Ведьма и тьма Вилар Симона
– Пустое сказала, – перебрасывая растрепавшуюся косу на грудь, произнесла Малуша. – Да и не спит никогда мой Святослав в шатрах. Любо ему отдыхать под открытым небом, седло вон подложит под голову и отдыхает. Так было, когда я с ним в походы ходила, так и теперь, сказывают. Не меняется мой Святослав, хотя полмира покорил.
Малфрида засмеялась негромко. А потом с ее руки сошло пламя, вновь вспыхнул огонек в масляной плошке, подвешенной на завитке кровати. При отблеске огня Малуше стало видно, что бревенчатая стена вокруг темной фигуры матери поблескивает от инея. Малуша спросила, кутаясь в меховое покрывало:
– Зачем столько холода всякий раз напускаешь?
Малфрида ответила странно:
– Да пусть себе холодит. Скоро пройдет. Тогда и я согреюсь.
Вот и пойми ее. Впрочем, Малуша и раньше никогда мать не понимала. Где ее носит, чего она хочет? Хотя чего добивалась Малфрида, Малуша догадывалась. Видела, как мерцающие в ночи желтым светом глаза ведьмы шарят вокруг, как взгляд остановился на ложе за спиной дочери, там, где примято было изголовье, хранившее отпечаток недавно спавших с Малушей дочерей.
– Были они тут? – встрепенулась Малфрида. – Были мои внучки, Ольгенька и Яреська? Опять прячешь от меня?
– Княжны они! – вскинула подбородок Малуша. – Только князю Святославу судьбу их решать. Не мне… и не тебе.
Ведьма насупилась, сбросила с головы темно-красное покрывало, давая темным непокорным волосам рассыпаться по плечам. При мерцающем свете казалось, что они шевелятся, как живые.
– Так уж и княжны, – буркнула Малфрида. – Вот Владимир, первенец ваш со Святославом, – княжич, не спорю. Так и княгиня Ольга решила, когда его к себе забрала, да и я тебе то же самое предсказывала. Знаю, что дети от этой мадьярки Предславы такой силы не будут иметь, как наш Владимир.
Малуше любо было это слышать. Особенно учитывая, что сама она, бывшая ключница княгини, мало на что могла рассчитывать. Она оставалась при князе Святославе ладой, взятой за красу, а женой и княгиней стала мадьярская княжна Предслава. Мадьярку привез Святославу его воспитатель Асмунд, сосватав ее у дьюлы[25] Ташконя Венгерского. Асмунд ей и имя подобрал – Предслава, так как собственное имя мадьярской невесты, похожее на птичий щебет, никто в Киеве и выговорить толком не мог. Зато свадьбу князя и мадьярки праздновали всем градом. И было это как раз в тот момент, когда Малуша в дареном ей селе Будутине мучилась родовыми схватками. Горько ей было, но предсказание матери, что родит она сына и будущего великого правителя, давало силы все стерпеть. Да и Святослав не забыл о любимой, явился к ней чуть ли не после брачной ночи. И сыну имя сам дал – Владимир, что означало «Властитель Мира».
Однако долго при ладе своей Святослав не смел задерживаться – не мог оставить молодую княгиню. Предслава ревнивой и обидчивой оказалась. Но долг свой выполнила и понесла едва ли не сразу после свадьбы. Владимир родился в начале квитня[26] месяца, а княгиня Предслава родила законного наследника престола в начале темных дней Морены, в канун зимы. Ярополком его нарекли, чтобы воитель был и полки водил яро. Это потом уже Ольга и побочного сына Святослава взяла к себе на воспитание. Малуше пришлось смириться с тем, что растет Владимир не при ней. Только брат Добрыня, служивший при тереме Ольги, порой украдкой позволял Малуше навещать маленького княжича. Но она понимала, что ее сыну в княжьем тереме будет лучше. К тому же Ольга ревнивой Предславе воли не давала, оберегала первенца Святослава и, как поговаривали, любила его не меньше, чем законного внука Ярополка.
Малуша же уехала с милым ее сердцу князем в далекий Новгород. И там через пару лет родила ему дочь Яреську, такую же синеглазую и крепенькую, как сам Святослав. Но князь особого интереса к дочери не проявил. Он тогда уже мечтал о походах, воев в дружину свою набирал по округе, с варягами дружбу водил. Что ему в тереме с бабами и детьми сидеть? Он то в полюдье, то в набеге, то с воинскими побратимами пирует. Но Малушу не забывал. Пока однажды не отправился с дружиной в Киев и не потребовал от княгини отдать ему княжий стол. Ольга сыну не перечила, при всем честном народе объявила, что отныне князь на Руси – сын ее и Игоря, Святослав. Именно в тот год Предслава опять мужа завлекла, родила от него второго сына, Олегом нареченного. Малуша жестоко ревновала, но успокоилась, когда Святослав прислал за ней и даже решился взять ее с собой в поход на вятичей[27]. Пусть походная жизнь была для Малуши утомительна, но зато ведь с милым все время. И снова понесла от него. Но Святослава новая беременность лады не больно интересовала. Как некогда предсказывала Малфрида, главной любовью его жизни были не жены, а война. Потому, отослав беременную Малушу опять в Будутино под Киев, он выступил в поход против великой Хазарии, давней противницы Руси.
Вот туда-то, в Будутино, и явилась к Малуше Малфрида, объявила, что та снова родит князю дочку, и при этом добавила, что хочет забрать к себе малышку на учение ведьмовское. А еще Малфрида добавила, что саму Малушу обучать ведьмовской науке не станет, ибо нет в ее дочери чародейской силы ни на пушинку, а вот во внучке, как и водится у ведьм, через поколение, чародейство должно проявиться. Малфриде страсть как хотелось умение свое родной кровиночке передать, но Малуша только сильно разгневалась на мать. Мало того, что та сама как нелюдь темная живет, все ее боятся и сторонятся, так она еще и внучке своей той же доли желает? Не бывать этому! И ведь знала, что говорила: ведьмы в свою науку никого силой взять не могут, им надо, чтоб по своей охоте им дитя отдали. Малфрида тогда только и сказала со странной улыбкой: мол, еще поглядим. Не это дитя, так старшую Яреську к себе рано или поздно возьму.
Святослав был в походе, Малфрида не отставала от дочери, и тогда решила Малуша, хоть и была на сносях, в Киев перебраться, к княгине Ольге. Та ведьму от себя давно прогнала, она и внучку от чародейки сохранит. Прибыла к ней Малуша уже с новорожденной Ольгенькой, поведала обо всем, и княгиня согласилась помочь. Отправив бывшую ключницу в Будутино, она велела вскорости возвести там христианский храм, сказав, что теперь Малфрида не посмеет там появиться. И ведь верно сказала. Пока малышки жили с Малушей в Будутино, ведьма его стороной обходила. Да и где ее носило все эти годы? О том никто не знал. Но позже, когда Святослав в силу вошел и стал воздвигнутые матерью храмы рушить, опять объявилась. Святослав Малфриде всегда был рад, даже посулил, что и в Будутино храма не останется. Но ушел в новый поход и позабыл о том. Княгиня Ольга тиуну будутинскому пригрозила: не сохранит церковь в селе, велит его гнать к побирушкам.
И все же Малуша все время жила в тревоге. Пару лет назад, когда Святослав взялся Хортицу укреплять, он решил переселить сюда Малушу с дочерьми. А тут никаких храмов не было, все князь порушил. Зато капище было великое: все, кто плыл в Царьград и Корсунь[28], тут жертвы перед священным дубом приносили. Чая беды от матери, страшась ее, Малуша даже подумывала креститься. От крещеных ведьма шарахается. Однако совершить задуманное Малуша все же не осмелилась – опасалась рассердить христианством своим Святослава.
И вот снова объявилась Малфрида. Выследила-таки, где внучек ее прячут.
– Что ты меня все преследуешь, чародейка? – сердито спросила Малуша. – Ты к князю попробуй подступиться да сказать ему, что для одной из его княжон задумала!
Малфрида долго молчала, и Малуша поняла, что попала в точку: не посмеет ведьма с таким делом к Святославу сунуться. Или все же решится?
– Ты мне их хоть покажи, – произнесла чародейка через время. – Моя ведь кровь в них. Может, и смогу понять, в какую из них мой дар перейдет. Мне о них рассказывали: Яреська светленькая и неугомонная, как сам Святослав, а Ольгенька, в честь бабки-княгини названная, вроде как наша порода, чернявая.
– И что с того? Обе они дочери Святослава, обе княжны, – упрямо мотнула головой Малуша.
А на сердце у самой будто сквозняком потянуло: нельзя ее матери Ольгеньку видеть! Малуша сама порой замечала, как меньшая ее то хнычет, то вдруг замолчит, словно прислушиваясь к чему-то, а то начинает лепетать, будто с духами невидимыми переговаривается. Но Малфриде о том знать не следует!
– Что ты все о дочерях моих, – отмахнулась Малуша. – Хочешь, лучше об отце моем поведаю.
Ведьма выпрямилась, зыркнула гневно. Кто другой испугался бы, обычные люди ведьм боятся, но Малуша знала – зла ей Малфрида не причинит. Оттого и посмела напомнить о Малке Любечанине.
– Или совсем забыла того, кого отцом моим все считают? Я же у него порой бываю, знаю, как живет.
Ведьма нехорошо улыбнулась, сверкнув длинными острыми клыками.
– Чем не интересуюсь – о том не спрашиваю. Да и ты, Малуша, знаешь, что отец твой – Свенельд-воевода. Любились мы с ним… Так и ты появилась.
Да, у Малуши, ведьминой дочери, было как бы два родителя. Родным ей, как и сказала Малфрида, был воевода Свенельд, да только долго он не хотел признавать своего отцовства. Даже когда одно время Малфрида жила у него суложью[29] в Киеве, он и тогда не признавал маленькую Малушу. Оттого многие и считали, что отец ведьминой дочери – лекарь Малк Любечанин, с которым тоже одно время жила чародейка. Малк же взрастил и Малушу, и брата ее Добрыню, они его отцом звали. Хорошо они тогда все жили под Любечем. Да разве с такой, как Малфрида, по-людски жить получится? Вот и распалась семья. А Малфрида с тех пор и знать ничего о Малке не желала. Потому на вопрос дочери не ответила, перевела речь на Свенельда. С ним-то она по-прежнему ладила, пусть и виделись редко.
– Какой смысл мне от тебя о Свенельде вызнавать, когда он тут и мы вскорости увидимся. Даже дивно, что он здесь остался, а не поспешил на поклон к княгине Ольге. Ибо только Ольге предан Свенельд всецело.
Осознав сказанное, Малуша ахнула:
– Да ты разве не ведаешь ничего? Померла в середине месяца липня[30] княгиня пресветлая. – И вздохнула горько: – Как без нее теперь будем все? Ведь только при Ольге Русь великой и сильной стала.
Малфрида долго молчала. Многое связывало ее с княгиней. Одно время соперницами они были из-за любви князя Игоря, потом – союзницами, даже подружились, как между обычными женщинами бывает. Но когда Ольга крестилась в Царьграде… Да что вспоминать, если ничего с тех пор не связывало больше христианку Ольгу и чародейку Малфриду. И все же весть о том, что княгини не стало, вызвала волнение в душе ведьмы. Лишь через долгий миг смогла выговорить: мол, не крестилась бы Ольга – и по сей бы день жила. Малфрида умела находить в диких чащах редкий дар русской земли – живую и мертвую воду, дающую силу и возвращающую младость, она бы для княгини добыла обе, вот и жила бы та и поныне. А так… Но в одном Малуша права: как теперь на Руси без Ольги-то? Святослав править не стремится, он все больше в походах, все где-то судьбу свою пытает лихостью да натиском. На Руси же за всем его мудрая мать приглядывала да рядила справедливо. А как теперь Святослав поступит?
Хотя ей, Малфриде, какое до того дело? Видно, есть оно. Недаром же ее разыскал гонец Святослава, передав, что князь ей встречу на Хортице назначил. Но о том дочери пока говорить не хотела. О другом спросила:
– А что ж ныне Свенельд? Пока княгиня правила, он первым человеком при ней состоял. А вот кем при Святославе будет? Прежде князь не больно его жаловал, даже порой гневался, что воевода такую власть на Руси имел. Первейший воитель, так о Свенельде говорят. А Святослав на себя эту славу примерить хочет. Вот и прижмет теперь полюбовника Ольгина.
– Не прижмет. Свенельд не только милостью княгини поднялся, он и сам многого достиг, и Святослав мой с ним считается. Впрочем, что тебе до Свенельда? – спросила Малуша уже с тревогой. А ну как мать захочет повидаться? И узнает, что у того внучки ее? Нет, как бы ни показал себя когда-то по отношению к нагулянной дочери Свенельд, да с тех пор многое изменилось. И Малуша может на него положиться.
И все же она постаралась отвлечь мать от разговоров о Свенельде, а то еще и впрямь отправится к нему прямо сейчас, от этой оглашенной всего можно ожидать. А там девочки…
– Я все же про Малка поведать тебе хочу, матушка, – ласково заговорила Малуша, подсаживаясь к ведьме и беря ее за руку. – Не поверю, что совсем о нем знать ничего не желаешь. Мужем твоим ведь был, да и нам Малк лучший отец. Потому мы с Добрыней при каждом случае стремимся побывать у него в Любече.
Малуша чувствовала, что мать пытается вырвать у нее руку, но не отпускала. Рука уже была как рука, без холода. И, удерживая ее, Малуша беспечно повествовала, какой славой и почетом пользуется Малк на Руси, как часто к нему люди за помощью обращаются. Многим он помогает, причем без всякой живой и мертвой воды. Не всех, конечно, вылечить удается, ну да лекарь он все равно знатный. Дела у него хорошо идут, разбогател Малк, но даже простым каликам перехожим не отказывает, добрый он. А с бывшей служанкой Гапкой, с которой после ухода Малфриды сошелся Малк, живут они ладно. Малфрида вон чужих детей ему навязала, Гапка же Малку детей рожает почитай каждый год, до десятка их у него теперь. Причем сыновья и дочери у Малка здоровенькие и крепкие, а Малуше и Добрыне даже радостно, что у них столько сводных братьев-сестер появилось, дружат они с ними. Да и Малк всегда встречает ведьминых детей как родных. И любо им у него бывать.
Малуша выложила все это скороговоркой, только бы Малфрида вновь о внучках не стала расспрашивать, но в какой-то миг умолкла. Странно тихо сидела подле нее ведьма, голову свесила, даже ее пышные волосы обвисли как-то жалко, скрыв лицо. Неужто почувствовала грусть, узнав, что брошенный некогда супруг в счастье живет? Неужто боль и тоску по нему бережет в сердце? Значит, ничто человеческое даже ей, темной, не чуждо!
И Малуша укорила себя в том, что огорчила ведьму. Мать ведь она ей. Пусть и беспутная, равнодушная к детям, но зла Малуше никогда не делала… Дочь же, рассказывая о счастье Малка, хотела ее задеть. Сама в глубине души это понимала. А сейчас вдруг досадно сделалось.
Они тихо сидели в темноте, держась за руки. Со стороны глянуть – ну точно сестрицы. Обе чернявые, сухощавые, статью высокие. Только Малуша светлоглазой, в отца, уродилась, а Малфрида… Кто ее отец, поди узнай… Но когда темные как ночь глаза Малфриды не полыхали колдовской желтизной, она казалась обычной пригожей молодицей. Которая, несмотря на все свое могущество, таит в душе боль по давно утраченному счастью. И никакие колдовские чары не заменят его, это счастье.
– Ночь глухая на дворе, давай отдыхать, – поднявшись с лавки, сказала Малуша. – Ложе у меня широкое, укладывайся рядышком да почивай до рассвета. А то скоро уже первые петухи пропоют.
Кровать чуть скрипнула, когда они устроились рядом. И Малуше даже хорошо сделалось, оттого что она лежит бок о бок с матерью. И ведьмой та уже не казалась. Малуша подремывать стала, когда услышала, что Малфрида негромко смеется.
– А ведь были они тут, внученьки мои. Я запах их чую. Не выветрился еще.
Малуша промолчала. Утро вечера мудренее, а уж тогда… А что тогда? Но понимала Малуша: воевода Свенельд детей князя Святослава ведьме никогда не отдаст. Прошло уже то время, когда Свенельд, как и многие другие, дивному очарованию Малфриды поддавался. Теперь он изменился, другим человеком стал.
То, что Свенельд, воевода древлянский и князь-посадник уличский, сильно изменился, Малфрида сразу поняла. Он сам явился в горницу, где по летней поре обитала Малуша, и теперь стоял на пороге, наблюдая, как та силится роговым гребнем расчесать спутанные кудри матери-чародейки. А Малфрида молча глядела на него, в первый миг не в силах слова вымолвить. Свенельд постарел!
Сколько она себя помнила, был воевода пригож, как молодец в самой поре: стройный, румяный, порывистый. Улыбался белозубо, как мальчишка, лицо голил по ромейской моде и был бы юнак юнаком, только в зеленых, чуть раскосых глазах таилась зрелая мудрость, какую не у всякого молодца заприметишь. Ибо было воеводе Свенельду… достаточно лет. Но обликом он не старился, пока та же Малфрида или иные волхвы-кудесники добывали ему в укромных уголках чащ и пустынь болотных дающую молодость живую и мертвую водицу. Теперь же… Юношеской стати воевода лишился, сильно раздался в плечах и груди, заматерев телом. И при этом слегка сутулился, двигался со степенной важностью, как уже поживший муж. Бороду отпустил, волосы солидно, до середины спины, носил, а надо лбом разделял их на пробор… А по лбу морщины пошли, залегла борозда от раздумий между круто изломленными, будто крылья чайки, бровями. Годы показали себя на прославленном воеводе Свенельде. И Малфрида сказала:
– Так вот почему ты меня в последние годы никогда за водой живой и мертвой не посылал. Лет десять мы с тобой не виделись, сокол мой ясный. И ты постарел на все эти десять лет… А почему так?
И вдруг рванулась, да так резко, что гребень выскользнул из рук Малуши, повис на спутанных волосах ведьмы. Она же, тыча пальцем в Свенельда, зашипела злобно:
– Ты охристианился, Свенельд! Ты крестился! Лишил себя ража и задора вечной молодости, поверив в призрачную христианскую сказку о вечной душе!
– Не кажется ли тебе, ведьма, что то, как я живу, только меня и касается? – сложив руки на груди, вопросил воевода. – А вот ты зачем сюда, на Хортицу, пожаловала?
Сухо произнес и властно. Малфрида даже опешила. Не так он ее привечал раньше. Сейчас смотрит исподлобья, хмурит брови. Но ведь и заматерев, как хорош! Сила от него и уверенность исходят. А это ли не главное в зрелом муже? И от этого Малфрида вдруг прежнее волнение в груди ощутила. Не забыла еще, каково это – любиться со Свенельдом. Да и мужика у нее давно не было. А ведьмы страсть как до плотских утех охочи. Хотя, полюбившись, обычно силу колдовскую теряют… И тут уж выбирать надобно – чары, сила и могущество или утоление любовной жажды.
Малфрида тряхнула головой, отвернулась от Свенельда, чтобы мысли путаные не смущали. Пора бы ей уяснить, что он для нее в прошлом. Ну, было между ними – и прошло. А вот отчего он ее так сурово встретил, это странно. Друзьями они всегда оставались. Да и не посмеет Свенельд гнать ее, понять должен, что Малфриде покровительствует сам князь.
– Меня Святослав позвал, – ответила спокойно. – А против воли Святослава даже ты не пойдешь. Особенно теперь, когда твоей покровительницы не стало.
Она прошлась по покою, неслышно ступая по пышным коврам, покрывавшим половицы. Богато ладу свою Малушу князь поселил, балует. Вон даже занавески на окне не просто вышивкой украшены, а из узорчатого византийского шелка сшиты. Сейчас занавески раздвинуты, солнце заливает просторную горницу и тени лежат на полу – Малуши и Свенельда. И по ним Малфрида заметила, что воевода и дочь обменялись быстрыми жестами. Сговариваются у нее за спиной. Ишь, раньше Малуша едва и глянет на родителя, а тут… Не трудно догадаться, что их нынче объединяет.
Резко повернулась, так что волосы взлетели и опали.
– Так это у тебя Малуша Яреску и Ольгеньку спрятала? Думает, раз охристианился ты, то я и силы над тобой не имею, Свенельд?
– Не имеешь, – отозвался он, и его лицо напряглось, желваки на скулах заходили. – А приблизишься, я враз тебя святой водой велю окропить. Молитвой оглушу.
– А князь твой что на это скажет? Нужна я ему ныне, как нужно и чародейство мое. А ты… Раз уж ты в Распятого уверовал, то особой милостью у Святослава не попользуешься. Он христианские храмы велел рушить, а к крещеным относится… сам знаешь как. Вот и тебя, как погляжу, на Хортице словно в ссылке держит.
Свенельд глубоко вздохнул.
– Не сослал меня князь, а направил сюда, чтобы я прибывающих на Хортицу новобранцев для его воинства обучал. Война у нас с Болгарией еще не окончена, и пока Святослав воюет, я ему, как и прежде, нужен. Ты сама некогда сказывала, что главная любовь в жизни Святослава – война. Так что сейчас ему без меня не обойтись. Ты же… ты как появилась, так и опять исчезнешь. А я для князя теперь что правая рука.
Слушавшая их Малуша вдруг заплакала. Отошла, села на лавку в углу и отвернулась, горько всхлипывая. Малфрида и Свенельд молчали. Оба понимали причину этих слез: Малуша мечтала о счастье с любимым, как всякая женщина мечтает, а они говорят как раз о том, что ее гнетет: не так важна сама она и ее дети князю, как новые походы. Даже то, что Киев печенеги чуть не захватили в его отсутствие, не смогло удержать Святослава на Руси, а смерть правившей его державой матери не заставила засесть с боярами в Думе, дабы решать дела государственные, как Ольга поступала, скрепляя державу своим умом и волей. Святослав же только и ждал, чтобы вновь полки свои двинуть в новый поход. А Малуша, как и прежде, жила где придется и все ждала…
Малфрида вдруг ощутила прилив жалости к дочери – необычное чувство для нее, редко думавшей о том, что творится в душе Малуши. Но ведь дочь же… Пусть и дичившаяся ее, упрямая да непокорная. Ведьме даже захотелось подсесть поближе, приобнять… Не посмела. Ночью, когда спала с ней рядом, в душе проснулась былая умиротворенность. Да и утром они так мило болтали, смеялись. А сейчас дочь плачет.
– Вот что, Малуша, хватит носом хлюпать, – куда жестче, чем ей хотелось, произнесла чародейка. – Я не раз говорила, что тебя со Святославом ожидает: всегда он превыше остального будет ценить свою воинскую удачу и славу, поэтому, сколько ни проживет, все время в походах будет. А ты жди его. Небось не одна такая: все бабы так живут, мужей ожидая. Такова доля женская. А ты ему по-прежнему дорога, любит тебя, не бросает. Ну, не княгиню же Предславу ему любить? Пусть та и в тереме на Горе Киевской обитает, но ведь Святослав всегда к тебе возвращается.
Малуша не успокаивалась. Малфрида все-таки приблизилась, хотела коснуться ее волос, погладить, но дочь резко отвела ее руку. А вот когда Свенельд рядом сел, не отстранилась.
– А мать твоя права, – сказал воевода. – Тебе князь Хортицу, почитай, в удел передал, а Предславу, несмотря на то, что она княгиня его, властью не наделил. Предслава думала, что после того влияния, какое Ольга на Руси имела, именно она, жена Святослава, на стол киевский взойдет. Но не вышло. Святослав знает, что глупа его жена мадьярская, да еще и нрава вздорного, недоброго. Вот и услал ее подалее, велев верным боярам за княгиней строго приглядывать да воли не давать. А князем в Киеве своего сына Ярополка посадил, наделив юного княжича советниками, какие и при Ольге не последними были. Сам же в Болгарию подался. А как обживется там, за тобой пришлет.
Малуша резко обернулась. Лицо ее покраснело от слез, зеленые, как у самого Свенельда, глаза влажно блестели.
– А что за гречанку, красавицу редкостную, привез он из Болгарии? Говорят, забрал из монастыря, силой взял и с собой вез до самого Киева.
Воевода вздохнул, откидываясь на бревенчатую стену.
– Ну, было такое. И впрямь помянутая тобой девица хороша несказанно. Но не для себя вез ее Святослав. Он сыну ее отдал, Ярополку. Ведь гречанка та не только прекрасна, как дева лебединая[31], но и рода знатного византийского. Святослав ее привез Ярополку, чтобы поженить их, дабы княгиня киевская была в родстве с императорами ромеев[32].
– Да какое там поженить! – отмахнулась Малуша. – Княжич Ярополк – одногодок моего Владимира, ему только-только одиннадцать годочков будет. Разве в этих летах женят?
– Князей женят, – возразил Свенельд. – А жена Ярополку нужна, чтобы взрослым его объявить. Женатый отрок – уже муж. Говорю тебе, гречанка эта знатного рода, с самим императором в родстве. Для Киева такая княгиня не позор, а возвышение. К тому же она христианка, а Ярополка Ольга воспитывала, к вере приучала…
Малуша толкнула локтем воеводу и бросила быстрый взгляд на Малфриду. Но та уже поняла. Выходит, Ольга внука в христианство пыталась обратить? Сына князя Святослава, который храмы велел порушить! Но ведомо ли князю о том? Наверно, потому-то Малуша и встрепенулась, не хочет, чтобы мать-чародейка догадалась. А если и сама Малуша к вере во Христа склоняется? Нет, Святослав ее тогда оставит. Да и почувствовала бы Малфрида, что дочь крещена. Вон при Свенельде ей словно душно становится – не иначе как воевода крест свой под рубахой таит. Рубаха-то у него светлая, по обычаю вся оберегами-узорами расшитая, но крест под такой вполне сокрыть можно, неспроста же шнуровка до самого горла затянута.
И все-таки Малфрида решила попозже переговорить со Свенельдом с глазу на глаз. Тяжко или не тяжко подле него, а кое-какие вести от воеводы чародейка вызнать хотела. Потому и подошла, когда Свенельд, уже ближе к закату, стоял на гульбище[33], наблюдая, как опытные кмети[34] обучают новобранцев во дворе сулицы[35] в мишень метать.
Дворище в рубленой крепости на Хортице было широким, плотно утоптанным, по нынешней жаре его водой поливали, а то пыль столбом бы стояла. Метнут молодые отроки по сулице в плетеный круг, а затем, сорвавшись с места, бегут, чтобы взять, и назад возвращаются, снова мечут. Наставники смотрят, как скоро какой управится, – сулица легкая, ее надо бросать быстро и метко, почти не целясь, это не копье, каким долго обороняться можно.
– Что-то не много нынче у тебя отроков в дружине, – заметила Малфрида.
Свенельд покосился, но стал пояснять – благо, что ведьма о внучках больше речь не заводила. Подтвердил, что новобранцев в дружине и впрямь мало. Это поначалу, когда Святослав только начинал свои походы, мужи и отроки к нему со всей Руси стекались. Мирная жизнь при Ольге заставила дружинников заскучать, им славы и добычи хотелось, вот и шли за князем гурьбой. Да только многие сложили головы в тех походах. Иные же, пограбив и набив мошну, предпочитали более не рисковать, а с добычей домой возвратиться, чтобы хозяйством заняться. Но Святослав все никак не хотел останавливаться, скучно ему дома было. Вот и собирал новых воев везде, где только мог, чтобы снова испытать удачу, которой Перун его изрядно одарил. Ни одного поражения у него не было. За таким идут.
– Про удачу Святослава мне ведомо, – произнесла Малфрида. – Да и сама я помогала князю, когда он на вятичей ходил. Думаешь, справился бы с ними Святослав, если б я старшин вятичей к нему не привела? Я ведь жила среди этого племени, они меня почитали. Вот и уговорила их встретиться со Святославом, дескать, вреда от того не будет. Да только обманул меня Святослав. Обещал дани с вятичей не брать, а сам три шкуры с них содрал.
Свенельд про войну с вятичами знал. Тогда князь долго бродил по тамошним лесам непролазным, однако найти их никак не мог. Вятичи в чащах глухих таились, сражаться с князем не желали, а вот набегами краткими много вреда причинили. Потом вдруг их старейшины сами к Святославу явились. И князь заставил их подчиниться, кормить и содержать все свое войско вынудил. Выходит, ему тогда Малфрида помогла? Все может быть. Да и она не из тех, кто просто так байки плести будет. Но, видно, не то обещал ей Святослав, когда она сводила его с вятичами.
– Если обманул тебя князь, зачем же опять пришла?
– Так ведь князь все же. Кто князьям отказывает?
Свенельд покосился на нее: ишь, вся в амулетах поверх красной туники, будто шаманка лесная, волосы в косы заплела, а все равно дикарка. Но княжескую власть уважает. Да и как ее не уважать? Всякая власть от Бога. Так и Ольга сказывала, когда просила опытного Свенельда помогать сыну в походах. И присматривать заодно, советом помогать. Ежели князь послушает…
Малфрида словно учуяла, о чем он думал.
– А правду ли сказывают, что княгиня пресветлая против похода сына на Болгарию была?
– Правда, Малфрида. Болгария – христианская держава, как же было Ольге не сокрушаться, когда сын против ее единоверцев выступил? К тому же с болгарами мы столько лет в мире жили.
– Так уж и в мире, – ехидно усмехнулась ведьма. – А кто, когда еще Игорь ходил войной на Византию, предупредил ромеев о его выступлении? Как раз они, болгары окаянные. И ведь успели подготовиться ромеи, пожгли корабли Игоря на море. А те суда, что уцелели, пристали к болгарскому берегу. Но царь тамошний велел русов схватить и продал ромеям. Их пригнали в Константинополь и жестоко казнили. Несколько тысяч русов вывели на площадь, в очередь ставили к палачам, а толпа радостно кричала, видя их гибель. Мне Игорь сам о том поведал. Помню и о том, как во втором его походе, когда ромеи предпочли откупиться и дань богатую князю Игорю выплатили, он всех воев, какие хотели испытать удачу, на болгар в отместку направил. Помстился за предательство. А ты говоришь, что лад у Руси с болгарами.
– Давно то было, Малфрида. Без малого тридцать лет прошло. А торг и дружба между Русью и Болгарией с тех пор без изъяна были. А тут явился этот Калокир неугомонный и уговорил Святослава войной идти на царя Петра Болгарского.
– Что еще за Калокир такой?
– Патрикий[36] ромейский, родом из Корсуня.
И поведал Свенельд, как прибыл прошлой весной в Киев посланник императора херсонесец Калокир и стал уговаривать его пойти в поход против болгарского царя Петра. За это еще и значительную сумму предложил. Пятнадцать кентариев золота[37] сгрузили с его кораблей, но это была только часть платы за поход, а еще столько же, если не больше, он должен был передать, когда Святослав окончательно подчинит ромеям Болгарию.
– Святослав согласился вступить в войну с болгарами, – продолжал Свенельд. – Ведь еще Олегом был заключен договор с Византией, что русы будут помогать империи оружием. Но я-то понимал – Святославу снова хочется испытать свою удачу в бою. На войне он… истинный пардус – мощный, ловкий, стремительный и безжалостный. Сколько побед овеяли его славой! За последние годы он сумел и вятичей подмять под себя, и буртасов[38], живущих на Волге, и поклоняющихся Магомету булгар черных[39] разбил. Я уже не говорю о том, как скоро и яростно разбил он казавшуюся несокрушимой Хазарию, до самого Хазарского моря дошел походами. Печенегов так притеснил, что они теперь одного его имени опасаются. А тут такой куш, как богатая Болгария. Да и Калокир этот расстарался, обаял князя, увлек обещаниями. Святослав во всем его слушал. Уж ромеи как никто умеют оплести сладкими речами. Калокир же… Ну, полюбился он князю, во всем он его слушал.
– А тебе, похоже, Калокир этот не по нутру, Свенельд, – хохотнула чародейка. – Тут и гадать не надобно. Ну да и понятно: всегда ты в баловнях у правительницы ходил, во всем с тобой советовалась, а тут у нового князя иной любимчик появился. Для тебя, первого воеводы Руси, это в новинку, вот ты и злишься.
Свенельд молчал какое-то время, наблюдая, как после учений отроки собирают дротики и складывают в снопы. Солнце уже садилось, от котлов, в которых готовилась вечерняя трапеза, долетал ароматный пар ушицы.
– Меня Ольга просила сыну ее помогать – и так тому и быть, – вымолвил он наконец. И вдруг добавил с горечью: – Только сам Святослав никак не может уразуметь, как я ему верен. Все опасается, что я на власть его зарюсь. Вот и отнял у меня землю древлянскую.
Малфрида даже руками всплеснула. Надо же, сколько лет Свенельд над древлянами стоял, его там уже своим считали, а теперь…
– Неужто ты теперь не князь-посадник древлянский?
– Ну, звание князя уличей[40] у меня Святослав не отнимал, – махнув рукой, ответил Свенельд. – Но где те уличи? Часть их малая осталась на Днепре, а большинство откочевали на запад, за Буг перебрались. На оставшихся не прокормишься. А древлянскую землю… Что ж, часть ее мне князь все же оставил, ту, что ближе к Киеву. Там теперь мой сын Лют воеводой-правителем. А земли в окрестностях Овруча Олегу, княжичу своему меньшому, передал. Ярополка-то он в Киеве на княжение посадил, а Олега князем древлянским сделал. Так что отныне в древлянском краю почитай два правителя – мой Лют и Олег, Святославов сын.
Малфрида помолчала, обдумывая услышанное. Она сама была из древлян, знала это племя. Ох, неладно, что там два князя ныне, мало ли что… А Святослав, которого все славили и почитали князем великим, опять собирается за тридевять земель.
Когда она сказала о том Свенельду, он только головой поник.
– Уже говорил я тебе, что Ольге болгарская война сына не по душе была. А как он вернулся, она опять уговаривала его остаться. Просила исполнить свой долг не только воина, но и правителя. Однако Святослав ответил… – Воевода на миг умолк, испустил глубокий вздох: – Ответил, что не любо ему в Киеве с боярами. Что хочет он устроить свою столицу в Переяславце, что в Болгарии.
Малфрида даже за щеки схватилась, будто юная испуганная дева.
– Как же так? Полно, правда ли это? Под Святославом вся Русь, пределы огромные. Да и земель он покорил уже немало. Зачем ему Болгария? Может, шутил князь?
– Перед умирающей матерью сын такие шутки шутить не стал бы. А ведь Ольга болела тяжко…
Голос Свенельда совсем сел, видимо, вспоминал воевода, какой Ольга была в последние годы.
Малфрида прищурилась недобро. Что, худо? А ведь знает, что, покличь он или сама княгиня свою чародейку, глядишь, – и обошлось бы. Спасла бы она Ольгу, если б та от веры своей отказалась. Но ведь кто этих христиан поймет? Они о душе заботятся, какой-то жизни вечной после смерти желают… А жизнь – вот она. Да и сам Свенельд жил, как сокол летал, славу имел такую, какой любой позавидует. И мог бы долго еще парить над Русью, если б Малфрида ему и дальше помогала. Ну что ж, он свой выбор сделал. Значит… Значит, все, что от него нужно Малфриде, – это уговорить, чтоб позволил свидеться с внучками.
Потому и была с ним так предупредительна Малфрида, потому и кивала сочувственно. У него боль – а ей просто любопытно. А Свенельд тем временем доверительно поведал, как княгиня просила Святослава не покидать Киев, пока она не преставится. И он, князь-язычник, дал согласие похоронить ее по христианскому обряду. Даже тризны не справлял после того, как отошла. Но слёз Святослав на похоронах матери не стыдился. И не только он. Весь Киев и вся Русь скорбели о кончине княгини, при которой познали столько мира и благоденствия, почувствовали себя сильной державой…
Свенельд говорил негромко, делясь сокровенным с давней подругой, глаза у него туманились. Малфрида молчала, вроде и слушала, а сама все по сторонам поглядывала. Построенная на Хортице крепость русов занимала возвышенность, с которой открывался вид на пороги Днепра. Не шуми так во дворе дружинники, наверняка можно было бы расслышать, как ревет вода на каменных перекатах. Да и сама крепость немаленькая: вышки бревенчатые, хоромина из толстых брусьев сложена, в стороне длинные дружинные избы, а в стороне склады. А вот где расположился сам Свенельд? У Малуши отдельная башенка в дальнем конце хоромины, чтоб шум не досаждал, вон еще пара башенок-срубов между частоколами высится. Свенельд вполне мог и там поселиться, он всегда любил удобства, да только слишком грузно все построено, не столько для житья, сколько для защиты. Ну и где они с Малушей могли малышек упрятать? Может, в дальние селища, что в стороне от крепостцы, внучек ее отправили?
– Ты не расслышала, что я спросил? – вывел ее из задумчивости голос воеводы.
Ох, отвлеклась… Тут же встрепенулась, взглянула на него в упор.
– Ты спрашивал недавно, зачем я прибыла. Но, думаю, ответ и сам знаешь. Дашь мне с дочками Малуши свидеться? Я не чужая им, бабка как-никак.
– Чужая! – сурово отрезал Свенельд. И добавил непреклонно: – Забудь о том, что задумала! Не смей их к волшебству приучать. Таково мое слово, если не хочешь, чтобы мы врагами с тобой стали.
Малфрида смотрела, как он уходит – расправив плечи, гордо откинув голову. Витязь, воевода, советник князей! Такой никому против своей воли пойти не даст.
– Ну, это только твое слово, – процедила Малфрида сквозь зубы. – Приедет Святослав, тогда и поглядим…
Глава 2
Жара стояла такая, что даже близость Днепра не приносила прохлады.
Князь Святослав поправил над бровями льняную повязку, мокрую от пота, откинул назад длинную, выгоревшую до белизны прядь волос. Голову перед выездом из Киева князь обрил по-свежему, а пряди этой не тронул – она означала, что Святослав знатного рода, а еще – что побеждал степняков. И как побеждал! Вот едут они уже не первый день вдоль Днепра-Славутича, так не то чтоб силуэты конных копченых где-то маячили – даже кострища их вдоль торгового днепровского пути развеяны ветрами. Славно покрошил их Святослав под Киевом, долго еще печенежские находники не решатся выступить против того, кого сами и назвали любимцем удачи. Однако то, что они осмелились напасть на его град, до сих пор казалось Святославу почти невероятным. Разве мало он бил их в степных стычках? Разве не заставил всех, кто в прошлом принял сторону Хазарии, спешиться и не отнял у них коней? А пройтись печенегу пешему… все равно, что русичу вместо сохи пахать бабкиной кичкой[41], – и смех, и поругание. Потом над теми степняками, что коней лишились, все остальные печенежские племена изгалялись… И все же решились напасть в отсутствие князя. Не иначе – кто-то надоумил, сообщив, что Святослав с воинством в дальних пределах.
Еще додумывая эту мысль, князь оглянулся на двигавшуюся за ним вдоль крутого берега Днепра колонну воев. Там, во главе одного из отрядов, ехал на сером длинногривом скакуне ромей Калокир. Сразу видно, что иноземец: стрижка не русская, лицо гладко выбрито, доспехи чешуйчатые, ромейские, да и лицом смугл, на русича никак не похож. Чужак, одним словом. И все же Святослав полюбил его и доверил командовать отрядами своего воинства. Ни разу не подвел его Калокир – ни когда с болгарами бились, ни когда позвал его Святослав помочь отогнать копченых от Киева. Калокир – отчаянный, храбрый, войну любит не меньше самого Святослава. И все же где-то в глубине души шевелилось сомнение: с чего бы византийцу так стоять за князя Руси? Ну, понятно, когда Калокир только прибыл в Киев и убеждал Святослава идти на Болгарию, он за свою державу радел. Император Никифор Фока тогда отказался выплачивать Болгарии условленные деньги, да еще и послов болгарских унизил. Вот и требовалось, чтобы болгары не припомнили Никифору это поругание, а были отвлечены иной бедой – вторжением русов. Святослав согласился поддержать Византию. Но потом вышло так, что ему и самому в Болгарии понравилось. И, разбив войско царя Петра, завоевав больше восьмидесяти градов, он не спешил уходить восвояси. Предлог, чтобы задержаться, имелся уважительный – император Никифор Фока как-то не спешил отдавать обещанные за помощь против болгар деньги. Это сперва он прислал Калокира с подачкой в виде пятнадцати кентариев, а остальные где? Вот и спрашивается, мог ли хитроумный Никифор, дабы отвлечь Святослава от дальнейших завоеваний в Болгарии, наслать печенегов на его столицу? Мог. С этих ромеев станется.
От этих подозрений Святослава отвлекало только присутствие в его дружине самого Калокира. Херсонесец родом, он все же был знатный патрикий, родственник самого Никифора Фоки. Такого заложника император Святославу вряд ли бы отдал, держа на уме худое. Да и Калокир сам вызвался ехать с князем на подмогу в Киев. И бился рьяно! Святослав мог на него положиться, как на самого себя. И дружинники русские Калокира полюбили. Ишь, ромей ромеем, а с русами запросто, говорит на их языке, ест из одного котла, даже на гуслях научился играть и распевает песни не хуже иного песенника-гусляра. К тому же не чурается обучать воев византийскому бою на мечах и, в свою очередь, их обычаи старается перенять, не кичится, что знатной крови.
Сейчас, наблюдая за Калокиром, Святослав видел, как тот, приняв из рук конного дружинника роговую дуду, о чем-то его расспрашивал. Потом и сам заиграл. Неумело вышло, дружинники смеялись, да и сам Калокир рассмеялся. И все же Святослав не сомневался, что рано или поздно у византийца получится заиграть на дуде. У этого ловкого все получается, пусть и не сразу. Жадный он к жизни, многое его интересует, многое хочет сам испробовать. Это и нравилось князю в Калокире.
Святослав поглядел вдаль – на блестевший под блеклым от жары небом Днепр, на пустые просторы впереди, где лишь изредка виднелись кудрявые рощицы в балках. И опять вернулся к неотвязной мысли: кто же все-таки надоумил печенегов двинуться на Киев? Кто им подсказал? Святослав сам присутствовал при пытках пойманных близ стольного града копченых. Но в басни вопящих от боли печенегов: мол сам Тенгри[42], верховный бог неба, через шаманов велел ханам отправляться в набег, не верил.
От раздумий князя отвлек подъехавший воевода Инкмор. Был Инкмор варяжской крови, ростом огромен, глаза как льдинки серо-синие. А облачен в хазарскую броню мелкокольчатую, посеребренную. Да и шлем на нем с острым шипом наверху, который в походе на Итиль[43] добыт. Любил рус-варяг в своем чеканкой украшенном шлеме покрасоваться, но жара, видимо, доконала. Снял красу свою, вытер вспотевший лоб под светлой короткой челкой.
– Слышь, княже, привал делать пора. Кони устали, люди едва в седле держатся…
Инкмор даром что в сече лют, а про воинов своих всегда заботится. Вот и сейчас указал рукой с хлыстом назад, туда, где растянулась длинная вереница дружинных отрядов: те плелись понуро, у задних лиц под пылью не видать, кони их шли, свесив головы, и больше не было слышно ни шуток, ни веселого гама, с каким выезжали поутру со стоянки в степи. Князь долгих сборов не любил, потому и велел трогаться в путь еще до того, как развиднелось, не дав воям даже перекусить: дескать, спадет жара, сделаем привал, там и подкрепитесь, а пока можно двигаться – вперед!
В этом был весь Святослав – князь-пардус, и равняться с ним могли только лучшие. Вот и гнал он своих людей, проверяя, кто из новобранцев на что способен. Не щадил ни их, ни себя. А Инкмор людей берег…
Святослав считался с мнением воеводы-варяга, но сейчас сказал, щурясь на дальний горизонт:
– Зачем задерживаться? Если пойдем без остановок, к вечеру у порогов днепровских будем.
Инкмор покачал головой, вытер пот с пышных светлых усов.
– Если б мы только с испытанными побратимами были в дороге, я б тебя не просил. А новые вои еще не приучены к прыжкам пардуса. Вот и поотстали, плетутся – чуть живы.
Святослав это и сам знал: по его же наказу в ряды воинства влилось немало новичков. Правда, куда меньше, чем он желал бы, учитывая, сколько войск в Болгарии понадобится. Думал, выйдет, как прежде: только стяг с вышитым пардусом поднимет он на лобном месте, сразу потянутся к нему дружинники из всех земель Руси – древляне, дреговичи, от самого Новгорода придут, даже из Пскова далекого. А вышло… Ну, что уж теперь… Опытных бойцов среди новобранцев почитай и сотни не наберется. Все больше молодежь, толком даже копьем орудовать не умеющая, этих многому обучать придется. Да еще бабы пристали, влились в войско. Святослав сперва велел их гнать: от женщин в походе одни недоразумения. И сколько б они поляницами-богатыршами ни прикидывались, князь знал – баба не воин. Однако тот же Инкмор добросердечный сказал: пусть остаются. Вдов после походов Святослава на Руси ныне много, а женихов мало. Вдовья же участь не завидная. Пусть уж лучше при войске подвизаются – стрелять из лука женщину можно научить, да и куховарить станут, за ранеными ходить. Не согласись с ним тогда князь, не приходилось бы сейчас выслушивать, что, мол, не по силам многим такие переходы. Да по жаре, да не евши. Истомленное войско – не лучшее войско.
– Кто устал, пусть поворачивает и домой едет, – ответил князь. – Мое войско – Перунова рать. И витязи мои быстры да сильны должны быть, как сам Громовержец.
Но Инкмор не отставал:
– Ну, хоть коней пожалел бы, княже. Сколько в пути, все уже в мыле.
Кони. Это Святослав понимал. Кони – сила и стремительность его броска, богатство его дружины. Коней для своих ратников он подбирал наилучших. Может, потому и примкнули к нему юнцы из лесов древлянских да северянских, что надеялись: в седле их научат держаться, лошадь выдадут. Иметь лошадь – что может быть важнее для русича? В лесных землях Руси, где мало пастбищ для разведения скакунов, иметь коня – уже прослыть богачом. Правда, управляться с четвероногим богатством мало кто из лесных жителей умел: сидят кулем, свесив ноги, толком не приноравливаются к езде, так что не только ляжки себе при движении растирают, но и спину лошади. А лошадь со стертой спиной может и заупрямиться, лечь прямо на дороге, отказываясь нести неумелого всадника. Портить же коней Святослав не мог позволить. Выходит, надо прислушаться к речам Инкмора.
Обычно дружина Святослава не брала с собой ни повозок, ни шатров, потому и славилась скорыми переходами. А Святославу надо было спешить: он Болгарию оставил с малой ратью, пока худых вестей не приходило, но всякое могло случиться… А тут эти юнцы неопытные, бабы замученные, кони уставшие…
– Ладно, – махнул князь рукой. И указал вперед: – Вон, видишь, балка дубовая впереди. Там и расположимся. Пока жара не спадет. Но ты своим юнакам нежным скажи: сколько простоим на отдыхе, столько же ночью ехать будем. Ночи ныне лунные, покажут нам дорогу Велес путевой да синяя лента Днепра, не заплутаем.
Весть о привале многих обрадовала. Как только въехали в сень дубравы, спускающейся прямо к воде Днепра, люди сразу же стали с коней сползать, кряхтели, многие просто падали на землю – из тех, кто к таким походам по жаре не привычен. Но отлеживаться им не позволили: старшие ратники растолкали да подняли лежачих, велели собирать дрова, нести воду, кашу варить.
Святослав только фыркнул: еще и кашу! Обычно его воины даже котлов с собой не брали, а ели тонко нарезанную говядину или же мясо дичи, поджаренное на угольях. Но раз уж столько новичков с ними, пусть варят. Все равно придется пережидать жару, так что могут похлебать варева.
Святослав сам поводил своего вороного по берегу, дабы тот остыл, потом завел в ближайшую заводь, дал напиться, ополаскивал, приговаривал негромко ласковые слова. Ох и хороши же болгарские кони! Обычно русичи ловили в степи диких лошадей – тарпанов, объезжали их. Но такой конь был неподатлив, мог и снова в степь ускакать. Порой выторговывали у тех же печенегов их лошадей – низкорослых, лохматых, собой неказистых, однако выносливых и крепких. Были у дружинников лошади и получше, особенно те, что достались им в Хазарии, – красавцы. Но оказались они слабосильны, долгие переходы не всякий выдерживал. Другое дело – кони мадьярские или болгарские. Мадьяры и болгары когда-то были народами кочевыми, а когда осели, стали скрещивать своих лошадок с привозимыми из Византии рослыми жеребцами. Вот и вышли их лошади на диво широкогрудыми, мощными, с красиво выгнутой холкой, длинногривыми. И при этом выносливыми. Облаченного в доспех витязя могли долго нести, не зная устали. На болгарских конях Святослав и совершил свой стремительный бросок, прослышав, что в Киеве беда.
Вспомнив про Киев, князь закручинился. Не ожидал он, что так надолго в граде на Днепре задержаться придется. Но мать просила… Она часто его просила: и к христианству склониться, и на болгар не ходить, и править учиться… Но Святослав дал понять, что он князь и его воля свершится, даже если поперек ее воли пойдет. А Ольга все увещевала: не спеши, не ходи, сперва вокняжься на Руси, наведи порядок, не дай державе распасться, сохрани дело всей моей жизни! Говорила, что, пока в силе была, настаивать на том не смела, сама все на себя брала, но теперь…
И запала-таки ее тревога в душу Святослава. После кончины Ольги, оплакав матушку, князь, пока собирали новую дружину, постарался навести порядок в своих владениях. Определился, где какой сын править будет, кого им в наставники дать, какие подати с каких племен брать. Даже в большой палате принял посольство германского императора Оттона I[44]. И хотя Оттон был недоволен, что несколько лет назад по приказу Святослава из Киева выгнали миссию его священнослужителей[45], он все же не отказывался торговать с Русью. Вот и пришлось Святославу принимать послов и обсуждать условия торговых сделок. Все это утомляло князя, его душа маялась во время посиделок с боярами, а сам он не столько слушал их, сколько думал: как там в Болгарии? Именно ее он рассчитывал сделать центром своих владений и даже решил перенести свой двор в город Переяславец, спешно возводимый в устье Дуная. Когда Святослав поведал о своих планах в думе, бояре всполошились, зашумели. Но он успокоил их, заявив, что оставляет киевский стол старшему княжичу Ярополку. Не всех, конечно, но всех и не переспоришь, как не ответишь на все вопросы, с которыми к нему совались.
И все же двухмесячное правление в Киеве утомило Святослава куда больше, чем иной поход. Для себя он понял – управлять всеми этими советниками да рядниками[46] куда сложнее, чем командовать войском. Дела наваливались со всех сторон, осаждали, словно печенеги торговые ладьи на днепровских порогах. Впрочем, ныне печенеги даже к Днепру сунуться не смеют, побаиваются попасть под горячую руку князя-пардуса. Так и бояре от Святослава отстали, а затем грянул свадебный пир его сына Ярополка. Женил он княжича на красавице гречанке, объявив взрослым, а как свадебный хмель отошел, тотчас и съехал. В Киеве-то он с делами вроде как уладил, а вот то, что вестей из оставленной Болгарии не было, – к худу или к добру, – заставляло его торопиться.
Святослав в последний раз окатил вороного речной водой и, шлепнув по мокрому крупу, пустил пастись туда, где другие стреноженные кони щипали ивовые побеги вдоль берега. Оглянулся, а рядом Инкмор – заботливая нянька. Кто ожидал, что из свирепого варяжского воина такой хлопотун получится? Говорит, волхвы уже сыскали в роще дуб, объявили его священным и поют близ него заклинания. Не желает ли князь поучаствовать?
Святослав лишь только дернул щекой и о другом спросил:
– Что это за звуки в камышах? Точно кошку кто мучит.
Оказалось, Калокир не оставляет затею научиться играть на дуде. Экий неугомонный! Откуда у него такой интерес ко всему, такое желание все познать да испробовать? Ранее Святослав о ромеях иное слышал: и надменны, и цены себе не сложат, и степенны, все опасаются уронить себя перед варварами. А варварами – диким людом – они русов как раз и считают. Даром, что русы не единожды в их войсках служили и прослыли там отменными воинами. Про это тот же Калокир Святославу сказывал. По-русски ромей говорил преотлично, может, только порой фразы странно строил. А уж на мечах бился!.. Эх, не зря его Святослав полюбил.
Святослав, проходя мимо, хлопнул Калокира по плечу.
– Нечего без дела маяться, патрикий. Выходи лучше поразмяться. Давно мы с тобой не упражнялись. Пусть и иные посмотрят, на что ты горазд.
– На что мы оба горазды, – подмигнул Калокир.
Скинули доспехи, оставшись в одних тельных рубахах: князь Святослав – в беленого холста, длинной, до колен, ромей – в пестрой от ярких цветов, широкой шелковой тунике с алым оплечьем. Зачесанные назад иссиня-черные волосы ромея ниспадали сзади по сильной шее красивыми завитками, карие глаза под густыми бровями лукаво поблескивали.
– Как у вас говорится, были не были! – извлекая из ножен длинный прямой меч, сказал он.
Святослав со смехом поправил:
– Была не была – так сказывают.
Князь принял стойку, которой у того же Калокира научился: ноги чуть согнул, одна рука заведена за спину, во второй – меч, направленный на противника. Калокир улыбался. Красиво улыбался – темные глаза блестят, зубы светятся в усмешке. Князь тоже улыбнулся: ох и любил он поразмяться с этим парнем ромейским! Одно удовольствие!
Вокруг стали собираться дружинники. Галдели, желали удачи своему князю, но кое-кто и ромея подбадривал. Несколько женщин, хлопотавших у котлов с варевом, тоже подошли поглядеть, ахали, перешептывались, глядя на Калокира. Эти явно пригожему иноземцу предпочтение отдавали. Хорошо, что Инкмор на них прикрикнул – мол, пошли отсюда, следите за котлами.
Сталь схлестнулась со сталью мощно и звонко. Несколько быстрых выпадов, парирование, атака. Потом оба замерли на миг. Со стороны могло показаться, что противники испытывают друг друга, но бились они часто и хорошо знали все уловки и приемы каждого… Хотя насчет Калокира Святослав не обольщался – у хитрого ромея всегда что-то припрятано для нового боя, всегда в запасе некий особый выпад. Но это и было любо князю – нравилось ему новое примечать да перенимать. К тому же византийский бой – не просто рубить с плеча да прикрываться щитом. Тут надо следить за клинком противника, предугадывать, куда жало меча устремится.
Идя на сшибку, князь сразу потеснил противника. Калокир ловко отбивался, уводя меч Святослава в сторону, а сам пытался проникнуть сквозь его защиту. Потом отступил на шаг, замер на длинных, чуть согнутых ногах, направив клинок на Святослава в ожидании новой атаки. Ростом он был повыше князя, руки были длиннее, но Святослав это учитывал, поэтому старался держать противника на расстоянии. Не опуская меча, обошел его по кругу, заставив ромея развернуться. Так можно вынудить противника стать лицом к солнцу, ослепить перед следующей схваткой. Но в тени под дубами это значения не имело, и Святослав просто следил, как будет поворачиваться Калокир, чтобы угадать, что тот задумал, как атакует или, наоборот, решит выждать выпада князя.
Калокир напал сам, сделал резкий замах, но Святослав стремительно убрал свой клинок и тут же вернул на место. Меч ромея с шумом рассек воздух. Дважды он повторил это же, не нападая, но медленно тесня Калокира. И тот сам пошел на князя – только лязг стоял да мечи мелькали с быстротой стрекозиных крыльев.
Святослав уже знал эту манеру широкой защиты ромея, обманчиво широкой, ибо ромей успевал закрыться клинком везде, куда старался проникнуть клинок соперника. И вспомнилось князю, как некогда – они тогда только начинали пробовать себя в единоборстве – Калокир сказал ему:
– Не ожидал я, архонт[47] Киевский, что столь прославленный воитель машет мечом, как крестьянин цепом на гумне.
Святослав в тот момент озлился, но потом понял – не серчать на хлыща заморского надо, а поучиться у него ромейскому бою. Вот сейчас и разил Калокира в его же манере. И заставил-таки отступить, потеснил под ликующие крики собравшихся.
Позже, когда они после схватки обмылись в реке, а потом сидели, обсыхая, на бережке, князь спросил у ромея:
– Почему ты пожелал отправиться со мной в Киев печенегов рубить? Разве тебе, патрикию ромейскому, не приказывали следить за мной в Болгарии? Мог бы остаться да отписывать оттуда обо всем базилевсу[48] своему.
– Мог бы, – согласно кивнул Калокир, щурясь на солнце. Был он длинноногий, сухощавый, мускулистый, грудь и ноги темной порослью покрыты.
Рядом с ним светлокожий, литой, с крупными буграми мышц Святослав казался существом иной породы.
– Конечно мог бы, – повторил Калокир. – Да только там наверняка найдутся и другие, кто пошлет гонцов в Царьград. Я же хотел еще раз на Руси побывать. Когда впервые приехал, что для меня важнее всего было? Договор с тобой заключить. Веры мне тогда особой не было, куда ни пойду, за мной гридни твои ходят, доглядники провожают. А мне хотелось увидеть какие-нибудь чудеса волшебные, каких, говорят, на Руси немало. Однако, кроме обрядов ваших – диких обрядов, замечу, – ничего волшебного я так и не углядел. Вот и решил еще раз в вашей стране тайной магии побывать, может, хоть теперь замечу нечто такое, что соответствует всяческим россказням.
Святослав хохотнул.
– И что? Разочарован?
Калокир не спеша натянул свои ярко-синие бархатные штаны, затянул пояс.
– Да выдумки все это. Наверняка сами вы их и распускаете, чтоб вас боялись. Как и все эти легенды о живой и мертвой воде, которую якобы даже базилевсы на Руси покупали за несметную цену. Нет у вас ничего такого.
– С водой живой и мертвой у нас и впрямь нынче не так, как в старину, – согласился Святослав. – Да только ты на меня погляди. – Он выпятил грудь. – Сам знаешь, что я сызмальства в сражениях, а ни одного рубца на моем теле. Сам, поди, в шрамах весь. – И он указал на длинный рубец у Калокира на боку, еще несколько старых шрамов отметил ногтем на груди и предплечьях ромея. – Это все от живой и мертвой воды, в которую ты не веришь, – улыбнулся Святослав, читая озадаченность на лице Калокира. – Всегда малую ее толику с собой вожу, заговоренную и действующую. Шрамы от мертвой воды исчезают, раны затягиваются, а уж потом живая вода силу восстанавливает. Так что есть у нас чудеса, не сомневайся.
Патрикий молчал, соображая. Темные брови сошлись к тонкой переносице.
– Мне трудно верить в то, в чем я сам не убедился. Пока это только ваши россказни. Чудесного же я на Руси ничего не заметил.
– Так ты же христианин! – махнул рукой князь. – Там, где ваши появляются, всякие чары исчезают.
Калокир хитро подмигнул князю.
– Это так у вас говорят, чтобы пришлых убеждать? Дескать, наши все это видят и даже живут бок о бок, а вот вы, чужаки, окропленные святой водой, только помечтать можете о чудесах русских, но поглядеть на эти дива вам не дано. Ловко придумано!
Теперь он откровенно смеялся над тем, во что князь Святослав верил сызмальства. В пору было бы даже в зубы дать развеселому приятелю-ромею. Но князь Святослав уже понимал – он правитель, от его поведения зависит, как иноземцы – и даже этот неугомонный Калокир – будут думать обо всем его народе. Поэтому Святослав сдержался. Зато поддел приятеля, заметив, что не единожды слышал, будто ромеям тоже не чужда тяга к чарам. По крайней мере русские купцы не раз рассказывали, что христиане в Царьграде с удовольствием по гадалкам хаживают.
– Так и есть, – засмеялся Калокир. – Наши священники очень осуждают их за подобные суеверия. Но ведь людям нравится все странное, непонятное, загадочное. Им хочется чудес.
– Как и тебе на Руси?
– Как и мне! – весело хохотнул Калокир.
Ох, хороший же был у него смех – легкий, открытый, радостный.
– И что тебе наворожили ваши христианские гадалки? – тоже развеселившись, полюбопытствовал Святослав.
Калокир почему-то перестал смеяться. Молчал, возился с запонками на рубахе, пуговки на вороте старательно в петли просовывал. Казалось, и отвечать не хочет, но Святослав, заметив, как непривычно тих стал приятель, решил настоять.
– Тебя князь спрашивает, отвечай! – потребовал он.
– Сказали, что однажды я сяду на трон Византийской державы! – с явным вызовом произнес наконец Калокир.
Святослав расхохотался. Калокир тоже смеялся, но было в его смехе нечто… Вроде как и смеется вместе с князем, но сам верит в предсказанное!
Святослав взлохматил его смоляные кудри, потом слегка толкнул в грудь:
– Вот что, патрикий, люб ты мне. А тем, кто мне люб, я многое могу дать. Сам понимать должен: дружба властителя, который никогда не знал поражений, – это уже птица счастья в руке.
С этими словами князь стал неспешно подниматься по песчаному откосу. Калокир остался стоять, обдумывая услышанное. Но у Святослава, похоже, уже прошла охота оделять иноземца доверием. Другое сказал:
– Эй, патрикий! Может статься, что на дива наши ты еще поглядишь. Вот прибудем не сегодня завтра на Хортицу, и встречусь я там с чародейкой Малфридой. А уж она-то… Может, и поверишь ты в могущество чар Руси.
– Малфридой? – переспросил Калокир. Глаза его расширились. – Уж не та ли это Малфрида, что бурю в Золотом Роге учинила, духов на Царьград наслала и заставила базилевса Константина потерять голову от любви к Ольге Киевской?
– Это так о ней в Царьграде рассказывают? – усмехнулся князь.
– Говорят также, что она дьяволица, – чуть тише добавил Калокир.
– Увидишься с ней, тогда и поймешь, какова она. А что? Боязно?
Калокир улыбнулся.
– Мне все удивительное интересно. А дьяволица она, чародейка или просто обманщица умелая, я и сам разберусь.
Глава 3
По прибытии князю доложили, что Малфрида на Хортице. Однако встретиться с ней сразу не удалось. И Малуша, и Свенельд, и иные вои подтвердили, что была тут чародейка, в крепости прохаживалась, над Днепром гуляла, к дубу священному с подношением ходила, а потом… Ищи-свищи. Ведьма ведь что кошка бродячая: хочет – вертится рядом, а захочет – сбежит, куда сама пожелает.
Святослав поворчал немного, даже Малуше попенял: мол, почему подле себя мать не удержала? Неужто и поболтать с той не о чем было? Ну и что с того, что чародейка на внучек поглядеть хотела? Вот и показала бы ей девчонок. Малфрида – бабка им как-никак. И нечего хмуриться Малуше на его слова. Ей вообще ни к чему хмуриться, когда князь к ней прибыл. Подарки вон привез: и шаль золотистую с длинной бахромой, и колты-подвески византийской работы, и башмачки остроносые, до самой подошвы шитые жемчугом. Он ведь даже когда с печенегами бился под Киевом, приберегал те гостинцы для лады своей. И обнял, приголубил Малушу, чтоб не дулась, увел от всех в хоромину.
Но долго миловаться с возлюбленной Святославу было недосуг. Разместив прибывших новобранцев на правом берегу Днепра, где можно было стать широким станом и где их обучением занялся опытный воин Калокир, Святослав велел своим воеводам собраться на совет в гриднице крепостцы. Пока собирались они, Святослав смотрел в сторону ворот, где еще недавно высилась деревянная изба с крестом на кровле, – так еще Ольга повелела некогда. Пару лет назад Святослав велел спалить ее, и ныне там, где стояла церковь христиан, светлели новые бревна частокола, ладно вписавшись в длинную вереницу заостренных свай, окружавших укрепления на Хортице. Святослав был доволен, что велел ту хоромину разрушить. Нечего тут поклонникам Распятого молиться да развеивать те дива, что исстари водились на Хортице. Зато от самой крепости нахоженная тропа вела туда, где испокон веку высился громадный дуб, подле которого славили Перуна Громовержца. Вот это божество! Когда Перун несется по темным тучам, мечет стрелы-молнии, гремит в поднебесье – весь мир замирает. А Христос этот… Коль позволил себя распять, какой ты бог? Ну а к дубу священному Святослав сходил, едва переправился на плоту на Хортицу. На требу не поскупился: и барана отдал на алтарь, и золотое обручье, и мешок с белояровой пшеницей. Сам долго стоял у дуба, шептал что-то беззвучно. Что надо, то Перун и так услышит. И ответит, как всегда отвечал. И как отвечал! Сколько походов свершил Святослав – и всегда ему были удача и слава.
Одно тревожило князя – нет вестей из Болгарии. Святослав сразу после того, как отогнал печенегов от Киева, отправил туда гонца, но тот не вернулся. Может, сгинул в пути? Может, другого отправить? Да к лешему все! Скоро Святослав сам объявится в Болгарском царстве. Надо только Малфриду сперва повидать. И где эту оглашенную носит?
Читать бесплатно другие книги:
