Васёк Трубачёв и его товарищи. Все повести Осеева Валентина
- Если дружба за машину —
- Этой дружбе грош цена!
Была и другая загадочная картинка, изображающая плывущий в облаках лесовоз с длинными брёвнами. Под этой картинкой подписи не было. Дальше была помещена острая заметка, уже без рисунка:
«Сегодня наш уважаемый кровельщик дядя Сёма попросил уважаемого дедушку Мироныча помочь ему поднять на крышу железный лист. Но дедушка Мироныч ответил: „У тебя своё дело, а у меня – своё“. Редакция считает, что всякое дело на стройке – общее».
Внизу стояла подпись: «Помред Одинцов».
Около газеты с утра толпились ребята.
Дедушка Мироныч прочитал заметку и подозвал Колю Одинцова.
– Ты, товарищ Одинцов, мал ещё старшим указывать. – обидчиво сказал он и полез на крышу помогать кровельщику.
Алёша Кудрявцев не захотел подойти к газете, он уже знал через Тишина, что его с приятелями продёрнули, и, возмущённый, принёс Одинцову свою заметку.
– Вот, помести, пожалуйста, – насмешливо сказал он, протягивая Коле аккуратный листок бумаги. – У тебя тут есть ещё место, можно сейчас же наклеить.
Одинцов быстро пробежал глазами листок.
«Очень жаль, – говорилось в заметке, – что одним из ответственных редакторов газеты выбран Одинцов, который вместе со своими товарищами хотел пролезть в шестой класс, а по заслугам очутился в пятом».
Пока Одинцов читал, Алёша стоял рядом и острыми, прищуренными глазами смотрел на него в упор, пытаясь уловить на лице Коли признаки смущения или гнева. Он ожидал категорического отказа напечатать такую заметку и был очень Удивлён, когда Одинцов просто сказал:
– Сейчас приклеим.
Алёша покраснел и взял у него из рук заметку.
– Я ещё не решил, – быстро сказал он и, скомкав заметку, сунул её в карман.
Ему вдруг стало скучно, и собственный поступок показался мстительным и мелким. Он отвернулся от Одинцова и пошёл к своему участку.
Там всё было в полном порядке. Ямки, приготовленные для столбов, были точно вымерены, одинаковой глубины; подобранные по одному размеру штакеты сложены около каждой ямки, чтобы потом ребятам не пришлось таскать их из общей кучи, затрачивая на это лишнее время. Всё было готово. Не хватало только столбов и слёг, чтобы начать ставить забор У Алёши чесались руки, да и срок выполнения задания был уже близок. Кончался июль, все работы по ремонту надо было завершить к седьмому августа.
К Кудрявцеву подошли Петрусин и Тишин. Алёша ничего не сказал приятелям про заметку, но, не в силах побороть кипевшее в нём раздражение, едко бросил:
– Бездельничаем по вине директора!
– И правда, чего это Леонид Тимофеевич тянет? Обещал пойти с нами на делянку и тянет чего-то, а мы без дела сидим. Давно бы уже могли столбы привезти и начать работу, – высовываясь из-за плеча Кудрявцева, сказал Петрусин.
– Трубачевцам тоже нечего делать, – усмехнулся Тишин, – вон сидят в кучке.
Алёша остановился на краю своего участка, вытащил отцовский полевой бинокль и стал разглядывать участок своего соперника. У Тишина завистливо блеснули глаза. Он осторожно протянул руку и в нетерпении пошевелил пальцами:
– Чур, я после Кудрявцева смотрю!
Петрусин сморщил нос и, прищурив глаз, старался заглянуть хоть в одно окошечко. Но Кудрявцев отодвинул его локтем и, продолжая глядеть в бинокль, нетерпеливо бросил обоим:
– А ну-ка, не мешайте!..
В бригаде Трубачёва тоже было всё готово: так же чернели через определённое расстояние выкопанные ямки, лежали сложенные штабелями штакеты. Алёша направил бинокль на Трубачёва. Бригадир пятиклассников, развернув на травке какой-то лист, положил по краям четыре камешка и что-то сказал не сводившему с него глаз Матросу. Тот блеснул в воздухе чёрными от загара ногами и, подпрыгивая, помчался к дому. Алёша повертел колёсико и быстро сказал:
– Петрусин, узнай, что у них там такое!
В бинокль было хорошо видно склонённую над большим листом голову Трубачёва. Несколько ребят тесно окружили своего бригадира. Запыхавшийся Матрос примчался назад, держа в руках длинный, похожий на пенал ящичек.
– Флажки принесли. Карту будут смотреть… – лениво сказал Тишин. – Хотят показать себя культурными.
– Но откуда они взяли карту? – с интересом спросил Алёша.
– Карту принесла Елена Александровна. Она хочет повесить её в пионерской комнате. А флажки девочки из ленты сделали, – спешно сообщил вернувшийся Петрусин.
– Несправедливо! Зачем она им дала? – нахмурился Алёша.
– Мироныч говорил, что завтра пионерская комната будет уже готова. Елена Александровна сама там работала вчера. И плакаты уже купили, – быстро рассказывал Петрусин. – А сейчас Трубачёв пошёл и выпросил карту.
– Трубачёв – любимчик! – процедил сквозь зубы Тишин. – Елена Александровна ему ничего не жалеет!
– Подумаешь! А чего она распоряжается тут! Сложила печи и воображает! – фыркнул Петрусин.
Алёша молча сунул ему бинокль и решительно зашагал к дому.
Елена Александровна была в пионерской комнате. Открыв окна и двери и осторожно ступая по дощечкам, положенным на свежевыкрашенный пол, она складывала на столе какие-то игры, плакаты и завёрнутые в красный кумач портреты.
– Осторожно, Кудрявцев, пол ещё не высох. Что тебе надо?
– Дайте мне карту! – сказал Алёша.
Карта у Трубачёва. Он её подклеивает на полотно. Сегодня вечером мы её повесим здесь и каждый день будем отмечать флажками линию фронта, – пояснила Елена Александровна. – А если ты хочешь посмотреть карту, ступай к Трубачёву.
– Я не пойду к Трубачёву! Пусть Трубачёв холит ко мне, – вспылил Алёша, – а мне незачем перед ним унижаться! Я не первоклашка. Я могу взять карту у моего отца. Мой отец – генерал, и у него таких карт…
Елена Александровна с шумом отодвинула ящик с шахматами и повернулась к Кудрявцеву:
– Мы всё уже слышали, что твой отец генерал! Ты можешь гордиться своим отцом, ты можешь стремиться к тому, чтобы стать таким же, как твой отец, но пока ты ещё ничего не сделал, и хвастать направо и налево, что ты сын генерала, – это стыдно, противно и глупо! – Елена Александровна вспыхнула тёмным румянцем. – Запомни, Кудрявцев: стыдно, противно и глупо! – с силой повторила она.
– Как вы смеете! Вы – какой-то печник!.. – пробормотал озадаченный Алёша.
– Выйди отсюда! И, когда успокоишься, приходи поговорить со мной! – сказала Елена Александровна.
– Я никогда не приду поговорить с вами! Не ждите! – грубо крикнул за дверью Алёша.
Он сбежал с лестницы, постоял на крыльце и через минуту вернулся. На волосах у него блестели капли дождя, глаза смотрели вызывающе.
– Я – отличник! И я работаю не хуже других…
– Ты работаешь хорошо. Но, кажется, пошёл дождь… – Елена Александровна озабоченно взглянула в окно. – Скажи, чтобы принесли карту.
Алёша снова исчез за дверью.
– Эй, Петрусин! Пойди скажи пятым, чтобы принесли карту! – послышался на крыльце его громкий, сердитый голос.
Елена Александровна глубоко вздохнула и снова принялась разбирать игры.
– Подклеили? – не поднимая головы, спросила она Трубачёва, когда он принёс карту.
– Подклеили, только ещё не подсохла.
– Положи на стол и скажи ребятам, чтобы расходились. Да, чуть-чуть не забыла! В воскресенье поход на делянку. Сбор здесь в семь часов. Объяви бригадирам. – Сейчас!
Васёк разложил на столе карту и вышел во двор.
– В воскресенье поход на делянку. Пойдут все старшие ребята! – радостно объявил он и, заметив издали Кудрявцева, помахал рукой: – Кудрявцев, в воскресенье поход на делянку! Собирай своих! Сбор в семь часов.
Кудрявцев удивлённо вскинул брови и хотел ответить, но Тишин тихонько свистнул и насмешливо сказал:
– Гордится перед тобой, хозяина из себя корчит… Помнишь, он сказал: «Мы здесь хозяева, а он… наш гость!» Петрусин закивал головой:
– Верно-, верно!
Глаза у Алёши снова вспыхнули, потемнели. Мелькнувшее желание запросто ответить Трубачёву мгновенно прошло.
– Мы ещё поглядим, кто тут хозяин! – засовывая руки в карманы, сказал он.
Глава 47
Нестреляный воробушек
Елена Александровна отпустила ребят, поднялась в учительскую и, забравшись с ногами в кресло, глядела сквозь мелкую сетку дождя на улицу.
«Пора бы Леониду Тимофеевичу прийти. И о чём можно так долго говорить?»
Ей было жаль старого директора, но к этому чувству примешивались раздражение и беспокойство.
«И зачем он пошёл сам? Можно было вызвать эту Синицыну сюда. Она, пожалуй, подумает, что директор испугался её обвинений. И вообще вся его чрезмерная доброта может только повредить школе. Как бы он там не размяк окончательно и не взял на себя вину за то, что Нюра не слушается матери и делает своё общественное дело… Нет, что за нелепость на самом деле!»
Елена Александровна невесело засмеялась. «Если так будет дальше, то я не смогу здесь работать», – подумала она и вспомнила тот день, когда её, молоденькую учительницу, райком комсомола направил сюда на работу. Она пришла на зелёный пустырь, где ребята во главе с директором ремонтировали себе школу. Её отец был печник, и в детстве она часто помогала ему. Сейчас это умение ей очень пригодилось. Она приняла горячее участие в работе – складывала печи, старалась организовать ребят. Но разве о такой школе она мечтала? Ведь ей нужны опытные товарищи учителя – она ещё нигде но работала. Правда, директор встретил её с отеческой лаской и вначале даже показался ей настоящим, твёрдым человеком. Его все слушались, а для школьников каждое его слово – незыблемый закон. Но вот история с Синицыной так ясно показала его излишнюю мягкость. Ведь он просто добряк, бесхарактерный добряк! Как же она будет с ним работать? Но почему же ей всё-таки не хочется уйти отсюда?
«Труд заманивает человека», – говорил её отец. Ремонт школы и для неё стал кровным делом. Она не может уйти, пока не готова школа. Она только-только начала узнавать ребят Спешила оборудовать пионерскую комнату, чтобы была возможность где-то проводить сборы, интересные занятия, поближе познакомиться с детьми.
Елена Александровна вскочила и взволнованно заходила по комнате.
Скорей бы окончился ремонт и пришли другие учителя. Учитель и вожатый – это большая сила. В общем, конечно, здесь хорошие ребята… Но есть разные…
Тишин – очень неприятный мальчик, на собрании она никак не могла разглядеть его прищуренные глаза.
А сегодня ещё этот Кудрявцев! И что они имеют против Трубачёва? Конечно, разве она могла ждать, что все дети будут хорошие! И всё-таки обидно, когда идёшь к ним с добрым сердцем, а они не стесняются сказать тебе грубость…
Елена Александровна снова залезла с ногами в кресло и, опустив на ладонь голову, прислушалась к шуму дождя на крыше: «Но где же этот добряк директор? Воображаю, что ему там наговорит эта мамаша!..»
Дверь скрипнула. Иван Васильевич осторожно просунул руку с горячим чайником и на цыпочках подошёл к столу.
– Чайку согрел. Мокро на дворе. Придёт Леонид Тимофеевич – выпьет чашечку…
Он поставил чайник на стол, закутал его мохнатым полотенцем; оглянулся на Елену Александровну:
– А вы что же сиротинкой такой сидите?
– Леонида Тимофеевича жду, – вздохнула Елена Александровна.
– Да уж пора бы ему! Но только дело у него такое деликатное – пока уговоришь да разговоришь…
– Добряк он у вас! – сердито бросила Елена Александровна.
– Да, знаменитый человек. Он с ними умеет, это что и говорить, – приняв её слова за похвалу, охотно сказал Грозный. – Это уж он специалист. И к каждому ребёнку подход найдёт, и к каждой мамаше, и к вам вот, учителям, тоже умеет приноровиться. Настойчивый и, где надо, не обидевши, на своём поставит. Сурьезный, что и говорить, одно слово – директор!
Елена Александровна спустила на пол ноги, пригладила волосы.
Поговорив о своём директоре, Иван Васильевич ушёл. Дождь всё ещё брызгал в окна, мелкий, докучный, унылый.
Наконец на улице показалась знакомая фигура. Леонид Тимофеевич быстрыми шагами прошёл по двору, раскрытый зонтик над его головой кренился то вправо, то влево, по спицам за воротник пальто стекали струйки воды.
Елена Александровна вскочила и, по недавней школьной привычке прыгая через две ступеньки, побежала вниз по лестнице. Вместе с Иваном Васильевичем они сняли с директора мокрое пальто.
– А я и не промок вовсе! – весело заявил он, вытирая платком шею.
В учительской Леонид Тимофеевич не спеша достал из ящика стола блокнот, что-то записал в нём для памяти и, встретив нетерпеливый взгляд Елены Александровны, сказал:
– Ну вот… С матерью Нюры Синицыной, я думаю, всё понемногу уладится, мы её включим в наш будущий родительский комитет и будем, так сказать, держать её под своим наблюдением. В этом нам помогут другие матери.
– Она согласилась? – недоверчиво спросила Елена Александровна.
Леонид Тимофеевич кивнул головой.
– Она не уверена в своих силах. Ну, знаете, всегда сидела дома, за спиной мужа, непривычка. Но постепенно она войдёт в работу коллектива, в интересы школы… Это часто бывает так… – Он задумчиво постучал по столу пальцами. – Меня сейчас беспокоит другое. Видите ли, Синицына – человек неуравновешенный, а с такими людьми часто случается, что, будучи раздражены одним поводом, они кричат совершенно о другом. Но вот во время разговора я и выяснил, что мы всё же виноваты.
Елена Александровна сухо улыбнулась.
«Так и я думала», – говорил её взгляд. Но директор не обратил на это внимания.
– Да, мы всё же виноваты, а в какой мере – это скоро выяснится. Дело в том, что, пока мы тут строились и хлопотали, радуясь, что ребята принимают во всём этом деятельное участие, Трубачёв и его товарищи старались догнать свой класс. Когда я приехал, девочки мне сказали, что зимой они хорошо занимались, и я подумал, что они просто повторяли пройденное, тем более что никто из них не пришёл ко мне поговорить, посоветоваться. И знаете, Елена Александровна, только несколько дней назад, на собрании, мы с вами призадумались над странным заявлением Трубачёва и собирались выяснить, насколько оно серьёзно. А вот мать Нюры Синицыной уже давно тревожится за свою дочь: где она пропадает, как и когда она занимается, почему её нет дома ни утром, ни вечером и каким образом при всей этой нагрузке она попадёт в шестой класс, с кем проходит она курс пятого класса. Всё это естественные вопросы для матери, и я вполне уяснил себе, в чём дело.
Елена Александровна слушала директора с большим вниманием.
– Да, но если они действительно занимаются… – неуверенно начала она.
Но Леонид Тимофеевич перебил её:
– Занимаются ли? И сколько времени у них остаётся на занятия? Ведь знай мы об этом раньше, ни о какой их работе на стройке не было бы и речи. А теперь будет большим огорчением для этих ребят, если оттого, что взрослые вовремя не помогли в учёбе, они сядут в пятый класс!
Елена Александровна вспомнила собрание, побледневшее лицо Трубачёва и его уверенный голос… Она заволновалась.
– Они не сядут, они уже чувствуют себя шестиклассниками! Я думаю, что они усердно готовятся сейчас. И хотя я поставила их в списки пятого класса, но ведь это только до осени. Совершенно невозможно считать их второгодниками!
– А кем их считать – шестиклассниками или пятиклассниками, – нам станет ясно после проверки их знаний. И поправить что-нибудь будет поздно, потому что скоро уже конец июля.
Леонид Тимофеевич остановился и внимательно посмотрел на Елену Александровну. Она сидела, опустив голову на руку, и глядела на директора потемневшими, встревоженными глазами.
– Так вот, вы понимаете теперь, почему к голосу каждой матери необходимо прислушиваться и в чём мы можем оказаться виноватыми?
Елена Александровна молча кивнула головой. Леониду Тимофеевичу стало жаль её.
– Синицына сказала мне, что они занимаются с матерью Пети Русакова. Это очень толковая женщина. Может быть, они прекрасно занимались – времени у них было вполне достаточно, – сказал он, ласково улыбнувшись. – Ну, в общем, мы это скоро узнаем. В воскресенье у нас поход на делянку, а после похода мы повидаемся с матерью Русакова и всё выясним… А сейчас идите-ка домой, воробушек!
Глава 48
Два письма
Ребята собрались у Васька, чтобы написать письмо родителям Мити. Нелегко было сообщить старикам о постигшем их несчастье. Ребята сидели глубоко задумавшись, не зная, с чего начать. В комнате было тихо. Тётя Дуня задержалась в госпитале. Электричество не горело, и Васёк поставил на стол круглую лампу с отбитым краешком стекла. Вспыхивая, лампа освещала серьёзные лица ребят. Сева держал наготове ручку и, поминутно обмакивая в чернильницу перо, отводил его в сторону от бумаги, чтобы не уронить кляксу. Ребята молчали, думали…
– Никто не знает, какой человек Митя, как он шёл по нашим следам с дядей Яковом, как привёл нас в лагерь… – грустно сказал Саша.
– А дядю Якова как жалко! – прошептал Петя Русаков.
– Неужели мы и Митю больше не увидим? – горько спросила Нюра.
Васёк глубоко вздохнул:
– Как такое письмо напишешь? Мы ведь уже не раз думали. И всё ничего не получалось. А ведь надо же наконец известить родителей.
Малютин снова макнул в чернильницу перо и придвинул к себе бумагу.
– Самое главное – начать, – озабоченно сказал Саша.
– «Дорогие Митины родители!» – с чувством продиктовала Лида.
Сева написал.
– Теперь надо очень осторожно, – испуганно предупредил он.
Ребята молчали, подыскивая подходящие слова.
– Лучше всего – писать прямо, – решил Мазин. – «Нам сообщили, что Митя опасно ранен…»
– С ума сошёл! – возмутились девочки. – Разве так можно? У Мити мама старенькая, она испугается сразу.
– Конечно. Сначала о жизни что-нибудь… вообще… как они живут… Что ты думаешь, Васёк? – спросил Одинцов.
– Я бы тоже сразу правду сказал, – нерешительно высказался Васёк.
– Нет, лучше подготовить, что вот у многих теперь горе, потому что война, – глядя на огонь лампы, начала Нюра. – «Дорогие Митины родители! Как вы живёте? У всех сейчас много горя…»
– Может, и правда… – вздохнули ребята.
– Давайте напишем начерно, а потом перепишем, – сказал Сева, записывая слова Нюры.
Но дальше дело не шло. Ребята предлагали то одно, то другое, но всем казалось, что это не те слова, что в них нет утешения и теплоты.
– У самих сердце болит, да ещё писать об этом надо, – расстроенно бормотал Мазин.
– И как это мы не можем написать! – с горечью сказал Одинцов.
– Так ведь это не простое письмо, – серьёзно возразил ему Малютин.
Васёк поглядел на часы – было очень поздно.
– Вот что, ребята: давайте расходиться по домам! Завтра нам на делянку идти. Придётся сегодня письмо отложить, но пусть каждый подумает хорошенько. Завтра соберёмся опять.
Хмурые и недовольные собой, ребята молча смотрели, как Васёк прятал в ящик стола начатый лист бумаги.
Когда все собрались уходить, дверь вдруг открылась и вошла запыхавшаяся от ходьбы тётя Дуня.
– Васёк, – крикнула она ещё с порога, поднимая вверх маленькое серое письмецо, сложенное треугольником, – тебе на госпиталь пришло! Читай скорей! Я всю дорогу бегом бежала. От кого бы это?.. Батюшки мои!..
Васёк схватил письмо и бросился к лампе:
– Ребята, от Генки! – Руки его дрожали.
Ребята онемели от испуга и ожидания.
В письме было наспех написано несколько строк:
«Дорогие товарищи, други мои! Один человек обещал мне доставить вам эту весточку, и потому спешу сообщить, что Митю вашего мы от смерти отратували, жив-здоров теперь будет боец Митя, не плачьте за него, други мои. Митя ваш на ноги ещё не встаёт и писать сам не может, но, чтоб вы не сомневались, что он выдужал от своих ран, шлёт собственноручную подпись и горячий комсомольский привет.
Ваш Гена Наливайко».
Внизу стояли две неровные буквы: «М. Б.».
– Митя Бурцев! – задыхаясь от счастья, прошептал Васёк.
– Митя!.. Митенька!.. – Девочки крепко обнялись. – Какое счастье!..
Ребята, не веря своим глазам, смотрели на Генкины каракули и на волшебные буквы внизу: «М. Б.».
– Садись за стол, Севка! – заорал вдруг Мазин, ударив об пол кепкой. – Где письмо родителям? Сначала будем писать. Начисто, без помарок! Садись, Севка!
– Садись, садись! – усаживали Севу товарищи и, захлёбываясь от радости, со всех сторон диктовали ему новое письмо.
– Ах ты батюшки! Да вы хоть не все сразу! В ухо-то ему не кричите! – глядя на них, улыбалась тётя Дуня.
– Ничего, ничего… – бормотал Сева, торопясь записать всё, что ему диктовали ребята.
По новому письму выходило, что Митя Бурцев, верный сын своей Родины, геройски сражался с фашистами и, получив смертельные раны, совершенно выздоровел и скоро снова пойдёт в бой.
«Слава родителям, у которых такой сын! Счастье нам, что у нас такой вожатый! Пионерский отряд школы № 2», – торжественно подписал в конце письма Сева Малютин. Потом каждый из ребят поставил под посланием начальные буквы своего имени и фамилии. Васёк тоже подписал совсем как Митя: «В. Т.».
Глава 49
На делянке
К семи часам утра ребята собрались около школы. Леонид Тимофеевич уже был там и о чём-то оживлённо беседовал с двумя Миронычами. Ребята быстро разобрали топоры, пилы. Елена Александровна ещё с вечера заготовила хлеб и огурцы и теперь выдавала их на руки. Вышли на улицу.
– Не рассыпайтесь по всей мостовой, – сказала Елена Александровна, – в городе нужно идти организованно.
Несмотря на ранний час, люди уже куда-то торопились. Проехали мимо на грузовиках красноармейцы, прошли ремесленники в рабочих спецовках. Встретились девушки в военной форме.
– На работу идёте? – весело окликнули они пионеров.
– На работу! В лес! Деревья валить! – бодро, вразнобой ответили им ребята.
На окраине стали встречаться огородники с мешками, лопатами.
Ребята вышли за город, миновали шлагбаум. Перед глазами открылось широкое ровное шоссе.
Васёк оглядел товарищей. Их было много – старых и новых, испытанных друзей и просто одноклассников. Были тут славные ребята из других классов, с ними он познакомился только недавно на стройке. Все они относились к нему тепло, по-дружески.
Но были среди школьников и такие, как Тишин, Петрусин. Алёшу Кудрявцева, несмотря ни на что, Ваську не хотелось даже мысленно ставить с ними рядом.
Старые друзья Трубачёва всю дорогу шли с ним вместе, говорили о военных событиях, о Мите, о том, что скоро кончится война и Митя вместе с учителем снова вернутся в школу. В новую школу, отстроенную с их помощью.
Вдоль шоссе потянулся густой лес. Леонид Тимофеевич, Елена Александровна и два Мироныча шли прямо по дороге, окружённые школьниками. В толпе слышались шутки, смех, громкие голоса.
Внезапно на Трубачёва нахлынули воспоминания. Казалось, стоит только закрыть глаза – и увидишь свежее украинское утро, Митю, Сергея Николаевича, подводу, на которой ехал отец учителя… Всё это было совсем недавно… Вот так шёл Сергей Николаевич, а вот так, по краю шоссе, Митя… И Валя шла, срывая крупные белые ромашки.
А потом по шоссе шагали на фронт бойцы с запылёнными суровыми лицами. И вдоль этого потока учитель двигался навстречу ребятам и горнил ещё и ещё, чтобы показать им, что он здесь…
Никогда не забудет Васёк, как, прощаясь, Сергей Николаевич соединил их руки в своих ладонях…
Васёк оглянулся. Саша поднял на него большие грустные глаза и глубоко вздохнул. Девочки шли по тропинке около леса. Нюра отстала от подруг, и светлый сарафанчик её одиноко мелькал за деревьями. Петя, по старой привычке, жался к Мазину, а Мазин шёл, мрачно опустив глаза в землю.
И, словно продолжая начатый разговор, Одинцов вдруг сказал, ни к кому не обращаясь:
– Вот мы среди своих теперь, а там всё ещё враги кругом. И может, сейчас, в эту минуту, идёт бой. – Он тронул за плечо Трубачёва: – Помнишь, как тогда, ночью, на дороге?
Ваську сразу вспомнился ночной шорох деревьев, дальний топот копыт, боец, скачущий на гнедой лошади…
Васёк встряхивает головой и поворачивается к товарищам:
– Что это мы так отстали, ребята? – Он машет рукой и звонко кричит: – Эй, Белкин! Подождите нас!.. Девочки, выходите на шоссе! Куда ушли?
– Спешат все, как на пожар! – ворчит Мазин. Девочки поспешно сбегают с тропинки.
Трубачёв прибавляет шагу. Елена Александровна останавливается на дороге и ждёт. Ветер треплет её светлые волосы, выбившиеся из-под берета; девочки со всех сторон суют ей в руки букетики цветов.
Леонид Тимофеевич и два Мироныча тоже замедляют шаг, оглядываются. Ребята догоняют их и идут рядом.
Дедушка Мироныч рассказывает о лесных пожарах:
– Ну вот. Дед мой был лесником и всю жизнь лесом кормился… Вот один раз заночевал он в лесу, подложил под голову армяк да топор и задремал. Вдруг слышит – словно кто стонет, да так тяжко, многоголосо стонет и дышит жарко в лицо… Проснулся он, сел. А над головой птицы летят, с ветки на ветку белки шарахаются, и зайцы прямо по ногам скачут, и всякая тварь лесная бежит мимо… Вскочил он. Ночь на дворе, а промеж деревьев зарево видно, огонь змейками по траве ползёт. И в ушах гул стоит. Выбежал он на опушку… Лес горит… Батюшки мои! Упал дед на колени, заплакал: «Кормилец ты мой родимый!» А лес стоном стонет, как человек… Перекрестился дед – и в село. Ну, набежали люди с баграми, с лопатами, давай канавы рыть, водой заливать. Ведёрками воду из речки носили – о пожарных тогда и не слыхивали в сёлах. Ну и выгорел лес – одни пни торчали… А теперь я вот на свою родину ездил – на этом месте высокая рожь колосится. Зайдёшь – не головой окунёшься в хлеба. Не узнать того места, где пожар был и где мой дед плакал. Теперь новые леса посадили, хорошие леса, строевые…
– А отчего же пожар был? – спросил кто-то из ребят.
– Известно отчего: пастухи сожгли. Народ тогда несознательный был. Разложили костёр да заснули – вот тебе и пожар!.. – Дедушка Мироныч поглядел на высокие, стройные сосны у дороги. – Вот, Леонид Тимофеевич, эти сосны мачтовые. Вишь, они, как стрела, ровные! – Он подошёл к дереву, постучал по стволу топорищем. – Хороши сосны!.. А вот до войны я отдыхал в одном санатории на Чёрном море, так там я видел сосновую рощу. Особые деревья! Иглы длинные, хоть косы плети, а шишки с кулак у той сосны…
Кто-то из ребят вспомнил, что видел в Артеке пробковые деревья. Мироныч снова стал что-то рассказывать.
Елена Александровна подошла к Ваську:
– Расскажи мне о своих делах, Трубачёв. Как у вас там с учёбой?
Васёк опешил.
– Мы занимаемся с матерью Пети Русакова. Мы будем учиться в шестом классе! – удивлённо ответил он.
– Чтобы учиться в шестом, надо пройти всю программу пятого класса, – серьёзно сказала Елена Александровна. – Леонид Тимофеевич просил меня проверить ваши знания. Предупреди, пожалуйста, Екатерину Алексеевну, что завтра я приду к ней на урок.
– Хорошо, – ответил Васёк, чувствуя тревогу и растерянность.
Ребята сразу заметили по его лицу, что случилось что-то важное.
– О чём она с тобой говорила? – спросил Одинцов.
– Потом скажу, – отмахнулся Васёк. Ему не хотелось в этот день портить настроение ребятам. – Потом, потом!.. – пообещал он подошедшим товарищам.
Алёша Кудрявцев тоже несколько раз оглянулся.
– Трубачёв с печником разговаривал, а сам всё смотрел в нашу сторону – наверно, жаловался на тебя, – успел шепнуть ему Тишин.
– Пусть жалуется! Ему же будет хуже, – озлился Алёша.
Делянка была в шести километрах от города. Когда вошли в лес, Леонид Тимофеевич предложил всем отдохнуть и позавтракать. Ребята вытащили из вещевых мешков хлеб и, закусывая на ходу, разбрелись кто куда.
Лес был густой, разросшийся, тенистый. Сквозь зелень осин и берёз виднелись коричневые стволы сосен.
Елена Александровна, крикнув ребятам, чтобы далеко не уходили, побежала с девочками к орешнику.
– Идите сюда! – кричала она, ловко нагибая ветки. – Посмотрите, как орехов много! По пять штук в одной кучке. На голос её прибежали ребята. Ветки гнулись, трещали. Орехи были ещё зелёные, внутри них, словно в вате, лежали маленькие ядрышки. Ребята попробовали орехи и побежали искать ягоды.
Леонид Тимофеевич с двумя Миронычами пошёл к леснику. Пока он ходил, мальчики вырезали себе палки, лазили на деревья, гонялись за белками. Витя Матрос притащил Елене Александровне птичье гнездо, в нём лежала скорлупа от хорошеньких голубых яичек.
– А где птички? – спросила стриженая чёрненькая девочка из пятого класса.
– Птички уже летают, – засмеялась Елена Александровна и серьёзно добавила: – Но трогать гнёзда всё равно никогда не надо.
Читать бесплатно другие книги:
