кровью, сочащейся из мертвого тела. Такой была осязательная и подсознательная сторона средневековой набожности. Позже монахи из Кентербери организовали успешную торговлю «водой Бекета», в которой находилась капля его крови. Маленькие сосуды из оловянного сплава производились в больших количествах, каждый из них снабжался надписью на латинском: «Вся слабость и вся боль уйдут, исцеленный будет пить и есть, а зло и смерть исчезнут». Если такого чудесного исцеления не происходило, то все тут же соглашались, что этому страдающему мужчине или мучающейся женщине не хватает благочестия. После того как была воздвигнута усыпальница Бекета, к ней в больших количествах начали приходить паломники. «Кентерберийские рассказы» Чосера посвящены как раз им.

Одним из таких паломников был сам король. Летом 1174 года Генрих, которого тревожили враги, наступающие из Шотландии и из Фландрии, совершил официальное и ритуальное покаяние в смерти Бекета. За милю от Кентербери он спешился и снял свои шелковые одежды; затем король босым прошел весь путь до собора, в кровь сбив себе ноги. Войдя в церковь, он, рыдая, простерся перед алтарем. Колокола собора звонили, собирая на этот спектакль, изображающий акт покаяния, как можно больше зрителей. Короля проводили в усыпальницу, где он разорвал на себе рубаху. Собравшиеся епископы «наказали» его тело несколькими ударами хлыста, без сомнения, они не были жестоки к своему великому лорду. Остаток дня и ночь король провел в страстных молитвах, не принимая ни еды, ни питья. Закончил он свой пост, выпив немного воды, освященной кровью Бекета. Король был очищен. Результат последовал незамедлительно, и он был почти что чудом: его шотландские враги потерпели поражение.

За возвращение папской милости Генриху пришлось заплатить немалую цену. Его заставили принять положение о том, что все дела священнослужителей будут разбирать только в церковном суде. Так был установлен обычай, известный как «привилегия духовного звания», который постепенно превратился в привилегию грамотности: любой человек, который мог прочитать короткий отрывок из Библии — обычно начало пятьдесят первого псалма, «стих спасительный», — получал помилование и избегал смертной казни.

Возможно, Господь благословил Генриха на битву против врагов, но он проклял короля в отношении его детей. Оставшиеся годы царствования Генриха прошли в сражениях с его четырьмя сыновьями, которые, как и их анжуйские предки, отличались свирепостью и жестокостью. Теоретически Генрих разделил свою империю. Его старший сын Генрих должен был унаследовать Англию вместе с Анжу и Нормандией; второй сын Ричард получил герцогство Аквитанское. Третий сын Джеффри с помощью брака стал герцогом Бретонским. Младший сын Иоанн не получил ничего, отсюда и возникло его прозвище Иоанн Безземельный.

Это была очень вздорная семья, неурядицы которой дали бы богатую пищу для творчества Шекспира. Пьеса об этих противоборствующих принцах перещеголяла бы самого «Короля Лира». Братьев объединяло только одно — каждый преследовал исключительно свои интересы; эгоизм был у них в крови. Они заботились только о своем гоноре и о своей власти; они сражались друг с другом на всех прилегающих территориях, они строили замки на земле друг друга, и они не давали королю примирить их.

В своего рода приступе династического безумия двое старших сыновей подняли восстание против своего отца при поддержке матери, которая из тех же практических соображений пошла против мужа. Когда король вошел в Лимож, главный город молодого Генриха, его встретил град стрел. Тем не менее армия короля взяла верх, и в страхе перед ним принц бежал из города. Он скитался по своим владениям, получая очень мало поддержки, и в этих странствиях подхватил дизентерию. Генриху не хватало решительности и умений его отца, по тем временам он считался идеальным принцем, обходительным и любезным, но король, который из него бы получился, мог и разочаровать. Казалось, он вполне годен для того, чтобы быть правителем, но только так никогда им и не стал. Летом 1183 года Генрих Молодой Король умер, так и не помирившись с отцом, ставшим его врагом.

Но оставалось еще трое братьев. Предполагалось, что Ричард, который теперь стал старшим, займет место Генриха. Взамен король потребовал, чтобы свои права на Аквитанию Ричард передал принцу Иоанну. Ричард, основываясь на принципах права от рождения, отказался это сделать. Он покинул двор и вернулся в Аквитанию. Король посоветовал Иоанну набрать армию и выступить против старшего брата. Но у Иоанна собственной армии не было, и он вошел в союз с еще одним братом, Джеффри, который командовал большой армией наемников в Бретани. Двое младших сыновей вместе выступили против старшего брата. Достигли они очень немногого, если не считать нескольких хвастливых побед в схватках, а вот Ричард в ответ завоевал Бретань.

Генриху II казалось, что его империя стала государством, где царит беспорядок, и что она может пасть под сокрушительным воздействием междоусобных войн. Он призвал трех своих сыновей в Англию. Здесь было решено, что Иоанн должен стать королем Ирландии, что отменяет его притязания на Аквитанию. Ричард вернулся в свое герцогство. Но он не остановился на этом очевидном успехе. Кажется, теперь король решил изменить порядок наследования и передать Англию и Нормандию Джеффри; англо-нормандские территории хорошо подходили к феодальному владению Джеффри — Бретани. Это было очень тщательное разделение земель, но вскоре оно было уничтожено. Джеффри был убит во время поединка на турнире в Париже.

Теперь братьев осталось двое: Ричард и Иоанн, которых романтичные историки XIX века назвали Ричардом Львиное Сердце и Иоанном Зловещим Королем. На самом деле они мало чем отличались, оба были жадными и высокомерными, и в Английском королевстве их интересовало только одно — возможность обогатиться. Генрих пять лет держал своих сыновей в неведении, отказываясь сообщить имя наследника, но, так как он старел, решение проблемы становилось все более неотложным. В 1188 году Ричард, к разочарованию его отца, согласился передать свое герцогство под юрисдикцию французской короны.

На последовавшем за этим решением обсуждении, где участвовали все заинтересованные стороны — Ричард, король Англии и король Франции, — снова был поднят вопрос о порядке наследования. Ричард потребовал от отца заверений в том, что тот назовет его своим наследником. Генрих отказался. «Тогда, — сказал Ричард, — я могу сделать только то, что ранее казалось немыслимым». Он снял с себя меч и, преклонив колени, принес королю Франции вассальную присягу за Нормандию и Аквитанию. Другими словами, он отказался от претензий своего отца на большую часть Анжуйской империи. Отец и сын разошлись в разных направлениях.

По прошествии времени кажется, что Генрих вряд ли бы лишил своего старшего сына трона: это полностью шло вразрез со средневековым принципом правильного наследования. Но, разумеется, Ричард ни в чем не мог быть уверен. Он довел дело до открытого военного противостояния с отцом, сражаясь среди городов и замков Северной Франции. Лето 1189 года было жарким, а английский король был нездоров. Поднятая им самим волна обернулась против него. Кому теперь хотелось защищать старого короля Англии в войне против молодого принца и короля Франции?

Генриху пришлось пойти на условия противника. Он дал обещание, что Ричард будет его наследником. Когда отец, согласно ритуалу, целовал своего сына, он, по словам Ричарда, прошептал ему на ухо: «Пусть Господь хранит меня, пока я тебе не отомщу». Но старый король уже умирал. Его перенесли в носилках в Шинон в долине Луары, где он попросил зачитать список людей, уже присягнувших на верность его сыну. Первым в нем значился Иоанн. Генрих отвернулся к стене и больше не слушал. Последним из того, что он сказал, очевидно, были слова: «Позор, позор поверженному королю!» Но моралисты часто искажают предсмертные фразы. Тело Генриха II похоронено в аббатстве Фонтевро.

Если Генрих вообще остался в памяти потомков, то только благодаря связи с Томасом Бекетом. Но гораздо большего нашего внимания заслуживает его вклад в национальную систему судопроизводства и создание общего права. Возможно, проводя эти изменения, он больше руководствовался своей выгодой, чем политическими соображениями, но происхождение самых важных юридических институтов делает обвинение несостоятельным. Все вокруг запутанно и неясно. Написание истории — это часто еще один способ дать определение хаосу.

14

Потерянная деревня

Заброшенная деревня Уаррам-Перси находится на склоне долины, на краю Йоркширской пустоши. Церковь Святого Мартина в ней лежит в руинах; земляные валы обозначают места, где находилось жилье. Они представляют собой прямоугольные насыпи, где когда-то стояли дома. Песок виднеется сквозь траву там, где когда-то были тропинки и дороги. Остатки дома помещика и длинного дома до сих пор стоят рядом с остовами более маленьких домов из известняка. Большая часть каменных сооружений ушла под землю и оказалась покрыта травой и сорняками. Жизнь деревни прервалась, но остались следы ее существования, которые пережили сотни лет.

В Англии более 3000 заброшенных деревень — молчаливое доказательство общественной жизни в прошлом. Старый крест с рыночной площади стоит среди деревьев в парке Степлфорд в Лестершире, сам рынок и деревня давно исчезли. Ряд лютиков, пробивающихся из влажной почвы около стены, указывает на забытую межу. Обитатели этих деревень покидали свои дома по многим причинам. Огонь, голод и болезни в течение многих веков делали свою работу; постепенное уменьшение населения сказалось на деревнях. Некоторые из них исчезли, чтобы освободить место для пастбищ, и лорд насильно выселил их жителей с земли. Так, в деревне Торпа в Норфолке 100 человек «покинули свои дома рыдая, стали бездомными и безработными и в конце концов умерли в бедности, так закончив свои дни». Цистерцианские монахи много знали о таких методах выселения.

Раскопки Уаррам-Перси, продолжавшиеся больше пятидесяти лет, открыли доказательства того, что стены и части стен постепенно перестраивались. Схема поселка, по всей видимости, была закреплена еще в X веке: отдельные дома выстраивались в ряды вдоль двух главных улиц. Дом помещика был построен в то же время, а второй помещичий дом появился тремя веками позже. В этом втором доме были большой зал, голубятня и амбар. В течение всего периода прилегающие земли засеивались пшеницей и ячменем, на них пасли овец и коров, а также выращивали лен и коноплю.

Некоторые из самых первых домов были длинными, их размеры составляли примерно 4,5 на 15 метров, в одном конце обитали животные, а в другом — люди. В этих длинных домах жили в тот же период, что и в простых двухкомнатных коттеджах; возможный размер зависел от состоятельности каждого владельца. Вначале коттеджи строили из бревен, но в конце XIII века дерево заменил камень. Постоянно что-то строилось и перестраивалось, поэтому казалось, что деревня дышит и двигается. У коттеджей были «задние садики», которые выходили на «заднюю тропу», отделяющую ферму от обрабатываемой земли. В деревне были две мельничные запруды и треугольный пустырь, заросший травой. На нем находились два загона для скота. Один из этих круглых загонов мог использоваться как арена для петушиных состязаний или боя быков.

Этот полностью средневековый пейзаж насквозь обманчив. Поскольку расположение деревни обуславливалось наличием в непосредственной близости шести родников, понятно, что эта территория манила к себе и более ранних английских поселенцев. С помощью полевой археологии в двух шагах от деревни было найдено место мезолитического поселения, а также доказательства расчистки лесов в эпоху неолита и в бронзовом веке. Наличие каменных топоров и кремней позволяет предположить, что люди постоянно обитали на этой территории. В лощине к югу от церкви был обнаружен постепенно повышающийся уровень земли или маленькая насыпь, которая делалась с неолита до позднего Средневековья. Около церкви Святого Мартина на естественном возвышении нашли остатки крупного захоронения железного века. Это место всегда было священным. Под первым домом помещика обнаружили признаки существования строения римской эпохи. В деревне под более поздними культурными слоями остались заметные следы трех римско-британских ферм, которые соединяли дороги. Также сохранились остатки трех зданий в саксонском стиле VI века.

Таким образом, преемственность обитания людей в Уаррам-Перси можно проследить на протяжении многих тысяч лет, с того времени, когда первые кочевники вставали в этом месте лагерем. В самом деле, похоже на то, что даже сама форма деревни определяется расположением полей доисторической эпохи. Жизнь деревни продолжалась, пока не возникла нужда в новых пастбищах или не вмешалась болезнь Население Уаррам-Перси начало уменьшаться в XV веке, полностью она опустела в начале XVI века.

Уаррам-Перси — это не единичный пример. Просто так случилось, что это единственная деревня в Англии, которая была так тщательно исследована. Можно предполагать — хотя это и не доказано, — что многие английские деревни имеют доисторическое происхождение. Никто не проводит раскопки, чтобы найти их корни, поскольку на этой земле по-прежнему живут. История самых старых поселений в стране похоронена в безмолвной земле.

15

Великая хартия

О короле Ричарде I говорили, что он заботился только о той славе, которую мог добыть своим мечом, и был счастлив только тогда, когда королевский меч был обагрен кровью врагов. У него была львиная ярость, а не львиное сердце. Еще в юности на его долю выпало достаточно сражений; как мы увидим, часто его противниками становились члены собственной семьи.

Хотя Ричард родился осенью 1157 года в Оксфорде, он во многом был связан с Францией. Как герцог Аквитанский, он управлял большой территорией, которую по богатству и престижу можно было сравнить с Англией; он владел не каким-то придатком Анжуйской империи, а буквально ее центром. Тем не менее во Франции он был всего лишь герцогом, а в Англии — королем. Это все меняло. У него не было никакого интереса к самой стране, она его нимало не беспокоила; он просто хотел быть сувереном по божественному праву. На своей коронации осенью 1189 года Ричард стоял в одних штанах с голой грудью, и архиепископ Кентерберийский помазал освященным елеем его грудь, голову и ладони. Это был знак священного королевского сана. Потом Ричард надел церемониальные одежды и был коронован. Обычно архиепископ брал корону и возлагал ее на голову короля. Ричард опередил его движение и сам протянул корону священнику. Это был очень характерный для него самонадеянный жест. Конечно, Ричард выглядел соответственно своему положению. Он был высокий — около 190 сантиметров ростом, в XII веке такой рост делал его практически гигантом, у него были сильные руки и ноги и пронзительные синие глаза.

Порицания Ричарда за страсть к войне можно было бы в лучшем случае считать давно устаревшими. Короли должны были сражаться, воинственный правитель считался хорошим правителем. Если Господь был милостив к монарху, он посылал ему успех в битве. Война была одной из главных привилегий или обязанностей владыки, поскольку этим временам она свойственна. Двое наименее воинственных королей средневековой Англии — Ричард II и Генрих VI — очень часто считаются неудачниками; оба они были свергнуты с престола и убиты. Поэтому военная доблесть была чрезвычайно важна.

Один из ключей к пониманию не слишком сложного характера Ричарда лежит в рыцарском кодексе чести и прилагающемся к нему понятии куртуазной любви. На определенном уровне рыцарство можно понять как установленный порядок, при котором законы чести ставятся выше законов справедливости и правосудия. Так, в бою рыцари щадили жизни других рыцарей и относились к ним с уважением, но без всякой задней мысли убивали и насиловали детей и женщин из простого народа. Хитроумные законы войны управляли и осадами городов. Культ рыцарства был столь же мало связан с настоящей войной, как и схоластическая теология была слабо связана с ежедневной службой в приходской церкви.

Ричарду нравилось участвовать в турнирах. Турниры тогда еще не были тщательно отрежиссированными представлениями, как в XV веке; это были настоящие бои, происходившие на большом участке земли между тренированными отрядами рыцарей. Они были очень близки к настоящей битве, если не считать одного условия: упавший с лошади рыцарь удалялся с поля и должен был отдать свое оружие и коня противнику. Турниры были так опасны и пагубны (рыцари часто получали серьезные увечья, некоторые гибли), что Генрих II даже запретил их в Англии. Но в Аквитании они оставались очень популярными.

В этом французском регионе также процветал культ куртуазной любви — влечения, которое прославляли трубадуры Прованса и Аквитании, в песнях и балладах воспевавшие любовь женщины как источник силы и наслаждения. Рыцарь сражался за свою даму; любовь к ней делала его сильнее и храбрее. Любовь была скорее поклонением, а не жаждой обладания. Как и платонические чувства, которые обычно испытывал мужчина к мужчине в более древних культурах, эта любовь была тенью или отзвуком небесной гармонии. Теоретически рыцарь считался целомудренным и благочестивым, его образцом стал сэр Галахад. Два принципа рыцарства и куртуазной любви в жизни часто оказывались достаточно далеки от реального опыта, но оба они представляли собой благочестивую попытку вписать войну и супружескую измену в контекст божественного мира. Все это прямо повлияло на самоощущение Ричарда I и его королевское величие. В то время считалось, что он владеет мечом короля Артура Экскалибуром. И нельзя забывать, что «Смерть Артура» (Le Morte d’Arthur) Томаса Мэлори была переводом французских рыцарских романов.

Едва только корона была возложена на голову молодого короля, как он начал готовиться к Крестовому походу против Саладина и взятию Иерусалима. Крестовые походы очень соответствовали духу рыцарства, поскольку преследовали религиозные цели. От рыцарей-крестоносцев ожидалось, что они будут готовиться к походу с помощью ночных бдений, постов и молитв. Члены Армии Христовой считались паломниками в той же степени, как и солдатами. Вырос культ воинственных святых, таких как Георгий Победоносец и святой Мартин, члены рыцарских орденов — тамплиеры и госпитальеры — совмещали функции монаха и рыцаря. Для Ричарда Третий крестовый поход состоялся в самое удобное время. Святой город пал за два года до его коронации, и Ричард немедленно «принял крест». Теперь ему оставалось только отправиться вместе с этим крестом в бой. Ричард был единственным английским королем, который когда-либо становился крестоносцем.

Для Крестового похода были нужны деньги. После коронации Ричард провел в Англии три месяца, и за этот короткий период попытался распродать все, чем владел: земли, дворянство, епископства, замки, города и должности при дворе. Он говорил, что продал бы даже Лондон, если бы нашел на него покупателя. Страна для него была всего лишь машиной для производства денег. Ричард опустошил отцовскую сокровищницу, он выколотил кредиты, он повысил налоги. Дань, которой новый король обложил свое королевство, сыграла не последнюю роль в восстании, закончившемся появлением Великой хартии вольностей. Английская знать возражала не просто против правления короля Иоанна, она восстала против самой идеи иметь на троне Анжуйскую династию, при которой, с ростом сильного центрального управления, их дела шли все хуже.

Крестовый поход Ричарда I напрямую не отразился на истории Англии, если только не считать того, как от этого похода пострадали финансы страны. В непростом путешествии по Святой земле Ричард показал себя прекрасным солдатом и компетентным управленцем. Он сумел доставить свой флот и армию на восточное побережье Средиземного моря, при этом захватив ценную добычу — остров Кипр; он пообещал лидеру Кипра, что не закует его в железо. И, как это подобает рыцарю, король свое слово сдержал: для того чтобы заковать этого неудачника, Ричард приказал сделать серебряные цепи. Куда важнее то, что он сумел выстоять против Саладина — самого изобретательного и способного военного лидера своей эпохи. О его злой воле говорит тот факт, что он приказал обезглавить все 3000 пленных, захваченных в Акре. Среди своих людей король поддерживал дисциплину, если не сказать — восхищение собой. Усама ибн Мункыз, сирийский аристократ и воин XII века, описывал европейских крестоносцев как животных, обладающих только смелостью и умением сражаться, но больше ничем. Возможно, это описание подходило и английскому королю.

Один из хронистов этого похода отмечает, что Ричарда стали называть львом, потому что он никогда не прощал оскорблений. Он быстро гневался и мог быть свирепым, как зверь. Если судить монархов только по их военным успехам, Ричарда можно назвать одним из величайших королей Англии. Он не смог взять Иерусалим, но легенды о походе Ричарда в Святую землю жили еще очень долго после его смерти. Говорили, что еще сотни лет турецкие матери утихомиривали своих расшалившихся детишек, грозя, что придет «малик Рик» или «король Ричард».

Когда Ричард не шел во главе своего войска, он был не так удачлив. Возвращаясь в начале зимы из Крестового похода, он обнаружил, что морские пути заблокированы. Тогда он решил двигаться по суше, через территории соперников и врагов, притворившись паломником. Понятно, что его появления ждали с нетерпением или его выследили. В конце 1192 года Ричард был арестован людьми австрийского герцога Леопольда V.

Английский король был желанным трофеем. Его заточили в замке на скалистом берегу Дуная; Ричард томился там, пока правители Европы решали его судьбу. Герцог Австрии продал короля своему господину Генриху VI, германскому королю, в то время как французский король Филипп II Август старался извлечь для себя как можно больше выгоды из сложившейся ситуации. Он призвал брата Ричарда Иоанна к французскому двору. Они пришли к соглашению. Иоанн принес клятву верности французскому королю, а в обмен Филипп пообещал поддержать узурпацию трона Иоанном. Иоанн вернулся в Англию и объявил, что его брат мертв. Никто ему не поверил.

Иоанну пришлось защищаться. Священники, которых Ричард оставил у власти, в особенности епископ Солсберийский, подняли армию и заперли его на территории между двух его самых больших замков. Епископы прекрасно понимали, каким влиянием обладают. Потом пришла новость о том, что германский император готов освободить английского короля за 70 000 марок. Позже эта сумма выросла до 150 000. Король не был мертв, он явился, чтобы потребовать со своих подданных огромные деньги. Чтобы выплатить за него выкуп, власти подняли налоги с любого дохода и любой собственности до 25 %, из церквей изымали золото и драгоценности, а также был конфискован годовой доход цистерцианцев от продажи шерсти. Страну и вправду ободрали как липку.

Филипп Август и Иоанн предложили Генриху VI большую сумму только за то, чтобы он и дальше держал Ричарда в заключении, но после долгих торгов предложение было отклонено. Это не остановило Иоанна, который искал, как бы продлить пребывание своего брата в тюрьме. В феврале 1194 года, после того как выкуп германскому императору был уплачен, Ричарда освободили. Король Франции послал Иоанну сообщение: «Будь осторожен. Дьявол на свободе». Через месяц после своего освобождения дьявол прибыл в Сануидж. Говорили, что местный лорд, завладевший замком в пользу Иоанна, умер от ужаса, услышав эту новость. Для того времени было характерно, что горстка людей, большинство из которых состояло друг с другом в родстве, управляла судьбами многих стран. Семейный феодализм мог стоить тысячи жизней.

Ричард не слишком тревожился из-за восстания своего брата. Говорили, что, когда король, еще будучи в заточении, узнал эту новость, он сказал: «Иоанн — не тот человек, который может завоевать страну, если в ней есть кто-то, способный сопротивляться его попытке». В этом Ричард оказался прав. И после своего возвращения он показал себя потрясающе великодушным по отношению к своему брату. Иоанн оставался в Нормандии, боясь возвращаться в Англию, а когда король сам переплыл Ла-Манш, Иоанн со слезами на глазах выразил ему свое почтение. «Ты еще ребенок, — сказал Ричард. — Ты попал в плохую компанию». Он прекрасно знал, что Иоанн может и сам в один прекрасный день узурпировать трон, и не хотел отдалять его от себя. В любом случае король принял меры предосторожности и объявил своим наследником племянника Артура Бретонского (сына его брата Джеффри, убитого на парижском турнире), но кто, как не он сам, мог знать, куда заводят превратности судьбы? Отправляясь на Святую землю, Ричард женился, но детей у него не было. Многие предполагают, правда без всяких на то оснований, что, как и многие мужественные герои, король Англии был гомосексуалом.

После своего возвращения из тюрьмы Ричард провел торжественный ритуал возложения короны в соборе Винчестера. Это был способ продемонстрировать подданным неувядающее величие его власти. В Англии Ричард надолго не задержался. Менее чем через два месяца он пересек Ла-Манш, чтобы потребовать у короля Франции те территории Нормандии, которые тот завоевал, и чтобы сбить спесь с некоторых воинственных сеньоров Аквитании. Его пребывание в тюрьме, откуда он мог и не выйти живым, вызвало бунты. Следующие пять лет Ричард оставался во Франции, сжигая города и захватывая замки, подчиняя себе земли огнем и мечом. От английских подданных ему требовались только деньги и люди, и эти требования были непомерны; по словам современника, вся страна, от моря до моря, была повергнута в нищету.

В последнее лето его жизни к королю приехал Хью, епископ Линкольнский, который прибыл в великолепный замок Шато-Гайар в Нормандии и испросил аудиенции. Он хотел вымолить возвращение конфискованных поместий на территории своей епархии. Хью обнаружил Ричарда в церкви, слушающим мессу, сидя на королевском троне, с каждой стороны которого стояли епископы Дарема и Или. Хью поприветствовал короля, но Ричард отвернулся.

