Эйсид-хаус Уэлш Ирвин

Моя нижняя губа искривилась в инстинктивной обиде. Детская, абсолютно нечестная ответная реакция кого-то, кто на самом деле не обижен, но делает вид, что обиделся, дабы оправдать будущую агрессию или заставить собеседника взять свои слова назад. Для меня такое поведение было вторым «я». Пусть Ричард тешится иллюзией власти надо мной; полагая, будто выяснил обо мне все, он станет дерзким и потому неосторожным. А я подловлю момент и вырву у него сердце. Не такая уж сложная мишень – рубаха-парень, душа нараспашку. Во всей этой ситуации мои с Ричардом отношения были даже важнее отношений между мной и Крисси – в каком-то смысле она была лишь полем нашей с Ричардом битвы. Естественная антипатия, возникшая при первой же встрече, прошла тепличный период в парнике дальнейшего контакта. За поразительно короткое время она распустилась в полноценную ненависть.

Ричард нисколько не раскаивался в своем бестактном замечании. Напротив, он продолжил атаку, пытаясь создать из меня подходящий объект ненависти:

– Мы, голландцы, отправились в Южную Африку. Вы, британцы, угнетали нас. Вы засунули нас в концлагеря. Это вы придумали концлагеря, а не нацисты. Научили их этому, да и геноциду. Вы извели маори в Новой Зеландии чуть ли не под ноль – эффективнее, чем Гитлер с евреями. Я не оправдываю то, что буры делают в Южной Африке. Никогда. Никоим образом. Но вы, британцы, заложили ненависть в их сердца, сделали их жестокими. Угнетение порождает угнетение, а не разрешение конфликта.

Я ощутил прилив злости. Меня так и подмывало толкнуть речь, что я шотландец, а не британец и что Шотландия – последняя оккупированная колония Британской империи. Хотя я в это не больно-то и верю; шотландцы угнетают сами себя своей одержимостью насчет англичан, которая и порождает ненависть, страх, раболепство, зависимость и презрение. Да и не собирался я ввязываться в спор с этим самовлюбленным идиотом.

– Не стану утверждать, что разбираюсь в политике, Ричард. И все же, мне кажется, твой анализ отдает субъективностью.

Я встал, улыбаясь Крисси, которая вернулась со стаканчиками «Хаген-Даз», украшенными на верхушке затейливой розочкой.

– Знаешь, Юэн, кто ты такой? Знаешь? – приставала она.

Крисси явно обдумывала какую-то тему, пока ходила за мороженым. Теперь она выплеснет свои наблюдения на нас. Я пожал плечами.

– Посмотрите-ка на этого Мистера Хладнокровие. Везде бывал, все пробовал. Ты точно такой же, как Ричард и я. Бездельничаешь и гуляешь. Куда там ты собирался после Амстердама?

– На Ибицу или в Римини, – ответил я.

– Туда, где рейверские тусовки и экстази, – заключила она.

– Хорошие тусовки, – кивнул я. – Побезопаснее джанка.

– Может, и так, – сказала она раздражительно, – но ты просто евротреш, Юэн. Мы все такие. Сюда прибивает всякое отребье. Амстердамский порт. Мусорный бак для европейского хлама.

Я улыбнулся и достал новую бутылку «Хайнекена» из корзинки Ричарда.

– За это стоит выпить. За евротреш! – провозгласил я.

Крисси с энтузиазмом ударила своей бутылкой по моей. Ричард неохотно присоединился к нашему тосту.

Ричард, конечно же, был голландцем, но вот акцент Крисси было гораздо сложнее определить. У нее временами появлялся ливерпульский выговор, как если бы тамошний уроженец пытался закосить под некий гибрид английского и французского среднего класса, хотя я был уверен, что этот акцент напускной. И все же я вообще не собирался спрашивать, откуда она, чтобы не дать ей возможность ответить: отовсюду.

