Лунный камень Коллинз Уилки
Мой ответ очертил слишком широкое поле для подозрений, поэтому мистер инспектор попытался его сократить, задавая наводящие вопросы о характере слуг.
Я тотчас подумал о Розанне Спирман. Однако подозревать бедняжку в краже было для меня и неуместно, и нежелательно – за все время ее честность не вызвала у меня ни малейших сомнений. Надзирательница исправительного дома рекомендовала ее миледи как искренне раскаявшуюся и полностью заслуживающую доверия девушку. Пусть главный инспектор первым найдет повод, чтобы ее заподозрить, – только в этом случае я был бы обязан рассказать ему, как Розанна попала на службу к моей хозяйке.
– Все наши люди имеют превосходный характер, – сказал я. – Все они заслуживают доверие, которое им оказывает хозяйка дома.
После этого мистеру Сигрэву ничего не оставалось, как самому начать проверку репутации слуг.
Их опросили одного за другим. Один за другим они сообщили, что им нечего сказать, сделав это (по крайней мере, в случае женщин) многословно и с большим недовольством из-за того, что их не впускают в собственные спальни. Всех их отправили обратно по местам на первый этаж и только Пенелопу вызвали на второй допрос.
Гневная вспышка моей дочери в «будуаре» и та готовность, с какой она решила, что ее подозревают, похоже, произвели на инспектора Сигрэва негативное впечатление. Ему также не давало покоя то, что Пенелопа была последней, кто видел алмаз ночью. После окончания второго допроса дочь вне себя прибежала ко мне. У нее больше не оставалось сомнений, что офицер полиции, по сути, объявил ее воровкой! Я не мог поверить, что он оказался таким (выражаясь словами мистера Фрэнклина) ослом. Хотя инспектор ничего не говорил вслух, то, как он смотрел на мою дочь, оставляло неприятный осадок. Я поднял на смех бедную Пенелопу, выдав ее обиду за несерьезную мелочь, чем она, разумеется, и являлась. Но в душе, боюсь, сам по-глупому негодовал. Инспектор, признаться, испытывал мою выдержку. Дочь, закрыв лицо фартуком, села в углу, совершенно убитая горем. Вы скажете: ну и глупо. Могла бы не спешить, дождаться официального обвинения. Будучи человеком такого же склада, как вы, я, пожалуй, соглашусь. И все-таки мистеру главному инспектору следовало помнить… неважно, что ему следовало помнить. Пошел он к черту!
Следующий и последний шаг следствия, как говорится, довел положение до белого каления. Офицер в моем присутствии опросил миледи. Уведомив ее, что алмаз скорее всего взял кто-то из домашних, он испросил разрешения на немедленный обыск комнат и сундуков прислуги. Моя добрая госпожа, как великодушная, высокородная дама, не позволила обращаться с нами как с жуликами.
– Я ни за что не соглашусь отплатить подобным образом моим верным слугам, – сказала она, – за их работу в этом доме.
Мистер инспектор поклонился, глянув в моем направлении, словно хотел сказать: «Зачем вы меня вызывали, если не даете мне свободы действий?» Как старший над слугами, я в интересах справедливости счел, что мы не должны злоупотреблять великодушием хозяйки.
– Мы благодарим вас, ваша светлость, – сказал я, остановив главного инспектора на выходе, – но просим вашего дозволения поступить, как того заслуживает дело, и отдать ключи мистеру инспектору. Если пример подаст Габриэль Беттередж, ему последуют и остальные слуги – я это гарантирую. Вот мои собственные ключи!
Миледи взяла меня за руку и со слезами на глазах поблагодарила. Господи, как много я дал бы в эту минуту за то, чтобы влепить главному инспектору Сигрэву затрещину, от которой бы он полетел на пол!
Как я и обещал, остальные слуги последовали моему примеру, с крайним, разумеется, недовольством, но без возражений. Надо было видеть, с каким выражением женщины смотрели на роющихся в их вещах полицейских. Повариха смотрела на мистера инспектора так, будто была готова живьем зажарить его в духовке, а остальные женщины – съесть, когда он изжарится.
Обыск закончился. Естественно, ни самого алмаза, ни намека на алмаз нигде не обнаружилось, поэтому главный инспектор Сигрэв уединился в моей каморке, дабы взвесить дальнейшие шаги. Он со своими людьми пробыл в доме несколько часов, но ни на дюйм не приблизился к пониманию того, как был похищен алмаз и кого следует подозревать.
Пока полицейский в одиночестве раздумывал, меня позвали к мистеру Фрэнклину в библиотеку. К моему невыразимому удивлению, как только моя рука коснулась дверной ручки, дверь вдруг открылась изнутри и мне навстречу вышла Розанна Спирман!
После того как в библиотеке утром подмели и навели порядок, ни первой, ни второй горничной в это время дня там нечего было делать. Я остановил Розанну Спирман и на месте призвал ее к ответу за нарушение домашней дисциплины.
– Что тебе понадобилось в библиотеке в такую пору? – спросил я.
– Мистер Фрэнклин Блэк обронил наверху кольцо. Я пришла в библиотеку отдать его. – Лицо девушки вспыхнуло. Она удалилась, откинув голову назад и с таким важным видом, что я не нашелся, что сказать. События в доме, несомненно, в какой-то степени взбудоражили всю женскую прислугу, однако никто из них не отклонялся от своего обычного поведения, как это только что сделала Розанна.
Когда я вошел, мистер Фрэнклин что-то писал, сидя за столом, и немедленно попросил отвезти его на железнодорожную станцию. По первым же звукам его голоса я определил, что он вновь повернулся к нам своей решительной стороной. Ватный человек исчез, в моих ушах снова звенела сталь.
