Магнус Чейз и боги Асгарда. Меч Лета Риордан Рик
Я уже почти верил, что всё это гудение и биение и есть пробуждение древнего оружия. Только лучше бы оно пробуждалось поскорее. А пока Сурт саданул мне по рёбрам, и я шмякнулся навзничь на асфальт.
Я лежал на спине, разглядывая дым в зимнем небе. Видимо, от Суртова удара у меня начались предсмертные глюки. В сотне футов надо мной, как стервятник над полем боя, кружилась девушка, облачённая в доспехи. Она восседала на туманном скакуне, держа в руках копьё из чистого света. Её кольчуга сверкала, как серебряное зеркало. Голову поверх зелёного платка покрывал остроконечный стальной шлем – как у средневековых рыцарей. Лицо у всадницы было красивое, но суровое. На короткое мгновение наши глаза встретились.
«Если ты настоящая, – мысленно взмолился я, – помоги».
Девушка растаяла в дыму.
– Меч, – потребовал Сурт. Обсидиановое лицо нависло надо мной. – В мече, полученном с твоего согласия, ценности больше, но, если придётся, я вырву его из твоих мёртвых пальцев.
Где-то вдалеке выли сирены. Интересно, а почему спасательные службы не мчатся сюда сломя голову? Я вспомнил о двух мощных взрывах в Бостоне. Значит, их тоже устроил Сурт? Или подрядил своих таких же знойных дружков?
Хэрт у края моста кое-как поднимался на ноги. Некоторые пешеходы, прежде лежавшие без движения, зашевелились. Рэндольфа и Блитца не было видно. Надеюсь, они уже далеко отсюда.
Если подольше отвлекать Горячего Парня, возможно, у случайных прохожих будет время удрать.
Каким-то образом я встал.
И посмотрел на меч… Да, вне всяких сомнений, это глюки.
Вместо ржавого куска трубы у меня в руке было самое что ни на есть оружие. Рукоять в кожаной обмотке тепло и удобно легла в ладонь. Навершие – простой отполированный овал из стали – отлично уравновешивало тридцатидюймовый клинок с двумя лезвиями и с округлым кончиком. Такое оружие скорее рубящее, а не колющее. На широком желобке посреди клинка блестели скандинавские руны – похожие на те, что я видел в кабинете Рэндольфа. Руны были более светлого оттенка серебра – как будто их инкрустировали, когда ковали меч.
И сейчас меч гудел уже отчётливо – совсем как человеческий голос, пытающийся взять верную ноту.
Сурт отступил. Багровые лавовые глаза беспокойно замерцали:
– Ты не знаешь, что держишь в руке, мальчик. И не узнаешь, потому что не доживёшь.
И Сурт вскинул саблю.
Практического опыта обращения с мечами у меня нет. Правда, в детстве я двадцать шесть раз посмотрел фильм «Принцесса-невеста», но это вряд ли считается[18]. Поэтому Сурт мог играючи меня располовинить. Но у моего оружия на этот счёт имелись другие планы.
Держали когда-нибудь на пальце крутящийся волчок? Он вертится, а вы чувствуете, как он двигается сам по себе, наклоняясь в разные стороны. С мечом было почти так же. Он махал сам по себе, отражая удары Суртова пламенного клинка. А потом взметнулся вверх и, потащив меня за собой, прочертил в воздухе дугу. И рубанул Сурта по правой ноге.
Чёрный заорал. Рана на его бедре горела и дымилась, брюки полыхали. Кровь шипела и блестела, она текла, словно лава из вулкана. Огненная сабля растворилась.
Не успел Сурт очухаться, как мой меч подскочил вверх и шарахнул его по лицу. Сурт взвыл и попятился, прикрывая лицо сложенными ковшиком ладонями.
Слева от меня раздался вопль – это кричала женщина с малышами. Хэрт пытался помочь ей и вытащить детишек из коляски. Коляска дымилась и грозила вот-вот вспыхнуть.
– Хэрт! – гаркнул я, в очередной раз забыв, что кричать бесполезно.