Когда мы тем вечером вернулись в город, Ричард явно страшился худшего. В баре он тщетно пытался споить нас, отчаянно стараясь свести то, что должно было случиться, к нулю и облому. Его лицо приняло измученное выражение. Я собирался домой вместе с Крисси. Это было настолько очевидно, что она могла с таким же успехом дать объявление в газете.

– Я так устала, – зевнула она. – Это все морской воздух. Проводишь меня домой, Юэн?

– Почему бы тебе не подождать, пока я закончу работу? – простонал в отчаянии Ричард.

– О, Ричард. Я совершенно измотана. Не беспокойся, Юэн доведет меня до станции, да?

– Где ты живешь? – прервал ее Ричард, обращаясь ко мне, пытаясь получить хоть долю контроля над событиями.

Я отмахнулся от его вопросов и повернулся к Крисси.

– Это самое меньшее, что я могу сделать после того, как вы с Ричардом устроили мне такой великолепный день. Да и мне тоже пора спать, – продолжил я низким, маслянистым голосом, выпустив на лицо ленивую усталую улыбку.

Крисси чмокнула Ричарда в щеку.

– Я позвоню тебе завтра, детка, – сказала она, глядя на него так, как мать смотрит на недовольного ребенка.

– Спокойной ночи, Ричард, – улыбнулся я, когда мы уже уходили.

Я распахнул дверь для Крисси, а когда она вышла, оглянулся на измученного дурака за барной стойкой и подмигнул ему, приподняв брови:

– Сладких снов.

Мы прошли через квартал красных фонарей, через каналы Вурбург и Ахтербург, наслаждаясь свежим воздухом и городской суетой.

– Ричард невероятно ревнив. Так раздражает, – задумчиво сказала Крисси.

– Нет сомнений, что его сердце в правильном месте, – отозвался я.

Мы шли к вокзалу в полнейшей тишине, к тому самому месту, где останавливался трамвай Крисси. Она жила прямо за стадионом «Аякса». Я решил, что пришло время огласить мои намерения. Повернулся к ней и сказал:

– Крисси, я хочу провести эту ночь с тобой.

Она глянула на меня, полузакрыв глаза и выдвинув челюсть.

– Так я и думала, – самодовольно ответила она. Крисси обладала просто потрясающим высокомерием.

Дилер, стоявший на мосту над Ахтербургским каналом, окинул нас взглядом. Демонстрируя тонкое понимание момента и знание рынка, он прошипел: «Экстази для секса». Крисси вскинула брови и хотела было остановиться, но я потащил ее дальше. Говорят, что экстази хорош для ебли, но лично я под ним могу только танцевать и обниматься. Да и вообще, последний раз был у меня так давно, что мои яйца попросту распирало от желания. В общем, только афродизиака еще и не хватало. Крисси мне не нравилась. Мне нужен был трах, вот и все. Под хмурым ты словно объявляешь сексуальный мораторий, а затем постгероиновое сексуальное пробуждение пощады не знает – этот нестерпимый зуд не уймется, пока не почешешь. Мне надоело сидеть и дрочить в гостиной у Рэба / Робби, смешивая затхлый мускусный запах спермы с дымом гашиша.

Крисси делила квартиру с нервной смазливой девушкой, Маргрит, которая постоянно грызла ногти, закусывала нижнюю губу и говорила на беглом голландском и медленном английском. Мы немножко поболтали втроем, а потом мы с Крисси направились в ее спальню в пастельных тонах.

Я начал целовать и трогать Крисси, и мысли о Ричарде не покидали меня ни на секунду. Я не хотел сексуальных игр, я не хотел заниматься любовью, не с этой женщиной. Я хотел выебать ее. Сейчас же. Лапал я ее только из-за Ричарда, считая, что, потратив время на это и сделав все должным образом, добьюсь большего контроля над ней и тогда сумею доставить ему больше неприятностей.

– Трахни меня… – прошептала она.

