Поводырь: Поводырь. Орден для поводыря. Столица для поводыря. Без поводыря (сборник) Дай Андрей

– Я знаю, как его зовут. Ты мне о делах майорских расскажи.

– Так это… Хороший он человек! Дюже славный и командир настоящий… Года уж два как он в Омск ездил. Полкам новые ружья с Рассеи привезли, да наказной атаман городовым давать не хотел. Сказывал прилюдно, будто и не воинские мы, и нам каторжан гонять нагаек хватит. Пистолей вон и по сей день не выдали…

Да понял я, чего же тут не понятного. Маленькие многозарядные ручные пушечки оказались тайной страстью огроменного кавалериста.

– А ружья?

– Ружья? Дык, дали ружья-то. Майор наш до Дюгамеля дошел, а полторы тыщщи стволов привез. И пулек к ним восемь возов. Арсенала в Томске нету, так в цейхгаузе сложили заряды.

– Денисов позволил?

– Ну да, – Степаныч даже не удивился моей осведомленности. – Николай Васильевич за справу воинскую радетель. Чего же он противу-то будет?

– Мало ли. Может, он на ножах с Суходольским. Сам посуди. Целый полк кавалерии, а подчиняется губернскому управлению…

– Так на то, господин губернатор, монарша воля!

Трудно спорить. Что монарша, что Господня, для жителей Сибири примерно одинаково. И того и другого они только на картинках и видели. Практически – мифологические существа. Только царь все-таки ближе. Потому что история его, в отличие от Иисуса, еще не окончена. Каждый день новая страница пишется. И почти каждое проявление «воли» петербургских небожителей как-нибудь да отражается на их жизни. Ну, вот хотя бы посланцы приезжают. Спроси меня сейчас Степаныч – видел ли я государя-императора? Что я ему скажу? Подшефный саркастически замечает – «эти глаза видели». Ну, значит – видел. Главное правду говорить… А коли спросит – какой он? Эй, Гера?

Не спрашивай меня, сотник, о царе. Не хочу я правду говорить. И врать не хочу. Высок и статен твой государь. Горда его поза и величественна. Только он трус и глупец. И нечего на меня грозно пищать из какой-то нелицензионной дырки на задворках мозга. Сам посуди. Крестьян освободил, а землю не дал. Что получилось? Фигня! Твоей ведь памятью знаю. Бунты и разборки с применением армии. И полстраны нищих землепашцев. И голодные дети. Верно? Да не «можно и так сказать», а верно! То же и с армией. Видел я новейшие казачьи ружья. Жуть. Уж в чем в чем, а в ружьях-то я разбираюсь. Потомственный охотник. Ты, Герочка, сам помнишь Высочайший Манифест о судейской реформе. Вот и скажи мне, как юрист экономисту: если я соберу доказательства, что барон покровительствует грабежам на тракте – его под суд реально отдать? Видишь, ты и сам сомневаешься. А я так точно уверен – фиг. Отправят в отставку и то – это в лучшем случае. А если в доме какого-нибудь крестьянина банду накроют? Каторга, однозначно! Вот тебе и вся реформа. И так во всем, Герасик. Все по половине.

И не нужно меня называть бунтовщиком и революционером. Я последствия одной революции уже видел, а в другой, тихонькой, и сам участвовал. Вечером люди спать ложились – одно государство на дворе было. Утром проснулись – уже другое. И, думаешь, кто-то протестовал? Не-фи-га. Всем надоело. Люди порядка хотят и спокойствия. В мое время это «уверенность в завтрашнем дне» называлось. Так вот, как царей на Руси не стало, так и это спокойствие тоже куда-то делось. Все стало общим. То есть – ничьим. Группа товарищей в Кремль сели и ну давай декреты по стране рассылать. А страна читает и приговаривает: ты глянь, какие молодцы, как много слов мудреных знают! Как-то так и пошло. Столица сама по себе – страна тоже отдельно. А раз хозяйство у каждого свое, то и тащит каждый в свою сторону. Правители у народа, народ у правителей. Даже присказка такая появилась – сколько у государства ни воруй, своего все равно не вернешь… Блядское время. И последней нотой этого балета – демократия. Нет. Сначала – гласность, когда стало можно воров называть ворами. А только потом, как гласность отменили, появилась демократия. Называть стало можно кого угодно как угодно, кроме самого главного демократа. Вроде как – все воруют, а он, там наверху, такой белый и пушистый. Причем реально – воруют все. Рабочие с заводов, директора у рабочих, чиновники у директоров и рабочих. И ведь все знают. Обсуждают и осуждают. Подсчитывают, кто, сколько у кого украл в этом году и каков прогноз на год следующий. Программы по борьбе сочиняют. Деньги выделяют. Смешно, право слово.

И главное спросить не с кого! Все временные. Верховный – временный. Министры – назначенные. Чиновники – на зарплате. Народные избранники – это вообще диагноз. Так что не переживай, Герман. Не собираюсь я заговоры против законной власти устраивать, а даже совсем наоборот. Зубами глотки врагам самодержавия рвать готов. Потому что у всего должен быть хозяин. Пусть не ахти какой, но он не продаст все китайцам, до чего сможет дотянуться. Не разбазарит и не профукает, ибо знает – ему еще детям нужно что-то оставить. Каждый царь что-то да прибавил. Где-то да откусил. В чем-то да преуспел. Все в дом. Все детям. А как не образовалось наследника – тут смутное время и начинается. Не для кого хранить и преумножать. Некому о наследстве отцовом позаботиться.

И надежду людям может Империя дать, что есть справедливость на земле, а не только бабло. Пусть даже не справедливость, без которой как-то живут, а только надежду – без нее и жить-то не хочется. Вот так-то.

А сейчас заткнись и не нервируй меня. Мне еще хитрому извозчику нужно объяснить, что и как он должен будет сказать местному смотрителю, чтоб тот со всех ног побежал будить телеграфистов и эсэмэску Караваеву слал. Да такие слова подобрал, чтоб я эту тварь в Каинске уже не застал.

И взятки я решил брать. Дело привычное. За гуся вон платить не стану, если не спросят. Мне еще чугунку строить и экономику края поднимать. Месторождения разрабатывать и заводы основывать. Народ новый на пустующих землях размещать. На свои я этого точно не осилю.

