Основание. От самых начал до эпохи Тюдоров Акройд Питер

33

Разделенное королевство

Согласно авторам английских хроник, в середине XV века признаки и предзнаменования, предвещающие гражданские беспорядки, все нарастали. В различных регионах прошел кровавый дождь, а священные воды целебных источников перелились через край. В водах около Уэймута наблюдали огромного петуха, который «приплыл из моря, с гигантским гребешком на голове, громадной красной бородой и ногами длиной в полметра». Многие люди слышали между Лестером и Банбери исходящие прямо из воздуха странные голоса, выкрикивающие: «Луки! Луки!» Женщина из графства Хантингдон «чувствовала, как зародыш в ее чреве рыдает и издает что-то вроде всхлипывающих звуков», как будто боится появиться на свет в дни бедствий.

Династии Йорков и Ланкастеров, в сущности, представляли собой две ветви одного и того же правящего дома. Ветвь Ланкастеров происходила от четвертого сына Эдуарда III Джона Гонта, герцога Ланкастера; ветвь Йорков происходила от пятого сына того же короля — Эдмунда, герцога Йоркского, чей младший сын женился на правнучке третьего сына Эдуарда. Иногда прародителей этих династий называют соответственно третьим и четвертым сыновьями Эдуарда, но так можно сказать, только если не учитывать еще одного ребенка мужского пола, который прожил всего полгода. Как бы то ни было, это близкое родство принесло с собой только вражду и злобу. Голубая кровь — зачастую дурная кровь. События развивались словно драка в маленьком собрании, которая медленно распространяется во все стороны и захватывает все больше и больше людей. Но всегда есть и большая толпа зрителей, стоящих около арены, которые молча и без всякого любопытства смотрят на драку или начинают заниматься своими делами.

После того как король оправился от помутнения рассудка и Сомерсет вернулся к власти, Йорк и его сторонники удалились в свои поместья, но весной 1455 года они собрались на большой совет в Лестере. Йорк боялся, что найдется повод для его ареста или привлечения к суду, поэтому он решил опередить события, собрав своих сторонников и двинувшись на Лондон. К нему присоединились представители одной из самых великих семей Северной Англии; шурином Ричарда Йорка был Ричард Невилл, граф Солсбери, сын графа, еще один Ричард Невилл был графом Уориком. Их заклятые враги на севере — семья Перси — приняли сторону Сомерсета. Таким образом, местная вражда обострила общий конфликт. Солсбери и Уорик, который стал известен как Делатель королей, заявили, что они берут в руки оружие, чтобы сразить «наших давних врагов, которые притворяются верными слугами и прячутся под крылышком Вашего королевского Величества».

Они любой ценой старались поддерживать вымысел о том, что выступают вовсе не против короля, но против королевских советников, иначе навлекли бы на себя обвинение в государственной измене. Тем не менее армия Йорка встретилась в открытом сражении с королевской армией около Сент-Олбанса. Была предпринята некая попытка предварительных переговоров, но Ричард боялся, что Генрих полностью находится под контролем Сомерсета и поэтому ему нельзя доверять. Итак, силы герцога вошли в город в десять часов утра 22 мая 1455 года, после чего произошел ряд коротких стычек на главной улице и в других общественных местах. Сторонники Йорка искали своих врагов. Сомерсет и Генри Перси, граф Нортумберленд, были обречены на смерть. Их выследили и убили на месте с выдающейся, но отнюдь не уникальной свирепостью. Сам король был ранен в шею, когда сидел под своим флагом на рыночной площади, но рана не была серьезной. В бою, который продолжался всего пару часов, погибло шестьдесят человек.

Когда в победе можно было не сомневаться, Йорк и двое Невиллов покорились королю. Сообщалось, что они «умоляли Его Величество принять их как его верных вассалов и говорили, что никогда не намеревались причинить боль ему лично». Тогда Генрих «даровал им свою милость и очень желал, чтобы они остановили своих людей и больше никому не причиняли вреда». Затем Йорк с эскортом препроводил короля в Лондон, если, конечно, можно назвать эскортом сопровождавшую его вооруженную охрану, и через четыре дня продемонстрировал Генриха в короне в соборе Святого Павла. С полным основанием можно было спросить, кто же теперь главный. В тот день друг написал Джону Пастону: «Я пока еще не знаю, кто же теперь будет нами править». Королевским силам открыто бросили вызов, сам король был ранен, мир перевернулся с ног на голову, правительство королевства находилось в крайней опасности. Кто же мог знать или хотя бы предположить, что битва при Сент-Олбансе была только прелюдией к гражданской войне, которая будет продолжаться еще тридцать лет, приведет к семи или восьми крупным сражениям на английской земле и гибели примерно восьмидесяти аристократов королевской крови? В ней уже были все составные части трагедии мести. «Будьте вы прокляты! — кричал один аристократ из партии Ланкастеров сыну Йорка на одном из полей следующих сражений. — Ваш отец убил моего, и я сделаю то же самое с вами и всем вашим родом!» Создается ощущение, что мы вернулись в дни англосаксов, а все годы, отделявшие от них Ланкастеров и Йорков, были просто сном.

Вскоре после битвы король снова заболел какой-то болезнью, природа которой так и остается неизвестной. Несложно прийти к выводу, что он впал в то же состояние замешательства, что и раньше. Возможно, он был травмирован своим поражением, но, кажется, все-таки не полностью отстранился от мира. Генрих даже сумел открыть заседание парламента летом 1455 года. После отсрочки в несколько месяцев Йорк возобновил протекторат, но король — или его жена, действующая от его имени, — дал знать своим советникам, что желает, чтобы его информировали «о всех делах, касающихся его чести, славы и безопасности». Теперь королевская семья была более осмотрительной и настроенной защищаться; они боялись, что Йорк хочет стать королем во всех отношениях, кроме титула.

Главной задачей герцога Йоркского было защитить южное побережье от французских набегов, а северную границу — от шотландцев; также ему приходилось оборонять последнее из оставшихся английских поселений в Кале. Поэтому он назначил своего союзника Уорика капитаном города. Для всех этих приготовлений Йорку нужны были деньги, которые он мог получить только с одобрения парламента. Это оказалось сложной и трудоемкой задачей, бесконечно усложнившейся, когда в феврале 1456 года лорды привезли короля в Вестминстер, чтобы отменить существующий порядок и фактически сместить лорда-протектора. В этот момент Йорк, возмущенный и раздосадованный, сложил с себя обязанности или, по крайней мере, был вынужден это сделать.

Теперь король снова номинально стоял во главе страны, но реальная власть принадлежала его жене. Маргарита Анжуйская была, по словам современника, «великой и самостоятельно мыслящей женщиной», которая все организовывала согласно «своим намерениям и умозаключениям». Разумеется, она была куда более властной, чем ее муж. Теперь ее главной целью стало защищать интересы своего малолетнего сына и удостовериться, что он станет наследником своего слабого здоровьем отца. В этом отношении главным врагом королевы по-прежнему был Йорк, ставший значительно более опасным после смерти Сомерсета.

Королева перевезла короля и двор в центр своих земель около Ковентри. Ее главной крепостью был замок Кенилворт, где она и сосредоточила свои силы в противовес Йорку, который оставался в Лондоне. Жители города приняли его сторону, и королева не чувствовала себя в безопасности среди них. Советники королевства были разобщены, и делами, кажется, вообще никто не занимался. Один современник отметил, что «великие принцы страны [прежде всего, Йорк и Уорик] не призывались на совет, а только отдалялись».

Следующие три или четыре года о короле мало что было известно; большую часть времени он проводил в путешествиях по центральным графствам, останавливаясь в столь любимых им различных аббатствах и приорствах. Говорили, что, помимо всего прочего, он много спал. Неизвестно, произносил ли король какие-то речи в это время. Он был «простым»: не вел хозяйство и не занималя войной. Не предпринималось практически никаких попыток управлять государством, за исключением рутинных дел, связанных с финансами и назначением на должности, и даже в этих сферах предпочтение отдавалось желаниям и решениям королевы. Ланкастерский двор и лорды из партии Йорков смотрели друг на друга нетерпеливо и подозрительно, сам воздух был пропитан угрозой.

Зимой 1457 года двор вернулся в Вестминстер в сопровождении армии в 13 000 лучников; все считали, что король и королева возвратились, чтобы свергнуть Йорка и вернуть себе город. Политическая жизнь всегда была некой формой войны банд, схватившихся за земли и богатства. Теперь она показала свое настоящее лицо. Улицы города были заполнены сторонниками Ланкастеров и Йорков; молодые родственники Ланкастеров, погибших при Сент-Олбансе, требовали мести.

Зимой появился еще один источник волнений. Летом того же года французский флот высадился в Сануидже и разорил город. Это свидетельствовало одновременно и о провале английской политики, и о слабости Англии. Лондонские купцы были в особенности испуганы и разъярены этой угрозой морской торговле. В такой обстановке никто не мог чувствовать себя в безопасности.

Столкнувшись с угрозой гражданской войны, раскалывающей столицу на два лагеря, главные политические фигуры достигли некоего компромисса, по которому родственники погибших должны были получить денежные компенсации за их утраты. В Англии деньги всегда были лучшим политическим средством. За этим соглашением последовал так называемый «день любви», когда заклятые враги буквально пожали друг другу руки и отправились слушать службу в соборе Святого Павла. Но любовь продолжалась недолго. Королевский двор не демонстрировал никакой приязни ни к Йорку, ни к Невиллам, и весной 1459 года Генрих приказал верным ему аристократам собраться в Лестере и привести с собой «так много людей, как только позволяет им чин». Другими словами, король велел своим вассалам вместе с вооруженным войском прибыть в его распоряжение. В июне в Ковентри состоялся большой совет, на который не пригласили Йорка и его сторонников. На этой ассамблее лорды-изменники были обвинены в предательстве.

Тогда Йорк и Уорик собрали свои силы и отправились в Вустер, где держали свой совет. Ричард Невилл, граф Солсбери, намеревался присоединиться к ним и привести 5000 человек, но армия королевы перехватила его на дороге из Ньюкасла-андер-Лайм. Солсбери отбил атаку, убил командующего войсками королевы и обратил в бегство тех, кого теперь уже со всеми основаниями можно было назвать врагами. Битва продолжалась более четырех часов и унесла жизни 2000 человек; поле этого боя приобрело известность как «Приют мертвецов». Таким оно и стало. Англичане сражались с англичанами и убивали англичан; люди из Йоркшира шли против людей из Шропшира, люди из Уилтшира — против людей из Чешира.

Несмотря на победу Солсбери, теперь Йорку и его союзникам предстояло противостоять большой королевской армии, надвигающейся на них. Они отступили из Вустера в Ладлоу, где встали военным лагерем. Было ясно, что Йорка тревожит возможность столкновения с королем в открытом сражении, из-за чего его могут обвинить в государственной измене. Затем силы Уорика, набранные в Кале, дезертировали, и, сознавая свою уязвимость, Йорк и Невиллы бежали под покровом темноты; Йорк вернулся в свое старое владение — Ирландию, а Уорик и Солсбери отплыли в Кале. Их земли были конфискованы королем, а они сами объявлены предателями. Начатое ими дело, казалось бы, кончилось без всякой славы.

Береговую охрану страны усилили, поскольку были возможны атаки как со стороны Кале, так и со стороны Дублина; между тем весной 1460 года Уорик отплыл в Ирландию, чтобы обсудить с Йорком следующие шаги. Они приняли форму вторжения. В начале лета 1460 года Уорик и Солсбери высадились в Кенте и начали продвигаться к дружественным землям Лондона. Лидеры столицы встретили их с распростертыми объятиями и даже предложили денег. Невиллы сказали, что прибыли «спасти» короля от его дурных советников; сами они не желали Генриху ничего, кроме добра; они были не бунтовщиками, а политическими реформаторами; они желали облегчить бремя налогов и уменьшить королевские долги; они жаждали реформировать разработку законов и снизить непомерное давление на королевских подданных. Это были обычные речи того времени, но их с теплом встретили горожане и жители Юго-Восточной Англии. Представляется вероятным, что Йорк и Уорик вынашивали мысль об убийстве короля вместе с его женой и сыном. Не стоит забывать, что все они были жестокими и безжалостными людьми.

Уорик оставался в Лондоне только три дня, прежде чем отправиться на север в поисках королевской армии. Он нашел ее около Нортгемптона и, до того как послать свои силы в бой, приказал им выследить и уничтожить приближенных к королю лиц, будь это высшие аристократы или простые рыцари. Битва продолжалась менее часа и принесла Уорику победу после того, как вырезали самых близких к королю людей. Сам Генрих был взят в плен и снова препровожден в Лондон, где он только назывался королем. «Я следую за лордами, — говорил он в поэме того времени, — и даже не знаю зачем». Он был марионеткой в чужих руках. Королева и ее сын, юный принц Эдуард, все еще оставались на свободе.

Йорк возвратился из Ирландии через десять недель после битвы и присвоил себе все атрибуты королевской власти. Он больше не датировал свои письма в соответствии с годами правления Генриха, как это было принято, и поместил английские гербы на свои флаги. Герцог прибыл, когда парламент, созванный Уориком в Вестминстере, начал свои заседания; трубы протрубили, когда он подошел к входу, а перед ним несли обнаженный меч. Затем Йорк прошел к пустующему трону и положил на него руку, как будто заявляя свои требования на него; это неожиданное и незаконное действие собравшиеся лорды встретили с удивлением и разочарованием. Все выглядело так, как будто Йорк недооценил свою популярность и верность, сохранившуюся в отношении законного короля.

Герцог Йоркский покушался на место монарха. Когда его попросили нанести положенный по придворному этикету визит Генриху, он ответил: «Я не знаю ни одного человека в королевстве, которому менее следовало бы приходить ко мне, чем мне стоит идти к нему с визитом». Сам король слишком боялся столкновения с Йорком. Лорды не соглашались на требования герцога и передали их в суд; судьи, в свою очередь, отказались разбираться в «таких высоких материях» и вернули их лордам. Вопрос находился «вне действия закона и за пределами их знаний». В любом случае ни одному человеку не хотелось нарушать свою клятву верности миропомазанному государю. В своей немощи Генрих стал символом своей эпохи; самых влиятельных людей королевства поразило бедствие нерешительности. В сердце парламента воцарилась пустота.

В конце концов лорды, в английской манере, предложили компромисс. Генрих сохранит корону, но после его смерти или отречения, написанного по его воле, Йорк и его потомки наследуют престол. Поскольку герцог был на десять лет старше короля, лорды решили сыграть в игру «подождем и посмотрим, кто останется». Приняв это предложение, король фактически лишал престола своего сына и нарушал законный порядок наследования. Но он был не в том положении — а возможно, и не в том состоянии, — чтобы диктовать свои условия. Вполне понятно, что могла думать по этому поводу королева Маргарита, но в тот момент она была в бегах. Вместе с сыном она укрылась в Уэльсе, а затем бежала в Шотландию; командующим своей армией Маргарита оставила Джаспера Тюдора, графа Пембрука, сводного брата короля. Так Тюдоры должным образом вошли в историю Англии. Джаспер Тюдор появился на свет в результате неравного брака, когда Екатерина Валуа, вдова Генриха V, вышла замуж за одного из придворных Оуэна Тюдора. Таким образом сын Тюдора присоединился к королевской фамилии. Тем не менее никто не мог и ожидать, что в конце концов именно эту ветвь семьи ждет успех.

К концу 1460 года королева снова появилась на севере Англии, убедив великих лордов этого региона поддержать ее против лондонцев и жителей юго-востока. Она собрала 10 000 вооруженных человек, а Йорк и Солсбери двинулись навстречу им, на север. Битва произошла около Уэйкфилда, в ней погибли и Йорк, и Солсбери; можно сказать, ланкастерцы получили в некотором роде компенсацию за резню в Сент-Олбансе и Нортгемптоне. Голова Йорка была увенчана бумажной короной и выставлена на южных воротах города Йорка, известных под названием Миклгейт-Бар. На короне была надпись, гласящая: «Пусть Йорк следит за Йорком».

Итак, казалось, что Маргарита Анжуйская победила и все привилегии достанутся ее сыну, равно как и слабому и ничтожному королю, но сам Генрих оставался в Лондоне в полной зависимости от милости Уорика. Этот магнат не отправился вместе со своими союзниками в поход на север, но остался защищать то, что можно было назвать йоркской администрацией в Вестминстере. По соглашению, достигнутому с помощью лордов между королем и Йорком, наследником трона теперь стал сын герцога Эдуард Марч. Таким образом, за корону соперничали два молодых Эдуарда: принц Эдуард семи лет и Эдуард Марч восемнадцати лет.

Эдуард Марч уже побывал на поле битвы, защищая наследство Йорков. Он выступил во главе своей армии, чтобы предотвратить соединение уэльских сил под предводительством Джаспера Тюдора с основными войсками Ланкастеров на севере. В начале февраля 1461 года он столкнулся с Тюдорами в Херефордшире, в месте под названием Мортимерс-Кросс. Перед началом битвы можно было наблюдать необычайное явление паргелия, или ложного солнца, когда из-за мельчайших кристалликов льда в воздухе кажется, что в небе появляется второе солнце. Солдаты, разумеется, ничего не знали о ледяных кристаллах, но появление двух солнц предполагало серьезные изменения в мировом устройстве. Два сына ссорились между собой, и в Англии было, можно сказать, два короля.

Победу одержал Эдуард Марч; Джаспер Тюдор бежал, но его отца удача оставила. Оуэну Тюдору пришлось положить голову на плаху, где, как слышали, он прошептал: «На колоду должна лечь голова, которая имела обыкновение склоняться к коленям королевы Екатерины», — имея в виду вдову Генриха V, на которой Тюдор женился. Отрубленную голову достали из-под эшафота и выставили на рыночном кресте в соседнем городе. Там нашлась сумасшедшая женщина, которая причесала Тюдору волосы и вытерла кровь с его лица.

Маргарита уже направлялась к Лондону, окрыленная смертью Йорка; Тюдоры, конечно, не могли присоединиться к ее войску, неуклонно продвигавшемуся на юг. Тем временем королева разрешила грабить и разорять встречавшиеся по пути земли ее йоркских врагов. Уорик собрал свою армию в Лондоне, чтобы не дать Маргарите войти в столицу, где были сосредоточены почти все его ресурсы и силы; он взял с собой короля, который должен был послужить чем-то вроде страхового полиса. Также он надеялся, что Маргарита не будет атаковать армию, которая фактически держит ее мужа в заложниках.

Его надежды не оправдались. 17 февраля 1461 года Йорки и Ланкастеры еще раз встретились у Сент-Олбанса, но в этот раз успех был на стороне Ланкастеров. Король был спасен; для безопасности его отвезли на милю от поля боя, где, как говорили, он сидел под деревом, смеялся и пел. В бою погибли многие лидеры партии Йорков. Уорик бежал с поля битвы всего лишь с горсткой сторонников.

Рассказывали, что Генрих был так рад снова увидеть свою семью, что в возбуждении посвятил маленького сына в рыцари. Семилетний мальчик, в свою очередь, посвятил в рыцари тридцать своих последователей. Маргарита, которой теперь принадлежал король, стояла у ворот Лондона. В хрониках говорится, что «лавки были закрыты, и ни торговцы, ни купцы ничего не делали. Мужчины не задерживались на улицах и опасались уходить далеко от дома». До них дошли новости о разрушениях, которые совершили солдаты Маргариты на севере Англии. Джон Пастон писал своему отцу, что они «разорили всю эту страну, забирали у людей товары и средства к существованию, везли это все на юг и много бед этим натворили».

Услышав о приближении Маргариты, Эдуард Марч, который после смерти отца стал герцогом Йоркским, оставил место победной битвы у границы Уэльса и направил свои силы на перехват королевы; в Оксфордшире, неподалеку от Котсуолда он встретил Уорика, и вместе они отправились к Лондону. Теперь их целью было занять город и объявить Эдуарда законным королем. Горожане решились принять их, и ворота захлопнулись перед Маргаритой Анжуйской.

Лондонцы с восторгом встретили прибывшего в столицу Эдуарда; улицы были полны его сторонниками, и корону он получил под их радостное одобрение. Его право на королевский титул было провозглашено у креста Святого Павла и в других местах; Генрих VI был объявлен лишенным трона из-за нарушения соглашения, которое делало Йорка его наследником. 4 марта Эдуард вошел в собор Святого Павла, а затем с процессией прошел к Вестминстеру, где был коронован как Эдуард IV. Пока он держал в руках скипетр Эдуарда Исповедника, все присутствующие принесли ему клятву верности. Они хором декламировали:

То есть он был гласом истины и королем по праву. Ему было девятнадцать лет, он имел рост 190 сантиметров и прекрасную фигуру. До последнего дюйма Эдуард был настоящим королем. Бургундский посол сказал: «Я не могу припомнить, видел ли когда-нибудь более прекрасного человека».

Тем не менее Генрих VI по-прежнему оставался миропомазанным сувереном; он не умер и не отрекся от престола. Таким образом, Англией фактически правили два короля. На небе были видны два солнца. Историк XVII века Томас Фуллер особенно живо изложил это в своем сочинении «Государство священное и мирское» (The Holy State and The Profane State), где он заметил: «Они жили в беспокойном мире, где колода карт так перемешалась, что вдруг выпало два козырных короля, и люди недоумевали, как теперь играть в их игры».

Чтобы разрешить эту неприятную ситуацию, Эдуард принял меры, бросившись в погоню за Маргаритой и Генрихом. 29 мая обе армии встретились у Таутона в Йоркшире, королевская семья из осторожности вернулась в Йорк, чтобы подождать развития событий. И они поступили правильно. Эдуард одержал блестящую победу; в битве, которая происходила во время снежной бури, как считалось, принимало участие около 50 000 человек, из которых примерно четверть погибла. Многие преданные Ланкастерам аристократы были уничтожены. Генрих и Маргарита вместе с сыном бежали в Шотландию. Старый король, если мы можем его так назвать, был на свободе еще четыре года, оставаясь символом притязаний Ланкастеров на трон. Пока что завершилась только первая часть Войны Алой и Белой розы.

34

Мир в игре

В местах, где стояли средневековые жилища, находят большое количество миниатюрных фигурок, которые принято считать детскими игрушками. У сына Эдуарда I была маленькая тележка, а также крохотная модель плуга. Во время раскопок в Лондоне была обнаружена игрушечная птичка, изготовленная из свинца и олова; в своем первоначальном состоянии она должна была крутиться на горизонтальном стержне, а ее язык — появляться и исчезать в открытом клюве. Из олова делали миниатюрные лица с большими ушами, глазами и торчащими волосами. Для самых маленьких делали погремушки. Были широко распространены перчаточные куклы. Куклы из дерева или ткани именовали poppets, «марионетками». Волчки назывались scopperils, «штучками, которые подпрыгивают». Были распространены маленькие деревянные лошадки. Итак, дети играли, как они всегда это делают. Но зов большого мира был не очень далеко. Мальчики тренировались в борьбе и в стрельбе из лука. Их учили подражать голосам птиц и определять время по теням, которые отбрасывали предметы в солнечный день. Девочки практиковались в вязании, шитье и стирке.

Детство продолжалось не слишком долго. Во времена саксов считалось, что человек становится взрослым в возрасте двенадцати лет. С этого времени девочку или мальчика могли нанимать на целый день на работу в деревенских полях или на рынках городов. В последующие времена мальчик нес ответственность за совершенные преступления с семи лет и мог выразить свою волю с четырнадцати.

Те, кому улыбалась удача, получали образование. Некоторых в очень раннем возрасте отдавали в монастыри, и им уже больше никогда не приходилось носить светскую одежду. Мальчику выбривали волосы по кругу, так что он сразу начинал напоминать монаха с тонзурой. Его одежду отбирали во время специального богослужения, при этом аббат произносил слова: «Пусть Господь избавит тебя от ветхого человека». После этого ребенку торжественно вручали монашескую рясу, говоря: «Пусть Господь оденет тебя как нового человека». Один пожилой монах вспоминал, как в 1080 году в возрасте пяти лет он начал учиться в городе Шрусбери, где «Сивард, прославленный священник, пять лет учил меня буквам, псалмам, гимнам и другим необходимым знаниям». К тому времени уже сложилась долгая традиция обучения священнослужителей.

С VII по XI век основными местами получения образования были школы при монастырях. Там обучали грамматике, риторике и естественным наукам, а также искусству пения. Эти школы так до конца и не исчезли. Монастырская школа в Сент-Олбансе, основанная в X веке, все еще существует в начале XXI столетия. Грамматическая школа в Или, сейчас известная как Королевская школа, также ведет свою историю с англосаксонской эпохи, одно из ее общежитий считается самым древним жилым зданием в Европе. Ныне существующая грамматическая школа в Норвиче появилась в XI веке. Можно привести и много других подобных примеров.

Было широко распространено мнение о том, что священники также должны быть и учителями, и церковное уложение 1200 года требовало, чтобы «священники держали школы в городах и бесплатно обучали маленьких мальчиков. Такие школы должны существовать в их домах… Священники не должны ничего ожидать от родителей учеников, кроме того, что те согласны им дать по доброй воле». Такие школы работали в течение всего периода, описанного в этой книге.

В XII веке в связи с тем, что обычно называют «ренессансом» гуманитарных наук, также появился ряд крупных школ. Они возникали при монастырях, при домах каноников или в городах, расположенных около крупных монастырей. Их влияние и репутация крепли, и в период между 1363 и 1400 годами были основаны двадцать четыре новые школы. Они стали называться «грамматическими», несмотря на то что грамматика была далеко не единственным изучаемым в них предметом. Помимо нее, изучалось искусство составления писем, а также ведение бухгалтерских книг и торговое счетоводство. Можно сказать, что обучение ведению бизнеса началось в средневековый период.

Удачливый ребенок мужского пола получал образование при дворе короля или какого-нибудь аристократа. Его учили снимать шляпу, если к нему обращался вышестоящий, стоять прямо и смотреть в лицо собеседнику, не двигая ни ногами, ни руками. Его учили прикрывать рот рукой, прежде чем зевнуть, и не чесать голову. Он был обязан заботиться о чистоте своих рук и ногтей.

Были доступны и другие формы образования. Юноша от четырнадцати до семнадцати лет мог пойти в ученики или подмастерья. Заключалось формальное соглашение о том, что он должен провести со своим хозяином от семи до десяти лет, чтобы узнать все секреты выбранной профессии. В те времена это было самым распространенным путем, которым подростки входили во взрослый мир, хотя и на нем были свои препятствия. Некоторые хозяева обращались со своими подмастерьями очень грубо, или подмастерья сбегали от них без разрешения. Также подмастерья имели репутацию весьма необузданных и даже жестоких молодых людей: когда они собирались группами, одним из самых любимых развлечний было разбежаться и разбить дверь головой.

К середине XII века Оксфорд стал известен как колыбель знаний. В самом начале этого столетия Теобальд Этампский называл себя «магистром Оксфорда». Согласно Джеральду из Уэльса, который в 1187 году написал там диссертацию по топографии Ирландии, Оксфорд был тем самым местом в Англии, «где духовенство особенно расцветало». К тому времени в списках университета значилось более двадцати преподавателей искусств, а также десять преподавателей канонического права и теологии; в 1192 году сообщалось, что город так переполнен клириками, что власти Оксфорда не знают, как их содержать. Дело по передаче собственности на Кэт-стрит около 1200 года потребовало присутствия переплетчика, писца, трех иллюстраторов и двух изготовителей пергамента, таким образом, существовало много «второстепенных» отраслей образования.

Так случилось, что на формирование университетов гораздо сильнее, чем жажда знаний, повлияло одно преступление. В 1209 году студент убил женщину из города и бежал. В ответ власти Оксфорда арестовали соседей по комнате этого студента и повесили их. Все преподаватели и студенты Оксфорда с отвращением покинули университет и рассеялись по стране. Значительное их количество осело в Кембридже, где тогда был основан второй английский университет.

Когда преподавателей Оксфорда в 1214 году убедили вернуться, они настояли на том, чтобы появился официальный документ, регулирующий отношения между, как стали говорить позднее, городом и университетом. Этот документ, выражающий намерение избрать канцлера (главу университета), стал основой для университетской корпоративной структуры власти. Кембридж последовал тем же принципам, что и Оксфорд, и запись о его первом канцлере датируется 1225 годом. Также ученые сообщества существовали в Нортгемптоне и Солсбери, и если бы их представители не так сильно увлекались выпивкой, в этих двух древних городах тоже могли бы быть великие университеты.

У университетов не было общественных зданий, и лекции читали в церквях или в специально снятых для этой цели комнатах. Студенты жили в меблированных комнатах или на постоялых дворах. Магистр искусств мог снять большое помещение и предоставить его студентам; так он создавал «холл», где учащиеся жили и учились. Тэкли-Инн, Инг-Холл, Лайон-Холл, Уайт-Холл и Катберт-Холл были помещениями, где изучали грамматику. Каждый из «холлов» специализировался на определенной дисциплине или ряде дисциплин, но, в сущности, их никто не контролировал. Иногда там случались бунты и разгул.

Первоначально колледжи Оксфорда были созданы для бедных студентов. Баллиол-колледж, например, служил для них домом с 1266 года. Основателями колледжей были самые известные священнослужители и аристократы, в основном королевской крови; это считалось религиозной обязанностью, и студенты колледжа должны были служить бесчисленные мессы за души своих покровителей. Главной целью колледжа было обучение духовенства, и, таким образом, он принадлежал церкви во всех отношениях. Братья Куинз-колледжа носили пурпурные одежды в память о крови, пролитой Христом. Преподаватели со временем все больше и больше упорядочивали жизнь в этих колледжах, которые к XV веку стали отдельными учебными заведениями.

Сами студенты делились на северных и южных, границей считалась река Нин (она берет свое начало в Нортгемптоншире и тянется на 4,8 километра между Кембриджширом и Норфолком); северные и южные студенты часто жестоко враждовали, и самый тривиальный инцидент в таверне или меблированном доме мог спровоцировать массовые драки, в которых принимали участие даже преподаватели. Серьезное противостояние между «северянами» и «южанами» произошло в Кембридже в 1290 году и привело к общей миграции в университет Нортгемптона. Страна все еще в какой-то мере была разделена на древние королевства.

В 1389 году некие студенты Оксфорда из Северной Англии ополчились на своих товарищей из Уэльса, нападая на них на лужайках и улицах города; они выкрикивали: «Война, война, убей, убей, убей уэльских собак и их щенков!» Некоторых действительно убили, других ранили, остальных оттащили к воротам. Прежде чем выбросить валлийцев из города, студенты мочились на них и заставляли «целовать место, из которого мочатся». Хронист добавил, что «если вышеназванные валлийцы отказывались целовать этот орган, то их безжалостно били головами о ворота».

Также жестокие стычки случались между студентами и горожанами. В 1354 году схватка в таверне «Свайндлсток» в центре Оксфорда закончилась кровопролитием. Друзья землевладельца прозвонили в колокол церкви Святого Мартина, подав сигнал тревоги жителям города. Толпа собралась и угрожала школярам различного рода оружием, в то время как канцлер университета звонил в свой колокол на университетской церкви Святой Марии. Поднятые по тревоге студенты достали свои луки и стрелы; уличный бой между противниками продолжался до ночи. На следующий день горожане послали восемьдесят вооруженных людей в приход Сент-Гил, где жили многие школяры; они стреляли и убили нескольких человек, пока снова не зазвонил университетский колокол и огромное количество студентов Оксфорда не бросилось на горожан с луками и стрелами. Но последних было больше. 2000 горожан вышли под черным флагом, крича «Убей! Убей!», «Разгром! Разгром!» или «Бей сильнее, отвесь хороший пинок!». Такими были военные кличи в средневековый период. Была ужасная резня с множеством жертв. Кажется, всем студентам Оксфорда пришлось бежать, и университет на какое-то время опустел.

Можно рассказать и о менее жестоких происшествиях. Инспекция студентов Магдален-колледжа в Оксфорде в первые годы XVI века выявила, что «Стоукс был застигнут с женой портного… Стокайсли окрестил кота и занимался колдовством… Грегори вскарабкался по башне на главные ворота и пропустил в колледж чужака… Горшки и чашки моют очень редко и держат такими грязными, что нормальный человек содрогнется, если ему предложат испить из них… На Рождество Кифтайл играл в карты с мясником на деньги». Других студентов обвиняли в том, что в качестве домашних питомцев они держали хорька, ястреба-перепелятника и ласку.

Вероятно, нет ничего удивительного в том, что в обществе очень молодых людей время от времени происходили случайные вспышки насилия. Студенты начинали учиться в университете в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет, курс обучения занимал семь лет. В первые три года изучали грамматику, риторику и диалектику; за этими дисциплинами следовали арифметика, астрономия, музыка и геометрия. Студенты посещали лекции и семинары, а также участвовали в организованных диспутах. Споры были важным аспектом любой сферы средневековой жизни. Даже экзамены сдавали только устно, и продолжались они четыре дня. Успешно прошедший испытания кандидат получал звание магистра искусств. Те, кто продолжал обучение, переходили к изучению теологии; это требовало до известной степени посвятить академической жизни еще шестнадцать или семнадцать лет.

В Оксфорде и Кембридже давали не только схоластическое образование. Менее формальные школы, также основанные в этих двух городах, чтобы воспользоваться их репутацией в сфере образования, давали уроки по гражданскому праву, бухгалтерии и коммерческому праву; их часто посещали сыновья крупных фермеров и землевладельцев, а также управляющие поместьями, чтобы не отставать от все усложняющегося мира собственности и афер с нею. В этот период можно наблюдать большой энтузиазм по поводу изучения практических предметов.

Интерес к учению в любом случае был на уровне подсознания, он являлся естественным продолжением соперничества и стремлений в мире, который становился все просторнее. К началу XIII века в каждом городке была своя школа.

Так писал автор стихотворения XV века «Выпоротый школьник» (The Birched Schoolboy). Учитель обычно сидел на высоком стуле, часто держа книгу на коленях, а мальчики сидели на простых скамьях вокруг него. Он диктовал, к примеру, латинские грамматические правила, а ученики записывали их на восковых табличках или повторяли хором. Уроки начинались в шесть утра и с несколькими перерывами продолжались до шести вечера. Еще одно стихотворение описывает жизнь мальчика вне классной комнаты. Возможно, Джон Лидгейт[55] вспоминал собственное детство:

В мире, где насилие было непринужденным и беспричинным, битье детей было, можно сказать, традицией. Агнес Пастон била свою дочь Элизабет «раз или два в неделю, а иногда и пару раз в день, и голова у нее была проломлена в двух или трех местах». Элизабет в то время было двадцать лет. Также Агнес Пастон приказывала учителю своего сына «как следует его отхлестать», если мальчик не будет слушаться. Такие чувства ожидались от любящей матери. Советовали бить ребенка до тех пор, пока он или она не признает своей вины и не взмолится о милости. Но детство состояло не только из порки и побоев. Многие руководства по воспитанию поддерживали идею о мягкости, соединенной с твердостью; чрезмерные наказания не рекомендовались.

Томас Мор, который родился в 1478 году, считал, что трое из пяти англичан умеют читать. Возможно, он несколько переоценил это количество, опираясь в своих суждениях только на жителей Лондона, но тенденция к повышению грамотности в стране бееспорна. Развитие ранее неизвестного способа печати в последние десятилетия XV века создало новую аудиторию с новыми умениями. Это была эпоха, когда в употребление вошли афиши и объявления и когда в некоторых крупных городах появились библиотеки. Библиотека ратуши, основанная в 1423 году, существует до сих пор. За один год в Лондоне были открыты четыре новые грамматические школы. В последние годы XV века бесплатные школы появились в Гулле, Ротереме, Стокпорте, Макклсфилде и Манчестере.

Школьникам не разрешалось играть в кости или пользоваться луком и стрелами на территории школы, зато им предоставлялось время и возможности участвовать в более подходящем спорте, таком как петушиные бои. «И-го-го!» — таким был радостный вопль освобождения в классных комнатах. Наступало время прыжков, бега и борьбы. Птиц ловили или сбивали камнем из рогатки. Беда вспоминал, как в юности принимал участие в неких примитивных скачках на лошадях.

Средневековый школьник играл в крокет, футбол, кегли, шарики. В теннис тогда играли у стены, а не через сетку, ладонью, а не ракеткой; ракетки были придуманы только в конце XV века. Камбука представляла собой вид гольфа, в который играли изогнутой палкой под названием «банди». Популярным было катание на коньках, которые делали из кости. Игра под названием «столы» походила на триктрак. Были широко распространены шахматы, в которых использовались круглые доски; в средневековых жилищах находили отдельные фрагменты шахматных фигур. Карты появились только в середине XV века. Стрельба из лука была очень важным занятием, в игре «пенни-прик» участники должны были попасть стрелой в подвешенную монетку в один пенс. Часто играли в дротики. «Ты должен попасть, — говорил один школьник другому в учебнике 1420-х годов, — в пуговицу на твоем обшлаге». Игра стара как мир и так же, как и он, постоянно обновляется.

35

Лев и агнец

Новый король Эдуард IV, согласно Томасу Мору, «был добрым человеком и держался очень царственно… Лицом он был красив, телом складен, крепок и силен»[57]. Современный Эдуарду хронист Доминик Манчини, который писал сразу после смерти короля, дал более неоднозначное описание: «Эдуард имел мягкую натуру и веселый характер, тем не менее если он злился, то мог казаться очевидцам просто ужасным». Конечно, одна из королевских обязанностей — это внушать ужас, особенно если этот король наследует Генриху VI: ведь предыдущий король был скорее агнцем, а не львом. Манчини сообщал, что «с ним легко было общаться друзьям и другим людям, даже менее родовитым. Часто король приглашал к себе совершенно неизвестных людей, если ему казалось, что они пришли с намерением обратиться к нему или узнать его ближе». «Входите, — возможно, говорил он. — Посмотрите на меня. Да, я ваш король». «Он желал показать себя тем, кто хотел на него смотреть, и не упускал ни одной возможности… продемонстрировать свою прекрасную фигуру заинтересованной аудитории». У Эдуарда был великолепный аппетит, и, как и многие гурманы, в процессе приема пищи он мог извергнуть уже съеденное, чтобы продолжить трапезу. Со временем это сказалось на объеме его талии; Мор отмечал, что в последние годы король стал «довольно тучным и жирным, но привлекательность свою тем не менее не утратил».

В молодости его гордость граничила с тщеславием, и, как и многих королей до него, Эдуарда увлекали театральные и зрелищные стороны королевского сана. В первый год его правления хранитель королевского гардероба потратил чуть больше 4784 фунтов стерлингов на меха и одежды для одного короля — огромная сумма, если учесть, что среднее годовое жалованье работника составляло примерно шесть фунтов. Эдуард одевался в расшитые золотом одежды и красный бархат, песочный шелк и зеленый атлас. Ему принадлежали сотни пар туфель и сапог, шляпы и береты; он в большом количестве носил аметисты, сапфиры и рубины. Они служили не только ювелирными украшениями, но и талисманами. Аметист давал твердость и мужество, сапфир сохранял в целости конечности, если яд оказывался неподалеку от рубина, камень становился влажным, на нем выступала испарина. Эдуарду принадлежала золотая зубочистка, украшенная бриллиантом, рубином и жемчужиной.

Эта роскошь была связана не только с личным стремлением к возвеличиванию, хотя, конечно, большое значение имело и приращение богатств. Стать королем означало стать самым богатым человеком в стране. Но тщеславие было и способом показать богатство и статус королевства, оно демонстрировало мощь нации. Поэтому самолюбие и стремление к величию можно рассматривать как выполнение королевских обязанностей.

Разумеется, королевство все еще оставалось раздробленным или, по крайней мере, нестабильным. То, что Генрих и его сын оставались в живых, было серьезным препятствием для нового монарха, особенно из-за того, что династия Ланкастеров имела верных последователей как на западе, так и в центральных районах страны. У Эдуарда не было вообще никакой власти на севере, где старый король скрывался за границей Шотландии. Большая часть Уэльса поддерживала Генриха, у которого также было больше сторонников среди магнатов страны. Тридцать семь семей аристократов сражались за него и рядом с ним, и только трое перешли на сторону Эдуарда.

Поэтому новому королю приходилось укреплять свою оборону настолько, насколько возможно, отчасти это делалось для того, чтобы не позволить французам воспользоваться преимуществом внутренней смуты. Молодой король привлек к себе многих прежних сторонников Ланкастеров, под личиной доброго господина раздавая им земли; он был вынужден доверять тем, кто выступал против него, и, более того, оказывать им милости. Там, где приверженцев Ланкастеров не удавалось перевербовать, их арестовывали или уничтожали. Граф Оксфорд и его сын, например, были обезглавлены на Тауэр-Хилл по обвинению в измене.

Комиссия судей проехала через двадцать пять широв и восемь крупных городов, чтобы выявить недовольных новой политикой. Не было крупных сражений, но за первые два года царствования Эдуарда, возможно, произошло больше стычек, чем за всю войну; в 1461 году он взял под свое управление поместья 113 врагов. Эти территории были дарованы сторонникам нового короля. В тот же год он пожаловал семь новых баронских титулов.

Далее король решил, что будет удобно создать кризис в международных отношениях; это помогло бы ему получить деньги для собственных целей и объединить подданных перед общим врагом. Весной 1462 года Эдуард объявил, что новый король Франции Людовик XI собирается уничтожить «народ, имя, язык и кровь Англии». Эдуарда можно считать первым английским королем, который полностью отказался от Франции, у него там не было владений, чтобы их защищать, если не считать гарнизона в Кале. Он действительно был королем только Англии.

На следующий год от казначейства потребовали обеспечить требуемые суммы, чтобы поднять армию и флот против множества врагов внутри страны и вне ее. Предполагалось, что король выступит против сторонников Ланкастеров в Нортумберленде или где-то еще или что он вторгнется в Шотландию; на деле ни того ни другого не произошло. Он так и не повел войска в бой. «Что за жалкий финал! — восклицал один хронист XV века. — Стыд и срам!» Впрочем, было бы неправильно считать Эдуарда неактивным королем. Он организовал перемирия и с Францией, и с Шотландией. Он перевез двор в Йорк и оттуда начал медленно устанавливать господство над северными ширами.

С самого начала Эдуард показал себя сильным королем; он был прекрасным администратором, вполне способным прийти к умозаключению о том, что удержание трона зависит от финансовой и политической стабильности. В эпоху единоличного правления монарху было необходимо нести очень тяжелую ношу: его присутствие требовалось повсюду, а власть осуществлялась напрямую. Он строго контролировал торговлю и таможенные сборы; он созывал членов лондонских гильдий, чтобы руководить ими или произносить перед ними речи. Каждый год к королю поступали тысячи прошений. Говорили, что он знал «имена и земли» практически всех людей, «рассеянных по ширам этого королевства», даже тех, кто были простыми джентльменами. Король, который завоевал трон силой, не мог быть равнодушным и держаться от всего в стороне; ему приходилось оставаться в курсе дел своих подданных. Ему нужно было проявлять добрую волю, равно как и покорность. Именно поэтому Доминик Манчини описывал Эдуарда как «легкодоступного». Считается, что Эдуард начал двигаться к «централизованной монархии», которая характеризует период Тюдоров, но на деле у него практически не было выбора в этом вопросе. Это решение не являлось бюрократическим или административным, оно было принято благодаря внутреннему, природному чутью короля.

Эдуард также интересовался отправлением правосудия и первые пятнадцать лет своего царствования путешествовал по всему королевству, чтобы проинспектировать его юридическую систему. Например, за пять месяцев от начала 1464 года он посетил суды в Ковентри и Вустере, в Глостере, Кембридже и Мейдстоуне. Для этой деятельности у него могло быть несколько причин. Главной среди них была попытка пресечь и наказать насилие между семьями дворян: у Эдуарда был личный интерес в том, чтобы предотвращать бунты или беспорядки, которые могли угрожать безопасности в различных графствах. Он, к примеру, вмешался в борьбу между Греями и Вернонами в Дербишире и тщательно допросил вассалов обеих сторон. Король часто использовал комиссии, которые назывались oyer et terminer («выслушать и решить»), созданные для того, чтобы заслушивать и разрешать дела, связанные с тяжкими преступлениями или другими правонарушениями, в манере выездных сессий. Эти комиссии состояли из людей короля, принадлежащих к его дому или двору, а также из местных магнатов, которых не так-то легко было к чему-нибудь принудить.

Члены этих комиссий не всегда добивались успеха в сборе свидетелей. Наиболее знатные рыцари Херефордшира заявили, что «они не решаются присутствовать на суде и говорить правду о проступках перед собравшимися из-за того, что боятся: их убьют или нанесут вред их домам, а это вполне может случиться, если учесть, сколько вышеупомянутых злодеев без всяких препятствий разгуливает на свободе…». В первые годы правления Эдуарда, когда были сомнения в окончательном исходе борьбы Йорков и Ланкастеров, насилие в стране никоим образом не умерилось.

Как бы то ни было, юридическая практика самого короля была далека от идеальной. Он регулярно вмешивался в судебные процессы, чтобы решения принимались в пользу наиболее сильных его сторонников. Он никогда не наказывал приверженцев тех людей, на чью верность полагался. Это, разумеется, обычное дело для любого короля, чье правление строится скорее на политических, а не на юридических принципах. У Эдуарда также был вполне обоснованный интерес к эффективному или, по крайнй мере, быстрому правосудию, поскольку от доходов с судов во многом зависел его бюджет.

Можно отметить еще одну сторону его характера. Один современный Эдуарду хронист писал, что король имел пристрастие к «оживленной компании, роскоши, дебоширству, экстравагантности и чувственным удовольствиям». Для монарха это вовсе не смертные грехи, а, напротив, правильные установки, необходимые, чтобы поддерживать власть и величие. В следующем предложении, как бы то ни было, хронист переходит к восхвалению прекрасной памяти Эдуарда и его внимания к деталям. Но однажды Эдуард принял решение, связанное с его личной жизнью, и оно имело довольно серьезные последствия. Весной 1464 года он тайно вступил в брак с женщиной, в чьих жилах не текла королевская кровь, и этот брак говорил скорее о его страсти, чем о стремлении к справедливости. Елизавета Вудвилл была вдовой с двумя детьми, и, в отличие от большинства королевских невест, она являлась англичанкой. Как бы то ни было, она не относилась совсем уж к простолюдинам, поскольку ее отец был рыцарем, а мать — вдовствующей герцогиней. Рассказывали, что, решив, что она станет королевой, а не королевской любовницей, Елизавета сопротивлялась посягательствам короля. Эдуард был известен своей любвеобильностью и множеством сексуальных связей, но, кажется, Елизавета была первой, кто ему отказал. При европейских дворах ходили слухи, что в отчаянии он даже приставил ей нож к горлу. Тем не менее Елизавета была неприступна, пока не добилась получения статуса, который ее устраивал.

Выбор короля стал причиной некоторого разочарования среди тех, кто считал, что король должен жениться только на особах королевской крови. Тот факт, что Эдуард вступил в брак с Елизаветой тайно, бежав от своих придворных в первый день мая 1464 года под предлогом того, что отправился на охоту, позволяет предположить, что он сам сознавал, что совершает мезальянс. Также считалось, что предпочтительнее жениться на девственнице. В письме с новостями из Брюгге, написанном осенью 1464 года, говорится, что «большая часть лордов и народа, кажется, весьма разочарована этим браком и изыскивает средства, чтобы его аннулировать, все аристократы держат большой совет в городе Рединге, где находится король». Ричард Невилл, граф Уорик, уже начал переговоры с французским королем по поводу женитьбы Эдуарда на свояченице Людовика XI. Теперь все эти планы пошли прахом. «Совещания» лордов были совершенно бессмысленны. Как отмечал друг Уорика, «мы должны быть терпеливы друг к другу». 29 сентября 1464 года Уорик и герцог Кларенс, младший брат короля, сопроводили Елизавету Вудвилл в часовню аббатства в Рединге, где собравшиеся аристократы чествовали ее как законную королеву.

Следующим летом Генрих VI был захвачен в плен; после поражения в Таутоне он скрывался в Шотландии и в замках оставшихся ему верными людей в Северной Англии. Он фактически являлся королем в изгнании, настолько незаметным, что Эдуард даже не был уверен, в каком именно графстве прячется Генрих. Маргарита же нашла убежище в землях своего отца в Анжу. Старого короля заметили на обеде, который его сторонники давали в Рибблсдейле; он бежал из этих мест, но был предан монахом. В конце концов Генриха схватили в лесу под названием Клитервуд, практически на границе Ланкашира, и привезли в Лондон на лошади, привязав его ноги к стременам; рассказывали, что на нем была соломенная шляпа и какие-то злобные горожане бросали в него мусором. Следующие пять лет Генрих оставался в Тауэре с небольшим штатом придворных, которые должны были прислуживать узнику, известному просто как Генрих Виндзорский.

Семья новой королевы, Вудвиллы, приобрела влияние при дворе и могла стать угрозой положению Уорика и других Невиллов. Также король организовал ряд браков между близкими родственниками Елизаветы и различными аристократами; поскольку у нее было пять братьев и семь сестер, то эти браки уничтожили перспективу построения родственных связей для многих более видных семей. Младший брат Елизаветы, к примеру, в возрасте двадцати лет женился на шестидесятипятилетней герцогине Норфолк; герцогиня была богатой вдовой, уже успевшей похоронить трех мужей, также она являлась и теткой самого Уорика. О чувствах Уорика по поводу того, что в те времена описывали как «дьявольский брак», история умалчивает. В мыслях он мог рассудить, как говорилось на языке того времени, что честь его семьи запятнана и что его пожилая родственница выставлена на посмешище. На деле пожилая леди пережила своего юного супруга, который кончил жизнь на плахе. Людовик XI предал огласке тот факт, что он получил письмо, где описывалось разочарование Уорика поведением Эдуарда; он даже намекал, что Уорик может пытаться свергнуть своего суверена, но все это пропало в тумане дипломатических предположений и фразерства. Французский король прославился прежде всего тем, что его прозвали «король-паук».

Более ощутимым источником разногласий была внешняя политика страны. Уорик превыше всего желал союза с Францией, тогда как Эдуард предпочитал согласие с Бургундией и Бретанью. Использовались самые разные политические средства. Уорик получал множество милостей от Людовика XI, тогда как Вудвиллы имели родственные связи с бургундскими аристократами. Также Бургундия была самым крупным рынком для экспорта английских тканей и, таким образом, важным торговым партнером английских купцов. В любом случае французы были старыми врагами, которые теперь принимали послов от Маргариты Анжуйской.

В 1467 году было подписано торговое соглашение между Англией и Бургундией, за ним незамедлительно последовало мирное соглашение и брак сестры Эдуарда Маргариты с герцогом Бургундским. Разочарованный поражением Уорик удалился в свои поместья в Йоркшире, где, судя по слухам, начал плести интриги против своего суверена; говорили, что он сумел вовлечь герцога Кларенса в заговор против трона. Французский хронист Жан де Ваврен сообщал, что Уорик обещал Кларенсу корону его брата. Старый союз разрушился.

Весной и осенью 1467 года ходили и другие слухи. Самый удивительный из них состоял в том, что двое непримиримых врагов Уорик и Маргарита Анжуйская заключили союз и собираются вторгнуться в Англию с целью свержения Эдуарда IV. Не ясно, кто предложил эту сделку, но многие подозревали, что король Франции сделал бы все, что угодно, чтобы поддерживать беспокойство и бунты во вражеской стране. Тем не менее Уорик и его рыцари еще бывали при английском дворе и с виду находились с королем в хороших отношениях.

Перелом наступил летом 1469 года. В июне в северных ширах вспыхнуло восстание, подготовленное «Робином из Ридсдейла», также известным как Робин Исправь-все (Robin Mend-All), или сэр Джон Коньерс, двоюродным братом самого Уорика; отчасти это восстание было народным, его организовали те, кто был недоволен правлением Эдуарда. Король отправился в паломничество в Уолсингем, но, услышав новости о беспорядках, прервал свое богоугодное путешествие и вместе со свитой двинулся в Ноттингем. Со всех сторон до Эдуарда доходили слухи о коварных замыслах как Уорика, так и его младшего брата; также говорили, что в заговоре участвовал брат Уорика Джордж Невилл, архиепископ Йоркский. Он отправил всем троим вызывающие послания, требуя безусловной верности и подтверждения того, что они «не замышляли ничего против нас, как об этом говорят слухи».