– Едете в Лондон, сэр?
– Еду отправить телеграмму в Лондон. Я убедил тетю, что нам нужен сыщик поумнее главного инспектора Сигрэва, и заручился ее разрешением телеграфировать моему отцу. Он знаком с начальником лондонской полиции, и тот может подобрать нужного человека, способного раскрыть загадку украденного алмаза. Кстати, о загадках… – сказал мистер Фрэнклин, понижая голос. – Прежде чем вы пойдете на конюшню, должен вам еще кое-что сообщить. Пока никому не говорите ни слова, но либо у Розанны Спирман что-то не в порядке с головой, либо она знает о Лунном камне больше, чем от нее можно ожидать.
Трудно сказать, какой эффект от этих слов был сильнее – испуг или огорчение. Будь я помоложе, я бы признался в этом мистеру Фрэнклину. Однако с возрастом человек приобретает превосходную привычку: не знаешь, что сказать, – придержи язык.
– Она явилась сюда с кольцом, которое я уронил в спальне, – продолжал он. – Я поблагодарил и, разумеется, подумал, что она сразу уйдет. Вместо этого она встала передо мной по другую сторону стола и посмотрела на меня крайне странным образом – то ли испуганно, то ли фамильярно – я так и не понял. И вдруг ни с того ни с сего говорит: «Странное дело с этим алмазом, сэр». «Да», – говорю я, а сам жду, что будет дальше. Клянусь четью, Беттередж, мне кажется, она повредилась рассудком! «Они никогда не найдут алмаз, сэр, верно? – говорит. – Нет! И того, кто его взял, тоже не найдут – я ручаюсь». При этом кивает и улыбается! Я не успел ее спросить, что она имела в виду, как мы услышали ваши шаги. Похоже, она испугалась, что вы ее здесь застанете. Как бы то ни было, она вдруг покраснела и убежала. Что бы это значило?
Даже в этот момент я не смог пересилить себя и рассказать ему историю девушки. С таким же успехом я мог бы указать на нее пальцем как на воровку. Но даже если бы я все выложил подчистую и при условии, что алмаз украла она, причина, по которой она решила открыться именно мистеру Фрэнклину, по-прежнему осталась бы загадкой.
– Мне претит мысль устраивать бедняжке неприятности только из-за того, что она взбалмошна и странно рассуждает, – продолжал мистер Фрэнклин. – Однако скажи она главному инспектору то, что сказала мне, боюсь, какой бы глупой она ни была… – Он замолчал на полуслове.
– Будет лучше всего, сэр, если я при первой же возможности сообщу об этом моей хозяйке. Миледи принимает дружеское участие в Розанне. Скорее всего служанка просто-напросто повела себя дерзко и неразумно. Когда в доме возникает какой-нибудь беспорядок, сэр, женская прислуга все видит в мрачных тонах, бедняжкам кажется, что это придает им серьезность. Стоит кому-нибудь заболеть, можете быть уверены: женщины начнут пророчить, что этот человек умрет. Если пропала драгоценность, можете быть уверены: они начнут каркать, что ее никогда не найдут.
Такой взгляд на вещи (который я, признаться, и сам считал реальным) принес мистеру Фрэнклину несказанное облегчение. Он свернул телеграмму и переменил тему. Прежде чем пойти на конюшню и распорядиться заложить фаэтон, я заглянул в людскую, где шел ужин. Розанны Спирман за столом не было. Расспросив других, я узнал, что она внезапно сказалась больной и поднялась наверх полежать в своей комнате.
– Любопытно! Когда я видел ее в последний раз, она выглядела здоровой, – заметил я.
Пенелопа вышла за мной.
– Не говори так при остальных, папа. Ты их только еще больше восстановишь против Розанны. Бедняжка сохнет по мистеру Фрэнклину Блэку.
Вот вам еще один взгляд на поведение этой девушки. Если допустить возможность, что Пенелопа права, странный язык и поведение Розанны оправдывались полным безразличием к тому, что и как говорить, лишь бы вовлечь в разговор мистера Фрэнклина. Если принять подобное истолкование загадки, то оно, пожалуй, объясняло взбалмошное и дерзкое поведение служанки, когда я застал ее на пороге библиотеки. Хотя она вытянула из мистера Фрэнклина всего три слова, цель была достигнута – он заговорил с ней.
Я лично проследил за тем, как запрягали пони. Среди адского переплетения окружавших нас загадок и сомнений какое облегчение просто наблюдать, как хорошо понимают друг друга пряжки и ремни! Если вам приходилось видеть, как пони запрягают в оглобли фаэтона, вы наблюдали нечто не вызывающее сомнений. И в нашем доме, скажу вам, это удовольствие становилось редкостью.
Подъехав на фаэтоне к парадному входу, я обнаружил, что на ступенях меня ждал не только мистер Фрэнклин, но и мистер Годфри с главным инспектором Сигрэвом.
Размышления мистера инспектора (после того, как алмаз не обнаружился в комнатах и сундуках прислуги), похоже, привели его к совершенно новому заключению. Все еще придерживаясь первоначальной версии, а именно, что драгоценный камень украл кто-то из челяди, наш знаток теперь решил, что вор (ему хватило ума не называть имя бедной Пенелопы, чего бы он о ней ни думал!) действовал в сговоре с индусами. Соответственно, он предложил допросить сидящих в тюрьме фокусников. Услышав новый план, мистер Фрэнклин вызвался подвезти инспектора до Фризингхолла, откуда телеграмму можно было послать в Лондон с таким же успехом, как со станции. Мистер Годфри, все еще искренне веря в мистера Сигрэва и снедаемый желанием лично побывать на допросе, напросился ехать с инспектором. На всякий случай при доме оставался младший полицейский чин. Второй должен был сопровождать главного инспектора в город. Все четыре места в фаэтоне таким образом были заняты.
