Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение Во Ивлин
Бивер с матерью уезжали на Рождество к родственникам в Ирландию. Тони и Бренда встречали Рождество в семейном кругу: Марджори с Алланом, мать Бренды, тетка Тони Фрэнсис и две семьи захудалых Ластов, убогих и смиренных жертв права первородства, для которых Хеттон значил так же много, как и для Тони. В детской ставили маленькую елку для Джона Эндрю, внизу, в главной зале, – большую, ее наряжали захудалые Ласты и зажигали за полчаса до чая (рядом ставили двух лакеев с мокрыми губками на шестах, чтобы тушить скрючившиеся свечи, грозящие пожаром). Подарки дарились всем слугам в строгом соответствии с рангом и всем гостям (захудалым Ластам – чеки). Аллан всегда привозил огромный паштет из гусиной печенки – деликатес, к которому он питал особое пристрастие. Все объелись и к началу Святок, перед раздачей подарков, впали в некоторое оцепенение; гостей обносили серебряными ковшами подожженного коньяка, трещали хлопушки, бумажные шляпы, комнатные фейерверки, конфеты в фантиках с нравоучениями. В этом году все шло как по маслу; казалось, ничто не угрожало миру и благополучию дома. Прибыл хор и пропел рождественские гимны в галерее смолистой сосны, потом поглощал в непомерных количествах горячий пунш и сладкое печенье. Викарий произнес неизменную рождественскую проповедь. Ту самую, которую прихожане особенно любили.
– Трудно представить себе, – начал он, умильно оглядывая паству, которая кашляла в шарфы и растирала окоченевшие пальцы шерстяными перчатками, – что наступило Рождество. Вместо пылающих в очаге бревен и наглухо закрытых от метели окон мы видим жестоко палящее чужеземное солнце, вместо счастливого круга любимых лиц родных и близких – бессмысленные взгляды покоренных, хотя, естественно, и благодарных, язычников. Вместо мирного вола и вифлеемского осла, – говорил викарий, несколько путаясь в сравнениях, – нам сопутствуют хищный тигр и диковинный верблюд, коварный шакал и величавый слон… – И так далее.
Слова эти в свое время трогали сердца многих огрубевших душой кавалеристов, и, слыша их опять, а он слышал их из года в год с тех пор, как мистер Тендрил появился у них в приходе, Тони, да и большинство его гостей воспринимали их как неотъемлемую принадлежность Рождества, без которой им было бы трудно обойтись. «Хищный тигр и диковинный верблюд» стали притчей во языцех в семье и часто использовались в разных играх.
Игры Бренда переносила тяжелее всего. Они ее никоим образом не забавляли, и она до сих пор конфузилась при виде ряженого Тони. Еще больше ее мучил страх, что недостаток энтузиазма с ее стороны обедневшие Ласты могут приписать высокомерию. Такая щепетильность – о чем она не догадывалась – была совершенно излишней, ибо родственникам мужа и в голову не приходило относиться к ней иначе как с родственной приязнью и некоторым снисхождением, ибо, будучи Ластами, они считали, что имеют в Хеттоне куда больше прав, чем она. Тетка Фрэнсис, женщина язвительного ума, быстро смекнула, в чем дело, и попыталась успокоить ее. «Дитя мое, – сказала она, – такая деликатность бессмысленна: только богатые осознают ту пропасть, которая отделяет их от бедных», однако неловкость не исчезала, и вечер за вечером Бренда по воле родственников высылалась из комнат, задавала вопросы и отвечала на них, участвовала в грубых шутках, выкупала фанты, рисовала картинки, писала стихи, рядилась, убегала от преследователей и сидела в шкафах. В этом году Рождество пришлось на пятницу, так что праздники затянулись, и гости задержались у них с четверга до понедельника.
Из чувства самосохранения она запретила Биверу посылать ей подарок или письмо, потому что наперед знала: что бы он ни написал, это оскорбит ее своим убожеством, но, несмотря на это, нервничала, поджидая почту, и надеялась, что он все же ее ослушается. Она послала ему в Ирландию перстень из трех переплетенных пластин золота и платины. Она пожалела о своем выборе уже через час после того, как отправила заказ. Во вторник пришло благодарственное письмо от Бивера.
Милая Бренда, – писал он, – большое тебе спасибо за прелестный рождественский подарок. Можешь представить, как я обрадовался, когда увидел розовую кожаную коробочку, и как удивился, когда открыл ее. Как мило, что ты прислала мне такой прелестный подарок. Большое тебе спасибо еще раз. Надеюсь, что вы хорошо проводите Рождество. Здесь довольно скучно. Вчера все ездили на охоту. Я ездил только на сбор. Охота была неудачная. Мама тоже здесь, она шлет тебе привет. Мы уедем отсюда завтра или послезавтра. Мама простудилась…
Тут страница кончилась, а с ней и письмо. Бивер писал его перед обедом, а потом сунул в конверт, да так и забыл закончить. Он писал крупным почерком школьницы, с большими пробелами между строк.
Бренду чуть не стошнило, когда она прочла письмо, но она все же показала его Марджори.
– Жаловаться не на что, – сказала она. – Он никогда не делал вид, что так уж пылает. Да и подарок какой-то идиотский.
Тони впал во мрак из-за предстоящего визита к Анджеле. Он не любил уезжать из дому.
– Тебе не обязательно ехать, дорогой. Я все улажу.
– Нет, я поеду. Я тебя мало видел последние три недели.
Всю среду они провели вдвоем. Бренда из кожи вон лезла, и Тони повеселел. На этот раз она была с ним особенно нежна и почти его не дразнила.
В четверг они отправились на север, в Йоркшир. Бивер уже был там. Тони наткнулся на него в первые же полчаса и поспешил наверх – поделиться своим открытием с Брендой.
– Я тебя сейчас удивлю, – сказал он. – Угадай, кого я здесь встретил?
– Кого?
– Нашего старого приятеля Бивера.
– Что тут удивительного?
– Ну, не знаю. Просто я начисто о нем забыл, а ты? Как ты думаешь, Анджеле он тоже послал телеграмму?
– Наверное.
Тони решил, что Бивер тут скучает, и изо всех сил старался быть с ним любезным. Он сказал:
– С тех пор как мы виделись в последний раз, произошло много перемен. Бренда сняла квартиру в Лондоне.
– Я знаю.
– Откуда?
– Видите ли, ей сдала квартиру моя мать.
Тони был изумлен и приступился к Бренде:
– Ты мне не сказала, кто устраивает тебе эту квартиру. Знай я, может, я не был бы таким покладистым.
– Конечно, милый, именно поэтому я и не сказала.
Половина гостей задавалась вопросом, как попал сюда Бивер, другая половина была в курсе дела. В результате Бивер и Бренда виделись гораздо меньше, чем если бы были случайными знакомыми, так что Анджела даже сказала мужу:
– Наверное, мы зря его пригласили. Вот уж никогда не угадаешь.
Бренда не заводила разговора о незаконченном письме, но она заметила, что Бивер носит перстень и даже завел привычку за разговором крутить его на пальце.
В канун Нового года они поехали в гости к соседям. Тони уехал рано, и Бивер с Брендой возвращались домой вместе на заднем сиденье машины. На следующее утро за завтраком Бренда сказала Тони:
– Я дала себе зарок под Новый год.
– Какой – проводить больше времени дома?
– Нет-нет, совсем наоборот. Послушай, Тони, это серьезно. Я, пожалуй, запишусь на курсы или что-нибудь в этом роде.
– Надеюсь, не к костоправу? Я думал, с этим покончено.
– Нет, что-нибудь вроде экономики. Видишь ли, я много думала. Я ведь сейчас, в сущности, ничем не занята. Дом управляется сам собой. Вот я и думаю, что мне пора найти себе дело. Ты вечно говоришь, что хотел бы баллотироваться в парламент. Так вот, если бы я прослушала курс лекций по экономике, то могла бы тебе помогать в предвыборной кампании, речи писать и всякое такое, – словом, как Марджори помогала Аллану, когда он баллотировался от Клайда. В Лондоне, где-то при университете, читают всякие лекции, на них и женщины ходят. Тебе не кажется, что это неплохая идея?
– Во всяком случае лучше, чем костоправ, – согласился Тони.
Так начался новый год.
3. И Тони пришлось туго
В Брэтт-клубе между девятью и десятью вечера нередко можно встретить мужчин в белых галстуках и фраках, – пребывая в явном упадке духа, они ужинают в полном одиночестве обильно и изысканно. Мужчин этих в последнюю минуту подвели их дамы. Минут двадцать или около того они просидели в фойе какого-нибудь ресторана, выжидательно поглядывая на вращающиеся двери и то вынимая часы, то заказывая коктейли, пока в конце концов к ним не подходил служитель с сообщением: «Просили передать, что ваша гостья прийти не сможет». И они отправлялись в Брэтт, не без надежды встретить друзей, но чаще не без мрачного удовлетворения обнаруживали, что в клубе пусто или что там одни незнакомые. Тогда они усаживались вдоль стен и объедались и упивались, угрюмо буравя глазами столы красного дерева.
Именно по такой же причине и в таком же настроении где-то в середине февраля Джок Грант-Мензис явился в клуб.
– Есть кто-нибудь из знакомых?
– Сегодня очень тихо, сэр. В столовой сидит мистер Ласт.
Джок разыскал Тони в углу; он был в пиджаке, на столе и соседнем стуле кучей лежали газеты и журналы, один из них был раскрыт перед ним. Тони уже наполовину расправился с ужином и на три четверти – с бутылкой бургундского.
– Привет, – сказал он. – Надули тебя? Подсаживайся.
Джок довольно давно не видел Тони и при встрече несколько смешался; он, подобно всем его друзьям, не раз задавался вопросом, как чувствует себя Тони и что он знает о Бренде и Джоне Бивере. Тем не менее Джок подсел к Тони.
– Надули тебя? – снова спросил Тони.
– Угадал. Теперь эта стерва еще подождет, чтобы я ее пригласил.
– Надо выпить. Я уже много выпил. Лучше ничего не придумаешь.
Они выпили остаток бургундского и заказали еще бутылку.
– Приехал на ночь, – сказал Тони, – остановлюсь здесь.
– Но ведь у тебя есть квартира, разве нет?
– У Бренды есть. Вдвоем там тесно… Мы раз пробовали, ничего не вышло.
– Что она сегодня делает?
– Пошла куда-то в гости. Я ее не предупредил, что приеду… глупо, конечно, но опостылело торчать одному в Хеттоне, вот я и подумал – хорошо бы повидать Бренду, и нагрянул нежданно-негаданно. Глупее не придумаешь. Мог бы догадаться, что она наверняка идет в гости… Она никого никогда не надувает из принципа – вот так и получилось. Она обещала позвонить сюда попозже, если сумеет удрать.
Они изрядно выпили.
Говорил преимущественно Тони.
– И что это за идея заниматься экономикой, – сказал он. – Вот уж не думал, что ее хватит надолго, но она, похоже, и впрямь увлеклась… Наверное, это неплохо… Знаешь, ей и правда особенно нечего делать в Хеттоне. Она, конечно, не признается и под страхом смерти, но, по-моему, она там временами скучала. Я много об этом думал и пришел к такому выводу. Бренда, должно быть, заскучала… впрочем, от экономики она, по-моему, тоже когда-нибудь заскучает. Но как бы там ни было, сейчас она в прекрасном настроении. К нам в последнее время каждый уик-энд приезжают гости. Приехал бы и ты как-нибудь, а, Джок? У меня что-то не налаживается контакт с новыми друзьями Бренды.
– Это что – ее знакомые с экономических курсов?
– Нет, просто какие-то новые знакомые. Им со мной скучно, по-моему, они меня называют «старикан». Джон слышал.
– Ну в этом еще ничего обидного нет.
– Да, обидного нет.
Они прикончили вторую бутылку бургундского и перешли на портвейн. Немного погодя Тони сказал:
– Слушай, приезжай на следующий уик-энд, а?
– А что, с удовольствием.
– Постарайся выбраться. Я теперь почти не вижу старых друзей… У нас, конечно, будет прорва народу, но ты не против, когда вокруг полно народу… А уж как я против, передать нельзя.
Они выпили еще портвейну.
Тони сказал:
– Ванных, знаешь ли, не хватает… впрочем, что я говорю, ты же знаешь: раньше ты часто у нас бывал. Не то что эти новые приятели, им со мной скучно… Тебе не скучно со мной?
– Ну что ты.
– Даже когда я поддал, как сегодня?.. Ванные я бы построил. Уже все было запланировано. Четыре ванные. Один парень даже чертежи сделал, но тут как раз Бренде понадобилась квартира, так что ванные в целях экономии пришлось отложить… Слушай, вот потеха-то. Из-за этой самой экономики нам приходится экономить.
– Да, потеха. Давай дернем еще портвейну.
Тони сказал:
– Ты сегодня вроде не в духе.
– Еще бы. Житья нет из-за этих чертовых чушек. Избиратели засыпают письмами.
– А я был не в духе, совсем, можно сказать, пал духом, а теперь отошел. В таком случае лучше всего надраться как следует. Так я и сделал и теперь снова воспрянул духом… обидно как-то: приехал в Лондон, а тебя и видеть не хотят. Вот потеха: ты не в духе, потому что тебя надула твоя девица, а я – потому что моя не хочет надувать.
– Да, потеха.
– А знаешь, я уже давно не в духе… много недель… совсем, можно сказать, пал духом… так как насчет коньяка?
– Почему бы и нет? В конце концов, в жизни есть кое-что еще, кроме женщин и чушек.
Они дернули еще коньяку, и Джок постепенно приободрился.
Вскоре к ним подошел рассыльный:
– Леди Бренда просила вам передать…
– Отлично, пойду поговорю с ней.
– Звонила не ее милость, сэр. Она просит передать вам…
– Пойду поговорю с ней.
Он спустился в холл к телефону.
– Детка, – сказал он.
– Это мистер Ласт? Леди Бренда просит передать…
– Ладно, соедините меня с ней.
– Она не может говорить с вами, сэр, она просила передать, что очень сожалеет, но никак не сможет сегодня с вами встретиться. Она очень устала и поехала домой спать.
– Передайте ей, что я хочу с ней поговорить.
– Извините, но это никак невозможно, она легла спать. Она очень устала.
– Она устала и легла спать?
– Совершенно верно.
– Так вот, я хочу поговорить с ней.
– Спокойной ночи, – сказал голос.
– Старикан надрался, – сказал Бивер, вешая трубку.
– О господи, мне его ужасно жалко. Но он сам виноват, нечего сваливаться как снег на голову. Надо его проучить, чтоб больше не подкидывал таких сюрпризов.
– И часто с ним такое бывает?
– Нет, это что-то новое.
Раздался телефонный звонок.
– Как ты думаешь, это опять он? Пожалуй, лучше мне подойти.
– Я хочу говорить с леди Брендой Ласт.
– Тони, милый, это я, Бренда.
– Какой-то идиот сказал, что я не могу с тобой говорить.
– Я поручила позвонить тебе оттуда, где я обедала. Ну как, веселишься вовсю?
– Тоска зеленая. Я с Джоком. Ему не дают жизни чушки. Ну как, можно нам заехать?
– Нет-нет, только не сейчас, милый, я ужасно устала и ложусь спать.
– Ну так мы к тебе едем.
– Тони, а ты не пьян, самую чуточку?
– Вдрабадан. Так мы с Джоком едем к тебе.
– Тони, я запрещаю. Слышишь? Я не допущу, чтоб вы здесь буянили. У этого дома и так плохая репутация.
– Когда мы с Джоком приедем, от его репутации не останется камня на камне.
– Тони, послушай, ну не приезжай сегодня, не надо. Миленький, останься в клубе. Слышишь, ну пожалуйста!
– Сию минуту будем. – Он повесил трубку.
– О господи, – сказала Бренда, – Тони на себя не похож. Позвони в Брэтт-клуб и добудь Джока. До него скорее дойдет.
– Я говорил с Брендой.
– Так я и понял.
– Она у себя. Я сказал, что мы заскочим к ней.
– Вот здорово. Сто лет ее не видел. Люблю Бренду.
– И я люблю. Она молодчина.
– Да, молодчина, ничего не скажешь.
– Мистер Грант-Мензис, вас просит к телефону дама.
– Какая дама?
– Она не назвалась.
– Ладно. Подойду.
Бренда сказала:
– Джок, что ты сделал с моим мужем?
– Он чуть перебрал, только и всего.
– Перебрал – не то слово, он буянит. Послушай, он грозится приехать. Я просто валюсь с ног от усталости, мне не под силу вынести его сегодня. Скажи, ты меня понял?
– Конечно понял.
– Так уж ты, будь добр, удержи его, ладно? Ты что, тоже перебрал?
– Самую малость.
– Господи, а тебе можно доверять?
– Сделаю все, что смогу.
– Звучит не очень обнадеживающе. До свидания… Джон, тебе придется уехать. Эти буяны могут ворваться в любую минуту. У тебя есть деньги на такси? Возьми у меня в сумке мелочь.
– Звонила твоя дама сердца?
– Да.
– Помирился?
– Не совсем.
– Зря, всегда лучше помириться. Дернем еще коньяку или прямо закатимся к Бренде?
– Давай дернем еще коньяку.
– Джок, ты ведь воспрянул духом, верно? Нельзя падать духом. Я вот не падаю. Раньше падал, а теперь нет.
– Нет, я не падаю духом.
– Тогда дернем еще коньяку и поедем к Бренде.
– Идет.
Через полчаса они сели в машину Джока.
– Знаешь что, на твоем месте я не сел бы за руль…
– Не сел бы?
– Ни за что. Скажут еще, что ты пьян.
– Кто скажет?
– Да тот тип, которого ты задавишь. Обязательно скажет, что ты пьян.
– И не ошибется.
– Так вот, я на твоем месте не сел бы за руль.
– Идти далеко.
– Давай возьмем такси.
– К черту все, я вполне могу сесть за руль.
– Давай вообще не поедем к Бренде.
– Нет, как можно не поехать, – сказал Джок, – она нас ждет.
– Я не могу идти пешком в такую даль. И потом, она вроде не так уж хотела нас видеть.
– Ей будет приятно, если мы приедем.
– Да, но это далеко. Пойдем лучше куда-нибудь еще.
– А я хочу к Бренде, – сказал Джок. – Люблю Бренду.
– Она молодчина.
– Молодчина, что и говорить.
– Давай возьмем такси и поедем к Бренде.
На полпути Джок сказал:
– Давай не поедем к Бренде. Давай поедем куда-нибудь еще. Давай поедем в грязный притон.
– А мне все равно. Вели ехать в гнусный притон.
– В гнусный притон, – сказал Джок, просовывая голову в окошечко.
Машина развернулась и помчалась к Риджент-стрит.
– Можно ведь позвонить Бренде из притона.
– Да, надо ей позвонить. Она молодчина.
– Молодчина, что и говорить.
Машина свернула на Голден-сквер, а оттуда – на Синк-стрит, сомнительной репутации улочку, где обитали в основном уроженцы Азии.
– Знаешь, а он, по-моему, везет нас в «Старушку Сотнягу».
– Не может быть. Я думал, ее давным-давно прикрыли.
Но вход был ярко освещен, и обшарпанный швейцар в фуражке и обшитом галунами пальто подскочил к такси и распахнул перед ними дверцу.
«Старушку Сотнягу» ни разу не закрывали. В течение жизни целого поколения, пока, как грибы после дождя, нарождались новые клубы, с самыми разными названиями и администраторами и самыми разными поползновениями на респектабельность, безбедно проживая свой короткий и чреватый опасностями век и принимая смерть от рук полиции или кредиторов, «Старушка Сотняга» неколебимо противостояла всем козням врагов. Не то чтобы ее совсем не преследовали – вовсе нет. Несть числа случаям, когда отцы города хотели стереть ее с лица земли, вычеркивали из списков, отбирали лицензию, аннулировали право на земельный участок; весь персонал и сам владелец то и дело садились в тюрьму; в палату подавались запросы, создавались всевозможные комитеты, но, какие бы министры внутренних дел и полицейские комиссары ни возвеличивались, чтобы затем бесславно уйти в отставку, двери «Старушки Сотняги» всегда были распахнуты настежь с девяти вечера до четырех утра и в клубе всегда было разливанное море сомнительного качества спиртного. Приветливая девица впустила Тони и Джока в замызганное здание.
– Не откажитесь подписаться, – попросила она, и Тони с Джеком подписали вымышленными именами бланк, гласивший: «Меня пригласил на вечеринку с выпивкой в дом № 100 по Синк-стрит капитан Уэйбридж».
– С вас по пять шиллингов.
Содержание клуба обходилось недорого: никому из персонала, за исключением оркестрантов, жалованья не платили, а обслуга перебивалась как могла, обшаривая карманы пальто и обсчитывая пьяниц. Девиц пускали бесплатно, но им вменялось в обязанность следить, чтобы кавалеры раскошеливались.
– В последний раз, Тони, я здесь был на мальчишнике перед твоей свадьбой.
– Ты тогда здорово надрался.
– Вдрабадан.
– А знаешь, кто еще тогда надрался? Реджи. Он сломал автомат с жевательной резинкой.
– Да, Реджи был вдрабадан.
– Слушай, ты уже воспрянул духом, больше не грустишь из-за этой девчонки?
– Да, воспрянул.
– Тогда пошли вниз.
В зале танцевало довольно много пар. Почтенный старец залез в оркестр и пытался дирижировать.
– Нравится мне этот притон, – сказал Джок. – Что будем пить?
– Коньяк.
Им пришлось купить целую бутылку. Они заполнили бланк заказа винодельческой компании Монморанси и заплатили по два фунта. Этикетка гласила: «Самые выдержанные ликеры, настоящее игристое шампанское. Завоз винодельческой компании Монморанси».
Официант принес имбирный лимонад и четыре стакана. К ним подсели молодые девицы. Звали их Милли и Бэбз.
Милли сказала:
– Вы надолго в город?
Бэбз сказала:
– Сигаретки не найдется?
Читать бесплатно другие книги:
