Немец Костин Юрий

Глава двадцать седьмая

Александр Валентинович, Ральф, Антон, все в чрезвычайном волнении, поочередно брали наконечник в руки, разглядывали его со всех сторон. Сердце у Антона бешено колотилось. Он не сразу обратил внимание, что Погоний не разделяет общих восторгов.

— Товарищ подполковник, — Антон обернулся к Карену Федоровичу, — а вам что, не интересно? Это же сенсация мирового уровня! Мы сами еще не до конца понимаем…

— Именно что не до конца, — ухмыльнулся тот. Все уставились на подполковника, и Антон спросил:

— Карен Федорович, но вы же неспроста здесь, верно? А раз так, объясните нам, за что Шерхорн готов был нас два раза пристрелить? Если из-за Копья Судьбы, мотив понятен.

Погоний задумался, вздохнул и, покачав головой, попросил, обращаясь к Александру Валентиновичу:

— Сашка, дай-ка твою без фильтра.

Взяв сигарету, Карен Федорович начал рассказывать:

— Экспедиция института «Аненербе» под командованием Карла Целлера, в составе которой был Курт Шерхорн, официально отправилась в Россию искать сокровища Ладожского озера. Однако известно, что никаких сокровищ она не нашла. При этом от Чехословакии до Калужской и Смоленской губерний ей, по личному приказу самого Гиммлера, давали «зеленый свет».

В одном из секретных писем Гиммлер говорил о некоем грузе экспедиции Целлера, который надо было передать его эмиссарам на станции Барятино… Это было последнее упоминание об экспедиции в найденных мною бумагах «Аненербе», где мне довелось покопаться, а также в уцелевших документах Рейхсканцелярии.

Я никак не мог понять, с какой стати сам рейхсфюрер, личность, бесспорно, экстравагантная, так близко к сердцу принимал судьбу экспедиции в «варварскую» Россию? Ведь какие исторические предметы они отсюда вывозили? Только музейные ценности, да и то, главным образом, сделанные из драгоценных металлов. В конце концов, Россия — не Франция, Смоленский Кремль — не Лувр, наши загадки в мире, так сказать, «не раскручены».

Но простой ящик с золотом Гиммлера не мог так раззадорить! В те годы нацисты еще были уверены, что все золото мира вот-вот падет к их ногам. Вот я грешным делом и позволил себе предположить, что это может быть, простите, Святой Грааль или как минимум Копье Судьбы.

— Ну вот, ваша догадка подтверждается! — воскликнул Ральф.

— Ничего подобного. Если бы все в жизни было так просто… Да, я надеялся, что речь идет о величайших святынях христианства, пока не узнал, что Гиммлер приказал сделать десятки реплик священного копья, оригинал которого Шелленберг и Гесс забрали у австрийцев еще за пару дней до аншлюса. В каждой захваченной столице эсэсовцы должна были установить копии святыни.

— Зачем? — спросил окончательно упавший духом Антон.

— Как знаки окончательной победы идей Гитлера, как символы величия неорелигии, перед которой открылись все тайники истории, пали все известные человечеству чудодейственные реликвии. Пали и перешли на службу.

— Ну почему нам не везет?! — воскликнул Антон.

— Что же, получается, — произнес Ральф, — это всего лишь реплика, а не то самое, настоящее Копье?

Карен Федорович развел руками:

— Да, копия. Даже просто глядя на этот наконечник, я констатирую, что он не мог быть изготовлен двадцать веков назад. Так что мы с вами оказались там же, где были. Правда, непонятно, что здесь искал Шерхорн. Как сотрудник «Аненербе» он не мог не знать про реплики. Да и зачем нужен такой вместительный ящик? Наконечник копья можно спрятать за пазухой, а какой смысл таскаться с этой бандурой? Единственная мысль, которая сейчас приходит мне в голову…

Погоний не договорил, заметив спешащего к ним спецназовца.

— В чем дело? — спросил его Карен Федорович.

— Товарищ подполковник, немец хочет с вами поговорить.

— Скажи, после поговорим, в камере.

— Он хочет со всеми вами говорить, настаивает. Говорит: хочу прямо сейчас и здесь.

— Карен Федорович, интересно, чего ему надо. Может, поговорим с ним? — предложил Антон.

— Хрен ему с маслом, а не «здесь и сейчас», — ответил Карен Федорович и, повернувшись к Александру Валентиновичу, спросил: — Саш, ты как насчет барбекю?

— Я только за. Хороший обед, да на свежем воздухе, у костерка, еще никому не вредил. Помнишь, как мы с тобой у Торхама под Джелалабадом яйца варили в каске, а?

Глава двадцать восьмая

«Эх, Сашка, Сашка, — думал Карен Федорович Погоний, сидя у себя в кабинете в Большом Кисельном переулке через два дня после описанных выше событий. — Был бы ты современно мыслящим человеком, мы бы с тобой могли горы свернуть».

