Сердце Стужи Сурикова Марьяна

Глава 5

О ЛЕДЯНОЙ КРЕПОСТИ

— Как думаешь, найдет вход или нет? — Оба снежных князя прилипли к забору и все высматривали что-то по ту его сторону.

— Найти проще, крепость она увидела, едва ли теперь от пригорка снова к лесу повернет. Зато войти сложнее. А ну как не пропустит ее наша ледяная сила?

— И что ему стоило провести? Он здесь хозяин, ему сила, как верный пес, повинуется.

— Единожды проведу, а дальше как быть? — Голос за спиной заставил обоих врезаться от неожиданности лбами в забор. — Каждый раз потом выводить, заводить?

— Бренн, — Сизар потер ушибленный лоб, — что тебе стоило иную плату спросить?

Войд изломил насмешливо бровь.

— А не я ли, того гляди, в волка обращусь без женской ласки?

— Какая же ласка от девчонки? Видать по ней — неопытная совсем, неумелая.

— Умение и опыт с наукой приходят. Каждая ли сразу искусна?

Севрен стоял и с трудом сдерживал смех, но Сизара ничто не могло унять.

— Она от простых слов смутилась, язык проглотила, а на ложе совсем устыдится и растеряется.

— Стыд — дело нажитое, любовь же вовсе иное, желание любой стыд растворит.

— Но ведь плату когда спросишь! Обучение не день и не два длится. Глядишь, и влюбится девчонка в кого-то здесь, в крепости. Неужто силой возьмешь? Не возьмешь ведь. Вот так и выйдет, что впустую оплата пропадет, сила взбунтуется.

— А ты чего предлагаешь-то в оплату? — не выдержал этих разглагольствований Севрен, и уже обращаясь к Бренну: — Ведь так вдохновенно вещает, что скоро даже лед убедит.

— Я бы ее завел, обогрел, не пугал, сразу бы к испытаниям не вынуждал. Пусть освоится здесь, приглядится, успокоится, ну а после к остальному можно приступать. За это время и плату хорошенько обдумать. Такую, чтобы соразмерно, чтобы после не пришлось всем худо.

— Вот был бы ты в крепости хозяин, Сизар, — с усмешкой ответил ему войд, — одни бы девки по двору ходили. Все обогретые и успокоенные. Но пока здесь я решаю, испытания каждый маг, силой наделенный, проходить будет. И награду, как и дань, мне принимать и мне вносить. Потому не чеши языком понапрасну. А вот если войдет чародейка в крепость, то сам здесь все ей покажешь да расскажешь.

На холм я взошла, а крепости нет. Думала, как заберусь, так и появится, а не тут-то было. Пространство впереди большое, широкое, с высоты хорошо лес и поле видать. Вытянула перед собой руки, но воздух как воздух, холодный и морозом щиплется. Не помни я, как тогда с Сердцем Стужи за братьями наблюдала, может, поверила бы, что нет здесь ничего, а крепость в ином месте теперь находится. Только раз сказал вход отыскать, стало быть, никуда ее не уносил. Здесь стоит и ледяной завесой прикрыта.

И решила тогда вперед пойти, руками пространство ощупывая, чтобы не врезаться. Иду, иду, и какая же там завеса, если снизу крепость огромной казалась, а я почти до середины холма дошла да так в стену и не уперлась?

Как магия его работает? Сжимает она ему пространство, что ли? Ведь через него он шагать умеет. Глупо, стало быть, надеяться вот так запросто отыскать, увидеть надо или поверить, будто вижу. Когда смотришь на что-то, не сомневаешься ведь, что оно существует, а меня сейчас именно сомнения разобрали. И люди здесь есть, только услышать не могу. Опять думать начала, словно привиделось многое.

А ведь как я вышла к полю? Глазам поверив, бежала бы прочь, но я их закрыла и чутью огненному доверилась. Оно иную магию лучше меня ощущало. Ну, была не была.

Зажмурилась, представила, что вот она, крепость, забором окруженная, как снизу мне виделось, бревна толстые, круглые, одно к одному плотно пригнаны, и все белоснежные, заиндевевшие до самой сердцевины. В ладонях даже закололо. Холод, снег, эх, растопить бы! Прислушалась к себе, чувствую ли? Да. Не одна, не в пустоте стою. Здесь оно все. И шагнула я резко вперед, и налетела на холодное дерево, лбом точно в бревно стукнулась.

Ух! Потерла шишку ладонью, но удержалась и глаза не открыла. Раз здесь забор, то теперь ворота отыскать нужно. На вид мощные, крепкие, наверняка не с одним засовом изнутри. Но в эту пору они уже были открыты, надо только вдоль забора идти. Пошла, ведя ладонью по кругу, перескакивая пальцами с бревна на бревно, а потом провалилась рука в пустоту. Точно вход? Не обманулась? Глаза не открыть, тогда все исчезнуть может. Значит, въяве не оценить, что за пустота, но если не ворота, то калитка, не зазор же между бревнами в самом деле.

Раз отыскала хорошо, теперь вперед шагать нужно. А в душе словно протест. И опять бы не поняла, в чем тут дело, не напомни он мне другое чувство, в первый раз испытанное, когда мужской голос спросил: «Очнулась?» Вот тогда в душе жар всколыхнулся. Враг — не враг, а иной. Не такой, как я, совсем противоположный. Будет удар от него или нет, а упредить следует. Как тогда, кинулась, сама не ведая, что творю. И сейчас во мне сила взыграла. Она ощутила, что воздух висит плотной упругой пеленой, через такую шагать, будто через вязкий и густой туман или через гладь воды проходить. Таким не дышать, сквозь такой продираться, как сквозь кустарник лесной. Еще и холодный он был.

Но я снова шагнула. Чего бояться, чего терять? Охватило меня со всех сторон, поймало в объятия и сдавило. Холодом, льдом, морозом. Щипало, кололо, жалило, и тут бы отступить, вырваться и назад отпрыгнуть, а я ломилась, как сквозь снежный лес, продиралась вперед, склонив голову, закрыв ладонями лицо, слезы ощущая в глазах, точно от стылого ветра, и шанса не имея этот колючий воздух вдохнуть. А чужая сила мою словно собака обнюхивала. Злой сторожевой пес. Стоишь перед таким, замерев, ждешь, оскалится или хвостом махнет. А она тихонько забиралась в тело, плелась, вилась, с теплом моим смешивалась, а потом как толчок, удар по сердцу. И с закрытыми глазами, перед которыми одна темнота, я рывком выдрала тело из густой снежной пелены и упала.

Лежу. А подо мной твердь. Воздух обычный, грудь его, казалось, сама вдохнула, я до сих пор боялась. Еще голоса и свет, солнечный теплый свет, он мне голову грел, потому что шапка отлетела куда-то, а коса на снег упала и пушилась по нему медовой змейкой. Теплое на холодном, ну точно не к месту, зато красиво. Так же красиво, как солнечные лучи на заледеневшем насте, когда искорки разноцветные светиться начинают.

Дышу, уперев лоб в стиснутые кулаки, и вздрагиваю, когда за плечи крепко берут и поднимают. Сперва дрожу, а потом зубы начинают стучать, друг о дружку колотиться, и холод из тела стремительно утекает. Прижалась лбом к чему-то твердому, надежному, и не важно совсем, кто поднял и на ногах удерживал, потому что отогревалась, и это было главнее.

— Прошла! — сзади по спине радостно хлопнули.

— Молодец, — сбоку сказали.

Сизар и Севрен. Стало быть, не они подняли.

Руки, меня укрывшие, разжались, выпустили, а я устояла.

— Теперь глаза открывай, — велел Бренн.

Я открыла. Вошла, и правда вошла. Через ворота. Вот они, позади как раз. И калитка рядом. А за воротами и склон, и поле, и лес. Красиво очень, снежно, и небо синее-синее, а в нем золотое солнце сияет. Улыбается, тепло свое дарит. Я ему в ответ улыбнулась, а мне на голову уже шапку водрузили, снова по спине радостно хлопнули.

— Подморозила малость защита, сережки тебе и украшения подарила.

Я взглянула на Севрена, он, смеясь, на полушубок мой указывал, а на нем действительно снежные узоры вились, я за уши взялась, а там льдинки повисли. Сколола хрупкий ледок, стряхнула снежную крошку, а потом додумалась до одной мысли, даже отряхиваться перестала.

— И насмерть могло заморозить?

— Бренн бы не допустил. — Севрен очень решительно ответил. А я в сторону молчаливого Сердца Стужи взгляд кинула. Выразительный такой взгляд, говорящий без слов: «Ну и испытания у тебя!» А он его не заметил. Стоял, отвернувшись, смотрел с пригорка на лес. Будто не было меня здесь, и не я минуту назад целую жизнь через обычные дубовые ворота продиралась, еле прошла.

— Ну что стоять, время терять? — Меня радостно обхватили за плечи, потискали и крепко прижали к боку. — Пошли, зазноба моя, с крепостью познакомлю. Расскажу, что да как. Ты за ночь в лесу не умаялась, хочешь, на руках понесу?

Счастливый Сизар меня едва ли не душил в объятиях.

— И сама дойду, так даже вернее будет. — Потому как задавит ведь хваткой своей медвежьей. — А уроки как же, наука? — Я на Бренна снова поглядела, и он изволил даже ответить. Полуобернулся и рукой махнул равнодушно.

— Обживайся. Завтра наука. Как рассвет на горизонте займется, сюда выходи. — И снова отвлекся, а к нему уже кто-то подошел. Ведь кругом по-прежнему много людей было, и на меня большинство смотрело, но без злобы, скорее одобрительно так. Стало быть, совсем непростое испытание преодолела.

— Вон там жить будешь, — заявил Сизар, показав на дом в отдалении, — там у нас женщины отдельно от мужчин обитают, свое женское царство устроили. Днем внутри прохлаждаются, по ночам в мужских постелях согреваются.

— Пустомеля! — Сизара огрел по макушке метко брошенный снежок, а пока он оборачивался возмущенно, с другой стороны от меня неслышно явился Севрен. — Не слушай его, у нас тут все по желанию и добровольно, а греются больше в мужниных постелях. Много таких, кто жен в крепость привел, иных женщин тут Стужа не терпит, за редким исключением.

— Ты чего увязался?

— Рассказы твои исправлять и к правде сводить. А то как нагородишь глупостей, чародейка и поверит. К своей выгоде развернешь, а ей краснеть.

— Бренн приставил соглядатая?

— Он велел ей основы объяснить, как все у нас да по ту сторону черты налажено, и про законы магические. Наставником по этой части назначил, чтобы доходчиво истолковал я про устройство мира вокруг ее деревни. Так что ты свою работу выполняй, а я со своей попутно справляться буду.

Обитательницы женского дома тем, оказывается, прохлаждались, что день напролет на целую ораву мальчишек да мужей готовили. Едва мы в дверь зашли, как защекотало в носу от сдобного запаха свежего хлеба, еще я учуяла аромат щей и солений каких-то. Сразу заурчало в животе, напоминая, что еда скудная, которую из дома захватила, еще на середине пути закончилась.

Сизар меня за плечи обхватил, вывел вперед и представил отвлекшимся от дел женщинам:

— Это Весса, здесь отныне жить будет.

— Огненная? Слышали уж. — Вперед выступила полноватая, но улыбчивая красавица. Волосы светлые, как у многих здешних, с молочным отливом. Я ведь сказывала уже, солнечного блеска ничьим косам и кудрям в крепости не досталось, кроме моих. Были, правда, и черноволосые с оттенком, точно смоль или с синеватым отливом, даже видела сливово-черный, но эти в меньшинстве встречались.

— Лавку покажете?

— Покажем. Уж коли войд принял, нам ли против идти?

Поскольку говорил Сизар лишь с одной, сразу понятно стало, кто в этом доме за главную. И хорошо, что она в мою сторону хмуро не смотрела, зато достало иных взглядов. Девицы помоложе точно приценивались. Вот в тех глазах читалась если не угроза, так недовольство, и только одна вовсе в мою сторону не повернулась. Хлопотала у печки, а я ее по косе узнала. Та стройная, голубоглазая, что ведра уронила, о плате за науку услышав.

И ладно, привыкать мне, что ли. Обживусь, а после погляжу, с кем общий язык найдем.

— Идем, мы тебе дальше покажем. — Севрен потянул за рукав и вывел вновь на улицу.

После я много чего увидала и решила для себя, что крепость эта больше деревни моей, и пусть многие общими домами жили (те, кто без семьи), а хозяйство крепкое построили. Разводили здесь живность всякую, мясо солили и вялили не хуже охотников наших. В погребах, куда меня свели, окороков и колбас на три деревни достало бы, я уж про молоко, творог и сметану молчу, те в особенных бочках сберегались, покрытых гладкой морозной корочкой изнутри. Овощей и зерна тоже хватало, словно сами все сеяли, хотя огородов я здесь не приметила. Не под снегом же разводили. Может, в теплицах? Такие в городах строили, я слышала, а внутри жар-камнями из Южных земель выкладывали, чтобы тепло было не хуже, чем на юге. Об этом отец как-то сказывал, из города возвратившись.

В общем, богатая крепость. Меха, украшения — все по сундукам разложено, и все это мне показывали без боязни, значит, воров здесь не водилось. А поглядела бы я на того, кто решится в крепости что-то украсть. Заправлял всем внутри один человек, и его, если честно, все кругом не только уважали, но явно опасались. Я и сама лишнего слова поперек сказать не решилась бы.

— А это, — Севрен развернул передо мной карту, — земли наши и чародейские. Внимательно смотри.

Как и было велено, Сизар мне крепость показал, обо всем рассказал, не забывая лишний раз приобнять, а вот сизоволосый к другой науке приступил. Упомянуть еще следует, что даже накормить не забыли. Сизар утянул со стола дородной красавицы мясной пирог и чуть по пальцам не схлопотал половником, но этот уж на то и уж, что извернулся, а затем как сграбастал девицу в охапку. Она и отбивалась, и визжала, а после сдалась со смехом и к пирогу еще кружку молока для меня выдала.

Я посмотрела на снежные и зеленые просторы, между которыми вела синяя черта — река Зимнелетка. А название такое потому, что наши ее Зимней прозвали, а чародеи Летней, ведь с их стороны голубые воды текли, а с нашей синий лед на холодном солнце сверкал. И когда сменялись сезоны, не снимала речка своих одеяний, хотя ближе к границе с обеих сторон не только зиму с летом, еще весну с осенью повстречать можно было, пусть и царствовали они недолго.

— Не отвлекаешься? — спросил Севрен.

Я головой покачала.

— Вот до этой черты земли Стужи, а за ней владения Яра. Чародеи лишь там живут, а здесь снежные маги. Почти не бывает так, чтобы мы сталкивались в иных местах, кроме границы.

— А что на границе?

— Там патруль следит с обеих сторон, чуть что случается, хозяева земель мигом узнают.

— Стужа и Яр?

— Их доверенные лица. У богов своих забот хватает, а потому между ними и людьми самые сильные маги стоят. В тех местах огненного лорда зовут Зорий. Все города и иные поселения традиционно людьми управляются, но на деле они за деяния свои перед князьями ответственны. Потому шлют им о делах отчеты, а вместе с ними и дары.

— И что, правители на такое согласны?

— А куда им деваться? Разве человеку с магией совладать? И как он без нее? Если, например, источник перемерзнет или пересохнет, сможет ли новый открыть, или от ледяных великанов отбиться, или от тех же духов спастись? А если природа взбунтуется, кто успокоит?

Вспомнив о духе, я вздрогнула.

— Вот и объединяются человеческие земли в княжества, а в них заправляют князья. В нашей стороне — снежные, а в той соответственно — огненные.

— Почему простые люди о том не знают? — Удивительно было рассказы Севрена слушать, ведь у нас в баснях только Стужа и Яр, еще Сердце Стужи, а о князьях не упоминалось. И про огненного лорда здесь никто не слышал.

— От жизни отстали потому что, — хмыкнул Сизар, — духу жертвы приносите.

— А на что вам? — вопросом на вопрос ответил Севрен. — Ведь не к магу идете свои проблемы решать, к правителю местному отправляетесь, а уж он сумеет и с князем связаться, если будет нужда. В маленьких поселениях и вовсе свои порядки. Зато если схватка какая или угроза, то князья и их маги в первый черед головы подставят, так заведено.

А я подумала, что правители на местах могут нарочно о князьях умалчивать, чтобы своей власти перед лицом людей не потерять. И князьям выгодно, возни меньше.

— Ну а выше князей только лорды. На наших территориях, думаю, угадаешь, перед кем все правители снежные отчитываются.

— Пред Сердцем Стужи. — Я вздохнула.

— Ну да, — Севрен усмехнулся, — вы же так его прозываете.

— А что он в крепости живет, а не во дворце ледяном?

Севрен с Сизаром переглянулись и как-то невесело хмыкнули оба.

— Не построил еще.

Я привыкла вставать на рассвете, ведь дел всегда хватало, но в последнее время дома и вовсе до восхода просыпалась. Душа у меня томилась, не давала ни сна спокойного, ни мыслей мирных, а это первая ночь оказалась, когда я крепко и сладко уснула. Лавку мне в комнате выделили пусть небольшой, но отдельной, а по соседству еще несколько таких же помещений, в которых спали по двое или по трое. С огненной кров никто делить не пожелал, мало ли что, еще подпалю со сна чьи-то косы, отращивай потом новые. Да только я не жаловалась. В избе места хватало. Большинство женщин и правда на ночь в свои дома отправлялись к мужьям, а здесь немногие оставались.

Рядом жила Северина, а с ней еще одна девушка — Игна. Вот у той косы черные были, а глаза синие-синие, северные, и в отличие от светловолосой соседки она не просто была к снежной магии устойчива, а даром обладала и в крепости оказалась благодаря мужу своему, который погиб во время одной из схваток. Мне пока подробностей о жизни в крепости и ее обитателях выведать не удалось, но решила, что со временем выясню. Пока же новой информации хватало.

Как стемнело, расположилась удобно на лавке и впервые за долгое время крепко уснула. А утром подхватилась на ноги с испугом — проспала! Босыми ногами кинулась по холодному полу к окну и еле дух перевела — только-только вползало солнце на небосвод. Сердце Стужи вчера сказал: «Как рассвет на горизонте займется».

Принялась торопливо натягивать оставленную поверх сундука одежду, попутно продираясь гребнем сквозь спутавшиеся кудри, подскакивая на одной ноге, а на другую натягивая сапожок. Накинув в спешке полушубок, я помчалась на крыльцо и на нем застыла. По двору мальчишки бегали, все не младше десяти зим, прыгали через снежные препятствия, на ледяных брусьях подтягивались, от обледенелых досок отжимались, и все это в одних лишь штанах домотканых на голое тело. Верх же вовсе без рубашки!

Я рот открыла и к щекам ладони прижала, так холодно за них стало в тот миг. А потом на крыльцо общего дома стали мужчины выходить. Первым Севрен выскочил, и тоже без рубашки, босиком и в штанах, за ним еще один, пока мне незнакомый, затем Сизар и еще человека четыре. Мальчишки мигом по струнке вытянулись, а я поняла, что наставники пришли. Сперва выгнали из кроватей малышню, разминаться отправили, а сейчас, наверное, самая наука начнется. Однако пока я, забыв рот закрыть, одна за всех мерзла и попутно размышляла, не заставят ли так же раздеваться, позади сонно спросили: «На поединки поглядим или сами к занятиям приступим?»

Я аж подпрыгнула и чуть с крыльца не свалилась. Умел он бесшумно за спиной появляться, неслышно и незаметно оказываться там, где не ждали. Резко обернувшись, обнаружила Бренна, сидящего на крыльце с таким видом, с каким только под теплым одеялом нежиться. Быстро пробежалась глазами по широкой груди, обтянутой льняной рубашкой, и, не подумав, спросила:

— А ты что одет?

Он с ленцой запрокинул голову и тоже меня изучил, да так, что решила, будто и мой наряд неподходящий, после только ответил: «Ведь не лето на улице». А уголки губ дрогнули.

И точно не лето. Зато сидеть в рубашке и штанах на холодном крыльце и вид при этом иметь, точно на печке лежишь, в самый раз.

Я еще помолчала немного, ожидая, что скажет, но маг смущать за неловкий вопрос не спешил, раздеваться не заставлял, а весь его облик говорил, что можно не торопиться вовсе, а рядом присесть и тоже расслабиться. Ну я и присела, больше ведь указаний не было.

Вот совсем не тепло так сидеть.

— Волосы подбери. — Сердце Стужи сказал, а я за косу схватилась, которая из-под шапки выпала и с верхней ступеньки на другую свесилась. — Помешают.

И тут же на деле показал, приморозив на моих глазах пушистый кончик к холодному дереву. Я рот раскрыла, объяснить, что лента всего одна, с ней сложной прически не сплетешь, но тут же закрыла. Вот, правда, пришла обучаться, а сама ныть начну, чего мне в жизни не хватает. Можно и с одной наверх косу убрать и под шапку спрятать. Хотя если гонять будут, точно мальчишек тех, косища вывалится и снова к чему-нибудь приморозится.

Сижу, не говорю, лед сколоть пытаюсь, а он не поддается. Тогда вскинула глаза на мага, по-прежнему молча посверлила его взглядом, чуть дырку не высверлила, а он и головы не повернул, зато ответил спокойно, как само собой разумеющееся:

— Ты согрей. — И дальше продолжил на малышню глядеть.

Себя я греть хорошо научилась, еще Снежку могла бы отогреть в объятиях, а лед этот совсем неподдающимся выглядел. Положила на него ладони, попыталась растопить, а он ни в какую. Помучилась какое-то время, а после огляделась с досады, увидела камушек рядом с крыльцом, ногой его к себе подтащила, рукой ухватила и стукнула со всей силы по ледяному куску, тот и скололся.

— Сделала, — пробурчала в широкую спину, подняв косу повыше и любуясь ледяной сосулькой на конце. Бренн снова не повернулся, а кусок прозрачный от моих волос отцепился и упал на крыльцо ледяной заколкой. Я даже глаза потерла и несмело потянулась к ней потрогать.

— Закалывай. — Сердце Стужи велел, пока я это чудо узорчатое и хрустальное в руках вертела и на солнце разглядывала.

— А не растает? — уточнила негромко.

— Если только сама растопишь. — Он хмыкнул.

Я, спрятав лицо, принялась убирать косу наверх, отгоняя прочь мысль, что подарков мне прежде не делали, потому не привыкла их получать. Хоть и не выглядела ледяная диковинка особенным подношением, а нужной вещью была, для урока специально наколдованной, однако все равно я расстроилась. Братья бы сказали «разнюнилась». Они всегда зорко подмечали, когда иное дело до души доставало, а привычные колючки ни в какую щетиниться не желали, хоть режь, и на глаза слезы непрошеные набегали. В такие моменты им особо весело было меня ловить и учить, что поменьше нужно сопли распускать, тем более другим показывать, как проняло. Хорошая наука, крепко в меня вбитая, оттого сейчас самой себе удивилась, что из-за магического чуда едва слезу не пустила, еще и вспоминать принялась, кто и когда мне хоть безделицу подарил. Даже купец в пылу страсти не додумался, он лишь уговору брачному следовал, о родных и вовсе молчу.

Вот так сидела и заодно радовалась, что ледяной хозяин ко мне не поворачивается и не смотрит даже. А когда привела себя в порядок и нахохлилась, готовая к дальнейшей науке, он вдруг ладонь протянул: «Дай мне руку».

Я сперва недоуменно поглядела, поскольку вон там, недалеко от нас, мальчишки сперва сайгаками скакали, а затем схватились друг с другом, и наставники их сразу сшиблись, разминаясь в поединках. Только звон ледяных мечей кругом стоял, играли на холодном солнышке литые мышцы, распрямлялись, сворачивались узлом, и летела вперед ледяная сверкающая кромка, со встречной сталкивалась. Такая сила бушевала, что вихри снежные взметались. И вот она на крылечке в полушубок куталась под боком у того, кого теперь наставником звать следовало, и в сомнении на руку его, протянутую, глядела. Подвох-то в чем?

Несмело, с ожиданием, с подозрением положила свою ладонь на его раскрытую, поразиться успела, что ширины она такой, что обе мои в ней скроются, потеряются, а пальцы уж сжались, поймали в капкан. Я не дернулась, но точно знала, из такой хватки не вырвешься, как ни бейся. Вместо того замерла, пристально разглядывая саму руку, пройдясь взглядом от запястья до плеча. Мышцы крепкие даже под рубашкой хорошо видны, а ну как сожмет чуть покрепче, и хрустнут тонкие пальчики, сломается узкая косточка. Ясное дело, не к чему ему меня калечить, но оттого и сворачивается в груди ожидание, трепещет и перехватывает дыхание. Видя силу, зная ее, понимать, что может не только крушить и нагонять страх, но защищать и держать бережно.

— Глаза закрой, отвлекаешься.

Поспешно зажмурилась, не перестав видеть свою ладонь, потерявшуюся в его широкой, и лишь слегка покраснела от осознания, что очень пристально рассматривала, а он негромко продолжил:

— Теперь согревай.

И холод начал подбираться к моему теплу, оттеснять его от кончиков пальцев. Шипел холодным парком будто плеснувшей на горячие угольки воды, сперва покалывал, после забрал ощущения. Ладонь онемела, а я дернула ее из захвата.

Не вырваться. Как подумала сперва, так и оказалось. Не вынуть руки, а она вся холодом объята, горит от огня ледяного и теряет чувствительность.

— Грей, — негромко, но так, что испугалась и широко раскрыла глаза. — Согревай, иначе руки лишишься.

Жестко, сурово. И от тона, от мороза в глазах сила всплескивается, катится по телу, что бурная волна, и ударяет в лед его руки. Сносит, ломает хрупкие преграды, и я только по этим ощущениям понимаю, что обманул. Слишком тонок, слишком поддается лед моему теплу, чтобы из-за него могла вовсе руки лишиться, но страх помог.

Он разжимает пальцы, и теплое свечение сплетается с холодным, голубым и морозным, как солнечные прожилки, вдруг пронзающие густой сизый туман. Крохотные бисеринки воды падают на крыльцо и тут же застывают на нем. А я в глаза смотрю холодные-холодные и прозрачные, как синий лед, и тянусь, вновь позабывшись, обеими руками к его груди.

— Не стоит. — Он резко перехватывает мои ладони одной своей, крепко сжимает и морщится слегка. — Держи силу под контролем, чародейка.

Не могу. Раз плеснув, она катится и дальше по телу. Как подрагивающий волчий нос, чует рядом чуждую силу, желает схватиться или сплестись, она сама не разбирает. Но плещет и плещет оттуда, из сердца, а кожа моя начинает светиться, и по волосам бегут огненные искры, капая на крыльцо.

Стеной встает кругом снег, резко поднимается с земли, подскакивает в воздух колючими снежинками, набрасывается на нас покрывалом, и вовсе не сидим уже на крыльце, а стоим посреди поля у кромки леса. Ладони по-прежнему крепко сжаты его рукой, а мне совсем невмоготу. Плохо. Больно. Выгибаюсь от пламени, которое сквозь кожу добралось до костей, и теперь вся горю и вижу, как жаром воздух кругом полыхает. И отследить не успеваю его быстрое движение, когда руки вдруг обретают свободу и повисают в воздухе. Не успеваю оступиться и упасть, скорчившись на снегу от огненной муки, потому что его ладони крепко удерживают голову, а губы касаются моих.

«Отдай лишь часть», — звучит в голове голос, и жар резко уходит, сквозь губы перетекает в мужское тело. Я знаю, чувствую, что трескается холод в его груди, снова раскалывается и отступает, позволяя легко вдохнуть. А у меня голова идет кругом, жар схлынул, и я даже понять не успела, когда прервался слишком короткий поцелуй. Но теперь дышу свободно, без боли, а руки дрожат мелко, и пальцы цепляются за рубашку, на которой по всей его груди одни подпалины, и местами даже тлеет плотная ткань.

— Прости! — Я отшатнулась, прижав ладони к щекам, снова видя красные полосы ожогов сквозь истлевшие дыры. Они подергиваются корочкой инея, а он лишь качает головой в ответ.

— Бурно на меня реагируешь, чародейка, придется искать иной способ.

И оборачивается к лесу, пока меня окунает с головой в смущение. Щеки горят, и я кусаю губы, чтобы стереть и забыть новое прикосновение, чтобы суметь так же спокойно, как он, посмотреть в другую сторону и выкинуть из головы новый поцелуй, словно его и не было.

И не могу.

— Всегда так будешь, — спрашиваю широкую спину, — тепло забирать?

В ответ раздается негромкий смех.

— Плащ дома забыл. — И оборачивается ко мне, долго рассматривает, отчего я уже совсем не своя. Вспоминаю, что когда в прошлый раз едва избу не спалила, он меня в плащ укутал и держал крепко, но то было до первого поцелуя.

Еще смотрит какое-то время и говорит:

— Ты против? Тогда запрети. Скажешь нет, и не трону.

Надо нет поцелуям сказать? Стало быть, я после прошлого раза их разрешила? Зарделась мигом, потому что ощутила себя как тот кусочек пирога со сладкой начинкой, последним на широком блюде оставленный. В крепости, полной снежных магов, я им и была, и каждый присматривался и хотел цапнуть, потому что столько тепла, сколько от чуждой магии, неоткуда было среди снега взять. А может, и не каждый мог.

Вот Он умел. Легко, играючи каждый раз обуздывал мою стихию, с которой я никак пока не справлялась. От снежного колдовского плаща не горели тогда щеки, а сила успокаивалась неохотно. От прикосновений губ я совсем терялась и, несмотря на ночь, проведенную с немилым, с противным мне купцом, после которой, казалось, все возможно принять, не смогла растерять этот стыд и смущение. Когда так смотрел, когда так близко стоял и прямо спрашивал, а разрешу ли снова. И в голове насмехался мой внутренний голос: «Ночь обещала, а сама…»

Труднее всего с собой откровенной быть и признавать — иным способом нравилось больше, чем если снежной магией огненные всплески гасить. Когда забирал себе часть быстро, без боли и так, что после истомой все тело покалывало.

— Неприятно? — чуть прищурился, пряча смешливые искры в глазах.

Потешается.

Из-за истомы предательской гнулось тело податливо, как гибкая лоза, клонилось навстречу, всецело послушное его рукам, а губы раскрывались без стона протеста, ловя, смешивая жар нашего дыхания. И отвечали, стремясь заново испытать, как можно иначе воспринять поцелуй. Не с усилием сжимая зубы и зажмуриваясь, отдаваясь действию дурманящего напитка, чтобы после не помнить, а ловить сперва легкое, а после более настойчивое касание, и в коротком слиянии пройти все круги чувств от головокружения до неутолимого настойчивого стеснения в груди и пугающей жажды большего.

Я вздохнула и взяла себя наконец в руки. Я умела прятать эмоции, давно этому научилась. Глупо, точно девчонка, перед ним краснеть, глупо теряться, будто никто раньше не прикасался, и смущаться от прежде неизведанных чувств, но и всю его власть показывать не хотелось.

— Отчего же неприятно? Неплохо, как после бани. Когда сперва распарился, а затем водичкой холодной окатился. Вот совсем похожее чувство. И тепла мне не жалко, если щедро плещет, почему не поделиться?

Он голову уронил, а плечи вздрогнули, как если бы расхохотался беззвучно, в душе, но так громко, что вслух оно было бы даже обидно, и я могла совсем со смущения сгореть. Однако он, видимо, привык так жить. И все ему было насмешкой, потому что до сердца не доставало, потому что не пробирало по живому, как меня, как любого другого человека. Не могло коснуться обледенелой души, разжечь хотя бы смущения огонь. Ведь он все чувства людские хорошо понимал, порой, как сейчас, даже щадил, только сам давно разучился испытывать их.

Сердце Стужи провел ладонью по лицу, убирая веселье, точно стряхивая с себя осыпавшийся с ветвей снег, и махнул рукой в сторону леса: «Хорошо, чародейка, отвлеклись, и ладно. Пора за дело браться».

Глава 6

О СНЕЖНОМ УЧЕНИИ

Послышался тихий свист, и у кромки леса закружился и завертелся снег. Я моргнула от изумления, когда вышли к полю огромные звери с искрящейся шкурой. Боги, что это еще за напасть?!

Отступила в испуге, попятилась и провалилась по щиколотку. Тогда поразиться успела, что стояла поверх снежного покрывала рядом с магом, точно на твердом насте, и на том месте даже следов не осталось. Теперь же, отойдя, утеряла опору и поскольку не подумала остановиться, то провалилась и ухнула спиной назад. Приподнявшись поспешно на локтях, я столкнулась нос к носу с оскаленной жуткой мордой, на которой синим огнем горели хищные глаза.

И снова тихий свист, и волчара, в чью пасть я поместилась бы целиком, отступил.

— Знакомься, друзья мои верные, — маг, который стоял себе спокойно неподалеку, скрестив на груди крепкие руки, повел головой в сторону волков, — помогут тебя учить.

Они?

Я еще подальше в снег отползла, было бы глубже, с головой зарылась.