Зима мира Фоллетт Кен

Никто не пытался их остановить, когда они бежали по лестнице. Перед ними крепко сбитый парень – возможно, из журналистов – тащил вон из здания коричневорубашечника, держа его сзади за голову и шею. Карла с мамой шли за ними к выходу. Следом шел еще один штурмовик.

Журналист, все так же волоча коричневорубашечника, подошел к тем самым полицейским.

– Арестуйте этого человека, – сказал он. – Я застал его за разграблением редакции. У него в кармане вы найдете украденную банку кофе.

– Отпустите его, пожалуйста, – сказал старший.

Журналист неохотно подчинился.

Тут второй коричневорубашечник подошел к коллеге.

– Можно узнать ваше имя? – спросил журналиста полицейский.

– Я Рудольф Шмидт, ведущий корреспондент «Демократа» в парламенте.

– Рудольф Шмидт, я арестую вас по обвинению в нападении на полицию.

– Но это же нелепо! Я поймал этого человека на воровстве!

Полицейский кивнул обоим коричневорубашечникам.

– Ведите его в участок.

Они схватили Шмидта за руки. Тот, похоже, собрался сопротивляться, но передумал.

– Все подробности этого инцидента появятся в следующем номере «Демократа»! – сказал он.

– Следующего номера не будет, – сказал полицейский. – Ведите его.

Прибыла пожарная машина, и из нее выскочило с полдюжины пожарных.

– Мы должны очистить здание, – без особых церемоний заявил их начальник полицейским.

– Отправляйтесь в свою пожарную часть, никакого пожара нет, – сказал старший полицейский. – Просто штурмовики закрывают коммунистический журнал.

– А это мне без разницы, – сказал пожарный. – Раз прозвучала сирена, в первую очередь мы обязаны вывести всех из здания, и штурмовиков и кого угодно. Обойдемся и без вашей помощи.

И он повел своих людей в дом.

– Какой ужас! – услышала Карла мамин голос. Она обернулась и увидела, что мама смотрит на свою пишущую машинку, лежавшую на тротуаре, там, где упала. Металлическая крышка отлетела, обнажив место соединения клавиш со стержнями. Клавиатура была искорежена, один конец валика отлетел, а колокольчик, оповещавший о конце строки, сиротливо валялся на земле. Пишущая машинка была не настолько ценная вещь, но мама, казалось, готова была заплакать.

Из здания вышли коричневорубашечники и персонал редакции, их подгоняли пожарные. Сержант Шваб упирался, сердито выкрикивая: «Да нет же никакого пожара!» Но пожарные просто вытолкнули его на улицу.

Вышедший Йохманн сказал маме:

– Времени у них было немного, и особого вреда они причинить не успели – пожарные помешали. Кем бы ни был включивший пожарную тревогу, он оказал нам огромную услугу!

Карла до сих пор беспокоилась, не накажут ли ее за ложный вызов. Теперь она поняла, что сделала как раз то, что следовало.

Она взяла маму за руку. Это вывело Мод из минутного отчаяния. Она вытерла глаза рукавом – что было для нее необычно и показало, насколько она потрясена. Если бы это сделала Карла, ей бы сказали, что надо достать платок.

– Что же нам теперь делать?

Мама никогда так не говорила: она всегда знала, что надо делать.

Карла заметила, что поблизости от них стоят двое. Она подняла голову. Женщина была примерно одного возраста с мамой, очень симпатичная, у нее был вид уверенного в себе человека. Карла ее знала, но не могла вспомнить, кто это. Человек, стоявший с ней рядом, был достаточно молод, чтобы годиться ей в сыновья. Он был подтянут, не очень высок, но выглядел как кинозвезда. У него было красивое лицо – чересчур красивое, если бы не плоский, неправильной формы нос. Только что подошедшие смотрели с ужасом, а молодой человек был бледен от ярости.

Женщина заговорила первой, и говорила она по-английски.

– Здравствуй, Мод! – сказала она, и ее голос показался Карле отдаленно знакомым. – Ты меня не узнаешь? Это же я, Эт Леквиз, а это – Ллойд.

Ллойд Уильямс нашел в Берлине боксерский клуб, где можно было тренироваться всего за несколько пенни в час. Клуб находился в районе с названием Веддинг, где жили рабочие, к северу от центра города. Ллойд тренировался с индийскими булавами и с набивным мячом, бил по груше, прыгал через веревку, а потом надевал шлем и проводил пять раундов на ринге. Тренер клуба нашел ему партнера для спарринга – немца такого же возраста и веса (у Ллойда был полусредний вес). Удар у немецкого мальчишки был отличный, быстрый, словно из ниоткуда, несколько раз он попал в цель – но потом Ллойд провел хук левой рукой и отправил его в нокдаун.

Ллойд рос в суровом районе – в лондонском Ист-Энде. В двенадцатилетнем возрасте над ним начали издеваться в школе.

– Со мной тоже так было, – сказал ему отчим, Берни Леквиз. – Если ты самый умный мальчик в школе, к тебе обязательно прицепится какой-нибудь классный шламмер… – Отчим был евреем, а его мать говорила только на идиш. Он-то и привел Ллойда в Олдгейтский боксерский клуб. Этель была против, но Берни все же настоял на своем, что случалось нечасто.

Ллойд научился быстро двигаться и наносить сильные удары – и приставать к нему прекратили. Еще ему расквасили нос, и теперь он не выглядел таким смазливым мальчиком. У него обнаружился талант. Оказалось, что у него быстрая реакция и имеется боевой дух, он начал получать призы на ринге. И когда он решил ехать в Кембридж – вместо того, чтобы стать профессиональным боксером, – тренер был очень разочарован.

Ллойд принял душ, снова надел костюм и отправился в бар для рабочих, взял кружку бочкового пива и сел писать письмо своей сводной сестре Милли об этой стычке с коричневорубашечниками. Милли завидовала ему, что мама взяла его с собой в эту поездку, и он пообещал часто писать ей обо всем происходящем.

Эта утренняя стычка Ллойда потрясла. Для него политика была частью обычной жизни: мама была парламентарием, отец – член муниципального совета, сам он был председателем лондонского комитета Лейбористской лиги молодежи. Но политическая борьба всегда представляла собой дебаты и голосование – до сегодняшнего дня. Никогда прежде он не видел, чтобы в учреждение вламывались погромщики, а полицейские смотрели на это и улыбались. Он увидел политику без белых перчаток, и это его потрясло.

«Как ты думаешь, Милли, могло ли такое случиться в Лондоне?» – писал он. У него самого первой мыслью было – что нет. Но среди английских предпринимателей и владельцев газет тоже встречались почитатели Гитлера. Лишь несколько месяцев назад скандально известный член парламента сэр Освальд Мослей основал Британский союз фашистов. Как и нацисты, они любили разгуливать в военной форме. Что же будет дальше?

Он дописал письмо, сложил и отправился на поезде «С» в центр города. Они с мамой договорились встретиться и пообедать с Вальтером и Мод фон Ульрих. Ллойд всю свою жизнь слышал рассказы о Мод. У мамы была с ней странная дружба: Этель начала свою трудовую жизнь горничной в большом доме, принадлежавшем семье Мод. Потом они вместе участвовали в движении суфражисток, боролись за избирательное право для женщин. Во время войны они выпускали газету феминисток «Жена солдата». Потом они поссорились из-за различий во взглядах на тактику политической борьбы и отдалились друг от друга.

Ллойд прекрасно помнил, как в 1925 году фон Ульрихи приехали в Лондон. Ему тогда было десять, он был достаточно большой, чтобы запомнить, как неловко ему было оттого, что он по-немецки не говорит, а пятилетний Эрик и трехлетняя Карла знают два языка. А Этель и Мод тогда помирились.

Он добрался до бистро «Роберт». Ресторан был обставлен в стиле «арт-деко», с непростительно прямоугольными стульями и столами, с причудливыми железными светильниками под абажурами цветного стекла; но крахмальные белые салфетки, стоящие наготове возле тарелок, ему понравились.

Все уже сидели за столом. Подойдя, он увидел, что женщины выглядят просто потрясающе: обе держались с достоинством, были изысканно одеты, красивы и уверены в себе. Сидевшие за другими столиками бросали на них восхищенные взгляды. Интересно, подумалось ему, насколько на мамино чувство стиля повлияла ее подруга-аристократка.

После того как они сделали заказ, Этель рассказала о цели их поездки.

– В тридцать первом году я потеряла место в парламенте, – говорила она. – После следующих выборов я надеюсь туда вернуться, но пока что мне надо зарабатывать на жизнь. К счастью, Мод, ты научила меня журналистике.

– Не очень-то я и учила, – сказала Мод. – У тебя природный дар.

– Я пишу для «Ньюс Кроникл» цикл статей о нацистах и еще заключила контракт на книгу с издателем по имени Виктор Голланц. А Ллойда я взяла с собой как переводчика: он изучает французский и немецкий.

Увидев мамину гордую улыбку, Ллойд подумал, что не заслуживает ее.

– Мне пока почти не приходилось демонстрировать свои познания переводчика, – сказал он. – Пока что мы общались только с людьми вроде вас, которые прекрасно говорят по-английски.

Ллойд заказал телятину в сухарях – блюдо, которого никогда в Англии не пробовал, – и она ему очень понравилась. За едой Вальтер его спросил:

– А разве вы не должны сейчас ходить в школу?

– Мама решила, что так изучение немецкого пойдет лучше, и в школе с этим согласились.

– А вы не хотите поработать немного у меня в рейхстаге? Боюсь, что безвозмездно, но вы будете целые дни говорить по-немецки.

Ллойд пришел в восторг.

– Я был бы счастлив. Какая прекрасная возможность!

– Если Этель сможет без вас обойтись, – добавил Вальтер.

Она улыбнулась.

– Ну, может быть, если очень понадобится, я смогу иногда его забирать?

– Разумеется!

Этель протянула руку через стол и коснулась руки Вальтера. Так ведут себя лишь с родными, и Ллойд понял, что эти трое – очень близкие друг другу люди.

– Спасибо вам, Вальтер, – сказала она.

– Да не за что. Я всегда могу найти дело для молодого умного помощника, который разбирается в политике.

– А я вот, кажется, перестала разбираться в политике, – сказала Этель. – Что у вас тут такое творится в Германии?

– В середине двадцатых годов все было в порядке, – сказала Мод. – У нас было демократическое правительство и рост экономики. Но все рухнуло после биржевого краха двадцать девятого года. И теперь страна переживает глубокую депрессию… – ее голос задрожал от волнения и боли. – Стоит появиться сообщению, что есть работа для одного человека, как в очередь выстраиваются сотни. Люди в отчаянии. Они не представляют себе, как прокормить детей. А теперь нацисты дают им надежду, и они спрашивают себя: «А что мне терять?»

Вальтер, должно быть, подумал, что она сгущает краски. Преувеличенно бодро он сказал:

– К счастью, Гитлеру не удалось завоевать симпатии большинства населения Германии. На последних выборах нацисты получили треть голосов. Тем не менее это самая большая из партий, но Гитлер стоит во главе правительства меньшинства.

– И поэтому он потребовал новых выборов, – вставила Мод.

– И добьется их? – спросила Этель.

– Нет, – сказал Вальтер.

– Да, – сказала Мод.

– Никогда не поверю, что народ Германии проголосует за диктатуру! – заявил Вальтер.

– Но это же будут нечестные выборы! – гневно воскликнула Мод. – Посмотри, что стало сегодня с моей редакцией! Любой, кто критикует нацистов, подвергается опасности. К тому же они повсюду развернули свою пропаганду.

– И, похоже, никто не дает им отпора! – сказал Ллойд. Он жалел, что не подошел к «Демократу» на несколько минут раньше и не навалял хоть нескольким коричневорубашечникам. Он заметил, что рука сжимается в кулак, и заставил себя разжать его. Но возмущение не проходило. – Почему бы левым не устроить погромы в журналах нацистов? – сказал он. – Пусть сами попробуют, каково это!

– Мы не должны отвечать насилием на насилие, – твердо сказала Мод. – Гитлер только и ждет повода закрутить гайки: он введет чрезвычайное положение, наплюет на гражданские права, а своих противников отправит за решетку. Мы не должны давать ему повода к этому… – в ее голосе зазвучали умоляющие нотки, – как бы это ни было тяжело!

Они закончили ужин. Ресторан пустел. Когда они перешли к кофе, к ним присоединились троюродный брат Вальтера Роберт и шеф-повар Йорг. Перед Великой войной Роберт был в Лондоне дипломатом в австрийском посольстве, а Вальтер – в германском. Тогда он и встретил Мод.

Роберт был похож на Вальтера, но более ярко одевался: у него в галстуке была золотая булавка, брелоки на цепочке часов, а волосы густо напомажены. Йорг был моложе, со светлыми волосами, тонкими чертами лица и жизнерадостной улыбкой. Они с Робертом были вместе в плену в России. Теперь они жили в квартире над рестораном.

Вспоминали о свадьбе Вальтера с Мод, произошедшей в самый канун войны в глубоком секрете. Гостей не было, только Роберт и Этель как свидетели жениха и невесты.

– Мы выпили в гостинице шампанского, – сказала Этель, – потом я тактично заметила, что нам с Робертом лучше уйти, а Вальтер… – она сдержалась, чтобы не расхохотаться, – Вальтер говорит: «А я думал, мы пообедаем вместе!»

Мод рассмеялась.

– Можете себе представить, как я была рада это слышать!

Ллойд скованно уставился в свою чашку. Ему было восемнадцать, он был девственником и от шуток на тему медового месяца чувствовал себя неловко.

Уже не так весело Этель спросила Мод:

– А с Фицем вы сейчас общаетесь?

Ллойд знал, что тайный брак привел к разрыву отношений Мод с братом, графом Фицгербертом. Из-за того, что она не пошла к нему как к главе семьи и не спросила разрешения выйти замуж, Фиц лишил ее содержания.

Мод печально покачала головой.

– В тот раз, когда мы приехали в Лондон, я написала ему, но он даже не пожелал со мной увидеться. Когда я вышла за Вальтера, ничего ему не сказав, я ранила его гордость. Боюсь, что такие, как мой брат, этого не прощают.

Этель заплатила по счету. В Германии все было дешево – если только у вас есть иностранная валюта. Они уже собирались встать и уйти, но вдруг к их столику подошел незнакомец и без приглашения придвинул стул и сел. Это был здоровяк с маленькими усиками в середине круглого лица.

Он был в форме штурмовиков.

Роберт холодно спросил:

– Чем могу служить?

– Я комиссар криминальной полиции Томас Маке. – Он ухватил за руку пробегавшего официанта и сказал: – Принесите кофе.

Официант вопросительно взглянул на Роберта, тот кивнул.

– Я работаю в политическом отделе Прусской полиции, – продолжал Маке. – Я возглавляю в Берлине отдел разведки.

Ллойд тихо перевел маме его слова.

– Однако, – сказал Маке, – я хотел бы поговорить с владельцем ресторана по личному вопросу.

– А где вы работали месяц назад? – спросил Роберт.

Неожиданный вопрос застал Маке врасплох, и тот ответил сразу:

– В полицейском участке Кройцберга.

– И что входило в ваши обязанности?

– Я отвечал за документацию. А почему вы спрашиваете?

Роберт кивнул, словно чего-то в этом роде он и ожидал.

– Значит, вы были секретарем, а стали главой берлинского отдела разведки. Какой стремительный взлет, поздравляю! – он повернулся к Этель. – Когда в конце января Гитлер стал канцлером, его сторонника Германа Геринга сделали министром внутренних дел Пруссии – он возглавил самую большую армию полицейских в мире. С тех пор Геринг повсюду увольняет полицейских и ставит на их место нацистов. – Он снова обернулся к Маке и насмешливо сказал: – Однако в случае нашего неожиданного гостя я уверен, что это продвижение произошло исключительно благодаря его заслугам.

Маке вспыхнул, но сдержался.

– Как я уже сказал, я желаю говорить с владельцем по личному делу.

– Пожалуйста, вы можете прийти ко мне утром. В десять часов – вас устроит?

Маке не обратил внимания на это предложение.

– Мой брат занимается ресторанным бизнесом, – гнул он свое.

– Да? Может быть, мы и знакомы. Он тоже Маке? А что у него?

– Небольшое заведение для рабочих во Фридрихсхайне.

– А… Ну тогда вряд ли мы встречались.

Ллойд подумал, что, наверное, не стоило Роберту говорить так язвительно. Маке вел себя грубо и не заслуживал любезного отношения, но наверняка мог доставить серьезные неприятности.

Маке продолжал:

– Мой брат хотел бы купить этот ресторан.

– Ваш брат хочет так же стремительно подняться в обществе, как и вы.

– Мы готовы предложить вам двадцать тысяч марок, в рассрочку, с тем чтобы выплатить их в течение двух лет.

Йорг расхохотался.

– Позвольте, я вам кое-что объясню, комиссар, – сказал Роберт. – Я австрийский граф. Двадцать лет назад у меня был замок и обширное поместье в Венгрии, там жили мои мать и сестра. Во время войны я потерял и свою семью, и замок, и земли, и даже страну, которая… значительно уменьшилась в размерах. – В его тоне уже не было насмешливого удивления, голос зазвучал хрипло от волнения. – Когда я прибыл в Берлин, у меня не было ничего, только адрес Вальтера фон Ульриха, моего троюродного брата. И тем не менее мне удалось открыть этот ресторан… – Он откашлялся. – Это все, что у меня есть. – Он остановился и сделал несколько глотков кофе. Все за столом сидели молча. К нему вернулось самообладание, и его голос снова зазвучал несколько снисходительно. – Даже если бы вы пришли ко мне с щедрым предложением – а это не так, – я бы все равно отказался, потому что это значило бы продать мою жизнь. У меня нет желания быть грубым по отношению к вам, хоть вы вели себя и не лучшим образом. Но мой ресторан не продается ни за какие деньги. – Он поднялся и протянул руку. – Доброй ночи, комиссар Маке.

Маке машинально пожал ему руку и, по-видимому, тут же пожалел об этом. Он встал – было очевидно, что он рассержен. Его жирное лицо побагровело.

– Мы еще поговорим об этом, – сказал он и ушел.

– Ну и мужлан, – сказал Йорг.

– Вот видите, что нам приходится терпеть? – сказал Вальтер, обращаясь к Этель. – Лишь потому, что на нем эта форма, он может делать все, что хочет!

А Ллойда беспокоила уверенность Маке. Казалось, он был уверен, что может купить ресторан за названную им цену. На отказ Роберта он отреагировал так, словно это было лишь временное препятствие. Неужели нацисты уже обладают такой властью?

Именно к этому стремился и Освальд Мосли со своими британскими нацистами: чтобы в стране царила власть не закона, а угроз и грубой силы. Как же люди могут быть такими дураками?

Они надели пальто и попрощались с Робертом и Йоргом. Как только они вышли за порог, Ллойд почувствовал запах дыма – не табачного, какого-то другого. Они сели вчетвером в машину Вальтера – «БМВ Дикси 3/15» (Ллойд знал, что так называется «Остин-7», который производят в Германии).

Когда они ехали через парк Тиргартен, их с громким звоном обогнали две пожарные машины.

– Интересно, где пожар, – сказал Вальтер.

Тут же они увидели через деревья отсветы пламени.

– Кажется, это около рейхстага, – сказала Мод.

У Вальтера даже голос изменился.

– Давайте-ка посмотрим, – обеспокоенно сказал он и резко повернул.

Запах дыма становился все сильнее. Из-за верхушек деревьев Ллойд увидел поднимающиеся к небу языки пламени.

– Там большой пожар! – сказал он.

Они выехали из парка на Кенигсплац, широкую площадь между зданиями рейхстага и Кролль-оперы напротив. Рейхстаг был охвачен пламенем. В рядах классических окон плясали красные и желтые языки. Огонь и дым рвались вверх через центральный купол.

– О господи, нет! – услышал Ллойд голос Вальтера, и в голосе этом звучал ужас и отчаяние. – Боже милостивый, только не это!

Он остановил машину, и все вышли.

– Это же катастрофа! – сказал Вальтер.

– Какое прекрасное старинное здание… – произнесла Этель.

– Дело не в здании, – неожиданно сказал Вальтер. – Это горит наша демократия.

С расстояния ярдов в пятьдесят за пожаром наблюдала небольшая толпа. Перед зданием выстроились пожарные машины, их шланги уже воевали с пламенем, вода устремлялась внутрь через выбитые стекла. Горстка полицейских стояла вокруг, ничего не предпринимая.

– Я депутат рейхстага, – обратился Вальтер к одному из них. – Когда это началось?

– Час назад, – ответил полицейский. – Мы поймали одного из тех, кто это сделал – в одних штанах, остальную одежду он поджег, чтобы устроить пожар.

– Нужно установить веревочные заграждения, – распорядился Вальтер. – Держите людей на безопасном расстоянии.

– Слушаюсь, – сказал полицейский и ушел.

Ллойд незаметно отошел от остальных и приблизился к зданию. Пожарники побеждали пламя: уже стало меньше огня и больше дыма. Ллойд прошел мимо пожарных машин и заглянул в окно. Похоже, особой опасности не было; к тому же его любопытство оказалось сильнее чувства самосохранения – впрочем, как всегда.

Стоя у окна, он рассмотрел, что разрушения серьезны: стены и потолки обрушились на пол и высились грудами обломков. Кроме пожарных он увидел людей в костюмах – по-видимому, это были чиновники рейхстага. Они ходили среди обломков, оценивая ущерб. Ллойд направился ко входу и поднялся по лестнице.

Тут к зданию мимо устанавливающей заграждения полиции с ревом подлетели два «мерседеса». Из второго выскочил человек в светлой шинели и мягкой черной шляпе. У него под носом Ллойд заметил узкую полоску усов. Он сообразил, что видит нового канцлера Германии Адольфа Гитлера.

За Гитлером следовал другой человек, повыше, в черной форме СС – его личный телохранитель. За ними, хромая, шел министр пропаганды, юдофоб Йозеф Геббельс. Ллойд узнал их, так как видел фотографии в газете. Было настолько невероятно увидеть их так близко, что он даже забыл испугаться.

Гитлер взбежал по лестнице, перешагивая через ступеньку, прямо в сторону Ллойда. Повинуясь внезапному побуждению, Ллойд распахнул перед канцлером массивную дверь и замер. Тот, кивнув, вошел, а за ним – его свита.

Ллойд последовал за ними. Никто ничего ему не сказал: люди Гитлера думали, что он из служащих рейхстага, а те – наоборот.

Повсюду стоял ужасный запах мокрой золы. Гитлер и его сопровождающие перешагивали через обгоревшие балки и шланги, осторожно ступали по лужам грязи. В вестибюле стоял Герман Геринг, огромный живот обтягивало пальто из верблюжьей шерсти, переднее поле шляпы по потсдамской моде загнуто вверх. «Это тот самый, который вместо полицейских набрал нацистов», – подумал Ллойд, вспомнив разговор в ресторане.

Едва увидев Гитлера, Геринг воскликнул:

– Это начало коммунистического восстания! Они вот-вот нанесут удар! Нельзя терять ни минуты!

У Ллойда появилось дикое ощущение, словно он сидит в театре, а перед ним – актеры, исполняющие роли этих могущественных людей.

Гитлер вел себя еще более театрально.

– Теперь пощады не будет! – вскричал он. Он вел себя так, словно обращался к целому стадиону зрителей. – Любой, кто встанет у нас на пути, будет растоптан! – Он уже привел себя в такую ярость, что весь дрожал. – Каждого коммунистического функционера мы будем расстреливать на месте. Депутатов рейхстага от коммунистов следует повесить сегодня же ночью! – У него был такой вид, будто он сейчас лопнет от злости.

Вот только во всем этом чувствовалась какая-то фальшь. Ненависть Гитлера, похоже, была настоящей, а вот ее проявление казалось представлением, исполняемым для окружающих, и своих, и чужих. Это был актер, испытывающий настоящие чувства, но усиливающий их перед зрителями. И Ллойд видел, что это действовало: все, кто его слышал, завороженно замерли.

– Мой фюрер, – сказал Геринг. – Это – мой начальник политической полиции, Рудольф Дильс. – Он указал на худого, темноволосого человека, стоящего рядом с ним. – Он уже арестовал одного из виновников пожара.

Дильс истериком не был. Он спокойно произнес:

– Это Маринус ванн дер Люббе, каменщик из Голландии.

– И – коммунист! – торжествующе провозгласил Геринг.

– Исключенный из Голландской коммунистической партии за поджоги, – сказал Дильс.

– Так я и знал! – воскликнул Гитлер.

Ллойд понял, что Гитлер готов обвинять коммунистов, не обращая внимания на факты.

– Проведя первый допрос этого человека, я должен сказать, – почтительно заметил Дильс, – что, по всей видимости, это сумасшедший и действует в одиночку.

– Чепуха! – крикнул Гитлер. – Это было давно спланировано! Но они просчитались. Они не понимают, что народ – на нашей стороне.

Геринг повернулся к Дильсу.

– С настоящего момента полиция переводится в режим чрезвычайного положения, – сказал он. – У нас есть списки коммунистов – депутатов рейхстага, выборные представители в местных органах власти, руководители и активисты коммунистической партии. Арестуйте всех, этой же ночью! Огнестрельное оружие – применять без пощады! На допросах – никакой жалости!

– Слушаюсь, господин министр, – сказал Дильс.

Ллойд понял, что правильно Вальтер волновался. Вот он, повод, который искали нацисты. И кто бы ни говорил им, что поджог устроил псих-одиночка, – они не станут слушать. Им нужен коммунистический сценарий, чтобы закрутить гайки.

Геринг с отвращением посмотрел на месиво под ногами.

– Мой фюрер, в двух шагах отсюда находится моя официальная резиденция. Может быть, нам перебраться туда?

– Да, нам нужно многое обсудить.

Ллойд распахнул дверь, и они вышли. Когда они уехали, он вышел за полицейское оцепление и вернулся к маме и фон Ульрихам.

– Ллойд! – воскликнула Этель. – Где ты был? Я так волновалась, что мне плохо стало!

– Я зашел внутрь, – сказал он.

– Что?.. Как?!

– Никто меня не остановил. Там хаос и неразбериха.

– Ну никакого чувства самосохранения! – воскликнула его мама, всплеснув руками.

– Я видел Адольфа Гитлера.

– Он что-нибудь говорил? – спросил Вальтер.

– Он считает, что в пожаре виноваты коммунисты. Будет чистка.

– Боже, помоги нам… – сказал Вальтер.

Томаса Маке все еще мучили воспоминания о насмешке Роберта фон Ульриха. «Ваш брат хочет подняться в обществе, как поднялись вы», – сказал фон Ульрих.

Маке жалел теперь, что не ответил: «А почему бы и нет? Мы ничуть не хуже тебя, надменный хлыщ!» И он жаждал мести. Но последние несколько дней он был слишком занят, чтобы заняться этим.

Главное управление тайной полиции Пруссии располагалось в правительственном квартале, в большом, величественном здании классического стиля под номером восемь по улице Принц-Альбрехт-штрассе. Каждый раз, переступая его порог, Маке чувствовал гордость.

Время было горячее. Не прошло и суток с пожара в рейхстаге, как было арестовано четыре тысячи коммунистов, и каждый час продолжали сгонять новых. Германию избавляли от этой чумы, уже сейчас воздух Берлина казался Маке чище.

Однако данные в полицейских картотеках устарели. Люди переезжали, побеждали и проигрывали на выборах, старики умирали, на их место приходили молодые. Маке возглавлял отдел, занимавшийся обновлением данных, поисками новых имен и адресов.

У него это получалось прекрасно. Ему нравилось работать с журналами регистрации, справочниками, картами города, газетными вырезками, всевозможными списками. В Кройцберге его талантов не ценили, в их полицейском участке подозреваемых просто избивали, пока они не назовут имена. Он надеялся, что здесь его оценят по достоинству.

И не то чтобы ему не нравилось, что подозреваемых избивают. Из своего кабинета в тыльной части здания он слышал крики мужчин и женщин, которых пытали в подвале, но ему это не мешало. Это были субъекты, ведущие подрывную деятельность, предатели, революционеры. Они разрушили Германию своими забастовками и сделали бы еще больше зла, если бы получили такую возможность. У него не было к ним сочувствия. Он лишь жалел, что нет среди них Роберта фон Ульриха, что он не стонет от боли и не молит о пощаде.

Он получил возможность проверить Роберта лишь в четверг второго марта в восемь часов вечера.

Он отправил подчиненных по домам и отнес кипу обновленных списков своему начальнику, инспектору уголовной полиции Крингеляйну. И вернулся к картотеке.

Домой он не спешил. Он жил один. Его жена, женщина недисциплинированная, сказала, что хочет быть свободной, и сбежала с кельнером из заведения его брата. Детей у них не было.

Он начал просматривать записи.

Еще раньше он установил, что Роберт фон Ульрих вступил в Национал-социалистическую рабочую партию Германии в 1923 году, а через два года вышел из нее. Само по себе это значило не много. Маке нужно было больше.

Система картотеки была не так логична, как ему бы хотелось. По большому счету, он был разочарован в полиции Пруссии. Ходили слухи, что Геринг был о ней тоже невысокого мнения и планировал отделить разведку и политическую полицию от обычной и сформировать новую, более эффективную тайную полицию. Маке считал, что это хорошая идея.

Пока же ему не удалось найти Роберта фон Ульриха ни в одной из обычных папок. Может быть, это и не признак неэффективной работы. Он мог оказаться безупречным. Раз он австрийский граф, то вряд ли он мог оказаться среди коммунистов или евреев. Кажется, самое плохое, что можно было о нем сказать, – это что его родственник Вальтер является социал-демократом. Но это не преступление, пока еще нет.

Маке понял теперь, что ему следовало провести это исследование прежде, чем общаться с этим человеком. А он пошел напролом, не имея полной информации. Мог бы и сообразить, что так нельзя. В результате ему пришлось стерпеть надменный тон и насмешки. Он чувствовал себя оскорбленным. Но он своего добьется.

Он начал просматривать папки с документами разной тематики в пыльном шкафу в дальнем углу комнаты.

Там имя фон Ульриха тоже не появилось, но одной папки не хватало.

Судя по списку, прикрепленному ко внутренней стороне дверцы шкафа, должна быть еще папка, 117 страниц, озаглавленная «Порочные заведения» – по-видимому, обзор ночных клубов Берлина. Маке мог предположить, почему ее здесь нет. Должно быть, ею недавно пользовались: с тех пор как Гитлер стал канцлером, закрывали все больше злачных мест.

Маке снова поднялся к начальнику. Крингеляйн инструктировал полицейских в форме, которые должны были отправиться в рейд по адресам коммунистов и их приспешников из новых списков, составленных Маке.