Зима мира Фоллетт Кен

Эрик смотрел на Карлу. Сейчас она была главной. И неважно, что он старше, он ждал ее распоряжений. Она рассуждала здраво и вела себя спокойно, но он видел, что она в ужасе и ее самообладание висит на волоске. Который может в любой момент оборваться, подумал он.

Карла снова повернулась к Эрику.

– Пойди приведи доктора Ротмана, – сказала она. – Ты знаешь, где его дом.

Эрик почувствовал огромное облегчение, получив задание, с которым мог справиться. Но тут же испугался неудачи.

– А если его не будет?

– Тогда спросишь у миссис Ротман, где он! Идиот… – сказала Карла. – Шевелись, бегом!

Эрик был рад, что можно убраться из спальни Ады. То, что там происходило, было загадочно и страшно. Он помчался наверх по лестнице, перескакивая через три ступеньки, и вылетел из дома. Что-что, а бегать он умел.

Дом доктора был в полумиле от них. Эрик помчался быстрой рысью. На бегу он думал про Аду. Кто отец ребенка? Он вспомнил, что прошлым летом она пару раз ходила в кино с Паулем Хубером. Занимались ли они сексом? Должно быть, занимались! Эрик с приятелями много говорили о сексе, но толком ничего о нем не знали. А где Ада с Паулем это делали? Ведь не в кино же? Разве для этого не нужно ложиться? Непонятно все это.

Доктор Ротман жил и вел прием на улице, где жили бедняки. Эрик слышал, как мама говорила, что он хороший доктор, но среди его пациентов в основном рабочие, которые не могут много платить за лечение. На первом этаже дома находились приемная и кабинет, а жил доктор с семьей на втором этаже.

У дома стоял зеленый «опель-4», маленький двухместный уродец, прозванный «древесной лягушкой».

Входная дверь была не заперта. Эрик шагнул внутрь, тяжело дыша, и вошел в приемную. В углу кашлял старик, да еще сидела молодая женщина с ребенком.

– Добрый день! – громко произнес Эрик. – Доктор Ротман! – позвал он.

Из кабинета вышла жена доктора. Ханнелора Ротман была высокая, светловолосая женщина с резкими чертами лица. От ее взгляда Эрика словно током ударило.

– Как ты посмел явиться сюда в этой форме? – сказала она.

Эрик оцепенел. Фрау Ротман была не еврейкой, а вот муж ее был еврей, Эрик от волнения совсем забыл об этом.

– Наша служанка рожает! – сказал он.

– И вам понадобилась помощь доктора-еврея?

Эрик совершенно растерялся. Ему никогда не приходило в голову, что евреи могут ответить на нападки нацистов. Но вдруг он понял, что в общем фрау Ротман права. Коричневорубашечники ходили повсюду, скандируя «Смерть евреям!» – так почему еврейский доктор должен помогать таким?

Теперь он не знал, что делать. Конечно, были и другие врачи, сколько угодно, но он не знал, где их искать и согласятся ли они иметь дело с совершенно незнакомыми людьми.

– Меня послала сестра, – робко сказал он.

– Карла-то получше соображает, чем ты.

– Ада сказала, что воды отошли…

Эрик не знал, что это значит, но звучало это веско.

С возмущенным видом фрау Ротман вернулась в кабинет.

Старик в углу рассмеялся.

– Все мы – грязные евреи, пока вам не понадобится наша помощь! – сказал он. – И тогда начинается: «Пожалуйста, пойдемте, доктор Ротман!», или «Что бы вы посоветовали, адвокат Кох?», или «Одолжите мне сотню марок, господин Голдман», или… – тут он снова закашлялся.

Из прихожей вошла девочка лет шестнадцати. Эрик подумал, что это, должно быть, Ева, дочь доктора Ротмана. Он не видел ее несколько лет. У нее появилась грудь, но она по-прежнему была маленькой и худенькой.

– Неужели твой отец позволил тебе вступить в «Гитлерюгенд»? – сказала она.

– Он еще не знает, – сказал Эрик.

– Ого, – сказала Ева. – Ну, тебе влетит.

Он перевел взгляд с нее на дверь кабинета.

– Как ты думаешь, пойдет твой отец? Твоя мать так сердито со мной говорила…

– Конечно, пойдет, – сказала Ева. – Он поможет любому, кто болен. Уж он-то не спрашивает, какой национальности больной или членом какой партии является, – в ее голосе зазвучало презрение. – Мы же не нацисты!

Она снова вышла.

Эрик был в замешательстве. Он не ожидал, что из-за этой новой формы у него будут такие неприятности. В школе все ею восхищались.

Тут появился доктор Ротман. Обращаясь к ожидающим своей очереди больным, он сказал:

– Я сразу же вернусь. Прошу меня простить, но ребенок не станет ждать, пока его будут готовы принять… – Он взглянул на Эрика. – Пойдемте, молодой человек, будет лучше, если вы поедете со мной, хоть вы и в этой форме.

Эрик вышел вслед за ним и сел на пассажирское сиденье «лягушки». Машины он обожал и не мог дождаться, когда наконец он вырастет и ему можно будет водить самому. Обычно в любой машине он ехал с удовольствием, любил глядеть на приборы и следить за действиями водителя. Но сейчас он чувствовал, что на него все смотрят: как он сидит в своей коричневой рубашке рядом с еврейским врачом. А что, если его увидит господин Липман? Всю дорогу он сидел как на иголках.

К счастью, ехать было близко: всего через пару минут они были у дома фон Ульрихов.

– Как ее зовут? – спросил доктор Ротман.

– Ада Хемпель.

– А, на прошлой неделе она приходила ко мне на прием. Рановато она… Хорошо, ведите меня к ней.

Эрик повел его в дом. Он услышал детский крик. Ребенок уже родился! Он заторопился вниз по лестнице, доктор Ротман за ним.

Ада лежала на спине. Кровать была насквозь мокрой от крови. Карла стояла рядом, держа на руках крошечного младенца. Он был покрыт слизью. От младенца к юбке Ады шел какой-то толстый шнурок. Глаза у Карлы были огромные от ужаса.

– Что мне с ним делать? – вскричала она.

– Вы делаете все абсолютно правильно, – успокоил ее доктор Ротман. – Просто подержите так ребенка еще минутку.

Он сел рядом с Адой. Послушал ее сердце, измерил пульс и спросил:

– Как ты себя чувствуешь, милая?

– Я так устала, – сказала она.

Доктор Ротман удовлетворенно кивнул. Он приподнялся и посмотрел на ребенка на руках у Карлы.

– Мальчик, – сказал он.

Эрик наблюдал с любопытством, смешанным с отвращением, как доктор открыл свой саквояж, достал оттуда нитки и с двух сторон завязал на шнуре узлы. Одновременно он тихо говорил Карле:

– Ну что же ты плачешь? Ты справилась просто прекрасно. Приняла роды совершенно самостоятельно. И я не понадобился. Вырастешь – становись доктором.

Карла немного успокоилась. Потом она прошептала:

– Посмотрите на его голову… – Доктору Ротману пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать ее слова. – Мне кажется, с ним что-то не так…

– Да, я знаю, – доктор Ротман достал острые ножницы и разрезал шнурок между двумя узлами. Потом он взял у Карлы голенького младенца и поднял перед собой на вытянутых руках, разглядывая. Эрику не показалось, что с ним что-то не так, но младенец был такой красный, и весь сморщенный, и в слизи, что было трудно понять. Однако доктор после минутного размышления произнес:

– Ну надо же…

Приглядевшись повнимательнее, Эрик заметил, что ребенок действительно выглядел странно. Лицо у него было перекошенное, одна сторона нормальная, а вторая казалась вдавленной, и с глазом что-то не то.

Доктор Ротман вернул ребенка Карле.

Ада снова застонала и напряглась.

Когда она расслабилась, доктор Ротман достал у нее из-под юбки что-то, до отвращения напоминающее кусок мяса.

– Эрик, – сказал он, – принеси мне газету.

– Какую? – спросил Эрик. Родители каждый день покупали все главные газеты.

– Любую, мальчик мой, – мягко сказал доктор Ротман. – Я же не читать ее собираюсь.

Эрик побежал наверх и нашел вчерашнюю «Воссише цайтунг». Когда он вернулся, доктор завернул этот кусок в газету и положил на пол.

– Это называется «послед», – сказал он Карле. – Лучше потом его сжечь.

Он снова сел на край кровати.

– Ада, милая моя девочка, выслушай меня мужественно, – сказал он. – Твой малыш жив, но, возможно, не совсем здоров. Мы сейчас его вымоем, тепло укутаем – и надо отвезти его в больницу.

– Что с ним? – испуганно спросила Ада.

– Я не знаю. Его нужно обследовать.

– Он будет жить?

– Врачи больницы сделают все, что в их силах. Остальное в руках Господа.

Эрик вспомнил, что евреи молятся тому же богу, что и христиане. Забыть это было легко.

Доктор Ротман сказал:

– Ада, как ты думаешь, сможешь ты подняться и поехать со мной в больницу? Ребенка нужно будет кормить.

– Я так устала, – снова сказала она.

– Ну, отдохни еще минутку-другую. Но больше нельзя, потому что малыша нужно поскорее осмотреть. Карла поможет тебе одеться. Я подожду наверху. Пойдемте, юный нацист, – с усмешкой обратился он к Эрику.

Эрику захотелось съежиться. От снисходительности доктора Ротмана он чувствовал себя хуже, чем от презрения фрау Ротман.

– Доктор, – окликнула Ада, когда они были уже в дверях.

– Да, милая?

– Его зовут Курт.

– Отличное имя, – сказал доктор Ротман и вышел, а следом за ним – и Эрик.

День, когда Ллойд вышел на работу в качестве помощника Вальтера фон Ульриха, был первым днем работы нового парламента.

Вальтер с Мод изо всех сил боролись за сохранение хрупкой немецкой демократии. Ллойд разделял их отчаяние – отчасти потому, что они были хорошие люди, с которыми он время от времени встречался всю свою жизнь, а отчасти потому, что боялся, что за Германией и Великобритания могла свернуть на дорогу в ад.

Выборы ничего не решили. Нацисты получили сорок четыре процента голосов, – больше, чем прежде, но все же меньше, чем пятьдесят один процент, которого они так жаждали.

Вальтер видел в этом надежду. Когда они ехали на открытие парламентской сессии, он сказал:

– Как они ни жульничали, а получить голоса большинства немцев так и не смогли! – Он ударил кулаком по рулю. – Что бы они ни говорили, не пользуются они популярностью! И чем дольше они остаются в правительстве, тем лучше будет видна народу их порочность.

У Ллойда не было в этом такой уверенности.

– Они позакрывали газеты оппозиции, отправили за решетку депутатов рейхстага, подкупили полицию – и все равно за них голосуют сорок четыре процента? Мне это не кажется обнадеживающим.

Здание рейхстага сильно пострадало от пожара, и пользоваться им было невозможно, поэтому парламент заседал в Кролль-опере, на противоположной стороне Кенигсплац. Кролль-опера представляла собой огромный комплекс, включающий три концертных зала и четырнадцать залов поменьше, а также бары и рестораны.

Приехав, они испытали потрясение. Площадь была оцеплена штурмовиками. Депутаты и их помощники толпились у входов, пытаясь попасть внутрь.

– Вот, значит, как Гитлер решил добиться своего?! – яростно произнес Вальтер. – Просто не пускать нас в зал?

Ллойд увидел, что двери охраняли коричневорубашечники. Тех, кто был в нацистской форме, они пропускали без вопросов, но все остальные должны были предъявить удостоверение. Мальчишка помладше Ллойда презрительно осмотрел его с головы до ног и наконец с ворчанием впустил. Это было запугивание, простое и неприкрытое.

Ллойд почувствовал, что закипает. Он терпеть не мог, когда его пытались запугивать. Он знал, что может запросто сбить с ног этого мальчишку в коричневой рубашке одним хорошим левым хуком. Он заставил себя держаться спокойно, отвернулся и вошел в дверь.

После драки в Народном театре мама осмотрела его шишку, большую, как яйцо, и велела ему отправляться домой, в Англию. Он ее все же уговорил, но едва-едва.

Она сказала, что у него нет никакого чувства самосохранения, но это было не совсем так. Иногда ему становилось по-настоящему страшно, но от этого всегда хотелось сражаться. Он инстинктивно стремился в бой, а не в бегство. Это и беспокоило его мать.

Как ни смешно, сама она была точно такой же. Она домой не собиралась. Ей было страшно – и в то же время радостно, что она находится в Берлине в этот переломный момент в истории Германии, а насилие и репрессии, свидетелем которых она оказалась, приводили ее в ярость, и она считала, что сможет написать книгу, в которой предупредит демократов других стран о тактике фашистов.

– Ты еще отчаянней, чем я, – сказал ей Ллойд, и она не нашла, что ему ответить.

В Кролль-опере было полно коричневорубашечников и людей из СС, многие были с оружием. Они стояли у всех дверей и каждым своим взглядом и жестом демонстрировали ненависть и презрение к любому, кто не поддерживал нацистов.

Вальтер опаздывал на собрание фракции Социал-демократической партии. Ллойд торопливо пошел по коридорам в поисках нужного зала. Заглянув в зал заседаний, он увидел, что с потолка свисает, господствуя над залом, огромное полотнище со свастикой.

Когда после полудня начались слушания, первым вопросом, вынесенным на обсуждение, был акт «О чрезвычайных полномочиях», позволяющий кабинету Гитлера проводить законы без одобрения рейхстага.

Последствия этого акта были бы ужасны. В результате Гитлер стал бы диктатором. Репрессии, запугивания, насилие, пытки и убийства, которые Германия увидела в последние несколько недель, стали бы постоянными. Это было немыслимо.

Но Ллойд не мог себе представить, чтобы хоть один парламент мира принял такой закон. Они бы сами лишили себя власти. Это было бы политическим самоубийством.

Он нашел социал-демократов в маленькой аудитории. Собрание уже началось. Ллойд показал аудиторию Вальтеру и был отправлен за кофе.

В очереди он оказался за бледным молодым человеком со внимательным взглядом, одет тот был весь в черное, как на похоронах. Немецкая речь Ллойда стала уже более беглой и разговорной, и у него появилась смелость заводить разговор с незнакомцами. Он узнал, что молодого человека в черном звали Генрих фон Кессель и он занимался тем же, что и Ллойд, – работал бесплатным помощником у своего отца, Готфрида фон Кесселя, депутата от Партии Центра, католической партии.

– Мой отец отлично знает Вальтера фон Ульриха, – сказал Генрих. – В четырнадцатом году они вместе работали в Лондоне в качестве атташе в немецком посольстве.

«Как тесен мир международной политики и дипломатии», – подумал Ллойд.

Генрих сказал Ллойду, что решением всех проблем Германии было бы возвращение в христианскую веру.

– Мне и самому, – честно сказал Ллойд, – не очень близко христианство. Надеюсь, вам не слишком неприятно это слышать. Родители моей матери – валлийские фундаменталисты, мать вообще равнодушна к религии, а отчим – еврей. Иногда мы посещаем молитвенный дом «Голгофа» – главным образом потому, что пастор – член партии лейбористов.

Генрих улыбнулся и ответил:

– Я буду за вас молиться.

Ллойд вспомнил, что католики не стремились обращать других в свою веру. Как они отличались от его фанатичных родственников в Эйбрауэне, считавших, что те, кто не разделяет их веры, по собственной воле отворачиваются от Бога и будут обречены на вечные муки!

Когда Ллойд вернулся на собрание партии социал-демократов, выступал Вальтер.

– Это не может произойти! – говорил он. – «Акт о чрезвычайных полномочиях» – конституциональная поправка, и требуется, чтобы за нее проголосовало две трети, то есть четыреста тридцать два голоса из возможных шестисот сорока семи.

Ставя на стол поднос, Ллойд в уме произвел подсчет. У нацистов было двести восемьдесят восемь мест, у националистов – их близких союзников – пятьдесят два, значит, всего – триста сорок, почти на сто меньше, чем нужно. Вальтер прав. Акт не пройдет. Ллойд успокоился и сел слушать обсуждение и совершенствовать свой немецкий.

Но успокоился он ненадолго.

– Не очень на это рассчитывайте, – сказал человек с выговором берлинских рабочих. – Нацисты договариваются с Партией Центра. – Ллойд вспомнил, что это партия Генриха. – Это может им дать еще семьдесят четыре голоса.

Ллойд нахмурился. Зачем Партии Центра поддерживать меру, которая лишит их власти?

Вальтер озвучил эту же мысль более откровенно:

– Как католики могут пойти на такую глупость?

Ллойд пожалел, что не узнал всего этого до того, как пошел за кофе, – тогда он мог бы поговорить об этом с Генрихом. Мог бы узнать что-нибудь полезное. Черт…

Человек с акцентом берлинских рабочих сказал:

– Заключили же в Италии католики сделку с Муссолини – конкордат, чтобы защитить церковь. Почему бы здесь им не поступить так же?

Ллойд подсчитал, что с поддержкой центристов нацисты наберут четыреста четырнадцать голосов.

– Все равно не набирается две трети, – с облегчением сказал он Вальтеру.

Другой помощник, услышав его, сказал:

– Это если не учитывать последнее заявление президента рейхстага.

Президентом рейхстага был Герман Геринг, ближайший союзник Гитлера. Ллойд ничего не слышал о последнем заявлении. Остальные, по-видимому, тоже, потому что все притихли. Помощник продолжал:

– Он постановил, что депутаты от Коммунистической партии, отсутствующие по причине нахождения в тюрьме, не считаются.

Комната взорвалась возмущенными криками. Ллойд увидел, что Вальтер покраснел от гнева.

– Он не имеет права! – воскликнул Вальтер.

– Это абсолютно незаконно, – сказал помощник. – Но он это сделал.

Ллойд был потрясен. Неужели можно провести закон с помощью такой уловки? Он снова стал подсчитывать. У коммунистов было восемьдесят одно место. Если их не считать, нацистам нужно будет набрать две трети от пятисот шестидесяти шести, это будет триста семьдесят восемь. Даже с националистами им еще не хватало голосов. Но если их поддержат католики – акт будет принят.

Кто-то сказал:

– Все это совершенно незаконно. Мы должны выйти из зала в знак протеста.

– Нет, нет! – твердо сказал Вальтер. – Они примут этот акт в наше отсутствие. Мы должны отговорить от участия в этом католиков. Надо, чтобы Вельс немедленно поговорил с Каасом. – Отто Вельс был лидером Социал-демократической партии, а прелат Людвиг Каас был главой Партии Центра.

В комнате зашумели, соглашаясь.

Ллойд глубоко вздохнул и сказал:

– Господин фон Ульрих, а может быть, вам пригласить на ланч Готфрида фон Кесселя? Вы, кажется, до войны работали вместе с ним в Лондоне?

Вальтер невесело рассмеялся.

– Этого пройдоху?

Наверное, это была неудачная мысль.

– Я не знал, что вы его не любите, – сказал Ллойд.

– Я его ненавижу! – сказал Вальтер и задумался. – Но господи боже, я готов испробовать любое средство…

– Я могу найти его и передать приглашение, – предложил Ллойд.

– Хорошо, попробуйте. Если он его примет, скажите, что я с ним встречусь в час дня в «Герренклубе».

Ллойд поспешил к комнате, в которой скрылся Генрих. Он вошел. В комнате шло собрание, такое же, как у них. Он оглядел сидящих, заметил Генриха, одетого в черное, и, встретившись с ним взглядом, поманил его, давая понять, что это важно.

Они вышли, и Ллойд спросил:

– Говорят, ваша партия собирается поддержать «Акт о полномочиях»?

– Это еще не точно, – ответил Генрих. – Мнения разделились.

– А кто против нацистов?

– Брюнинг и еще кое-кто.

Брюнинг прежде был канцлером и являлся одной из ведущих фигур.

Ллойд почувствовал, как возвращается надежда.

– А кто еще?

– Вы что, вызвали меня из комнаты, чтобы выспрашивать все это?

– Простите, конечно же, нет. Вальтер фон Ульрих хочет пригласить вашего отца на ланч.

Генрих заколебался.

– Они же не любят друг друга… И вы это знаете, верно?

– Я тоже так думал. Но сегодня можно забыть о неприязни!

Генрих, казалось, не был в этом так уверен.

– Я его спрошу. Подождите здесь.

Он вошел в аудиторию.

«Есть ли хоть какой-нибудь шанс, что это поможет?» – подумал Ллойд. Как жаль, что Вальтер и Готфрид не оказались близкими друзьями. Но он просто не мог себе представить, что католики отдадут голоса нацистам.

Больше всего его беспокоила мысль, что если это может случиться в Германии, то это может случиться и в Великобритании. Он содрогнулся от этой мрачной перспективы. У него впереди вся жизнь, и он не хотел жить при диктатуре и репрессиях. Он хотел, как родители, заниматься политикой, хотел, чтобы в его стране таким людям, как эйбрауэнские шахтеры, стало легче жить. Для этого ему нужно было проводить собрания с людьми в таких условиях, чтобы они могли говорить, что думают, и чтобы газеты могли нападать на правительство, и чтобы в пабах люди могли поспорить, не озираясь через плечо на тех, кто может их услышать.

Все это грозил уничтожить фашизм. Но, возможно, ему это не удастся. Возможно, Вальтер сможет договориться с Готфридом и удержать Партию Центра от поддержки нацистов.

Генрих вышел.

– Он согласен.

– Отлично! Вальтер предложил встретиться в «Герренклубе» в час дня.

– Правда? Он что, член этого клуба?

– Полагаю, да. А что?

– Это консервативное заведение. Ну да, он же Вальтер фон Ульрих, должно быть, он знатного рода, хоть и социалист.

– Наверное, мне стоит забронировать столик. Вы знаете, где этот клуб находится?

– Да сразу за углом.

И Генрих рассказал, как его найти.

– Заказывать на четверых?

– Почему бы и нет? – усмехнулся Генрих. – Если наше с вами присутствие станет нежелательным, нас просто попросят выйти.

И он вернулся в аудиторию.

Ллойд вышел из здания и быстро пошел через площадь, миновал колонну Победы и выгоревшее здание рейхстага – и добрался до «Герренклуба».

В Лондоне тоже были клубы для знати, но Ллойд никогда там не бывал. Это заведение представляло собой нечто среднее между рестораном и траурным залом, решил он. Вокруг неслышно скользили официанты в вечерних костюмах, беззвучно раскладывали столовые приборы на столы, застеленные белыми скатертями. Старший официант принял у него заказ и записал имя «фон Ульрих» с таким скорбным видом, будто регистрировал его кончину.

Ллойд вернулся в здание оперы. Там стало куда более шумно и оживленно, и напряжение, казалось, все росло. Ллойд услышал, как кто-то сказал, что на открытие сессии сегодня приедет сам Гитлер, чтобы представить акт.

Без нескольких минут час Ллойд и Вальтер шли через площадь.

– Генрих фон Кессель удивился, узнав, что вы член «Герренклуба», – сказал Ллойд.

Вальтер кивнул.

– Я был одним из его основателей, лет десять назад, а может, и больше. В те дни он назывался «Юниклуб». Мы тогда начинали кампанию против Версальского договора. Сейчас это оплот правых, и я совершенно уверен, что я здесь единственный социал-демократ, но остаюсь членом клуба, потому что это место удобно для встреч с врагами.

Войдя в клуб, Вальтер указал Ллойду на холеного человека.

– Это Людвиг Франк, отец юного Вернера, который дрался вместе с нами в «Народном театре», – сказал Вальтер. – Я уверен, что он не член клуба, ведь он даже не родился в Германии, – но он, кажется, пришел на ланч со своим тестем, графом фон дер Хельбард – это тот пожилой мужчина рядом с ним. Давайте к ним подойдем.

Они направились к бару, и Вальтер представил Ллойда.

– Ну и в переделку попали вы с моим сыном пару недель назад, – сказал Ллойду Франк.

Вспомнив об этом, Ллойд коснулся затылка: опухоль спала, но трогать это место было все еще больно.

– Нам нужно было защитить женщин, сэр, – сказал он.

– Ну, ничего, иногда не мешает немного помахать кулаками, – сказал Франк. – Вам, ребятам, это только на пользу.

– Что вы говорите, Людвиг! – досадливо перебил Вальтер. – Сорвать собрание перед выборами – уже это достаточно плохо. Но ваш лидер хочет полностью уничтожить нашу демократию!

– Может быть, демократия для нас – не подходящая форма правления, – сказал Франк. – В конце концов, мы не похожи ни на французов, ни на американцев, и слава богу!

– Неужели вас не волнует, что вы потеряете свободу? Давайте говорить серьезно!

Франк вдруг оставил шутливый тон.

– Хорошо, Вальтер, – холодно сказал он. – Если вы настаиваете, давайте говорить серьезно. Я приехал сюда с матерью из России более десяти лет назад. Мой отец с нами поехать не смог: у него нашли подрывную литературу, а именно – книжку «Робинзон Крузо», роман, открыто пропагандирующий буржуазный индивидуализм, – черт его знает, что они имели в виду. Его арестовали и отправили куда-то в Арктику в лагеря. Возможно, он… – голос Франка дрогнул, – возможно, он до сих пор там.

Все помолчали. Ллойда поразили эти слова. Он знал, что русское коммунистическое правительство в общем может действовать жестоко, но слышать простой рассказ человека, который до сих пор страдал, было совсем другое дело.

– Людвиг, – сказал Вальтер, – мы все ненавидим большевиков. Но нацисты могут оказаться еще хуже!

– Я согласен рискнуть, – сказал Франк.