Но ответа король не дождался. Вместо этого он узнал, что герцог Кларенс собирается жениться на дочери Уорика, несмотря на то что Эдуард запретил этот союз, и что все заинтересованные стороны отплыли в Кале, чтобы там провести церемонию. Это было открытым неповиновением и вызывающим поведением.

Из Кале Уорик и его союзники распространили обращение о том, что они становятся на сторону северных бунтовщиков против короля, чье правление было «лживым, алчным и направлялось некими растлевающими его личностями». Под этими личностями, разумеется, имелись в виду Вудвиллы, которых король ради безопасности уже попросил вернуться на их земли. Уорик пригласил своих сторонников встретиться с ним в Кентербери 16 июля. Возможно, он намеревался объявить правление Эдуарда незаконным и заменить его Кларенсом. Это уж была не борьба между Йорками и Ланкастерами, а схватка между двумя ветвями Йорков.

Уорик и его недавно увеличившаяся армия пересекли Ла-Манш и направились к Лондону, в котором граф был чрезвычайно популярен; затем они двинулись на Ковентри, где собирались присоединиться к людям Робина из Ридсдейла. Королевская армия бросила им вызов, но неожиданная атака сил повстанцев заставила ее разбежаться. Некоторые из командиров армии короля подчинялись приказам Уорика, и в потрясающем акте неблагодарности он казнил их на следующий день.

Сам Эдуард в это время двигался навстречу своей армии и не знал об этом поражении до тех пор, когда уже поздно было поворачивать назад. Его люди спешно покинули его — только это и можно было понять из сбивчивых рассказов. Король решил вернуться в Лондон в сопровождении небольшого отряда, когда, к его удивлению, появилась армия архиепископа Йоркского. Эдуард со всей полагающейся учтивостью был взят в плен и спешно заключен в замке Уорика. Двоих самых влиятельных членов семьи Вудвилл — отца и младшего брата королевы — схватили и обезглавили по приказу Уорика. Теперь он контролировал и страну, и короля.

Но он ничего не мог поделать ни с государством, ни с монархом. Граф фактически был правителем страны, но ему не хватало легитимности и морального авторитета. Едва ли он мог править от имени короля, если держал короля в качестве пленника в замке. Совет Эдуарда, кажется, принимал указания Уорика весьма неохотно, а упущения в национальных делах вызвали на местах вспышки насилия и восстания. Вновь великие семьи королевства безжалостно убивали друг друга. От этого было только одно средство — освободить короля из заключения и позволить ему восстановить свою власть. Поэтому Эдуард IV вернулся. Его встретили мятежный граф, архиепископ и младший брат, хором уговаривающие короля, что действовали исключительно в интересах королевства. Эдуард и его сторонники направились к Лондону, где их встретили мэр и олдермены в своих пурпурных одеждах. «Сам король, — писал Джон Пастон, — хорошо поговорил с лордом Кларенсом, лордом Уориком и с моими лордами из Йорка и Оксфорда. Он сказал, что они останутся лучшими друзьями». Но добавил, что «с домочадцами будет говорить на другом языке». Другими словами, домочадцев ждала месть.

Король понимал, что стабильности в королевстве следует добиваться любой ценой. Согласно хронисту Полидору Вергилию, «он не искал ничего, кроме как снова завоевать дружбу тех аристократов, которые теперь отстранились от него…». Эдуард пригласил Кларенса и Уорика присоединиться к совещаниям большого совета, который был созван, чтобы добиться «мира и всеобщего забвения разногласий с обеих сторон». Также он предложил обручить свою четырехлетнюю дочь Елизавету и племянника Уорика, то есть племянника того, кто не так давно убил деда девочки по материнской линии и ее дядю.

Тем не менее граф получил жестокий удар: оказалось, что он не может поддерживать свой авторитет без короля. Весной 1470 года он снова принял участие в вооруженном восстании. Мятеж начался в Линкольншире, где несколько семей, опасаясь королевского правосудия или оскорбленные его притеснениями, восстали, намереваясь передать корону Кларенсу. Когда Эдуард вышел против них на поле битвы, они кричали: «Кларенс! Кларенс! Уорик! Уорик!» Король получил все доказательства, которые ему только требовались. Его армия легко справилась с людьми из Линкольншира, а место битвы стало известно как «Поле потерянных курток» из-за большого количества брошенной одежды с отличительными знаками Уорика и Кларенса. Солдаты сбрасывали куртки прямо в бою. После убедительной победы Эдуарда двое противников короля, спасая свою жизнь, бежали во Францию, ко двору Людовика XI. Некоторым из их сторонников повезло меньше. Один из кораблей Уорика был задержан в Саутгемптоне, и всех джентльменов и йоменов на его борту обезглавили. После этого каждое из тел проткнули острым колом, а на его верхушку насадили голову.

Уорик и Кларенс теперь присоединились к Маргарите Анжуйской. Она покинула владения своей семьи и прибыла ко двору французского короля. У Людовика в руках имелось три синицы, но Маргарита и Уорик долгое время были непримиримыми врагами. Теперь же король Франции начал длительные переговоры, чтобы заставить королеву помириться с человеком, который являлся «главным виновником падения Генриха, а также ее сына и ее самой». Он каждый день вел с ней долгие споры, и в конце концов Маргарита подчинилась его желаниям. Она согласилась сотрудничать со своими старыми врагами и свергнуть с трона Эдуарда IV. Ее муж, все еще пребывающий в Тауэре, вернется на трон, ее сын Эдуард, принц Уэльский, женится на одной из дочерей Уорика и, таким образом, сроднится с Кларенсом. Таким образом, Йорки и Ланкастеры наконец объединятся. Молодая пара вступила в брак в соборе Анжера.

Уорик и его новая союзница начали подготовку к грандиозному вторжению в Англию. Эдуард приглядывал за побережьями, но летом 1470 года его отвлекли новости об очередных восстаниях на севере, вдохновленных Уориком; королю пришлось выступить с войском в Йорк и Рипон. Он не мог с уверенностью сказать, где высадится флот Уорика — а он мог высадиться в любом месте от Уэльса до Нортумберленда, — и король пошел на рассчитанный риск, выступив на север. В середине сентября, когда он, успешно справившись с зарождающимся восстанием, задержался в Йорке, пришли новости о том, что Уорик и Кларенс высадились в Эксмуте, в Девоне, откуда сразу же двинулись на Эдуарда. Король в любом случае находился во враждебном краю, и вскоре стало ясно, что Уорик, продвигаясь вперед, собирает сторонников.

Записи архива Ковентри показывают, что Кларенс и Уорик к тому времени, когда добрались до города, «собрали множество людей», «их было тридцать тысяч». Эдуард оставил Йорк и перебрался в Ноттингем, но обстоятельства все еще ему не благоприятствовали. Он «послал за лордами и другими людьми», но, к его величайшему разочарованию, «собралось так мало людей, что он не мог выйти с ними на поле битвы». Согласно архивным записям, Эдуард «отправился в Линн». Фактически он быстро отступал в то место, которое сейчас называется Кингс-Линн, где мог сесть на корабль и отплыть в Нидерланды. Людей у короля было мало, денег тоже немного; он так нуждался, что ему пришлось отдать свою меховую накидку, чтобы заплатить за транспорт.

В конце концов Эдуард добрался до Голландии, губернатора которой он хорошо знал; король находился на территории Бургундии, а герцог Бургундский был его союзником. Герцог, женившийся на Маргарите Йоркской два года назад, также являлся зятем короля. Поэтому Эдуард на какое-то время мог не опасаться своих врагов. Елизавета Вудвилл и ее мать уже нашли убежище в святилище Вестминстерского аббатства. Это святилище находилось в дальнем конце церковного двора, к западу от аббатства. Его описывали как «мрачное здание, такое прочное, что оно могло выдержать осаду». Именно там королева родила сына.

Чтобы утвердить свое превосходство, Уорик вернулся в Лондон. Маргарита и ее сын оставались во Франции, ожидая, когда Генрих VI вернется на трон. Итак, всеми покинутый и забытый король был извлечен из своей темницы в Тауэре, где он томился пять лет, облачен в длинные одежды из голубого бархата, но «относились к нему не так, как следовало бы обращаться со столь знатной особой». В заточении Генрих иногда цитировал седьмой псалом, который гласит: «Помощь мне от Бога, спасающего правых сердцем»[58]. И вот Господь совершил неожиданное чудо. Воистину пути Его неисповедимы. Открывая парламент, созванный Генрихом, архиепископ Йоркский произнес проповедь, основанную на тексте из Книги пророка Иеремии «Возвратитесь, дети-отступники»[59].

Но Генрих снова был королем только по имени, кукловодом же был Уорик. Согласно современному ему хронисту, Генрих был не более чем «коронованным тельцом, тенью на стене». Уорик теперь соблюдал равновесие различных интересов, чтобы сохранить за собою правление; ему приходилось удовлетворять как своих ланкастерских сторонников, так и тех приверженцев Йорков, которые предпочитали Эдуарда IV. Также граф должен был сдерживать амбиции Кларенса, который мог желать короны для себя. Подобные напряженность и раздробленность не способствуют хорошему правлению. Английские дворяне в любом случае все больше начинали презирать обе партии и просто становились на сторону той, которая в данный момент была сильнее. «В наши дни не стоит особенно доверять обещаниям лордов, — говорила Маргарет Пастон своему сыну, — поскольку для этого нужно быть более уверенным в благоволении таких людей. А сегодня человеческая жизнь стоит очень мало. Поэтому опасайся притворщиков, поскольку они говорят тебе то, что обернется для тебя бедствиями».

Достаточно скоро к этой истории, и без того уже наполненной несчастными случаями и странными поворотами судьбы, добавился еще один. Ранней весной 1471 года герцог Бургундский согласился профинансировать вторжение Эдуарда в Англию, и 14 марта изгнанный монарх высадился в Равенспуре на побережье Йоркшира; вначале его появлению никто особенно не радовался. «За ним пошло очень мало жителей страны [Йоркшира], — писал современный Эдуарду историк, — или почти никого». Люди Холдернесса отвергли его, ему разрешили войти в Йорк лишь при условии, что он будет претендовать только на герцогство своего отца, а не на английскую корону.

Эдуард продолжал двигаться к Лондону. Он прошел через Донкастер и, узнав, что Уорик собирает свои силы в Ковентри, повернул на этот город. Герцог Кларенс бросил графа и перебежал к своему брату; при том, что Генрих VI снова был на троне, а Маргарита Анжуйская собиралась вернуться в Англию вместе со своим сыном, он понимал, что его шансы получить корону стали практически ничтожными. Также герцога подозревали его старые враги; он находился, как писал его современник, «под огромным подозрением, презираемый и ненавидимый всеми лордами… которые являлись приверженцами и сторонниками Генриха». Но в действиях Кларенса могло вообще не быть никакой логики: он был очень молод, впечатлителен и импульсивен, плохо контролировал, что говорит и что делает. Он, словно флюгер, вертелся во всех направлениях.

Эдуард, оставив Уорика строиться в боевой порядок в Ковентри, решил быстро продвигаться к столице и снова объявить себя королем. Архиепископ Йоркский, брат Уорика, попытался создать своей партии поддержку, устроив торжественное шествие Генриха VI через Лондон; король все еще был в голубой бархатной мантии, которую на него надели, когда он вышел из Тауэра. Эдуард вошел в город и срочно встретился со старым королем. «Мой кузен Йорк, — сказал ему Генрих, — я очень рад вас видеть. Я знаю, что в ваших руках моя жизнь не будет в опасности». Тут он, как выяснилось, ошибался. Несчастный монарх снова оказался за холодными стенами Тауэра, а Эдуард воссоединился со своей женой и новорожденным сыном, освобожденными из убежища. Но на ликование ему оставалось очень мало времени, и уже следующим утром король «попросил совета великих лордов своей крови и других членов совета, чтобы понять, как могут развиваться события». События достигли высшей точки 14 апреля в Барнете, маленьком городке к северу от Лондона, где сторонники Йорков одержали победу в ряде беспорядочных стычек, проходивших в густом тумане; во время последовавшего за ними хаотичного отступления был убит сам Уорик. Делатель королей был повержен армией короля.

Графа Уорика нельзя назвать благополучным человеком. Чрезмерно щедрый монарх даровал ему земли и богатства, и в результате он стал вздорным и приобрел слишком много власти; он заявлял, что борется за права Англии, но оставался лишь орудием своей партии и семьи; он жаждал славы, но, одерживая победу, становился жестоким и мстительным; он был политиком, не способным ни на какую политическую стратегию, и государственным человеком, который мог в любой момент пойти против национальных интересов. Тщеславие и амбиции разрушили его. В этом отношении Уорик не слишком отличался от своих знаменитых современников.

Маргарита Анжуйская и ее семнадцатилетний сын принц Эдуард отплыли из Франции, не зная о победе Эдуарда IV над Уориком. Новость добралась до них вскоре после высадки в Веймуте, в Дорсете. Бежать было слишком поздно, королева могла только сражаться. Она отправилась на север по направлению к Бристолю, собирая по пути сторонников, но армия Эдуарда приближалась с востока. В тот момент Джон Пастон писал своей матери Маргарет: «Уверяю вас, мир так непрочен». 4 мая 1471 года на лугу к югу от Тьюксбери, в Глостершире, Ланкастеры потерпели поражение от Йорков; в последовавшей за битвой свалке принц Эдуард был убит, а Маргарита стала пленницей.

Менее чем через три недели Эдуард IV с триумфом вернулся в Лондон. В тот же самый день Генрих VI был убит в Тауэре. Говорили, что он скончался от тоски, но правда, без сомнения, была куда более прозаической. Генриха убили по приказу короля-победителя, который пожелал, чтобы у него больше не было соперников. Позже было объявлено, что убийцей был младший брат Эдуарда герцог Глостер, но, возможно, это предположение связано с более поздней славой Глостера как покрывшего себя позором Ричарда III. Так или иначе, казалось вполне приемлемым, чтобы он вошел в историю Англии как человек-призрак.

Королевская династия Ланкастеров, ведущая свое происхождение напрямую от Генриха IV, теперь прервалась. Тело Генриха VI перевезли из Тауэра в собор Святого Павла, где оно лежало «в открытом гробу» так, чтобы любой мог узнать старого короля. Маргарита Анжуйская была заключена в Тауэр, где провела четыре года, пока ее не выкупил Людовик XI; остаток своих дней она жила в бедности во Франции. По ее жизни пролетел шторм, уничтоживший и сына, и мужа.

Здесь можно рассказать еще один короткий эпизод из жизни Генриха VI. Однажды в 1450-е годы он посетил Вестминстерское аббатство, чтобы отметить место для своей будущей гробницы. Он приказал каменщику набросать с помощью ломика место и положение будущей усыпальницы, которую он пожелал построить в полу аббатства. Королю не требовался монументальный мавзолей, он хотел покоиться под простым камнем. Ведя переговоры с аббатом, он оперся на плечо своего камергера; королю тогда было только за тридцать, но он уже устал от всех требований, которые предъявлял к нему мир. В Англии редко бывали мудрые короли, не говоря уж о хороших правителях, но человек, который совершенно не подходил для исполнения обязанностей суверена, может в какой-то мере показаться вполне симпатичным.

Часто говорят, что в Войне Алой и Белой розы враждующие стороны схлестнулись во взаимном уничтожении друг друга и что благородные семьи Англии заметно поредели в результате этой борьбы. На самом деле давление времени и обстоятельств всегда работало против любого аристократического дома. Было даже подсчитано, что если взять любой период в двадцать пять лет, то за это время четверть родовой знати не оставляла потомков мужского пола, которые могли бы унаследовать титул, поэтому наследование пресекалось. Чтобы сохранить правительство страны в добром здравии, был постоянно необходим приток новой крови. Война не прервала этот, в сущности, постоянный процесс.

Мир всегда двигается собственным путем, какие бы войны его ни сотрясали. Конфликт, разумеется, ослабил правящий класс и разорвал связи между королевством и аристократией, но нет никаких признаков запустения или беспорядка. В немногих больших и малых городах были волнения, и от борьбы партий пострадали только те, кто погиб или был ранен в битвах. Обширные богатства церкви остались нетронутыми, и в целом духовенство наблюдало за конфликтом со стороны. Судебные органы продолжали свои заседания в Вестминстере, а судьи по-прежнему колесили по дорогам страны. Французский хронист и историк Филипп де Коммин в то время отмечал, что «не было зданий, разрушенных или уничтоженных войной, но бедствия и несчастья войны пали на головы солдат, а в особенности — на аристократов».

Также нет никаких признаков экономического упадка, связанного с войной. К 1470-м годам торговля даже выросла — тенденция, к которой сам король проявил активный интерес. Автор «Хроники Кройланда» (Crowland Chronicle) заявляет, что Эдуард «лично снарядил корабли с грузами — самой лучшей шерстью, тканями, оловом и другими товарами из своего королевства и, как человек, живущий торговлей, обменивал одни товары на другие…». Появление короля-купца позволяет развеять любые сомнения в отсутствии экономического упадка. «Нет ни одного хозяина трактира, как бы беден и жалок он ни был, — писал итальянский путешественник, — который не сервировал бы столы серебряной посудой и кубками…»

В любом случае жизнь страны можно скорее сравнить с морем, чем с прудом. Упадок и возрождение, спад и подъем происходят одновременно. Так случилось, что в 1476 году Уильям Кекстон представил в месте для раздачи милостыни Вестминстерского аббатства первый печатный станок в Англии. Десять лет спустя в угольной шахте в Финчейле около Дарема появился первый водяной насос. В 1496 году в Бакстеде, в Суссексе, начала работать первая доменная печь в Англии. Эта индустриальная революция уже вызывала жалобы. Парламентский билль от 1482 года постановил, что шляпы, береты и кепи, сделанные «человеческими усилиями, то есть руками и ногами», намного превосходят те, которые «валяют и набивают сукновальные машины». В то же время очень много людей низкого происхождения жили на земле в тех же условиях, что и их саксонские предки.

36

Основа жизни

Среди голых полей и пустынных садов заброшенных римских вилл росли дикий чеснок и лук. «Я вырос прямо вверх, высок на грядке, — так говорит одна англосаксонская загадка о луке, — и заставляю течь слезу из глаз хозяйки. Что я такое?» Как бы то ни было, основным блюдом на бедных столах была вызывающая насмешки «чечевичная похлебка», за которую бедняки могли продать душу. Более богатые англосаксы ели пшеничные булки, но больше был распространен ржаной или ячменный хлеб. Также они употребляли в пищу множество свиней, откормленных желудями и буковыми орешками, которые в огромных количествах можно было найти в лесах страны. Мелкий фермер мог также держать несколько полосатых свиней на общинной земле. Оленина и домашняя птица были популярны среди более состоятельных англичан. Рыба, в том числе лосось и сельдь, была в изобилии. Иногда ели конину. Многие века эталоном сервировки считались большие ножи и грубые деревянные ложки, часто все ели из одной миски. Как писал один хронист, «после обеда они припадали к своим чашам, к которым англичане имеют большую привязанность». Слабый эль, приправленный различными специями, был повсеместно любимым напитком. Но англосаксы пили и так называемый «морат» — сок шелковицы, подслащенный медом.

Диета нормандцев не слишком отличалась от меню англосаксонской эпохи, поскольку земледелие после их вторжения практически не изменилось. Статус лорда давал возможность есть только пшеничный хлеб. Когда король даровал ему земли, они должны были быть годными для выращивания пшеницы; земля, где эта культура расти не могла, имела небольшую ценность. Именно поэтому очень мало нормандских поселений появилось в более высоких и холодных землях Пеннинских гор, Камбрии и других северных регионов. Нормандцы жили среди пшеницы. Они делали хлеб в форме булок или караваев, часто с крестом наверху. Особенно им нравился хлеб с добавлением имбиря, который стали называть «перченым хлебом».

Очевидным было одно различие: нормандцы предпочитали вино местному элю и меду, поэтому из Франции вино экспортировалось в большом количестве. Философ XII века Александр Некам заявил, что вино должно быть прозрачным, как слезы кающегося грешника. Также он говорил, что хорошее вино должно быть сладким, как миндаль, скрытным, как белка, пылким, как самец косули, крепким, как цистерцианский монастырь, сверкающим, как огненная искра, прочным, как логика ученых из Парижа, нежным, как тонкий шелк, и холодным, как кристалл. Язык ценителей вина не слишком-то изменился за прошедшие столетия.

В средневековый период был достаточно небольшой интерес к продуктам питания, которые тогда называли «белой пищей», — сыру, маслу и молоку. Они были в рационе простолюдинов, поэтому дворянам их следовало избегать, но молоко использовалось при изготовлении сладостей. Для приготовления пищи чаще употребляли оливковое, а не сливочное масло. Свежие фрукты считались вредными для здоровья, а самыми распространенными овощами пренебрегали все, кроме бедняков, которые считали их бесплатной пищей. Земля была так плодородна, что в сезон урожая бедняк или бродяга мог полностью прокормиться с чужих полей и садов. Горох и бобы, лук-порей и капусту можно было украсть и с небольших огородов, прилегающих к каждому коттеджу. «У меня нет денег, — жаловался Петр-пахарь в месяц перед урожаем. — У меня есть пара кусков свежего сыра, немного творога и сливок, овсяная лепешка и две буханки хлеба из гороха и отрубей, которые испекли для детей. У меня есть петрушка, лук-шалот и много капусты». Вполне возможно, что рацион бедного человека был куда здоровее, чем питание богачей.

К XIII–XIV векам мясо стали щедро приправлять специями, такими как анис и лакрица. Богатые семьи предпочитали сильный и даже грубый вкус блюд. Иначе трудно объяснить то, что мясо серых и бурых дельфинов подавали даже к королевскому столу. Морская корова, которую позже стали называть тюленем, также была деликатесом. Язык кита, еще одно королевское лакомство, отваривали с горохом или зажаривали. В меню входили и птицы с ярко выраженным вкусом мяса, такие как павлин, цапля или выпь. «Припудренной лососиной» называли лосося, посыпанного солью. Запах морского угря, по мнению одного из любителей, был так прекрасен, что мог заставить принюхиваться мертвого.

Первая поваренная книга в Англии «Способы приготовления еды» (The Forme of Cury) была написана в конце XIV века мастер-поварами Ричарда II. По их мнению, блюдо из очищенных устриц и мяса зайца должно было приправляться медом. Свинину следовало жарить и посыпать шафраном и изюмом. Фазанов можно было украсить корицей и имбирем. Специи нужны были не для того, чтобы замаскировать несвежее мясо, а ради них самих, для того, чтобы добиться сильного вкуса. Также они использовались, чтобы придать мясу и другим блюдам различные цвета: индиго делал еду синей, шафран — желтой, кровь и подпаленные сухари давали красный и черный.

Интересно, что в «Способах приготовления еды» и в других собраниях рецептов редко упоминается о том, какое количество продуктов необходимо взять. Средневековые единицы измерения действительно были достаточно расплывчатыми и неточными. Не было никакой нужды в точности и никакого стремления к ней. Эта эпоха не была «научной». Поэтому часто с размерами и количеством промахивались в ту или иную сторону, по крайней мере, если брать современные требования к точности. Например, монахи с Или считали, что их остров имеет величину 11,2 на 6,4 километра, тогда как в действительности его размеры 19,3 на 16 километров. Заявляли, что в царствование Эдуарда III в Англии было 40 000 приходов, тогда как на самом деле их было менее 9000 — огромная ошибка в одном из самых основных параметров страны. Когда мы читаем в источниках о том, что в местах паломничеств происходили «бесчисленные чудеса», или о том, что король стоял во главе армии в 50 000 человек, возможно, нам стоит усомниться в подобных заявлениях.

Пространство и время были расплывчатыми и, в сущности, неопределенными. Акр земли (0,4 гектара) можно было измерить тремя различными способами. Существовали различные системы измерения времени, например по годам царствования, по избранию папы, по церковным событиям (литургический год). Хартии и меморандумы до XIII века часто вообще не датировались, иногда на договорах указывался год относительно какого-то события: «после свадьбы сына короля Англии с королевской дочерью» или «после того, как Гилберт Фолио стал епископом Лондона», что, как мы знаем, было в 1163 году. Многие не были уверены в том, сколько им точно лет: один старый солдат Джон де Сюлли заявлял, что ему 105 лет и что он участвовал в битве при Нахере в 1367 году. Если это было правдой, то он взял в руки оружие в возрасте восьмидесяти семи лет. Об отце другого старого солдата, Джона де Тервилля, говорили, что он умер в возрасте 145 лет. Время дня измеряли по тому, как падали тени, отбрасываемые предметами, на которые светило солнце, часы появились только в XV веке, и они были тяжелыми, громоздкими и не обязательно точными. Звон церковного колокола отмерял канонический день от заутрени до вечерни. И все знали, что один ярд равен длине королевской руки. А чему же еще он мог быть равен?

37

Король весны

Эдуард IV наконец стал королем, у которого не было соперников. Рождение сына в святилище в Вестминстере, а также последовавшее вскоре после этого появление на свет другого младенца мужского пола означали, что линия Йорков может продолжаться до бесконечности. Но у Эдуарда было два брата — Джордж, герцог Кларенс, и Ричард, герцог Глостер, — которые когда-нибудь могли заявить свои права на верховное владычество.

Младший брат, герцог Глостер, был вознагражден за свою верность во время волнений предыдущих лет. С осени 1469 года он был коннетаблем Англии и вел своих людей в сражения за короля против повстанцев; также он сопровождал Эдуарда в его плавании из Кингс-Линн в Голландию, а во время судьбоносной битвы в Тьюксбери командовал передовым отрядом. За оказанные королю услуги весной 1471 года он получил титул лорда — великого камергера, который ранее принадлежал Уорику. Также Глостер был вознагражден большой частью земель Уорика на севере Англии и с этого времени стал самым крупным землевладельцем и военно-феодальным правителем северных регионов, чьим главным замком был Миддлхэм в Северном Йоркшире. Он получил руку леди Анны Невилл, младшей дочери Уорика, которая была замужем за несчастным принцем Эдуардом. Пятнадцатилетняя девушка теперь вступила в союз с человеком, который помогал уничтожить ее семью, но, разумеется, куда более предусмотрительно было выйти замуж за одного из победителей. В королевской семье романтическая любовь встречалась довольно редко.