Я откинул одеяло и непроизвольно скривился, увидев ее влагалище. Оно было ужасным: воспаленное и в шрамах. Она слегка смутилась и застенчиво объяснила:

– Мы с подружкой забавлялись… с пивными бутылками. Просто немножко увлеклись. У меня здесь все воспалено… – она потерла свою промежность, – трахни меня в попку, Юэн, мне это нравится. У меня тут есть вазелин.

Она вытащила из тумбочки банку «KY» и стала намазывать мой эрегированный член.

– Ты ведь не будешь возражать? Сунуть мне в попку? Давай любить друг друга как животные, Юэн… мы и есть животные, евротреш, помнишь?

Она перевернулась и стала намазывать вазелином свою задницу, начиная со складок, а затем и саму дырку. Когда она закончила, я засунул ей палец, проверяя на дерьмо. Против анального секса я ничего не имею, но терпеть не могу дерьма. Дырка была чистой, и к тому же куда симпатичнее ее пизды. Будет гораздо приятнее пялить Крисси туда, чем в воспаленную разодранную щель, испещренную шрамами. Лесбийские игрища? Как же, как же. С Маргрит, что ли? Хуй там. И хрен бы с ней, с эстетикой, но я боялся кастрации, так и представляя дырку, полную битого стекла. Хватит мне и ее задницы.

Она, несомненно, делала это раньше много раз – настолько легко я вошел в ее задницу. Я схватил ее тяжелые ягодицы обеими руками, в то время как ее отвратное тело прогибалось передо мной. Думая о Ричарде, я прошептал ей:

– Мне кажется, тебя надо защищать от тебя самой.

Я агрессивно дергался и был шокирован, увидев свое отражение в зеркале – перекошенное, ухмыляющееся, уродливое лицо. Энергично потирая свою воспаленную пизду, Крисси кончила, ее толстые складки болтались из стороны в сторону, когда я выпустил струю ей в ректум.

После секса я почувствовал сильное омерзение. Просто лежать рядом с ней было пыткой. Меня чуть не стошнило. В какой-то момент я попытался отвернуться от нее, но она обняла меня своими большими рыхлыми руками и прижала к груди. И я лежал, истекая холодным потом, переполняемый отвращением к самому себе, сжатый между ее сисек, оказавшихся на удивление маленькими для ее телосложения.

Несколько недель мы с Крисси продолжали трахаться, всегда в той же позиции. Раздражение Ричарда при виде меня увеличивалось прямо пропорционально этим постельным забавам, и хотя я согласился с Крисси не рассказывать Ричарду о наших с ней отношениях, они были более или менее открытым секретом. При любых других обстоятельствах я бы потребовал прояснить роль этого пиздострадальца в нашей тусовке. Впрочем, я уже планировал бортануть Крисси. Для этого, рассуждал я, лучше всего было держать Крисси и Ричарда вместе. Что странно, у них как будто не было широкого круга близких друзей, только случайные приятели вроде Сайруса – мужика, игравшего в пинбол у Ричарда в баре. Так что настраивать Крисси с Ричардом друг против друга я вовсе не хотел. Если это произойдет, избавиться от Крисси я смогу, лишь причинив этой неуравновешенной суке изрядную боль. Какие бы у нее ни были недостатки, без этого она точно обошлась бы.

Я не обманывал Крисси; и сейчас, вспоминая обо всем, не пытаюсь оправдаться перед самим собой за то, что случилось. Я могу это сказать с полной уверенностью, поскольку точно помню наш разговор в кофе-шопе на Утрехтстраат. Крисси, воображая себе невесть что, строила планы о том, как я перееду к ней жить. Это было вопиюще неуместно. Тут же я открыто высказал ей то, что исподволь говорил своим отношением к ней всю дорогу, – то, что она могла бы и сама понять, если бы только удосужилась разуть глаза.

– Не ожидай от меня того, чего я не могу тебе дать, Крисси. Ты тут ни при чем. Все дело во мне. Я не могу быть связан серьезными отношениями. Я никогда не смогу стать тем, кем ты хочешь меня видеть. Я могу быть другом. Мы можем трахаться. Но не проси меня дать тебе нечто большее. Я не могу.

