Университеты Панфилов Василий

– Козырь, – признал брат, – Ладно, ты прав. Обдумаем потом эту мысль основательней, пока соображалка што-то буксует.

Мишка снова взялся за муштру с картами и схемами, пытаясь за самый короткий срок вложить в мою голову колоссальный объём информации. Укладывалось… ну, в общем нормально, но мозги мои, тренированные более чертежами и формулами, да языками, осваивали знания не без скрипа.

– Всё, перерыв! – перервал я его пару часов спустя, чувствуя свою голову гудящим барабаном, – И как ты это в голове уложить только можешь?!

– Кому што, – философски пожал плечами брат, – Попробуй Евангелие со святцами наизусть заучи, да родовичей всех запомни до седьмого колена. Кофе будешь?

– Давай!

Приоткрыв дверь, Мишка кликнул Жюля и попросил сделать кофе, а я не сразу и понял, што говорил он на русском!

– Он… – начал я растерянно.

– Русский.

– Погоди… Жюль?! Он же…

– Потомок дезертира, – кивнул брат, – в четырнадцатом году, после Заграничного похода русской армии их мно-ого осталось[5].

– Вот это у нас резерв! – выдохнул я и поправился под полным скепсиса взглядом брата, – Потенциальный.

– Очень потенциальный, – кривовато усмехнулся тот, – скорее так… как ты там говорил? Агенты влияния, точно. И то…

– Хоть што-то!

Не ответив, Мишка только вздохнул, и стало ясно, что даже как агенты влияния потомки русских дезертиров достаточно сомнительны. Хотя с другой стороны – отбросов нет, есть резервы! Какие-никакие, а кадры! Можно, а значить – нужно проводить политику ассимиляции…

– … Егор! Егор!

– А?!

– Ушёл в себя, вернусь нескоро, – поддразнил меня брат моим же одностишием[6], сунув мне кофе, сваренный по всем правилам, крепченный до невозможности и одним только запахом дарующий бодрость.

– … твоё появление позволит нам усилить позиции русской и прорусской фракции, – втолковывал Пономарёнок, – нужно только сделать его не тактическим, единовременным, а стратегическим.

– Это как? – я даже чашку отставил, не представляя тактическое усиление имени себя.

– Ввести тебя не пешкой, а фигурой! По возможности, канешно. Для начала подвести тебя аккуратненько, без дипломатического скандала, даже и потенциального. Через Снимана…

– Стоп! – брат послушно замер, зная уже, что в такие моменты я ловлю идеи, и порой удачно, – А надо ли? Ты сам сказал – фигурой!

– То есть не через Снимана…

– Да! Обозначить себя как самостоятельного игрока, понимаешь? Крюгер со своей фракцией в таком случае если што-то и смогут предъявить, то не фракции, а лично мне! Я такой самостоятельный! Не Сниман и тем паче не наши союзники! Не тихий дипломатический скандал, связанный с моим укрывательством и прочим, а я сам так решил. Што он мне предъявит?

– Наизнанку вывернется, а не сможет, – чуть помедлив, ответил брат, расплываясь в злой улыбке, – Не обвинять же тебя в том, што ты не остался в России, когда тебя начали давить? Ха! Дельно! А вывернешься?

– Я-то!? – вскинувшись было, задумался, затарабанив пальцами по колену, – Хм… дипломатов нам всё равно не переиграть, да и авторитет Крюгера чуть ли не библейский, так што…

– … мы пойдём другим путём! – выдыхаю, поймав волну вдохновения, – Да! Дипломатический этикет, приёмы, пафосные рожи… не потянем, брат.

– Крюгер тоже не тянет, однако же его приняли, – парировал Мишка.

– На волне нашего общего успеха, – не оспариваю его, – а Сниман уже не потянет, так што…

– Да не тяни, чортушко!

– Есть идея, – щурюсь довольным котом, – точнее даже – идеи!

Четвёртая глава

Князь Тенишев, Генеральный комиссар от России на Всемирной выставке в Париже тысяча девятисотого года, будучи в настроении самом благодушном и премного довольный неизменным триумфом Русского павильона (в коем была и его немала заслуга), изволил лично экскурсировать небольшую группу репортёров и промышленников из французской провинции. Республиканцы по убеждениям, франки однако же с большим пиететом относятся к титулованной знати, и князь, не лишённый тщеславия, пользуется возможностью появиться лишний раз в прессе.

Ведя себя чрезвычайно предупредительно, и в то же время не умаляя достоинства дворянина из старинного татарского рода, Тенишев с большой живостью и экспрессией рассказывал гостям о русской промышленности и искусстве, показывая представленные на выставке образцы. Являясь человеком, сведущим в делах промышленности, и одновременно тонким ценителем искусства, князь производил самое приятное впечатление, и осознавал это. Осанистый, представительный, хотя и несколько огрузневший с годами, Вячеслав Николаевич в глазах французов само олицетворение если не России, то как минимум высшей российской аристократии.

Предупредительность человека столь знатного и значимого изрядно льстила провинциалам. Не опускаясь до панибратства и блюдя княжеское достоинство, Тенишев исхитрялся оставаться дружелюбным и демократичным. Будучи человеком светским, известным ценителем женщин и азартных игр, князь умел найти подход к собеседникам и совершенно очаровал французов, найдя подход к каждому.

Войдя в раж, Вячеслав Николаевич искромётно и остроумно шутил, лукаво улыбался и исхитрялся вести беседы едва ли не с каждым французом по отдельности, и одновременно всеми разом. Экскурсия выходила головокружительно интересной, и провинциалы едва ли не с благоговением слушали князя.