Карен Федорович встал из-за стола, поправил рамочку с фотографией внучки Лизоньки, открыл кодовый замок сейфа и извлек из него старинный металлический предмет — вещественное доказательство, затребованное им из спецхранилища для проведения экспертизы.

Нельзя сказать, что Карен Федорович принадлежал к числу излишне впечатлительных людей, однако вид предмета и, главное, мысль о том, что где-то в глубине веков этот металл касался тела самого Иисуса Христа, приводила его в трепет. Как человек начитанный и кое-что знающий о науке психологии, Карен Федорович понимал, что нельзя игнорировать потенциальную силу, которой обладает самовнушение, но в случае с найденным в лесу наконечником ошибки быть не могло.

Да, ошибки быть не могло — Копье Судьбы, обладать которым стремились все величайшие мировые диктаторы и завоеватели, теперь было в руках простого подполковника не самого элитного департамента ФСБ.

И никакого труда не составляло спрятать его, подменить, даже вывезти за границу. Легенда с множеством копий подействовала, да и никто не имел оснований сомневаться в компетентности Погония. А уж о честности этого человека в «конторе» ходили легенды. Огромные, формально неподотчетные суммы денег проходили через его агентуру во время работы в Афганистане. Соблазнам не было счета. И действительно, многие не выдерживали, но только не Карен Федорович. Педантично, до копейки, отчитывался он обо всех потраченных средствах, за что его, вопреки логике, начальство недолюбливало. Видимо оттого, что не к чему было прицепиться, ведь начальству всегда требуется иметь под рукой компроматик, удавку, которую, если что, можно легко затянуть на шее зарвавшегося коллеги.

Погоний сломался, когда до пенсии оставалось совсем немного.

Союз развалили, по КГБ нанесли удар, расшатавший десятитилетиями создававшуюся систему. Престиж службы в органах госбезопасности упал. Зарплата, когда-то приличная, в новых условиях оказалась жалкой… Оставалась Родина, земля, на которой Карен Федорович вырос, могилы родителей. Но сил уже не было. Возвращаясь изо дня в день домой на казенном автобусе, добираясь от него до грязного подъезда по разбитому асфальту и лужам, обрызгиваемый с головы до ног проезжающими машинами всех моделей и марок, Карен Федорович понял, что век его проходит зря.

Собрав последние силы в кулак, он попытался утешить себя, убедить, что жизнь продолжается. Ему это удалось, но только на время. И тут, как нельзя кстати, подвернулся один из агентов с «церковной специализацией», некто Миша. Через него-то и пришла к Погонию информация о поведении Ральфа Мюллера и его странного спутника.

Карен Федорович допустил ошибку, встретившись с Михаилом и сообщив ему лишнего о своих догадках.

Михаил действовал быстро и напористо. Сначала подослал к Погонию «отморозков», отнявших у него документы, а после, когда ознакомился с гипотезами подполковника, решил набиться в союзники к Курту Шерхорну.

Погоний же с тех пор вел себя осторожно и был собою вполне доволен. Сопоставив факты, найденные в архивах, и собственные выводы, он понял, что ему выпал шанс, который ни в коем случае нельзя упустить. И с тех пор он начал жить поисками Копья Судьбы, втайне от всех, включая семью и друзей.

Карен Федорович воспрял духом. И вроде бы все шло прекрасно, но вот только проклятая совесть периодически давала о себе знать, особенно когда он вспоминал, что вынужден врать своему старинному боевому товарищу Александру Валентиновичу Тихонову. В минуты, когда приступы совести разгорались в его душе пожаром, Погоний пытался тушить его алкоголем, но, по правде говоря, пить он никогда толком не умел, так что ни водка, ни коньяк не помогали.

К началу экспедиции в Хизну, предпринятой Ральфом Мюллером и Антоном Ушаковым, подполковник Погоний был убежден, что Карл Целлер должен был доставить в рейх оригинал «настоящего» Копья Судьбы. По его мнению, любые другие артефакты не могли интересовать Гиммлера настолько, что он почти два месяца состоял в активной секретной переписке с руководителем обычной спецгруппы СС, да еще и действовавшей на Восточном фронте, где требовалась не эзотерика, а эшелоны с валенками, танками и соляркой.

Погоний не знал ответа на вопрос, как знаменитая реликвия христианства оказалась на территории СССР. Гипотезы и догадки им в расчет не принимались. Он осмелился предположить, что оригинал Копья Судьбы мог быть доставлен из Нюрнберга гитлеровцами в надежде изменить ход зимней кампании 1941–1942 годов. Но каким образом они предполагали его использовать? Выносить перед наступлением на поле боя? Что-то несерьезное было в таких предположениях.

Впрочем, нужно было действовать step by step — шаг за шагом, как говорят американские коллеги: заполучить священную реликвию, а после уже думать, что делать дальше.

И вот этот день настал. Карену Федоровичу нелегко давалось окончательное решение. Он несколько месяцев обманывал товарища, сильно в себе запутался, переживал и уже давно потерял счет бессонным ночам…

«Что, хочешь нищим помереть? Ну все, хватит раскисать!» — уговаривал свое другое «я» Погоний, укладывая драгоценный артефакт в кейс.

Уже собравшись уходить, Карен Федорович на минуту остановился возле окна, из которого открывался вид на серо-желтую массу, состоящую из вековых типично московских строений, на мусорный бак и забрызганную грязью «Волгу». Вскоре в его жизни этого уже не будет, а будет что-то другое, светлое, пахнущее утренней лужайкой и горным воздухом — не жизнь, а райское времяпрепровождение, наполненное спокойствием и тишиной.

Он понимал умом, что заслужил все это, давно заслужил. И когда на границе с Пакистаном его собирались порезать на кусочки и сварить в кипятке свирепые «духи», и еще раньше, в Анголе, да и в России было несладко — гарантированное медленное умирание от сердечно-сосудистых недугов. Чего только стоила одна аппаратная возня и общение с начальством! А после уже пришли новые времена, крушение планов и надежд, гибель советской империи и замаячившие на горизонте очертания нищей и убогой старости.

Но если разум сдался перед соблазном, сердце все еще крепко держало оборону. Воспитанием Карен Федорович, видно, не вышел, чтобы воровать ценнейшие находки, предварительно выдав их за подделку. Однако решение он принял и, повинуясь привычке, с избранного пути сворачивать намерений не имел.

Сначала нужно было отправиться домой. Потом на такси добраться до Шереметьево и сесть в самолет до Ларнаки. А там уже, используя собственные каналы и связи, довести дело до конца. Небольшие сомнения в подлинности находки у Погония оставались, а потому он позаботился о запасном варианте. С завтрашнего дня Карен Федорович находился во внеочередном отпуске и всегда мог вернуться, не возбуждая ненужных подозрений у коллег. Разумеется, Погоний надеялся, что возвращаться ему не придется.

С тяжелым сердцем покинул он свой кабинет. В коридоре Карен Федорович столкнулся с дежурным, который как раз шел к Погонию сообщить о желании арестованного австрийца Курта Шерхорна срочно с ним поговорить.

— Черт бы его побрал… — начал было Погоний, но тут у него в кармане пиджака зазвонил телефон.

На связи был Александр Валентинович Тихонов.

— Привет, Карен. Есть разговор. Это насчет копья. Чтобы не тянуть кота за одно место, скажу сразу, в чем дело. Короче, у меня есть кое-какая информация о том самом копье, что в лесу отыскалось. Наше копьецо — копия, сомнений нет. И тем не менее «то самое» Копье существует, и поверь, я знаю, что говорю.

— О чем ты, Саня? — Карен Федорович вдруг почувствовал себя так, словно ему на плечи опустили тяжеленную чугунную рельсу.

— Можно я к тебе сейчас приеду? — ответил Александр Валентинович вопросом на вопрос.

— Да вообще-то я собрался уходить… — начал Погоний, но, вспомнив о просьбе Шерхорна, решил не сопротивляться давлению обстоятельств и посмотреть, что будет дальше. — Впрочем, приезжай. Погоди только секунду, ладно?

Погоний повернулся к дежурному:

— Объект у «Франца»?

— Никак нет, товарищ подполковник, в настоящее время подследственный не в Лефортово. Доставлен прямо сюда. Все равно с ним следователь должен был встречаться, ну мы и решили…

— Молодцы, правильное решение, — Карен Федорович похвалил дежурного. — Приведите его ко мне. Раз такое дело — вернусь. — И уже в трубку произнес: — Саш, подъезжай. Тебя ждет сюрприз. Пропуск я закажу.

Курт Шерхорн совсем не походил на узника следственного изолятора. Похоже, он окончательно собрался с силами и что-то для себя решил. Его выдержке можно было позавидовать.

— Итак, вы что-то хотели нам рассказать, верно? — перед тем как задать вопрос, Погоний нарочито долго и внимательно разглядывал Шерхорна.

— Ответьте сначала вы на мой вопрос: любопытно ли вам узнать, что на самом деле было в том ящике?

— Предположим, — кивнул Погоний. — В чем суть вашего вопроса?

— Вы человек образованный, наверняка знающий подробности событий прошлого и особенности характеров исторических личностей, — начал Шерхорн, — но я позволю себе напомнить, что Генрих Гиммлер был большим любителем мистики и тайн. Больше, чем кто-либо в рейхе, он верил в силу величайших артефактов человечества… Разрешите попить воды?

Погоний кивнул и, наполнив стакан, протянул его задержанному. Шерхорн выпил, вздохнул чуть слышно и продолжил:

— Отправляя экспедиции в Россию, Гиммлер не охотился за преходящими ценностями, для этого существовали спецкоманды, он искал святыни…

— Интересно, что он такое искал в нашей глуши, — перебил рассказчика Карен Федорович, — Святой Грааль? Или вот это… Копье Судьбы?

Шерхорн усмехнулся:

— И отчего все так уверены, что он не нашел то, что вы называете Граалем, еще до войны? Впрочем, это к делу не относится. А насчет копья… Этих «копий судьбы» по всему миру разбросано сотни, и мало кто наберется решимости искать то самое, единственное и неповторимое сокровище христианской религии.

— «Копий»? Вы хотите сказать, что гонялись по России за Антоном Ушаковым и Ральфом Мюллером ради реплики Святого Копья?!

— Ни в коем случае. В ящике было еще кое-что. Это самое «кое-что» исчезло. А найденный нашими «искателями сокровищ» наконечник — не более чем кусок металла. Во всяком случае, вы должны об этом знать. Сравните упоминания о Копье Судьбы в различных источниках — детали часто не совпадают. Кроме одной: наконечник широкий и нереально тонкий. Теперь вспомните найденное в лесу. Что? Вижу, вы со мной согласны: даже во времена Христа такую выработку металла нельзя было считать тонкой — толщина «нашего» наконечника даже у острия не меньше сантиметра…

Карену Федоровичу стало неожиданно легко. Будто камень упал с души. Сомнения в подлинности реликвии, усилившиеся после уверенного рассказа Шерхорна, заставляли его повременить с кардинальными переменами в жизни. Но главное, они спасли его от предательства, к которому он был опасно близок и за которое ни за что бы не простил себя впоследствии.

Погоний дивился перемене, произошедшей в его сознании.

«Недаром говорят: бес попутал — я ведь чуть за границу с этим копьем не убежал! Ну и дела!»

В дверь кабинета постучались, и через секунду на пороге вырос Александр Валентинович.

— Здравия желаю, — обратился он к Погонию. — О, у тебя гость? Неожиданная встреча, господин Шерхорн. Гутен таг!

— Гутен таг, — австрийский гражданин вежливо ответил на приветствие.

— Привет, Саша, — поздоровался с товарищем Карен Федорович. — У господина Шерхорна, видимо, есть для нас важная информация.

Шерхорн покосился на Александра Валентиновича.

— Ничего, нормально. Можете говорить при нем, — успокоил Погоний. — Итак, вы утверждаете, что охотились отнюдь не за Копьем Судьбы.

— А зачем мне искать в России то, что исчезло из нюрнбергской церкви в 1945 году после прихода туда ваших союзников по антигитлеровской коалиции?

Еще несколько лет назад я бы испугался даже мысли о том, что буду делиться своими тайнами с русской разведкой. Но время идет. Я стар. И мне хочется пожить… Вы знаете, я всю жизнь задавался вопросом, отчего мне выпало быть в составе несчастной команды СС, заброшенной в глубь России, обреченной на смерть, и все это только для того, чтобы служить отвлекающей целью для НКВД? Ответа на этот вопрос я так и не нашел.

— Объяснитесь, Шерхорн, — потребовал Карен Федорович.

— Вы можете мне верить, а можете не верить, но в ящике не было ничего, кроме копии наконечника Лонгина и… огромного количества золота и драгоценных камней.

— Что вы говорите? — недоверчиво проговорил Александр Валентинович, доставая из пачки очередную сигаретку.

— Вы, молодой человек, очень много курите. Смотрите, не доживете до моих лет. Впрочем, я иногда жалею, что не умер в расцвете сил.

— Ваши вздохи напрямую не относятся к делу, Шерхорн, — строго произнес Погоний. — Прошу продолжать, и говорите по существу. Наше время ограничено.

— Будь по-вашему, — бесстрастно согласился Шерхорн. — Итак, господа, я считаю, что существовала еще одна группа, которая не получала никаких приказов от Гиммлера и вообще не светилась. Она-то, скорее всего, и достигла своей цели.

— «Группа Целлера» номер два? Хм… — Карен Федорович в сомнении покачал головой.

— Браво, господин подполковник! Отличная работа. Да, я состоял в группе Целлера в качестве эксперта. Знаете ли, всегда увлекался христианскими святынями… Мы никого не предупреждали о маршруте следования и никому не раскрывали истинную задачу. И вот наша экспедиция как бы пропадает. Более того, нас вполне серьезно преследуют как дезертиров. Наконец, мы перехватываем спецгруз в районе Малоярославца. Ну, а дальше фронтовая ситуация бросает нас на юго-запад, сначала в Рославль, а после уже на военный аэродром Шайковка, где мы (чуть ли не открытым каналом!) получаем приказ во что бы то ни стало доставить груз на указанный аэродром, но с посадкой на маленьком летном поле в Барятино. Надо было забрать там еще кое-что… Что было дальше — долго рассказывать. Обстоятельства вынудили нас, следуя инструкциям, спрятать ящик в первой попавшейся роще.

— Но какую роль во всем этом деле играл ефрейтор Мюллер? — воскликнул Александр Валентинович.

— Никакой особенной роли он не играл, — с безразличием в голосе проговорил Шерхорн. — Ему приказали помочь спрятать груз, потому что нас тогда осталось слишком мало для такой работы… А потом… потом новый командир отряда принял решение ликвидировать свидетелей, в том числе Ральфа Мюллера из Ландсхута.

— Что за новый командир?

— Просто я уже не помню, как его звали. Это ведь не важно, правда? Мы летели в Барятино, самолет потерпел катастрофу. Целлер погиб. Командиром стал старший офицер, который после тоже был убит.

— Понятно. Получается, свидетель ефрейтор Мюллер — единственный человек, кроме вас, разумеется, который мог впоследствии выбрать подходящий момент, чтобы вернуться и забрать сокровища. Так?

— Ни в коем случае. Все, что он успел сделать, так это перепрятать ящик, о чем свидетельствует схема, оставленная им у своей подружки в Воронеже. Но вот что случилось дальше с содержимым ящика, ума не приложу. Единственное, что приходит в голову, — божий промысел. Мне больше нечего сказать.

В кабинете воцарилась тишина. Было слышно, как подполковник Погоний поигрывает в кармане пиджака мелочью.

— После неудавшейся операции меня вызвали в штабквартиру института, — продолжал Шерхорн. — Я не мог, да и права не имел найти предлог остаться или вернуться в ту местность через какое-то время. К тому же к 1943 году эта территория уже была занята Красной армией. После войны я вынужден был забыть про свою тайну. Вспомнил я о ней, когда появилась возможность свободно ездить по вашей стране. Поначалу попытался найти ящик в том месте, где мы его оставили много лет назад. Все тщетно. Недавно выяснилось, что этот ефрейтор остался жив, и я подумал, что он вполне мог добраться до клада и перепрятать его. Ценностями ящик был набит до отказа, для отвода глаз солдат СС.

— Получается, вы всю жизнь посвятили поискам тривиального клада? — спросил Погоний.

— Лично мне эта версия больше всего по душе, — заметил Александр Валентинович. — Она многое объясняет и не уводит нас в сторону мистики и тайн.

— Я польщен, что вы склонны мне верить, — Шерхорн даже совершил некое подобие поклона в сторону отставного полковника. — Но мне самому все-таки было бы интересно, есть ли у вас информация о других группах СС и «Аненербе» и о дальнейшей судьбе подлинного Копья. Раз уж вы знаете имя первого командира моей группы… Впрочем, я не имею права задавать вопросы в этом здании.

— Вы опять возвращаетесь к этому самому копью? — удивился Карен Федорович.

— Я считаю, что, как бы лучше выразиться… Можно, наверное, сказать, что «одно из считающихся настоящим» Копий Судьбы некоторое время хранилось на территории России. Гиммлер принял решение забрать его у вас, что называется, «на всякий случай». Для этого в СССР были направлены две спецгруппы. Одна погибла, ну, за исключением «везунчика» Курта Шерхорна, а другая достигла цели.

— Господин Шерхорн, — возразил Погоний, — доподлинно известно, что до 1945 года Святое Копье, оно же «Копье Судьбы», хранилось в Нюрнберге, в церкви Святой Екатерины. Его вывезли из Вены по приказу Гитлера после аншлюса.

— Господа, — Шерхорн развел руками, — я не собираюсь ничего утверждать. Это всего лишь версия, и я готов ею с вами поделиться.

— Отчего такая откровенность? — поинтересовался Александр Валентинович.

Шерхорн выпил воды. Погоний смотрел на допрашиваемого… нет, не с жалостью — не пристало сотруднику ФСБ жалеть бывшего эсэсовца, пускай и гражданского, в преступлениях не замеченного. Скорее всего, это было нечто другое. Повернутые внутрь ступни, слегка трясущаяся, видимо от волнения, голова, ладони, сжимающие края табурета, — все это лишь убеждало в бесполезности дальнейшего общения с жалким стариком. Возникло желание как можно скорее избавиться от странного подопечного.

Помолчав немного, Шерхорн вновь заговорил:

— Откровенность? Это все я делаю в надежде, что, выслушав мою историю, вы поймете, что я вам больше не нужен… Какая вам от меня польза? Я старый человек и совсем не хочу закончить жизнь на нарах. Как у вас на профессиональном жаргоне называется Лефортовская тюрьма?

— «У Франца», — машинально ответил Карен Федорович. Александр Валентинович усмехнулся.

— Вы понимаете меня? — Шерхорн поочередно заглядывал в глаза своим собеседникам. — Что было, то прошло. Груз пропал, цель жизни потеряна. Дайте спокойно умереть дома, а не… «у Франца». Пусть не в богатстве, но дома. Прошу вас. Да и вам, насколько я понимаю, проще меня отпустить, чем объяснять всему вашему миру, что произошло.

Погоний обменялся взглядом с Александром Валентиновичем.

Тот пожал плечами. Погоний кивнул и снял трубку телефона:

— Олег, уведите задержанного, — приказал он. — Пускай подождет где-нибудь недалеко. Глаз с него не спускайте.

— Скажите, — спросил Александр Валентинович у Шерхорна, когда дежурный офицер уже вошел в кабинет, — в Мюнхене, в аэропорту, Антона Ушакова арестовывала полиция. Не ваших рук дело?

— Это часть плана, который в итоге не увенчался успехом. Тем не менее готов просить у него прощения за доставленные неудобства. Сейчас любой может сыграть с пассажиром злую шутку — все боятся террористов. Анонимный звонок — и вы опоздали на самолет.

— Ну, и что делать с этим фруктом? — спросил Погоний, лишь только закрылась дверь.

— Лучший вариант, конечно, расстрелять, чтобы место не занимал в изоляторе, — ответил Александр Валентинович.

— Дурацкая шутка, Саш, а мне сейчас не до шуток.

— Раз тебе не до шуток, пошли поедим пирожков. И я тебе кое-что расскажу.

— Ладно, пойдем.

Старые друзья вошли в живой памятник советскому общепиту — знаменитую на всю страну «Пирожковую» на Рождественке. Все здесь напоминало «великое и славное прошлое» — и алюминиевые многолитровые чаны с «кофе» и куриным бульоном, и пирожки с любимыми с детства начинками, и работницы «пункта питания». Даже цены вызывали удивление всякий раз, когда оказывалось, что даже спустя полтора десятка лет с начала перестройки полноценный обед стоил как две поездки в метро… Даже думские и кремлевские буфеты не могли похвастаться такой дешевизной, а уж о низких ценах в этих учреждениях во все времена ходили легенды.

— Удивительно, Саш, — говорил, морщась, Погоний. — Как мы это вообще могли пить каждый день? Это же не кофе, а хрень какая-то…

— А чего же ты его пьешь? — спросил Александр Валентинович, разламывая пополам пирожок, чтобы удостовериться, что внутри нет капусты. Капусту он с детства терпеть не мог. — Елки-палки, с капустой. Будешь?

— Пью, потому что нравится, — признался Карен Федорович. — Молодость вспоминаю. Этот чудовищный кофе-не кофе — вкус моей безвозвратно ушедшей молодости.

— Образно говоришь, Карен, образно.

Александр Валентинович огляделся по сторонам и с несвойственным его характеру видом школьника, принявшего твердое решение нашкодить, достал из кармана фляжку и незаметно для окружающих быстро разлил содержимое по двум пустым граненым стаканам.

— Ты что, Сашка, с ума сошел, увидят! — Карен Федорович бросил взгляд на прилавок, у которого выстроилась небольшая очередь. — Тут же нельзя со своим приходить!

— Мне прямо смешно на вас глядеть, Карен Федорович, — веселился Александр Валентинович. — Вы же подполковник ФСБ. Причем действующий подполковник, при исполнении. Да кто вам, тем более в наше золотое время, хоть слово скажет?

— Хорош издеваться-то, а? Ты что, думаешь, я тут «ксивой» начну размахивать и кричать: «Спокойно, товарищи, я сотрудник ФСБ и мне по служебной необходимости предписано распивать водку исподтишка!»

Александр Валентинович рассмеялся и поднял свой стакан.

Погоний сдался, и они выпили.

— Слушай, Саш, с этим Шерхорном… — начал было Погоний.

— Карен, ты сам знаешь, что с ним делать. Тебе оно надо?

Погоний покачал головой.

— Ну и все. Пусть катится к себе… Так вот, пока мы соображаем, рассказываю про Копье Судьбы.

— Место мы для этого выбрали, конечно…

— А что? Мы же не в Вашингтоне, ты не из ФБР. Это Россия. В наше время агентам встречи назначали в пельменных и на спектаклях в Театре юного зрителя. И ничего, страна жила, пока не приняли решение сдать ее врагу.

— Началось…

— Все, извини, давай про реликвии. За последние дни я изучил три тонны архивных материалов, прочитал с десяток книг, пообщался с одним археологом из Армении, в общем, время провел с пользой.

— Из Армении? — удивился Погоний.

— Да-да, про это после! Гляди, что получается. Настоящее Копье Судьбы, то самое, которым по легенде центурион Лонгин заколол распятого Христа, никогда не принадлежало Гитлеру, а сотни лет хранилось на Кавказе, который впоследствии стал частью СССР. Рейхсфюрер знал, чего стоит это копье на самом деле, и все же, несмотря на это, сделал десяток копий с венского копья и почитал их как истинные святыни…

— Минуточку, а что же тогда нашел фюрер? — спросил Карен Федорович.

— Я считаю, это было копье Святого Маврикия… — в свойственной ему непринужденной манере уверенного в своей правоте человека ответил Александр Валентинович. — Ведь, если по порядку, то дело было так: Христа распяли солдаты Рима под предводительством Лонгина, командира, отличавшегося высоким ростом, — отсюда и имя… Даже английское «long» переводится на русский как…

— «Длинный», я знаю! Что дальше-то?

— Пронзив Спасителя копьем, а после став свидетелем редкого явления — полного солнечного затмения, Лонгин уверился в том, что на Голгофе был истинный сын Божий, и стал проповедовать христианство. Копье же, равно как и части креста и гвозди, стало христианской реликвией.

Но пришло время, и Рим пал. О копье несколько столетий не было никакой информации. То ли оно исчезло в веках, то ли его хранили в одном из христианских монастырей, но упоминается оно вновь уже в Х веке, при германском императоре Оттоне Великом. Оттон Великий брал копье в военные походы и побеждал врагов. Однако реликвия эта была известна как копье Святого Маврикия, христианского мученика, который по преданию перед гибелью метнул свое копье. Оно, описав в воздухе траекторию, похожую на крест, поразило командира «спецгруппы», пришедшей арестовать Маврикия за христианские проповеди. Но со временем это копье стали называть Копьем Лонгина, Копьем Судьбы, Святым Копьем, но уже не Копьем Святого Маврикия… Эта путаница продолжается по сей день, и неизвестно, где же на самом деле находится подлинное оружие знаменитого римского солдата.

— А какие существуют версии? — спросил Погоний, жуя пирожок.

— Версий много. Гиммлер сделал много качественных копий реликвии. И Шерхорн нам про это говорил. Возможно, в Нюрнберге хранился оригинал. Но нельзя точно сказать, оригинал какого копья: Святого Маврикия или Копья Лонгина? Однако существует простая логика. Лонгин никому свое копье не передавал до самой смерти. Да и зачем?

— Ты так говоришь, будто все время скитался с этим самым Лонгином…

— Погоди ты. По крайней мере, данных таких нет, чтобы он его кому-то отдал, или передал, или его у него украли. Лонгин проповедовал на Кавказе, где и умер! Наверняка он не расставался с главной реликвией своей жизни до последнего вздоха. И вот 17 июня 1805 года русский генерал от инфантерии князь Цицианов пишет императору, что в Эчимадзинском монастыре, в Армении, обнаружено «Святое Копье»!

— А… теперь понятно, зачем тебе армянский археолог.

— Вот именно что армянский.

— И какова дальнейшая судьба Копья согласно этой версии?

— Это как раз самое интересное, — продолжал Александр Валентинович. — Когда в начале осени 1941 года ситуация на фронте стала почти неуправляемой, товарищ Сталин так перепугался, что начал прибегать к самым экзотическим способам изменить ее в пользу Красной армии…

Якобы он прослышал о копье и приказал доставить его из Армении в Москву. Гиммлер узнал об этом приказе и выслал несколько групп на перехват. Не знаю, верил ли Гиммлер в то, что именно это копье было тем самым, «настоящим», но решил не рисковать и заполучить реликвию. Ведь по преданиям и легендам оба копья обладали чудодейственной силой. Копье Маврикия помогало побеждать в битвах, а Копье Лонгина давало великую силу его обладателю, предоставляло возможность безоговорочно творить добро или сеять зло.

Александр Валентинович говорил громко, а последнюю фразу произнес с особым жаром и напором, продекламировал, словно диктор Всесоюзного радио. Тут только стало понятно, что в помещении пирожковой очень тихо. Один из трех изрядно потрепанных мужчин интеллигентного вида с печальными лицами, оккупировавших соседний столик, икнул и, указав пальцем на стакан с «кофе», с уважением прокомментировал:

— Ну вы даете, товарищ. С чего это у вас такие приятные перегрузки? Поделились бы опытом, а то меня эта бормотуха уже не берет.

Не обратив внимания на соседа по пирожковой и на эффект, который произвел его страстный монолог, Александр Валентинович продолжил, слегка понизив голос:

— В разговоре с нами — и тогда в Хизне, и сегодня у тебя в конторе — Шерхорн не выдал своего интереса к найденному в лесу наконечнику копья. И здесь он, думаю, не кривит душой. Как специалист «Аненербе» он должен был знать, как выглядит подлинное Копье Судьбы, поэтому и предположил, что была другая группа.

— Похоже на правду, — задумчиво проговорил Карен Федорович. — Есть информация о нескольких группах СС, работавших в том районе. Но у меня пока мало данных. Надо бы выяснить, нет ли в архивах чего-нибудь о задержании Смершем каких-либо необычных фашистов с подозрительными грузами. Я все время шел по следу Целлера, а про остальных как-то думать было недосуг.

Карен Федорович замолчал. То ли водка его расслабила, то ли разговор с боевым товарищем в советской пирожковой, пробудившей воспоминания и даже некоторое подобное ощущение юности, растеребил душу, но ему вдруг захотелось во всем признаться. И в том, что чуть было не украл вещдок, и главное, в том, что еще пару часов назад готов был предать родину и друга.

«Эх, родина, — вдруг неожиданно для себя самого пропел про себя Карен Федорович отрывок песни чуждой ему знаменитой рок-группы, — Пусть кричат: “Уродина!”… Да, уродина. Правильно. “Но она нам нравится…” Ну что за текст, а? Но ведь в точку. Отчего так?»

— Сань, а как зовут этого, в очках, с бородой? Ну, который поет про родину? Там слова такие еще: «…пусть кричат «уродина», а она нам нравится…»

— «…хоть и не красавица». Шевчук, группа «ДДТ». Чего это ты вдруг?

— Да так… вот стоим тут: еда поганая, кофе ненастоящий, водку пьем из-под полы. А нам нравится!

Глава двадцать девятая

Шерхорна без особого шума выслали из страны, поставив в паспорте специальную отметку, не дававшую права на возвращение в Россию до конца его дней. Михаила посадили в изолятор — парня ждали серьезные неприятности. Впрочем, оказаться в тюрьме было далеко не худшим итогом его приключений, ведь в лесу старенький эсэсовец Шерхорн вполне мог и перестараться.

Ральф и Антон вернулись в Москву. Перед отъездом из Хизны Мюллер был чрезвычайно удивлен той стремительностью, с которой любая, даже самая секретная информация распространяется среди деревенских жителей.

— Что вы там за ящик фашистский откопали? — примерно таким вопросом встретил их дядя Ваня, сидящий на ступеньках дома Антона.

Они кое-как отшутились, быстро собрались и уехали. Антон, как водится, обещал скоро вернуться.

Через два дня он проводил Мюллера в Шереметьево-2. Из-за пробки у поворота на Международное шоссе Антон и Ральф чуть было не опоздали на рейс, поэтому расставание происходило в суете, скомканно.

С одной стороны, не хотелось разлучаться — привыкли друг к другу; им казалось, что они уже многое вместе пережили. Но одновременно оба чувствовали некую опустошенность и усталость от того, что им так и не удалось до конца выполнить свою миссию. Ведь они ничего толком не выяснили, не разузнали, где же на самом деле нашел свой последний приют Ральф Мюллер-старший. Каждому хотелось побыть наедине со своими мыслями.

Карен Федорович пообещал Ральфу сделать дополнительный запрос о судьбе его дяди, но не обнадеживал. Тему же с возможным захоронением военнопленных на территории Донского монастыря обходил молчанием.

Александр Валентинович ко всему кроме бани старался относиться с осторожностью, поэтому на просьбы Антона посодействовать в поисках заметил:

— Знаешь, Антон, вы и так здорово засветились у нас. Готов биться об заклад, на вас уже заведены толстые синие папки. Если контора так болезненно воспринимает все догадки о братской могиле на территории монастыря, значит, на то есть причины. Смотри, докопаетесь не до дяди, а до какой-нибудь гостайны — не выпустят больше за кордон, и не видать тебе твоей Риты.

— Александр Валентинович, а про Риту вам кто рассказал? — спросил ошеломленный Антон.

— Про Риту? Хм… Так ведь ты сам и рассказал, когда вместе с твоим немцем звонил мне ночью пьяный из Воронежа. Ты был готов на ней жениться. Только не хотел переезжать в Германию «на ПМЖ», предпочитал привезти ее в Воронеж.

Помолчав немного, Александр Валентинович вдруг добавил:

— А вообще, сейчас другие времена. Девушка она хорошая… ну, как ты говоришь. Так что — не упусти.

…Антон ехал по Ленинградке медленно, в тишине, наедине со своими мыслями. Полчаса назад он проводил «своего немца». Но напряжение последних дней его не покидало. Несмотря на то что они с Ральфом как минимум один раз были на волосок от гибели и счастливо ее избежали, пресловутая гора не желала падать с его плеч. От всего произошедшего с ними будто осталась недоговоренность.

«Машину помыть, что ли?» — подумал Антон о земном.

На первой попавшейся мойке он наблюдал, как два кавказца в резиновых сапогах и красных комбинезонах ловко орудовали потерявшими цвет тряпками. Уважив «мерс», один из них, видимо старший, то и дело указывал другому на недостатки: «Зеркало протри! Быстро давай, че ты?» Антон отыскал в мобильнике номер Риты. Позвонил. Она не ответила.

У поворота к дому Антон передумал — проехал мимо. Решил прокатиться в центр, зайти куда-нибудь. В конце концов, он сегодня свободен от каких-либо обязательств.