— Ваше величество, поцелуйте меня, — сказал Хью.

Ричард по-прежнему смотрел в сторону. Тогда епископ схватил его за край одежды.

— Вы должны мне поцелуй, — сказал он, — потому что я проделал долгий путь, чтобы увидеть вас.

— Вы не заслуживаете моего поцелуя, — ответил король.

Епископ потянул короля за плащ:

— У меня есть все права на один поцелуй. Так целуйте же меня!

Тогда Ричард с улыбкой сдался. Позже он сказал: «Если бы другие епископы были как он, то никакой король или другой правитель не решился бы выступить против них».

Из-за чрезмерных поборов со стороны короля произошли и другие события, свидетельствующие о нетерпении и потрясении народа. Жители Лондона считали, что с ними обходятся несправедливо и просто губят их налогами, и обратились с жалобой к Вильяму Фиц-Осберту (Длиннобородому). Он носил длинные волосы и бороду по моде своих саксонских предков. Он выступил «защитником народа» и у креста святого Павла заявил, что богатые должны нести бремя военных расходов на своих плечах. Говорят, что его поддержали 52 000 лондонцев, но власти города начали за ним охоту. Вильям убил офицера, которого послали его арестовать, и нашел убежище в церкви Сент-Мэри-ле-Боу, откуда его заставило выйти через четыре дня ниспосланное свыше пламя. Ему нанес удар сын офицера, которого убил Фиц-Осберт, Вильям был ранен, и его арестовали, привязали к хвосту лошади и притащили на виселицу в Тайберне. Сторонники объявили Фиц-Осберта мучеником, а цепь, которой его сковали перед повешением, стала источником чудесных исцелений. Сама виселица была священной, и так много было людей, которые хотели набрать залитой кровью земли, что на месте, где умер Вильям Длиннобородый, возникла большая яма.

Ричард I никогда больше не вернулся на землю, которую не любил, но которой правил. Он умер от опасных ран, полученных в сражении при Лиможе, и на смертном одре потребовал, чтобы его сердце хранилось в соборе Руана, а тело было положено в могилу его отца в церкви аббатства Фонтевро. Так что Англии ничего не досталось.

Итак, остался только один из братьев. Иоанн, младший из сыновей Генриха II, был еще жив. Он является одним из самых интересных королей в английской истории, прежде всего из-за своей неприятной репутации. Он соперничает с Ричардом III за звание самого злобного короля Англии. На самом деле Иоанн и Ричард были не более порочными и хитрыми, чем большинство других прославленных правителей; возможно, им просто не повезло с хронистами, которые решили писать о них. Оба монастырских хрониста царствования Иоанна — Роджер Вендоверский и Матфей Парижский — были одинаково враждебны к нему. Шекспир, конечно, больше других приложил руку к тому, чтобы очернить образ Иоанна перед потомками своей очень драматичной, но чрезвычайно преувеличенной версией событий. Входит король Иоанн, сцену заливает огонь.

Молодость Иоанна уже промелькнула, омраченная предательствами отца и братьев. Тем не менее он все еще оставался Плантагенеом, и священная кровь этого семейства имела значение. Генрих II назначил его правителем Ирландии, но Иоанн показал себя неспособным к этой должности: его юношеская гордость и глупость заставили лидеров этой страны отвернуться от него. Ему вручали поместья и замки по всей Анжуйской империи, и он отвечал за управление шестью английскими графствами, которые платили налоги напрямую в его казну. В отсутствие Ричарда I Иоанн создал в Англии и Нормандии собственный двор, где бывали самые хитрые и амбициозные магнаты. Он был восходящим солнцем, но не единственным кандидатом на престол.

Как мы уже видели, Ричард I назвал Артура Бретонского своим наследником, и племянник двенадцати лет от роду действительно угрожал Иоанну. Бароны Анжу, еще одной части Анжуйской империи, уже поддержали мальчика. Аквитания колебалась. Английские и нормандские магнаты, осторожные и подозрительные, поддержали Иоанна. Хотя его нельзя было считать англичанином, он, по крайней мере, больше принадлежал Англии, чем Артур Бретонский. Услышав о смерти брата, Иоанн поспешил в Нормандию, где в соборе Руана был объявлен герцогом Нормандским; потом он отплыл в Англию, где весной 1199 года был коронован в Вестминстерском аббатстве. Ему потребовался всего месяц, чтобы взять власть в свои руки.

Он был сантиметров на тридцать ниже Ричарда и, наверное, страдал от постоянных сравнений с отцом и братом. Конечно, он вырос при дворе, в атмосфере более чем злобного соперничества и подозрений, в семье, где брат восставал против брата, а сыновья боролись против отца. Ничего удивительного, что Иоанн производил впечатление опасливого и недоверчивого короля. Ходил он всегда с оружием и охраной.

Он не был обделен чувством юмора, хотя довольно странного рода. Когда король и его лошадь провалились в болото около замка Алник в Нортумберленде, он потребовал соответствующего наказания для жителей города, которые не содержали дорогу в порядке. Иоанн приказал, чтобы каждый новый горожанин в день святого Марка пробирался через это болото пешком. Традиция все еще соблюдалась в начале XIX века. Когда папа наложил на Англию интердикт[31], король приказал держать любовниц всех священников в заключении, пока любовники не выкупят их. Это было чрезвычайно интересное наказание. Есть и еще одно занимательное свидетельство о царствовании Иоанна. Среди свитков пергамента, которые создавались в беспрецедентных количествах, есть один, где говорится, что «жена Хью де Невилла дает его величеству королю две сотни цыплят, за что может провести одну ночь в постели своего мужа». Точный смысл этой записки не совсем ясен, но она может означать, что леди была одной из королевских любовниц и попросила разрешения на время вернуться в супружескую постель. Эти три примера показывают ту сторону средневековой жизни, где соседствовали смех и жестокость.

Король Иоанн, как и его предки — Плантагенеты, был способен на вспышки гнева. Когда какие-то монахи из Фэйвершэма заперлись в своей церкви, чтобы не дать королю поставить над ними выбранного им настоятеля, он приказал сжечь весь монастырь; никто не поспешил выполнить приказ, и Иоанн смягчился. Короли и королевы всегда имеют дурной нрав — это побочный эффект их власти.

Проявления жестокости и безжалостности хорошо заметны в первые годы правления Иоанна. Артур Бретонский бежал ко двору короля Франции, чтобы защитить себя от далеко не отеческих намерений своего дядюшки. В 1202 году Иоанн добрался до племянника. Они оба участвовали в военной кампании, сражаясь за анжуйские земли. Король Франции пожаловал Артуру владения, которые Иоанн считал своим наследством по праву. Артур, которому было пятнадцать, осадил свою бабку Алиенору Аквитанскую в древнем замке Мирабо около Пуатье на западе Франции. Тот факт, что внук мог угрожать своей бабке, проливает свет на поведение Плантагенетов.

Получив новости об осаде, Иоанн с частью своей армии маршировал день и ночь; за сорок восемь часов они преодолели 130 километров. Застигнутые врасплох Артур и его армия были окружены. Мальчик был захвачен Иоанном в плен и заключен в темницу в Нормандии; по словам дяди, племянник был несговорчив. Он требовал Англию и все земли, которые обещал ему Ричард, а также, очевидно, добавил, что не даст Иоанну ни минуты покоя до конца своей жизни. Это было, пожалуй, не слишком мудро. Артура перевезли в темницу в Руане — столице герцогства, и больше его никто не видел.

В более живописных описаниях Иоанн в припадке знаменитой ярости Плантагенетов вонзает меч в тело своего племянника, а затем бросает его в Сену. А может быть, он подослал к Артуру убийц. Точно никому не известно. Очевидно только то, что Артур умер в течение нескольких месяцев. К весне 1203 года повсюду считали, что король виновен в убийстве своего племянника. Это событие часто интерпретируется в том же духе, что и убийство в Тауэре двух принцев, совершенное их дядей, Ричардом III, но на самом деле эти два преступления нельзя сравнивать. Папа Иннокентий III, например, говорил, что Артур «был заключен в замке Мирабо как предатель своего господина и дяди, которому принес клятву верности. Он мог быть по праву приговорен без суда к самой постыдной смерти». Пятнадцатилетний тогда считался взрослым.

Хотя эта смерть, возможно, была необходима Иоанну и избежать ее он не мог, она заставила его сторонников в Нормандии и других местах отвернуться от него. Против короля Англии появились и более серьезные обвинения. Его жестоко критиковали за вялость и бездеятельность в отношении войны с Францией. Он вел себя не как король. Один хронист заявил, что Иоанн был мягкотел там, где его старший брат показал себя решительным и сильным. Его стали называть Иоанн Мягкий Меч. Говорили, что он приворожен колдовством своей жены Изабеллы Ангулемской. Больше похоже на то, что ему вскружили голову власть и величие королевского сана, и он отказывался верить в худшее. Но худшее произошло. Филипп Август все дальше и дальше продвигался в Нормандию, и большинство баронов в герцогстве Иоанна переметнулись к нему. Они больше не доверяли королю Англии настолько, чтобы оставаться ему верными. Вскоре во Франции у Иоанна осталось слишком мало земель, которые он мог защищать. Видя, как рушится Анжуйская империя, Иоанн отплыл обратно в Англию. К июню 1204 года Филипп взял Нормандию; все, что осталось Иоанну от герцогства, — это Нормандские острова. От всей Анжуйской империи у него сохранилась только Гасконь. Это был самый большой удар, нанесенный Иоанну за все его правление.

Разделение Англии и Нормандии после 150 лет союза позже стало выглядеть как естественный и неизбежный ход вещей, с помощью которого Франция пришла к национальному самосознанию. Это событие вызвало его всплеск, который использовали французские короли из династии Капетингов. Тем не менее в то время оно воспринималось как бедствие для короля Англии. Он потерял большую часть дохода от налогов Нормандии, Анжу и Мэна и, конечно, утратил огромную часть престижа. Были и другие последствия, в том числе что касается самосознания англо-нормандских лордов. После того как они потеряли земли в Нормандии, стало ясно, что им остается довольствоваться теми, которые теперь стали их «домом». Они постепенно становились более английскими. Ла-Манш стал границей, как это было в X веке, и король Иоанн принялся за сооружение подобающего флота для защиты английских берегов. Король больше не владел Нормандией, и в результате стал обращать внимание на Англию.

Он сохранил администраторов предыдущего царствования, прекрасно понимая, что вся государственная машина держится только на них. С начала XIII века мы, к примеру, можем проследить распространение письменных документов как государственного инструмента. Выдавались лицензии на экспорт и импорт, появились бумаги, регулирующие товарооборот, система налогообложения была стандартизирована, деньги и кредиты должны были содержаться в строгом порядке. Все это фиксировалось чернилами, а не передавалось из уст в уста. Различные департаменты королевского двора начали создавать архивы. Письма полетели по всей стране, где до этого все письменное общение ограничивалось выовами в суд. Делались записи ежедневных расходов. Развивались новые, более быстрые способы письма: так, монастырская каллиграфия уступила место тому, что стало известно как «курсив». Это слово произошло от латинского cursivus, означающего «течение». Мир становился быстрее.

Войны и приготовления к ним нанесли урон благосостоянию страны в тот период. Король Иоанн все еще лелеял надежды отвоевать свою Анжуйскую империю, но для этого были нужны деньги. Возможно, он вовсе не был более требовательным, чем его отец и брат, но был более изобретательным. Он придумал новые способы получения денег, и в 1207 году отнял тринадцатую часть дохода и движимого имущества у подданных всех классов; это стало первым шагом к всеобщему налогообложению, но вызвало такие громкие жалобы, что Иоанн больше не пытался повторить свой эксперимент.

В течение десяти лет он метался по королевству, собирая деньги; он был неутомим, он всегда спешил, не оставаясь на одном месте более двух или трех дней. В 1205 году Иоанн провел только двадцать четыре дня в Лондоне и Вестминстере. Все остальное время он был в дороге. В конце суровой зимы он отправлялся на север; он обложил штрафами Йорк и Ньюкасл за то, что они не оказали ему достаточно пышного приема. Он искал деньги повсюду. Во время визита в Хексем в Нортумберленде Иоанн услышал, что в селе Корбридж неподалеку зарыты римские сокровища. Он приказал своим людям копать, но те ничего не нашли.

Во время этих стремительных путешествий, покрывая почти по пятьдесят километров в день, король проявил особенный интерес к осуществлению правосудия над своими подданными. Это во многом связано с его желанием мести, но к тому же в детстве наставником Иоанна был Ранульф де Гленвиль, чей юридический трактат мы уже упоминали. Так что здесь может быть какая-то связь и с ним. Иоанн однажды заявил, что «наш мир следует хранить нерушимым, даже если он хорош только для собак».

Таким образом, Иоанн стал обращать больше внимания на детали государственного управления и правосудия со старанием, которое так отличалось от безразличия его старшего брата. Он был подозрителен, но в то же время любопытен и внимателен. Большинство людей ранее никогда не видели своего короля. И вот он появился в своих парадных одеждах, задающий вопросы, обвиняющий и творящий суд. Его голос стал гласом закона. Он любил красивые камни и сверкал драгоценностями. Он часто принимал ванну, что вообще почти беспрецедентно для XIII века. Тело короля — его плоть и кровь — было священно. В этом сущность средневековой системы правления.

Настало время поднять цены; быстрый рост населения означал, что основные жизненные ресурсы стали более скудными и дорогими. Помимо демографического объяснения, можно найти и финансовое. Импорт серебра с шахт в Восточной Германии увеличил количество денег в обращении, в результате за два последних десятилетия XII века цены выросли в два-три раза. Вот в таком контексте следует рассматривать восстание баронов и подписание Великой хартии вольностей. Последовавшая «инфляция» — если пользоваться современным термином — отразилась на короле так же, как и на аристократах и простых людях. Война в особенности подорожала. Проблема осложнялась рецессией, в то время как король изымал из оборота все больше и больше денег, чтобы оплатить свои военные стремления. Иоанна зажимали со всех сторон; казалось, сама природа ополчилась против него.

После краха Анжуйской империи в 1204 году король Иоанн начал укреплять свое положение в Британии. Он провел военные кампании в Уэльсе, Шотландии и Ирландии. В Ирландии ему удалось навязать королевскую власть феодальным англо-нормандским баронам, которые поделили Южную и Восточную Ирландию между собой; также Иоанну присягнули на верность местные гэльские короли, которые признали его власть. В 1209 году он отправился в поход против Шотландии и принудил ее короля признать Англию своим господином. На время Иоанн подчинил уэльские княжества; иначе говоря, он запугал их насилием. Перед началом боевых действий он повесил в Ноттингеме двадцать восемь мальчиков из Уэльса, сыновей вождей, захваченных в заложники. Это было не первое и не последнее зверство с его стороны. Но жестокость королей работает. В конце этих кампаний современник Иоанна заявил, что «в Ирландии, Шотландии и Уэльсе не осталось никого, кто бы не подчинился власти короля Англии, а это, как хорошо известно, больше, чем достиг кто-либо из его предков».

Иоанн боролся за контроль над своими магнатами. У них не было никакого желания воевать за реставрацию Анжуйской империи, и они отвергали многочисленные настоятельные требования, которые король им направлял. Он требовал огромных налогов за вступление в наследство или за выдачу богатой наследницы замуж. Временами он заявлял о своих правах на поместья, которые очень давно находились в собственности богатых семей. Налог под названием «скутагий» (щитовые деньги) выплачивался за отказ от военной службы; Иоанн собирал его одиннадцать раз за шестнадцать лет. Собирались и подати натурой. Один магнат по имени Вильям де Браоз отдал 300 коров, 30 быков и 10 лошадей за положительное решение по своему иску. Еще одну деталь можно добавить к тому, что могло показаться неослабевающей ненавистью короля к семье Браоз. Неспособность Вильяма заплатить по обязательствам в дальнейшем привела к тому, что его отправили в изгнание. Но его жену и сына ждала другая судьба. Матильда де Браоз была одной из немногих, кому довелось знать, что же случилось с принцем Артуром девять лет тому назад, и, кажется, она слишком много болтала. Иоанн приказал арестовать ее вместе с сыном. Они умерли в тюрьме от голода.

Говорили, что король так же жаден до чужих жен и дочерей, как и до денег. Они не могли чувствовать себя в безопасности в своих замках, когда Иоанн наносил визит. Если смотреть в более общих чертах, можно сказать, что вся сила Анжуйской монархии ополчилась против феодальных привилегий владетельных лордов. Рост бюрократии и централизованного управления уменьшал их возможности отнимать деньги у населения. Например, бизнес из ведения местных сеньоральных судов перешел к королевскому суду. В итоге бароны теряли деньги. Историки с восхищением оглядываются на рост и повышение сложности «королевского управления»; в то время это называлось королевской эксплуатацией. Появление армии наемников также ограничивало функцию магнатов как военных лидеров страны. Многие из них по-прежнему представляли свою роль по рыцарским романам. Они были рыцарями Круглого стола, сидящими вокруг своего короля, который был primus inter pares (первым среди равных). Впрочем, король Иоанн не был королем Артуром, а единственный Священный Грааль, который его интересовал, — это золото.

К делам религии Иоанн в целом был равнодушен. Когда место архиепископа Кентерберийского освободилось в 1205 году, король отказался кого-либо на него назначить. Он хотел, чтобы деньги от богатого прихода шли в его казну. Это был механизм, который он в прошлом использовал с другими епископствами. Папа Иннокентий III закрывал на это глаза, понимая королевские нужды, но его терпение не было безграничным. В 1207 году он назначил нового архиепископа Кентерберийского Стефана Лэнгтона. Возможно, Лэнгтон был далеко не лучшим выбором: он был англичанином из Линкольншира, но получил степень профессора теологии в университете Парижа. Также он был кардиналом-священником базилики Святого Хрисогона в Риме и каноником кафедрального собора в Йорке.

Иоанн в свойственной ему манере впал в ярость, градус которой постепенно повышался. Как это папа вмешался в дела его королевства? Он сам, как и его предшественники, будет назначать тех епископов и архиепископов, которых считает верными себе. Иоанн отказался признать право папы назначить архиепископа Кентерберийского без королевского позволения. Он изгнал из Англии кентерберийских монахов, которые выполнили требования папы. Он захватил все английские представительства итальянских епископов. Он отказался впускать в страну папских легатов. Весной 1208 года папа наложил на Англию интердикт, запрещающий проведение любых церковных служб; не должно было осуществляться никаких таинств, кроме крещения для новорожденных и последнего отпущения грехов для умирающих. Матфей Парижский, описывая этот интердикт, проиллюстрировал его изображением колоколов со связанными канатами. Святое время приостановилось.

Король ответил на это конфискацией всех церквей и церковных земель, заявив, что если церковь не функционирует, то и собственность ей не нужна. Иоанн был официально отлучен от церкви в 1209 году, что теоретически означало: администрация из числа священников не должна больше служить ему и подчиняться его приказам. Некоторые священнослужители покинули королевский двор и отправились на континент, но было более чем достаточно относящихся к духовенству юристов и администраторов, чтобы заставить работать государственную машину и церковь; по имеющимся данным, большинство епископов оставалось в Англии во время действия интердикта. Сама страна была достаточно безразлична к недовольству папы. Она никогда не обращала особого внимания на распоряжения Святого престола. Глубокая преемственность английской жизни и светские традиции оставались прежними. В результате начались долгие переговоры между английским двором и Святым престолом. В конце концов король вроде бы согласился принять Стефана Лэнгтона в своем королевстве, при условии, что это никогда не будет рассматриваться как прецедент. Ни одному папе в будущем не будет дозволено назначить архиепископа Кентерберийского без королевского одобрения. Папа требовал лучших условий. Это была война.

Говорят, что заботы наваливаются на королей разом и что темные небеса предвещают шторм. Первые признаки восстания внутри страны появились в 1209 году, когда некоторые северные бароны начали переговоры с королем Франции о возможном вторжении. Не случайно именно в этот год Иоанн отправился на север, чтобы подчинить себе короля Шотландии Вильгельма. Также он заботился о том, чтобы укрепить власть над своими северными землями. Вся конспирация пошла прахом. Три года спустя король счел необходимым укрепить свои замки, особенно в приграничных регионах, где магнаты всегда были более независимы. Пошли слухи о том, что бароны планируют свержение короля. В свою очередь, Иоанн потребовал заложников от самых несговорчивых из них. В 1213 году он сровнял с землей замки одного из магнатов, Роберта Фиц-Уолтера, который, как считалось, планирует восстание; после этого между ними вновь установился хрупкий мир.

Король был окружен слишком большим количеством врагов, и назрела необходимость задобрить самого важного из них. Ходили слухи, что в первые месяцы 1213 года папа Иннокентий III послал открытое письмо, низлагающее Иоанна и поощряющее короля Филиппа Августа захватить Англию. Как бы то ни было, весной Иоанн сдался. 15 мая он согласился принять все требования папы. Он даже пошел дальше. Он согласился передать свою страну папе и получить ее обратно как феодальное владение; он практически согласился стать феодальным вассалом папы. За тем, что казалось жалким поражением, стояло несколько веских причин. Король Филипп, который уже собирал армию, чтобы переплыть Ла-Манш, был вынужден отменить свое вторжение. Он не мог нападать на новое владение папы. Статус короля как вассала папы также мог остановить его мятежных баронов. Как показали последовавшие события, папа Иннокентий III сам стал защитником королевской власти от посягающих на нее подданных. Король Иоанн также превратился в недавно благословленного представителя Бога. Как постановил папский легат в Англии, «лорд-король — это еще один человек, которого коснулась благодать Господа».

Тогда лорд-король решил закрепить свое преимущество и сделать еще одну попытку отобрать свою Анжуйскую империю у французского короля. На следующий год он создал коалицию принцев, среди которых были император Священной Римской империи Оттон IV и граф Фландрский, и отправился завоевывать французские земли. Граф и император двинулись на французскую армию с северо-востока, а король Иоанн — из Пуату, с запада. План был великолепен, но его воплощение в жизнь не выдерживало критики. Произошло много бестолковых стычек и схваток, и 27 июля 1214 года силы Иоанна и Оттона были наголову разбиты королем Филиппом около местечка Бувин. Это была последняя битва за Анжуйскую империю. Иоанн потерял все, о чем так беспокоился.

Поражение в битве при Бувине стало прелюдией к восстанию баронов. Магнатов не слишком взволновала потеря империи, но они были в ярости от того, сколько денег ушло на это провальное мероприятие. Это окончательно подтвердило их мнение о том, что король не способен принимать решения и вести войны. После поражения возникло то, что получило название «баронская партия», ее сплотили многочисленные мотивы и недовольство, которые уже высказывались раньше. Повышение налогов и сборов, преобладающее влияние «дурных советников», а также то, что подошло к концу их социальное и военное превосходство, — все это мятежные бароны предъявили авторитарному и жестокому анжуйскому правлению.

Главные центры восстания находились на севере, западе и в Восточной Англии, но бароны не обязательно объединялись в заметные или сплоченные группы. Семьи пошли против семей, районы против районов. Группа из 39 баронов (всего их было 197) участвовала в открытом бунте против короны, у них было примерно столько же преданных сторонников. Остальные оставались в неопределенности и, возможно, боялись будущего.

Неожиданного союзника бунтари нашли в лице нового архиепископа; после своего возвращения в Англию Стефан Лэнгтон зафиксировал старые принципы в документе под названием Leges Henrici Primi, заявив, что от короля нельзя требовать ничего, кроме как действовать «по праву и благоразумно, по закону страны и по справедливости и в соответствии с решениями суда». Это явно никак нельзя было отнести к манере короля Иоанна управлять страной.

Король и мятежные бароны несколько раз встречались, но едва ли добились какого-то успеха. Папу убедили написать восставшим и запретить использовать силу против своего миропомазанного короля. Он писал и Стефану Лэнгтону, обвиняя архиепископа в том, что тот стал на сторону баронов. Затем король пошел на то, что считал ловким ходом. 4 марта 1215 года он принял крест крестоносца. Кто решится пойти против рыцаря Христова?

Но этот маневр не сработал. 5 мая бароны отреклись от своей клятвы верности королю и под предводительством Роберта Фиц-Уолтера перешли к открытому противостоянию. Они осадили замок Нортгемптон, королевскую твердыню, и 17 мая заняли Лондон. Это было само по себе значительное достижение, и оно дало баронам явное военное преимущество. Выступивших против короля становилось все больше.

Иоанн решил прибегнуть к хорошо известной форме ведения переговоров. Он попросил Стефана Лэнгтона организовать перемирие, чтобы достичь хоть каких-то соглашений. Было понятно, что он не имеет намерений соблюдать какое-либо из этих соглашений. Король считал, что имеет все права верховного повелителя над восставшими подданными. В этом мнении его поддерживал папа. Как бы то ни было, бароны приняли предложение. Пусть это будет 15 июня, ответили они. Пусть это будет в долине Раннимед, находящейся на берегу Темзы со стороны Суррея, неподалеку от Виндзора; на середине реки есть маленький островок, где, как считается, и происходили переговоры. Тисовое дерево, посаженное там в 1215 году, стоит до сих пор.

Сохранились некоторые неофициальные заметки, которые, вероятно, делались во время предварительных переговоров; возможно, в них есть слова, которые король действительно произнес. Ранее было заявлено, что «король Иоанн соглашается, что не будет арестовывать человека без суда, ни предпринимать ничего без суда, ни вершить беззакония». Бароны желали качнуть баланс сил в свою сторону. Они хотели чувствовать себя в безопасности в своих замках и на своих землях, хотели быть неуязвимыми для короля и его людей. Также они желали освобождения от финансового гнета, наложенного Иоанном.

При посредничестве Стефана Лэнгтона состоялось несколько встреч противоборствующих сторон. В результате был создан предварительный документ, записанный клерком канцелярии и известный как Баронские статьи (Capitula que Barones petunt et dominus Rex concedit). Великая хартия вольностей (Magna Carta) выросла из этих Баронских статей. Ее называли великой не из-за ее важности, а из-за объема. Как бы то ни было, это была работа очень умных и опытных администраторов, которые практически в буквальном смысле встали на место короля, чтобы достичь соглашения и примирения. Также они искусно сумели убедить баронов пойти на условия, которые были гораздо шире их интересов. К 19 июня соглашение было достигнуто. Бароны расцеловали короля в знак примирения, и он даровал им хартию.

В следующие пять дней было сделано несколько копий, которые были разосланы по всему королевству; до нас дошли четыре из них. Одна из них, хранящаяся в Собрании рукописей Коттона в Британской библиотеке, состоит из 86 строк (с дополнениями), написанных на изготовленном из кожи пергаменте размером 36,8 сантиметра в ширину и 52 сантиметра в длину. Копия очень высохла, она была повреждена и пережила по крайней мере один пожар, оставивший на ней свои следы и превративший печати в бесформенную массу. Говорят, она была приобретена сэром Робертом Коттоном в начале XVII века за четыре пенса у портного, который собирался разрезать ее на свои нужды. После того как клерки закончили переписывать копии, хартия была прочитана шерифами в различных графствах по всей стране.

Но хартия не являлась новым сводом законов. Она даже не была изложением основных принципов законодательства. В сущности, это была попытка баронов вернуться к тому положению дел, которое существовало до установления господства анжуйских королей. Хартия не представляла собой какого-то «прогресса» или «развития» с точки зрения прав человека. Никто из участников встречи даже не знал, что означают эти слова. В какой-то мере хартия была реакционным документом. Вилланы и рабы — самая многочисленная часть населения страны — не упоминались нигде. Их несвобода не имела большого значения. Их «прогресс» в течение многих веков был медленным и неуверенным. Хартия относилась к liber homo, или свободным людям.

В ее 63 статьях затрагивалось множество отдельных вопросов. Должны были уважаться старые церковные свободы. Такие налоги, как скутагий и денежное пособие, не должны были взиматься без одобрения общего совета королевства; некоторые видят в этом зарождение принципа «не может быть налогов без представительства»[32], но общий совет королевства состоял только из архиепископов, епископов, графов, баронов и главных арендаторов. «Простой народ» к управлению королевством не допускали.

Хартия также устанавливала, что ни один человек не может стать судьей или шерифом без соответствующего знания законов. Суды, действующие по нормам общего права, должны заседать в одном месте, а не кочевать по стране вслед за королем. Малым и большим городам королевства должны быть возвращены их древние свободы. Свободные люди должны свободно путешествовать. Лесное законодательство смягчалось: все леса, ставшие заповедными во время правления последнего короля, должны быть открыты. 39-я статья гласила: «Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму… иначе, как по законному приговору равных его [его пэров] и по закону страны»[33]. 40-я статья заявляла: «Никому не будем продавать справедливость и правосудие, никому не будем отказывать в них или их затягивать». Три декларации Великой хартии вольностей все еще остаются в своде законов Англии.

Эдвард Кок, лорд — главный судья в начале XVII века, написал: «Как рафинер не отбрасывает в сторону золотую пыль или крупицы золота, из уважения к совершенству этого металла принимая даже мельчайшие его частицы, так и читатель не должен пропустить ни одного слога из этого закона из уважения к превосходству этого вопроса». Поскольку именно он представил сопротивляющемуся Карлу I Петицию о праве (Petition of Right), которая позднее выросла в Билль о правах (Bill of Rights) 1689 года, и поскольку его сочинения использовались при создании Американской конституции, мы можем принимать всерьез приписываемое Коку заявление о том, что «Великая хартия — это такой парень, которым никто не будет править».

Как бы то ни было, Кок написал эти слова через 400 лет после принятия Великой хартии вольностей. 39-я и 40-я статьи, может быть, наиболее актуальны и важны, но в то время они всего лишь часть неоднородного и бессистемного собрания принципов, взятых в равной пропорции из канонического и общего права и традиций. Не совсем ясно, знали ли договаривающиеся о том, что они делают. Они больше были озабочены исправлением явных ошибок, чем провозглашением очевидных прав. Они собирали все, что находили. Это не первый случай, когда великие события и доктрины берут свое начало из двусмысленных случайностей. В хартии не было единой доктрины. Она состояла из отдельных частей. Поэтому ее можно было приспособить под обстоятельства. Ее значение или значения могли быть истолкованы по-разному. Ее отдаленные последствия осознавались медленно и постепенно. Она три раза редактировалась, в нее вносились различные поправки, и только последняя версия 1225 года стала законом. Она принималась тридцать восемь раз различными королями, последним из которых был Генрих VI.

Тем не менее еще до того, как скрепить ее своей печатью, король Иоанн не был намерен соблюдать хартию. 63 статьи ничего для него не значили. Он надеялся, что, якобы придя к соглашению с баронами, сможет рассредоточить своих противников и получить передышку, чтобы восстановить свою власть. Поставив свою печать на документе, король послал эмиссара к папе, заявляя, что любая вырванная у него уступка является оскорблением самому понтифику, чьим недостойным вассалом он является. Иоанн приказал укрепить все свои замки и завезти в них припасы. Он послал командиров искать наемников во Фландрии, Пуату и других странах. Война с баронами могла начаться снова. 24 августа 1215 года папа Иннокентий III прислал буллу, аннулирующую положения Великой хартии вольностей как оскорбительные для его власти над Англией. «Посовещавшись с нашей братией, — писал он, — мы все порицаем и осуждаем эту хартию, а также под угрозой отлучения от церкви запрещаем королю соблюдать ее, а баронам — требовать ее выполнения».

Но послание пришло слишком поздно. Король и бароны уже начали войну. Были захвачены корнуолльские земли Роберта Фиц-Уолтера, главного бунтовщика. В тот момент военное преимущество бесспорно было за королем: ему принадлежало множество укрепленных замков, он командовал профессиональной армией наемников. Партия восставших нашла убежище в замке в Рочестере; Иоанн осадил его и смог разрушить, привязывая горящие факелы на спины свиней. Животных гнали в деревянные галереи под крепостью, которые загорались. Это был один из бесцеремонных методов ведения войны в Средневековье.

Многие из восставших баронов нашли убежище в Лондоне. Король мог бы осадить и столицу, но Лондон — не Рочестер. Его взятие было связано с риском. Вместо этого Иоанн решил разрушить один за другим замки бунтовщиков. Он отправился на север, откуда были многие из баронов, и опустошил земли от Ноттингема до Берика; везде, где шел, Иоанн оставлял за собой кровавый след и руины. Остался стоять только один замок бунтовщика — Хелмсли в Йоркшире.

Из своей крепости в Лондоне бароны позвали на помощь короля Франции Филиппа Августа. Они предложили корону его сыну Людовику, чья жена состояла в родстве с Плантагенетами. Весной 1216 года Людовик высадился в Дувре и, не встречая никакого сопротивления, прошел до Рочестера. Его удачи продолжались: он захватил Гилдфорд, Фарнем и, что куда важнее, Винчестер. Казалось, что сам Господь или удача были на его стороне. Великие графы королевства, многие из которых до этого поддерживали короля, встали на сторону Людовика. Иоанн отступил на запад и провел лето 1216 года в вылазках от Дорсета до Девона. В первые дни сентября он выступил и повел свою армию на восток; он вошел в Норфолк и Линкольншир, но не достиг особых успехов. Из его последнего похода происходит ныне считающаяся правдивой легенда о том, как король потерял свою казну в Уоше, когда прилив поднялся слишком быстро. В ней говорится, что и корона была подхвачена бурлящей водой. Это была очень удобная история для его свиты, которая радостно последовала принципу «спасайся, кто может». Правда тоже пропала в волнах прилива.

Король в любом случае должен был знать, что его дни подходят к концу. Короли умирают, когда чувствуют, что их власть тает. Иоанн подхватил простуду и дизентерию; он умер в крепости епископа Линкольнского в возрасте сорока девяти лет. «Ад, — писал один хронист, — был осквернен его прибытием». Но Иоанн собирался отправиться совсем в другом направлении. Он был похоронен в соборе Вустера, и, по его требованию, могила находилась в тени гробницы английского святого XI века епископа Вульфстана. В 1797 году могила короля была вскрыта любопытными любителями древностей. Они сообщали, что «останки знаменитой особы выглядят целыми». Его рост был 1 метр 65 сантиметров. Рядом с ним в рыцарской манере лежит его меч, «кости левой руки лежат на груди, зубы прекрасно сохранились». Иоанн был первым королем, родившимся и умершим в Англии со времен Нормандского завоевания.

Что еще можно сказать о короле, память которого постоянно осыпали проклятиями хронисты его времени и последующих веков? В своей алчности он ничем не отличался от своих предшественников. Ему были свойственны грубость и непреклонность, как и всем нормандским и анжуйским правителям до него. Ему не повезло: он добивался королевской власти в чрезвычайно неблагоприятных обстоятельствах — Анжуйская империя перешла в руки более богатого и сильного короля, опустошение привело к резкому росту цен, а бароны от него отвернулись. Все это омрачило правление Иоанна. Было достаточно всего нескольких проявлений жадности или жестокости, чтобы хронисты создали портрет совершенно неподходящего короля.

Во время его правления возникло новое или, по крайней мере, более сильное ощущение нации. В этом состоит значение Великой хартии вольностей. Англичане начала XIII века уже были знакомы с понятием ius commune, или общего права; они привыкли к роли гильдий и братств. Сам Иоанн, стремясь к трону, принял в 1191 году право Лондона формировать свою коммуну как орган самоуправления, избираемый из числа самых богатых горожан. С того времени архивы и записи коммуны хранились в ратуше. Этот эпохальный момент стоял за новой формой самосознания. В царствование Иоанна во многих других городах появились собственные communitas с избранием мэров и созданием своей муниципальной печати. Их члены давали клятву хранить город и его свободы.

Поэтому, возможно, было совершенно неизбежным, что восставшие против короля бароны установили ценности коммуны в масштабах всей Англии и ввели понятие communa totius terra с сопутствующими ему вольностями. В XIII веке оно стало известно как «община королевства». К концу века появилось даже понятие «община деревни». Так растущее самосознание Англии проходило этапы своего становления. Это значение «поля, полного народа», которое Уильям Ленгленд изображает в начале своей поэмы «Видение о Петре-пахаре» (The Vision of Piere the Plowman). Он видел перед собой общину.

16

Преступление и наказание

«Скотейл», то есть вечеринка со спиртными напитками, состоялась в Эшли, около Сайренсестера, 7 сентября 1208 года в честь дня рождения королевы. По этому поводу местный лесничий продавал напитки в своей пивной. Это было что-то вроде налога, потому что местные жители чувствовали себя обязанными посетить это мероприятие, опасаясь вызвать неудовольствие лесничего. Возвращаясь из пивной, Джон Скот пригласил Ричарда из Крадуэлла сесть сзади него на лошадь. Ричард решил, что Джон хочет его подвезти, но Джон вытащил нож и ударил его в плечо, рана была около десяти сантиметров глубиной. Ричард упал с лошади, и Джон прыгнул вслед за ним. Он нанес Ричарду еще один удар и украл кошелек с сорока тремя шиллингами. Каким-то образом Ричард дополз до дома на четвереньках и на следующий день сообщил о случившемся королевскому сержанту. Это как-то стало известно Джону Скоту, который пять дней спустя вломился в дом матери Ричарда и избил ее так, что она, казалось, не дышит.

В 1160-е годы в монастыре около Уаттона в Ист-Райдинге в Йоркшире одна монахиня потеряла невинность с молодым священником; когда ее положение стало очевидным, монахини заставили грешницу назвать виновного в нем мужчину. После того как она открыла его личность, монахини схватили нарушителя. Они привели его в келью беременной монахини. Ей дали нож и заставили кастрировать своего любовника, а потом монахини засунули его гениталии ей в рот. После этого виновную в грехопадении монахиню выпороли и приковали цепями в тюремной келье. В ту эпоху, когда глас небесный был прямым и недвусмысленным и когда духовный мир преобладал над телесным, поддерживалось всеобщее безразличие к страданиям физического тела. Когда одного английского короля спросили, не сожалеет ли он о тысячах солдат, которых послал на смерть, он ответил, что, оказавшись на небесах, они поблагодарят его. Хронист, рассказавший историю о свирепых монахинях, воскликнул: «Какая ревность ко Господу горит в сердцах этих поборниц целомудрия, этих преследовательниц нечистоты, которые любят Христа больше всего на свете!»

Эти жестокие истории показались бы знакомыми всем жителям Англии в тот период, когда к насилию относились на удивление терпимо. Деревенское правосудие могло быть варварским, жестоким и часто свершалось так, что об этом никто не знал. Жестокость лорда к его вилланам не часто появляется в исторических записях. В этом обществе мужчины и женщины носили оружие, даже у маленьких детей были ножи. Неподалеку от деревни Уиттлсфорд в Кембриджшире одиннадцатилетний Уильям Полфри избил и убил девятилетнего Уильяма Гейзера. Сейчас эту культуру можно было бы смело назвать культурой насилия. Детей воспитывали в строгой физической дисциплине. Телесные наказания были распространены во всех слоях общества. Публичная порка за множество провинностей от супружеской измены до клеветы была совершенно обычной.

Истинное наслаждение люди также получали от резких споров, осуждения и поношения. Это была культура риторики и разговорного жанра. Использовалось много выражений, связанных с туалетом и экскрементами, а о сексуальных преступлениях сообщали громко и повсеместно. В обществе со строгой иерархией можно ожидать озабоченности своим добрым именем и репутацией. Споры иногда разрешались кровавыми побоищами на церковном дворе. Неуважение и оскорбления приводили к кровавым сварам. Самое мелкое происшествие могло вызвать жестокую месть. Один мужчина зашел в трактир, где пили незнакомые ему люди. «Кто эти люди?» — спросил он, и за это его забили до смерти. Примером подобной изощренной жестокости может служить и случай с мужчиной, которого приволокли в местную таверну, а потом заставили выпить коктейль из пива и собственной крови.

Таким образом, преступлений происходило множество. Судьи, которые приехали в Линкольн в 1202 году, столкнулись с 114 убийствами и 49 изнасилованиями, не считая таких мелких инцидентов, как кражи и угрозы. Когда находили мертвое тело, созывали людей со всей округи, а тело клали на деревянный помост и выставляли на семь дней. Вокруг горели факелы, чтобы человека можно было узнать и ночью. Все мужчины старше двенадцати лет из четырех ближайших деревень должны были побывать на опознании.

Существовало популярное выражение, описывающее смертника, — «стать волчьей головой, которую любой может отрезать». Он мог быть убит на виду у всех любым человеком, который его заметит. Настоящие волки все еще водились в Англии XIII века. Уничтожены они были только к 1290 году. В тот год было отмечено, что Ричард де Ловераз владеет землей в Хемпшире, где можно охотиться на волков, «если таковые будут обнаружены». Волк считался вредителем и не заслуживал ничего, кроме смерти. Такая же судьба ждала и неудачливого преступника.