– Здесь вы можете видеть… – и князь изящным жестом указал тростью на павильон каслинского литья и замер безмолвно. Трость медленно опустилась на пол, а Тенишев, будто споткнувшись в танце, всё никак не мог подобрать слова и повторил зачем-то:

– Здесь вы можете видеть… – и Вячеслав Николаевич начал мучительно подбирать слова, но репортёры, почуявшие сенсацию, закружили голодными акулами, разом стряхнув с себя флёр княжеского очарования. Единственная ошибка, даже просто заминка…

… и вот уже ветреные французы бросили недавнего кумира, кинувшись навстречу свежей сенсации Парижской Выставки.

А сенсация, подвязав неторопливо мочальную бороду под вспышки фотоаппаратов, выпрямилась, подхватив с брусчатки аккордеон, и над толпой, охочей до скандалов, разнеслось разухабистое…

– А в моей стране всё есть: есть в ней нефть и лес[7] в ней есть. Уголь есть, и никель есть, меди в ней не перечесть! Есть в ней золото, алмазы, изумруды и топазы! Как же так, в стране всё есть, а народу нехер есть! Как же так, всё есть в стране, а народ живёт в говне! Ла-ла-ла-ла-ла, ла, ла!

У Тенишева заныли зубы от ненависти, а сенсация, приплясывая с аккордеоном и не стесняясь корчить рожи, подобающие клоуну из самого низкопробного балагана, повторила куплет, уже на французском. И снова на русском…

– А в моей стране всё есть, есть зерно и мясо есть, есть лосось и осетры, в них полным-полно икры. Есть и овощи и фрукты и молочные продукты. Как же так, продукты есть, а народу нехер есть? Как же так, всё есть в стране, а народ живёт в говне?

Отчаянно пытаясь сохранить невозмутимый вид и понимая, что решительно… да просто не черта не выходит! Какой там невозмутимый… Чувствуя, как подрагивают руки на рукоятке трости, Тенишев нашёл глазами служителей, и уже готов был отдать приказ, но живо представил последствия и сделал ровно то, что мог в этой ситуации – ушёл.

Один из репортёров, минуту ещё назад едва ли не заглядывающий в рот, задёргался было на месте едва ли не в эпилептическом припадке, но оценив здраво многочисленные вспышки подле Сенсации, рванул-таки за князем, придерживая шляпу на разом вспотевшей голове. И закружил вокруг, с волчьей совершенно повадкой раздёргивая внимание вопросами.

Отвечая не всегда впопад, Тенишев цедил слова сквозь зубы, думая явно о своём, и в думах этих не было место провинциальному шакалу пера, мнящему себя гиеной клавиатуры. Зря, очень зря…

– Всё было хорошо, пока не появился Панкратов!

– А в моей стране всё есть, – будто отозвался молодой человек, – государственный совет и министров кабинет, камергеры, адъютанты, генералы в аксельбантах, губернаторы и мэры и князья-акционеры, как же так, они все есть, и им всем не нехер есть? И отлично жить в стране, где народ живёт в говне!

Грубое, босяцкое остроумие песни, недавно ещё вызывавшей у князя тонкую усмешку, будто кипятком ожгло самолюбие.

"– И ведь всё вроде бы…" – мелькнуло в голове Вячеслава Николаевича, но зло мотнув головой, генеральный комиссар, вытряхнул будто чужие мысли…

"– Это совсем другое дело! Как он посмел?! Зачем?! Международное мероприятие, и такое… такой скандал! Да ни один русский никогда…"

Задыхаясь от ярости и одышки, князь поспешил прочь, вколачивая трость в асфальт в такт быстрым шагам, будто в голову мальчишки, ставшего разом – ненавистным!

* * *

– Доброе утро, кумир босяков и гимназистов, – поприветствовал меня Мишка поутру, отвратительно бодрый и свежий, будто и не лёг далеко заполночь.

– Доброго… што там пишут? – я походя отобрал у него газету, и зевая во всю ширь отдраенного поутру рта, принялся проглядывать статьи, шелестя страницами. Брат, не став спорить, взялся за корреспонденцию, которой нас просто завалили.

Прочитав заголовок с громким названием, я окончательно проснулся, раскочегаривая было мозг в разбег, но как оказалось – зряшно. Репортёр не без остроумия скомпоновал известные всем факты и собственные свои домыслы с невнятными, буквально выплюнутыми ответами Тенишева.

– Не самое скверное титулование, – отозвался я наконец, отвлёкшись на горнишную, вкатившую в номер завтрак. Наделив девицу не слишком щедрыми чаевыми и благоразумно не поняв намёков интимного характера, запер за ней дверь и сел завтракать.

– Да уж, – захмыкал брат, усаживаясь напротив и подвигая к себе бриоши, – тебя за прошедшую неделю как только не титуловали… не надоело ещё?

– Заранее надоело, Миша! Но работает же?

– Работает, – признал он, не отвлекаясь от завтрака.

– Ну и всё… а прочее переживу.

Брат скептически поглядел на меня, но продолжать неприятную тему не стал, и на том спасибо. Жалею уже, что предложил принести себя некоторым образом в жертву общим нашим интересам, сместив фокус внимания на свою нескромную персону.

Вышло удачно, и ныне я во Франции более чем известен, соревнуясь по медийности с такими фигурами, как кайзер Вильгельм и президент Крюгер. Правда, всех нас разом бьёт покойная Виктория, и обсуждение политического наследства старухи занимает умы всего мира.

– Вопрос с Военгским и Ивашкевичем решили положительно, – озвучил Мишка, вскрывая очередное письмо.

– Только сейчас? – неприятно удивился я, но брат только щекой дёрнул, передав мне письмо и вскрывая очередной конверт.

Я же, проглядев короткое сообщение, всерьёз задумался. Илья с Адамусем мужики харизматичные, и имеют что сказать на любой вопрос, да и с эрудицией у них всё здорово. Прибудут они вместе с летадлами, и сходу можно будет развернуть мощную рекламную компанию как ВВС Южно-Африканского Союза и моих талантов инженера, так и русской фракции. Но вот до того…

При всем уважении к себе, продержаться ещё пару недель на одних только эпатажных выходках и лекциях об Англо-бурской войне с позиции пилота будет сложно. Разбавить это Хитровкой можно, но вот стоит ли?

Здесь и сейчас нужно дать упор не на реалиях Российской Империи, а именно на Африке вообще, и особенно на русской её составляющей. В противном случае интерес обывателей может скатиться к трущобам Москвы и обсуждениям реальных и гипотетических моих похождений, не вполне укладывающихся в рамки обывательской морали.

Тема безусловно интересная, но её мы отодвинем на сильно потом, когда продавим наконец интересы Русских Кантонов, притом как в привязке к Южно-Африканскому Союзу, так и отдельно. Есть у нас и интересы сугубо местнические, связанные с развитием сугубо нашей, русской государственности и промышленности.

Вот тогда-то и придёт черёд пишущимся в стол рассказам о русской деревне, Хитровке и российском общем неустройстве. Будем продавливать всеми силами свободу передвижения для граждан Российской Империи независимо от сословий.

– О чём задумался? – поинтересовался Мишка, промокнув салфеткой рот.

– О фокусе внимания. До прибытия Ивашкевича с Военгским ещё куча времени, и думаю вот, чем бы занять парижан, не превратившись в цирковую обезьянку и не наскучив им окончательно.

– Так остро стоит проблема? – удивился брат, – Да не вскидывайся ты! Я сам тот ещё обезьян, только што более… хм, военизированный. Это притом, что с меня не снимали обязанностей адъютанта Снимана, да и интересы русской фракции на мне.

– Не первой скрипкой, – поправился Мишка, заметив мой скептицизм, – и даже не второй. Но я, хм… один из идеологов этого начинания, пусть даже и вышло это отчасти случайно. Ну да это ты знаешь. И связь с африканерами на мне.

– Феликса бы сюда… – протянул я с тоской, вспоминая поляка с колоссальными организаторскими способностями и могучей харизмой.

– Не-е… – брат даже головой замотал для пущей убедительности, – без него Кантоны рассыпаться могут вплоть до полной анархии! Сам знаешь, каковы наши старцы бывают! Бараны упёртые, при всём моём уважении! Да и африканеры могут учудить што-нибудь этакое, из ряда вон. Без Феликса никак!

– Санька не помешал бы, – озвучиваю, покусывая губу, – ты не знаешь, он там сильно нужен? Нет, я помню, што он мой зам по ВВС, но если африканеры начали нас отодвигать с занимаемых позиций, то есть ли смысл держать его там?

– Уточню, – кивнул Мишка, помечая в ежедневнике, – Здесь ты крупно прав, Санька сам по себе наши позиции в ВВС не удержит – ни возраста ни хватит, ни, пардон, авторитета.

– Впрочем, – перебил он сам себя, – не факт, што и ты бы удержал их.

– Если уж Крюгер… – отозвался я уныло, обвиснув носом.

Мишка угукнул и застыл.

– Так… – ожил он наконец, – а ведь и в самом деле! Ты как? Быстро свои конструкции повторить сможешь? Ну эти… скульптуру вращающуюся и самоходку из реечек[8].

– Сложного там ничего, важнее саму концепцию придумать… а што, до Европы не дошло? Странно… ну ладно, не важно. Мастерскую только найти, и…

– Не надо! Ну то есть надо, – перебил брат, – но… сама концепция мастерской на улице, а?! Не подготовительные работы, а сама сборка. Садишься вот так, собираешь самоходку свою из реечек, а потом – па-аехали! А?!

Пятая глава

Получив незаслуженный совершенно разнос от Урусова[9], Илья Аристархович покинул кабинет с видом человека, оскорблённого до глубины души. Всей своей фигурой демонстрируя, что Его Высокопревосходительство ныне решительно не в духе, и вызывая то злорадные, а то сочувственные пересуды, чиновник продефилировал по коридорам посольства и удалился от мира, запершись в своём кабинете.

Лишь только захлопнулась дверь, оскорблённое выражение сменилось презрительной усмешкой. Ещё лет десять назад он воспринимал подобные вещи всерьёз, пропуская их через сердце и саму душу. Всё-то ему казалось, что вот-вот его заметят, оценят… Не оценили, не заметили.

Горя службой, он жил интересами МИДа, воспринимая их как свои. А повышения получали другие, и часто – незаслуженно.

Нынешний посол личность совершенно серая, невыразительная настолько, насколько это вообще возможно. Но… происхождение, чорт бы его побрал! И сколько таких Урусовых…

Пропитавшись за десяток лет цинизмом и горечью едва ли не насквозь, и поняв окончательно, что упёрся в карьерный потолок, Илья Аристархович едва ли не с облегчением воспринял приятного незнакомца, подсевшего к нему в ресторации. Быстро уловив даже не предложение, а намёк на него, чиновник с ловкостью опытного дипломатического работника построил разговор так, что не прозвучало речи о разведках, вербовке и интересах спецслужб. И упаси Боже от расписок!

