Ведьма и тьма Вилар Симона

– А разве не видишь ту девочку, что на нас смотрит?

– Какая девочка, ради всего… Ну да, вижу. Откуда она здесь?

В лунном сиянии он и в самом деле разглядел ребенка, стоящего у них на пути. Неподвижного, только выпуклые глаза двигаются, следя за ними, да поблескивают в улыбке зубы. Дети так не улыбаются, и язык… длинный, черный, то и дело облизывающий губы… Нехорошо…

– Потерчонок это. Дитя, которое мать задавила в голодный год, чтобы на один лишний рот в семье меньше стало. Видимо, тут и закопала ее. А теперь она бродит.

Калокиру неприятно было смотреть на несчастного ребенка. И еще более неприятно видеть, как из-под каменного истукана на холме выползла чья-то длинная рука и принялась шарить по ковылю, будто нащупывая что-то.

– Я мертвяков не поднимала, – буднично пояснила Малфрида, проследив за взглядом ромея. – Просто заклятие мое было сильным, вот они и зашевелились. Пусть. Лишним страхом на Хортице больше, авось пригодятся.

Да, страхов тут было предостаточно. Когда они снова углубились в заросли, ведьма остановилась, сказав негромко:

– Погоди, пусть пройдет…

Калокир стоял подле Малфриды и слышал глухой тяжелый топот: сквозь лес пробирался кто-то огромный, сопящий. Ромей сколько ни всматривался, ничего не смог разглядеть. От этого стало особенно жутко – чувствуешь присутствие кого-то сильного и опасного, но ничего не видишь. Но когда все же увидел… легче не стало. Ибо двигался им навстречу некто, кому даже Малфрида дорогу уступила, еще и Калокира прочь увела. Замерев, ромей различил огромный сутулый силуэт с длинными могучими руками, крушащими густой подлесок, массивные, тяжело ступающие ноги-лапы, приминавшие молодые сосны. И показалось, что страшилище поглядело на них глазом… одним глазом, горящим посреди лба.

Малфрида что-то зашептала, повела руками, будто невидимые ставни закрыла, – и страшилище протопало мимо, только ветки затрещали под огромным весом. Наконец тяжелые шаги затихли вдали.

Калокир не двигался, пока не услышал, как ведьма негромко рассмеялась, а потом ощутил ее прикосновение на своей щеке.

– А ты ведь не струсил, не кинулся прочь.

Потому и не кинулся, что ноги к земле приросли. Спросил с дрожью:

– Что это было? Кто?

– Верлиока. Не самое доброе существо, потому и посторонилась. Пусть себе бродит. Их тут несколько в разных концах Хортицы. Каждый свой участок леса и побережья обходит. Злые они, опасные. Но не для своих. А чужой если кто появится… Что ж, пусть поохотятся на таких.

И спокойно пошла прочь. Калокир следом – нельзя отставать.

Когда вновь показалась блестящая гладь реки, Калокир даже вздохнул с облегчением. Река – она словно выход из этого странного мира. Но выход этот был перекрыт, как оказалось. Ибо проносилась вдоль берега вереница теней прозрачных, развевались волосы, слышались негромкие звуки – не то стоны, не то плач. Шумевший на исходе дня ветер давно стих, и приглушенные возгласы этих неведомых существ в ночной тиши казались особенно жуткими.

Когда тени заметили их и стали приближаться, Калокир попятился в заросли. В унылых стонах зазвучала злоба.

– Человечина! – шипела в темноте нечисть множеством глухих голосов.

– Теплокровный!

– Мясо, мясо!

Глаза Малфриды вспыхнули диким огнем, она издала протяжный гортанный крик – как филин кричит, а может, как плакальщица на похоронах. Прозвучал он длинно, тоскливо, протяжно, и словно ветром все вокруг обдало, разогнав кружившие вокруг них тени.

Калокир замахал руками, а потом и вовсе странное совершил – заслонил собой чародейку, будто защитить хотел. И только расслышав ее смех, понял, как был нелеп. Ведь Малфриде все здесь подвластно, а он ее оберегать вздумал.

– Ишь заступился. А если б они тебя заморочили и увлекли невесть куда? Это ведь навьи[56] недобрые.

– Какие еще навьи?

– Тени самых древних духов. Они так долго существуют, что стали тенями, прозрачными и бестелесными. Но тоска по тому, какими они некогда были, не оставляет их. Потому и злы. А еще вечно голодны. Из смертных они тянут силу, развеивают душу. Сами душу получить не могут, но иного погубить – это для них первое дело. Так что пусть летят себе прочь, пока я сама их не развеяла. Чародеев они побаиваются, а вот в тебе отсутствие колдовской силы почуяли.

Калокир перевел дыхание.

– Ну, что еще покажешь?

– Неужто не насмотрелся? Что ж, тогда идем к бережку да понаблюдаем.

Но сперва она указала Калокиру, куда следует сесть, и очертила то место кругом, при этом то наговаривала что-то, то клекотала, а то и порыкивала зверем. Потом пояснила: в этот заговоренный заклятием круг никакая нежить ступить не смеет. Сама же то рядом садилась, то вдруг уходила прочь, оставляя его ни живым, ни мертвым от непонятного для самого Калокира леденящего страха. Он словно оцепенел. Мог только смотреть, не двигаясь и затаив дыхание.

Чего только не повидал ромей! Из вод днепровских нет-нет да и показывались русалки. Одни были огромные, не меньше вола или лошади, по пояс как бы люди, а ниже – с гигантским хвостом. Другие выглядели обычными девами, даже пригожими, и только их длинные чешуйчатые хвосты все же указывали, что они существа иного мира. А то вдруг появлялись из зарослей тростника у берега водяницы в светлых мокрых одеяниях, только лица их были темными, а глаза белесыми, без зрачков. Эти могли выходить на сушу, даже приближались к кругу, за чертой которого сидел ромей, улыбались маняще, но начинали злиться и шипели сердито, сообразив, что не могут подступиться. А возвращалась ведьма – сразу пятились. Малфриду водяницы побаивались, спешили снова укрыться в тростниках, водой хлюпали и лопотали что-то, укладываясь, снова сливаясь с рекой. Малфрида невозмутимо пояснила оцепеневшему ромею, что это лобасты камышовые. Они в тине под водой обитают, от солнца прячутся, но ночью могут выходить на берег. И попадись им кто, защекочут, утащат, сила у них немалая. Обычно лобасты унылые и печальные, развеселить их может только гибель смертного, они его душой питаются.

Еще видел Калокир водяных. Те приплывали по зову ведьмы, но не приближались, – человека смертного подле нее чувствовали, потому и плескались на расстоянии. Много еще было всякой нечисти: и топляки тощие да голые, и змеедевы огромные, чешуей покрытые, с лицами застывшими, бесстрастными. То, что вся эта нежить испытывала, глядя на него, Калокир понимал, ибо видел, как они облизывались длинными раздвоенными языками и при этом не отрывали от пришельца темных узких глаз. Были и еще какие-то духи. Он уже перестал их различать. В сознании Калокира все перемешалось – и чешуйчатокрылые, и косолапые, и с одной или с двумя головами, и рогатые демоны искривленные, а то и вовсе на пауков огромных похожие. Казалось ему, что видит он кошмарный сон, потому и сидел неподвижно, тупо глядя перед собой.

Но в какой-то миг сообразил, что не стало вокруг ничего. Они с Малфридой сидели на берегу, неподалеку набегала на берег мелкая речная волна, чуть шуршала листва в зарослях да квакали в камышах лягушки. И буднично все… словно и не было ничего.

– Ну вот и все, – сказала ведьма. Потянулась сладко, зевнула. И не казалась уже ужасной, даже глаза ее перестали мерцать янтарным огнем.

– Что все? – едва разлепил пересохшие губы Калокир. – Куда все делись? Да и было ли что?

Малфрида даже обиделась.

– Что значит «было ли»? – спросила. Она ему кого только не явила, а он… Сомневается, что ли?

– Но где они теперь?

Малфрида сердито задышала. Потом все же пояснила: где-то петухи зарю уже пропели. Вот нежить и отступила. Ее время – глухая ночная пора, днем все духи прячутся, удаляются в мир Нави.

– Ты пойми, неверующий: здесь, на Хортице, мир Нави почти что рядом с Явью. Или не понимаешь? Да куда тебе, иноземцу! Особое это место, запомни. Навеянное и явное тут почти соприкасаются. Некогда Навь и Явь вообще тут вместе были, и нежить могла рядом с живыми существовать. Но потом Ольга повелела возвести здесь церковь, где священники службы свои совершали. Они-то и отогнали Навь, рассеяли ее. Так что поверь, немало мне пришлось приложить усилий, чтобы призвать духов из Нави обратно. Но чародейство мое подействовало, и теперь нежить снова вхожа сюда и может являться в любой миг. Особенно ежели вороги нагрянут. А там еще и поглядеть надо, справятся ли чужаки с нею. Духи, почуявшие волю, много чего могут сотворить.

– Но только в ночное время?

Он наконец начал что-то понимать. И уже обдумал кое-что – не как случайно столкнувшийся с волшебством человек, а как соратник Святослава, которого сам князь уверял, что колдунья сможет своими чарами оградить остров.

– А когда, по-твоему, вороги потянутся к Хортице? – спросила ведьма. – Неужели днем, когда их смогут перебить стрелами защитники острова? Нет, они будут переправляться темной порой. Ну а здесь… здесь их встретят.

– Ты права, набеги обычно в темноте начинают, – отозвался Калокир задумчиво. И, хлопнув себя по колену, воскликнул: – Однако ж… разрази меня гром! Вот это да! Как же я жив-то остался после всего увиденного? Плясать ли мне теперь на радостях или спать улечься, а то уж и сил никаких не осталось… Как после битвы!

Малфрида внимательно поглядела на Калокира. Почудилось или в самом деле в голосе ромея опять зазвучало беспечное веселье? Вот уж разудалая голова! Другой бы трясся сейчас, слова вымолвить не мог, а этот шутит…

– Лучше и впрямь поспи, красень, – прошептала чародейка. И провела рукой по его лицу. По глазам, по тонкому носу, по губам. Он попытался поймать губами ее пальцы, но не смог. Повалился ничком, уже на лету засыпая.

Малфрида склонилась над ним, пригляделась. Ишь какие длинные ресницы, какая сильная шея, кожа бархатистая, только по подбородку темная поросль проступает. Хорош! И она прикоснулась губами к его щеке, потом к губам, лизнула их языком. И дрожь ее пронзила. Обнять, приголубить его, славного, захотелось. Хотя бы пока спит…

Но заставила себя опомниться, отпрянула, но уходить от Калокира не хотелось. Ладно, побудет с ним еще немного, пока солнце не взойдет. Она и сама подустала. Раскинула накидку на песке, устроилась подле спящего ромея, свернулась калачиком и тоже нырнула в сон.

Калокира разбудил птичий щебет. Открыв глаза, он какое-то время не мог понять, где очутился. Потом приподнялся, огляделся. Неподалеку блестела на солнце река, склонялись к воде кустарники, чуть слышно шуршал тростник. И вспомнил Калокир, как из этого тростника минувшей ночью появлялись длинноволосые лобасты с темными лицами и белесыми глазами. Да полно, не приснилось ли ему все это? Сейчас он сидел на том же месте, вокруг которого колдунья вчера обвела круг, сквозь который не могла пробраться нежить. Сейчас, при ясном солнышке, все ночное уже не казалось столь ужасным. Скорее забавным.

Спавшая рядом Малфрида тоже не казалась колдовским существом. Просто молодая привлекательная женщина, черные волосы рассыпались темным потоком, рука под щекой, как в детстве. Калокир осторожно убрал темную прядку с ее щеки, коснулся виска… И обыденность стала исчезать. Ибо там, где он только что коснулся кожи колдуньи, она посерела, потом потемнела и пошла светлыми трещинами, прямо на глазах превращаясь в чешую. Пятно стало расширяться, и только что привлекательное лицо Малфриды стало походить на чешуйчатую маску, руки начали превращаться в когтистые лапы, шея набухла и стала вытягиваться по-змеиному.

И все это среди белого дня!

Калокир не удержался, вскрикнул и отпрянул. Видел, как открылись глаза Малфриды – желтые с узким зрачком, как у ящера. Она глухо рыкнула, повернулась к нему…

Через миг она уже смеялась – Малфрида! – веселая, красивая, белозубая. Такой смех, такая грация в движениях!

– Неужто страхи ночные тебя до сих пор мучают, хоробр иноземный?

Калокир тоже улыбнулся. Все еще растерянно, не понимая, кто мгновение назад был перед ним – человек или чудовище? Или все это остатки страшного сна? Но когда такая женщина смеется и сладко потягивается, пленительно заводя руки за голову и изгибаясь всем телом… Он не осмелился сказать ей о том, что видел. Зато осмелился на другое:

– Вот я и провел ночь с тобой, чародейка. Совсем не так я хотел бы ее провести… Ты ведь понимаешь меня? – В его глазах появилось лукавство, губы тронула ласковая усмешка.

А она смеется!

– Размечтался! Так я и далась тебе, христианин!

– Да говорил же я, что плохой христианин. Давно не причащался, не исповедовался, в храмы не хожу…

– Я и так это поняла, – отмахнулась она. – Если бы было иначе…

Она не договорила и направилась к реке, где волна набегала на мелкую гальку, стала разуваться.

Калокир догадался, что она надумала, но остался на месте: просто смотрел, как она бережно снимает свои амулеты, как расстегнула пояс и стала стягивать через голову темно-красную длинную одежду. Потом и рубаху скинула, даже не оглянувшись на Калокира, наблюдавшего за ней. Тело у нее было девичье – стройное, кожа гладкая, гибкая спина, крутые бедра, упругие ягодицы, длинные мускулистые ноги. Она легко вошла в воду, потом поплыла, ее черные волосы стелились за ней, как водоросли. И лишь удалившись от берега, Малфрида оглянулась.

– Что? Удивлен? Или страшишься войти в воду там, где недавно русалки кувыркались и водяной зеленым брюхом кверху всплывал?

Это был вызов. Калокир спешно стал расстегивать запонки у ворота далматики, почти срывал их, быстро скинул остальную одежду.

Пока он раздевался, Малфрида успела отплыть далеко. Но выросший в Корсуне на берегу моря ромей плавал превосходно и, бросившись в реку, быстро нагнал ее сильными широкими взмахами. Малфрида только ахнула, когда он, нырнув, появился из воды возле нее. Они смеялись, брызгались, плавали наперегонки, но едва ромей оказывался слишком близко, Малфрида уходила под воду. Калокир нырял за ней, но ни разу не смог догнать. Да и пробыть под водой колдунья могла намного дольше, чем он. Один раз она даже испугала его – ушла в водную глубину и нет ее. Калокир озирался, нырял, искал на воде и под водой свою спутницу, потом начал звать, сперва негромко, потом во всю мощь легких.

Малфрида наконец появилась – неслышно всплыла неподалеку, дышала ровно, будто и не провела под водой столько времени.

Калокир подплыл, сильно сжал ее плечи.

– Не смей больше так делать!

Малфриде нравилось его взволнованное лицо, сильные руки… и то, как крепко он ее держал. Калокир же, когда прошло первое волнение, просто притянул ее к себе, стал нежно касаться губами ее мокрого лица. Такими теплыми губами… Малфрида не отстранялась, упивалась этими мгновениями, закрыв глаза. Ее дыхание стало сбиваться, она сама обняла его, откинула голову. Калокир нежно целовал ее шею, плечи, нашел губы. Как же это было сладко! Она не смогла не ответить.

Целуясь, они ушли под воду… и заставило Малфриду опомниться. Она вырвалась, резко отстранилась, плеснула на него водой, словно ударить хотела.

– Пусти! Не приближайся.

Их отнесло течением, и Малфрида поплыла к берегу. Выбравшись, тут же поспешила натянуть на мокрое тело рубаху. Потом стала распутывать ремешки амулетов, надевала на себя один за другим. Наконец оглянулась.

Ромей смотрел на нее из реки, стоя по пояс в воде. Мокрый, сильный, взгляд напряженный, горящий. А как взгляды их встретились, улыбнулся. Ох, какая же у него улыбка! Малфрида даже перестала возиться с амулетами. Наблюдала, как он, нагой, выходит, идет к ней неспешно… Она видела, что он хочет ее, ибо исполнен могучего желания.

– Нет, нет, – выставив вперед руку, словно обороняясь, прошептала Малфрида. И уже в голос воскликнула, почти взвизгнула: – Не смей!

Резким взмахом руки она обвела вокруг себя, глаза зажелтели колдовским светом, из горла послышался рык вперемежку с шипением. Воздух же там, где она провела рукой, заволновался, как над костром, полыхнул жаром… а может, и холодом. И когда Калокир, считая, что ведьма просто играет с ним, все же приблизился и протянул руку… Не просто протянул, а схватил ее и потащил к себе…

Малфриде-то ничего, лишь дрожь воздуха исчезла, а вот ромей закричал, отшатнулся, пал на колени, склоняясь над обожженной почти до предплечья рукой. Обжег его не жар, а страшный холод. Рука вмиг покраснела, пошла волдырями. Они лопались один за другим, сочилась сукровица. Калокир замычал от боли сквозь сцепленные зубы.

Малфрида отошла, продолжала одеваться. В том, что случилось, она не видела своей вины. Ведь предупредила… Но в какой-то миг заметила, что ромей смотрит на нее, а в глазах его – мука.

– Ты знал, на что шел, – сухо произнесла Малфрида. – Чародейство не та сила, чтобы ею пренебрегать. Я думала, ты уже понял.

Он по-прежнему тихо постанывал. Рука его потемнела, он хотел придержать ее здоровой рукой, но не решился.

– Жжет, – сказал ромей. – Зачем ты так? Сама же манила меня, сама играла… – А через миг добавил со злостью: – Ты же правую покалечила! Как я воевать теперь стану?

– Ну, у князя и без тебя хватит витязей.

– Но как он меня такого к императору отправит? Я ведь главный переговорщик с базилевсом!

Малфрида какое-то время размышляла, потом сказала:

– Опусти в воду, станет легче. И жди меня здесь.

Калокиру было так плохо, что он почти не заметил, как она исчезла. От холодной воды он особого облегчения не почувствовал. Боль была адская, даже голова шла кругом. А еще было горько и стыдно. Слышал же, что люди князя о ведьме рассказывали: нечисть она, неразумная и недобрая. Зато князь иное говорил: Малфрида – это чудо. Вот и связался с чудом… разрази ее гром!

Ведьма все не возвращалась, и Калокир решил, что глупо вот так все время сидеть голым у воды, стал мало-помалу одеваться. Обожженная рука причиняла боль при каждом движении, он тихо постанывал, но все же смог влезть в штаны, сумел и башмаки натянуть. Сложнее было с далматикой. И так болела рука… даже слезы выступили.

В какой-то миг показалось, что слышит за спиной хлопанье больших крыльев, заметил крылатую тень на песке, но когда оглянулся – Малфрида подходила к нему как ни в чем не бывало.

– Что так неприветливо смотришь, соколик? Сам же чудес хотел, вот и будет тебе сейчас чудо. Самое великое чудо Руси!

При этом она опустилась на колени подле Калокира, а он, ожидая нового подвоха, отстранился. Но чародейка ловко схватила его здоровую руку и заставила сидеть на месте.

– Не дергайся. А теперь… Хочешь – отвернись, хочешь – гляди.

Она откинула полу своей накидки, и ромей увидел две небольшие фляги у нее на поясе. Вынув пробку одной из них, Малфрида тоненькой струйкой стала лить ее содержимое ему на руку от плеча до локтя, от локтя к запястью, к покрытым ожогами пальцам. При этом негромко что-то нашептывала, потом издала щелкающий звук, словно птица какая-то. Калокир замер, наблюдая, как там, куда попала вода, стала исчезать краснота, кожа светлела, бледнела, пропадали раны и волдыри от ожогов… Боль постепенно уходила, но вместе с тем появилось ощущение, что рука становится страшно тяжелой, не слушается, будто уже и не принадлежит ему, словно мертвая.

От страха похолодело внутри. Его живое тело с бешено бьющимся сердцем – и неподвижная, омертвевшая рука. На вид целехонькая, но неживая. А потом Малфрида с таким же клекотом, странным шипением и тихо произнесенными скороговоркой словами обрызгала неподвижную руку влагой из другой фляги. После чего отошла прочь, наблюдая со стороны.

Калокир медленно повертел рукой, оглядывая ее. Силы небесные! Даже не верится, что только что испытал такое. И рука как рука. Будто и не было ничего.

– Так это и есть та самая знаменитая живая и мертвая вода? – произнес он негромко. И вдруг захохотал. До чего же хорошо было снова чувствовать себя живым и здоровым!

– Ну что, довольно с тебя чудес, иноземец? – спросила Малфрида. – А теперь ступай. Разыщешь князя, поведаешь ему обо всем… или о том, что сочтешь нужным. И можешь передать, что защитила я Хортицу как сумела. Но сам-то как думаешь, осмелится ли кто к берегам нашего острова пристать?

Калокир отрицательно покачал головой. Малфрида только плечом повела: он опять улыбался. Иной бы до самого вечера глаза таращил да отмалчивался, а этому как с гуся вода.

– Вот уж истинно чудеса! Но спасибо, что показала мне их. Будет что вспомнить. Ведь для чего и живет человек, как не для того, чтобы было о чем вспоминать. Наша память и есть знание о жизни.

Малфрида ничего ему не ответила. Подождала, пока Калокир соберется, показала, по какой тропке идти.

– А ты не со мной, чародейка?

– Неужто не надоела тебе?

– Нет. С тобой интересно. Представляю, сколько бы ты еще показать мне могла, чем бы еще удивила. Ты ведь обещала Святославу поехать с нами? Так едем же!

Он шагнул к ней, протягивая руку.

Вот отчаянная голова! Но Малфрида все-таки предпочла остаться. Калокир пусть поспешит к князю, он ему нужен. А она… Она явится позже.

После ухода ромея Малфрида еще долго сидела на берегу. Ей было грустно. Вроде и чужак, иноземец, да и христианин бывший… Но как он принял то, от чего другие сторонились! Ему было страшно, но он веселился, ему было тошно, но он шел с ней, скрывая свой страх. И восхищался всем, что она делала. Даже попытался защитить от ее же колдовства. А как целовал… Его не пугала ее ведьмовская сущность, наоборот, он восхищался ею! Впервые она такого встретила. Но, пожалуй, лучше держаться от него подальше. Уж слишком хорош – ласковый, отважный, неглупый. Нравился он Малфриде – вот что! Нравился, как давно никто не нравился.

Из-за выступа берега показались идущие вниз по Днепру струги под полными ветра парусами. Это отчалили те, кого князь отправил водным путем. Пользуясь попутным ветром, гребцы не налегали на весла, берегли силы, пели. Даже сюда долетал их веселый напев. Ну а сам князь-пардус с другими отрядами поедет напрямик через леса и степи, будет переправляться через иные реки, стремиться в иные земли. Малфрида пообещала быть с ним. Зачем? Хотела показать, что все еще в великой силе и без нее не обойтись? Или просто соскучилась по людям? А может, только затем, чтобы князь ей одну из дочерей отдал? Но о внучках сейчас особо не думалось. А вот ехать с войском, где будет Калокир, она и хотела, и побаивалась. Своей тяги к ромею опасалась. Понимала, что долго не устоит, что сама к нему потянется… и утратит колдовскую силу. Нужно ли ей это? Живя одиноко, она была сильна, независима, свободна. С людьми трудно, но и без них тяжело. Особенно женщине. А Калокир что – наиграется и уйдет. Он из тех, кто прочных привязанностей не имеет. Такому красеню лишь бы собой любоваться.

Только когда начало вечереть, Малфрида пришла в селище, располагавшееся за сосновым бором в центре острова. Там жили люди, обслуживавшие капище, а заодно и тех купцов, которые останавливались на Хортице после тяжелого перехода через днепровские пороги. Здешние жители не бедствовали – остров был богат дичью, рыбой, имелась и пахотная землица. Еще пчелами занимались – бортники собирали мед диких пчел, бывало, что и купцам мимоезжим продавали по хорошей цене. Вот у бортников Малфрида и остановилась. Те знали ее, как знали и то, что она князю служит. Потому приняли приветливо, накрыли стол под навесом, угостили вареными яйцами, медом в сотах, ломоть хлеба отрезали. Мед был вкусный, так и таял во рту, наполняя сладостью. А вот в душе некий горьковатый привкус все же остался. Грустно было.

Малфрида заметила, что в селении ныне одни бабы и дети. Понятное дело – мужики пошли на переправу помогать людям князя. Святослав ведь сегодня отбывает. И Калокир с ним.

Одна из девочек принесла гостье крынку с молоком, но не ушла, а стояла и смотрела на нее с любопытством.

– Правду ли говорят, что у вас глаза могут стать желтыми и сверкать?

Малфрида утерла следы от молока на губах.

– Правду. А если разозлишь меня, то и клыки вырастут.

Мать девочки тут же оказалась рядом, заслонила дитя, а сама просила у чародейки прощения, кланялась. Но Малфрида уже забыла о них – вслушивалась в отдаленный гул: откуда-то с противоположного берега доносился шум, далекие звуки рожков, даже как будто топот конницы можно было различить. Или казалось? Когда отбывает большое войско, без шума не обойтись. А уже темнеет. Долгонько ж они собирались…

Тут она различила звук подков совсем неподалеку.

Переходя с рыси на шаг, приближалась светлая гривастая лошадь, в седле сидел витязь в непривычном для русов округлом шлеме с нащечниками. Ловкая посадка, алый плащ, перекинутый через плечо. Калокир. Отчего здесь, отчего не с воями?

И вдруг стало так хорошо!

Калокир ехал серьезный, даже суровый, но, заметив, что чародейка улыбается, тоже посветлел ликом. Малфрида поднялась навстречу.

– Отчего ты не с князем, ромей? Или позабыли тебя?

– Я сам себя позабыл. И пока не встречусь с тобой, себя не найду.

Ну, ясное дело, что еще мог сказать женщине такой щеголь ромейский?

Малфрида подбоченилась.

– Ну, вот она я. Что теперь?

Калокир спешился, подошел, ведя коня под уздцы.

– Я отправлюсь вслед за князем завтра, так мы уговорились. Выеду вместе с Инкмором, который поведет тех новобранцев, которые более-менее приобвыклись к седлу. Я их сам отбирал. Князь скор в походе, будет ехать почти без остановок до самого Буга, где у него назначена встреча с печенежским ханом Курей. Туда и мы к нему подоспеем. А пока…

– Что пока? – с неожиданным волнением спросила Малфрида.

Калокир медлил с ответом. Расстегнул под подбородком шлемные завязки, обнажил голову с примятыми, черными как смоль волосами, огладил их. Наконец посмотрел ведьме прямо в глаза.

– Пока я хотел бы с тобой побыть. Ну… покажешь мне еще чудеса, удивишь чем-то. Или ты против?

Малфрида прищурилась. Ей было весело.

– Неужто мало страхов тебе было? Я думала, побежишь от меня куда подале. А ты вот вернулся.

– Да, вернулся. Не прогонишь?

Он смотрел на нее очень серьезно.

Малфрида вздохнула всей грудью. От сосны сладковато пахло хвоей, в стороне гомонили дети, в тихом вечернем воздухе попискивали вечерние птицы, хвоя розовела в последних лучах заката, а небо было ясным, безоблачным. Какой же чудесный вечер! И смеяться хочется, ликовать, носиться по ночному острову. Или прильнуть к кому-то, утихнуть. Но это под запретом.

– Вот оставишь тут доспехи свои, привяжешь коня у столба ограды, может, и позову с собой.

Калокир сразу согласился. Малфрида была внимательна, следила, чтоб ни единой железной бляшки не оставил на себе ромей, – волшебный мир боится металла, кованного в огне. Потому даже сапоги его щегольские с посеребренными заклепками заставила снять, смотрела, как он, посмеиваясь, обулся в лыковые лапотки. Даже притопнул деловито.

И вновь они ушли к дальнему концу Хортицы, где нет вышек с дозорными, нет людских селений, а только глухая чаща, спускающаяся к затокам заболоченным. Малфрида велела ромею везти ее по водам на узкой долбленке, показывала то кикимор болотных, протягивающих к ним волосатые лапы, то пригожую водяницу, смотревшую бледным ликом из глубины тихой заводи. Поясняла: это жена водяного, недавняя утопленница, и будет она подводной хозяйкой, пока водяной новую погибшую в водах не возьмет в полюбовницы.

Плывя на долбленке по широкой затоке, они как раз приближались к руслу Днепра, когда Малфрида увидела бредущую на противоположном берегу сутулую тень.

– Вон, погляди, – указала она в сторону освещенного луной силуэта. – Это упырь. Такие любят среди людей затесаться да кровь человеческую пить. На того, кого упырь укусит, слабость находит, хворать он начинает, а то и помереть может. Но бывает и хуже: упырь укушенного в себе подобного обращает. И тогда тот тоже кровопийцей становится. Хотя и силу немалую приобретает. Но не живет, а так… существует. И как по мне, упыри самые опасные и хитрые из нежити.

Она даже передернула плечами гадливо.

– А если не любишь таких, зачем подняла? – спросил Калокир.

Малфрида ответила, что чего-чего, а этого не делала. Видимо, сам объявился, лунная ночь его потревожила, вот и мечется, выискивая теплокровных.

– Испепелить его, что ли, чтобы бед не натворил? – произнесла она задумчиво.

После чего протянула руку в сторону противоположного берега, стала что-то наговаривать быстро и с каким-то рычанием. Калокир слов разобрать не мог, да и не до того вдруг стало. Некая сила вдруг так качнула долбленку, что он едва успел ухватиться за борта. А потом заработал веслом, направляя нос лодки против невесть откуда взявшейся волны. Никак не хотелось Калокиру нырнуть в эту воду, где кикиморы мельтешили да утопленницы смотрели из глубины.

И все же успел заметить вспышку на берегу: мигнула и погасла. И лодку сразу перестало болтать.

– Что это было?

Малфрида дула на пальцы, тряся кистью, будто обожглась.

– Эх, не вышло испепелить. Ускакал кровопийца. – И она указала туда, где только что виднелся силуэт упыря. Там горела сухая трава. – Упыри ловки, смекалисты, с ними даже чарами трудно совладать.

Калокир осмотрелся. Он опять был в колдовском мире: невероятном, опасном, а оттого особо интересном. Будучи по натуре искателем приключений, он получал удовольствие даже от собственного страха. И была в этой жути особая прелесть. Вот носятся в лунном свете маленькие полупрозрачные существа и плачут тихонько – Малфрида пояснила: это страчуки, души детей, умерших при рождении и похороненных кое-как. Так в голодные годы бывает, когда детская смертность велика. А вон кошка сидит, худая и большеглазая, мерцает неподвижными очами – это Копша, демон, стерегущий клад. Но клад тот лучше не трогать даже при солнце: Копша следом пойдет, поцарапает, ранит, а от этого такая хворь нападет, что никакой лекарь от нее не избавит.

Много чего показывала Калокиру ведьма, а сама все украдкой на него поглядывала. Выкажет ли страх или отвращение, попросит ли увести его отсюда? Смертному худо среди нежити делается, не его это мир. И только самые сильные могут противостоять этим чувствам. Неужели щеголь ромейский из таких? Страхи вчерашние пережил и сегодня явился, просит еще. Или он к ней, к ведьме, пугающей всех, присох?

Малфриде славно с Калокиром было. Она с людьми в последнее время редко сходилась, чужими они ей казались, злобными, не понимающими ничего. Да и сами они были непонятны ей. С Калокиром, отказавшимся от своей веры чужаком, ей было весело и легко. Давно она такого не испытывала.

Когда стало светать, Калокир направил долбленку в воды Днепра, повел ее вдоль прибрежных скалистых круч, пока впереди за дубравой не показались первые срубные вышки дозорных. Тут он пристал к берегу, вышел на песок и долго сидел, глядя на плещущуюся волну.

Малфрида устроилась неподалеку. Глаз с него не сводила. Вот сейчас встанет и уйдет, хорошо еще, если слово доброе молвит.

Наконец Калокир повернулся к ней.

– Сколько чудесного познал я с тобой, дивная Малфрида. Я ведь чего только не видел в своей неспокойной жизни, где только не побывал. А тут… Спасибо тебе!

– И я тебя благодарю, Калокир-херсонесец. За то, что понимаешь меня и не страшишься. Думала, после недавнего… А ты опять пришел, опять со мной был. Я давно себя одинокой чувствовала, а с тобой мне… хорошо.

Они смотрели друг на друга в блеклом свете нарождавшегося дня. Казалось, оба должны быть утомлены, но усталости не было. Только счастье и радость понимания. А еще была тяга друг к другу.

Малфрида приблизилась первой, положила руки на плечи ромея.

– Весь день о тебе сегодня думала.

– Весь день о тебе тосковал, – шепотом отозвался он, глядя в ее темные, как и у него, глаза. В них не было уже прежней светящейся желтизны, не было колдовского зрачка. – Я ведь потому и решился отстать от дружины Святослава, что еще раз тебя повидать хотел.

– Я поняла, – тихо сказала Малфрида.

Она теперь смотрела на мягкие губы Калокира. Они были так близко. Он сам был так близко. Малфрида уже жалела, что недавно так жестоко не допустила его к себе. Теперь он вряд ли решится. А она его хотела… Она ему верила.

Но Калокир осмелился. Его страстный поцелуй был сильным и глубоким. Малфрида ощутила силу его рук, жар его тела. И испугалась, что из нее помимо воли пойдет холод, который опять может обжечь его. Однако сейчас она сама так пылала… так дрожала от страсти, что ее темная сущность будто отступила. Она стала обычной женщиной, стремящейся отдаться своему мужчине.

Чародейка нашла того, с кем захотела стать просто женщиной…