Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан Оченков Иван

На следующий день, когда девица Берг приступила к своим обязанностям, один из младших лекарей спросил Гиршовского: зачем тот принял еще одну барышню, ведь в персонале не было недостатка?

– Ах, молодой человек, – покачал головой старый врач, – с одной стороны, вы совершенно правы. В нашем госпитале довольно иной раз весьма милых сестер милосердия, причем многие из них хороших фамилий. Есть, кажется, даже одна княжна. Но ни одна из них, кроме, разумеется, «крестовых»[35], понятия не имеет, что их ждет! А вот мадемуазель Гедвига представляет это вполне верно. И если я в ней не ошибся, то пользы от нее будет значительно более, чем от любой другой барышни.

– А вам не кажется, что она жидовка?

– И что, судно, простите, с солдатским дерьмом как-то иначе воняет, когда его выносит еврейка?

– Нет, но…

– А посему, настоятельно рекомендую вам, коллега, впредь воздерживаться от подобного рода высказываний!

В средине мая дожди закончились так же внезапно, как и начались, после чего наступила страшная жара. Скоро выяснилось, что русские солдаты, казавшиеся совершенно нечувствительными к холоду и сырости, гораздо хуже переносят избыток тепла. Дня не случалось, чтобы на марше у кого-то из них не случался обморок, хотя смертельных случаев, возблагодарение Господу, пока не было. Другой напастью стали частые кишечные заболевания. С последними начали всемерно бороться, для начала запретив пить сырую воду, и вскоре положение улучшилось.

Поход продолжался уже почти месяц, когда авангард 13-го корпуса достиг Плоешти и встал на дневку. При входе в город болховцев встречал сам государь, у которого для каждой роты нашлось доброе слово. Солдаты в ответ так дружно кричали «ура», что многие охрипли.

Будищева этот порыв чувств почти не затронул, а вот Шматов орал так и смотрел на самодержца с таким обожанием, что Дмитрий мог только подивиться такому верноподданническому экстазу. Когда царь наконец уехал, многие солдаты и офицеры бросились бежать следом за его коляской. Государю даже пришлось попросить их «пожалеть свои ноги»[36], но те, разумеется, его не послушали и бежали, пока царский экипаж не скрылся вдали.

Вечером в полку только и было разговоров, что о встрече с царем. Под впечатлением были даже вольноопределяющиеся, а Федька просто прожужжал своему приятелю все уши. То, как посмотрел, то, как рукой махнул, то улыбнулся уж очень милостиво…

– Жуй давай, – не выдержал он наконец, указывая товарищу на плошку с остывающей кашей.

– Ага, – охотно согласился тот и тут же продолжил как ни в чем не бывало: – Слышь, Граф, это же в нашей деревне никто сроду царя не видал, а я сподобился!

– Что, и помещик?

– А чего помещик, – пожал плечами Шматов, – он как волю объявили, совсем редко появляться стал.

– Чего так?

– Да кто его знает? Раньше-то почитай не выезжал из усадьбы своей. Все хозяйством занимался.

– Это как?

– Да я мальцом еще совсем был, а родители сказывали, строг был, по хозяйству-то. Как что не по его, так велит выпороть!

– А за что?

– Да за все! Вспахано с огрехами – пороть. Скирды неровно уложены – опять же пороть. А уж если сено сырое, так снимай портки и не греши!

– А теперь?

– А что теперь? Волю объявили, стало быть, крепости более нет. Он осерчал, конечно, говорят, даже кричал, что манифест подложный…

– Значит, теперь не порет?

– Ну почему? Случается, только теперь для этого надо исправника вызвать да в суд отвести[37]. Там, конечно, не откажут, но это же какая волокита… вот он подалее от имения-то и держится, чтобы не серчать. А все государь наш, царь-батюшка, ослобонил…

– Понятно.

– Ничего-то тебе, Граф, не понятно! Хороший ты человек, только не знаешь нашей жизни, хоть вроде и из крестьян сам. Ты вот ни черта, ни бога не боишься, и даже офицера в тебе своего чуют, а через то многое спускают… не поротый ты!

Какое-то время они, чувствуя неловкость, сидели молча. Но Шматов, давно признавший верх Будищева, очевидно, ощущал какую-то вину, оттого что осмелился так говорить со своим старшим товарищем, и явно мучился, подыскивая тему для разговора.

– Тебя, должно, опять с Линдфорсом пошлют? – наконец нашелся он.

– Типун тебе на язык, – буркнул в ответ Дмитрий, – задрал уже этот подпоручик!

После того, как на переходе Будищева назначили в патруль, начальником которого был брат полкового адъютанта, тот проникся к нему небывалой симпатией и упросил Гаупта всегда посылать его с ним. Тому, разумеется, и в голову не пришло отказать, а Дмитрий стал всерьез беспокоиться, нет ли на уме у молодого и миловидного офицера каких извращений.

На самом деле, он совершенно зря его подозревал в чем-то нехорошем. Просто подпоручик как-то видел его тренировки и запомнил, как ловко тот умеет ломать руками и ногами разного рода предметы. К тому же необычный солдат имел неосторожность травить на привале анекдоты, от которых все, включая начальника патруля, безудержно смеялись. Стоит ли говорить, что не все из них были приличными? Впрочем, после некоторой адаптации юный подпоручик смог блеснуть ими перед другими офицерами, после чего его репутация весьма укрепилась. Многие даже поверили, что Ваня Линдсфорс ничуть не меньший повеса, чем его старший брат.

Между тем настоящая война становилась все ближе. Настоящая это не та, которую объявляют дипломаты, обмениваясь нотами. Настоящая это та, где гремят выстрелы, взрываются бомбы и ежечасно, ежеминутно и ежесекундно гибнут или калечатся люди, стремясь при этом убить или покалечить других.

Русские войска подтягивались к Дунаю, собираясь переправиться на вражеский берег, а турки, в свою очередь, были полны решимости этого не допустить. Болховцы стояли в пятнадцати верстах от Дуная и потому не видели развернувшейся там эпичной картины сражения, однако звуки канонады доносились столь ясно, что любому новобранцу было понятно – дело там жаркое и кровь льется рекой.

Наконец, пятнадцатого июня полк, получив приказ, двинулся к месту переправы. Лица людей в ожидании боя сразу стали серьезными, однако вступить в сражение им сегодня не пришлось. Уже на полпути встречный казак принес радостную весть о первой победе русского оружия – наши перешли Дунай!

– Вот и хорошо, – буркнул про себя Дмитрий, прибавив вместе со всеми шаг.

– Что? – тут же встрял не расслышавший его Федор.

– Ничего, шагай давай!

Однако если судьба взяла тебя на заметку, то от нее не спрячешься. Уже был виден стоящий у самого Дуная городок Зимницы, когда подскакавший к строю брат полкового адъютанта подпоручик Линсдфорс коротко переговорил с едущим рядом Гауптом. После чего тот крикнул во весь гоос:

– Будищев, в распоряжение его благородия, быстро!

– Есть, – без малейшего энтузиазма откликнулся вызванный и вышел из строя.

Довольно улыбнувшийся подпоручик показал ему на ведомую в поводу лошадь и махнул рукой, дескать, садись и держись за мной. Дмитрий терпеть не мог верховую езду, но делать нечего, так что пришлось с видом христианского мученика прыгать в седло и, раскачиваясь, нестись следом за офицером.

Несмотря на то что передовые русские части уже переправились через Дунай, турки еще вполне могли прервать сообщение между двумя берегами. Для этого у них были необходимые силы: вооруженные пароходы и даже бронированные чудища – мониторы. Все, что наши могли им противопоставить, это маленькие паровые катера, вооруженные шестовыми минами. Совершенно неожиданно эти утлые суденышки оказались весьма действенным оружием в войне. Еще до переправы два молодых и отчаянных лейтенанта – Федор Дубасов на катере «Цесаревич» и Алексей Шестаков на «Ксении» – атаковали и уничтожили турецкий монитор «Сельфи». Это так деморализовало турок, что они отвели свои боевые корабли и никак не препятствовали переправе.

Однако не всем так повезло. В небольшой заводи, у импровизированного причала стоял катер «Шутка», выходивший в атаку на вооруженный турецкий пароход, но так и не добившийся успеха. Его командир, мичман Константин Нилов, с немалым сожалением вспоминал свой не успех, но поделать ничего уже было нельзя. Вряд ли напуганный враг еще раз подставится для атаки.

На берегу тем временем появился какой-то верховой офицер, сопровождаемый солдатом. Последний с любопытством взглянул на катер и, соскочив с седла, направился к воде.

– Куды прешь, пехота! – беззлобно ругнулся на него стоящий в карауле матрос Нечипоренко.

– Тебя забыл спросить, – усмехнулся солдат.

– Ты что, не видишь, тут флот стоит!

– Ты про эту лоханку?

– Но-но-но! – выглянул из-за борта не показывавшийся до сих пор мичман.

– Виноват, ваше благородие! – тут же пошел на попятный пехотинец. – Сослепу ваш линкор сразу не разглядел…

– Костя Нилов? – вдруг радостно вскрикнул продолжавший сидеть в седле подпоручик. – Да ты ли это?

– Ваня Линдфорс? – удивленно отвечал тот.

– Ну, конечно! Ты как здесь?

– Да вот, переправу от турок охраняем, а ты?

– Наш полк во втором эшелоне, скоро уже подойдет.

– Прекрасно! Не желаешь чаю?

– Я бы с удовольствием, но…

– Много времени это не займет. Нечипоренко, ставь самовар! Давно не видевшиеся приятели разговорились. Прихлебывая ароматный чай, они быстро перебрали общих знакомых, а затем перешли к более животрепещущей теме – войне. Если Линдфорсу пока что похвастать было нечем, то Нилов уже ходил в атаку и с удовольствием поведал другу детства об этом во всех леденящих душу подробностях. Сидящий неподалеку солдат, которому тоже достался чай, внимательно прислушивался к их разговору и, как показалось мичману, несколько раз ухмыльнулся.

Наконец, когда Константин с сожалением добавил, что только неисправность мины спасла турецкий корабль от верной гибели, дерзкий солдат улыбнулся явно и имел наглость заметить вслух:

– А вот это как раз неудивительно. Кто же так концы изолирует?

– Послушай, – не выдержал мичман, – твой солдат, он что, бессмертный? Или у него зубы, как у акулы, в три ряда растут?

– Будищев, – строго прикрикнул на подчиненного Линдфорс, – отставить разговоры…

– Хотя погоди, – остановил приятеля Нилов, вдруг вспомнивший, как старый гальванер наставлял на заводе молодых мастеровых. «Главное – изоляция», – говорил он им, поднимая палец вверх. – Ты что, разбираешься?

– Немного, – пожал плечами Дмитрий.

– Исправить можешь?

– Если запчасти и изоляция есть, почему нет?

– Но мы спешим, – неуверенным голосом заметил подпоручик.

– Это недолго, ваше благородие, – успокоил его солдат. – А если турки у переправы появятся, то нам без защиты может хреновато стать.

– Вокс попули – вокс деи![38] – подтвердил его слова Нилов.

Дмитрий быстро разобрался в устройстве минного катера. Сама мина крепилась на длинном шесте, которым ее надо было подвести под борт вражеского корабля. Запал на ней был электрический, а ток для его инициации должен был идти по кабелю от гальванической батареи. Для замыкания цепи был устроен простейший рубильник. Все было очень просто, но тем не менее требовало аккуратности и регулярного обслуживания, а вот с последним неопытные моряки явно не справились. Быстро очистив контакты и заизолировав их с помощью просмоленных полосок парусины и вара, Будищев привел схему в рабочее состояние. Нужно было только проверить, а вот с этим оказались проблемы. Лампочки, чтобы сделать контрольку, у моряков не было, а предназначенный для проверки состояния цепи гальванометр[39] был разбит во время последней атаки. Подрывать же для проверки запал было как-то чересчур.

– Слышь, как там тебя, Нечипоренко! – крикнул он ревниво смотрящему за его действиями матросу. – Поймай лягушку.

– Каку-таку лягушку? – изумился тот.

– В принципе – любую, но чем больше, тем лучше!

– Исполнять! – строго велел моряку изумленный Нилов и, повернувшись к приятелю, тихо спросил: – Откуда ты взял это чудо?

– Ты все равно не поверишь, – не менее изумленно покачал головой подпоручик в ответ.

– А все-таки?

Линдфорс в ответ шепнул ему на ухо несколько слов, причем с каждым из них у Нилова только шире открывались глаза. Наконец он выдохнул и все так же тихо переспросил:

– Граф Блудов?

– Кажется – да.

– Чудны дела твои, Господи!

Наконец Нечипоренко притащил пойманную им лягушку и протянул Будищеву. Тот, к еще большему изумлению наблюдавших за его манипуляциями, не долго думая, разрубил ее пополам и пристроил половинку трупика к блестящей клемме. Затем плюнул на деревянную свайку, растер слюну и примотал к деревяшке провод.

– Кто-нибудь, замкните контакт, – крикнул он внимательно наблюдавшим за ним морякам, закончив свои манипуляции.

Один из них тут же щелкнул рубильником, и, когда Будищев начал тыкать свайкой в останки земноводного – случилось чудо! Под воздействием электричества ноги невинно убиенного животного стали дергаться, повергнув присутствующих в мистический шок.

– Колдун! – только и смог охнуть матрос.

Дмитрий же просто улыбнулся и сказал:

– Готово!

– А зачем лягушка? – спросил наконец-то пришедший в себя подпоручик.

– Ну, – пожал плечами Будищев, – можно было и на причиндалы Нечипоренко кабель прицепить, только он орать будет громко…

Мичман и остальные матросы, привлеченные любопытством к месту ремонта, очевидно, знакомые с действием электричества, согнулись от хохота и едва не попадали в воду. Неизвестно, сколько бы они еще продолжали смеяться, но тут сигнальщик, сидевший на невысокой вышке, протяжно закричал:

– Турки!

– Спасибо тебе, Господи! – прошептал Нилов и принялся командовать. – Разводить пары! Катер к бою!

– А вот теперь, ваше благородие, – обратился к своему начальнику Дмитрий, – нам действительно пора!

– Ты куда, Кулибин? – изумился, услышав эти слова, мичман. – Пока мы в гости к туркам не сходим, я тебя никуда не отпущу!

– Как это?

– Да так! Если эта проклятая мина опять не сработает, я тебя самого под их борт засуну!

– Но, Константин, – встрепенулся Линдфорс, – нам ведь действительно пора!

– Ванечка, милый, – голос Нилова стал вкрадчивым, – да разве же я тебя задерживаю? Поезжай, родимый, да кланяйся братцу Павлу Ивановичу. Давно его не видел, не забудь, пожалуйста…

– Твою мать, – почти застонал в ответ Будищев, но было поздно.

Несколько дюжих моряков бдительно следили, чтобы невесть откуда взявшийся гальванер[40] не сбежал ненароком.

– Я с вами, – решительно заявил подпоручик, но надевавший набитый пробкой жилет мичман в ответ только покачал головой.

– Мон шер, ну посмотри на наш «броненосец», куда я тебя засуну? Твой этот, как его, Блудов…

– Будищев, – машинально поправил его Линфорс.

– Да хоть, О’Бриен де Ласси, – засмеялся Нилов, – в общем, твой «гений гальваники» нам действительно может пригодиться. А что ты будешь делать, саблей турецкий монитор рубить? Так что, жди нас здесь, Ванечка, мы скоро!

Рядовой Федор Шматов с тоской глядел на виднеющийся вдали турецкий берег Дуная. В отличие от румынского, он был довольно высок, крут, а местами даже обрывист. От мыслей, каково пришлось под турецким огнем переправлявшимся тут накануне солдатам, у него все съеживалось внутри. Но самое главное, он очень беспокоился о пропавшем приятеле – Будищеве. Ускакавший вместе с подпоручиком Линдфорсом Дмитрий пропал, как в воду канул. Что хуже всего, спросить о его судьбе было некого. Однако Федька все же старательно прислушивался к чужим разговорам, вдруг кто-нибудь упомянет о пропавшем товарище.

– Да уж, несладко нашим пришлось, – вполголоса заметил стоявший неподалеку Лиховцев.

– Вы правы, – напряженно ответил ему Гаршин.

Шматов хотел было обратиться к вольноперам, но тут раздалась команда, и их батальон снова двинулся вперед.

Посреди Дуная, ближе к румынскому берегу был небольшой островок, скорее даже просто отмель, под названием Чингинев. На него уже был наведен понтонный мост, по которому сейчас и шагали болховцы. Зайдя на остров, они тут же грузились на баржи, уже пришвартованные к маленькому колесному пароходику, предназначенному оттащить их на противоположный берег.

– Поторапливайтесь! – скомандовал кто-то из офицеров.

– Давай быстрей, не задерживай, – тут же откликнулись унтеры, понукая солдат.

Те, впрочем, и сами, ничуть не мешкая, занимали места в баржах, и скоро первый батальон был готов к отплытию. Единственная труба парохода выкинула в небо густой клуб дыма, машина в его чреве забухала, и плицы колес начали мерно шлепать по водной глади. Концы, за которые баржи были ошвартованы к буксиру, натянулись, и маленький караван начал движение. Ширина Дуная в этом месте превышала версту, но пароходик тянул бодро, и их переправа скоро должна была закончиться, но тут раздался гудок, и люди стали встревоженно озираться, пытаясь понять, что происходит.

– Турки! – вдруг закричал глазастый Штерн, и его крик тут же подхватили другие.

Федор вместе со всеми посмотрел, куда показывал вольнопер, и сердце его обмерло. Наперерез их каравану по волнам шел довольно большой колесный пароход, на мачте которого трепыхалось красное полотнище с полумесяцем.

– Здорово они нас подловили, – с каким-то злым и вместе с тем веселым ожесточением воскликнул Николаша. – Сейчас подойдут и перетопят как котят!

– Ничего, наши не бросят, – неуверенным голосом возразил Лиховцев.

Как будто отвечая на его слова, с румынского берега ударили пушки. К сожалению, прицел был взят неверно, и водяные столбы от падений снарядов встали довольно далеко от турецкого корабля. К тому же тот оказался не один – вслед за колесным пароходом, пыхая дымом, двигалось какое-то приземистое чудище. Потом сказали, что это был новейший бронированный монитор, построенный для турок в Англии. Но тогда этого никто не знал, и даже отчаянные храбрецы принялись креститься, ожидая неминуемой гибели.

Впрочем, батареями русская оборона не ограничивалась. Рассекая острыми форштевнями волны Дуная, наперерез туркам уже летели русские минные катера.

Вообще-то катер с совершенно небоевым названием «Шутка» был построен в Англии, для морских прогулок цесаревича Александра, но великий князь с началом войны передал его морякам. С кораблями на Черном море было так худо, что те были рады и катеру, тем более что у него был стальной корпус и довольно мощный паровой двигатель. Быстро переоборудовав для несения шестовых мин, его включили в состав Дунайской флотилии.

К середине июня минные катера уже успели громко заявить о себе. И на Черном море, и на Дунае ими было утоплено несколько боевых кораблей турок, вселив в сердца остальных почти суеверный страх. Увы, мичман Нилов довольно поздно принял командование «Шуткой» и не успел еще отличиться, хотя желал этого со всей страстью.

Он не слишком разбирался в новомодных гальванических штуках, и, возможно, именно поэтому загадочные манипуляции странного солдата внушили ему уверенность, которую он едва не утратил после предыдущей неудачной атаки.

Направляемый твердой рукой своего командира, катер, постепенно убыстряя ход, двинулся в сторону противника. Из-под железного листа, прикрывавшего машинное отделение, слышался ритмичный стук и пыхтение, в такт которым утлое суденышко вздрагивало. Казалось, там сидит какой-то очень злой и сильный зверь, дрожащий от желания выпрыгнуть наружу и разодрать на части безумцев, решившихся потревожить его.

– Не боись, пехоцкий! – осклабившись, крикнул Будищеву стоящий рядом с рулевым Нечипоренко.

Тот стоял, одной рукой держась за борт, а второй сжимая винтовку, и материл про себя Линдфорса, Нилова, весь военно-морской флот Российской империи, но более всего себя самого. «Ну, вот на хрена я полез чинить проводку этим раздолбаям!» – приговаривал он про себя.

Турки скоро заметили приближающуюся к ним опасность и открыли огонь из пушек. Однако их артиллеристы оказались не на высоте, и турецкая картечь летела куда угодно, только не в страшные катера гяуров. А вот русские батареи успели исправить прицел, и новые всплески встали гораздо ближе к противнику.

Первым, как ни странно, отвернул монитор. Описав довольно большой круг, приземистый корабль усиленно задымил и двинулся к своим берегам, очевидно, не желая связываться с «сумасшедшими русскими». А вот на пароходе замешкались и начали поворот слишком поздно, так что «Шутке» удалось подойти к нему довольно близко. К тому же что-то произошло с пушками, и огонь на некоторое время прекратился.

Впрочем, легче от этого атакующим не стало. Турецкий командир, сообразив, что что-то пошло не так, вызвал на палубу стрелков и приказал отогнать дерзких гяуров винтовочным огнем. От жужжания пуль сразу стало жарче, однако закусивший удила Нилов и не подумал прекратить атаку и лишь крепче вцепился в поручень.

Вид палящих по нему турок неожиданно успокоил Будищева. Теперь ему было чем заняться, и солдат, зарядив винтовку, приложился к ней и выстрелил в приближающуюся громадину парохода. Хлесткий звук на долю мгновения перекрыл шум двигателя, и все как по команде обернулись на Дмитрия. Но тот, не обращая ни на кого ни малейшего внимания, снова загнал патрон в патронник и продолжил огонь. Правда, целиться с борта, прыгающего на волнах катера, было неудобно, и вряд ли это имело практический смысл, но сидеть без дела было совсем невозможно, так что Дмитрий, закусив губу, продолжал.

Между тем борт турецкого корабля был все ближе, и можно было невооруженным глазом разглядеть бородатые рожи, поминутно прикладывающиеся к винтовкам денижей[41]. Как оказалось, особой меткостью они не отличались, так что пока русские моряки оставались невредимыми. А вот Дмитрию, кажется, удалось кого-то подстрелить, и бедолага исчез за бортом турецкого корабля, оглашая окрестности истошными криками.

В этот момент османам тоже улыбнулась удача, и одна из пуль поразила матроса-рулевого. Но не успел тот, обливаясь кровью, сползти вниз, как перепрыгнувший через весь катер Нилов принял из его ослабевших рук штурвал и что было мочи заорал:

– Давай!

Здоровый как медведь Нечипоренко тут же ухватился за длинный шест, на конце которого была закреплена мина, и выдвинул его по направлению к вражескому пароходу. Еще секунда, и смертоносная адская машина скользнула под днище турецкого судна и, ударившись об него, привела в действие взрыватель. На сей раз электрическая цепь оказалась ненарушенной, и мина исправно взорвалась, подняв огромный столб воды, рухнувший с высоты на русский катер. К счастью, его котел и машина были защищены импровизированным гласисом из котельного железа, так что коварной воде не удалось затушить топку и лишить маленький корабль хода.

На подорванном пароходе тем временем началась паника. Решив, что он вот-вот затонет, одни турецкие моряки принялись прыгать за борт, другие молиться, а третьи попытались спустить на воду шлюпки.

Но на уходящей с победой «Шутке» ничего этого уже не видели, поскольку, развив полный ход, уходили от своего поверженного противника.

– Ура! – радостно закричал Нилов, и матросы тут же подхватили его клич, а мичман продолжал, обращаясь к своим подчиненным: – Всех к крестам представлю!

– Ваше благородие, – подал снизу голос матрос-кочегар, – тут это…

– Что там еще?

– Так это – тонем!

– Как?

Заглянув вниз, офицер увидел, что из-под решетчатого настила, покрывающего днище, внутрь катера поступает вода.

– Хреново, – буркнул оказавшийся рядом с ним Будищев, – надо к берегу.

– Ты бы не умничал! – взвился Нилов, которого бесцеремонность странного солдата все-таки начала откровенно бесить. – Лучше бери магеринг[42] да вычерпывай!

– Чего брать? – изумился Дмитрий, но его уже оттеснили кинувшиеся вниз матросы.

Буквально через несколько секунд они разломали настил и принялись споро вычерпывать прибывающую воду, передавая друг другу эти самые магеринги.

– Давайте, братцы! – поторапливал их командир. – Если не будем мешкать, тогда глядишь и успеем.

– Ага, если поторопимся. И это, к турецкому берегу ближе…

– Пожалуй, – скрипнул зубами мичман.

Несмотря на все усилия, вода все прибывала и вычерпывающим её матросам доставала уже до колен. Сбавивший ход катер сносило вниз течение, но берег был уже совсем близко, и люди продолжали работать как проклятые. Наконец почувствовался толчок, и «Шутка» ткнулась в турецкий берег. Он был гораздо выше румынского, и катер оказался как бы в тени довольно изрядной возвышенности. Но, по крайней мере, немедленное затопление ему теперь не грозило, и экипаж смог перевести дух.

Мичман Нилов с удовлетворением посмотрел на почти скрывшийся под водой турецкий пароход и довольным голосом произнес:

– А все-таки мы их на дно пустили!

– Так точно, вашбродь, – угодливо поддакнул ему Нечипоренко.

Офицер обернулся на его голос и не без удивления увидел, что Будищев склонился над раненым рулевым. С треском разорвав на матросе голландку[43], Дмитрий осмотрел его простреленную грудь и, покачав головой, взялся за перевязку. Зажав пузырящуюся кровью рану сложенной в несколько раз чистой холстиной, он приложил сверху кусок непонятно откуда взятой кожи и принялся крепко бинтовать тело моряка лентами, нарванными из его же одежды.

– Что ты делаешь? – удивленно спросил мичман.

– Надо чтобы воздух не попал в такую рану, – пояснил солдат, продолжая свою работу. – Это даже опаснее, чем истечь кровью, может случиться этот, как его, пневмоторакс!

– Вы и в этом разбираетесь? – Нилов от удивления не заметил, что перешел на «вы».

– Хрена тут разбираться, – хмуро буркнул в ответ солдат, потом, видимо, спохватился из-за грубости ответа и, бросив на Нилова опасливый взгляд, продолжал: – Главное, ваше благородие, теперь его к врачам побыстрее доставить.

– С этим могут быть проблемы, – покачал головой офицер, решив на сей раз не заметить непочтительности. – Похоже, застряли мы тут надолго.

– Никак нет, вашбродь, – вмешался кочегар, – осмелюсь заметить, что, скорее всего, от взрыва заклепки в днище повылетали. Надо под них пластырь из парусины завести, тогда можно будет воду вычерпать и идти домой с форсом, как адмиральский катер по Фонтанке.

– Хм, давайте попробуем, – пожал плечами мичман, – хотя я полагаю, что наше бедственное положение не осталось не замеченным и скоро мы получим помощь.

– Кстати, а куда нас занесло? – поинтересовался Будищев.

– В каком смысле?

– Ну, кем этот берег занят, нашими или турками? А то с этой кручи нас очень просто можно перестрелять.

– Ну, это ты, братец, хватил, кто же в нас стрелять-то станет?

– Да вон хотя бы те обормоты, – солдат махнул рукой в сторону ближайшей возвышенности.

Приглядевшись, Нилов тоже заметил, что с высокого берега за ними наблюдают какие-то люди. Точнее, видны были только их головы в каких-то лохматых головных уборах.

– Это, вероятно, казаки, – неуверенно заявил мичман.

– Ну, если казаки начали чалмы носить, тогда – да!

Как будто подтверждая самые мрачные предположения Будищева, непонятные люди на турецком берегу открыли по ним огонь. Моряки тут же кинулись прятаться за железными листами, которыми был блиндирован их катер, а Дмитрий, подхватив винтовку, неловко сверзился за борт и, оказавшись по пояс в воде, прикрылся корпусом «Шутки».

Патронов у турок оказалось довольно, и их пули с отвратительным лязгом то и дело били по катеру и поднимали фонтанчики в волнах Дуная рядом с ним. Правда, для того чтобы прицелиться в находящихся внизу русских, им приходилось слишком уж высовываться из-за кручи. Этим тут же воспользовался Будищев. Уложив ствол «крынки» на борт катера, он тщательно прицелился и выстрелил. Как ни странно, первый же выстрел оказался удачным. Одному из противников пуля ударила прямо в грудь, и он с протяжным криком сверзился вниз.

Вражеский огонь тут же утих, и матросы на катере тоже смогли взяться за винтовки. Правда, на весь экипаж у них было всего две «барановки»[44] для караульной службы да револьвер Нилова.

Впрочем, туркам вести огонь было тоже не слишком удобно, а может, стрелки из них были никудышные, но ситуация сложилась патовая. Добраться до моряков с «Шутки» враги не могли, точно так же как и те до них. Тем не менее нападавшие попытались взять своих противников «на арапа».

– Эй, урус, сдавайся, а то башка будэм рэзать! – раздался крик на ломаном русском.

– Та дэ ты бачив, поганый, чтобы русские сдавалысь? – злобно прорычал в ответ перешедший от волнения на родной язык Нечипоренко и, приложившись к винтовке, пальнул вверх.

– Кто же так ругается, – покачал головой Дмитрий и, зарядив «крынку», подал голос: – Эй, чучмек, я твой дом труба шатал! Ты меня понимаешь?

– Сдавайся, шакал!

– Понимаешь, – удовлетворенно заметил солдат, и продолжил: – Я твою маму любил!

– Ты как сказал?!

– Я твою сестру любил! Ишака любил и даже тебя, когда ты был маленький!

– У, шайтан! – закричал оскорбленный в лучших чувствах башибузук и выскочил на кручу.

Сухо щелкнул выстрел, и так и не успевший выстрелить джигит полетел вниз и, подняв брызги, шлепнулся в воду.

– Русский! – раздался сверху другой голос, уже куда лучше говорящий на языке Пушкина. – Думаешь, ты самый умный?

– Спускайся вниз, узнаешь! – закричал ему в ответ Будищев, перезаряжая винтовку.

– Я тебя теперь запомню, – продолжал невидимый собеседник, – и сделаю с тобой то, что ты сказал Мурату.

– Ты тоже любишь его ишака? Я так и знал, что он на это обиделся!

Матросы, с интересом прислушивающиеся к их перебранке, довольно заржали, но невидимый противник, наученный горьким опытом, так и не показался.

– Как тебя зовут, русский? – снова подал голос башибузук. – Я хочу знать, кто убил моего брата!

– Зачем тебе? Ты все равно сейчас сбежишь, как трус, а я скормлю твоего братца свиньям.

– Смеёшься, шакал? Ничего, придет время, посмеемся вместе! На реке тем временем послышался звук работающей паровой машины, и обернувшийся на него Нилов увидел, что к ним на выручку идут остальные катера их отряда. Первым, попыхивая дымком из трубы, шла «Царевна», на носу которой во весь рост возвышался лейтенант Шестаков с подзорной трубой в руках и в пробковом жилете поверх мундира. Матросы в катерах крепко сжимали винтовки, готовые открыть огонь, но враги не стали дожидаться их подхода и ретировались.

Экипаж «Шутки», обнаружив, что опасность миновала, тут же принялся за дело. Два моряка стали заводить под днище кусок парусины, а другие два продолжали вычерпывать воду.

Дмитрий же, не выпуская из рук оружия, занялся сверзившимися с кручи врагами. Вытащив их по очереди на берег, он деловито снял с них ремни с кинжалами и шашками, кремневый пистолет и сумку с принадлежностями.

– Это – мародёрство, – хмуро заметил Нилов, внимательно наблюдавший за его манипуляциями.

– Это – трофеи, ваше благородие! – почтительно, но твердо возразил ему Будищев.

Кроме всего прочего, в воде, благо было неглубоко, нашлись также два ружья убитых. Одно из них, правда, разбилось при падении и пришло в полную негодность, но второе выглядело почти целым. Дмитрий внимательно осмотрел его и остался доволен. Длинная винтовка была куда меньше калибром, нежели его «крынка», замок на ней открывался рычагом, и вообще выглядела она довольно современной на фоне переделочного оружия русских солдат[45].

– Что тут у вас? – громко спросил Шестаков, едва его катер приблизился.

– Господин лейтенант, – официально доложил ему мичман, – во время атаки был подорван вражеский колесный пароход. Из-за полученных повреждений были вынуждены идти к берегу, для производства необходимого ремонта…

– Видел твои подвиги, Константин Дмитриевич, – добродушно ответил тот, откозыряв в ответ, – поздравляю с почином. Помяни мое слово – быть тебе георгиевским кавалером!

– Твои бы слова, Александр Павлович, да богу в уши, – пошутил в ответ Нилов.

– А это еще кто такой? – удивленно спросил Шестаков, заметив занятие Будищева.

– Ох, брат, ты все равно не поверишь!

– Попробуй, может, и поверю.

– Это гальванер.