Старший из двух братьев короля Кларенс представлял собой более значительную угрозу, или, вернее, от него было больше неприятностей. Он уже показал свою неверность королю, вступив во временный союз с Уориком и Маргаритой, а теперь обратил свою злость на младшего брата. Он хотел быть лордом — великим камергером, он хотел земли Уорика на севере и земли самой леди Анны Невилл. Братья постоянно бросали друг другу вызов в спорах перед Королевским советом, и каждому аплодировали за его красноречие. Как бы то ни было, на время Кларенс стал победителем, получив поместья Уорика в центральных графствах и титул лорда — великого камергера. Глостер же сохранил свое господство над севером.

После победы Эдуард очень быстро покарал своих заклятых врагов. Он говорил, что богатые будут подвешены за свой кошелек, а бедные — за шею, но на деле был больше заинтересован в том, чтобы отнять деньги, а не жизни. Города, которые противостояли ему, такие как Гулль и Ковентри, были лишены своих свобод и заплатили большие деньги за их восстановление; на отдельных магнатов, поддерживавших Маргариту или Уорика, также наложили штрафы. Парламентские записи были наполнены сообщениями о налогах, актами о распоряжении имуществом, о конфискации и о насильственных контрибуциях в пользу королевской казны, которые без тени иронии называли «благотворительностью». Эдуард мог быть как суровым, так и великодушным: многие бывшие недруги получили «королевское прощение», и известные священнослужители из партии Ланкастеров, такие как Джон Мортон, поступили к королю на службу. Мортон позднее стал епископом Или и архиепископом Кентерберийским.

На континенте оставалась огромная проблема с Людовиком XI. Французский король помогал Уорику и поддерживал Маргариту Анжуйскую в их притязаниях на английский трон; он по-прежнему поощрял мятежных Ланкастеров, нашедших убежище в его королевстве. Людовик являлся угрозой, от которой следовало избавиться. Но если у Эдуарда и было желание это сделать, то никакими средствами он не располагал. Он начал переговоры о тройном вторжении с соседями Франции герцогами Бретани и Бургундии. Оба герцогства являлись феодальными подданными Франции, но на практике были независимыми. Эдуарду удалось добиться успеха по крайней мере в отношении Карла Смелого, герцога Бургундского.

4 июля 1475 года крупная английская армия отплыла в Кале из Дувра, готовясь к встрече с силами бургундцев. Эдуарда сопровождало большинство аристократов, в целом войско составляло 15 000 человек. Они везли 779 каменных ядер и более 10 000 связок стрел; также у короля были шитые золотом ткани для того, чтобы продемонстрировать свою роскошь, и он приказал построить из дерева маленький домик, покрытый кожей, который мог использовать на поле битвы. Это были его портативные королевские покои.

Карл Смелый не оправдал своего имени и прибыл в Кале всего с несколькими сторонниками. Большинство своих людей он оставил на осаде города во Фландрии. Эдуард, очевидно пришедший в большую ярость, немедленно начал переговоры с Людовиком XI, чтобы выторговать хоть какой-то мир. Французский король был готов пойти навстречу, не желая вторжения чужих солдат на свои земли, и месяц спустя оба короля встретились на мосту в Пикиньи неподалеку от Амьена.

Чтобы избежать любого нежданного нападения, посередине моста поставили деревянный барьер, с каждой стороны которого собрались солдаты обоих суверенов. Двойник, одетый в одежды французского короля, шел за спиной Людовика. Трое из подданных Эдуарда были одеты в те же золотые одежды, что и их господин. Это было мерой предосторожности. Эдуард подошел к барьеру, приподнял шляпу и низко склонился к земле; Людовик ответил столь же изысканным жестом.

— Мой господин, мой кузен, — сказал Людовик, — добро пожаловать! В мире нет ни одного человека, с которым я бы хотел встретиться больше, чем с вами.

Эдуард отвечал на очень хорошем французском.

Было подписано мирное соглашение, по которому Людовик согласился выплатить английскому королю огромную сумму в 75 000 крон, а также ежегодный пенсион в 50 000 золотых монет при условии, что английские войска покинут страну. Удовлетворенный этим выкупом, Эдуард вернулся в Англию. Также было решено, что его старшая дочь Елизавета Йоркская выйдет замуж за старшего сына французского короля. В обычной манере подобных заранее согласованных королевских браков эта договоренность ни к чему не привела.

В результате своей экспедиции Эдуард стал богаче, хотя славы и не приобрел. Перед вторжением он говорил, что хочет восстановить английские владения во Франции и даже претендовать на французский престол. Так было принято заявлять в то время, и всем этим словам не обязательно стоило верить. В любом случае амбиции не увенчались успехом. Но если Эдуард отправился в плавание, намереваясь получить крупную сумму от французского короля, то он полностью добился того, чего хотел. Подтверждение этому можно найти у французского историка, который в то время находился при дворе Людовика XI. Филипп де Коммин заявляет, что Эдуард начал переговоры с Людовиком еще до того, как отплыл из Дувра. Затем Коммин делает предположение о том, что Эдуард хотел присвоить себе все деньги, которые собрал в Англии для королевского похода.

В таком случае король совершил бы очень крупный обман; за те месяцы, пока шла подготовка к вторжению, по списку жалованных грамот и патентов можно отследить совместные усилия «плотников, столяров, резчиков по камню, кузнецов, слесарей, судостроителей, бондарей, пильщиков, мастеров по изготовлению луков и стрел, каретников, мастеров по изготовлению конской сбруи и других рабочих» по приготовлению к войне. Правда может состоять в том, что английский король был готов к различным вариантам развития событий. Он просто ждал, что произойдет, чтобы посмотреть, какие шансы ему даст судьба, полагаясь на принцип: кто не рискует, тот не пьет шампанского. Исторические записи состоят из неожиданных последствий и поворотов судьбы.

Эдуард не обнародовал все положения соглашения, заключенного в Пикиньи, но вскоре парламенту и народу Англии стало ясно, что в результате прерванной экспедиции во Францию король стал богаче, а они — беднее. Эдуард теперь был достаточно силен, чтобы справляться с трудностями.

Вскоре он продемонстрировал силу на своем брате. Кларенс фактически стал неуправляемым. Согласно «Хронике Кройланда», самому надежному источнику информации об этом периоде, он «теперь, казалось, сильнее и сильнее чурается присутствия короля, едва выдавливает из себя слово на совете, не ест и не пьет в королевской резиденции». У него были причины для недовольства. После смерти его жены, которая скончалась в родах, предполагалось, что Кларенс должен жениться на дочери Карла Бургундского, но Эдуард отказался одобрить этот союз, потому что при поддержке Бургундии его брат стал бы слишком силен. По тем же причинам Эдуард не позволил Кларенсу жениться на сестре короля Шотландии.

В апреле 1477 года Кларенс обвинил одну из служанок жены, Анкаретту Твинихо, в убийстве хозяйки с помощью «смертоносного напитка из эля, смешанного с ядом»; вооруженная банда его людей схватила несчастную женщину и доставила в город Кларенса Уорик, где ее и повесили. Это была форма узаконенного убийства. Три месяца спустя один из сквайров из дома Кларенса был обвинен в некромантии с целью вызвать смерть короля. Его объявили виновным и вздернули на виселице в Тайберне. На следующий день Кларенс пришел на Королевский совет и заставил зачитать заявление о невиновности этого человека; после этого Кларенс покинул зал заседаний. Он фактически бросал вызов королевской честности и королевскому правосудию. Тогда Эдуард потребовал, чтобы Кларенс явился к нему, и в присутствии мэра и олдерменов Лондона заявил, что тот действовал «неуважительно по отношению к закону страны и угрожал судьям и присяжным королевства».

В начале 1478 года была созвана сессия парламента, где перед всеми лордами король обвинил своего брата в различных преступлениях против трона; выступило несколько свидетелей, но было понятно, что их заранее проинструктировали, что следует говорить. Герцог защищался, как только мог, даже умолял разрешить дело с помощью поединка, но собравшиеся лорды признали его виновным в измене. В этом деле лорды парламента, без сомнений, были вынуждены встать на сторону короля, и их вердикт никого не обманул. Как бы то ни было, доказательства были слабыми и, возможно, выдуманными. Кларенса заключили в Тауэр, где его через несколько дней тайком убили. Часто заявляют, что герцога утопили в бочке с мальвазией. Эта любопытная деталь, как ни странно, может быть точной, но она может указывать на то, что его утопили в ванне: ванны в те времена часто делали из распиленных винных бочек.

Король убил старшего из двух своих братьев, преследуя сомнительные цели. Это жестокое действие устанавливало верховную власть короля. Некий прорицатель предсказал, что царствованию Эдуарда будет препятствовать человек, чье имя начинается с «G». Поэтому Джордж (George), герцог Кларенс, был устранен. Имя младшего брата Ричарда Глостера (Gloster), очевидно, не пришло королю на ум. В то время также говорили, что королева и ее родственники Вудвиллы также мечтали уничтожить Кларенса: в случае смерти Эдуарда его красноречие и приятный вид могли составить конкуренцию юным сыновьям короля. Один слух накладывался на другой; кровавый двор был наполнен призраками и подозрениями. Путь Эдуарда IV к славе проходил по трупам его врагов, теперь к ним добавилось и тело его брата. Согласно «Хронике Кройланда», король «правил своим государством такой тяжелой рукой, что, казалось, внушал смертельный страх всем своим придворным, тогда как он сам не боялся никого».

Помимо укрепления своего правления и обеспечения королевской выгоды, Эдуард тратил огромное количество времени, устраивая для своих ближайших родственников браки, выгодные настолько, насколько это было вообще возможно. Его купеческие вложения в шерсть и ткань были ничтожны по сравнению с вложениями в семью. Всего у него было три сына и семь дочерей; двое из них умерли в младенчестве, таким образом, у него осталось два сына и шесть дочерей. Началась карусель сватовства, в результате которой дочери были обручены с наследниками престолов Шотландии, Франции и Бургундии. Принц Уэльский Эдуард был разыгран как предмет торговли с Бретанью. Король хотел взамен звонкую монету, в частности, он не желал давать приданое за своими дочерьми и поэтому заводил длительные переговоры, чтобы избежать этой необходимости. На деле никто из детей не вступил в брак на момент его смерти, в основном по той причине, что все они были слишком молоды для этого. Все его планы, намерения и наметки пошли прахом. Тысячи слов, потраченных на речи и дипломатию, растворились в воздухе.

Младший брат короля был в большей безопасности, чем когда-либо. Ричард Глостер оставался самым сильным лордом Северной Англии. Семья Перси главенствовала в Нортумберленде и Ист-Райдинге в Йоркшире, но весь остальной север находился под прямым управлением Глостера. У Эдуарда не было причин сомневаться в его верности, и, казалось, на тот момент он сделал лучший выбор, назвав Ричарда лордом-протектором Англии и опекуном старшего сына короля.

Переломный момент наступил быстрее, чем этого ожидали. Весной 1483 года Эдуард IV таинственно и опасно заболел. Говорили, что он простудился на рыбалке. Коммин утверждает, что король умер от апоплексического удара. «Хроника Кройланда» заявляет, что он пал «сраженный не годами и не какой-либо из известных болезней». Есть предположения о смерти от яда. В действительности его единственной болезнью могло быть потакание своим желаниям: он ел и пил в немыслимых количествах, стал жирным и распущенным. Только очень благочестивые короли могут избежать такой судьбы. Эдуард IV скончался, когда ему было чуть за сорок.

Эдуард умер, не оставив после себя долгов, он был первым кредитоспособным королем за последние двести лет. Возможно, это и было его величайшим достижением. Он не совершил значительных законодательных или юридических реформ, но, по крайней мере, сумел укрепить королевское правление. Он смог заставить работать королевскую власть после слабого царствования Генриха VI. Подытоживая, можно сказать, что это все, что он сделал. Тот факт, что после царствования Эдуарда Англия стала более процветающей, чем ранее, полностью объясняется стоящей за этим силой и целеустремленностью растущей нации.

В любом случае Эдуард не был достаточно силен, чтобы быть уверенным, что его сына коронуют как королевского преемника. Ректор Таттершел-колледжа в Линкольншире писал епископу Винчестерскому: «Поскольку сейчас наш сюзерен король мертв и душа его предстала перед Иисусом в надежде на Его великое милосердие, мы не знаем, ни кто теперь будет нашим лордом, ни кто будет править нами». Впрочем, переход произошел очень быстро и изящно. Эдуард, принц Уэльский, был объявлен королем Эдуардом V.

Ко времени смерти своего отца юный наследник, очевидно, находился в Ладлоу, около границы с Уэльсом; он был в компании своего дяди Энтони Вудвилла, графа Риверса, когда мать призвала принца вернуться в Лондон. В столице собрался совет, в котором главную роль играл лорд Гастингс. Как и Глостер, он был верен скорее йоркской монархии, чем семейству Вудвилл; когда Гастингс узнал, что королева попросила своего брата охранять ее сына по пути в Лондон и привести с собой столько людей, сколько он сможет собрать, лорд почувствовал, что это может обернуться нежелательной демонстрацией силы. Он угрожал удалиться в Кале, если Вудвиллы будут пытаться захватить город, и в то же время написал Глостеру, чтобы сообщить тревожные новости.