– Кто-то, должно быть, очень глубоко тебя ранил, – сказала она, покачивая головой и выдыхая гашишный дым над столом. Она пыталась превратить свою обиду в жалость ко мне, и у нее это плохо получалось.

Я помню наш разговор в кофе-шопе так хорошо потому, что он произвел на нее совершенно противоположный эффект, нежели я рассчитывал. Ее стало тянуть ко мне еще сильнее; как будто я бросил ей новый вызов.

Такова была правда, но, вероятно, далеко не вся. Я не мог жить с Крисси. Невозможно возбудить чувство там, где его нет. Но наступило время перемен. Я ощущал себя физически и морально сильнее, готовый раскрыться, вылезти из непрошибаемой скорлупы замкнутости. Оставалось только найти подходящего человека.

Я получил работу портье-на-все-руки в маленьком отеле на Дамраке. Долгие рабочие часы тянулись без всякого общения, и я проводил время перед телевизором или за чтением, отвлекаясь лишь на то, чтобы негромко шикнуть на молодого пьяницу или обкуренных гостей, заваливавшихся в отель в любое время дня и ночи. Днем же я начал посещать уроки голландского.

К облегчению Рэба / Робби я съехал с его квартиры и поселился в красивой комнате в особо узком домике на канале Йордаан. Домик был новым, недавно полностью перестроенным, так как предыдущее здание обвалилось и съехало в рыхлый песок амстердамской почвы, но, несмотря на новизну, построен он был в том же традиционном стиле, что и его соседи. И плата была на удивление подъемной.

После того как я переехал, Рэб / Робби опять стал походить на себя прежнего. Он сделался более дружелюбным и общительным, приглашал меня выпить или покурить, познакомиться с его друзьями, которых до этого держал подальше от меня, опасаясь, что они будут испорчены этим джанки. Все его друзья, словно прибывшие на машине времени из шестидесятых, курили гашиш и до смерти боялись «тяжелой наркоты». Свободного времени у меня было не так много, но приятно было по новой наладить отношения с Рэбом / Робби. Как-то в субботу мы хорошо подкурили в кафе «Флойд» и расслабились достаточно для того, чтобы выложить карты на стол.

– Рад видеть, что ты наконец устроился, – сказал он. – Ты был в полной жопе, когда только приехал сюда.

– Спасибо за то, что приютил меня, Рэб… Робби, но ты был не самым гостеприимным хозяином, должен сказать. У тебя была такая кислая физиономия, когда ты возвращался вечерами домой.

– Понимаю, о чем ты, – улыбнулся он. – Наверно, тебе от этого было только еще хреновее. Но ты меня пугал, сечешь? Я целый день въябываю как папа Карло, потом прихожу домой, а там сидит этот полудохлый ушлепок, пытающийся слезть с иглы… и я такой думаю, типа, кого я сюда затащил, чувак?

– Да уж. Я тебя, видать, изрядно напрягал… присосался как пиявка…

– Не, все-таки не до такой степени, – махнул он рукой, весь из себя великодушный от травы. – Но нервяк был, да. Просто, смотри, я такой парень, которому нужно личное пространство, сечешь?

– Секу, приятель, секу, – ухмыльнулся я и проглотил печеньку с гашем. – Я улавливаю твои космические вибрации.

Рэб / Робби хохотнул и сильно затянулся сплифом. Он стал добренький-добренький.

– Знаешь, мужик, я ведь точно вел себя как говнюк. Весь этот бред с Робби. Зови меня так, как всегда звал. Как в Шотландии, в Толлкроссе. Рэб. Вот кто я. Вот кем я всегда буду. Рэб Доран. Бунтари Толлкросса. БТК. Пиздатые были времена, а?

На самом деле то были довольно поганые времена, но дом всегда кажется милее, когда ты вдали от него и особенно если вспоминается в конопляной дымке. Я поддержал Рэба в его фантазиях, и мы поностальгировали, высадив еще сколько-то косяков, прежде чем отправиться по барам, где нажрались до свинячьего визга.

Несмотря на реанимацию нашей дружбы, я проводил с Рэбом очень мало времени, в основном из-за работы. Днем, если не ходил учиться языку, я зубрил грамматику или спал перед ночной сменой. Среди жильцов в нашей квартире была одна женщина по имени Валерия. Она помогала мне осваивать голландский, в изучении которого я добился немалых успехов. Знание разговорных французского, испанского и немецкого также быстро улучшалось из-за большого количества туристов, с которыми мне приходилось общаться в отеле. Валерия стала хорошим другом; и что еще важнее – у нее была подружка по имени Анна, в которую я влюбился.

Это было прекрасное время. Мой цинизм испарился, и жизнь стала видеться приключением с неограниченными возможностями. Само собой разумеется, я перестал встречаться с Крисси и Ричардом и редко появлялся в районе красных фонарей. Эти двое казались реликтами гнусного и грязного периода моей жизни, периода, с которым я навсегда покончил. Я больше не испытывал желания и надобности намазывать свой член вазелином, чтобы погрузить его в дряблую задницу Крисси. У меня была красивая молодая подружка, которую я мог любить вдоволь, чем мы и занимались большую часть дня перед тем, как я выходил на свою вечернюю работу, еле волоча ноги от секса.

Без преувеличения жизнь была идиллической до самого конца лета. Все это изменилось в один день; в теплый, ясный день, когда мы с Анной сидели на центральной площади. Я весь сжался, когда увидел Крисси. Она направлялась в нашу сторону. На ней были темные очки, и она казалась еще более обрюзгшей, чем раньше. Она была нарочито вежливой и настояла на том, чтобы мы сходили в бар Ричарда на Вармусстраат и пропустили по маленькой. Я неохотно согласился, решив, что отказ может вызвать натуральную истерику.

Ричард был искренне рад тому, что у меня подружка и она не Крисси. Я никогда не видел его более открытым и чувствовал себя слегка виноватым за то, что подверг его таким пыткам. Он рассказал мне про свой родной город, Утрехт.

– Какие известные люди вышли из Утрехта? – мягко подкалывал я его.

– О, куча народа.

– Да? Назови одного?

– Гмм… ну, Геральд Ваненбург.

– Чувак из Пи-эс-ви?[4]

– Да.

Крисси злобно посмотрела на нас.

– Кто такой чертов Геральд Ваненбург? – резко сказала она, повернувшись к Анне и вскинув брови, будто мы с Ричардом сказали какую-то глупость.

– Знаменитый футболист, игрок сборной – промямлил Ричард. И, пытаясь разрядить обстановку, добавил: – Он когда-то встречался с моей сестрой.

– Могу поспорить, ты бы хотел, чтобы он не с ней, а с тобой встречался, – зло ответила Крисси.

На некоторое время воцарилось зловещее молчание, пока Ричард не принес стопки с текилой.

Крисси все время крутилась вокруг Анны. Она поглаживала ее обнаженные руки, не переставая говорить ей, какая она красивая и стройная. Анна, скорее всего, смутилась, но не подавала виду. Мне была неприятна эта толстая жаба, лапающая мою подружку. Она становилась все более агрессивной с каждой выпитой рюмкой. Вскоре она начала расспрашивать, как у меня дела и чем я сейчас занимаюсь. Ее тон был вызывающим.

– Вот только мы его почти не видим в последнее время, да, Ричард?

– Успокойся, Крисси… – ответил Ричард, чувствуя себя явно неловко.

Крисси погладила Анну по щеке. Анна смущенно улыбнулась.

– Он тебя трахает так же, как меня? В твою маленькую красивую попку? – спросила она.

У меня было такое чувство, будто с моих костей содрали мясо. Лицо Анны исказилось, и она повернулась ко мне.

– Думаю, что нам лучше уйти, – сказал я.

Крисси швырнула в меня пивной кружкой и стала оскорблять. Ричард вцепился в нее, не отпуская от барной стойки, иначе бы она ударила меня.