Прежде чем взять вожжи, мистер Фрэнклин отвел меня на несколько шагов в сторону.
– Я подожду с телеграммой в Лондон, пока не услышу о результатах допроса индусов, – сказал он. – Мои подозрения подсказывают, что этот бестолковый местный полицейский по-прежнему блуждает в потемках и всего лишь пытается выиграть время. Мысль о связи прислуги с индусами, на мой взгляд, верх идиотизма. До моего возвращения, Беттередж, держите ушки на макушке и попытайтесь разобраться с Розанной Спирман. Я не предлагаю поступать против вашего достоинства или третировать девушку. Я всего лишь прошу вас наблюдать внимательнее, чем обычно. Тете мы представим дело в наиболее легком свете, однако оно серьезнее, чем вы, быть может, полагаете.
– Дело тянет на двадцать тысяч фунтов, сэр, – сказал я, вспомнив цену алмаза.
– Дело в необходимости успокоить Рэчел, – мрачно поправил меня мистер Фрэнклин. – Я за нее очень тревожусь.
Он внезапно оставил меня, словно захотел прервать разговор. И я, кажется, понял, по какой причине. Мистер Фрэнклин побоялся выдать тайну – то, о чем говорила на террасе мисс Рэчел.
Фаэтон укатил во Фризингхолл. Я решил, что настало время наедине перекинуться парой слов с Розанной – для ее же блага. Однако удобной возможности не представилось. Розанна спустилась вниз только к пяти часам, дерганая и возбужденная после истерического припадка – кажется, так это называется. По распоряжению миледи она приняла дозу нюхательной соли и была отправлена обратно в постель.
День безрадостно и уныло дотащился до вечера. Мисс Рэчел по-прежнему не выходила из комнаты, заявив, что слишком плохо себя чувствует, чтобы спуститься к ужину. Миледи состояние дочери привело в такое уныние, что я не решился доставлять ей новые волнения рассказом о разговоре между Розанной Спирман и мистером Фрэнклином. Пенелопа упорно считала, что ее теперь отдадут под суд, вынесут приговор за кражу и отправят на каторгу. Остальные женщины взяли Библии и псалтыри и сидели над ними с кислыми, как недозрелый виноград, лицами. По моим наблюдениям, такое выражение всегда появлялось у людей моего круга в случае вынужденной демонстрации благочестия в неурочное время. Что касалось меня, я даже не мог набраться смелости открыть «Робинзона Крузо». Вместо этого я вышел во двор и, соскучившись по веселому обществу, поставил кресло у конуры и разговаривал с собаками.
За полчаса до ужина из Фризингхолла приехали назад оба джентльмена. Главный инспектор Сигрэв должен был вернуться на следующий день. По дороге они заехали к путешественнику, мистеру Мертуэту, жившему в окрестностях города. По просьбе мистера Фрэнклина он согласился исполнить роль переводчика на допросе тех двух индусов, что совершенно не владели английским языком. Допрос – долгий и тщательный – ничего не дал. Не обнаружилось даже намека на причину, по которой фокусников можно было заподозрить в подкупе кого-то из слуг. Придя к такому выводу, мистер Фрэнклин отправил телеграмму в Лондон. На этом дело застопорилось до следующего дня.
Таковы события, случившиеся наутро после дня рождения. Ни малейшего проблеска света. Однако через день или два тьма немного расступилась. Как и к чему это привело, вы сейчас узнаете.
Глава XII
Ночь четверга прошла без происшествий. В пятницу утром поступили две новости.
Первая: работник пекарни сообщил, что встретил Розанну Спирман накануне после обеда. Лицо девушки было закрыто плотной вуалью, она шла через торфяник по тропинке, ведущей во Фризингхолл. Спрашивается, с чего бы ей прятаться, ведь из-за увечного плеча бедняжку любой мог сразу узнать. Повстречавший ее человек, видимо, ошибся – Розанна, как известно, всю вторую половину дня не выходила из своей комнаты.
Вторую новость принес почтальон. Уважаемый мистер Канди, хваставший, уезжая со дня рождения в проливной дождь, непромокаемой докторской кожей, в который раз пошутил неудачно. В ту же ночь он простудился и слег с высокой температурой. По рассказу почтальона, бедняга был не в себе и нес всякий вздор, не теряя в бреду бойкости, с какой, бывало, говорил в здравом уме. Нам всем было очень жаль доктора, хотя мистер Фрэнклин сожалел скорее по поводу мисс Рэчел, чем о его болезни. Судя по его словам, сказанным миледи во время завтрака, он тревожился, что, если беспокойство из-за Лунного камня вскоре не утихнет, то мисс Рэчел самой может срочно понадобиться совет лучшего врача, какого мы только сможем найти.
После окончания завтрака пришла телеграмма от мистера Блэка-старшего – ответ его сыну. Он сообщал, что приложил руку (с помощью своего друга, начальника полиции) к поискам человека, способного оказать нам помощь. Человека этого звали сержант Кафф. Ожидалось, что он прибудет из Лондона утренним поездом.
Прочитав имя нового сыщика, мистер Фрэнклин вздрогнул. Оказалось, что во время пребывания в Лондоне он слышал от адвоката отца занятные истории о сержанте Каффе.
– Теперь я уверен – мы вскоре увидим конец наших злоключений, – объявил он. – Если хотя бы половина слышанных мной историй правдива, то по части распутывания сложных дел равного сержанту Каффу не сыскать во всей Англии!
Чем ближе подходило время появления столь знаменитой и одаренной личности, тем больше нас охватывали волнение и нетерпеливость. Главный инспектор Сигрэв, вернувшись в наш дом в установленный срок и услышав о приезде сержанта, немедленно заперся в комнате с пером, чернилами и бумагой и сел писать отчет, который от него непременно потребуют. Я был не прочь сам отправиться на станцию за сержантом Каффом. Однако о карете и лошадях миледи – даже для встречи такой знаменитости, как Кафф, – нечего было и думать, а фаэтон и пони были позже нужны мистеру Годфри. Он страшно сожалел, что ему приходится покидать тетю в такое неспокойное время, и любезно отложил отъезд до отправления последнего поезда, лишь бы выслушать мнение полицейского знатока из Лондона о краже алмаза. Однако в пятницу мистеру Годфри требовалось быть в городе, потому что дамский кружок столкнулся с трудностями и в субботу утром нуждался в его совете.
Когда настало время прибытия сержанта, я вышел к воротам, чтобы его встретить.
Подходя к сторожке, я увидел одноконный экипаж железной дороги. Из него вышел седеющий пожилой господин, настолько тощий, что, казалось, на костях не осталось ни единой унции мяса. Он был одет в сдержанные черные тона, на шее – белый галстук. Лицо – острое, как топор; кожа – желтая, сухая и жухлая, как осенний лист. Глаза светло-серого стального оттенка, встретившись с вашими, производили обескураживающий эффект: сыщик как будто уличал в вас в чем-то таком, о чем вы сами не подозревали. Походка – мягкая, голос – меланхоличный, длинные тонкие пальцы крючковаты, как когти. Он походил на приходского священника или гробовщика, но только не на того, кем был в действительности. Могу побиться об заклад: где бы вы ни искали, а более противоположного человека главному инспектору Сигрэву и менее подходящего офицера, чтобы внушить спокойствие растревоженной семье, вы не смогли бы найти.
– Это дом леди Вериндер? – спросил сыщик.
– Да, сэр.
– Я сержант Кафф.
– Сюда, сэр, если позволите.
По дороге к дому я назвал свое имя и должность, дав понять, что со мной можно говорить о деле, ради которого его призвала миледи. Однако как раз о деле сержант не проронил ни слова. Он похвалил поместье и заметил, что морской воздух очень прохладен и свеж. Я же терялся в догадках, чем знаменитый Кафф заслужил свою репутацию. Мы подошли к дому в настороженности, как два незнакомых пса, которых впервые посадили на одну цепь.
Спросив о миледи и услышав, что она в оранжерее, мы обогнули дом и вышли в сад, отправив на ее поиски слугу. Пока мы ждали, сержант Кафф заглянул под вечнозеленую арку, увидел наш розарий и прямиком направился туда, впервые проявив признаки хоть какой-то заинтересованности. К удивлению садовника и к моему отвращению, знаменитый полицейский показал себя кладезью познаний в бесполезной науке разведения роз.
– Ага, вы правильно расположили цветник – лицевой стороной на юг и юго-восток, – сказал сержант, качнув седой головой с ноткой удовольствия в меланхоличном голосе. – Самая лучшая фигура для роз – круг, заключенный в квадрат. Да-да, с тропинками между всеми клумбами. А вот галькой посыпать не следует. Только трава, мистер Садовник. Дорожки в розарии должны быть травяные, гравий для роз слишком твердое покрытие. Какие хорошенькие – белые, блаш. Они всегда хорошо растут вместе, правда? А вот и белая мускусная, мистер Беттередж. Наши старые английские розы неплохо держат марку по сравнению с самыми лучшими и новейшими сортами, а? Миленькая моя! – Сержант потрогал мускусную розу длинными пальцами, обращаясь к ней, как к ребенку.
Да уж, подходящего прислали человека, чтобы найти алмаз мисс Рэчел и укравшего его вора!
– Вы, как я вижу, большой любитель роз, сержант? – заметил я.
– У меня не остается времени на любовь к чему-либо, – отвечал сержант Кафф. – Но когда выдается минутка для проявления любви, мистер Беттередж, то ее обычно получают розы. Я с детства жил среди них в питомнике отца, и если получится, среди них же закончу свои дни. Да. Когда-нибудь (с Божьей помощью) я перестану ловить воров и попытаю силы в разведении роз. У меня между клумбами, мистер Садовник, будут травяные дорожки.
Очевидно, галечные дорожки в нашем розарии вызывали у сыщика серьезную антипатию.
– Странный выбор, сэр, – отважился высказать я, – для человека вашей профессии.
– Если посмотреть вокруг (большинство людей не смотрят), – сказал сержант Кафф, – вы увидите, что личные вкусы человека почти всегда прямо противоположны характеру его занятий. Покажите мне более противоположные вещи, чем роза и вор, и я с готовностью поменяю свои вкусы, если в моем возрасте это еще не поздно сделать. Вы не находите, что дамасская роза лучшая среди самых нежных сортов, мистер Садовник? Ага! Я так и думал. А вот и леди. Ведь это леди Вериндер?
Он увидел госпожу еще до того, как ее увидел я или садовник, хотя нам было известно, откуда она появится, а сыщику нет. Я начал думать, что он более сноровист, чем мне сначала показалось.
Внешность сержанта или характер его миссии заставили миледи немного смутиться. На моей памяти она впервые не нашлась, что сказать при встрече с незнакомым человеком. Сержант Кафф немедленно вывел ее из затруднения. Он спросил, не расследовал ли кто-нибудь кражу до него. Услышав, что прежде был вызван другой человек, который сейчас находится в доме, он попросил переговорить с ним и уж потом что-либо предпринимать.
Миледи пошла вперед, указывая дорогу. Прежде чем уйти, сержант напоследок бросил кислый взгляд на дорожки и сделал последний выстрел по садовнику:
– Уговорите ее светлость посадить траву. Никакой гальки! Никакой гальки!
Как так получилось, что главный инспектор Сигрэв, представленный сержанту Каффу, оказался намного ниже ростом последнего, я не в состоянии объяснить. Могу лишь засвидетельствовать сам факт. Они вдвоем уединились в запертой комнате, не впуская туда ни одного смертного. Когда они вышли оттуда, мистер инспектор был в возбуждении, а мистер сержант зевал от скуки.
– Сержант изволит осмотреть гостиную мисс Вериндер, – напыщенно и пылко обратился ко мне мистер Сигрэв. – У сержанта, возможно, возникнут вопросы. Будьте любезны, проводите сержанта!
Выслушивая эти распоряжения, я мельком глянул на великого Каффа. Великий Кафф в свою очередь смотрел на главного инспектора Сигрэва с выражением спокойного ожидания, которое я заметил раньше. Я не берусь утверждать, что он просто-напросто наблюдал за окончательным превращением коллеги в осла. Но предположить это, по крайней мере, могу.
Я проводил сержанта наверх. Он неторопливо осмотрел индийский шкафчик и весь «будуар», задавая вопросы (главному инспектору – изредка, мне – постоянно), направление которых ускользало от нас обоих. Со временем он добрался до двери и декоративной раскраски, о которой вы уже знаете. Сержант с любопытством приложил худой палец к маленькому смазанному участку чуть ниже замка, ранее замеченному инспектором, когда тот выгонял набившихся в комнату служанок.
– Какая досада! – сказал сержант Кафф. – Как это случилось?
Вопрос был задан мне. Я ответил, что прошлым утром в комнату ввалилась толпа служанок и кто-то задел дверь своей юбкой.
– Главный инспектор Сигрэв выпроводил их, прежде чем они успели причинить еще больший вред, – добавил я.
– Так точно! – по-военному гаркнул инспектор. – Я приказал им выйти. Это юбки виноваты, сержант. Юбки.
– И вы заметили, чьи именно? – спросил сержант Кафф. Не коллегу, а меня.
– Нет, сэр.
Он повернулся к главному инспектору Сигрэву.
– Но вы-то, полагаю, заметили?
Инспектор немного растерялся, но вышел из положения как мог.
– Я не размениваю свою память на такие пустяки, сержант. Сущие пустяки.
Сержант Кафф бросил на него такой же взгляд, каким смотрел на галечные дорожки в розарии, и, не меняя меланхоличного тона, впервые дал почувствовать, с кем мы имели дело.
– На прошлой неделе, мистер главный инспектор, я проводил тайное расследование, с одной стороны – убийства, а с другой – чернильного пятна на скатерти, происхождения которого никто не мог объяснить. Мой опыт жизни в нашем маленьком гадком мире с его гадкими повадками убеждает меня, что я до сих пор не сталкивался с такой вещью, как пустяк. Прежде чем предпринять дальнейшие шаги в этом деле, мы должны найти юбку, оставившую след на двери, и точно установить, как долго сохла краска.
Мистер инспектор, приняв выговор с надутым видом, спросил, вызывать ли служанок. Сержант Кафф, минуту поразмыслив, со вздохом покачал головой.
– Нет, сначала разберемся с краской. Тут ответ либо «да», либо «нет», это можно сделать быстро. А вопросы о женских юбках – это надолго. В котором часу служанки находились в этой комнате вчера утром? В одиннадцать, да? В этом доме кто-нибудь знает, была ли краска в одиннадцать утра сырая или уже высохла?
– Племянник ее светлости, мистер Фрэнклин Блэк, должен знать, – подсказал я.
– Этот джентльмен сейчас в доме?
Мистер Фрэнклин чуть не за дверью ждал, когда его представят великому Каффу. Через полминуты он уже стоял в комнате и давал показания.
– Эту дверь, сержант, мисс Вериндер раскрасила под моим руководством и с моей помощью, используя разбавитель, смешанный по моему рецепту. Состав и любая краска, с которой он применялся, высыхает за двенадцать часов.
– Вы помните, когда был закончен смазанный участок?
– С абсолютной точностью. Это был последний кусочек двери. Мы завершали его последним, в среду. Я лично закончил работу над ним в три часа пополудни или около того.
– Сегодня пятница, – обратился сержант Кафф к главному инспектору Сигрэву. – Отсчитаем время назад, сэр. Работа была закончена в три часа дня в среду, то есть краска высохла к трем часам утра в ночь на четверг. Отнимаем три от одиннадцати, получаем восемь. К тому времени, когда служанки якобы смазали краску своими юбками, мистер главный инспектор, она была суха уже восемь часов!
Какой нокаутирующий удар для мистера Сигрэва! Если бы он не взял на подозрение бедную Пенелопу, я бы его пожалел.
Решив вопрос с краской, сержант Кафф с этого момента махнул рукой на коллегу и все вопросы адресовал только мистеру Фрэнклину, как более надежному помощнику.
– Вполне возможно, сэр, – сказал он, – вы вложили в наши руки улику.
Не успели эти слова слететь с губ сержанта, как дверь спальни распахнулась и наружу выскочила мисс Рэчел.
Она обратилась к сержанту так, будто не замечала (или не обращала внимания), что они были совершенно незнакомы.
– Вы сказали, – спросила она, указывая на мистера Фрэнклина, – что он вложил в ваши руки улику?
(«Это мисс Вериндер», – прошептал я за спиной сержанта.)
– Да, этот джентльмен, мисс, – проговорил сержант, внимательно изучая серыми, как вороненая сталь, глазами лицо юной госпожи, – возможно, вложил в наши руки улику.
Она повернулась и попыталась взглянуть в глаза мистера Фрэнклина. Я говорю «попыталась», потому что мисс Рэчел отвернулась еще до того, как встретилась с ним взглядом. В ее сознании, казалось, происходило какое-то странное волнение. Она порозовела, потом снова сделалась бледной. Вместе с бледностью на лице появилось новое выражение, сильно меня озадачившее.
– Ответив на ваш вопрос, мисс, – сказал сержант, – прошу вас ответить и на мой. Здесь на двери смазана краска. Вы случайно не знаете, когда это случилось? И кто это сделал?
Вместо ответа мисс Рэчел продолжала задавать свои собственные вопросы, как будто полицейский не открывал рта или она его не слышала.
– Вы еще один сыщик?
– Сержант Кафф, мисс. Из уголовной полиции.
– Совет юной дамы заслуживает внимания, как вы считаете?
– Рад буду выслушать вас, мисс.
– Исполняйте ваши обязанности, не прибегая к помощи мистера Фрэнклина Блэка!
Мисс Рэчел выпалила эти слова так ядовито, так свирепо, с таким невероятным выражением злобы на мистера Фрэнклина и в голосе, и во взгляде, что, даже зная ее с младенчества, любя и уважая не меньше миледи, я впервые в жизни почувствовал стыд за нее.
Невозмутимый взгляд сержанта Каффа буквально прилип к ее лицу.
– Спасибо, мисс, – сказал он. – Вам что-нибудь известно о пятне? Вы не могли смазать краску сами по неосторожности?
– Я ничего не знаю о пятне.
Ответив, она развернулась и снова ушла, заперев за собой дверь спальни. На этот раз я тоже, как до меня Пенелопа, услышал за дверью бурные рыдания.
Я не решился посмотреть на сержанта и вместо этого взглянул на мистера Фрэнклина, который стоял ко мне ближе всех. Он, похоже, огорчился еще больше моего.
– Я не зря говорил, что беспокоюсь о ней, – сказал он. – Теперь вы сами видите почему.
– Мисс Вериндер, похоже, немного не в себе из-за утраты алмаза, – предположил сержант. – Камень-то ценный. Неудивительно!
То самое оправдание, которое я привел вчера (когда мисс Рэчел забылась в присутствии инспектора Сигрэва), повторил теперь посторонний человек, в отличие от меня совершенно не заинтересованный ее оправдывать! Меня охватил холодный озноб – причины я в тот момент не понял. Теперь-то до меня дошло: уже тогда я, видимо, заподозрил, что в уме сержанта Каффа дело внезапно получило новую (зловещую) окраску – целиком и полностью на основании того, что он разглядел в мисс Рэчел во время их первой встречи.
– Язык юных леди имеет привилегии, – сказал сержант Кафф мистеру Фрэнклину. – Давайте забудем о случившемся и займемся делом. Благодаря вам мы теперь знаем время, когда высохла краска. Далее необходимо установить, когда покрашенную дверь в последний раз видели без пятна. У вас-то голова на плечах есть, и вы понимаете, о чем я.
Мистер Фрэнклин взял себя в руки и, сделав усилие, перевел мысли с мисс Рэчел на расследование.
– Мне кажется, я понимаю: чем короче промежуток времени, тем уже круг поисков.
– Совершенно верно, сэр. Окончив работу после обеда в среду, не возвращались ли вы посмотреть на нее еще раз?
– Пожалуй, нет, – покачал головой мистер Фрэнклин.
– А вы? – повернулся ко мне сержант Кафф.
– И я, пожалуй, нет, сэр.
– Кто последним был в комнате в среду вечером?
– Полагаю, что мисс Рэчел, сэр.
– Или ваша дочь, Беттередж, – вставил мистер Фрэнклин. Он повернулся к сержанту и объяснил, что моя дочь была горничной мисс Вериндер.
– Мистер Беттередж, пригласите вашу дочь наверх. Стойте! – Сержант отвел меня к окну, где нас не могли услышать. – Ваш главный инспектор, – перешел он на шепот, – представил довольно полный отчет о том, как он расследовал дело. Среди прочего он, как сам признался, настроил против себя всех слуг. Очень важно снова их успокоить. Выразите им всем и вашей дочери мое почтение и передайте две вещи: во-первых, у меня – пока еще – нет доказательств, что алмаз был похищен; мне всего лишь известно, что он пропал. Во-вторых, мое дело всего лишь попросить слуг сообща поразмыслить и помочь мне найти его.
Тут я припомнил, как отреагировали служанки на запрет главного инспектора Сигрэва входить в свои комнаты.
– Осмелюсь спросить, сержант, нельзя ли сообщить женской прислуге третью вещь? Позволяете ли вы им (в знак вашего почтения) шляться туда-сюда по лестнице и заходить в свои комнаты, как им заблагорассудится?
– Позволяю.
– Что-что, а это точно их успокоит, – заметил я. – Всех, от поварихи до посудомойки.
– Ступайте и сделайте это, не откладывая, мистер Беттередж.
Поручение заняло у меня меньше пяти минут. В вопросе о возвращении в спальни возникла только одна загвоздка. Мне пришлось серьезно надавить своим начальственным авторитетом, чтобы удержать всю женскую прислугу дома от попытки явиться вслед за мной и Пенелопой наверх, подчиняясь жгучему желанию помочь сержанту Каффу в роли добровольных свидетелей.