Тогда Елизавета Вудвилл согласилась на компромисс, по которому юного короля могли сопровождать не более 2000 человек. Глостера предупредили о возможности того, что Вудвиллы могут попытаться контролировать короля, но они признали его в качестве полноправного лорда-протектора королевства. В конце апреля Глостер прибыл с севера и присоединился к своему стороннику герцогу Бекингему в Нортгемптоне. Это было всего в десяти милях к северу от того места, где по пути в Лондон остановилась королевская партия; Стони-Стратфорд находился на пересечении Уотлинг-стрит и дороги в Нортгемптон.

Стороны обменялись заверениями в дружбе. Риверс и его спутники поприветствовали двух герцогов и встретились с ними в доме неподалеку от Нортгемптона; они весело провели вечер, но на следующее утро Риверса арестовали по обвинению в измене и отправили в тюрьму на север. Затем Глостер и Бекингем поехали в Стони-Стратфорд и сообщили юному королю, что дядя и другие люди из его окружения плели заговор против молодого человека. Эдуард возражал и протестовал, говорил, что «не видел от них ничего плохого и хотел бы сохранить их при себе, если только обвинения не будут доказаны». Но четырнадцатилетний мальчик не мог тягаться с Глостером, сообщившим королю, что Риверс играл определенную роль в дебошах покойного Эдуарда, и эти развлечения смертельно ослабили короля-отца. Эти слова хорошо сочетались с высокой моралью самого Глостера. Молодой король отметил, что он полностью полагается на суждения своей матери, и Бекингем возразил, что не стоит доверять женщинам.

Когда новости об аресте достигли Лондона, семейство Вудвилл и его сторонники встревожились. Они попытались поднять армию, но Лондон для них был чужой землей. Тогда королева взяла своего второго сына и дочерей и укрылась с ними в убежище в Вестминстерском аббатстве. Второй раз в жизни она искала защиты в этом святом месте, но теперь ситуация была куда более опасной. Две семьи боролись за власть, не было сильного совета или группы аристократов, которые могли бы встать между ними. Эдуард IV должен был предвидеть такие последствия своих действий, когда создал две группы подданных, обладающих большой властью, но не сделал никаких попыток предотвратить подобную ситуацию. Поэтому теперь королева сидела на полу среди разбросанных камышовых подстилок, а вокруг нее «с грохотом перетаскивают тяжелые вещи в святилище. Среди них ящики, сундуки, мешки, узлы, тюки, все это — на спинах мужчин, ни один из которых не стоит без дела. Одни нагружают, другие несут, третьи сбрасывают ношу; кто-то идет за новым грузом, а кто-то ломает стены, чтобы пройти кратчайшим путем».

Глостер немедленно предпринял действия, чтобы обезопасить монарха и подчеркнуть свою власть в любом столкновении с Вудвиллами. Он написал совету и мэру Лондона, настаивая на том, что действует, чтобы сохранить жизнь королю, и не претендует на корону. 4 мая Глостер привез Эдуарда в Лондон и, в знак своих добрых намерений, настоял на том, чтобы все лорды и олдермены принесли клятву верности своему новому монарху. Эдуарда вначале поместили во дворце Или, а потом перевезли в Тауэр как более подходящее место для того, чтобы подготовиться к коронации.

Шесть дней спустя Глостер стал лордом-протектором, хотя срок и объем его протекторства не были точно определены. Коронация Эдуарда V должна была состояться 22 июня, и с этого момента юный король мог объявить, что готов править самостоятельно. Возможно, этого желала его мать. Генрих VI приступил к управлению государством в возрасте пятнадцати лет, Ричард II принял на себя королевские обязанности в семнадцать. Таким образом, теоретически у Глостера оставалось очень мало времени, чтобы утвердить свою власть. Возможно, он также боялся, что Вудвиллы пожелают его уничтожить.

Тот факт, что сама королева-мать оставалась в убежище, подчеркивал всю зыбкость и опасность ситуации. Одним из первых действий Глостера как лорда-протектора было удаление родных и союзников Вудвиллов с должностей, где они имели какое-то влияние. Решение, казалось, поддержало большинство в Королевском совете, который не считал эти отстранения частью заговора с целью заполучить корону. Также Глостер наградил своих союзников. Герцог Бекингем, например, получил управление Уэльсом и граничащими с ним землями; возможно, по случайному совпадению он также узурпировал власть Вудвиллов в этом регионе.

Хронисты того периода соглашаются, что к концу мая Глостер приготовился захватить корону; но, возможно, здесь именно оценка прошедших событий задним числом позволяет судить здраво. Возможно, сам Глостер не знал или был не уверен, что делать; из истории своей семьи он, как никто другой, знал о том, какую власть имеют шансы и неожиданные обстоятельства.

Первые реальные признаки его намерений появились в письме к северным союзникам от 10 июня, где герцог просил их прибыть к нему «и оказать помощь против королевы, ее кровных родственников и приближенных, которые намереваются и постоянно вынашивают планы убить и полностью уничтожить нас и нашего кузена герцога Бекингема, а также старую королевскую кровь этого государства…». Из его слов можно в равной мере предположить и страх, и неуверенность. Он не упомянул Гастингса как возможную жертву этих интриг, потому что уже имел причины подозревать и его. Было похоже, что Гастингс знает о решении Глостера свергнуть юного короля и намерен сопротивляться этой попытке; все хронисты подчеркивают верность Гастингса Эдуарду.

13 июня в 9 часов утра Глостер присоединился к совету в Белой башне Тауэра, продемонстрировав при этом свое чувство юмора. Томас Мор очень живо представил это собрание в жизнеописании Ричарда III; к этой записи часто относятся со скептицизмом, но для Мора главным источником, без сомнения, был Джон Мортон, который в качестве епископа Или присутствовал при происшедшем.

«Глостер обратился к епископу Эли с такими словами:

— Милорд! В вашем саду в Холберне растет отменная земляника. Я прошу вас, позвольте мне взять оттуда корзину ягод!

— С радостью, милорд, — отозвался тот, — и дай бог, чтобы я мог с такою же готовностью преподнести вам на радость что-нибудь и получше»[60].

Епископ отослал слугу, а Глостер удалился в свои покои. Час спустя герцог вернулся к совету в совершенно другом состоянии духа. Теперь он был раздражен и зол; в минуты ярости или смущения у него была привычка кусать нижнюю губу.

«Он начал так:

— Какого наказания заслуживают те, кто замышляет и готовит гибель мне, — мне, столь близкому родичу короля и протектору его королевской особы и всего королевства?

Гастингс ответил первым:

— Они заслуживают смерти, мой лорд, кем бы они ни были.

— Чародейством этим занимается, — сказал тогда протектор, — не кто иной, как жена моего брата и вместе с ней другие!»

После этого он назвал Елизавету (Джейн) Шор, которая была любовницей Эдуарда IV и наименее вероятным кандидатом в наперсницы королевы. В этот момент Ричард подтянул рукав своего камзола и показал совету изуродованную левую руку. Это увечье было далеко не свежим — более того, рука, как говорит Мор, «всегда такой и была», но она послужила цели доказать колдовство оппонентам Глостера. После этого герцог повернулся к самому Гастингсу и с яростью обвинил его в измене. Гастингса быстро увели и без долгих рассуждений казнили, отрубив ему голову на бревне, которое лежало неподалеку от входа в часовню Тауэра.

«Великая хроника Лондона» (Great Chronicle of London), составленная к концу столетия, приходит к выводу, что «этот благородный мужчина был убит из-за верности и преданности, которые он питал к своему хозяину», этим «хозяином» был юный король, которого держали в Тауэре. С помощью напора и неожиданности Глостеру удалось уничтожить человека, которого он подозревал в том, что тот преграждает ему путь к трону. Также похоже, что Глостер получил информацию о том, что Гастингс решил попытаться спасти молодого короля из заключения; это может объяснить его страстное письмо к своим северным союзникам, написанное 10 июня.

16 июня личное войско Глостера окружило святилище в Вестминстерском аббатстве, где все еще находился младший брат короля. Саму королеву убедили поверить уговорам архиепископа Кентерберийского, который утверждал, что наследнику престола нужна компания его младшего брата, и выпустить сына. Прелат поклялся своим разумом и честью в том, что обеспечит безопасность мальчика и вернет его обратно в убежище после коронации. «Если вы считаете, что я слишком боюсь, — ответила королева, — то лучше убедитесь, что ваш страх не слишком мал». Возможно, Елизавета пришла к этому решению, сознавая, что войско Глостера может ворваться в святилище и силой забрать сына.

Она проводила герцога Ричарда словами: «Прощайте, мой любимый сын, да хранит вас Господь, дайте поцеловать вас еще раз до того, как вы уйдете, ибо один только Бог знает, когда мы снова сможем поцеловать друг друга». После этого принца препроводили в Тауэр, где он присоединился к своему брату в ожидании коронации. Девять дней спустя брат королевы граф Риверс был обезглавлен в замке Понтефракт. «Я считаю, что вам повезло выбраться из-под гнета [из Лондона], — писал советник лорд-канцлеру, — поскольку здесь много волнений, и каждый человек сомневается в других».

Новости о смерти Гастингса уже стали причиной ужаса в Лондоне, развеянного только мягкими заверениями мэра, который заявил, что заговор против жизни лорда-протектора существовал на самом деле. Теперь для Глостера наступило время оправдать себя перед горожанами и подготовить их к узурпации короны. 22 июня покорный Ричарду доктор теологии Ральф Шоу произнес проповедь у креста Святого Павла — главного центра правительственных заявлений того времени. В ней Шоу объявил, что Глостер является единственным законным сыном Ричарда, герцога Йоркского, и, таким образом, единственным настоящим кандидатом на трон. В другом докладе, своевременно распространенном, говорилось, что два принца, находящиеся в Тауэре, также были незаконнорожденными. Не похоже, что хотя бы под одним из этих заявлений была какая-то почва, но, возможно, Глостер верил в одно из них или даже в оба. Во всех случаях, когда речь шла о высоких моральных устоях, он проворно хватался за них.

Например, он мог легко убедить себя, что Эдуард IV имел то, что называли «предварительной договоренностью» с другой женщиной, и, таким образом, его брак с Елизаветой Вудвилл не имел законной силы. Также он из первых рук знал о дебошах при дворе Эдуарда и мог подозревать, что тот, кто занимал трон, на самом деле не был никаким королем. Амбиции могли дать Ричарду фальшивое ощущение того, что он выполняет свой долг. Страх также играл роль в этих расчетах. Если бы Эдуард V был коронован, не было бы от него никакой пощады человеку, убившему его дядю. Глостер был вынужден действовать быстро.

Через два дня после проповеди Шоу герцог Бекингем, главный союзник Глостера, произнес перед мэром и олдерменами Лондона в ратуше речь, оказавшую похожий эффект. Сомнительная претензия на трон снова была высказана со всей искренностью и почтительностью и, как заявляет «Великая хроника Лондона», «без всякой лишней болтовни». По всем отзывам, реакция лондонцев была не особенно теплой; несколько возгласов «Да! Да!», раздавшихся в конце, выражали «больше страха, чем любви». Слуги Бекингема подбили нескольких подмастерий, чтобы они крикнули: «Бог хранит короля Ричарда!» — и в результате считалось, что событие имело огромный успех.

На следующий день парламент собрался в Вестминстере, и палатам лордов и общин был представлен свиток пергамента, где заявлялись права Ричарда на трон. Он получил единодушное одобрение этих видных людей из различных городов и широв, и 26 июня в лондонском особняке Глостера (в замке Байнард) при большом стечении публики, которую собрал Бекингем, свиток был прочитан вслух, затем Глостера призвали взять себе корону. Поразмыслив с нарочито скромным видом, он согласился. Тогда герцог был объявлен королем Ричардом III.

Король Ричард торжественно прибыл в Вестминстер-Холл, где с помпой уселся на мраморный трон суда королевской скамьи — здесь монарх должен был находиться, когда творит суд. Ричард немедленно принял образ мудрого и справедливого короля. Он произнес речь, обращенную к палатам лордов и общин, в которой клялся творить правосудие, основываясь на справедливости и равенстве. Ни один человек не окажется вне закона. Ко всем партиям должны относиться одинаково. Это можно было воспринимать как упрек Эдуарду IV, который превыше всего ставил интересы своей семьи, и это часто заставляло его нарушать законы или придумывать новые ради немедленной выгоды.

Некоторые на самом деле приветствовали вступление Ричарда на трон. Он был известен как хороший администратор и великолепный солдат. Разве его царствование не превзойдет царствование четырнадцатилетнего мальчика под руководством его матери и оставшихся родственников из семейства Вудвилл? Эдуард V был королем восемьдесят восемь дней, королем весны и раннего лета. Таким образом, он снискал себе печальную славу самого короткого царствования среди всех английских суверенов, но своей смертью, как мы увидим далее, оказал чрезвычайно значительное влияние на последующие события.