– ЗАБИРАЙ СВОЮ МАЛЕНЬКУЮ БЛЯДЬ И УЕБЫВАЙ! НАСТОЯЩИЕ БАБЫ ТЕБЕ НЕ ПО ДУШЕ, ДЖАНКИ ХУЕВ! ТЫ ЕЙ ПОКАЗЫВАЛ СВОИ РУКИ?

– Крисси… – слабо начал я.

– УЕБЫВАЙ! УЕБЫВАЙ ОТСЮДА! ТРАХАЙ СВОЮ МАЛЕНЬКУЮ ДЕВОЧКУ, ЕБАНЫЙ ПЕДОФИЛ! Я НАСТОЯЩАЯ, Я НАСТОЯЩАЯ ЖЕНЩИНА, МУДАК!

Я буквально вытолкнул Анну из бара. Сайрус обнажил желтые зубы и невозмутимо пожал широкими плечами. Я обернулся и увидел, как Ричард успокаивает Крисси.

– Я настоящая женщина, а не какая-то маленькая девочка.

– Ты прекрасна, Крисси. Самая прекрасная, – нежно говорил Ричард.

В каком-то смысле это было благословление. Мы с Анной зашли выпить в другой бар, и я рассказал ей всю правду про Ричарда и Крисси, не утаивая ничего. Я рассказал ей, как херово себя чувствовал, и в какой жопе находился, и как, хотя ничего ей не обещал, довольно погано обошелся с Крисси. Анна все поняла, и мы решили забыть этот эпизод. В результате нашего разговора я почувствовал себя еще лучше, и моя последняя маленькая амстердамская проблема разрешилась.

Странно, но когда через несколько дней я услышал о том, что из Оостердока, рядом с центральным вокзалом, выловили тело женщины, то сразу же подумал о Крисси, она ведь была такой ебнутой. Правда, я быстро забыл об этом. Я наслаждался жизнью или хотя бы пытался наслаждаться, несмотря на то что обстоятельства работали против нас. Анна поступила в колледж на модельера, и из-за моих ночных смен мы вечно находились в противофазе, поэтому я всерьез подумывал подыскать себе другую работу. К тому же я скопил приличную сумму гульденов.

Я в раздумьях валялся на диване, когда услышал настойчивый стук в дверь. Это был Ричард, и как только я открыл дверь, он плюнул мне в лицо. Я был слишком шокирован, чтобы разозлиться.

– Ты убийца, твою мать! – прорычал он.

– Что?

Я все понял, но не мог это осмыслить. Тысячи импульсов заполнили мое тело, повергнув меня в ступор.

– Крисси мертва.

– Оостердок… это была Крисси…

– Да, это была Крисси. Теперь ты рад?

– НЕТ, МУЖИК… НЕТ! – запротестовал я.

– Лжец! Долбаный лицемер! Ты обращался с ней, как с дерьмом. Ты и другие такие же гниды. Использовал ее и выкинул, как грязную тряпку. Воспользовался ее слабостью, ее желанием открыться. Такие люди, как ты, всегда так делают.

– Нет! Это было совсем не так, – взмолился я, зная, что все было точно так, как он описал.

Ричард молча стоял и смотрел на меня. У меня было такое чувство, будто он глядит сквозь меня, на что-то, мне недоступное. Я прервал молчание, длившееся, наверно, лишь несколько секунд, хотя казалось, что прошли минуты.

– Я хочу пойти на похороны, Ричард.

Он жестоко ухмыльнулся:

– На Джерси? Ты же туда не поедешь!

– Нормандские острова… – сказал я нерешительно. Я не знал, что Крисси родом оттуда. – Поеду, – заявил я ему.

Я твердо решил поехать. Все-таки я виноват. Да, я должен поехать. Ричард окинул меня презрительным взглядом, затем заговорил низким, дрожащим голосом:

– Сент-Хелиер, Джерси. Дом Роберта ле Маршана, отца Крисси. Следующий вторник. Ее сестра уже там, она занималась перевозкой тела.

– Я хочу поехать. А ты?

Он горько усмехнулся:

– Нет. Она мертва. Я хотел ей помочь, когда она была жива.

Он повернулся и пошел прочь. Я смотрел ему вслед, пока его спина не растворилась в темноте, затем вернулся в квартиру, не в состоянии унять дрожь по всему телу.

Мне нужно было добраться до Сент-Хелиера ко вторнику. Адрес ле Маршана можно будет выяснить позднее, когда я доберусь до острова. Анна захотела поехать вместе со мной. Я сказал ей, что я совершенно неподходящий компаньон для такого путешествия, но она настояла на своем. Вместе с Анной, терзаемый угрызениями совести, которые словно пропитали арендованную машину, я проехал через Голландию, Бельгию и Францию к небольшому порту Сен-Мало. Я думал о Крисси, конечно, но одновременно и о других вещах, о которых раньше не задумывался. Начал думать о политике европейской интеграции, пытаясь понять, хорошо это или плохо. Я пытался сопоставить мнение политиков с тем парадоксом, что узрел, проезжая по уродливым дорогам Европы; абсурдная несовместимость с неминуемым политическим объединением. Идеи политиков казались еще одной мошеннической схемой для выкачивания денег из населения или очередной попыткой властных структур закрутить гайки. По пути к Сен-Мало мы ели в захудалых придорожных забегаловках. Приехав, мы с Анной сняли номер в дешевой гостинице и надрались в стельку. Следующим утром мы паромом отправились на Джерси.

Мы прибыли в понедельник и снова сняли комнату в гостинице. В «Джерси ивнинг пост» не было никаких объявлений о похоронах. Я достал телефонный справочник и поискал ле Маршана. В справочнике их было шесть, но только один – Р. Мужчина поднял трубку.

– Алло?

– Алло. Я хотел бы поговорить с мистером Робертом ле Маршаном.

– Я вас слушаю.

– Извините за беспокойство, но мы друзья Крисси и приехали из Голландии на похороны. Мы знаем, что все запланировано на завтра, и хотели бы присутствовать.

– Из Голландии? – мрачно повторил он.

– Да. Мы сейчас в отеле «Гарднер».

– Ну, вы проделали долгий путь, – констатировал он. Его классический вкрадчивый английский акцент сильно раздражал. – Похороны в десять. Церковь Святого Томаса, кстати, через дорогу от вашего отеля.

– Спасибо, – сказал я, но он уже положил трубку.

Констатирует, блин… Казалось, будто для мистера ле Маршана все было просто констатацией фактов.

Я был выжат как лимон. Конечно, холодность и неприязнь ле Маршана объяснялись неизбежными предположениями насчет амстердамских друзей Крисси и причины ее смерти; когда ее выловили из дока, в ее желудке нашли кучу барбитуратов.

На похоронах я представился ее матери и отцу. Мать была маленькой женщиной, иссохшей от этой трагедии до практически полного небытия. Отец явно терзался угрызениями совести, раздавленный крахом и ужасом, и меня чуть отпустило чувство вины за мою маленькую, но решающую роль в смерти Крисси.

– Не хочу лицемерить, – сказал он. – Мы не всегда находили общий язык, но Кристофер был моим сыном, и я любил его.

В груди набух комок, в ушах зазвенело, а в атмосфере, казалось, выгорел весь кислород. Все внешние звуки затихли. Я каким-то образом сумел кивнуть, извиниться и отойти от родственников, собравшихся вокруг могилы.

Я стоял, содрогаясь в замешательстве, и прошлые события вихрем пронеслись в моей голове. Анна крепко обняла меня, и остальные наверняка подумали, что я убит горем. Какая-то женщина подошла к нам. Она была более молодой, подтянутой и красивой версией Крисси… Криса…

– Вы знаете, да?

Я стоял, уставившись куда-то вдаль.

– Пожалуйста, только ничего не говорите отцу с матерью. Разве Ричард не сказал вам?

Я отрешенно мотнул головой.

– Это убьет маму и папу. Они до сих пор ничего не знают о его перемене… Я привезла тело домой. Попросила постричь его, одеть в костюм. Занесла гробовщикам денег, чтобы ничего не рассказали родителям… это причинит лишь боль. Он не был женщиной. Он был моим братом, понимаете? Он был мужчиной. Таким он родился, таким был похоронен. Все прочее лишь причинило бы боль тем, кто остался. Вы же понимаете? – с мольбой в глазах сказала она. – Крис… ничего не понимал. Здесь у него была полная каша. – Она указала на голову. – Бог свидетель, я пыталась. Мы все пытались. Родители могли свыкнуться с наркотиками, даже с гомосексуализмом. Для Кристофера это все было большим экспериментом. Он пытался найти себя… вы же знаете, как у этих бывает. – Она посмотрела на меня полусмущенно-полупрезрительно. – Я имею в виду, у такого типа людей.

Она заплакала.

Ее одновременно терзали печаль и гнев. При таких обстоятельствах можно было не сомневаться в ее словах, но что же они пытались скрыть? В чем была проблема? Что было не так в реальности? Как экс-джанки я знал ответ на это. Часто в реальности много чего идет не так. Да и чья это реальность, если на то пошло?

– Все в порядке, – сказал я.

Она благодарно кивнула и присоединилась к остальным. Мы долго не задерживались. Нам нужно было успеть на паром.

Когда мы приехали в Амстердам, я разыскал Ричарда. Он долго извинялся за то, что втянул меня во все это.

– Я неверно судил о тебе. Крис совершенно слетел с нарезки. Ты был не виноват в его смерти. Жестоко с моей стороны было отправлять тебя туда без объяснений.

– Нет, я заслужил это. Я был последним дерьмом, – грустно сказал я.

Мы выпили несколько бутылок пива, и он рассказал мне историю Крисси. Нервные срывы, решение в корне поменять свою жизнь и пол; она потратила большую часть причитавшихся ей семейных денег на операцию. Начала с ввода женских гормонов – эстрогена и прогестерона. Они помогли росту ее грудей, смягчили ее кожу и уменьшили волосяной покров на теле. Ее мышцы потеряли силу, и распределение подкожного жира изменилось, все более напоминая женскую структуру. Волосы на лице она удалила электролизом. После этого – операция на горле и голосовых связках: в результате у нее исчез кадык и смягчился голос. Курс речевой терапии наладил произношение.

Так она проходила три года перед тем, как приступить к самой радикальной операции, которую надо было выполнять в четыре этапа. Пенэктомия, кастрация, пластическая реконструкция и, наконец, вагинопластика – образование искусственного влагалища из углубления между простатой и прямой кишкой. Влагалище было сделано из тканей, пересаженных с бедра, и покрыто тканями с полового члена и / или мошонки, чтобы, как объяснил Ричард, можно было испытывать оргазм. Формы влагалища достигли при помощи специального слепка, который Крисси пришлось носить в течение нескольких недель после операции.

Все эти хирургические процедуры привели к сильной депрессии, так что Крисси начала принимать большие дозы болеутоляющих, что было не самым лучшим выходом, если учесть ее прошлое. Это увлечение, по признанию Ричарда, и стало главной причиной ее смерти. Он видел, как она выходила из бара рядом с площадью Дам. Она купила барбитураты, приняла их, потом была замечена в нескольких барах рядом с каналом. Это могло быть самоубийством или несчастным случаем. Скорее всего, нечто среднее.

Кристофер и Ричард были любовниками. Он с нежностью говорил о Кристофере, радуясь тому, что теперь может называть его Крисом. Он рассказал про его амбиции, одержимости, мечты; их амбиции, одержимости и мечты. Нередко они подходили близко к тому, чтобы найти свою нишу; в Париже, Лагуна-Бич, Ибице или Гамбурге; они подходили близко, но никогда вплотную. И не как евротреш, а просто как люди, хотевшие нормально пожить.