Пленная птица счастья Романова Галина

Глава 3

– Что же ты за человек такой, а? Инка, что же ты за человек, спрашиваю? В кого уродилась?

Забрасывая ее вопросами, отец так сильно вытаращил глаза, что в какой-то момент ей даже показалось, что они у него сейчас лопнут. Взорвутся, как крохотные воздушные шарики, брызнут на нее голубой слизью. А дальше он пойдет со своим ремнем уже вслепую. Станет спотыкаться о мебель, орать. И ни за что не найдет ее в этом двухэтажном доме, как ни будет стараться.

Но глаза остались на месте. Без особого труда он поймал ее за руку. Швырнул на диван и принялся наносить удары – один за другим, один за другим. И все приговаривал:

– Я выбью из тебя эту дурь! Выбью, сука ты ненормальная! Что удумала: животных мучить! Идиотка! Да еще на телефон снимать, дура! Да еще в интернет выкладывать! Знаешь, скольких сил и средств мне стоило замять скандал? Знаешь, сука?

Инна не знала, но по силе отцовского гнева догадывалась, что немало. Он неделю не выпускал ее из дома и все время с кем-то созванивался. Говорил противным заискивающим голосом – унижался. А унижаться отец не любил. Он любил унижать. Это у него получалось азартно, легко, виртуозно.

За это Инна его ненавидела.

Еще ненавидела за то, что он заделал матери четверых детей. Превратил ее в домохозяйку, наплевал на ее блестящие карьерные перспективы. Перестал видеть в ней подающего надежды юриста и просто красивую женщину. Превратил в бабу, которая к сорока годам расползлась до того, что не влезала в кожаное кресло в гостиной.

Что еще?

Еще Инна ненавидела его за старших братьев, которых он воспитал себе под стать. И еще за младшую сестру ненавидела, которую отец любил больше, чем ее.

Что еще?

Очень хотелось, чтобы однажды он все-таки не вернулся из рейса. Сгинул к чертям собачьим где-нибудь на просторах необъятной родины. Они все обрели бы наконец свободу. И еще деньги, а их у этого скряги водилось немало. А после того, как они поделили бы наследство, Инна наконец убралась бы из этого дома, который тоже ненавидела.

– Вот что ты за человек, дочь? – Он выдохся наконец, отшвырнул ремень и отошел от дивана. – Я ее луплю, а она не пикнет. И с детства ты такая упертая. Тебе же больно. Больно? Больно, я спрашиваю?

Инна пискнула, когда его толстые пальцы схватили ее за ухо и приподняли с дивана.

– Больно? – Толстые губы отца сложились в довольную ухмылку. – Вижу, проняло, сучка малахольная. – Это хорошо. А теперь садись и слушай.

Инна послушно уселась на самый край диванной подушки, чтобы не задеть то место, куда ремень попал трижды. Конечно, ей было больно, просто признаваться не хотелось. Чтобы не доставлять удовольствие этому толстому уроду. Чтобы не унизить себя слезами. Она привыкла сдерживаться, привыкла терпеть.

– В общем, так, дочка. – Отец сел в кресло напротив, с трудом закинул одну толстую ногу на другую. – Я тут подумал, с братьями твоими посоветовался и решил, что после школы ты идешь работать в мою компанию.

– А как же институт? – Она посмотрела на него исподлобья. – Ты же бабки вложил в подготовительные курсы.

– На заочном отделении станешь учиться. – Мощная ладонь отца шлепнула по кожаному подлокотнику кресла. – Нечего зад просиживать на лекциях, толку никакого. Да и не станешь ты там сидеть. Снова начнешь прогуливать, я тебя знаю. А будешь мне в бизнесе помогать – я тебе копеечку стану платить. И, может, даже разрешу съехать на съемное жилье.

– Правда? – Инна боялась поверить.

Избавиться от семейства, сбежать за тридевять земель было ее главной мечтой.

– Я сказал: может быть. – Отец назидательно поднял указательный палец. – Если я увижу, что ты поумнела. Что наконец избавилась от пагубной страсти к насилию над животными. Что научилась считать копейку и, главное, научилась ее зарабатывать, тогда…

– Ты еще мешок гороха с фасолью перемешай и заставь перебрать, – фыркнула она. – Как Золушку.

Смотреть на самодовольную рожу отца было невмоготу. Захотелось сразу сдавить его шею веревкой и подвесить на крюк, как шелудивого пса, которого она не так давно казнила.

Гадкий, очень гадкий человек ее отец. И ее сделал такой же. Вырастил по образу своему и подобию, хоть и боится себе в этом признаться. А ведь она вся в него. Такая же злая, жестокая, не ведает жалости, боли, не знает сочувствия.

– Золушка не Золушка, а попыхтеть тебе у меня придется.

– И чего, вместо тебя с дальнобоями ездить в командировки? – Она ухмыльнулась. – Не боишься, что совращу твоих водителей? Всех до единого.

– А вот ездить тебе никуда не придется. Сопля еще. – Он, пыхтя, полез из кресла. Уже стоя, скатал в колечко ремень, сунул в объемный карман. – Я не просто так езжу, дура. Я их проверяю – где кроят, где нет. Где в самом деле опасный участок, а насчет которого врут безбожно. Опять же важно знать все о клиентах – куда доставляем груз, откуда везем. И клиенты, и персонал, и о тех, кто на дороге балует. Держу, так сказать, руку на пульсе.

– Не надорвешься – с пульсом-то своим?

Инна осторожно поднялась, попыталась шагнуть и чуть не упала. Сволочь, повредил сухожилие – попал ей пряжкой ремня прямо по тыльной стороне колена. Теперь придется разминать и делать компрессы, а то хромать будет неделю.

– Не надорвусь, не переживай. – Он, прищурившись, наблюдал за ней. Удовлетворенно улыбнулся. – Что, больно? Вижу, больно. Молодец, что терпишь. Моя порода! Хныкала бы – еще больше бы получала. А что касается бизнеса, Инка… Здесь ведь как – стоит ослабить хватку, как сразу сядут на шею, вцепятся в холку и заставят работать по-своему.

– Кто заставит? Водители, что ли?

Неинтересно ей было ни капли, просто уводила разговор в другую плоскость. Его внимания к себе она не терпела. И уж тем более ее не купить такой паскудной похвалой.

– При чем водители, дура. – Он улыбнулся, дотянулся, обхватил пальцами ее шею сзади и потащил с собой из комнаты. – Есть масса народу, кому мой бизнес нравится. И еще больше тех, кому хочется прибрать его к рукам. Ссориться с ними нельзя. С ними можно только дружить. Дружить и сторожить – каждый вздох, каждый поворот головы. Чтобы не проморгать, нам хватка нужна звериная. У твоих братьев, к сожалению, такой нет. А у тебя, дурочка моя, она имеется. Ты же выжить сможешь в любой ситуации. Жесткость в тебе есть, Инка, твердость. Из стали ты. Поэтому и хочу тебя к делам привлечь. Чтобы вникала. Чтобы изучала все с низов самых. Только о моих словах никому. Не дай бог братья твои узнают – сожрут и тебя, и меня. Все, дуй за стол, сейчас обедать будем. А через два месяца, сразу после последнего звонка, идешь ко мне в контору.

– А как же экзамены?

– Экзамены? Ох, проблема какая. Это так, формальность. Сбегаешь на пару часов. Отпускать стану с работы на экзамены твои. И помни о моих словах, помни, – шепнул на ухо и только потом выпустил ее шею из своих пальцев.

Обедать она не стала. Присела для вида за стол, на чем свет проклиная эту гребаную традицию – наблюдать рожи семейства во время еды. Поболтала ложкой в тарелке с мутным супом. Ковырнула вилкой котлету. Поблагодарила мать, для порядка клюнула ее в вялую щеку. И поспешила смыться, пока папаше снова не пришло в голову завести с ней странный разговор. Да, еще пока братья не пристали с вопросами, о чем это они с отцом шептались.

Честно? Она не верила ни единому его слову. То же самое он мог поочередно нашептывать братьям, провоцируя в них желание выслужиться. Она выслуживаться перед ним точно не станет. Она станет…

Да! Она станет ему гадить! В тот момент, когда он упомянул о людях, ждущих его провала, о тех, кто не против прибрать к рукам его бизнес, Инна поймала себя на мысли, что уже уважает этих людей. И страшно хочет с ними познакомиться. В голове даже начал складываться план мести.

Быстро надела кожаную темную куртку, черные джинсы, кожаные высокие кроссовки и выскользнула из дома. Спрыгнула с крыльца, сразу повернула налево. Осторожно прокралась вдоль стены, чтобы отец не заметил из окон столовой. Потом так же скользнула за дом, прокралась вдоль живой изгороди к задней калитке. Отперла ее собственным запасным ключом, который давно изготовила с отцовского. Только по ту сторону забора, на раскисшей тропе она с облегчением вздохнула. Свобода.

Она не видела и не могла видеть, как отец переходит из комнаты в комнату, наблюдая за ее передвижениями. Как он хмыкает и ощупывает в кармане ключ от задней калитки, который, как он думал, есть только у него. И как удовлетворенно улыбается и шепчет: «Моя девочка», когда Инна оказывается по ту сторону калитки.

Глава 4

Заботин больше нагнетал и придумывал, когда готовил его к встрече. Не было никакого тщательного обыска. Никто не водил по телу металлоискателем, не искал «жучков». Его просто встретили на автомобильной стоянке, попросили показать карманы и содержимое портфеля. Убедились, что телефона при нем нет.

Высокий крепкий парень в великолепно сидевшем костюме представился Валерием и коротко кивнул.

– Прошу, Ростислав Иванович, идемте за мной.

Попросил, не приказал. Даже, как показалось Ростиславу, вполне дружески улыбнулся. Он поставил машину на сигнализацию, подхватил ненужный портфель, в котором ничего, кроме документов на машину, не было. Послушно пошел за высоким парнем.

– Извините, что попросили вас приехать одного, – на ходу обернулся Валерий. – Ваш помощник… – Охранник Зайцева запнулся, подбирая слова. – Он иногда немного перегибает палку. И идет не лучшим путем.

Интересно, интересно. Что такого натворил Игорек? Пальцы гнул в районной администрации? Угрожал? Нет, он не мог. Он осторожный всегда, сейчас особенно.

– Что-то не так, Валера? В чем-то ошибся мой помощник? – Пришлось сделать над собой усилие и заговорить с охранником.

Валера остановился возле ступенек, ведущих в обеденную зону. Замер в почтительной позе. Понятно – дальше Ростиславу следует идти одному.

– Что он сделал не так, Валерий?

– Он задает много вопросов, Ростислав Иванович, – не поднимая взгляд на него, ответил охранник. – Много ненужных вопросов.

– На предмет?..

– О прошлом и настоящем Глеба Анатольевича.

– Да? Странно, я не давал ему таких указаний. – Ростислав подергал плечами, расслабляясь.

Всего-то. Ерунда какая.

– Давайте, Валерий, спишем это на чрезмерное любопытство.

– Любопытство само по себе губительно, Ростислав Иванович, – негромко проговорил охранник Зайцева уже ему в спину. – А чрезмерное особенно. Передайте ему, пожалуйста, лично от меня.

Ростислав нахмурился и не ответил. И так уделил достаточно внимания какому-то охраннику.

Он вошел в эту часть кафе, скинул куртку на руки швейцару. Перед зеркалом провел рукой по коротко стриженным волосам. Подхватил почти пустой портфель и шагнул в обеденный зал.

Зал был пуст, не считая склонившегося над тарелкой Зайцева. Тот сидел к входу спиной. Нехороший знак.

Почему он так сел? Спиной к человеку, который вот-вот войдет. Что это может значить – он не боится меня? Не уважает? Или он вообще никого не боится? Никого, кто возится, шушукается, вредит ему за спиной. Похоже, что так, других вариантов нет.

По сверкающему дубовому полу он наконец добрался до Зайцева.

– Добрый день, Глеб Анатольевич. Не помешаю?

Встал над ним, нарочно не спешил присесть. Протянул руку. Зайцев швырнул нож на тарелку, нехотя ответил рукопожатием. Кивком указал на место напротив. На вопрос не ответил.

Ростислав уселся. Уставился на человека, который досаждал ему своей несговорчивостью уже который месяц. Вот так близко им еще не доводилось встречаться. Нет, может, и виделись когда-то давно, но он этого не помнил. Шальная молодость сводила с разными людьми – кто проскользнул незамеченным, кто нет.

Насмотрелся вдоволь, пока тот доедал свой антрекот с картошкой.

Седой на всю голову. Широк и крепок в плечах. Недорогой костюм, простая рубашка – у охранника дороже. Может, нарочитая простота, может, так привык. Лицо симпатичное, глаза серые, переносица перебита, но его не портит. Оно и понятно: бывший спортсмен, бывший тренер – нет косточки не ломаной, нет жилочки не тянутой, н-да…

– Насмотрелся? – нарушил тишину Зайцев. Снова со звоном швырнул нож с вилкой на тарелку, откинулся на спинку стула. – И что скажешь?

– Ничего, – с нарочитым спокойствием ответил Ростислав.

Но насторожился. Тыкает, хотя еще и не знакомились, – это плохо. Значит, не уважает. И уважать не станет. Смотрит холодно, равнодушно. Тоже нехорошо. Значит, не договорятся.

– Землю эту, гражданин Яковлев, я тебе не отдам. – Здесь Зайцев совсем уже непотребно сложил пальцы в кукиш и выбросил его над столом. – Хрен тебе, а не земля.

– Что так?

Ростислав улыбнулся. Он не нервничал, он был готов к такому ответу. Правда, не в такой грубой форме. И с какой стати он гражданин? Не в допросной поди сидят – в обеденном зале дорогого кафе. И не извозчики они вроде, чтобы с ходу тыкать друг другу и кукишами размахивать.

Быдло, однозначно. Заполз во власть с ринга и думает, что здесь хуком справа можно все решить? Ну-ну.

– А вот так. Просто не хочу тебе ее отдавать, и все. – Тонкие губы Зайцева расползлись в ядовитой улыбке. – Есть народ, точнее, представители от него.

– Депутаты, что ли? – чуть более небрежно, чем требовалось, поинтересовался Ростислав.

– Они, они, – покивал Зайцев, но взгляд не смягчился. – Вот и они-то как раз и решат судьбу этих земель. Не слыхал небось, что такая процедура возможна? Везде привык в щель пролезать?

– Отнюдь, Глеб Анатольевич, отнюдь. – Ростислав замахал руками. – Полноте! Все по закону. Все только по закону, а не в обход его. Потому и с вами как с представителем закона говорю. Лично!

– Зря говоришь. – Зайцев сложил губы трубочкой, будто нацелился поцеловать его, но передумал. – Больше я тебя не задерживаю, Яковлев.

– Ага. – Ростислав швырнул на стол портфель, в котором ничего, кроме документов на машину, не было, распластал локти. – Стало быть, великий пан меня больше не задерживает? А ничего, что я, может, пообедать хочу? Именно здесь. Говорят, антрекоты здесь знатные.

Вытянул вверх правую руку, призывно шевельнул пальцами. Долго любезничал с официантом, наконец сделал заказ. Откинулся на спинку и уставился на Зайцева, который почему-то не спешил уходить.

– Ой, вы все еще здесь, Глеб Анатольевич, – фальшиво удивился Ростислав, глянув на часы. – А я думал, что уже спешите к делам невероятной важности. К примеру, честным предпринимателям палки в колеса вставлять. А вы все еще…

– Заткнись и слушай, скоморох! – скрипнул зубами Зайцев и наклонился к нему через стол. Серые глаза сделались почти черными от бешенства. – Мне тебя сломать – плюнуть сложнее. Не забывайся! И шавке своей скажи, чтобы под ногами у моих парней не путался. Станет воду мутить или в дознавателя играть – шею сломаем. Понял меня?

Ростислав молча кивнул, во все глаза глядя на Зайцева.

Не так уж он и безупречен, как докладывал Игорек. Нервничает, легко впадает в агрессию. И манеры, что это за манеры для госслужащего? В самом деле, ведет себя как грузчик портовый.

– От меня советую держаться подальше, Яковлев. Пока советую. – Указательный палец Зайцева заплясал перед его лицом. – Но могу перейти и к контрмерам.

– К каким, например?

Ростислав попытался втянуть голову в плечи. Со стороны он выглядел теперь подавленным и испуганным. Никто бы, кроме Заботина, не догадался, что творится у него в душе.

Он замер в предвкушении. Сейчас, вот сейчас Зайцев забьет последний гвоздь – и все, победа. Они победили малой кровью. Почти ничего для этого не делая.

– Ты же, Яковлев, наверняка химичишь с налогами. И двойная бухгалтерия у тебя, как у всякого процветающего коммерсанта, имеется. – Зайцев загибал пальцы прямо перед его носом. – Мне тебя нагнуть… Короче, догадываешься, да?

– Угу.

Ростиславу принесли салат и стакан минеральной воды. Он схватился за него, припал к краю, утопил торжествующий взгляд в пузырьках, лопающихся у самого носа.

– Только я работаю честно, Глеб Анатольевич. – Он резко поставил стакан на стол. – Пытались. Многие пытались до вас отжать мой бизнес. И налоговиков посылали. И пожарных. И санитарный надзор. Кого только не засылали ко мне ваши предшественники, чтобы отобрать мое дело.

– Не собираюсь я ничего у тебя отбирать, – поморщился Зайцев. – Просто прошу: не лезь ко мне, не проси ни о чем. Диалога не будет.

Ростислав был недоволен: разговор повернул не туда, куда ему нужно. Зайцев сейчас мог встать и уйти, а еще не время. Того, что он наговорил, маловато для обвинения.

– Вы официально признаете, что станете меня притеснять? – Он осторожно подцепил вилкой пучок рукколы.

– Не стану я тебя притеснять, если не вылезешь из своей ниши, Яковлев. Но если еще раз попытаешься рыться в моем прошлом, искать на меня компромат – я тебя просто зарою. И тебя, и твоего помощника.

– Ух ты. – Глаза холодно блеснули. – И силенок хватит, чтобы зарыть нас с Заботиным? И закона не боитесь, Глеб Анатольевич? А как же наши семьи – хотите их осиротить?

– Семьи. – На зайцевском лице впервые нарисовалось что-то кроме холодного равнодушия. – Вот о семьях вам с ним и нужно прежде всего думать. О женах, детях и их безопасности.

– Опа, вы уже и нашим семьям угрожаете, Глеб Анатольевич? – ахнул с притворным испугом, снова спрятался за стаканом с водой. Отдышался после трех глубоких глотков, глянул на собеседника с укоризной. – Не с того начинаете, господин Зайцев, не с того. Если мой помощник нечаянно узнал о внебрачном ребенке, существование которого вы скрыли от электората, это не дает вам права угрожать нашим детям.

Он разыграл свой козырь великолепно. Он выждал время, он его высидел. И па-па-па-пам – получил то, что хотел.

Зайцев оказался на редкость предсказуемым, даже скучно сделалось. Не такой уж он достойный противник. Чего, спрашивается, Заботин паниковал?

Зайцев вскочил, в прыжке обогнул стол. Схватил Ростислава за грудки, приподнял со стула и наговорил такого!..

– В общем, Игореша, он у нас с тобой вот где. – Ростислав крепко сжал оба кулака и на секунду выпустил руль. – Подождем месяц-другой, время терпит. Земля подождет. И тогда запустим свой план. Я эту сволочь свергну с трона, так и знай! Тех унижений, которые довелось там вытерпеть, я ему не прощу. Он у нас в руках. Вместе со всей своей вшивой командой.

– Это хорошо, – осторожно улыбнулся Заботин и потер шею. – А зачем ждать так долго? Вдруг они нас опередят?

– В чем?

– Вдруг догадаются, что у нас на него теперь есть компромат?

Ростислав покосился на Заботина, с кислым видом вертевшего пуговицу на модном синем тренче.

– Если ты не разболтаешь, не догадаются. – Он свернул с загородного шоссе на проспект в сторону их офиса. – Им ни за что не догадаться, как я записал весь разговор. Карманы я вывернул. Мобильника при мне не было. Никаких авторучек, побрякушек – ничего. Я даже ключи от машины оставил охраннику. Откуда им было знать, что записывающее устройство в замке портфеля, а? Откуда им известно, что аппаратура в состоянии его определить, только когда он включен? А включил я его уже в обеденном зале, так-то, Игореша.

– Это да. Только все равно как-то мне неуютно.

Заботин завозился на пассажирском сиденье. Осторожно погладил мягкий портфель, в котором ничего, кроме документов на машину, не было. Ах да, еще записывающее устройство, вмонтированное в аккуратный замочек.

– Чего тебе неуютно, Игореша?

– Не дает покоя одна мысль, Ростислав Иванович. – Заботин печально улыбнулся.

– Валяй.

– Вот скажи, с чего такой осторожный человек, как Зайцев, вдруг так откровенно подставился? Орал на тебя, угрожал. Он же не дурак.

– Но и не такой умный, как ты о нем говорил. Я его просто чем-то раздражаю, Игореша. А вот чем? С первой минуты он смотрел на меня с ненавистью. Знаешь, даже закралась мысль, что мы с ним когда-то перешли друг другу дорогу.

– Такое возможно?

– А кто его знает, Игореша. Сам знаешь, как дело начиналось. Как лес рубили, как щепки летели… Не помню, хоть убей.

– Он меня не помнит, – проговорил Зайцев, усаживаясь в свою машину. – Валера, самое печальное, что эта мразь меня не помнит! Абсолютно.

– Вам не следовало так выходить из себя, Глеб Анатольевич. – Валера осторожно глянул на босса. – Пристегнитесь. Пожалуйста.

Зайцев нехотя подчинился. Нервно потянул за ремень, с третьей попытки попал в защелку. Машина тронулась. Оба молчали. Наконец, Зайцев не выдержал.

– Да, не сдержался. Виноват, – развел он руками. – Наговорил лишнего. Но свидетелей же нет. Ты сам контролировал официантов. Обыскал хоть его – «жучков» на нем не было?

– Я не обыскивал. Просто досмотрел.

– Просто? Досмотрел? – вытаращился Зайцев. – А если?..

– «Если» исключаются, Глеб Анатольевич. Моя аппаратура ничего не зафиксировала. На нем не было ни-че-го. Чистый. Мобильника не было, карманы пустые.

– Хорошо, хорошо, – отмахнулся Зайцев. – Ты профессионал, я тебе доверяю.

Снова замолчал, погрузившись в раздумья. Времени было предостаточно: они – как будто специально – попали в пробку. Поворот налево, для объезда заблокировала дорожная техника. Словом, ехать им теперь с Валерой час, никак не меньше. Вот и хорошо, будет время привести мысли в порядок, успокоиться. К семье он должен вернуться спокойным, уверенным в себе сильным мужиком. Не неврастеником, которого легко может вывести из равновесия какой-то пижон.

Вспомнил самоуверенного, вежливого, холеного Ростислава Яковлева и еле сдержался, чтобы не застонать от ненависти и не начать рвать обивку кресла на куски.

Где он только научился так держать себя в руках? Помнится, много лет назад он таким не был. Когда стоял перед ними по колено в грязи и глотал сопли с кровью из разбитого носа. Неужели он ничего не помнит? Или у него таких разборок было много, когда или ты или тебя?

– Портфель. – Валера вдруг резко вильнул. Сзади возмущенно загудели.

– Что портфель? – не понял Зайцев – он еще весь был там, в воспоминаниях.

– Мне не понравился его портфель. – Валера затормозил на обочине и виновато глянул на хозяина.

– Почему не понравился? – Тот не понял, пожал плечами. – Классный портфель. Дорогая кожа.

– Он был почти пустой.

– Не понял. – Зайцев развернулся, уставился на него.

– В портфеле не было ничего, кроме документов на машину! Почему? – Валера крепко сжал кулак и тут же впился в него зубами. – Я что-то просмотрел. Что-то же там было! Может, диктофон?

– Да не было там ничего. Он его даже не открывал. Или я чего-то не пойму. – Зайцев недоуменно подергал плечами, подбородком. – Портфель ты обыскал?

– Обыскал.

– Ничего, кроме документов на машину, не было?

– Не было.

– В чем тогда дело? – Он кивнул в сторону забитой трассы. – Мы бы уже знаешь сколько проехали, если бы не твои истерики!

Валера виновато кивнул, снял машину с тормоза, осторожно начал сдавать влево. Через пару минут он уже нагло выруливал поперек потока. Уступали, куда деваться? Час пик – кому охота потом торчать из-за него в плотном кольце, дожидаясь полицейских.

Остаток пути они не разговаривали. Валера делал вид, что сосредоточился на дороге. Зайцев усиленно изображал, что дремлет. Оба были напряжены – сравнивали, вспоминали все детали встречи. Когда Валера остановил у ворот арендованного Зайцевым дома, оба выпалили одновременно:

– Не могло там ничего быть.

– Не могло, значит, и не было. – Зайцев протянул ему руку, крепко пожал. – Портфель ты обыскал? Обыскал. Внутри ничего не было.

– Не было, голову даю на отсечение.

– Аппаратура твоя ничего не зафиксировала?

– Так точно, Глеб Анатольевич.

– Никаких лишних телодвижений он при мне не делал, в портфель не залезал, не суетился.

– Так точно.

– Значит, все чисто.

Зайцев полез из машины и сразу недовольно зафыркал: за воротник попал дождь. Валера проводил босса до ворот. Еще раз пожал ему руку, виновато заглянул в глаза.

– Да ладно тебе! – Тот понял его мгновенно. – Нормально все.

– Не дает покоя мысль, зачем он его все-таки взял на встречу, портфель этот чертов?

– Попижонить, Валера, только и всего! – Зайцев выругался вполголоса. – Сколько помню этого скота, не мог он без штучек. Нормально пацаны одевались тогда, в дни моей молодости. Как мужики – свитер, рубашка, штаны. А этот непременно то платочек какой-нибудь повяжет на кадык, то зонт тросточкой купит. Даже стекла на машине первым из наших сделал черными.

– Затонировал, что ли? – не сразу понял Валера.

– Ага. – Зайцев опустил голову, повозил ботинком по мокрому асфальту, как будто искал что-то, хотя в вечерней слякотной тьме ничего видно не было. – И девчонок возил, дурех, покататься будто бы. А сам такое с ними вытворял, сволочь! И ведь доказать ничего невозможно – никто не видел, кого он вез, кого потом высаживал.

– А его пытались привлечь? – заинтересовался Валера.

– Власти, имеешь в виду?

– Да.

– Нет, Валера, власти его не трогали. Никто ведь не заявлял. Я о другом.

Зайцев подавил тяжелый вздох и, чтобы не растравлять себя, принялся раздавать указания на завтра. Потом кивком простился, шагнул за ворота. Минуту стоял под дождем, мысленно репетируя предстоящий семейный ужин с вопросами, ответами, несмешными дежурными шутками. Представил осторожную улыбку жены, не знающую, как реагировать на его бородатый юмор.

Все как всегда – уныло, предсказуемо, постно.

Зайцев нацепил усталую улыбку, с которой ежедневно входил в дом, и двинулся по дорожке. На крыльце застыла жена, которую он ни единого дня не любил так, как должен был любить. Как она того заслуживала.

Глава 5

За ужином они трое – отец, Светлана и Алина – никогда не разговаривали. Так было заведено. Есть следовало молча, чтобы неосторожным словом не разрушить иллюзорную гармонию, не перебить никому аппетит. Вот после еды – пожалуйста, милости просим в кабинет хозяина. Тогда уже и жаловаться можно, и просить, и претензии предъявлять. Правда, претензий к нему, к Ростиславу Ивановичу Яковлеву, не было ни у кого и никогда. Он в этом доме был царем и богом. Он здесь повелевал, казнил и миловал.

Но сегодня с самого начала все пошло не так. Он сам нарушил тишину, когда глянул на опухшее лицо жены и вдруг спросил:

– Света, что-то не так?

– Что?

Она вздрогнула, уронила вилку на край тарелки. Звон показался оглушительным. Светлана смутилась, подхватила вилку, зажала в руке так, как будто собиралась нанести ею удар. Алина даже догадывалась, кому этот удар предназначался. Насупилась, затихла. Ростиславу эта возня с приборами показалась наигранной и фальшивой. Он вдруг разозлился и вопреки правилу, самим установленному, повторил:

– Я спросил, что с тобой сегодня.

– А что со мной?

Она выпустила вилку, и та беззвучно упала на салфетку. Пухлая ладонь Светланы с дорогим маникюром, который удивительно не шел ее коротким пальцам, исчезла со стола, затерялась где-то на колене, в складках безупречной скатерти.

– Почему ты ревела? – напрямую спросил он.

– Я? Ревела? Нет, тебе показалось. – Она отвечала отрывисто, как будто рапорт сдавала.

Уставилась в полупустую тарелку, на которой отвратительно съежился кальмар на пару.

Она терпеть не могла такую еду. Она бы с удовольствием съела сейчас тарелку картофельного пюре с салатом. Или горку тушеного мяса с помидорами. Или пасту под сливочным соусом. Но нельзя, Ростислав помешан на правильном питании. Пожить хочет подольше, сохранить здоровье и красоту. И получается ведь у мерзавца.

А у нее – нет. Не выходит быть молодой и красивой. Молодость и красоту сожрали синтетические гормоны, которые она поглощала пачками, пытаясь забеременеть. Но – не вышло. Ничего не вышло: ребенка нет, фигуры нет, красоты нет. И вдобавок приходится жрать всякую гадость, от которой тошно.