Эх, так и не спросил сотника, почему он командира Лисованом назвал. Знатное прозвище. Такое заслужить – это еще постараться нужно. И много чего о человеке говорит. Не прост, ох не прост атаман Суходольский. Но, похоже, с бароном они характерами не сошлись. Не верю я, что Степаныч за пару дней ко мне такой любовью воспылал. Скорее, инструкции четкие получил – коли новый губернский начальник человек приличный, добиться благосклонного его отношения к казакам. Вот бесхитростный Безсонов и решился меня предупредить. Улыбается, поди, сейчас во сне. Нахваливает себя. Экак у него все лихо да хитро вышло. И барону по носу щелкнул, и к казакам губернатора лицом повернул. А придется немчика охранять, так это и вовсе славно. Поближе к телу – послаще кухня.

Так и меня эта ситуация устраивает. Держаться меня будут казачки. Жилы за меня рвать. Потому что как с новым господином выйдет – только Богу известно, а я вот он. Самые крепкие отношения всегда основаны на взаимном интересе. Это не я придумал. Психолог сказал, к которому мы с бывшей перед разводом приходили. Он про супружеские отношения говорил, но это к чему угодно подходит.

Поговорил с Кухтериным. Честно сказал – чего хочу и к чему это приведет. Прислушался к настоятельным рекомендациям совести и объяснил – чем это может грозить ему лично. Слава богу, ранен ямщик был в бок, а не в голову – минутой спустя оценил свое участие в операции по дезинформированию вероятного противника в рубль. Дал трешку одной купюрой. Хитрован заявил, что сдачи нет, рассыпался в благодарностях и отправился на задание. А я лег и задул свечу.

Подумал – это сколько же нужно обобрать ульев, чтоб всю губернию свечами снабдить?! Вспомнил про керосин. Попытался вспомнить, как его делают. Все сходилось к примитивнейшему самогонному аппарату. Осталось найти нефть в промысловых количествах и не слишком глубоко. Те месторождения, что я знал и до которых мог дотянуться, находятся на глубине больше двух километров. Приказал себе запомнить – поинтересоваться у инженеров, на какую глубину сейчас бурят.

Долго лежал просто так, прислушиваясь к далекому лаю собак и стрекотанию телеграфного механизма. Понял, что засну и забуду о нефтяных дырках. Пришлось вставать, зажигать свечу, искать – куда записать. Потом – чем записать. Потом – куда положить, чтоб не забыть. Сна не было ни в одном глазу, так что сел к столу и из подручных материалов сварганил небольшой блокнотик. Такой, чтоб в карман удобно было складывать. К нему присовокупил карандаш с надписью на немецком – «карандаш». Похихикал: это боши специально для России подписали или сами тупят? Если для нас, то почему не по-русски? Еще раз хмыкнул, когда вспомнил, что вроде как и сам теперь не совсем представитель титульной нации.

Лег. В голову продолжала лезть всякая чушня. Телеграф уже просто бесил. Принялся придумывать способы борьбы с революционной агитацией. Плавно съехал на методы борьбы с самими революционерами. Особенно с профессиональными. Теми, что за свою деятельность от организации жалованье получали. Профессор прямо соловьем заливался, описывая их героическую борьбу и лишения. Как они бедные по Лондонам до Цюрихам лишения терпели! Причем, как деньги от спонсоров или от экспроприаций кончались, так они домой норовили приехать. Вроде как – для встречи с рабочими и крестьянами. Обычно эти встречи заканчивались свиданиями на тайных квартирах с депутатами от корпуса жандармов. Идейные страдальцы за свободу униженных и угнетенных радостно сливали тайной полиции друг друга, единодушно записывались в осведомители, получали очередной транш по бюджету охранки и возвращались к заграничным лишениям. Потому во время Февральской революции Жандармское управление и его архивы сожгли в первую очередь. Не то чтобы вожди восставшего народа боялись всплывшего компромата – мало ли чего наймиты мирового империализма навыдумывают – просто с соратниками неудобно бы вышло.

Потом шутки кончились – началась мировая война. А во время войны идеологическая борьба почему-то воспринималась самодержавием более нетерпимо. Жандармам настучали по разным местам и запретили подкармливать эмиграцию. Представьте, сидите на Лазурном берегу, и тут хоп – ваши карточки аннулированы банком. Кредит закрыт. Извольте оплатить счета, милостивый государь! Мялись-мялись революционеры, да и решили – проще изменить доктрину борьбы, чем научить организм питаться два раза в месяц. И тут же продали новую идею германскому генеральному штабу. За большие деньги, между прочим!

Все-таки талантливые махинаторы подобрались в этой ВКПб. В двадцать первом веке идеи вообще перестали что-либо стоить. А они чиркнули пару строк – и куда там незабвенному Осе Бендеру – пара миллионов марок в кармане. Ленин писал: «В каждой стране борьба со своим правительством, ведущим империалистическую войну, не должна останавливаться перед возможностью революционной агитации поражения этой страны».

Выходит недостаточно перерезать каналы финансирования этих бестий. Нужно сделать так, чтоб быть революционером стало не выгодно. Умные же люди, должны понимать намеки. Вот и намекнуть, а не поймут, так и мордой тыкнуть – иди работай, горлопан пархатый! Или к Лерхе в каменоломни поедешь, пятилетний план за два месяца выполнять… Я даже и официальным душегубом побыть согласен, если это хоть в половину сократит количество агитаторов.

Кстати! Труд каторжников обходится дешевле всего…

Наверное, я тоже, как и Безсонов, улыбался во сне. Снилось мне, как Ленин с Троцким подрались из-за пайки. А верный соратник Дзержинский схватил кайло, да по морде. По козлячьей, очкастой морде…

Впервые, сколько себя помню, проснулся с отличнейшим настроением. Гинтар уже, наверное, с час шаркал по горнице, а я и не слышал. Все уже умылись, попили чаю и собрались. А я все сны разглядывал. Ну и ладно. Имею право. В конце концов, это они со мной едут, а не я с ними.

Дежуривший у дверей Евграф поделился новостями:

– Вот все не слава богу, вашство, у ентих телекрафитов! Всю-то ноченьку бегали тудысь-сюдысь, тудысь-сюдысь! То станционное начальство в ихню избенку, то механик к етному. Топ-топ-топ! Топ-топ-топ! Ну, не давали ироды глаз сомкнуть. Уж не война ли? Вы б, батюшка генерал, поспрошали. Не дай Господь, случилось что?

– Угумс, – мурлыкнул я. Нужно было напустить на себя грозный вид и идти к телеграфистам – отдавать приказ о задержании гражданина Караваева К. И. А я улыбался, как плюшевый мишка, и ничего с собой поделать не мог.

Было чувство, словно сегодня меня ожидает очень важный и сложный экзамен. Только я его совершенно не боялся, ибо был готов как никогда. Все выучил, все запомнил, даже шпоры написал на всякий случай. И даже больше того, был уверен – экзаменаторы знают меньше моего.

Злобный Гера напомнил, что не позже как к полудню будем в Каинске. Городишка-то так себе, и до пяти тысяч жителей не дотягивает. Но по меркам пустынной Сибири – крупный окружной центр. Культурная, административная и торговая столица куска земли с Голландию размером. И вот там придется встречаться с людьми. Да не затюканными почтмейстерами, а с губернскими чиновниками и купцами – знатными передовиками капиталистического труда.

Он волновался куда больше меня, мой бедненький Герман Густавович. Это для него все впервые. Это он понятия не имеет, как общаться с шишками на ровном месте и углублениями на неровном. А мне давно уже наплевать. Я с Президентом разговаривал тет-а-тет. И кресло сумел сохранить, и лишнего не наобещать. А-то были случаи…

Поймал нужный настрой. Одернул расшитый мундир, накинул шубу на расправленные плечи и шагнул в телеграфную халупу.

– Э-э-э… Как тебя там…

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

– Да-да… Любезный! Как там этого… Городничего каинского?

Вскочивший с места при моем вторжении механик, как согнулся в раболепном поклоне, так и замерз. Лица видно не было, а очень хотелось.

– Что вы там бубните, милейший! Извольте смотреть на меня, когда говорите!

– Павел Петрович Седачев, титулярный советник, – глазки масляные, хитрые. Ленинский прищур. Выражение лоснящегося рыла – «я что-то знаю, но тебе не скажу»! Отлично! Предводителя засранцев полиция на месте уже не застанет.

– Титулярному советнику Седачеву телеграмма. Спешно. Принять меры к задержанию губернского секретаря Караваева Капитолия Игнатьевича. Препроводить задержанного в каземат пересыльной крепости до выяснения. Подпись. Действительный статский советник, исправляющий должность начальника Томской губернии, Герман Густавович Лерхе… Готово? Где расписаться?

Японский городовой! Гера, выручай! Как ты расписываешься-то? Нефиг ржать. Это из тебя, придурок, демона примутся изгонять… Не знаешь, колдунов на кострах еще жгут?

Непослушная, онемевшая от внутренней борьбы двух душ-сущностей, рука вывела замысловатый вензель на светло-коричневой странице учета отправляемых сообщений. Все! Причудливый электрический механизм запустил сложную систему отношений, родственных чувств, жажды наживы и страха. Сотни нитей чужих судеб, натянутых на раму коварного замысла, из которых еще предстоит соткать пуленепробиваемую ткань моего статуса.

Низкий мост, едва-едва над замороженной, занесенной снегом рекой. Третье свидание с Омью. Здесь она уже не та полноводная красавица, как в столице Западной Сибири. И следа не осталось от степной меланхоличности в Усть-Тарке. Здесь, в Каинске – это просто преграда. Жидкая дорога, по которой с севера в городок приходят плотогоны. Место для водопоя тучных стад скота с растоптанными, взбитыми в сметанообразную грязь берегами.

Церковь на пупырышке единственного на сотни верст вокруг холма. С ее колокольни наверняка просматривается половина равнодушной Барабинской пустоши. Громоздящиеся, наползающие друг на друга дома, толкающиеся плечами в битве за лучшее место поближе к храму. Кривая улица. Конечно же – Московская. Думаете, только у коммунистов было тяжело с фантазией? В каждом Мухосранске обязательно есть улица Ленина и Советская. А тут Московских без счету…

Амбары. Амбары. Гигантские амбары с грузовыми эстакадами. Амбары поменьше. Побольше. Целый город амбаров. Жилые дома и присутственные места, зажатые амбарным воинством.

И снег. Открыть им страшную тайну? Рассказать о существовании волшебников, способных победить снег? О дворниках!

Сугробы, подобно детским снежным крепостям, перегораживающие улицы. Дорога подчиняется – вверх-вниз, с одной снежной горы на другую. Виляет между куч, огибает переметы. Люди даже не пытаются воевать с природой. Весь этот мир, вся эта страна за границей Уральского забора – одна сплошная природа. И за триста лет, за десять поколений отважных первопроходцев ничего не изменилось. Грязь, сугробы и степь. И четыре с хвостиком тысяч человек на сотни квадратных верст. Каинский округ Томской губернии. Двадцать третье февраля 1864 года.

К полудню не успели – выехали намного позже, чем планировали. По моей прихоти, конечно же. Который раз убеждаюсь – все что бы ни делалось – к лучшему. Нас с нетерпением ждали. Стоило пересечь по скрипучему мосту Омь, как сбоку пристроилось несколько битком набитых людьми саней. Казаки сдвинули ряды. Конскими крупами оттесняли любопытствующих горожан. Сотник подгонял колонну. Притомившиеся лошадки скалились и рычали. Щелкал кнутом возница.

Лихо подлетели к одноэтажной длинной избе с вычурной надписью «Гостиный двор». Кавалеристы оттерли зевак от кареты. К дверце подбежал Артемка – молодой казак, назначенный Безсоновым мне в порученцы. Я сам попросил. Мог бы и приказать – все одно отказа не услышал бы. Но не стал.

Артемка еще раз выслушал инструкции и, придерживая левой рукой шашку, со всех ног ринулся к парадной. Минуты через три, неторопливо и даже как-то вальяжно, из дормеза появился и я. Как раз рассчитал, чтоб услышать, как вопящий от служебного рвения казачок требует в лучшие «апартементы» самое большое зеркало, что есть в городе. А как вы думали?! Я же изнываю от любопытства. Можно даже сказать – сто лет себя во весь рост не видел!

– Борткевич, Фортунат Дементьевич, – отдав воинское приветствие, четко доложил Степаныч. – Коллежский асессор, окружной начальник. К вашему превосходительству с приветствием и товарищами.

Кивнул. Это вроде как билет на экзамене вытянул. Сейчас начнется.

– Счастливы приветствовать вас, ваше превосходительство, на томской земле! – шкиперская бородка – а весь Питер усы и бакенбарды а-ля Александр II носит. Бунтарь? Глаза цепкие, настороженные. Губы средней полноты, верхняя и нижняя одинаковы. Явной покорности и подобострастия не демонстрирует, но и не дерзит. Неужто стоящий человек? – Примите, не побрезгуйте от щедрот земли нашей, сибирской!

На рушнике у соседа окружного начальника хлеб-соль и рюмка водки. Хоть бы один гад догадался жбан пива принести. Сколько можно печень этой бормотухой мучить?! Под рюмкой бумажный сверток. Пошутить? Сказать – взятки только серебром беру?

– Was ist das? Warum?

– Selon une vieille coutume russe, – уже по-французски встревает в разговор хлебоносец. – От всего сердца-с.

Взял рюмку, выдохнул, выпил. Заел предусмотрительно отломанным и посоленным куском сдобы. Кивнул Гинтару на деньги в бумажке. Тот тяжело втиснулся между нами, сграбастал весь комплект целиком. Конечно – чего хлебу пропадать.

– Здравствуйте, господа. Фортунат Дементьевич? Очень хорошо. Пригласите господина Седачева и… прочих ответственных лиц… Через час – ко мне.

Говорил твердо, но без напыщенности. Как старший офицер младшим. Смотрел внимательно, стараясь запомнить лица, но в глаза не заглядывал. И улыбался совсем чуть-чуть. Почти протокольно. Приехал работать, а не политесы разводить. Должны понять.

Прибежал Артемка. Доложил, что номер готов. Заказ мой исполнят. Нужного размера зеркало нашлось в доме одного из купцов.

– Отлично, – повернулся к делегации местных чиновников. – Встречу с купечеством перенесем на завтра. Приготовьте подобающее помещение.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Все исполним в лучшем виде.

– Конечно, – совершенно серьезно, даже без легкого подобия улыбки, согласился я, глядя на Борткевича. – Как же может быть иначе? До встречи через час, господа.

Тороплюсь я очень. Нужно выбрать место для драгоценнейшего подарка судьбы, для воплощенной мечты, для света моей души. Для зеркала, конечно. Я намерен был хорошенечко себя рассмотреть. Целиком и полностью, до последнего прыщика на заднице. И место для этого действа – это очень важно. Не стану же я раздеваться прилюдно.

Просторный, хорошо протопленный номер. Мебель на европейский манер, но явно произведена руками туземных мастеров. Тяжелые бархатные шторы от пола до потолка прикрывали маленькие, по-сибирски, окна. Репродукции каких-то картин – ни одной знакомой. Три комнаты. Гостиная, спальня, совмещенная с кабинетом, и еще одна, предназначение которой сразу не понял. Да и не старался, для зеркала вполне подошла спальня.

Забрал у Гинтара бумаги из саквояжа и выпроводил его готовить цивильное платье на вечер. Не весь же день в мундире бродить. Запер дверь.

Шуба осталась в гостиной на кушетке. Так что в ледяной глубине огромного, чуть меньше меня ростом, зеркала увидел среднего роста господина в темно-зеленом с шитьем представительном мундире, с гладко выбритым лицом, не лишенным приятности. Ничего особенного. Средней ширины плечи, едва-едва образовывающийся животик – но это временно, я за здоровый образ жизни. Пропорциональное тело. Обычное лицо. Бакенбарды ниже ушей – нужно постепенно от них избавляться. У других-то раздражают глаза, а у себя так просто бесят.

Высокий лоб с глупыми, отступающими к затылку темно-русыми волосами. Прямой нос. Средние, раскинутые в стороны брови. Четко очерченные глаза. И не вдавленные внутрь черепа, как это часто бывает у скандинавов и у жителей южного берега Белого моря, и не по-еврейски выпуклые. Немного полноватые, на мой взгляд, губы, но это всегда проходит со временем.

Сбросил на постель мундир и рубашку. Повернулся боком. Округлая задница. Слышал – это первый признак хорошего кавалериста и любовника. Ляжки толстоватые, но и это пройдет, если буду много двигаться. На руках вместо мышц какие-то сосиски. Груди почти нет. Кожа чистая. На плече след от прививки оспы. Больше никаких шрамов или изъянов. Ни тебе синего портака с десятком куполов, ни кинжала с розой на плече. Слава тебе, Господи, что сохранил это тело в первозданном виде для меня!

Снял штаны. В сумрачных не отапливаемых «скворешниках» с дырой в полу много не рассмотришь, так что вглядывался вдумчиво и тщательно. Антибиотики – изобретение двадцатого века, а неприличные болезни еще испанцы в колумбовскую Америку экспортировали. В обмен на индейское золото. Неприятно было бы обнаружить у себя какую-нибудь заразу. На счастье, все обошлось. И «аппарат», и его состояние вполне меня устроили. Нужно будет озадачиться его применением. Не то чтоб уже прямо очень надо – но интересно же. Как говорится: не развлечения ради, а науки для.

Жить стало лучше, жить стало веселее. Новому телу требовалась небольшая коррекция – как-то непривычно было не иметь возможности хорошенько приложить по роже наглецу какому-нибудь. То-то мне револьвер таким тяжелым показался! Но, тем не менее, все не так плохо, как опасался.

Оделся. Почти сразу выяснил, что зря – Гинтар принес свежую, шелковую с кружевами рубаху и кусок бирюзовой тряпки для повязывания на шею. И в той жизни терпеть не мог галстуки, но постоянно их носить приходилось. Dress code, мать его… И тут – то же самое. Хорошо хоть самому эту удавку наматывать не приходилось. У слуги это получалось не в пример быстрее и лучше.

Мундир со стоячим воротником, оказывается, здорово мне шел. Интересно, как этот вид одежды называется? Сюртук? Камзол? Кафтан какой-нибудь? А-то и еще чего-нибудь поинтереснее. Обеднел язык после большевистского вмешательства. Куча слов смысл сменила, а некоторые термины и вовсе исчезли. Я уже опасаюсь одежду как-либо называть, чтоб не оконфузиться. Назвал однажды войлочную шапку колпаком, а это грешневик оказался. Думал у Евграфа на голове шапка-ушанка, ан нет! Треух! Потому и называю свою парадную одежу мундиром. Во избежание, так сказать.

Жаль орденов Гера не успел нахватать. Прямо просятся на грудь для полноты картины. Ну да – лиха беда начало. Наберу еще, если могущественных врагов не наживу.

Картина маслом – на большом обеденном столе в гостиной прибалт раскладывал пасьянс из купюр Государственного банка Российской Империи. Высокий, седой, остроносый – ну вылитый Кощей, чахнущий над златом. Взятка оказалась весьма приличной. Полторы тысячи рублей ассигнациями – это чуть меньше пятисот рублей серебром. Однако! Для микроскопического города сумма весьма… Да. Весьма.

Под угрюмым взглядом Гинтара выбрал из общего набора двадцать бумажек по три рубля. Подумал и вытянул еще и четвертную. Остальное велел прибрать подальше. И побыстрее. А то сейчас люди придут, а у меня тут касса…

Крикнул Артемку. Попросил пригласить ко мне Астафия Степановича. Казачок убежал. Ждать было скучно. Окна заросли толстенным слоем изморози, картины оказались подлинниками. Получше, конечно, «Черного квадрата» или «Девочки на шару», но и до «Утра в сосновом лесу» не дотягивали. Подпись автора разглядеть не смог, хоть и хотел. Чтоб случайно не пригласить этого богомаза писать свой портрет.

Картины быстро кончились. Ходил кругами, наталкиваясь на высокие спинки как бы венских стульев. Хотелось действия. Экшена. Хотелось что-то делать, куда-то бежать, строить, договариваться, менять. Приходилось ждать. Время засечь, конечно же, не догадался, а жаль. Наверняка туземное начальство уже опаздывает. Был бы повод лишний раз их, барсуков, построить.

Каждый раз удивляюсь – насколько же сотника много. Вот вроде только что гостиная была довольно большим помещением, а стоило этому человеку-горе перешагнуть порог и все – кладовка!

– Ваше превосходительство, явился по вашему приказанию.

Улыбнулся, протянул руку для пожатия. Легкий дискомфорт от перчаток, но здесь так принято. Начальник с голыми руками – нонсенс.

– Я вас пригласил, господин сотник, вот по какому поводу, – протягиваю ему тоненькую пачку денег. Видно, что это только трешки, но здесь и червонец – повод для убийства, а в моей руке много больше. Брови казака взлетают. Тороплюсь объяснить:

– Мы проделали вместе большой путь. В Каинске я намерен задержаться… ну, скажем, на неделю. Раздайте, Астафий Степанович, это своим людям. Будем считать это премией… и авансом. Распределите людей так, чтоб десяток был всегда где-то возле меня. Остальным – отдыхать. Ходить по городу…

Мою идею он не понял, а я не стал объяснять. Однако жест его, видно, впечатлил. Ха! То ли еще будет. Казакам еще понравится быть МОИМИ людьми. Сейчас же мне нужно было, чтоб простые парни пошли в город. Там их наверняка уже поджидают приказчики тех купцов, встречу с которыми я назначил на завтра. Будут вопросы. Кавалеристы станут хвастаться. Перескажут на свой лад историю с лечением Кухтерина. И про то, как я поднимал его с колен – тоже скоро станет достоянием гласности. Потом приказчики перескажут эту болтовню хозяевам и те задумаются.

Был соблазн устроить брифинг не завтра, а послезавтра. Слухи бы множились, сами собой обросли бы подробностями. За сутки форы информация угнездилась бы в головах туземцев. Так-то оно так, да только оттягивать встречу – это демонстрировать купцам свое неуважение. Я же хотел добиться прямо противоположного эффекта. Я хотел, чтоб они мне верили!

– Да, вот еще что! – остановил я собравшегося было уходить сотника. – У меня будет к вам личная просьба. Простите великодушно, но больше ее поручить некому. Лишь вы кажетесь мне достаточно опытным в этом деле человеком…

Не часто же удостаивался похвалы этот могучий воин. Иначе не краснел бы передо мной от удовольствия. Не мямлил бы что-то вроде: «да мы завсегда», «не извольте беспокоиться», «в лучшем виде, коли в моих силах».

– Вот двадцать пять рублей. Берите же… В городке наверняка есть оружейная лавка… Осмотрите, что может быть там предложено. Хотелось бы получить оружие не хуже моего. Ведь вы хорошо рассмотрели револьвер? Не обязательно именно английское… Тут уж полностью полагаюсь на ваш опыт! Если этого хватит на два – берите оба. И о припасе не забудьте… Конечно-конечно, можете идти…

Деньги может и не взять – это сразу понял. А вот от хорошего оружия – точно не откажется. А одарить будущего командира личной охраны необходимо!

Безсонов торопливо, по-медвежьи семеня, убежал радовать бойцов премией-авансом. У двери остался блестеть глазами в предвкушении увольнительной вихрастый Артемка.

– Вашство, там енти… Тутошние господа. Звать што ль?

– Зови, Артемка. Зови. А сам бегом на кухню. Считать умеешь? Перечтешь гостей… Да меня не забудь. Скажешь на кухне, чтоб обед на всех готовили.

– Дык я побег?

– Погоди, «побег» с шашкой… Дык… Потом найдешь сотника и расскажешь ему, что я велел научить тебя, как доклады командиру делать и как к господам обращаться. Теперь – иди.

Я сел во главе стола. Положил перед собой несколько чистых листов бумаги и карандаш с надписью «карандаш». Счет пошел на секунды.

Удивительно, сколько мыслей может промелькнуть в голове за какие-то секунды. Входили люди. Кланялись, желали доброго дня. Кивал в ответ, ждал, пока соберутся все. И успел еще раз прокрутить в голове стратегию поведения.

– Здравствуйте, господа. Рассаживайтесь, – даже и не подумал встать. Пусть теперь мы все в одной лодке, но все равно – между нами гигантская пропасть с названием «Табель о рангах».

«Присаживайтесь» – сказал бы человек, желающий угодить. Или – хороший знакомец. «Рассаживайтесь» – должен говорить радушный хозяин. Тварь, право имеющая, заставила бы людей слушать стоя. Я – хозяин. Я теперь тут всему хозяин, но у меня не сотни глаз и не тысяча рук. Мне нужны их глаза и руки, поэтому я предложил чиновникам разделить со мной стол и даже намерен был отобедать с ними вместе.

– Фортунат Дементьевич, представьте мне господ.

Карандаш повис над белым листом. Попробуй-ка, запомни с первого раза эти замысловатые имена. Вот где фантазия разыгралась не на шутку!

Окружной начальник встал. Рефлекс. Трудно заставить себя сидя говорить с начальством. Это в Америке столетиями изживали. Ноги на стол складывать нашим-то староверам и в страшном сне не приснится! Ну да америкосы – песня вообще отдельная. Как сказал британский консул на губернаторском балу у нас в Томске: «Не обращайте внимания на янки, господин губернатор. Что поделаешь. Некоторым нашим колониям свобода не пошла впрок!»

Борткевич встал. Может быть, это и не культура, а всего лишь танцы чинопочитания. Но образованный человек ДОЛЖЕН вставать, когда говорит с начальством.

– Позвольте представить вам, ваше превосходительство, окружного казначея, коллежского секретаря, Хныкина Ивана Алексеевича.

Кто бы сомневался. Именно он держал рушник с караваем и говорил по-французски. Странно для чиновника десятого класса, но ничего удивительного для казначея. Хранящееся у меня в бумагах предписание Министерства внутренних дел в Томское казначейство о начислении мне жалованья было написано на чистейшем парижском языке.

Хныкин вскочил и не садился, пока я не взмахнул рукой.

– Каинский городничий, Седачев Павел Петрович. Титулярный советник.

Умным полицейский не выглядит. Особенно честным – тоже. Видимо – всех устраивающая кандидатура. Никому не мешает жить. Глаза преданные, собачьи. Побить палкой и дать косточку?

– Надворный советник, Чаговец Михаил Григорьевич. Исправник Каинского земского суда.

Суров. И по чину выше окружного начальника. Бородища лопатой. Купцы у него наверняка по струнке ходят. Сказал – полторы, значит – полторы. А казначей выдал. Все честь по чести.

– Нестеровский Петр Данилович. Окружной каинский судья, коллежский советник.

Встал, но тотчас рухнул обратно. Изображает старческую немощь, а по чину самый старший из всех этих ухарей. Невместно изображать перед хлыщом столичным невесть что. Он-то уедет, а судья останется. И продолжит править в Каинске. Где прямо, где тайно, а где и вот так – всем положением тела. И сразу не сдвинешь ведь. Наверняка за долгую жизнь и связями успел обзавестись. Ладно, разберемся. Будет мешать – уберу. Дайте только на ноги крепко встать…

Кивнул Борткевичу, чтоб тот сел. Улыбнулся понимающе. Ему одному улыбнулся, считай – подмигнул. Отложил карандаш. Убрал улыбку – большинство ее еще не заслужили.

– Отлично… Сейчас я выслушаю отчеты тех из вас, господа, кто сегодня уже получил мои распоряжения. После перейдем к новым поручениям… Итак… Господин городничий? Я вас слушаю.

– Кхе-кхе… Ваше превосходительство, вы видно о Караваеве?

– Разве вы получали другие какие-то мои приказы?

– Э… Кхе… нет, ваше превосходительство.

– Не стоит убеждать меня в своей некомпетентности. Докладывайте.

– Кхе… Господин губернатор, ваше превосходительство! Бежал, изверг! Из пистоля в урядника пальнул и на коня. А мои-то люди пешими были…

Поморщился от его косноязычности.

– Стрелял в полицейского служащего? Я правильно вас понял?

– Так точно, ваше превосходительство! Стрелял, душегуб. Как есть, кто-то упредил варнака…

– Надеюсь, вы догадались завести дело? Кто им занимается? Завтра – ко мне с докладом! И еще… доложите о мероприятиях по поиску злоумышленника и его сообщниках. Особенно о тех, кто посмел его предупредить. Особенное внимание телеграфу! Вам все ясно? И уж будьте любезны проявить старание. Не стоит меня разочаровывать…

Каблуки Седачева так громко щелкнули, что это отлично было слышно из-под стола.

Он что-то еще бубнил о «всех силах» и «денно и нощно», мне это уже было не интересно. Дело пошло, дело будет заведено. Одним выстрелом почтовый инспектор убил не только свое будущее, но и сестры с бароном. Более меткого снайпера трудно себе представить. А что, если бы он того незадачливого урядника вообще убил бы? Нервы все. Все болезни от нервов…

– Фортунат Дементьевич, как продвигается организация встречи с купеческим людом Каинска?

– Приглашения виднейшим торговым людям разосланы, ваше превосходительство. Готовим зал в окружном управлении, – в уголках глаз смешинки. Борткевич еще не стал моим человеком, но его симпатии уже явно на моей стороне. – О времени купцам сообщим дополнительно, господин губернатор. Без вашего соизволения решили не назначать…

– Герман Густавович, – поправил я каинского начальника. – Вполне можете без величаний. Нам с вами долго еще трудиться на благо округа… и губернии в целом.

Транспарант писать не стану. А намекнуть – почему бы и нет. Мне верные и умные люди понадобятся. И в округах, и в Томске. Начальник никак не менее чем лет на десять меня старше, но карьера ведь не закончена. Может статься, и в губернском правлении послужить придется.

– Хорошо, господин окружной начальник. Прошу садиться. С купцами, как я и указывал прежде, встречусь после обеда… К полудню попрошу ко мне. С отчетами… Вам, Фортунат Дементьевич, в отчете особо указать места в округе, пригодные для заселения. Исключительно будет, если получится с указанием десятин. Север и юг округа. Озера богаты ли рыбой и пригодна ли оная для консервирования? Бывали ли предложения о том от состоятельных людей, и если бывали, то от кого. Какие предложения о производстве бывали. С именами. И запомните, господа! Те, кто не только там купили – здесь продали, а и производить продаваемое сами станут – сразу под мое покровительство попадут.

Обратил внимание на тщательно скрываемое удивление окружных чиновников. Хмыкнул про себя – то ли еще будет. Я всю вашу богадельню растребушу!

– Это к завтрашнему дню. Потом список мне сделаете по всем чинам окружного управления. С указанием жалованья и надбавок. А также с указанием имущественного положения каждого. Кто дом или усадьбу имеет, кто в найм жилье берет и сколько платит. Будем изыскивать финансовую возможность поддержать государевых людей. Особенно тех, кто исправно служит…

Борткевич пожалел, что не взял с собой письменных принадлежностей. Поди-ка, упомни все, что новый губернатор напридумывал. То-то на мои листы так завистливо смотрит. Да, на. Мне не жалко.

– Передайте, – добавил в голос немного немецкого акцента. Шаркающий за спинами моих гостей Гинтар тяжело вздохнул.

– К вам, господа судьи, у меня поручений нет. Служите честно, во имя императора, Империи и правосудия! Именно в таком порядке, господа! А кто достоин вашей заботы, тех я вам укажу…

И ведь не улыбнутся даже. Сидят как два сыча. Привыкли тут рулить? А вот фигушки. К вечеру уже все узнают, кому именно на этих судей жалобы писать!

– Иван Алексеевич.

Хныкин снова подпрыгнул солдатиком. Далеко пойдет. К его энергии – ум и верность добавить, и я его еще дворянином потомственным сделаю. И на гербе девиз начертать велю: «Всегда!»

– Et vous, il y a aussi le travaile pour vous! К полудню, милостивый государь, потрудитесь приготовить мне справку о состоянии тех торговых людей, кого на встречу пригласили. Чем промышляют, во сколько капитал оценен. Основная собственность. Уж кому, как не вам сие ведомо должно быть!

– S’accomplira, – как все же красиво звучит этот язык. Вот не знал бы смысла, и не понял бы. То ли обматерил, то ли в любви признался.

– Ах да. Чуть не запамятовал… Одному из моих людей требуются услуги врача. Господин городничий, это ведь по вашему ведомству? Извольте пригласить доктора ко мне. Мои казаки помогут вам сделать это быстрее, чем вы привыкли…

Только так! Именно – мои казаки. Два десятка, да десяток еще где-то по окрестностям бродит. По местным меркам – серьезная сила. И моя. И право имею.

Казачок от дверей усиленно сигналил о готовности обеда. Пора побитым собакам косточку давать.

– И последнее. Не берусь судить о качестве кухни в сей гостинице, ибо не пробовал еще. Но не откажите в любезности отобедать со мною вместе, – и сразу, без малейшей паузы, куда мог бы втиснуться вежливый отказ: – Артемка, пусть заносят!

Вошли женщины. Белые глухие блузы, обширные юбки до пола. Чепчики столь забавные и неуместные среди тяжеленных, обвивающих голову кос, что не удержался – улыбнулся. Пока разглядывал официанток, на столе появились приборы. Второй волной – хлебница и с десяток замысловатых вазочек с грибами, квашеной капустой, горчицей, мочеными яблоками и еще чем-то, мне неведомым.

Постепенно на столе места все меньше и меньше. Из парящей супницы умопомрачительный запах, но и графинчик с коричневой маслянистой жидкостью весьма и весьма привлекателен. И пельмени! Господи, как же я скучал по пельменям! Здравствуйте, здравствуйте, мои ненаглядные!

Встал не наговорившийся Борткевич. Ну, кто его просил? Пельмени вон скучают в одиночестве, а он… Оратор, блин. Завел старую песню о том, как они тут все счастливы и как теперь мы все ого-го! И народ не забудем! Милостию Господней и по воле Его Императорского… Знакомые песни, но звучат как-то… честнее. Они все еще боятся Бога? Гадство! Чуть не прослушал тост. Все встают. Ясно – за царя!

Кто-то уже успел наполнить маленький стеклянный стаканчик ледяной водкой. Жаль. Хотелось коньяку. Ну, за царя! Выдохнул, влил, потянулся за пытавшимся спрятаться под веткой укропа рыжиком. По горлу потекла волна тепла, гриб хрустнул на зубах. Все, как я люблю. Господи, а жизнь-то налаживается!

А-а-а-а! Что же делать?! Тряпочная салфетка!!! Гера, выручай.

Пока всовывал за воротник потрескивающую от крахмала салфетку, невидимый джинн уже успел и супу в тарелку плеснуть и рюмка опять полна. Все смотрят. Видно, моя очередь говорить тост. Да легко!

– Поднимем чаши, господа, за Российскую Империю и малую часть ее – обширную и богатую Сибирь!

Выпил первым. Закусил капустой. Бесподобно. Но что-то они гонят. Решили споить и выведать все секреты? Ха, не на того нарвались. Нас же двое. Гера, слышишь? Ты, братишка, не пей. Я вожжи брошу, ты подхватывай…

Борщ. В центре айсберг сметаны. Она уже топится, расползается по красной поверхности жирными щупальцами. Эта не та сметана, что у нас в тетрапаках продавали. Это настоящая. Натурпродукт! Почти что масло – желтая, густящая, приятно обволакивающая язык. Холодненькая. Суп сразу остыл, хотя за тарелку все еще взяться нельзя. М-м-м… вкуснотища!

Тост за Его Императорское высочество наследника престола. Под пельмени. Хорошая примета. Нужно пить. И скорее, скорее, скорее к ним, к моим обожаемым и нежно любимым. Тугое тесто. Все такие ладненькие, шершавые, подсушенные на морозе. Их бы еще в майонез макнуть, но и так тоже не плохо. Даже просто замечательно! Свинина и… Не может быть! Неужели лосятина? Может, и зубрятина. Слышал, до революции, в Алтайских горах еще водились какие-то крупные рогатые…

Все. Не могу больше. Пузо раздулось, как барабан. Пора заканчивать этот праздник живота. А то еще рюмки три-четыре – и я их всех полюблю. Все эти наглые, зажравшиеся на хлебном месте морды.

– Благодарю за честь, – встаю. Все сдергивают с шей салфетки и тоже подскакивают. – Господа, до встречи завтра к полудню.

Чиновники подходят прикоснуться к руке. Крепко пожать никто не рискует. Я все еще столичное чудо, хрупкое и непонятное своей чуждостью. А может, и не принято у них…

Хочется сигарету. Никогда не курил. В юности спорт, потом политика. Здоровье нации и все такое. Иногда. Пара затяжек под рюмочку… Боюсь спрашивать. Вдруг сюда табак везут из Питера? И стоит он, как Боинг 747. Гера, не смейся. Ты меня тоже, бывает, забавляешь своими высказываниями. Ну ее, эту куряшку. Пойду, прилягу…

На стене календарь. Прямо рядом с зеркалом. Как раньше не заметил? Двадцать третье февраля 1864 года. Воскресенье. Мясопустное заговенье. Понятия не имею, что это значит, да и знать не обязан. Я, слава Всевышнему, – лютеранин. Из всех заговений только морковкино и знаю. Хорошо хоть не пост какой-нибудь. Хорош я был бы, если бы православным чиновникам на стол мясца положил. И злился бы потом, сидел – чего не жрут гады. Брезгуют угощением?!

Нужен секретарь. Желательно срочно. Такой пронырливый парнишка, чтоб знал много, а болтал чуть-чуть. В Томске-то я уже знал, к кому с этой темой подойти, но туда еще добраться нужно. Как бы не спалиться по дороге…

Двадцать третье февраля. День Советской армии. Вот и отпраздновал. Хотя вроде до Советов календарь был сдвинут куда-то… Старый Новый год вон аж куда уехал. Но ведь и праздную я пока один. Больше никто и не подозревает о том, что скоро может появиться лишний повод. Мужской день. День защитника Отечества. Весь год, блин, ты губки подкрашиваешь и юбку носишь, гомосятина позорная. А 23 февраля – фокус покус – и ты защитник.

Может, и не будет здесь этого. Может, и не появятся Советы, не уедут за кордон двадцать миллионов русских. И не увезут с собой большую часть культуры. Салфетки вот эти за воротник, галоши поверх сапог, чтоб ковры в парадных не пачкать, дворников с бляхами на пузе и отвратительной чистотой во дворах… Я бы легко пожертвовал этим Днем защитника с восьмым марта в придачу… Если бы все так просто было.

Гинтар легким движением руки сдернул мундир с плеч. Вот ведь может ходить совершенно бесшумно, когда хочет. Пришел, как привидение, забрал сюртук, или как его там, исчез. Это искусство тоже в восемнадцатом году за границу уйдет. Нет, прислужники и угодники останутся. А вот служаки – уйдут. Вместе с господами своими, угнетателями. И идею с собой унесут, что каждый на своем месте хорош. Что кому-то с пеленок в училища и институты суждено, чтоб потом в комиссиях заседать и мосты строить. А кому-то в услужение – великое знание постигать, как быть невидимым и полезным. И не может кухарка править Великой страной. Тем более, если не хозяйка этой державе. Там у нее подгорит, тут сбежит… Потом придет Хозяин и пожурит – лет на десять без права переписки. Ибо нефиг. Кесарю кесарево…

Цари, они тоже затейники те еще, но каждого десятого в тундре железные дороги строить не отправляли. Просто потому, что эти «десятые» – их собственность. Подданные. А кто же станет свое имущество в вечную мерзлоту закапывать?! Общее, колхозное, а значит, ничье – легко. Мне в бумагах предписывалось приготовить пересыльные пункты аж для – держитесь за стул – двух-трех тысяч ссыльных поляков. Гигантская толпа! Там наверняка каждый второй бунтовал, а в ссылку – две тысячи. Поди, еще расстреляли аж целых двоих… Кровавое самодержавие, блин. И ведь боятся. И царских тюрем боятся, и ссылки в дикую Сибирь. От ай-яй-яй из Высочайших уст, поди, в обморок падают… Не с чем им еще сравнивать. Красные придут – такой порядок заведут, что царь невинным ангелом покажется…

А может, и не придут. Иначе зачем я здесь?

Во всем теле приятная истома, а сон не идет. Мысли лезут, строятся поротно, сбиваются в батальоны. Батальоны просят огня… Что бы этакого сказать купчинам, чтоб не пошли, побежали заводы строить. Мне пресловутое благосостояние повышать нужно. Причем именно что народное. Со своим личным и так все в порядке. Мне нужно дать им интерес к чугунке. Чтоб им было куда и что везти. Был смысл ехать и покупать. И, главное, чтоб было на что. Я хочу, чтоб урожаи у крестьян на корню скупали. Чтоб за каждой коровой ходили и вымя рулеткой мерили в ожидании молока. Чтоб кожи уже при рождении на скоте посчитаны были. Хочу, чтоб земледельцы могли сеялки и комбайны себе позволить и детей в гимназию отправляли. Чтоб не ситец, а шелк на платки бабам дарили.

Хочу, чтоб промышленники делать не успевали, а торговцы в очереди у конвейера стояли в ожидании товара. И чтобы даже ерзали от нетерпения, потому что покупатели тоже ждут и ерзают…

И все это только для того, чтоб, когда пришел к этим людям большевистский, или еще какой – не важно, агитатор, так ему сразу в морду. Без споров и объяснений. По-тупому. В морду и ногой под зад. И чтоб мыкался этот горемычный и не знал – где же найти каких обиженных, чтоб хоть выслушали…

Кстати, Гера! Ты пиво любишь? Вот и я думаю – что это за немец, что пиво с рульками не уважает. Жаль не в Приморье тебя, Герыч, рулить отправили. Там бы креветками объедались. Очень я их обожаю… Ничего, братишка! Будет и на нашей улице праздник. Полетят чумазые паровозы от самого Тихого океана и привезут нам с тобой шикарных королевских креветок к пиву… Вот ради чего стоит жить, парень! Ради «в морду» и восточных креветок. А ордена, имения и благоволения – пыль все это и суета.

Позвал седого слугу. Испытал легкий укор совести – похоже, старик дремал. Попросил по-немецки, чтоб подластиться:

– Ich mchte hiesige Bier probieren!

– Wo gibt es in diesem barbarischen Land ein gutes Bier? – проворчал прибалт, но за пивом все-таки пошел. Или Артемку отправил, что скорее всего.

Вернулся сияющий, как самовар, Безсонов, со свертком под мышкой. Хмурил брови, будто бы был чем-то всерьез озабочен, а у самого глаза блестят, как у мальчишки, заполучившего, наконец-таки свою красную пожарную машину.

– Ваше превосходительство, дозвольте доложить?

– Докладывайте, сотник.

– Урядник и два казака, отпущенные в город на отдых, в питейном погребе стакнулись с местным рваньем. По прибытии исправника были препровождены обратно в гостиницу. Все трое наказаны.

– Дрались за правду?

– Так точно, Герман Густавович, – ощерился Степаныч.

– Кто победил?

– К приходу исправника наши были еще на ногах, а… те, другие – нет.

– Отлично. Астафий Степанович, передайте казакам мою благодарность и пожелание – всегда крепко стоять за правду.

– Будет исполнено, ваше превосходительство.

– Конечно-конечно… Я пива заказал. Составьте мне компанию.

Гигант боднул воздух головой и принялся неловко, не выпуская сверток из рук, снимать полушубок. На Гинтара, подошедшего принять, будто тент от КамАЗа свалился…

– Присаживайтесь, – показал пример.

– Ваше превосходительство… Герман Густавович. Вот, – сотник положил на стол свою аккуратно запакованную в ткань добычу. Потом примерился к стулу, чуть шатнул и выбрал другой, показавшийся богатырю более крепким.

– Рзвернете?

Бумажная бечева в его пальцах не прожила и секунды. Я бы нитку с большим усилием рвал. Под тканью показалась украшенная травлеными узорами деревянная шкатулка. Судя по размеру, вряд ли туда поместилось бы два пистолета. Значит – один, но очень хороший.

– Во-от, – подвинул он шкатулку ко мне. – В лавке у Хотимских нашел. Видно, кто-то в залог оставил…

Под крышкой богато украшенной шкатулки пряталось чудо. Потрясающий серо-стальной, травленный лиственными узорами, револьвер. Сверху, рядом с прицельной планкой было выбито «J A COSTER IN HANAU». Оружие выглядело произведением искусства…

– Стреляли, Астафий Степанович?

– Что вы, ваше превосходительство. Как же без вас…

Вложил пистоль в предназначенную для него выемку. Подвинул шкатулку казаку:

– Постреляйте. Мне важно знать ваше мнение.

– Конечно, Герман Густавович, – было видно, как ему трудно расставаться с чудесной игрушкой. Отсрочка и та показалась ему подарком судьбы.

Вошла без стука суровая бабища с пивом и чашкой обжаренных с солью лесных орехов. А если бы я тут голым бегал? На чай не дал – буду воспитывать.

Степаныч умело разлил обильно пенящийся золотистый напиток по большим стаканам, больше походившим на маленькие вазы для цветов.

– За славный пистоль! – выдавил из себя казак. Выпили. Пожевал орехов. Гадость. Неужели кому-то может этот горько-соленый вкус нравиться? А вот пиво славное. Нечто подобное я, наверное, только в Гамбурге, в той жизни, и пробовал. Самое главное – не ощущалось отвратительного смолянистого привкуса, присущего кузбасскому пиву, и слащавости алтайских сортов. Мечта консерватора – классическое пиво.

– Давно хотел спросить, Астафий Степаныч. Как у нас чиновничья братия поживает?