Немец Костин Юрий

Глава тридцатая

Шерхорн ехал в Чехию, в Град Либа. Это была его последняя надежда докопаться до истины. Он знал, что существовала еще одна группа, которая должна была отвлечь внимание русских контрразведчиков от истинного объекта интересов рейхсфюрера Гиммлера.

Если бы господа Тихонов и Погоний нуждались в квалифицированной защите своей версии, согласно которой найденный у Хизны предмет ничего общего не имеет с Копьем Судьбы, лучшей кандидатуры, чем Курт Шерхорн, они бы в целом мире не нашли. Предполагать, что реликвия в силу фантастических обстоятельств во время войны попала в русский лес и теперь находится в руках ФСБ, мог кто угодно, только не Шерхорн. Он лично упаковывал злосчастный ящик, и среди предметов, в него уложенных, находилась искусственно состаренная реплика Копья.

К тому же при ее изготовлении были нарочно допущены отступления от особенностей формы оригинала — она выглядела заметно толще хранившегося в Нюрнберге подлинника. Да и все специалисты в мире, знакомые с описаниями Копья Судьбы, отмечали одну из главных деталей любых описаний святыни — наконечник легендарного копья был очень тонким.

Уже много лет рассуждая о случившемся в России, он успокаивал свою совесть тем, что в деле отправки той или иной команды на спецзадание всегда присутствовал элемент лотереи. Группе, выполнявшей настоящее задание Гиммлера, вполне мог и не выпасть счастливый билет. Но так уж получилось, что достался он ей, а не другим.

Ведь именно на группу Целлера, к которой был прикомандирован Шерхорн, Гиммлер возлагал все свои надежды. Найденный русскими макет Копья Лонгина дал Шерхорну шанс выйти сухим из воды, разыграв перед ними старческую немощь. Выглядело натурально — годы помогли.

Но то, что в ящике больше не оказалось ничего, кроме этого макета, Шерхорна озадачило и расстроило. О содержимом клада он знал лучше всех. Получалось, кто-то действительно опустошил его раньше.

Русские также много знали. Помимо схемы, которую несчастный ефрейтор Мюллер оставил в Воронеже, их спецслужбы, очевидно, откопали переписку Гиммлера, где упоминалось об их экспедиции. Да и сам Шерхорн, видимо, наговорил лишнего. Впрочем, повинуясь старинной привычке не раскрывать все козыри, он счел нужным кое-какую информацию скрыть.

Шерхорн не стал подробно описывать содержимое ящика, «забыл» упомянуть, что в декабре 1941 года после Барятино ему с напарником надлежало ехать в Чехию, в замок Либенштайн, где и требовалось оставить груз в специальном хранилище под присмотром СС.

Сопровождавших Шерхорна и его коллегу по «Аненербе» солдат и офицеров, вопреки обещаниям предоставить им отпуск в тылу, в лучшем случае ждала передовая. Так что и сам командир группы Целлер, подобно членам других групп СС, которые могли существовать и отвлекали внимание русской разведки и даже абвера, служил жалкой приманкой, жертвенной пешкой в запутанной шахматной партии.

У Шерхорна не было родных и друзей. Последние годы он жил одной лишь мечтой о священном кладе, спрятанном где-то в России. Ни на что не надеясь, можно сказать, от нечего делать, он отправился в Либенштайн. «Это путешествие меня немного успокоит, — рассуждал Шерхорн. — Поговорю со старожилами, по замку погуляю…»

Конечно, имелся один шанс из тысячи или даже из миллиона, что часть груза непостижимым образом все же достигла пункта назначения. Может, с помощью ефрейтора Мюллера или благодаря кому-то из членов группы, чудом уцелевших после бомбежки. И не вел ли кто-то из их собственной команды двойную игру? Например, Заукер… его останки так быстро погребли после того авианалета… А кто знает, быть может, это были и не его останки? Не имеет значения. Шерхорн просто ехал в Чехию, повинуясь привычке надеяться на лучший исход, пока сохранялся хотя бы малейший шанс.

Ему повезло. Хозяева старинного замка Либенштайн, который чехи называли Град Либа, как раз решили избавиться от столь громоздкого и требующего постоянного внимания наследства. Покупатели из Германии, Англии и даже России присматривались к этой собственности и регулярно присылали на экскурсии своих агентов. Роль экскурсовода выполняла уже немолодая, но очень бойкая дама, которая знала историю замка до мельчайших деталей.

Шерхорн выдал себя за потенциального покупателя. Он внимательно слушал рассказ хранительницы. Дама не очень-то верила в серьезность намерений пожилого немца, но благодаря природной доброте и словоохотливости работу экскурсовода и промоутера замка выполняла добросовестно.

Откуда было ей знать, что Шерхорн знал про Град Либа больше всех пенсионеров на планете. Да, ему была известна одна из главных тайн этого места, о которой когда-то можно было прочесть лишь в специальном разделе архива института «Аненербе». Допуск туда не оформлялся без визы Зиверса, а после — уже только самого Гиммлера.

Еще поднимаясь по старинной лестнице к воротам замка, Курт Шерхорн не мог не почувствовать легкого трепета от осознания, что здешние подземелья все еще могут хранить секреты и сокровища повергнутой империи нацистов.

Град Либа, построенный то ли в X, то ли в XII веке, оказывал довольно успешное сопротивление времени — главному противнику всех на свете крепостей. Увенчанная медным куполом центральная башня — самое древнее сооружение замка — сохранилась в первозданном виде, так что вкупе с толстыми стенами и узенькими окнами этот памятник воинственной архитектуры европейского Средневековья продолжал внушать уважение. Построенный на холме, возвышающийся над живописными окрестностями, Град Либа напоминал путешественникам и местным жителям о былом величии и мощи феодальных городов-государств.

— И давно вы здесь проживаете? — спросил Шерхорн даму, когда она решила перевести дух и сделала паузу в своем историческом повествовании.

Даму звали пани Матейкова. Как и большинство жителей приграничного района, она прекрасно говорила на немецком языке. Они стояли под сводами хорошо сохранившейся средневековой галереи.

— С прошлого века, господин…

— Шерхорн, имею честь.

— Простите, у меня на имена плохая память. Ведь правда — с прошлого века, — смеясь ответила госпожа, — а если быть точной, то с 1945 года.

— Как интересно, — улыбнулся Шерхорн. — Мне казалось, что в 1945 году вас еще не должно было быть на свете.

— Бросьте, это уж совсем неприкрытая лесть. Хотя, должна по секрету признаться вам, что по местным холмам я все еще легко бегаю. Здешний воздух просто чудесный.

— Воздух здесь восхитительный. А что это за галерея?

— Это просто один из переходов в многочисленные залы. Как сами видите, внутреннее убранство, к большому сожалению, не сохранилось. Есть кое-какие фрески.

— Вы знаете, фрау Матейкова, — заметил Шерхорн, вглядываясь в угол галереи, откуда, судя по всему, был вход в подземелье замка, — посещая средневековые постройки, не перестаю удивляться их долговечности.

— Что же вы хотите, вы поглядите на эти своды… — ответила пани Матейкова. — А подвалы! Подвалы, фундамент — все это простоит еще лет семьсот.

— Замок, наверное, пострадал во время войны?

— Вовсе нет. Один шальной снаряд угодил в хозяйственную постройку.

— Странно…

— Ничего странного, господин Шерхорн. Вы не думайте, я не пытаюсь набить цену этому граду. Мое кредо — правда. Да и поздно уж врать, скоро пора собираться на встречу с Господом… Просто немецкие солдаты, что жили в замке, ушли отсюда еще до того, как появилась Красная армия. Да я сама помню, как они грузились на машины и подводы. Еще лошадей не хватало, и они были очень недовольны, что в деревнях от них лошадей прятали.

— Что же, замок не защищали?

— Нет. Я всего-то слышала два выстрела, да и то, говорят, это кто-то из русских свинью застрелил. Его, бедного, потом отдали под трибунал за мародерство, а может, и расстреляли. Мы жалели их тогда, ждали как освободителей. Вы понимаете?

— Что? А… да, конечно, понимаю. А можно подвалы посмотреть?

— Ну, обычно мало кто ими интересуется. Может быть, лучше на башню поднимемся? Вы знаете, оттуда открывается потрясающий, сказочный вид на городок, на дорогу!