Пенелопа, похоже, угодила сержанту. Вид его стал чуточку менее мрачным, сыщик глядел на нее, как давеча на мускусную розу в розарии. Вот что рассказала моя дочь о том, что из нее вытянул сержант. Показания она дала, я уверен, точно и аккуратно. Еще бы! Она мое дитя до мозга костей. В ней ничего нет от матери. Слава тебе, господи, за это!
Пенелопа рассказала, что принимала живое участие в раскрашивании двери, помогая смешивать краски. Она запомнила участок под замком, потому что он был последний. Несколькими часами позже пятна на нем все еще не было. В это время – она слышала бой часов в «будуаре» – ее хозяйка находилась в спальне, и она пожелала ей спокойной ночи. Нажимая ручку окрашенной двери, помнила, что краска еще не высохла (ведь она сама помогала ее смешивать). Очень старалась не задеть покрашенную часть двери. Могла поклясться, что придержала юбки и не смазала краску. Но поклясться, что не сделала этого случайно, не могла. Помнила, какое платье было на ней, потому что оно было новое, подарок мисс Рэчел. Отец тоже его помнит и может подтвердить. Предложила принести платье и сбегала за ним. Отец признал в нем то самое, которое было на ней в тот вечер. Все юбки были осмотрены – кропотливый труд ввиду их многочисленности. Нигде не обнаружено даже намека на пятнышко. Показания Пенелопы закончены – все точно и правдиво. Подписываюсь, Габриэль Беттередж.
Затем сержант расспросил меня о крупных собаках, способных зайти в комнату и смазать краску хвостами. Услышав, что собак сюда не пускают, он послал за увеличительным стеклом и попробовал исследовать пятно, глядя на него в лупу. Отпечатков пальцев на краске не обнаружилось. Все указывало на то, что краску смазала чья-то одежда. Этот кто-то (если свести воедино показания Пенелопы и мистера Фрэнклина) должен был находиться в комнате и задеть краску в промежутке между полуночью и тремя часами утра.
Подведя расследование к этой точке, сержант Кафф обнаружил, что главный инспектор Сигрэв все еще находится в комнате, после чего обобщил свои находки в назидание коллеге следующим образом:
– Этот ваш пустячок, мистер главный инспектор, стал намного весомее с тех пор, как вы соизволили обратить на него внимание. На данном этапе поисков мы, как я это вижу, должны сделать три находки, касающиеся смазанной краски. Найти (во-первых), есть ли в этом доме одежда со следами краски. Установить (во-вторых), кому эта одежда принадлежит. Узнать (в-третьих), по какой причине это лицо находилось в комнате и смазало краску в промежуток времени с полуночи до трех утра. Если этот человек не сможет удовлетворительно объяснить причину, считайте, что вы нашли того, кто взял алмаз. Я, с вашего позволения, разберусь с этим сам и не буду отрывать вас от ваших обычных обязанностей в городе. Я знаю, что вы оставляли здесь своего человека. Пусть он побудет в моем распоряжении на случай надобности. В остальном – желаю вам всего хорошего.
Уважение, которое главный инспектор питал к сержанту, было велико, но уважение к себе самому – больше. Жестоко уязвленный Каффом, выходя из комнаты, он провел искусный ответный удар.
– До сих пор я воздерживался от выражения собственного мнения, – сказал главный инспектор, ничуть не растеряв воинственности в голосе. – Предавая дело в ваши руки, хотел бы сделать всего лишь одно замечание. Поговорку «делать из мухи слона» придумали не зря. До свидания.
– Муху вообще можно не заметить, если задирать нос слишком высоко. – Дав сдачи, сержант Кафф повернулся на каблуках и сам отошел к окну.
Мистер Фрэнклин и я молча ждали, что за этим последует. Сержант, держа руки в карманах, смотрел в окно и тихо насвистывал мелодию «Последней розы лета». Позднее я обнаружил, что он забывал о манерах и начинал насвистывать только в те минуты, когда его ум работал на всю катушку, приближая его шаг за шагом к неизвестной цели. В такие моменты сержант, очевидно, черпал помощь и вдохновение в «Последней розе лета». Чем-то эта мелодия была созвучна его характеру. Напоминала его любимые розы, что ли? В его исполнении она звучала очень меланхолично.
Отвернувшись от окна через минуту или две, сержант вышел на середину комнаты, остановился и в глубокой задумчивости посмотрел на дверь спальни мисс Рэчел. Вскоре он как бы очнулся и кивнул сам себе, словно говоря: «Так сойдет». Обратившись ко мне, он попросил договориться о десятиминутной беседе с миледи – при первой же возможности.
Выходя из комнаты, я услышал, как мистер Фрэнклин задал сержанту вопрос, и остановился на пороге, чтобы не упустить ответ.
– Вы уже догадались, кто похитил алмаз?
– Алмаз никто не похищал.
Такой взгляд на дело озадачил нас обоих, и мы стали упрашивать сержанта объяснить, что он имел в виду.
– Потерпите, – сказал сержант. – Пока еще не все части головоломки встали на место.
Глава XIII
Миледи я застал в ее кабинете. Когда я доложил, что сержант Кафф просит о встрече, она с недовольным видом повела плечами.
– Разве мне обязательно его принимать? Вы бы не могли меня заместить, Габриэль?
Я совершенно растерялся, и чувства эти, видимо, отразились на моем лице. Миледи смилостивилась и объяснила:
– Боюсь, мои нервы несколько расстроены. В этом офицере полиции из Лондона есть нечто такое, что меня отталкивает, – сама не знаю почему. У меня возникло предчувствие, что он принесет в наш дом одни неприятности и невзгоды. Очень неумно и на меня не похоже, но это так.
Я не нашелся, что ответить. Чем больше я наблюдал за сержантом Каффом, тем больше он мне нравился. Излив передо мной душу, миледи преодолела слабость – я уже говорил, что она была женщина не робкого десятка.
– Если нужно, я его приму. Однако я не могу заставить себя говорить с ним наедине. Приведите его, Габриэль, и оставайтесь здесь, пока он не уйдет.
Подобных приступов хандры за миледи не водилось с тех времен, когда я знал ее еще девочкой. Я вернулся в «будуар». Мистер Фрэнклин вышел в сад и присоединился к мистеру Годфри, чье время отъезда быстро приближалось. Сержант Кафф и я немедленно направились в кабинет миледи.
Клянусь: миледи, завидев сыщика, побледнела! Однако во всех прочих отношениях она не подала виду и только спросила Каффа, согласен ли он с моим присутствием. Она добросердечно прибавила, что я не просто старый слуга, но и надежный советчик и что по всем вопросам домашнего хозяйства лучше всего консультироваться именно со мной. Сержант вежливо заметил, что считает мое присутствие полезным, так как он должен сказать кое-что о слугах, и что мой опыт по этой части ему уже пригодился. Миледи указала на стулья, и мы немедленно приступили к беседе.
– Я уже составил представление об этом деле, – начал сержант Кафф, – но, если ваша светлость разрешит, хотел бы пока что оставить его при себе. Моя задача – рассказать, что я обнаружил наверху в кабинете мисс Вериндер и что намереваюсь (с позволения вашей светлости) делать дальше.
Он заговорил о пятне на двери и сделанных выводах – тех самых, что представил главному инспектору Сигрэву, но только в более учтивых выражениях.
– Несомненно одно, – сказал он в заключение. – Алмаза в ящике шкафа больше нет. Практически несомненно и то, что краска попала на одежду, принадлежащую кому-то в доме. Чтобы продвинуться дальше, мы сначала должны найти эту одежду.
– Если вы ее найдете, – заметила миледи, – можно ли считать, что вы обнаружили вора?
– Прошу прощения, ваша светлость. Я не утверждал, что алмаз был украден. На данный момент я считаю алмаз всего лишь пропавшим. И обнаружение запачканной одежды должно помочь его найти.
Миледи взглянула на меня.
– Вы что-нибудь поняли?
– Главное, чтобы понимал сержант Кафф, – ответил я.
– Каким образом вы собираетесь искать запачканное платье? – снова обратилась к сыщику миледи. – Сундуки и комнаты моих добрых слуг, которые работают у меня много лет, уже, к моему стыду, обыскал другой офицер. Я не могу позволить и не позволю, чтобы их оскорбляли вторичным обыском!
(Как не служить такой хозяйке! Вот женщина так женщина – одна на десять тысяч!)
– Именно это я хотел довести до вашего сведения, – ответил сержант. – Этот офицер своими неприкрытыми подозрениями прислуги причинил следствию большой вред. Если я дам им повод считать, будто я тоже их подозреваю, неизвестно, какие преграды они, особенно женщины, нагромоздят на моем пути. В то же время сундуки надо обыскать вторично по той простой причине, что первый обыск преследовал цель найти алмаз, в то время как второй должен обнаружить испачканную краской одежду. Я вполне с вами согласен, ваша светлость, что чувства слуг следует уважать. Но в такой же степени я убежден, что их гардероб необходимо осмотреть еще раз.
Дело запахло тупиком. Миледи так и сказала, но более тактично.
– У меня есть план преодоления этого затруднения, – ответил сержант. – Если сказать им, что осматривать будут гардероб всех и каждого, начиная с вашей светлости и до последнего слуги, находившегося в доме в ночь со среды на четверг, то это будет выглядеть как обычная формальность, – добавил он, искоса поглядывая на миледи. – Слуги увидят, что с ними обращаются на равных с хозяевами, и вместо создания помех следствию почтут за честь помочь ему.
В этом был смысл. Миледи, оправившись от первоначального шока, тоже это признала.
– Вы уверены, что без осмотра нельзя обойтись?
– Это наиболее короткий путь к намеченной цели, ваша светлость.
Миледи поднялась, чтобы позвонить и вызвать горничную.
– Когда будете говорить со слугами, – предложила она, – держите в руках ключи от моего гардероба.
Сержант Кафф остановил ее необычным вопросом:
– Не стоит ли нам сначала убедиться, что другие леди и джентльмены тоже дают свое согласие?
– Кроме меня, в доме есть только одна леди – мисс Вериндер, – с некоторым удивлением ответила хозяйка. – Единственные джентльмены – мои племянники, мистер Блэк и мистер Эблуайт. Отказа кого-либо из троих нечего бояться.
Я напомнил об отъезде мистера Годфри. Не успел я закончить, как мистер Годфри собственной персоной постучал в дверь, чтобы попрощаться, а за ним вошел мистер Фрэнклин, собиравшийся ехать с ним на станцию. Миледи объяснила им затруднение. Мистер Годфри тотчас же его разрешил. Он позвал из окна Самюэля, приказал вернуть свой чемодан наверх и лично вложил ключ в ладонь сержанта Каффа.
– Пусть мой багаж пришлют в Лондон, когда закончат осмотр.
Сержант с подобающими случаю извинениями принял ключ.
– Прошу меня простить, сэр, за то, что подвергаю вас неудобствам из-за простой формальности, однако пример господ – идеальный способ примирить слуг со следствием.
Читать бесплатно другие книги:
