Зима мира Фоллетт Кен

Глава первая

1933 год

Карла почувствовала, что родители – на грани ссоры. Войдя на кухню, она в ту же секунду ощутила напряжение, словно пробирающий до костей ледяной ветер, свистящий по улицам Берлина перед февральской бурей. Она едва не развернулась и не ушла обратно.

Ссориться им было не свойственно. Обычно они были друг с другом нежны, даже слишком. Карла морщилась, когда они целовались на глазах у посторонних. Ее друзья считали их чудными: их собственные родители так себя не вели. Однажды она сказала об этом матери. Та довольно рассмеялась и ответила:

– На следующий день после свадьбы нас разлучила Великая война[1]. – Она была англичанкой, хотя по ней и не скажешь. – Я осталась в Лондоне, а он уехал в Германию и ушел на фронт. – Карла много раз слышала эту историю, но маме не надоедало говорить об этом. – Мы думали, что война продлится месяца три, не больше, но я увидела его вновь только через пять лет. Как я мечтала его обнять все это время! Так что теперь мне это никогда не надоедает.

Да и отец ответил не лучше.

– Я не встречал женщины умнее, чем твоя мама, – сказал он на этой же кухне всего несколько дней назад. – Вот поэтому я на ней и женился. И ни при чем здесь… – он не договорил, и они с мамой хихикнули с таинственным видом, как будто Карла в свои одиннадцать лет ничего не знала о сексе. Ей стало неловко.

Но бывало, что ругались и они. Карла знала, как выглядят признаки приближающейся ссоры. И сейчас буря должна была вот-вот разразиться.

Они сидели друг напротив друга за кухонным столом. Отец был в мрачном темно-сером костюме, накрахмаленной белой сорочке с черным атласным галстуком. Он выглядел, как всегда, элегантно, несмотря на то что волосы у него уже редели, а жилет с золотой цепочкой часов немного выдавался округло вперед. На его лице застыло выражение деланого спокойствия. Карла уже видела его таким. Это бывало, если кто-то из домашних чем-то вызвал его гнев.

У него в руке был еженедельный журнал, который издавала мама, «Демократ». Она вела колонку политических и дипломатических новостей под именем «Леди Мод».

– Наш новый канцлер, – начал читать вслух отец, – господин Адольф Гитлер, начал свою карьеру в дипломатических кругах с работы в приемной президента Гинденбурга.

Карла знала, что президент – это глава государства. Его избирали, но он стоял выше будничных политических склок, выступая в качестве судьи. Главой правительства был канцлер. Хотя Гитлера сделали канцлером, его партия нацистов не имела в рейхстаге – парламенте Германии – подавляющего большинства, так что в настоящее время другие партии могли сдерживать ее.

В голосе отца звучало отвращение, словно ему пришлось упомянуть нечто мерзкое, например нечистоты.

– «В официальном фраке он выглядел неловко».

Мама Карлы пила кофе и смотрела в окно, словно ее заинтересовали спешащие на работу люди в шарфах и перчатках. Она тоже делала вид, что спокойна, но Карла знала, что она просто выжидает удобного момента.

Служанка Ада в передничке нарезала на боковом столике сыр. Она поставила перед отцом тарелку, но тот не обратил внимания.

– «Господин Гитлер, видимо, был очарован изысканной красотой Элизабет Черрути, супруги итальянского посла, явившейся в ярко-розовом бархатном платье, отороченном мехом соболя».

Мама всегда писала, какая на людях была одежда. Она говорила, что это помогает читателю их представить. У нее самой были очень красивые платья, но времена пошли тяжелые, и она уже много лет ничего нового себе не покупала. В это утро на ней было синее кашемировое платье, и она выглядела в нем стройной и элегантной. Платью, наверное, было столько же лет, сколько Карле.

– «Синьора Черрути, по национальности еврейка, пламенная сторонница фашизма, и они проговорили довольно долго. Может быть, она уговаривала Гитлера прекратить разжигание ненависти к евреям?» – отец звучно бросил газету на стол.

«Начинается», – подумала Карла.

– Ты понимаешь, что это разозлит нацистов? – сказал он.

– Надеюсь, – невозмутимо ответила мама. – Если настанет день, когда им понравится то, что я пишу, я брошу это дело.

– Их злить опасно.

Мамины глаза гневно вспыхнули.

– Вальтер, не смей говорить со мной свысока! Я знаю, что они опасны. Именно поэтому я и борюсь против них.

– Я просто не вижу смысла их раздражать.

– Но ты же нападаешь на них в рейхстаге! – Отец был парламентарием от Социал-демократической партии.

– Я участвую в аргументированных обсуждениях.

Как это типично для них, подумала Карла. Отец логичен, осмотрителен, законопослушен. А у мамы – стиль и юмор. Он идет к своей цели со спокойной настойчивостью, она использует очарование и нахальство. Им никогда не договориться.

– Я не довожу нацистов до белого каления, – добавил отец.

– Возможно, это потому, что вред от тебя небольшой.

Ее шпилька отца задела.

– Думаешь, ты им сильно вредишь своими шуточками? – сказал он уже громче.

– Я их высмеиваю.

– Вместо того чтобы спорить.

– Я думаю, нужно и то и другое.

– Но, Мод, как ты не понимаешь, – сказал отец еще более сердито, – что ты навлекаешь опасность на себя и на всю семью?

– Напротив. Настоящая опасность – это не смеяться над нацистами. Во что превратится жизнь наших детей, если Германия станет фашистским государством?

От таких разговоров Карле становилось не по себе. Было невыносимо слышать, что семье угрожает опасность. Жизнь должна идти своим чередом. Как бы ей хотелось целую вечность сидеть утром на кухне и чтобы родители сидели друг напротив друга за длинным сосновым столом, Ада нарезала сыр, а наверху с топотом носился брат Карлы Эрик, снова опаздывая в школу. Почему что-то должно меняться?

Всю свою жизнь за завтраком она слушала разговоры о политике и думала, что понимает все, что делают родители, чтобы в Германии всем стало лучше жить. Но в последнее время они стали говорить о другом. Похоже, они считали, что приближается страшная опасность, но Карла не совсем понимала, какая именно.

Отец сказал:

– Господь мне свидетель, я делаю все возможное, чтобы сдержать Гитлера и его банду.

– И я тоже. Но когда это делаешь ты, это называется «разумный подход», – сказала мама с каменным от негодования лицом. – А когда это делаю я, то получаю обвинения, что подвергаю семью опасности.

– И на то есть серьезные основания, – сказал отец. Ссора только начиналась, но в этот момент спустился Эрик, гремя по лестнице, как конь, и ввалился в кухню с болтающейся через плечо сумкой. Ему было тринадцать, он был на два года старше Карлы, и на верхней губе уже пробивались некрасивые черные волоски. Когда они были маленькими, то всегда играли вместе; но те времена прошли, и теперь, став таким высоким, он всем своим видом показывал, что считает ее маленькой и глупой. На самом деле она была поумнее, чем он, и знала такие вещи, о которых он и понятия не имел – про женские циклы, например.

– А что это была за музыка – последнее, что ты играла? – спросил он маму.

По утрам их часто будили звуки рояля. У них был «Стейнвей», унаследованный, как и весь дом, от родителей отца. Мама играла по утрам, потому что, как она говорила, потом весь день она была слишком занята, а к вечеру слишком уставала. Этим утром она играла сонату Моцарта, а потом джазовую пьесу.

– Это «Тайгер рэг», – ответила она. – Сыр будешь?

– Джаз – это упадничество, – сказал Эрик.

– Не говори глупости.

Ада подала Эрику тарелку с нарезанной колбасой и сыром, и он сразу набил полный рот. «Что за ужасные у него манеры», – подумала Карла.

– Эрик, от кого ты набираешься такой чепухи? – сурово глядя на него, спросил отец.

– Герман Браун говорит, что джаз – это не музыка, а просто какофония, получающаяся, когда играют негры. – Герман был закадычным другом Эрика. Его отец был членом партии нацистов.

– Пусть твой Герман попробует его сыграть! – Отец взглянул на мать, и его лицо просветлело. Она улыбнулась в ответ. – Твоя мама, – продолжал он, – когда-то пыталась меня научить играть рэгтайм, много лет назад… Но ритм мне так и не дался.

– Это было все равно что учить жирафа кататься на роликовых коньках, – рассмеялась мама.

Ссора кончилась, поняла Карла с облегчением. Она воспрянула духом, взяла ломтик черного хлеба и обмакнула в молоко.

Но теперь принялся спорить Эрик.

– Негры – низшая раса, – сказал он вызывающе.

– Я в этом сомневаюсь, – терпеливо возразил отец. – Если негритянского мальчика поселить в большом красивом доме, полном книжек и картин, а потом послать учиться в дорогую школу с хорошими учителями, он вполне может оказаться поумнее тебя.

– Что за чушь! – возмутился Эрик.

– Не смей говорить отцу, что его слова – чушь, глупый мальчишка! – вставила мама, но получилось не сердито: весь жар она израсходовала на отца. Теперь ее голос звучал устало и расстроенно. – Ты ничего не понимаешь в том, о чем болтаешь, и твой Герман Браун – тоже.

– Но ведь арийцы – высшая раса, мы правим миром!

– Твои приятели-нацисты не знают истории, – сказал отец. – Когда древние египтяне строили пирамиды, германцы еще жили в пещерах. В Средние века миром правили арабы, и мусульмане создавали алгебру, когда германские принцы еще собственного имени написать не могли. Так что от расы это не зависит.

– А от чего зависит? – спросила Карла, сосредоточенно сдвинув брови.

Отец ласково взглянул на нее.

– Вот это – очень хороший вопрос, и ты молодец, что его задала. – Услышав похвалу, она покраснела от удовольствия. – Цивилизации поднимаются и гибнут: китайская, ацтекская, римская, – но никто не знает почему.

– Давайте-ка доедайте и одевайтесь, – сказала мама. – Времени уже много.

Отец достал из кармана жилета часы и, взглянул, приподняв брови.

– Не так уж много…

– Я должна отвезти Карлу к Франкам, – сказала мама. – В женской школе занятий сегодня не будет, что-то с отоплением. Так что Карла проведет сегодня день у Фриды.

Фрида Франк была близкой подругой Карлы. Их мамы тоже были близкими подругами. На самом деле, когда они были молоды, мама Фриды, Моника, любила отца Карлы. Этот потрясающий факт однажды выдала бабушка Фриды, перебрав шампанского.

– А почему за Карлой не может приглядеть Ада? – спросил отец.

– Ада идет к врачу.

– Ясно.

Карла ждала, что отец спросит, зачем Аде к врачу, но он кивнул, словно уже все знал, и убрал часы. Карле хотелось спросить, но что-то ей подсказывало, что делать этого не следует. Она сказала себе, что спросит у мамы попозже. И тут же об этом забыла.

Первым ушел отец, надев длинный черный плащ. Потом Эрик натянул свою кепку, сдвинув ее как можно дальше на затылок, так что она едва не падала (такая уж была мода у его друзей), и вслед за отцом вышел из дома.