Тупая езда Уэлш Ирвин

41. Месть шотландских курильщиков

Стоит прекрасное теплое утро из тех, что время от времени преподносит Эдинбург, дабы жестоко обмануть своих жителей обещанием долгого, жаркого лета, а затем вернуться к своему обычному распорядку, состоящему из серого неба, бесконечных ливней и кусачих холодных ветров. Терри твердо намерен насладиться погодой, он по привычке паркуется на старом месте на Николсон-Сквер, напротив Сердженс-Холла.

Ронни дважды приезжал в город, и они с Терри играли в гольф. Он ни разу не упомянул Сару-Энн, но Терри знает, что они встречаются, и однажды видел, как они вместе входили в театр «Траверс». Позднее он наткнулся на фестивальную программу этого театра, откуда узнал, что новая пьеса Сары-Энн «Тупая езда» будет впервые представлена на фестивале в августе. В анонсе было сказано, что это «уморительная, черная как смоль комедия, которая представляет извечные темы секса и смерти в совершенно новом, жизнеутверждающем свете». Беглого взгляда на оборот брошюры было достаточно, чтобы увидеть в числе основных спонсоров компанию Ронни «Настоящее недвижимое имущество».

Терри регулярно забирает Джонти из Пеникуика. Он вздохнул с облегчением, когда после знакомства с Карен не смог вспомнить, чтобы хоть раз ее трахал, однако, учитывая радикальную метаморфозу за счет увеличения веса, полностью быть в этом уверенным все же нельзя. Было решено, что знакомиться с их тяжело больной матерью, которая не встает с постели, Терри все же не стоит. Удивительно, но, несмотря на страшный прогноз врачей, Генри все еще держится, и Элис продолжает свои безрадостные бдения возле его кровати.

Теперь Терри так сильно поглощен гольфом, что, в отличие от взбудораженного этой новостью Джонти, он едва ли заметил, как «Хибз» и «Хартс» невероятным образом обыграли в полуфинале Кубка Шотландии «Абердин» и «Селтик» соответственно и что теперь они встретятся друг с другом в финальном эдинбургском дерби. Иногда Терри играл с Иэном Ренвиком, доходя с ним, что называется, «до девятнадцатой лунки»[48], где выпивка вытягивала из Ренвика все более и более сенсационные признания, одно из которых оказалось для Терри особенно тяжелым, поскольку включало в себя рассказ о некой Донне Лоусон. Терри удалось сдержать свой гнев только благодаря мысли о маленькой цифровой видеокамере, которую он спрятал в стоящем на полке поблизости горшке с растением и которая тихонько записывала признания Ренвика.

Но занять старую позицию в шеренге такси было ошибкой. Терри всегда нравилось в жаркие дни сидеть на Николсон-Сквер в своем кэбе, не брать никаких пассажиров, а просто наблюдать за валяющимися на газоне студентками и ждать, пока кто-нибудь захочет взбодриться кокосом. Но теперь обстоятельства изменились и это занятие не приносит ничего, кроме страданий: Верный Друг подергивается и больное сердце начинает нагнетать пульс. Дальше — хуже.

— Это вы тот самый режиссер? — Слегка надменный английский акцент принадлежит симпатичной молодой девчонке с короткими темными волосами. На ней облегающий зеленый топик, и она откровенно выпячивает вперед свои обильные груди.

— Что?… — говорит Терри, и впервые вместо порно ему на ум приходит кассета с признаниями Ренвика, копии которой он отправил жене гольфиста и секретарю его гольф-клуба в Норт-Берике. После этого Ренвика вышвырнули из дома, он потерял работу в клубе и теперь живет в съемном фургончике в Колдстриме.

— Моя подруга с третьего курса говорит, что есть такие парни Саймон и Терри, которые снимают очень веселые фильмы… — поясняет девчонка, делая большие глаза, — и что Терри иногда работает водителем такси.

— Не-а… в смысле, да, было дело. Но я завязал. — Терри со скучающим видом протягивает ей визитку Больного. — Но мой приятель Саймон по-прежнему в теме.

— Жаль… говорят, вы настоящее животное… — подмигивает она и уходит крутя бедрами, словно модель с подиума.

Терри с сожалением вспоминает о том, что раньше приходилось как следует попотеть, прежде чем удавалось убедить тёлу сняться в порнушке. Теперь же многие студентки рассматривают это всего лишь как еще один способ подзаработать. Они чуть ли не на пробы приходят. Терри решает, что не может больше здесь оставаться, и едет в Лит, в сауну. Он все еще присматривает за Кельвином и девчонками, поскольку Пуф решил остаться в Испании на неопределенный срок. Это оказалось не такой уж плохой новостью, главным образом потому, что полиция наконец-то заинтересовалась исчезновением Джинти и пришла в сауну с расспросами. Тогда Кельвин стал лучше обращаться с девочками, но это продолжалось недолго — внимание полиции снова ослабло; Терри же пришлось отвечать еще и на расспросы относительно пропавшей бутылки «Боукаллен тринити», которая так и не была найдена. «Скоттиш телевижн ньюс» выпустили сюжет о пропаже виски, в котором его владелец был назван «анонимным покупателем из-за океана». Следователь с мрачным лицом охарактеризовал вероятное похищение как «крупную кражу антиквариата, совершенную, по всей вероятности, организованной бандой беспринципных международных преступников. Это вам не бутылку „Тичерз“ из местного алкогольного супермаркета стащить».

Последние новости из Америки состоят в том, что Мортимер подал иск против Ронни, своего бывшего работодателя, обвинив его в очернении деловой репутации и преследовании. Он также намерен написать правдивую биографию своего бывшего босса, в то время как Ронни пытается задушить эту идею на корню.

Терри заходит в сауну, и его сердце на секунду замирает — перед ним, с подбитым глазом, предстает Саския. Тональный крем плохо скрывает повреждения, глаз заплыл и весь покрыт кровоподтеками. Терри переводит взгляд на Кельвина, тот с виноватым видом отворачивается, но, быстро восстановив на лице свирепое выражение, снова встречается с Терри взглядом.

Терри помалкивает, но остается в сауне до тех пор, пока у Саскии не заканчивается смена, после чего он догоняет ее на улице:

— Что случилось?

— Это дверь, я просто по глупости… — неубедительно мямлит она, пытаясь пройти мимо Терри.

— Это ведь был он? Кельвин?

Саския испуганно кивает головой:

— Я хочу уйти отсюда, Терри, хочу убежать. Я уже почти накопила достаточно денег, чтобы все бросить.

— Послушай, я дам тебе денег. Только уходи.

— Но мне нужно еще две сотни фунтов…

Терри запускает руку в карман, вылавливает котлету из пятидесятифунтовых купюр и отсчитывает три сотни.

— Возьми. И не возвращайся туда. Никогда. У тебя остались там какие-нибудь личные вещи, которые тебе нужны, что-нибудь ценное?

— Нет.

— Тогда иди.

— Но… я не смогу их тебе вернуть.

— Не нужно. Я тебе позвоню. Только ни ногой сюда больше, — говорит Терри, запрыгивая обратно в подъезд и снова сбегая по ступенькам в подвал.

Он распахивает дверь, набрасывается на Кельвина и, упираясь локтем ему в горло, прижимает к стенке.

— Ах ты, ублюдок!.. — шипит Терри, наблюдая за тем, как у Кельвина выкатываются глаза.

— Вик об этом узнает, — низким, сдавленным голосом стонет Кельвин.

Свободной рукой Терри словно в тисках зажимает причиндалы Кельвина, и тот издает противный визг. Понимая, что у него самого опасным образом усиливается сердцебиение, Терри с ухмылкой произносит:

— Считай это желтой карточкой за повторное нарушение. В следующий раз твоим мячикам хана.

Терри упивается страхом в глазах Кельвина. Он бравирует, но знает: Кельвин слишком туп, чтобы увидеть разницу. Он отпускает Кельвина, тот присмирел и запуган настолько, что даже не может промямлить какую-нибудь пустую заготовленную пренебрежительную полуугрозу. Терри возвращается на улицу, заводит кэб и отправляется в Королевскую больницу.

Все стало гораздо сложнее. Теперь им займется Пуф. Нахуя, спрашивает себя Терри, на кой черт я из-за шалав-то нарываюсь?

Он вспоминает всех, кого когда-либо подвел. И больше всех — Эндрю Гэллоуэя, друга детства, который покончил с собой. Он совершил самоубийство по множеству причин, но Терри знает: свою роль сыграло и то, что Терри трахал жену Голли. Для него Голли — это жуткий, запрятанный в глубине шрам, который так и не зарубцевался. Терри знает, что он останется там навсегда. Но с возрастом ему становится несравнимо легче, особенно когда с людьми, попавшими в трудную ситуацию, он хотя бы пытается поступать как должно, вместо того чтобы пользоваться их уязвимостью.

К тому времени как Терри добирается до больницы, небо снова чернеет и начинается дождь.

Терри идет по стерильному коридору с казенным светом и отводит взгляд от каждой встречающейся медсестры. Несмотря на то что ему удается выбираться на поле пять или шесть раз в неделю, у него по-прежнему выдаются мрачные дни, и поэтому он ходит на прием к датскому психологу, который напоминает ему Ларса. У психолога вываливается из штанов брюхо и усталый вид. Всегда очень, очень усталый вид.

Так долго без какой бы то ни было сексуальной разрядки Терри не обходился с тех пор, как ему исполнилось шесть. Даже инцидент во время съемок порно несколько лет назад не вывел его из строя на столь длительный срок. Теперь же он приговорен к пожизненному целибату. Никогда ему больше не наслаждаться знатной еблей, и ему кажется, что за ним по пятам следует черная мрачная тень.

Впереди, прислонившись спиной к стене, стоит малыш Джонти Маккей. Он закрыл глаза, вытянул руки вдоль тела и приложил ладони к холодной крашеной поверхности стены. Выглядит так, как будто медитирует. Давненько Терри его здесь не видел.

— Джонти. Как дела?

Джонти распахивает глаза:

— Здарова, Терри! Здарова, дружище! Я просто представлял, что меня расстреливают, Терри! Точняк, расстреливают! Как-будто они сейчас возьмут и нажмут на курок. Потому что мне очень жаль тех, кого расстреливают, и вот я хотел понять, что они чувствуют; точняк, что чувствуют.

— Думаю, что ничего хорошего.

Терри зевает и потягивается. Затем он замечает еще одну знакомую фигуру, которая плетется в их сторону. Он формально представляет друг другу Джонти и Элис, хотя они уже успели обменяться парой слов, когда их визиты к Генри накладывались один на другой. Они отпускают миссис Ульрих, как называет себя Элис, и она идет дальше, в палату.

Джонти считает неправильным то, что мама Терри и его мама обе были замужем за Генри. Будь его воля, у каждого мужчины была бы только одна женщина и у каждой женщины только один мужчина, как было у них с Джинти. Вот только если бы все было так, размышляет он, его самого здесь бы не было. Но Генри Лоусон плохой человек. Да, он был его отцом, но он не был добрым, а его самый лучший отец, малыш Билли Маккей, был добрым. Правда, малыш Билли тоже сбежал от его матери, когда та так растолстела, что перестала выходить из дома. Потом Генри вернулся, давал всякие обещания, но Джонти знал: он вернулся только потому, что ему некуда было больше идти.

— Каково было жить с ним… с Генри? — Терри не может заставить себя произнести слово «отец». Какого хрена он до сих пор не сгинул?

— Я не часто его видел, только в детстве. Для меня отцом был скорее Билли Маккей, точняк, Билли Маккей. Вот почему меня зовут Джонти Маккей, в честь Билли Маккея, точняк, точняк, Билли Маккей.

— Я понял, понял, приятель, Билли Маккей, — нетерпеливо прерывает его Терри.

— Точняк, Билли Маккей. Ага, — еще раз подчеркивает Джонти.

Терри переводит разговор на погоду. За время своей постсексуальной жизни он привык говорить о таких банальностях. А поскольку приближается апогей лихорадки по поводу финала Кубка, Терри научился вещать даже о футболе.

— Помнишь эту Мошонку, никто от нее ничего не ждал… — Он не договаривает, в очередной раз неожиданно задумавшись о своих гениталиях.

При воспоминании об урагане Джонти расстраивается, он погружается в тяжелое молчание, на лбу у него вздувается огромная синяя вена. Терри понимает, что примерно тогда исчезла Джинти. Обоим становится легче, как только из палаты появляется Элис.

— Он много спит. Такой умиротворенный. Но сейчас он ненадолго проснулся. Вы хотите его навестить? — Она смотрит на Джонти, затем с надеждой переводит взгляд на Терри.

— Я пойду, ага, ага, — говорит Джонти.

— Это будет просто восхитительно, — бросает Терри, отчего Элис съеживается.

Почувствовав напряженную атмосферу между Терри и Элис, Джонти сообщает им свои грустные новости:

— Моя мама умерла на прошлой неделе. В прошлую среду. Ага. Умерла. Моя мама. В кровати. Утром похороны. Точняк. Завтра утром.

— Ох, сынок, мне ужасно жаль. — Элис обнимает Джонти и одним глазом косится на Терри, чтобы проверить его реакцию на такое проявление чувств.

— Соболезную, приятель, — произносит Терри, сжимая худое плечо Джонти.

Ощущения, которые вызывает в нем этот жест, заставляют Терри вспомнить, как однажды он встретил в городе Генри вместе с маленьким Хэнком. Генри неохотно остановил Терри, чтобы спросить, как у него дела. Перед этим он сказал Хэнку: «Это твой старший брат». Терри, тогда еще подросток, видел, что ребенку было так же неловко, как и ему. Позднее, когда Хэнк стал уже молодым парнем и начал выпивать в баре «Диккенс» на Далри-роуд, Терри заглядывал туда время от времени и они пропускали по кружке пива. В какой-то мере они даже подружились, поскольку оба теперь поносили Генри.

— Я был там, и все было, как обещал тот доктор, было тихо… точняк, тихо. Но я заплакал, как только ее не стало, Терри, миссис Ульрих; ага, я плакал, как дитя. Точняк, как дитя. И Хэнк, и все. Хэнк тоже плакал. Точняк, он тоже плакал.

— Ну конечно, сынок, да еще и Ген… твой отец умирает ко всему прочему, это должно быть ужасно тяжело. — Элис кладет руку Джонти на предплечье.

— Честно говоря, я знаю, вы подумаете, что я плохой, — решается Джонти, наблюдая за тем, как морщит лоб Элис, — но мне все равно, что с ним будет. Я здесь только потому, что моей маме он был небезразличен, даже после всего, что он с ней сделал. Точняк.

— Четко, — произносит Терри, глядя на пораженную Элис.

— Вы добрая, миссис Ульрих, совсем как моя мама. Терри тоже обычно добрый и все такое, но только не по отношению к настоящему папе Генри. Но ведь обычно ты добрый, правильно, Терри?

Терри снова ощущает эту незнакомую ему пристыженность. Он пытается что-то сказать, но его непреднамеренно спасает Элис, которой достаточно уже одной откровенности Джонти, она сжимает его руку своими костлявыми пальцами и, как бы уступая, выдавливает:

— Да, иногда с ним было нелегко.

— Нелегко, — повторяет Джонти, уставившись на толстую женщину, которая ковыляет мимо.

— Ну, мне пора идти, — говорит Элис, глядя на Терри, который, кажется, не собирается никуда уходить, а продолжает слушать историю Джонти.

— Мы купили такой огромный гроб, на него ушла вся ее страховка и все сбережения. Точняк, все ушло на него! Самый большой в городе! — с гордостью восклицает Джонти, но затем пытается умерить свою восторженность. — Я волнуюсь, потому что парни из крематория сказали, что их печь слишком маленькая для нашей мамы!

— Вся эта херня с гробом — развод, они его не сжигают. — Терри ударяется затылком о стену, как только мимо него проходит медсестра в черных чулках и посылает через его притупленные химией нервные окончания электрический разряд, который принимают на себя расположенные где-то за яичками амортизаторы. — Они кладут в печь только тело, — процеживает он сквозь стиснутые зубы, напуганный перебоями в ритме своего сердца.

— Не-а, Терри, не-а, так только в Америке, и в Европе, и во всех остальных, — настаивает Джонти. — А здесь они все сжигают, обязаны по закону, так сказал тот парень, юридический консультант. Точняк, обязаны по закону.

— Это правда, Джонти прав, — подытоживает Элис.

— Ну ладно, пусть так, — пожимает плечами Терри и уступает, а затем поворачивается к Джонти. — Слушай, приятель, я заеду за вами завтра утром и отвезу на похороны.

— Ух ты, Терри! — У Джонти загораются глаза. — Это клево, потому что у нас все равно нет денег, чтобы взять машину. Я имею в виду, на всю семью: для меня, Хэнка и Карен. Точняк, мы собирались ехать на автобусе. На двух автобусах. Точняк, на двух.

— Не стоит. — Терри делает выдох. — Я за вами заеду.

— Ух, Терри, это ужасно мило с твоей стороны! — Он поворачивается к Элис. — Вот, Терри хороший, миссис Ульрих. Вот почему я всегда называю его добрым Терри. Точняк, добрый Терри!

Элис смотрит на сына с сомнением, но для Джонти изображает улыбку:

— Видимо, на него тоже иногда нисходит.

Чувство вины окатывает Терри очередной волной, он вспоминает, как трахал Джинти. Джонти, разумеется, по-прежнему привязан к ней. Но все-таки она была не так проста, и Терри проклинает свое мечтательное, постсексуальное воображение и те бесконечные озарения, которыми оно его одаривает. В Джонти есть что-то, что напоминает Терри его старого друга, Энди Гэллоуэя.

Джонти медленный и немного простоватый в сравнении с малышом Голли, смышленым, проворным, сообразительным, тараторящим коротышкой. Хотя в чем-то, из-за своей наивности, Голли был более уязвим, казалось, что к нему, как к магниту, так и липнут хулиганы; Джонти же, в свою очередь, выносливее, чем его тонкокожий друг детства.

— Ладно, давай отвезем тебя домой, — поворачиваясь к Элис, говорит Терри, скорее чтобы прервать собственные размышления, а затем поворачивается к Джонти. — Во сколько похороны?

— В полдень. Точняк, в полдень. Полдень. Ага. Ага.

— Что скажешь, если я заеду за тобой пораньше, в восемь, и мы проведаем местные лунки? Расслабишься немного?

— Лунки, точняк, ага, лунки! — Джонти приходит в восторг. — Будет клево.

После этого Джонти идет навестить Генри. Он незаметно заглядывает в окно, боясь стариковского злого языка. Но к счастью, Генри лежит в отключке, полностью без сознания. Поэтому, прежде чем появляется медсестра и предлагает ему закончить посещение, Джонти успевает усладить слух трех остальных смертельно больных пациентов в палате монологом о Пеникуике. Джонти неохотно покидает больницу, возвращается на автобусе домой и получает очередной нагоняй от Карен, которая запрещает ему выходить на улицу, «когда они так близки». К чему же они так близки? — гадает Джонти.

Терри высаживает Элис в Сайтхилле и отправляется домой, в Саутсайд, за послеобеденным сном. Ему легче спать днем, чем ночью, так ему снятся менее мучительные сны. Он просыпается около восьми вечера и ужинает рыбой, затем отправляется на машине в город, берет несколько заказов, попутно забрасывает Коннору случайную посылочку с первым и сворачивается около четырех утра.

Пара часов отвратительного прерывистого сна, и Терри едет в Пеникуик, чтобы забрать Джонти, а затем не слишком удачно сыграть с ним партию в гольф на поле неподалеку. Оказалось, что для новичка Джонти, как и Терри, играет достойно, но слишком легко отвлекается. Как только возле дороги на другом конце поля он замечает черного лабрадора, бегающего рядом с красной машиной, его подача становится безобразной и не приходит в норму, пока и собака, и машина не пропадают из виду.

Они едут назад в бывший шахтерский городок и забирают Карен и двух старых родственников.

— Я ей говорила, что она помрет, если будет и дальше есть, — говорит женщина, обращаясь к мужчине, который неподвижно сидит и, открыв рот, смотрит вперед.

— Они с Хэнком, они поведут нас, мы должны следовать за ними, точняк, — объясняет Джонти, указывая пальцем на огромный тягач на другой стороне дороге, на котором стоит гигантский гроб.

Терри смотрит на кабину и видит, что с Хэнком какая-то женщина и крепкий парень, похожий на водителя грузовика. Хэнк машет рукой, Терри машет ему в ответ, а затем решает перейти дорогу и поздороваться. Увидев это, Хэнк чувствует необходимость вылезти из кабины и пожать Терри руку.

— Рад снова тебя увидеть, жаль, что при таких обстоятельствах, — механически произносит Терри.

— Все там будем, — тем же тоном отвечает Хэнк. — Спасибо, что приехал, что привез их и вообще.

— Какие вопросы! Соболезную.