С того самого дня Илья Аристархович писал иногда письма своему близкому другу, а то и встречался с ним где-нибудь на природе, ведя совершенно приватные дружеские беседы. В вину дипломату можно было бы поставить разве что некоторую неосторожность в разговорах, да и нужно было бы сперва доказать её, эту вину.

Выигрывая иногда изрядные суммы в карты, а то и получая приятные дорогостоящие безделушки к разным датам, Илья Аристархович приятно оброс имуществом во Франции, весьма уверенно глядя в будущее. А главное, болезненная его жажда признания, снедавшая все эти годы посольского работника, безвозвратно ушла прочь.

Встав у окна, он полной грудью вдохнул парижский воздух и улыбнулся, мечтательно щуря глаза, вглядываясь в светлое будущее. Ах, этот политический кризис… можно ожидать приятных подарков и крупных выигрышей в карты, а к небольшому, но вполне доходному поместью в Провансе добавится, быть может, квартира в Париже… Пуркуа бы и нет?!

  • – Алло, алло, Джиент, какие вести?
  • Давно я дома не была —
  • Пятнадцать дней, как я в отъезде,
  • Ну, как идут у нас дела?

Стоя у окна, Илья Аристархович мурлыкал себе под нос песенку, ставшую разом популярной во Франции и Российской Империи – благо, небезызвестный Возмутитель Спокойствия озаботился переводом. Талантливый всё ж таки молодой человек!

  • – Всё хорошо, прекрасная маркиза[10],
  • Дела идут и жизнь легка.
  • Ни одного печального сюрприза
  • За исключением пустяка.
  • Так, ерунда, пустое дело —
  • Кобыла ваша околела.
  • А в остальном, прекрасная маркиза,
  • Всё хорошо, всё хорошо.
  • – Алло, алло, Марсель, ужасный случай!
  • Моя кобыла умерла!
  • Скажите мне, мой верный кучер,
  • Как эта смерть произошла?
  • – Всё хорошо, прекрасная маркиза,
  • Всё хорошо, как никогда!
  • К чему скорбеть от глупого сюрприза?
  • Ведь это, право, ерунда!
  • Кобыла что? Пустое дело —
  • Она с конюшнею сгорела.
  • А в остальном, прекрасная маркиза,
  • Всё хорошо, всё хорошо!
  • – Алло-алло, Паскаль, мутится разум!
  • Какой неслыханный удар!
  • Скажите мне всю правду разом —
  • Когда в конюшне был пожар?
  • – Всё хорошо, прекрасная маркиза,
  • И хороши у нас дела!
  • Но вам судьба, как видно, из каприза
  • Ещё сюрприз преподнесла:
  • Сгорел ваш дом с конюшней вместе,
  • Когда пылало всё поместье!
  • А в остальном, прекрасная маркиза,
  • Всё хорошо, всё хорошо!
  • – Алло-алло, Лука, сгорел наш замок!
  • Ах, до чего мне тяжело!
  • Я – вне себя.
  • Скажите прямо,
  • Как это всё произошло?
  • – Узнал ваш муж, прекрасная маркиза,
  • Что разорил себя и вас,
  • Не вынес он подобного сюрприза
  • И застрелился в тот же час.
  • Упавши мёртвым у печи,
  • Он опрокинул две свечи,
  • Попали свечи на ковёр,
  • И запылал он, как костёр,
  • Погода ветреной была —
  • Ваш замок выгорел до тла.
  • Огонь усадьбу всю спалил,
  • А с ней конюшню охватил.
  • Конюшня заперта была,
  • А в ней кобыла умерла.
  • А в остальном, прекрасная маркиза,
  • Всё хорошо, всё хорошо.

… и все, до последнего парижского Гавроша знали, что под Прекрасной Маркизой подразумевается Николай Второй, отчего песня приобретала – особый шарм. А русский император приобрёл – прозвище.

* * *

– Опий, – констатировал морозно Военгский, мягко поставив чашку и выворачивая на излом задрожавшую руку стюарда-индуса, впечатывая слугу пухлым лицом в разбившийся фарфор. Разом посерев, индус закричал тонко и пронзительно, забился раненной птицей, суматошно и бестолково. А помор, не меняясь в лице, пригвоздил вывернутую кисть стюарда к столу ножом для фруктов[11].

Качнулся на стуле Адамусь, падая назад и выхватывая дерринджер. Выстрел остановил длиннорукого первого помощника, рванувшегося через стол. Долговязый ганноверец упал размозженным черепом в блюдо с бисквитами, и кровь его, вперемешку с мозгами, тут же почти потекла по белоснежной скатерти, делая происходящее вовсе уж сюрреалистическим.

Прыгнул через стол Чиж, хватая капитана за отворот сюртука и выворачивая руку, потянувшуюся во внутренний карман. Ударив головой в переносье, он тут же, обвив капитана подобно очеловеченной анаконде, сломал тому правую руку и для верности – впечатал затылком в переборку.

– Попили чаю, – озвучил Санька омертвелым голосом, обшаривая внутренние карманы капитанского сюртука, став обладателем новомодного пистолета "Браунинг" с запасной обоймой. Не останавливаясь на этом, он вытряхнул на пол портсигар и записную книжку, а пару секунд спустя, обрезав ворот сюртука, а потом и рубахи, закрутил капитану руки за спиной.

– Связать, – коротко бросил он подчинённым, и Адамусь, не теряя времени, рванул с ганноверца уже ненужные тому подтяжки, обрезав складным ножом.

Помор тем временем, в запоздалой попытке отыграть время, вбивал индусу кляп из его собственного головного убора. Стюард, совершенно невменяемый от боли и страха, всё бился и стонал страшно, на одной ноте. Пухлое его лицо, изрезанное о фарфор самым невероятным образом, кривилось в причудливой гримасе, а потёки крови, смешанные с крошками марципана выглядели пугающе и дико. Сквозь прорезанную до кости щёку виднелись гнилые зубы, окрашенные кровью, и он всё выл и выл…

Помертвев совершенно лицом, Илья вбил ему таки кляп, пригвоздил вторую руку к столу, и обыскал, не слишком церемонясь. На стол лёг странный волнистый кинжал, испещрённый бороздками и внушающий опаску одним только видом. Затем последовала удавка, несколько пузырьков и предметы явно религиозного назначения, отставленные пока за ненадобностью.

Адамусь тем временем обыскал убитого, и не найдя ничего, поморщился досадливо, спешно перезаряжая дерринджер и тут же вставая сбоку от двери. Надежда, что экипаж пакетбота не услышит выстрел из-за шума работающего двигателя, была невелика. Гадать же о вовлечённости моряков в заговор, равно как и о масштабах оного, решительно не ко времени.

Дверь распахнулась без стука, и в кают-компанию влетел настороженный моряк, вооружённый винчестером. Вытянув шею вперёд, он крепко, но неумело сжимал оружие, намертво впившись пальцами в цевьё и приклад. Адамусь, стоящий наготове, встретил того ударом в горло, и тут же рванул на себя, подбивая одновременно ноги.

Выстрел! И влетевший в кают-компанию моряк, получивший от своих же пулю в спину, уже мёртвым добежал до накрытого стола, улёгшись рядом с ганноверцем.

Разрядив в стрелявшего деринджер, и вроде бы даже удачно, литвин захлопнул дверь, которую общими усилиями перегородили опрокинутым столом и подпёрли двумя трупами.

– Допросить, – приказал Санька, и тут же, не ожидая, пока противники опомнятся, единым движением выскользнул на палубу с другой стороны в открытый иллюминатор. Не успев коснуться ногами палубы, он наткнулся на воинственно распушившего усы немолодого боцмана, подбежавшего с дробовиком, но успел выстрелить первым, подхватив трофейное оружие и патронташ, наскоро обыскивая убитого.

На этом успехи его фактически и закончились, и всё, что Чиж успел, так это залечь на крыше кают-компании, осложнив проход к двери. Распластавшись на крыше медузой, он сделал лишь два выстрела, задев нападавших. Чертыхаясь про себя на незнакомое оружие, он замер, готовый ждать часами.

На некоторое время воцарилось тишина, затем донеслись отзвуки перебранки среди экипажа, и пакетбот встал, а в машинном отделении что-то залязгало. Несколько минут спустя от пакетбота отделился вельбот и понёсся к виднеющемуся вдали берегу. С кормы вельбота часто и довольно-таки метко стреляли, не давая Чижу возможности прицелиться, пока не отошли достаточно далеко. Ну а потом начались переговоры…

Оставшиеся на пакетботе моряки, все как один новенькие, клялись всем святым, что ни сном, ни духом… и у пилотов не было оснований не верить им. На всякий случай их оставили под присмотром одного из немногочисленных пассажиров, вооружив упитанного португальца и пообещав тому все блага за содействия.

Благоухая нервным потом и перегаром, тот мрачно сидел на палубе в обнимку с дробовиком, пребывая в самом скверном расположении духа. Человек опытный, он уже понял, что вляпался со всего размаху в игры если не государств, то как минимум крупных корпораций. Молясь деве Марии и богохульствуя одновременно, торговец пребывал в мучительных раздумьях и надеялся, что ничтожная его персона не заинтересует Сильных Мира Сего.

Помор, как бывший судовой механик, поспешил к двигателю, полный самых дурных предчувствий, ну а литвин с Чижом немного прибрались в каюте, сделав её не настолько инфернальной.

– Встали, – мрачно доложил Илья, поднявшись наверх, – а починимся, нет ли… не знаю пока, смотреть надо. Были бы детали да время…

– А вот со временем, боюсь, у нас всё плохо, – констатировал Адамусь хладнокровно, – на чай с опиумом позвали нас одних, и очень даже возможно, что не просто так, а загодя, к условленному времени и месту.

– Думаешь, ждут? – задумался Санька, – хотя да… логично. Кто вот только…

– Англичане, – пожал плечами Илья.

– Не скажи, – качнул головой Чиж, – ситуация может оказаться и более… н-да…

По горячим следам, пригласив несколько пассажиров и представителей экипажа как свидетелей, наскоро устроили допрос. Индус, перевязанный уже, впал в подобие транса, и из его не вполне связных речей все удостоверились только, что служил он некоему "Господину", и что заговор с попыткой похищения пилотов и летадл имел таки место быть.

Несмотря на некоторую бессвязность рассказа, присутствующие удостоверились в этом, равно как и в отсутствии принуждения к индусу во время допроса.

– Сектант какой-то, – пыхая праведным гневом высказал своё мнение преподобный Ниам Эннис, обозрев арсенал и уделив особое внимание кинжалу и предметам культа, – как бы не из тугов[12]!

Сомневаясь в принадлежности индуса к секте убийц, Санька не стал спорить с многоопытным преподобным, исколесившим добрую половину земного шара с библией в руках и арифмометром Однера в сердце. Восхитившись кругозором и прозорливостью мистера Энниса, он приобрёл его расположение и окончательно уверил свидетелей в несомненной опасности индуса, смягчая заодно впечатление от изрезанной физиономии и пробитых рук последнего.

– Связать бы его, господин офицер, – нервно попросил один из матросов, запереглядывавшись с дружками, – а то не дай Бог чего! Слыхивал я про эту публику, да всё больше такого, о чём к ночи ближе и вспоминать не хочется.

Связав индуса и щедро напоив его раствором опиума до состояния овоща, приступили к допросу капитана. Здесь ситуация была ещё сложней, сумеречное сознание судовладельца позволило лишь установить наличие судна, с коим предстояло встретиться в условленном месте, да тот факт, что он не этнический ирландец, а вроде как англичанин, но и это неточно.

Переглядываясь многозначительно, разошлись на работы. Пошли разговоры и самые дикие слухи, моряки всё больше начали склоняться к тому, чтобы бросить к чертям вставшее судно, сколотить из досок плот и плыть к берегу.

А пилоты, равно как и все разведки мира, разбираются сами, чорт бы их побрал! Без них!

Пока экипаж не договорился до бунта, Чиж, опасно блестя глазами, собрал их и разъяснил весьма жёстко, что мятежниками и пиратами они не являются очень условно, и если вдруг что, решение это подлежит самому скорому пересмотру.

– Точка в этом деле может стать и свинцовой, – подытожил он, – ясно?

Репутация у Медоеда на Африканском континенте самая пугающая, и спорить желающих не нашлось. Проблеяв недружное согласие, моряки, подгоняемые если не энтузиазмом, то страхом, принялись за работу.

Конструкция пакетбота предполагала не только паровой двигатель, но и паруса, весьма не лишние при плавании в африканских водах. С горем пополам подняли паруса, и подгоняемые матом Военгского, направили движение судна в сторону берега.

Поползли, давая едва ли три узла в час и молясь всем богам и святым о том, чтобы успеть. Моряки хотели просто доплыть, а там… хоть трава не расти! Вплавь!

У пилотов же…

… были иные планы.

Шестая глава

Арендовать мастерскую с художественной галерей, а хоть бы и без, не вышло. Творческий мой настрой и готовность переплачивать втридорога столкнулись с реалиями, разлетевшись стеклянными осколками.

Художники со всего мира, съехавшиеся в Париж на Всемирную Выставку в отчаянной надежде прославиться, тараканами расползлись по городу, оккупировав мало-мальски подходящие помещения. Годами пустующая сырая мансарда, хоть сколько-нибудь годная под мастерскую художника, и расположенная не вовсе уж в предместьях, сдавалась по ценам совершенно заоблачным. Помещение порой по пять-семь раз меняло арендатора, с каждым разом повышаясь в стоимости.

За мастерские интриговали, дрались и порой дуэлировали, что вовсе ни в какие ворота! Ходили и более дикие слухи, верить в которые было ну решительно невозможно! А потом оказывалось, что – да, чистая правда, притом не вся, на деле же…

… и шёпотом на ухо – вовсе уж компромат и гадость. Верить ли, нет ли… каждый решал сам. Нравы в богемной среде Парижа более чем свободные, порой неприятно удивляя даже моё бывалое альтер-эго. С другой стороны, люди творческих профессий столь же творчески подходят к распространению слухов.

Сплетни, подтасовка фактов и прямая ложь среди них – норма. Встречаются люди, порядочные на первый взгляд, но и они выкидывают порой вовсе уж из ряда вон выходящее. Кажется иногда даже, что будто бы через силу, по некоей обязанности представителя творческого цеха, и если нет за человеком грязных скандалов, то он не Творец, а ремесленник.

Владельцы помещений, раздувшиеся от золота и собственной важности, при одной только попытке поговорить на тему аренды, раздувались африканскими жабами, выкатывая порой совершенно несообразные условия. Я готовы был переплатить втрое, вчетверо… но не в десять же раз?!

Самомалейший успех одного из многочисленных художников, удостоенного пары строк в газете, вызывал безумный совершенно ажиотаж как у его коллег по творческому цеху, так и у владеющих помещениями буржуа. Цены ползли и ползли вверх, а самое главное, люди готовы платить!

Безденежные предлагали в отчаянии собственные произведения, посвящения щедрому меценату и даже самих себя… в любом варианте! Раздутый этот ажиотаж, с наркотическим совершенно угаром и решительно нездоровый, превышал все мыслимые пределы здравого смысла.

Один из владельцев, согласившийся на переговоры, несколько раз за время разговора повышал стоимость аренды, а потом и вовсе – выкатил непременным условием собственное возвеличивание моими силами. Буквально вымороженный подобной наглостью, я выслушал-таки предложение. Это было решительно непросто, поскольку буржуа, видя моё молчание, принял его за смиренное согласие, и больная его фантазия генерировала всё новые и новые условия.

– … будьте любезны прибыть к нам на обед без опозданий, мы пригласим фотографа и соседей, и будет очень некрасиво заставлять их ждать. Расскажите несколько историй… Да! Непременно захватите с собой несколько сувениров! Вы же догадались привезти их из Африки?

– Хватит, милейший, – прервал я токование буржуа и подозвал официанта, оплатив свой кофе.

– Вы не понимаете! – ударил в спину отчаянный вопль, но я даже не стал оглядываться, – Вы…

Сдвинув шляпу к переносью, дабы не быть узнанным, направился бродить по улочкам Парижа, пребывая в самом дурном расположении духа. Обращаться к парижским своим знакомцам за услугой решительно не хочется, хотя тот же Вильбуа-Марейль пользуется колоссальным авторитетом во Франции и настроен ко мне вполне дружественно.

Но быть должным… Не имея ничего против генерала, я помню, что он военный и начинающий политик, и стоит только мне оказаться ему должным, как из самостоятельного игрока я рискую превратиться в чужую фигуру.

Не что чтобы я вовсе уж новичок в политике, но это даже не другой уровень, а пожалуй, что и цивилизация. Ориентируясь немного в сложных взаимоотношениях народов и племён Палестины, я не могу пока уловить логику народов цивилизованных, а точнее – представителей так называемого Высшего света. Очень уж много символизма в их птичьем языке жестов и полунамёков, предполагающем у собеседника схожее воспитание, образование и даже мировоззрение.

Племена бедуинов или разнообразные иудейские секты опираются на вывернутую подчас, но всё ж таки логику, которую можно ухватить хотя бы вчерне. Даже сами обычаи их, подчас весьма странные человеку постороннему, всё ж таки предполагают большое снисхождение к гостю. К тому, что он может оказаться человеком из другого совершенно народа и вероисповедания. Полагая себя безусловно правыми и праведными, они не мнят себя центром Мира.

В Европе, как я успел уже убедиться, большое значение имеют формальности и мелкие, неуловимые подчас детали, непостижимые человеку со стороны. С этим нужно если не родиться, то как минимум прожить лет десять, непременно притом вращаясь в Свете.

Стократно сложнейший язык жестов, символов и недомолвок. Ошибиться легко, и думая, что ведёшь обычную беседу, можно криком кричать на этом птичьем языке, объявляя себя сторонником, а то и вассалом какого-нибудь политика.

Есть мастера, способные так "сыграть" собеседника, что он не сможет возражать, даже понимая суть происходящего. А уж если не понимает…

Через полгода-год я, пожалуй, разберусь хотя бы немножко в этих хитросплетениях, да и покажу себя заодно хоть каким, а игроком. Не фигурой.

Сейчас же, не имея толком репутации именно что европейской, да ещё и имея за спиной не надёжный тыл, а враждебную фракцию Крюгера, вляпаться могу буквально на ровном месте. Точнее даже – вляпают, это к гадалке не ходи!

И чорт бы с ней, с моей репутацией! Утрусь. Перешагну и дальше пойду. Но это сам. Будучи частью русской фракции Южно-Африканского Союза, подвисшей на волоске в этом самом Союзе, рисковать права не имею.

Погрузившись в размышления, я бродил по улицам, избегая инстинктивно людского столпотворения, и забрёл на старые улочки. Не трущобы ещё, но дома не новые, местами с облупившейся штукатуркой и прочими следами небогатой совершенно жизни. Ну и сарайчики и сараюшки, пристроенные кое-где очень утилитарно, добавляли пейзажу уютной реалистичности.

Когда же вокруг начала кружить стайка подростков, я усмехнулся ностальгически, вспомнив милые моему сердцу московские улочки и Молдаванку, с их неизменным делением на своих и чужих, которым так и надо!

– Месье, – неожиданно робко обратился ко мне главный, крепко сбитый парень лет шестнадцати, с намозоленными костяшками кулаков, – вы же капитан Сорви-голова? Можно автограф?

Можно было автограф… и поговорить, и поделиться наболевшим… Вот честно, с поправкой на язык и некоторые, сугубо местные реалии, как дома! Всё ж таки я дитя рабочих предместий, как ни крути!

Загомонили разом, как это водится у парижан и одесситов, но если всем всё понятно, то почему бы и не да?!

– Вы ещё и художник, месье капитан?!

– Самую… – пальцами показываю, – чуточку. Вот мой брат, тот настоящий художник… талант необыкновенный.

– Медоед?! – ахнул один из мальчишек, и снова – галдёж.

– Он самый. А я так… хотел кинетическую скульптуру сделать.

– Кине… что? – осторожно поинтересовался крепыш Ренар, судя по ставшей масляной роже подозревающий что-то очень похабное. Объяснил…

– Месье! – возопил тот, – Так может, и это… пойдёмте!

Сбиваясь то в плотный клубок, то растягиваясь на пару десятков метров, компания наша потянулась тёмными переулочками, годами не видящими солнца. В проулочках этих отчётливо попахивало мочой, и не только притом кошачьей.

Но встреченные люди, при всех социальных маркерах рабочих и мелких торговцев, выглядят куда как более благополучно в сравнению с российскими поддаными. К немалой моей горечи…

– Вот! – с гордостью сказал Ренар, подведя меня к слесарной мастерской, расположенной прямо на первом этаже. Прямо на улице, под широким навесом работал старик с роскошными совершенно усами из тех, что выращивают годами и лелеют пуще здоровья. Непосредственно в мастерской трудились двое мужчин помоложе, обладающие явным фамильным сходством, и поглядывающие на нас очень недружелюбно.

– Чего тебе, поганец? – покосился на моего чичероне старик, сжимая молоток покрепче.

– Не мне, дядюшка Мишель, – выпятил грудь Ренар, – а вам!

– Дева Мария… – старик уронил молоток и захлопотал вокруг с видом влюблённого юнца. И…

… оказалось, поклонник. То бишь не просто "слышал-знает", а "собирает вырезки" и прочее. Признаться, столкнулся с таким явлением впервые, и стало почему-то неловко. Всё хотелось оглянуться и посмотреть на Того Самого Капитана Сорви-Голову, который, наверное, стоит за моей спиной.

– … ну шалопай… – улыбался старый Мишель моему проводнику, и тут же – беззубо, но широко – мне. Не зная, как угодить, он всё суетился вокруг, роняя всё и сбивая на пол предметы, норовя прикоснуться, напоить чаем, зазвать в гости…

Минут через пять он немножко успокоился, а старая его, и такая же беззубая, но милая старушка-жена, уже хлопотала вокруг, прямо на улице накрывая чай. Говорили все разом, да не только владелец мастерской с внуками и мои сопровождающие, но и едва ли не все соседи, собравшие на интересного гостя.

Мишель цвёл и гордился, я улыбался, кивал, пожимал руки и раздавал автографы. Чуть погодя прибежал замыленный совершенно фотограф, и сорванным голосом велел всем не мигать. Не жадничая, я сфотографировался с хозяевами дома и Мишелем по отдельности, с Ренаром и…

… это было долго.

Два часа спустя, договорившись об аренде и закупке материалов для скульптуры, я удалился прочь, сопровождаемый разросшейся свитой.

– Благодарю, – на прощание крепко пожимаю руку Ренару, и чуть поколебавшись, всё-таки решаюсь довериться парню.

– Газетчики на тебе, потянешь? – тот аж вытянулся и разом построжел, постаршел, почуял… шанс! Короткая раздумчивая пауза… кивок.

Вот теперь – верю! Если бы сразу, без раздумий… тогда бы подстраховался.

Что ж… кажется, всё налаживается, а?!

"– Ни-хре-на!" – отозвалось подсознание, отсыпав щедрой горстью все мои проблемы, а потом разом – общие. Кольнуло сердце… но выдохнув, я наклонил упрямо голову, будто перед драчкой с самой Судьбой.

– Делай что должно, и будь что будет![13] – и вот ей-ей – проговорил, и на душе стало хоть и чуть, а легче!

* * *

– … Сен-Сир, контузия, голоса свыше, пенсия, – озвучил Пономарёнок, пробежав глазами досье.

– В отбой, – хрипло каркнул Сниман, катнув во рту изжёванную сигару и развязывая тесёмки на новой папке.

– Причина? – на хорошем африкаанс поинтересовался благообразного вида старец с глазами фанатика.

– Каста! Кхе! – прокашлялся генерал, пыхнув дымом, – Личная заинтересованность нам не нужна, а копать в его случае будут особенно старательно, уже поверьте! Слишком, кхе-кхе… много товарищей и сослуживцев на высоких постах. Помимо обычного, кхе… государственного аппарата, ещё и личные возможности, а это – риск!

– Резонно, – согласился старец, – и всё же…

– Ложный след? – понял его Пономарёнок, – И куда?

– Запас на… хе-хе! На зиму! – пожал костлявыми плечами старец, – вдруг да и понадобиться.

Сниман равнодушно кивнул, и Мишка положил папку отдельно.

– Так-так… – заинтересовался было африканер, – а-а… эпилепсия!

Папка полетела в отбой, и снова, и снова… Многочисленные папки, добытые через десятые руки таким образом, чтобы в случае чего вывести на след, пахнущий отчётливо Британией… или Австрией, США… да кем угодно! Перестраховываясь, заговорщики делали ложные следы, путая их вдвое и втрое. Так, чтобы дотошный сыщик, выйдя на след и распутав его, уткнулся в новый, вовсе уж призрачный… для человека не слишком внимательного.

Трое людей, собравшихся в гостиничном номере, играли в странную игру, правила которой они придумывали здесь и сейчас, опираясь на логику и интуицию. Разные по возрасту и общественному положению, и в тоже время – равные, хотя человеку непосвящённому понять это было решительно невозможно.

– Куда след пустим? – проглядывая очередную папку и отбрасывая её, поинтересовался старец.

– Куда понадобится, – безмятежно отозвался Пономарёнок.

– Однако… протянул старец, – и убелённые сединой мужи переглянулись.

– А если… – осторожно поинтересовался Сниман, – Россия?

– Как частная инициатива высоких сановников – в нескольких вариантах, – отозвался Пономарёнок, не изменившись лицом, – а при необходимости хоть бы и одного из Романовых. Если отбросить именно политическую составляющую, это сделать как раз проще всего.

– Учитель химии, маниакально-депрессивный психоз, – зачитал старец, – и… о как! Считает себя хе-хе… потомком герцога Бекингема и Анны Австрийской! Вариант!

– А ведь и в самом деле, – думая о своём, сказал африканер, – вариант!

Страницы: «« 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

В рождественскую ночь мы ждем праздничного снегопада, мерцания огней на ели, улыбок, добрых пожелани...
Тонкий психологизм повествования, присущий книгам Марьяны Романовой, заставляет читателя верить в ми...
Тана с восьми лет обслуживает богатую семью, не имеет права выйти из дома, терпит побои, умудряется ...
Эта книга появилась из методологии, выстроенной и проверенной автором в течение нескольких лет на кр...
В жизни все идет своим чередом. За зимой приходит весна, за тьмой – свет. Нынче Майский канун и втор...
Уникальная возможность всего за один день познакомиться с выдающимися философскими трудами – от анти...