Шерхорн спорить не стал, решив, что до подвалов доберется позже.

Через час, когда пани Матейкова проводила его вниз, туда, где каменных сводов касались руки древних мастеров, Курт Шерхорн понял, что своей цели ему не добиться. Разве что поселиться здесь, нанять бригаду каменотесов и начисто разобрать стены подвала… Но для этого пришлось бы действительно купить замок либо заставить работодателей доброй фрау-хранительницы поверить в рассказы о несметных сокровищах и реликвиях, вывезенных с оккупированных территорий спецкомандами СС.

Скорее всего, содержимое секретного хранилища ведомства рейхсфюрера было успешно вывезено из замка.

Шерхорн спускался с холма к дороге. Неожиданно повалил густой снег. Первый в этом году… Кружевной тюль на глазах покрывал красные крыши строений Града Либа и купол его знаменитой башни.

Снег ложился на седую голову Шерхорна и не таял. Щекам было холодно. Шерхорн понял, что плачет, и ему вдруг стало очень одиноко и немного страшно.

«Зима моей жизни, — вопреки его воле пронеслось у него в голове. — Не исключено, что это ее последний месяц».

Подойдя к машине, он еще раз обернулся, взглянул на замок и, помахав ему рукой, открыл водительскую дверь. На секунду задержался. И тут же ощутил неожиданный прилив сил, словно и не было всех этих лет, а снег вдруг напомнил ту ночь в лесу у русской деревни и наивные заклинания вокруг злополучного ящика.

— А может быть, это еще не конец, — вслух произнес Курт Шерхорн. — Зря только убили тех парней, мальчишку солдата и того гауптмана. Он так и не добежал до леса, несчастный. Вот потому и не везет мне.

…Автомобиль Шерхорна уже успел скрыться за поворотом дороги, когда к небольшой беседке у подножия холма подкатило элегантное «глазастое» чудо красного цвета. Из него выпорхнула девушка, одетая в короткую куртку с меховым капюшоном, и поспешила в сторону замка.

Этот визит, похоже, не был для пани Матейковой неожиданным.

— Добрый день, — приветствовала хозяйку гостья, откидывая капюшон. — Вам звонили насчет меня… Вот мои документы.

— Да, конечно, проходите, — пани Матейкова указала на ворота и первая вошла в замок.

— Сюда должен был прибыть интересующий меня человек… — Рита вопросительно взглянула на хозяйку.

— Только что уехал. Если, конечно, это тот самый, в чем я сомневаюсь.

— Отчего?

— Не похоже, чтобы почтенный господин в таком возрасте все еще мог интересовать полицию.

— Чем он объяснил свой интерес к замку?

— Желанием его купить. Я не поверила. Скорее всего, у него что-то с этим местом связано. Очень интересовался подвалами.

— Подвалами?

— Именно. Смешно сказать, но в определенный момент мне показалось, что он готов начать раскопки.

— А что особенного в этих подвалах?

— Ровным счетом ничего. Все, что тут хранилось, в конце войны вывезли солдаты СС. Ящиков было не меньше сотни, я думаю.

— Что за ящики, не знаете?

— Извините, не знаю. Но, как говорят, сюда очень много всего привозили. Из Польши, из России. Наверное, ценности какие-нибудь.

— Не иначе, ценности. Скажите, а было что-нибудь странное в поведении этого почтенного господина?

— Ничего примечательного. Обычный пенсионер, только вот совсем грустный, потерянный какой-то.

— Так когда, вы говорите, он уехал?

— И пяти минут не прошло. Он припарковал машину там, с правой стороны дороги, а после, по-моему, поехал в сторону Карловых Вар…

Снегопад почти прекратился к тому времени, как Рита вышла из замка. Снег таял на глазах, из-за чего окружающий пейзаж преображался, словно на замедленной видеосъемке.

Глава тридцать первая

В «Штрандотеле Марчетти» не оказалось ни одного свободного номера. Антон снял комнату в гостинице с милым названием «Die Forelle». Изображение веселой рыбки тут встречалось на каждом шагу, и даже к ключу от номера, который наш герой получил на ресепшен, была прикреплена двухсотграммовая бронзовая форель.

Эту гостиницу построили на берегу озера Мильштатт во второй половине XIX века представители местной семьи Анивантер. Здесь имелся свой причал, открытый бассейн и ресторанная терраса, с которой постояльцы подкармливали белых лебедей. В связи с наступлением холодов в «Форели» готовились к закрытию сезона, так что Антон застал последние деньки ее работы в этом году.

Любой советский по рождению человек испытывает диковинное ощущение в первые минуты пребывания в гостинице на чужой стороне. Опьянение волей и иллюзия освобождения от всех на свете проблем неизменно охватывают постояльца, даже если окна его комнаты выходят на автостоянку. Когда Антон оказался на балконе своего номера, у него дыхание перехватило: синяя гладь озерной воды, уходящая к другому берегу, хоровод необычных красок здешней осени и чистейший воздух восторгом рвали душу на части. Противоположный берег облюбовали симпатичные домики с причалами для катеров. Наверняка в каждом из них имелись уютные гостиные с каминами, перед которыми так прекрасно сидеть холодными вечерами, попивать крепкие альпийские настойки, вспоминать хорошее и мечтать.

В который раз Антон ощутил острое желание не возвращаться из-за кордона. И тут же, в который раз, понял, что это невозможно.

Внутренний голос вторил ему, произнеся это неумолимое слово «невозможно», а вслух очарованный райскими видами гражданин России почему-то произнес:

— Вот же засада!

…И набрал номер Игорька.

— Привет, дорогой, — в трубке прозвучал далекий и родной голос воронежского дружка.

— Здорово, братец. Ну вот, я в Австрии, стою на балконе, любуюсь горами и озером. Тут еще лебеди есть. Как ты там?

— Все в норме. Громилу того, что нас с тобой хотел уконтрапупить, посадят. Говорят, на нем штук десять разных дел.

— Значит, не зря мы все затеяли — хотя бы бандита помогли взять. Ты к тете Кате, в смысле к Екатерине Михайловне, не заходил? Проведай при случае.

— Есть.

— Слушай, я тебе перезвоню еще сегодня или завтра. Хочу набрать дяде Саше.

— Привет ему. Давай, до связи, не шали там.

— До связи. Шалить не буду.

Антон улыбнулся, поискал в телефонной книжке номер дяди Саши, позвонил ему.

— Александр Валентинович, здравия желаю!

— Привет, привет, — отозвался тот. — Ну, как там заграница поживает? Загнивает?

— Разумеется. Настолько, что нет сил отсюда уехать.

— Эй, ты это брось! Остаться решишь — найдем и вернем силой, — с напускной строгостью проговорил Александр Валентинович.

— Знаю, наблюдал ваши возможности. А в действительности, дядь Саш, я же все понимаю. Пусть сейчас это австрийские Альпы, а завтра будет Мюнхен или сад Тюильри в Париже — все это прекрасно, но это другой мир, в котором все не так, как у нас, то есть все, как у людей. Живет он по законам и правилам, к которым мы можем приспособиться, но никогда не сумеем принять… В этом беда наша, наказание. Наша земля держит и не отпускает.

— К чему такие красивые речи? Ты ведь не интервью даешь. И с чего такая меланхолия вдруг?

— Пейзаж навеял.

— Значит, скоро пройдет. И запомни: «Не бегству вверяй свое спасение, но перемене нравов».

— Кто это сказал?

— Иоанн Златоуст. Задолго до нашего с тобой рождения, а также основания Москвы, Воронежа и твоего любимого Мюнхена. Ладно, бывай здоров, если что — звони. Тебе, кстати, от Карена привет.

— Ему тоже передайте. Увидимся!

…Вдоволь насладившись видами озера и Альп, Антон спустился в лобби отеля. Отсюда был прямой выход к Мильштаттерзее. Дорожка, что вилась по еще зеленой лужайке, привела его к озеру. Солнце садилось, был полный штиль. Невзирая на прохладу, Антон, умиротворенный, почти счастливый, целый час простоял на берегу.

Сегодня вечером он увидится с Ритой. Вот бы еще встретиться с Ральфом… Странное дело, но в свои сорок лет он приобрел друга, настоящего, надежного, интересного. В какой-то момент Ральф перестал быть для Антона «немцем Ральфом», а стал ему просто другом.

Да… сегодня свидание с Ритой. Антон уже не раз представлял себе их встречу, и счастье теплом накрывало душу. Сердце трепетало, как у восемнадцатилетнего. Любовь возвращала Антона к настоящей жизни, которую он чуть было не растерял в нескончаемой рутине. Он верил, чувствовал, что Рита — это навсегда. И впервые в жизни слово «навсегда» не пугало, не настораживало и не вызывало сомнений. Он знал теперь, что у него есть шанс изменить свою жизнь. Наблюдая, как солнце исчезает за горными хребтами, Антону было легко не думать о том, любит ли его Рита и как может сложиться их общая жизнь. Он просто ждал вечера. И вечер наступил.

Они договорились встретиться в его гостинице, за ужином в ресторане. Рита пришла ровно в семь часов. Антон заблаговременно спустился в лобби и с показным интересом разглядывал старинное фото отеля, когда она его окликнула.

Они сидели в одном из залов ресторана, где через широкие окна открывался вид на озеро Мильштатт. Администратор, а по совместительству местный сомелье с гренадерской выправкой и гордым нравом швейцара из московского «Националя» времен СССР, не долго думая порекомендовал им самое дорогое вино, и Антон с понимающей улыбкой сообщил ему, что всецело доверяет его вкусу. Несмотря на отмеченную нами ранее славянскую красоту, Рита все же оставалась практичной немкой, и такое ненужное расточительство ей было непонятно. Она еле заметно покачала головой и, улыбнувшись, посмотрела на Антона.

Тот, в свою очередь, не переставая удивляться поворотам судьбы, глаз не сводил с Риты. В этот вечер она показалась ему еще очаровательней, чем во время их первого свидания в Мюнхене и встречи в аэропорту. Он волновался, но волнение было приятным, долгожданным.

— Расскажи, что ты делаешь в этом городе? — спросил Антон, разглядывая бокал с вином.

— Да тебе не будет интересно, — ответила Рита, махнув рукой. — Впрочем, расскажу чуть позже. Очень хорошо, что тебе удалось вырваться. Мне обязательно нужно было тебя увидеть…

— Мне тоже очень хотелось увидеть тебя, — произнес Антон. — Знаешь, в эту самую минуту я ощущаю такое спокойствие, будто все плохое осталось навсегда в прошлом. Мне даже иногда кажется, что я сплю. Причем просыпаться совсем не хочется.

— Антон, я должна тебе сказать… То, что было в Мюнхене… В общем, со мной до тебя такого не случалось. Я повела себя слишком спонтанно, мне кажется, тебя это могло насторожить.

— Что ты имеешь в виду?

— Это трудно объяснить. Послушай, давай уйдем отсюда, погуляем и поговорим.

— Давай здесь поговорим, — возразил Антон. — Тебе тут не нравится?

— Нравится, очень нравится, не в этом дело… Ну, я прошу тебя…

— О’кей, разумеется, — Антон слегка растерялся, попросил счет.

В душу закралось нехорошее предчувствие.

Они прошли по набережной вдоль небольшого причала, где легкая волна чуть нежно плескалась о борта лодочек, поднялись к главной дороге, пересекающей городок от начала до конца. Перед ними выросли стены старинного бенедиктинского монастыря.

— В этот час можно в монастыре гулять? — спросил Антон.

— Конечно, тут можно гулять где хочешь, круглосуточно, — ответила Рита. — Как раз сейчас там тихо и, должно быть, никого нет. Ведь уже почти десять часов вечера. Пойдем!

Они перешли дорогу, проследовали через низенькую арку и оказались на территории монастыря. Первое, что увидел Антон, — металлические фигурки козлят. Подобно этим странным скульптурам, все здесь было неподвижным. Казалось, время остановилось, и не было за воротами обители суетливого мира. Посреди монастырского двора рос огромный дуб. На лавке, ожерельем опоясывающей старинное дерево, мирно спала белая кошка.

Пройдя через древнюю галерею, заложенную, как гласила надпись на мраморной доске, аж в 780-м году, Рита и Антон оказались на Площади Иезуитов, перед воротами, ведущими к монастырской церкви. Ее живописные башни всегда были визитной карточкой, символом Мильштатта.

Справа от ворот находилась ниша, которая привлекла внимание Антона. В ней разместились две мемориальные доски, а над ними были начертаны годы двух мировых войн: 1914–1918 и 1939–1945. Венчала композицию картина, изображающая Иисуса в розовом хитоне, склоняющего голову над умирающим солдатом.

В этой картине одновременно было столько скорби, боли, но и утешения, всепрощения и надежды, что Антон остановился как вкопанный, не в силах оторвать от нее взгляда.

Подул легкий ветерок, зашелестела листва. Антон и Рита вошли на территорию церкви, которая одновременно служила местом для двух десятков старинных захоронений.

— Очень необычная картина, — промолвил Антон, в задумчивости оглядывая пейзаж.

— Ты про фреску в нише, перед входом?

— Да.

— Что в ней необычного с твоей точки зрения? Это просто памятник австрийцам, которые не вернулись с войны, да и все…

— Понимаешь, Рита, я еще никогда не видел памятников, как бы это сказать, простым солдатам стран, с которыми мы воевали… Очень странное чувство.

— У тебя это вызывает протест?

— Разумеется, нет. Просто надо к этому привыкнуть. Ты вот знаешь, например, что немецкая речь у нас до сих пор на каком-то подсознательном уровне воспринимается через рассказы, фильмы, воспоминания о войне? То есть настораживает.

— Правда? Очень странно. Столько лет прошло после войны. А потом — солдаты есть солдаты… Они идут воевать, потому что кто-то развязывает войны — у простых людей никогда не было выбора. Но у каждого из них был и есть Бог, и только он один утешает, приходит на помощь в самый трудный час… Это и есть главный смысл картины. Это же не памятник фашизму, в конце концов…

— Это я понимаю, скорее даже чувствую. Знаешь, хорошо бы сделать общий памятник павшим солдатам всех воевавших армий, потому что для Бога все равны.

— Да, хорошо бы… — проговорила Рита сдержанным тоном, слегка пожимая плечами, словно хотела послать Антону вежливый сигнал, что тема эта ей не кажется уместной на свидании.

— Хорошо, только невозможно, — подумав, добавил Антон. — Даже памятники, бывает, продолжают воевать. У нас в каждом селе почти что… Впрочем, ладно, действительно хватит.

Они молча гуляли по монастырю. Наконец уселись на лавку под дубом, где дремала местная кошка. Антон взял Риту за руку. Она придвинулась к нему.

— Рита, — заговорил Антон, — у меня такое чувство, что ты хочешь мне что-то рассказать, но никак не можешь решиться.

Рита убрала руку, слегка отстранилась от Антона:

— Ты угадал…

— Тогда говори, не бойся. Что произошло?

Рита глубоко вздохнула и заговорила:

— Антон, я знаю, зачем ездил в Россию твой приятель Ральф Мюллер. Я знаю про ваши похождения в одной русской деревне. Мне известно, что за вами следили спецслужбы и что вы в итоге так и не нашли то, что искали…

Во многих книгах читал Антон фразу «как гром среди ясного неба», но только сейчас понял, что же на самом деле она означает. Действительно, слова Риты прозвучали для него словно гром среди ясного и чистого альпийского неба, в этом райском дворике под старинным дубом. Обида и разочарование охватили все его существо.

Однако на смену минутной слабости и отчаянию пришли тупое спокойствие и уверенность. Он несколько секунд разглядывал Риту, а после спросил:

— И что с того? Если ты так много знаешь, тебе должно быть известно, что дело это теперь прошлое. Решили поиграть в детектив, и у нас ничего не вышло. Жизнь, оказывается, очень прозаичная штука.

— Антон…

Рита смотрела на него как-то странно. Ему даже показалось, что в ее глазах появилась жалость, и это взбесило.

— Рита, можно ведь было обойтись без всей этой игры. Или как?

— Послушай, в этой игре я всегда была на твоей стороне.

— Что ты говоришь? Каким же образом? — Антон взял себя в руки.

— Я тебе все расскажу. Ты только слушай меня и верь мне, хотя я понимаю, что это нелегко… — говорила Рита. — В «Хофброе» я появилась не случайно. Мне необходимо было завязать с тобой знакомство и понять, на чьей стороне ты играешь…

— Это понятно, что не случайно. Скажи мне сначала, на чьей стороне ты играешь сейчас?

— В общем, я играю на стороне «хороших парней». Я работаю в агентстве БНД. Тебе знакомо это название, надеюсь?

— Твою мать… Я хотел сказать, этого мне только не хватало, — Антон покачал головой. — И как же мне везет в последнее время на спецслужбы!

— Итак, что сказано, то сказано, — вздохнула Рита. — В последние месяцы нам не давала покоя странная активность, которую развил некто Курт Шерхорн, личность неординарная, в свое время игравшая не последнюю роль при выполнении специальных миссий так называемого Института по изучению наследия предков…

— Ага, чертов институт «Аненербе». Жил себе и не думал, что буду это название повторять по десять раз на дню.

— «Аненербе». Господин Шерхорн стал следить за семьей Мюллеров из Ландсхута, интересовался историей Мюллера-старшего, сгинувшего во время войны где-то на Восточном фронте. И тут неожиданно появляешься ты. Нам поначалу показалось, что ты из русской разведки, но догадка не подтвердилась.

— Похож на шпиона?

— Если мы говорим о киностереотипах, то ответ утвердительный… После мы предположили, что ты одиночка, что-то ищешь в частном порядке, ведь подозревать тебя в сговоре с Шерхорном у нас оснований не было. С русскими коллегами связались… Мы с ними в последние годы активно сотрудничали по проблеме реституции. Ну и с этого момента стали с ними обмениваться информацией о ваших «захватывающих» приключениях, не теряя при этом из виду Курта Шерхорна. Когда его, по согласованию с нами, безнаказанно выпустили из России, я отправилась по его следу, потому что выяснилось, что его путь лежит в Чехию, в замок Либенштайн — во времена национал-социализма это была одна из тайных резиденций спецслужб, которые курировал рейхсфюрер СС. С Шерхорном я там разминулась. Он поехал к себе домой, в Мильштатт…

— А, теперь понимаю, зачем ты здесь. Но я-то тут при чем, если наши с тобой отношения — всего лишь часть твоей работы?

— Не торопись, пожалуйста… Все же вы, мужчины, бываете чрезвычайно нетерпеливы. И вот я здесь, в Мильштатте, в двух кварталах от места, где обосновался Шерхорн.

— Смотри, не упусти дедушку. Того и гляди, сбежит опять в Россию.

— Не сбежит. Лишь бы только был жив и здоров. Он — последняя ниточка к разгадке большой тайны.

С неба упали несколько больших дождевых капель. Зашелестела листва над скамейкой. Некоторое время они сидели молча, игнорируя дождь.

— Рита, — прервал наконец молчание Антон, — и все-таки зачем я сюда приехал?

— А ты не понимаешь? Хотя, конечно, можешь не верить мне, тем более после того, что я тебе рассказала. Но обещаю, с этой минуты между нами не будет никаких недоговоренностей, никакой лжи.

— Если, конечно, между нами все еще что-то будет, — проворчал Антон, чувствуя, что она говорит правду.

Рита придвинулась к нему, а Антон почти машинально накрыл ей голову капюшоном.

— Промокнешь.

— Мне нет до этого дела.

— Я, ты знаешь, почувствовал уже тогда, в аэропорту, будто мы с тобой знакомы сто лет. Ты показалась мне очень близким и родным человеком. Не суди меня строго, мне действительно так показалось. Говорю вещи, которые сплошь и рядом звучат в любой мелодраме, но ведь других слов не придумано. Я наивный и глупый мальчишка, простой русский романтик. Человек прошлого.

Рита достала из кармана куртки пачку сигарет, закурила. Эта скамейка, осенний дождь и смешивающийся с озоном аромат табачного дыма отчего-то напомнили Антону его деревенское детство с бесконечными ночными посиделками. Стало легче дышать, будто вновь открылись миру усыпленные «жизненным опытом» части сознания.

— Антон, — прошептала Рита, — я не совсем уверена в себе, но ты меня послушай еще немного, а после уж сам решай, было между нами что-то или нет. — Рита достала из пачки вторую сигарету.

— Дай мне тоже, — попросил Антон.