Пока Сурт был занят своей физиономией, я проковылял к Хэрту и показал ему на мост:
– Уходи! Забери отсюда детей!
Он прекрасно читает по губам, но суть прочитанного ему не понравилась, и он решительно затряс головой, пристраивая одного из карапузов себе на руки.
Женщина тем временем укачивала второго.
– Уходите, – сказал я ей. – Мой друг вам поможет.
Женщину уговаривать не пришлось. Хэрт, бросив на меня выразительный взгляд «а вот это ты зря», двинулся за ней. Малыш скакал у него на руках вверх-вниз, выкрикивая: «Ай! Ай! Ай!»
Все остальные невинные свидетели происходящего по-прежнему торчали на мосту: водители не могли двинуться ни туда ни сюда в своих машинах, пешеходы шатались вокруг с ошалелыми глазами, в дымящейся одежде и с красной, как у кальмаров, кожей. Сирены раздавались уже ближе, но, положа руку на сердце, я не представлял, какой толк от полиции или «Скорой», если Сурт и дальше будет жечь направо и налево.
– Мальчик! – Чёрный говорил так, будто полоскал горло сиропом.
Когда он отнял руки от лица, я понял, откуда этот полоскательный звук. Мой самоуправляющийся меч напрочь отрубил Сурту нос. Раскалённая кровь стекала по его щекам, усеивая асфальт шипящими каплями. Суртовы штаны совсем сгорели, и теперь миру явились красные трусы-боксёры с узором в виде пламени. Между трусами и новообретённым пятачком он смотрелся как адская версия поросёнка Порки[19].
– Довольно я терпел тебя, – пробулькал Сурт.
– Я, кстати, то же самое про тебя подумал, – сообщил я, поднимая меч. – Ты его хотел? Так иди и возьми.
Сейчас-то я понимаю, что сморозил глупость.
Краем глаза я опять заметил видение – юная всадница, как хищная птица, кружилась надо мной и выжидала.
Сурт, вместо того чтобы наброситься на меня, нагнулся и голыми руками вырвал из тротуара кусок асфальта, который тут же превратился в раскалённое докрасна дымящееся ядро, консистенцией напоминающее ту пакость, что выгребают из раковины при засорах. И этим мерзким ядром Сурт сделал прямую подачу в мой живот. В бейсболе это называется фастбол.
Два слова о бейсболе: одна из многих игр, в которых я не силён. Я махнул мечом в надежде отбить подачу – и не отбил. Асфальтовое ядро впечаталось в мой живот и осталось там – жгучее, терзающее, смертоносное.
У меня перехватило дыхание. От невыносимой боли в теле пошла цепная реакция: клетки точно взрывались одна за другой.
Несмотря на это на меня внезапно снизошёл странный покой: я умирал. Я уже не вернусь отсюда. Но что-то во мне упрямо твердило: «Ну что ж. Умирать – так с музыкой».
Перед глазами туманилось. Меч гудел и подёргивался в руке, но рук я уже почти не чувствовал.
Сурт разглядывал меня с ухмылкой на обезображенном лице.
«Ему нужен меч, – подумал я. – Он его не получит. Если я умру, то пускай уж не один».
Я с трудом поднял свободную руку. И сделал жест, который легко поймёт даже тот, кто не знает языка глухих.
Сурт взревел и бросился на меня.
И только он приблизился – как мой меч кинулся вверх и пронзил его. А я из последних сил вцепился в Сурта, увлекая его вниз через перила моста.
– Нет! – Сурт вырывался, изрыгая пламя, пинался и пытался выковырять из себя меч.
Но я держал крепко. Так мы и канули в реку Чарльз все вместе – Сурт, мой меч, всё ещё воткнутый в него, и я с пылающим комком асфальта в животе. Небо сверкнуло и пропало. Меня в третий раз посетило видение – юная всадница скакала ко мне навстречу, протягивая руку.
Бултых! Я ударился о воду.
И тут я умер. Конец.
Глава 8. Мертвецкий сон, или Берегись косматого мужика с топором!
…А ПОТОМ НАЧАЛСЯ УЧЕБНЫЙ ГОД. Обожаю такие концовки.
Согласитесь, что это идеальный финал: у Билли начался учебный год. Он отлично провёл первый день в школе. А потом умер. Конец.
Никаких недомолвок и неясностей. Не отнять, не прибавить.
Но, к несчастью, в моей истории про учебный год речи не шло.
Вы, возможно, скажете: «Ой, Магнус, да ты же не взаправду умер. Иначе как бы ты всё это рассказывал? Ты оказался на волосок от смерти, это да. Чудесное спасение и тэдэ и тэпэ».
А вот и нет. Я умер взаправду. Окончательно и бесповоротно: в животе дыра, жизненно важные органы сожжены, голова разбита о лёд при падении со стофутовой высоты, в лёгких полно ледяной воды.
На медицинском языке всё это называется «смерть».
«О-о-о, Магнус, – спросите вы, – ну и каково это?»
Очень тронут вашей заботой. Это больно. И даже очень.
И ещё я начал видеть сны, что само по себе странно. Странно не только из-за того, что я умер, а ещё из-за того, что я никогда не вижу снов. Со мной многие пытались спорить по этому поводу. Мне твердили: все видят сны, просто не все их помнят. Но я говорю вам: я всегда спал как убитый. Пока меня не убили. И вот тогда я начал видеть сны как нормальный человек.
Во сне мы с мамой отправились в поход на Синие холмы. Мне было, наверное, лет десять. Стоял погожий летний денёк, прохладный ветерок шевелил сосновые кроны. Мы остановились на берегу пруда Хоутон, чтобы покидать блинчики. У меня получилось три блинчика подряд. У мамы четыре. Она всегда выигрывала, но никто из нас по этому поводу не переживал. Мама со смехом обняла меня, и мне этого было вполне достаточно.
Мне довольно трудно описывать маму. Чтобы понять Натали Чейз, надо с ней познакомиться. Она всё шутила, что её тотемное существо – это фея Динь-Динь из «Питера Пэна». Вот и представьте себе фею Динь-Динь, только без крыльев – лет тридцати с хвостиком, одетую во фланель, джинсу и ботинки «мартенсы». И получится моя мама. Она была невысокая и хрупкая, с тонкими чертами лица, со светлыми, стриженными под мальчика волосами и с глазами цвета зелёной листвы – в этих глазах всегда искрился смех. Когда мама читала мне книжки, я смотрел на россыпь веснушек у неё на носу и пытался сосчитать их.
Она излучала радость. По-другому, пожалуй, и не скажешь. Она любила жизнь. И она заражала своим энтузиазмом. Мама была самым добрым, самым беззаботным человеком на свете… вплоть до своих предсмертных недель.
Но во сне до этих недель было ещё далеко. Мы стояли рядом на берегу пруда. Мама глубоко вдохнула, вбирая лёгкими тёплый аромат сосновых иголок.
– Здесь я встретила твоего отца, – сказала она. – Летним днём, похожим на этот.
Я удивился её словам. Она почти никогда не говорила об отце. Я ни разу с ним не встречался, не видел его фотографии. Это, наверное, странно прозвучит, но мама как будто не придавала особого значения их с отцом отношениям. И я, по её примеру, тоже не придавал.
Она сумела донести до меня мысль, что отец нас не бросал. Он просто ушёл своим путём. И мама не расстраивалась. Она бережно хранила память о том недолгом времени, когда они были вместе. А когда это время закончилось, она обнаружила, что беременна мной. И ужасно обрадовалась. С тех пор мы с ней всегда оставались вдвоём. И никто другой нам не был нужен.
– Ты встретила его на пруду? – спросил я. – А он хорошо кидал блинчики?
Мама рассмеялась:
– О, ещё как хорошо! Меня всухую уделал. В тот первый наш день… всё было чудесно. И не хватало лишь одного. – Мама притянула меня к себе и чмокнула в лоб. – С нами не было тебя, солнышко.
Ну да. Мама звала меня «солнышком». Можете смеяться, если охота. Я стал старше, и это «солнышко» раздражало меня, но мама так и звала меня всю свою жизнь. Сейчас я бы многое отдал, чтобы услышать, как она зовёт меня «солнышком».
– А каким был мой папа? – поинтересовался я. Так непривычно было произносить эти слова: «мой папа». Как кто-то может быть «твой», если ты в жизни его не видел? – И что с ним случилось?
Мама протянула руки к солнцу:
– За этим я тебя сюда и привела. Чувствуешь? Он повсюду вокруг нас.
Я не понял, что она имела в виду. Обычно она обходилась без всяких иносказаний. Моя мама – это образец прямоты и ясности суждений.
Она взъерошила мне волосы:
– Давай наперегонки к берегу.
Тут сон изменился. Теперь я стоял в кабинете дяди Рэндольфа. Вдоль стола лениво прохаживался какой-то незнакомец и водил пальцем по старинным картам из дядиной коллекции.
– Смерть – это интересный выбор, Магнус. – Незнакомец широко улыбнулся.
Одет он был с иголочки: ослепительно-белые кроссовки, новёхонькие джинсы и игровая футболка «Ред Сокс»[20]. Волосы, стриженные перьями и уложенные в модную причёску «я-только-что-с-постели-но-смотрите-как-я-крут», пестрели рыжими, каштановыми и соломенными прядями. Лицо у незнакомца было неправдоподобно красивое. Чувака без вопросов взяли бы в любой мужской журнал рекламировать лосьон после бритья – если бы не шрамы. Его переносицу и скулы пересекали рубцы от ожога – совсем как трещины на Луне. И вокруг рта у него тянулась цепочка дырок – может, остались после пирсинга? Хотя зачем, казалось бы, человеку столько раз губы прокалывать?
Я не знал, с чего начать разговор с шрамированной галлюцинацией. И поскольку в ушах у меня ещё звучали мамины слова, я осведомился:
– Это вы мой отец?
Галлюцинация удивлённо подняла брови. А потом запрокинула голову и расхохоталась:
– О, ты мне нравишься! Нам с тобой будет весело. Нет, Магнус Чейз, я не твой отец, но я точно на твоей стороне. – Он обвёл пальцем эмблему «Ред Сокс» на футболке. – С моим сыном ты скоро познакомишься. А пока прими маленький совет. Имей в виду: внешность обманчива. И благие намерения твоих товарищей тоже обманчивы. И кстати, – он резко подался вперёд и ухватил меня за запястье, – передай от меня привет Всеотцу.
Я попробовал вырваться, но хватка у него оказалась стальная. Сон опять изменился. В этот раз я летел сквозь серый холодный туман.
– Хватит вырываться! – произнёс женский голос.
За запястье меня теперь держала та девушка, которая кружилась надо мной на мосту. Она неслась по воздуху на своём призрачном коне, волоча меня за собой, как мешок с грязным бельём. За спиной у неё висело сверкающее копьё. Кольчуга поблёскивала в сером свете.
Девушка сжала мне руку покрепче:
– Ты что, хочешь нырнуть в Гиннунгагап?
В какой ещё… Гап? В любом случае вряд ли речь идёт о магазине одежды[21]. Глядя вниз, я видел только серую бесконечность. И решил, что падать в неё не хочу.
Я попытался заговорить, но не смог. И слабо мотнул головой.
– Тогда не вырывайся, – приказала девушка. Несколько тёмных прядей высвободились из-под зелёного платка под её шлемом. Глаза девушки были оттенка красного дерева. – И смотри, как бы мне жалеть не пришлось, – сказала она.
В этом месте я потерял сознание.
Я резко вдохнул и очнулся. Каждая клеточка моего тела встревоженно вибрировала.
Я уселся и ощупал себя, ожидая, что на месте живота и всех полагающихся внутренностей у меня зияет выжженная дыра. Но почему-то дымящегося куска асфальта у себя внутри я не нащупал. Ничего не болело. Диковинный меч куда-то запропастился. И главное – моя одежда оказалась в полном порядке: не обгорела и не порвалась.
На самом деле одежда была даже чересчур в порядке. Все, что я носил не снимая неделями – моя единственная пара джинсов, несколько футболок и фуфаек, куртка, – всё это не воняло. Всё словно только что постирали, высушили и, пока я лежал без сознания, надели на меня. И это вселяло некоторое беспокойство. От одежды даже немножко пахло лимоном – как в те старые добрые времена, когда вещи мне стирала мама. И ботинки были будто новенькие – блестели, как в тот самый день, когда я выудил их из помойки на задворках магазина «Марафон спортс».
И что уж совсем поразительно: я сам был чистый. Руки не покрывал налёт глубоко въевшейся грязи. Кожу, по ощущениям, отскоблили дочиста. Я провёл пятернёй по волосам – никаких колтунов, листьев и прочего сора.
Я медленно поднялся на ноги. На мне не было ни царапинки. Я пружинисто попрыгал. Да я сейчас спокойно милю пробегу! Я вдохнул аромат дыма из каминов и приближающейся метели. И почти рассмеялся от радости: я каким-то чудом выжил!
Правда… это ведь невозможно.
Тогда где я?
Постепенно мои органы чувств исследовали окружающее пространство. Я стоял во дворе роскошного особняка, из тех, что красуются на Бикон-стрит, – восемь этажей подпирают зимнее небо, повсюду пафосный белый камень и декор из серого мрамора. Двойные двери из тёмного дерева окованы железом. И посередине каждой створки – дверной молоток в форме волчьей головы. В натуральную величину.
Волки… Что-то мне здесь уже не нравится.
Я оглянулся в поисках выхода на улицу, но никакого выхода не нашёл. У меня за спиной тянулась сплошная стена из белого камня футов пятнадцати в высоту. И так вдоль всего двора. Но это же странно: чтобы стена – и без ворот?
За стеной я видел не очень много, но было вполне очевидно, что это Бостон. Вон вдалеке торчат небоскрёбы района Даунтаун Кроссинг. Судя по всему, я на Бикон-стрит, между мной и небоскрёбами – парк Бостон Коммон. Но как меня сюда занесло?
В одном углу двора росла высокая берёза с чисто белой корой. Я подумал было влезть на неё и осмотреться, но оказалось, что нижние ветки слишком высоко. И тут до меня дошло, что ветки-то все в листве – немного странно для середины зимы. И ладно бы одно это: листья берёзы блестели, точно кто-то покрыл их краской из золота высшей пробы.
Возле дерева к стене была привинчена бронзовая табличка. Я сперва не обратил на неё внимания: такие памятные доски – у половины бостонских домов. Приглядевшись, я увидел, что надпись сделана на двух языках. Первый был древнескандинавский, я уже узнавал эти буквы. А второй – английский:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В РОЩУ ГЛАСИР!
ПОПРОШАЙНИЧАТЬ И ПРАЗДНО ШАТАТЬСЯ ЗАПРЕЩАЕТСЯ.
СЛУЖБЫ ДОСТАВКИ ПРОСИМ ВХОДИТЬ ЧЕРЕЗ НИФЛЬХЕЙМ.
Как скажете… Хотя, пожалуй, на сегодня мой лимит чудес исчерпан. Надо валить отсюда. Перелезу через стену, выясню, что там с Блитцем и Хэртом и, возможно – если буду добрый, – с дядей Рэндольфом тоже. А после этого рвану автостопом в Гватемалу. С этим городом пора завязывать.
И тут деревянные двери со стоном раскрылись внутрь, и наружу выплеснулся ослепительный золотой свет.
На пороге стоял грузный дядька, одетый в форму швейцара: цилиндр, белые перчатки, тёмно-зелёный сюртук с фалдами. На лацкане был вышит вензель «ОВ». Но при всём при том дядька меньше всего напоминал швейцара. Бородавчатое лицо было всё в золе. Бороду он не стриг десятилетиями. Налитые кровью глаза выдавали в нем убийцу. И вдобавок на поясе у дядьки висел двулезвийный топор. На бейджике с именем значилось: «ХУНДИНГ, САКСОНИЯ, ЗАСЛУЖЕННЫЙ РАБОТНИК С 749 г. в. э.»
– П-пппростите, – пролепетал я. – Я… ммм… наверное, дверью ошибся.
Дядька нахмурился, прошаркал поближе и понюхал меня. От него самого разило скипидаром и горелым мясом.
– Дверью ошиблись, говорите? Ну, это вряд ли. Вам надо зарегистрироваться.
– Э-э-э… что?
– Вы же умерли, так? – сказал дядька. – Идёмте за мной. Я покажу, где регистрируют.
Глава 9. Ключ от мини-бара? Дайте два!
ЕСЛИ Я СКАЖУ, что внутри это место оказалось куда просторнее, чем снаружи, вы удивитесь? Не думаю.
Одно фойе потянуло бы на нехилые охотничьи угодья. Места тут было раза в два больше, чем особняк занимал снаружи. Целый акр деревянного пола покрывали шкуры разных экзотических зверей: зебр, львов и ещё какой-то сорокафутовой рептилии, которую я бы не хотел встретить живьём. У правой стены потрескивал камин размером со спальню. Перед ним на мягких кожаных диванах развалились несколько старшеклассников в пушистых зелёных банных халатах. Ребята смеялись и попивали что-то из серебряных кубков. Над каминной полкой нависала волчья голова.
«Опять двадцать пять! – мысленно проворчал я. – И тут волки».
Потолок подпирали грубо обтёсанные брёвна. Стропилами служили копья. На стенах сияли начищенные щиты. И казалось, всё излучает свет: тёплое золотое свечение резало глаза – как бывает, когда выйдешь летом в погожий день из тёмного кинозала.
Посреди фойе возвышался стенд с объявлением:
РАСПИСАНИЕ НА СЕГОДНЯ
10.00, зал Осло – единоборство не на жизнь, а на смерть
11.00, зал Стокгольма – командные бои не на жизнь, а на смерть
12.00, трапезная – шведский стол не на жизнь, а на смерть
13.00, двор – всеобщая битва не на жизнь, а на смерть
16.00, зал Копенгагена – биркам-йога[22] не на жизнь, а на смерть (просьба захватить свои коврики!)
Швейцар Хундинг сказал что-то, но в голове у меня уже так звенело, что я не расслышал:
– Простите, что вы сказали?
– Багаж, – повторил Хундинг. – У вас есть багаж?
– Э-э-э… – Я потянулся к лямке на плече. Похоже, мой рюкзак не пожелал воскресать вместе со мной. – Нет.
– Нынче все без багажа, – проворчал Хундинг. – Вам что, ничего не кладут в погребальный костёр?
– Куда не кладут?!
– Не суть. – Швейцар бросил хмурый взгляд в дальний угол фойе – там лежал корабль, перевёрнутый килем вверх. Он-то и служил стойкой администратора. – Полагаю, нынче и костры-то не в моде. Идёмте.
Человек за килем, видимо, стригся у того же парикмахера, что и Хундинг. Борода его была так огромна, что ей впору было присвоить почтовый индекс. Волосы напоминали натюрморт «Индейка врезалась в лобовое стекло». На нём был травянисто-зелёный костюм в тонкую полоску. На бейдже значилось: «ХЕЛЬГИ, УПРАВЛЯЮЩИЙ, ВОСТОЧНЫЙ ГОТЛАНД, ЗАСЛУЖЕННЫЙ РАБОТНИК С 749 г. в. э.»
– Добро пожаловать! – Хельги оторвался от монитора и взглянул на меня. – Хотите зарегистрироваться?
– Я…
– Заселение с пятнадцати ноль-ноль, – сообщил он. – Если вы скончались раньше, гарантировать, что ваш номер успели подготовить, не могу.
– Так давайте я снова оживу, – предложил я.
– Нет-нет. – Хельги постучал по клавиатуре. – А, вот и славно. – Он расплылся в широкой улыбке, демонстрируя все три (да-да, три!) зуба. – В рамках акции мы предоставим вам люкс.
Хундинг рядом со мной пробурчал сквозь зубы:
– Тоже мне акция. У нас кроме люксов ничего и нет.
– Хундинг… – угрожающим тоном произнёс управляющий.
– Виноват, сэр.
– Не вынуждай меня прибегнуть к палке.
Хундинг поморщился:
– Ни в коем случае, сэр.
Я посмотрел сначала на одного, потом на другого, сличая их бейджи.
– Так вы, получается, с одного года тут работаете? – заметил я. – А что значит «в. э.»?
– Всеобщая эра, – пояснил управляющий. – То, что у вас принято называть «новой эрой».
– А чем вам «новая» не нравится?
– Мы используем «всеобщая» из соображений толерантности. «Новая эра» всё-таки содержит намёк на отсчёт от Рождества Христова. А это травмирует психику Тора. Он всё ещё зол на Иисуса за то, что тот не принял его вызов на поединок.
– Чего-чего?
– Это неважно, – заявил Хельги. – Сколько вам ключей? Одного достаточно?
– Я так и не понял, где я. Если вы оба тут с семьсот сорок девятого года – так это больше тысячи лет.
– Ох, и не говорите, – вздохнул Хундинг.
– Но это же невозможно. И… вы сказали, что я умер. Но я не чувствую себя мёртвым. Как раз наоборот.
– Сэр, – терпеливо сказал Хундинг, – вам всё объяснят нынче же вечером на вечернем пиру. Там будут приветствовать новых гостей.
– Вальгалла. – Это слово всплыло из глубин памяти: полузабытая сказка, которую мама читала мне в детстве. – «ОВ» у вас на лацкане… «В» – это «Вальгалла»?
По глазам Хельги было видно, что терпение его на исходе:
– Да, сэр. Отель «Вальгалла». Мои поздравления. Вам выпала честь пировать в палатах Одина. Мне не терпится послушать повествование о вашем подвиге на сегодняшнем вечернем пиру.
У меня подогнулись коленки, и я облокотился на стойку, чтобы не упасть. До этого момента мне худо-бедно удавалось убедить себя, что это просто навороченный тематический отель и меня по ошибке приняли за здешнего гостя. Но теперь убеждения не срабатывали.
– Умер, – пролепетал я. – То есть вы утверждаете, что я по-настоящему… по-настоящему…
– Вот ключ от вашего номера. – Хельги вручил мне каменную плашку с руной из той же серии, что я видел в кабинете у Рэндольфа. – Ключ от мини-бара желаете?
– Э-э-э…
– Он желает ключ от мини-бара, – ответил за меня Хундинг. – Сынок, ты желаешь ключ от мини-бара, – сердечно прибавил он, переходя на «ты». – Потому что тебе тут жить долго.
– Насколько долго?
– Всегда, – сказал Хельги. – По крайней мере, до Рагнарёка. Хундинг проводит вас в номер. Приятной загробной жизни. Следующий!
Глава 10. А мой люкс вполне ничего!
Я НЕ ОЧЕНЬ ПОНИМАЛ, куда Хундинг меня ведёт. Было такое ощущение, будто меня раз пятьдесят покрутили, а потом втолкнули в круг. И сказали, что это прикольно.
Каждый новый зал казался громадней предыдущего. Большинство постояльцев отеля выглядели как старшеклассники, некоторые чуть постарше. Ребята и девчонки небольшими компаниями сидели, развалившись, возле каминов. Они болтали на разных языках, уплетали всякую всячину или играли в настольные игры вроде шахмат или «Эрудита». А иногда это были игры со всамделишными кинжалами или паяльными горелками. В боковых комнатах стояли бильярдные столы, машины для пинбола[23] и другие старомодные игровые автоматы. А в одном месте я заметил какое-то приспособление, очень напоминающее «железную деву» из камеры пыток.
Среди гостей, разнося подносы с едой и напитками, сновали работники отеля в тёмно-зелёных рубашках. Насколько я успел разглядеть, все официантки были накачанными тётками-воительницами со щитами на спине и мечами или топорами на поясе. Довольно нестандартный подбор кадров для сферы услуг.
Одна тяжеловооружённая официантка прошествовала мимо меня с подносом дымящихся яичных рулетов. У меня в животе сразу заурчало.
– Как я могу быть голодным, если я умер? – спросил я Хундинга. – И вообще тут никто мёртвым не выглядит.
Хундинг в ответ пожал плечами:
– Видишь ли… Есть мёртвые – и есть мёртвые. Ты лучше воспринимай Вальгаллу как своего рода… апгрейд. Ты теперь один из эйнхериев.
Он произнёс это слово как «ин-ХЕРЬЕВ».
– Один из эйнхериев, – повторил я. – И вовсе даже язык ломать не надо.
– Вот-вот. В единственном числе – «эйнхерий». – У него это прозвучало как «ин-ХЕРЬ». – Один избрал нас воинами своего извечного войска. Слово «эйнхерий» часто переводят как «одинокий воин», но это не вполне отражает суть. Это скорее… «бессменный воин». Тот, кто храбро сражался при жизни и снова храбро сразится, когда пробьёт час Гибели Богов. Берегись!
– Богов?
– Нет, копья!
Хундинг толкнул меня на пол, и мимо нас просвистело копьё. Оно пронзило парня, сидевшего на ближайшем диване, убив его наповал. Напитки, игральные кости, деньги для «Монополии» разлетелись во все стороны. Ребята, с которыми играл убитый, повскакивали на ноги – вид у них был слегка раздосадованный. Все смотрели в ту сторону, откуда прилетело копьё.
– Я всё видел, Джон Карающая Рука! – взревел Хундинг. – В гостиной пронзание запрещено!
Из бильярдной раздался смех, и кто-то что-то сказал… по-шведски? В любом случае голос прозвучал не слишком покаянно.
– Ну ладно. – Хундинг как ни в чём не бывало двинулся дальше. – Лифт вон, уже совсем рядом.
– Погодите! – запротестовал я. – Тут человека проткнули копьём. И вы даже ничего не предпримете?
– О, волки всё приберут.
У меня пульс участился вдвое:
– Волки?!
И правда, пока игроки в «Монополию» собирали разбросанные карточки, в гостиную запрыгнула парочка серых волков. Они сцапали покойника за ноги и куда-то поволокли. Копьё так и осталось торчать в его груди. Кровавый след таял на глазах. Дыра в обивке дивана затянулась сама собой.
А я съёжился за ближайшим фикусом в кадке. Пускай все ржут, мне плевать. Мой страх сильнее меня. У этих волков глаза, конечно, не горят синим огнём, как у тех, что напали на маму, но в качестве символа загробного мира я бы предпочёл тушканчика.
– А разве убивать не запрещено законом? – пропищал я из-за кадки.
Хундинг поднял кустистые брови:
– Это же вроде как для потехи, сынок. К ужину убитый будет как новенький. – С этими словами Хундинг вытянул меня из убежища. – Идём-ка.
Я не успел расспросить подробнее, что это за «потеха» такая, потому что мы пришли к лифту. Вместо дверей у него была решётка из копий, а саму кабинку внахлёст увешивали щиты. Кнопок оказалось столько, что панель тянулась от пола до потолка. На верхней кнопке значилась цифра 540. Но Хундинг нажал на 19.
– Как это: в таком доме – и пятьсот сорок этажей? – удивился я. – Это должно быть самое высокое здание в мире.
– Если бы оно стояло в одном мире, то и было бы самым высоким. Но это здание соединяет все Девять миров. Ты зашёл через Мидгард. Как и большинство смертных.
«Мидгард»… Я смутно припоминал, что викинги будто бы верили в существование девяти различных миров. И Рэндольф тоже сказал это слово – «миры». Но слишком уж давно мама читала мне на ночь скандинавские мифы.
– То есть через мир людей.
Читать бесплатно другие книги:
