Фебус. Недоделанный король Старицкий Дмитрий
– Да как хотите, так и называйте, только сделайте вовремя, – ответил я и вышел из кабинета вслед за Филиппом.
А тот меня повел на первый этаж, в зал, в котором я еще не был – оружейный. Личный мой. Где меня ожидал уже вицеконде де Базан. А около него в середине зала стоял манекен с полным готическим доспехом, как в музее, ёпрыть. Весь гофрированный такой. Богатый – с чернением и золотой насечкой, но не сплошняком, а вполне так со вкусом скромными полосами, что делало их на вид даже более богатыми, нежели они бы были покрыты золотой насечкой целиком.
Дон Сезар с поклоном сказал:
– Сир, мы приготовили для вас самые надежные латы. И памятуя, что вы не любите опирающиеся на плечи шлемы, приготовили вам салад с забралом. Хотя он и не совсем сочетается с самим доспехом по стилю.
Оглядел я это сооружение весом, наверное, за тридцать кило… не меньше. И спросил с подозрением:
– Это турнирный доспех?
По смущенным лицам оруженосцев я понял, что попал в точку. Перестарались ребятки в погоне за моей безопасностью.
– Тогда несите юшман и шишак, который с короной. Если придется драться, то лучше это делать в привычном по весу одеянии.
И пока они бегали за моим походным доспехом, который куда-то сховали с глаз долой, я внимательно осмотрел стоящий прямо напротив двери полностью собранный и надетый на специальное вешало конный доспех убиенного мной скоттского барона. И его латы, на доспех посаженные верхом. Да, могучий был человечище. Тогда на Луаре мне просто повезло не по-детски. На волосок ведь был от смерти…
В дальнем углу неразобранной кучей лежали людские и конские латы гасконских кавалеров, так необдуманно подставившихся под выстрел бомбарды. «Непорядок, – подумал я, – Филиппу надо наказать, чтобы взял себе помощников и все разобрали по комплектам: что в починку, а что в переплавку. А то, что годно, – в подарочный фонд. Престимоний еще никто не отменял».
Кстати, у меня самого оказалось разнообразных доспехов комплектов пять, в том числе и такие, в которые я уже не влезу – вырос. Это не считая юшмана.
Быстро выехать из замка не получилось. Все тут делается основательно и неторопливо. Мое мнение о гасконцах, сформированное на текстах Дюма-отца и Эдмона Ростана, как о хвастливых торопыгах основательно пошатнулось.
Но нет худа без добра. За время ожидания сборов свиты я успел осмотреть несколько видов фитильных замков для аркебуз, представленных давно ожидающими меня кузнецами, и выбрал кнопочный. Не настолько уж он в работе сложнее остальных, зато для стрелка удобнее. Нет лишних усилий, сбивающих прицел. Хотя говорить о прицельной стрельбе с такими девайсами в руках… Это точно надо быть гасконцем из романов Дюма. Так что мушкой и целиком я даже не заморачивался и оружейников ими не напрягал. Залповая стрельба – это наше всё. Пока…
По амуниции приказал, чтобы бонделеро или, если хотите, по-русски – берендейку, нарастили с восьми до двенадцати зарядов. Газыри, конечно, удобнее будут, но их на кирасы не нашить. А берендейку поверх накинуть – пара пустяков.
Старый Тамплиерский отель представлял собой невысокую толстую башню в три этажа за каменной стеной с одними воротами. С появлением артиллерии такое укрепление стало ловушкой по большому счету. Но давно никто и не использовал этот отель как укрепление. Использовали его только как «отель» в современном понимании этого слова, для постоя таких вот гостей, как посольство франков. Чтобы своей свитой гости во дворце не отсвечивали и вообще находились подальше от придворной тусовки. А здесь и конюшни просторные в наличии имеются. Достаточно осталось рыцарских келий для слуг, и поприличней апартаменты найдутся для вельмож, не страдающих рыцарским аскетизмом храмовников. И кухня есть, и кладовые. Даже винный погреб. Живи – не хочу.
Вот гасконские кавалеры и не захотели, просидев там взаперти несколько суток.
На переговоры вышел чернявый парень лет двадцати трех, небритый дня три и немного опухший от пьянства. Его уже помятый и потрепанный красный налатник украшал золотой дракон, стоящий на хвосте.
Он смелой, но нетвердой походкой, держа на отлете палку с белой наволочкой, подошел к артиллерийской позиции. Поклонился мне и заявил, как мне показалось, совсем не то, что сначала собирался. Это заметно стало по внезапно вспыхнувшему озорному блеску в карих глазах.
– Ваше величество, позвольте мне представиться – башелье Эркюль-Савиньен-Сирано-Эдмон де Бержерак из Дордони, и от лица моих товарищей поблагодарить вас за щедрое гостеприимство. Мы готовы и дальше тут ожидать, пока не кончатся ваши переговоры с нашим сеньором. В принципе тут нам неплохо, только скучно. Единственное, чего бы мы у вас попросили, это овса для лошадок, а то на одном сене они загнутся. Жалко боевых коней. Мы даже заплатим за зерно. И еще за девочек. Хотелось бы городской бордель из бани переместить к нам в отель на все время осады. А в остальном все неплохо, претензий нет. И винный подвал у вас здесь, надо отметить, изысканный.
Вот что с таким нахалом прикажете делать? Обидеться на него? Так на обиженных воду возят, а после работы дрючат… Тут надо по-другому действовать. Пушки – все же «ПОСЛЕДНИЙ довод короля».
– Я рад, что вам понравилось мое гостеприимство, башелье, – вежливо ответил я этому нахалу из Дордони. – Только вот какое дело… Никого постарше вас титулом в парламентеры не нашлось?
– Нет, ваше величество, – ответил рыцарь на голубом глазу. – Остальные все пьяные.
– Даже так? – удивился я. – Тогда слушайте вы… Ваш сеньор арестован по обвинению в очень серьезном преступлении. Инквизиция уже работает. Если вы добровольно не сдадитесь, то тем самым подпишете сами себе приговор о соучастии в этом преступлении. И тогда инквизиция займется уже и вами…
– Сдаваться кавалерам невместно, – перебил меня гордый гасконец и вскинул голову.
– На все про все вам думать максимум до утра, – продолжил я, не обращая внимания на его эскападу. – После первого выстрела жалеть никого не будем. Сметем вас в реку вместе с отелем, к вящей славе Господней.
Повернул коня и уехал, на ходу бросив мосарабам:
– Не мешайте ему вернуться обратно.
М-да… тяжелый случай. Попугать инквизицией я их попугал, но где этот инквизитор шляется, когда он тут нужен уже вчера?.. Впрочем, пинать отца Жозефа для ускорения я не буду, время еще есть. Да и первый попавшийся инквизитор мне не нужен, а только умный и опытный. И еще сообразительный.
За углом меня уже ждал слезший с крыши соседнего здания бастард д’Арманьяк, убирающий в чехол подзорную трубу.
– Что там нового? – полюбопытствовал я.
– Да ничего особенного, сир, – ответил он, садясь в седло. – После того как все слуги посольства переместились в башню замка, кавалеры тут сами по хозяйству ползают… Но как-то вяло. Сегодня даже коней по двору не прогуливали.
– Тогда сделаем так. К вечеру, перед закатом, сменишь своими мосарабами мурманов с охраны башни. Но пред тем сгонишь в Тамплиерский отель все бордели города. Весь наличный состав, чтобы каждому хватило по шлюхе. И музыкантов каких попроще. Пусть кавалеры погуляют на всю катушку.
Бастард в ответ осклабился в плотоядной улыбке.
Потом навалились протокольные мероприятия. Пока я с похмельным гасконцем общался, прибыла солидная делегация сеньоров Фуа во главе с сенешалем графства Гаспаром де Виймюром. На коронацию собрались скататься. Не терпится им.
Их встретили сеньоры Беарна, ведомые Бернаром де Фуа, и город превратился в военный лагерь. Цены на съемное жилье подскочили сразу вдвое, а так как обижать обывателей я запретил, то многим кавалерам пришлось ставить свои шатры за пределами городских стен.
А ведь еще и из Бигорра вассалы припрутся. Коронация – это такое мероприятие, о котором всю жизнь рассказывать можно, чтобы внуки гордились, а соседи завидовали.
Пора выдвигаться в Помплону, иначе они всю округу объедят, как саранча. Однако так быстро никто не соберется, и я послал гонцов по окрестностям с объявлением о проведении внеочередной ярмарки в По. В честь моего восшествия на престол – без пошлин. Может, хоть так цены на продовольствие в городе немного пойдут вниз.
Остаток дня и весь вечер прошли у меня в приеме присяги от кавалеров и поцелуйном обряде моих рук. В тронном зале. Оммаж, хвала Господу, принимать от них не пришлось, так как его они мне уже принесли, когда я был еще совсем маленьким. Но клятву верности тогда они приносили маман – регине Мадлен Французской, как главе правительства из-за моего малолетства. Но теперь я им – полноценный сеньор.
Вечером вместо заслуженного отдыха меня терзали легисты. Как орлы – Прометея.
Хотя я сам подставился. Просто предложил:
– Представьте себе, мэтры, что я вообще ничего не знаю. Как бы вы могли кратко и емко охарактеризовать юридические нормы бытия монарха в Наварре?
И тут их прорвало. «Кратко и емко», со всей средневековой велеречивостью и страстью к цветистым выражениям.
Начал лекцию мэтр Капулетти: по старшинству, так сказать.
– Происхождение сакральной власти рея в римском праве подробно разработано в соответствии с учением апостола Павла. Что уже нашло свое отражение у наших соседей в декларациях кортесов в Ольмедо в тысяча четыреста сорок пятом году и кортесов в Оканье в тысяча четыреста шестьдесят девятом году от Воплощения. Однако надо учитывать, что основная борьба кастильских реев за абсолют монаршей власти и грандов кастильской короны за анархизм знати быть маленькими царьками у себя в сеньориях уже в прошлом. А в Наварре – в самом разгаре, учитывая полный интеррекс последние три года. Формально титулярный рей есть – это вы, сир. Но реально его не было, и страну рвали на части группировки рикос омбрес.
Кардинал Пьетро насколько мог, настолько держал ситуацию под контролем церкви, чтобы ваша корона не ушла куда-нибудь еще. Арагону, к примеру. Но многие города и замки, принадлежащие короне, фактически находятся в руках знати, и их еще придется отвоевывать.
– Многих мне придется повесить, маэстро? – обреченно спросил я.
– Забудьте это слово – «повесить», сир. Оно годно только для разбойников с большой дороги. Благородного кабальеро принято лишать жизни топором на плахе. А еще лучше – мечом с размаху. На специально построенном эшафоте, убранном коврами. Вам не придется казнить простецов и горожан – они и так все ваши. Вам придется рубить головы знати.
Ну так я и сам уже понял, что без тяжкой доли Ваньки Грозного мне не обойтись. Тот тоже начинал свое царствование как отвязанный либерал с программой «счастья для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным», а когда знать спохватилась, охамела, стала его жен и детей травить, да и его самого не раз извести пыталась – стал рубить знати головы. Страну, по примеру Августа Цезаря Октавиана, разделил на две части. Худородных дворян к себе приблизил, чтобы преданны были аки псы цепные. Помогло мало. Свои ближники так изворовались, что пришлось и их на голову укорачивать. Друг детства князь Курбский польские шляхетные порядки продвигал, не ведая того, что государству русскому от того только развал и смерть. Сбежал к полякам, бросив семью и детей, а уже через год водил против родины польские рати как полководец. Первый Власов на Руси.
– Всем подряд нельзя головы рубить, – возразил я.
– Зачем всем, сир, – вылез щуплый корсиканец, – надо только определить тех, кто их за собой ведет, и обезглавить само движение… Без головы они сами передерутся между собой на предмет, кто будет у них новым главным. А тут уже большой простор для искусства интриги.
– Это я вам, мэтры, сразу скажу. Конде де Лерин от Боамондов и старший де Грамон. Первый желает у нас арагонских порядков, второй – французских. Я готов хоть завтра их укоротить в росте, и Марк у меня всегда готов опробовать свой топор правосудия.
При этих словах легисты понимающе улыбнулись, оценив мою шутку.
– Только как это сделать так, чтобы это деяние не выглядело в глазах народа и в первую очередь нобилитета прихотью тирана, а воспринималось бы как избавление населения страны от страданий?
– Сир, позвольте мне продолжить, – встрял маэстро Капулетти.
Я только рукой махнул, дерзай, мол.
– Согласно же древним фуэрос басков рею присущи функции защиты народа и осуществление полных прав юрисдикции. Само слово «рей» происходит от латинского слова «рекс», являющегося синонимом слова «региа» – правило. Потому как в правилах известны все исключения, ошибки и способы их исправления, так и монархам ведомы их заблуждения и пути устранения оных. Также современное римское право дает рею полную независимость от императора Запада, ибо хоть эта империя и считается Римской, но кайзеры сами назвали ее империей германской нации. А мы не германцы. Власть же кайзера как римского рея распространяется только на Италию, но и там ее многие оспаривают. Также у наваррского рея есть косвенная подчиненность в светских делах папе римскому, потому что тот имеет право разрешать его подданных от присяги монарху в случае его впадения в ересь или по иным мотивам, весомым для римской курии. Но у вас нет с папой ленных отношений, каковые имеют быть в случае с Португалией, Кастилией, Арагоном и Польшей. Так что вы от него в своих государственных делах независимы и платить ему дань, как они, не обязаны.
– С папой и императором все ясно. Ты про народ давай. Про тот народ, для которого я тружусь.
Маэстро откашлялся, глазами попросил выпить вина. Я разрешил.
– В понятие «народ» римское право включает всех подданных монарха, – продолжил легист, промочив горло. – Однако по фуэрос сам народ делится на старших, средних и младших, что есть пережиток древнего варварства. Но что есть, то есть. Монарх обязан быть справедливым ко всем слоям общества и каждому должен предоставить то место, на которое тот может претендовать по своему происхождению, моральным качествам и заслугам. Рей не может учинять несправедливых дел, ибо он сам олицетворяет справедливость. А как христианин, рей не может желать по отношению к другим того, чего бы он сам не желал видеть по отношению к себе. Монарх должен строго следить и не допускать, чтобы одни становились господами других силою или кривдою, не допускать, чтобы старшие превращались в надменных гордецов и захватывали, грабили, насильственно присваивали чужое достояние и чинили иной ущерб младшим.
– Вот с этого и надо было начинать, мэтры. Как приедем, вы должны будете мне собрать все прегрешения рикос омбрес за эти три года, чтобы мне иметь доказательную базу – применить милость или кару. Иными словами, нужен будет громкий процесс, как с Альбре. И все должно быть по закону. Никакого произвола.
– Надо создавать специальную апелляционную комиссию по злоупотреблению властью со стороны рикос обмрес. Но мы в там утонем в делах, сир, – возразил легист-савойец.
– Людей мало? – спросил я.
– Да, сир. Чтобы перелопатить такой объем дел в короткое время, нас мало.
– Так в чем дело? Наймите еще.
– Доктора права на улице не валяются, сир. Это штучный товар. Если только где-то к весне… А действовать надо быстро. Пока все будут праздновать, необходимо опечатать все бумаги и ограничить к ним доступ. Да и сбор сведений и слухов… тоже время.
– Наймите лиценциатов права. Чтобы работать под вашим руководством как помощникам, думаю, у них знаний хватит. Студентов-юристов, в конце концов. На подсобные работы. Только предупредите их, что, как только ваши подсобники высунут язык, хоть в таверне спьяну, – точно буду вешать. Как предателей. Язык за зубами – основа выживания на этой службе. Маэстро, завтра смету мне на стол. Подпишу. Деньги у Микала. Что у нас еще? А то спать уже хочется, мэтры. День сегодня был шебутной.
– Я уже закругляюсь, сир, – улыбнулся Капулетти, и хорошо поставленным голосом опытного лектора продолжил: – В свою очередь, сир, весь народ должен воздавать определенные почести и вам, как рею, и всей вашей фамилии. Народ обязан уважать монарха, повиноваться ему, быть законопослушным. А о преступлениях против монархов мы поговорим в следующий раз. Это слишком серьезная тема, чтобы ее слушать, засыпая, – моментально закруглился он, видя, что мне пора в глаза вставлять спички.
Юная негритянка – подарок бастарда, выходила из моих покоев с узлом грязного белья в стирку.
Выглянувшая Ленка знаком дала мне понять, что все в порядке – никто ничего не ворует. И утянулась обратно за дверь.
И тут я заметил, как Марк во все глаза смотрит на удаляющуюся рабыню, которая грациозно несла на голове большой узел белья, вышагивая по коридору как модель по «языку» подиума, слегка покачивая узкими бедрами.
– Нравится? – подтолкнул я его в локоть.
– Разве я смею, сира? – склонился Марк в поклоне.
– Я задал вопрос не о том, смеешь ты или не смеешь. Я спросил, нравится ли тебе моя новая служанка. Отвечай.
Марк состроил виноватую рожу, упал на колени и целую речь закатил. Обычно он больше трех слов за один раз не произносит…
– Нравится, не казни Марка. Красивая – как не смотреть? Марк верный пес, сира. Марк не глодать хозяйская кость. Марк знать хозяин его живота. Марк знать свой место. Марк только смотреть.
Вот так вот. Рабы тоже люди… и ничто человеческое им не чуждо.
– Ну, коли так, Марк… Забирай. Крести ее и женись. Я ей свободу дам.
Вид огромного негра, ползающего на коленях и с радостью целующего мои туфли, мне как-то удовольствия не доставил.
Глава 14
К вящей славе Господней
Подробности захвата Тамплиерского отеля я узнал только за обедом. А так с утра только порадовали, что взяли отель на шпагу. И все…
Это же никакого мата у меня не хватает на этот долбаный ноближ-оближ! Церемониймейстер довел меня до предынфарктного состояния. Стой там – иди сюда, да не той ножкой. Тут повернуться, а тут куртуазно помавать лапкой. Кому дать облобызать ручку, а кто простым кивком обойдется и будет счастлив. А кого вообще положено, встав с трона, обнять. Да не просто обнять – не мужланы же в деревенском кабаке собрались, – а красиво так изобразить объятия. Этого достаточно.
Потом еще длинный и нудный торжественный прием в тронном зале.
Маман стоит по одну сторону трона, сестра – по другую, каждая на своей ступеньке. И теперь место Каталины выше места маман. В первых рядах перед троном родные дядья – Жан де Фуа, виконт де Нарбонн и Жак де Фуа, граф де Монфор. И тетя Екатерина с мужем Жаном, капталем де Бюш, графом де Кандал и де Бенож. Дальше стоит родня кровью пожиже, потом придворные чины, а за ними уже просто вассалы.
В огромном зале как-то сразу стало душно.
А я… А что я… Прям как у Булгакова: король в восхищении…
И морды эти меняются, как в калейдоскопе. Микал сильно помог, спрятавшись за спинку трона и оттуда тихо подсказывая мне их имена и титулы.
Хорошо еще, что я монарх и практически всю эту процедуру просидел на троне. Хоть и неудобная мебель, но все же не на ногах часами стоять. А вот каково придворным?.. Ужаснах.
Млядь… Как все эти рожи мне успели опостылеть. А ведь это только начало. Что же в Помплоне будет? И точность – вежливость королей, потому как королю невместно извиняться за опоздания.
Хотели еще обед совместный провести, торжественный, но тут я уперся рогом. Мне отдых нужен. И уединение.
А вместо отдыха на обед – бастард. Впрочем, рассказ бастарда о его ночных приключениях, после всех этих китайских церемоний все же сойдет за отдых, будем справедливыми. Так и заказывал я обед дворцовому служителю: луковый суп и жареную рыбу, так как день был постный, овощи с оливковым маслом и уксусом, хлеб, сидр и… бастарда. Вы тоже смеетесь? Потом шут меня очень долго доставал тем, что я ем бастардов на обед. По постным дням. Шут надо мной вслух издевался, а остальные придворные наверняка втихомолочку это друг другу пересказывали как свежий смачный анекдот.
Дело с гасконскими кавалерами вышло даже легче, чем задумывалось нами. Мы-то все с Жаном расписали еще вчера как спецоперацию контртеррора. Ну на наш дилетантский взгляд… Потому как ни я, ни бастард в спецназе не служили ни разу. Он в спортроте, а я на морзаводе. Но разных триллеров в свое время насмотрелись богато – что наших, что голливудских. Вот и напрогрессорствовали.
Бастард заменил мурманов на мосарабов в охране пленников в башне дворца, чему те были только рады. Присоединил к мурманам три десятка негрил из своей абордажной команды. И когда число штурмующих вдвое превысило число осажденных, то Жан Жаныч решил, что этого достаточно, хотя по науке тактики требуется создать у нападения трехкратный перевес в живой силе. Но то, правда, в чистом поле, а не в узких коридорах и лестницах башни, где по многолюдству нападающие будут только мешать друг другу.
Мурманы оставили длинные мечи и вооружились кинжалами. На весь отряд взяли только несколько секир на тот случай, если придется где двери рубить. У каждого запасено по четыре аршинных веревки и по два кляпа, это чтобы время не терять в суматохе захвата. Еще деревянными киянками запаслись – чтобы быстро и надежно обездвижить жертву, но не убивать. Опыт людоловства у них выработан еще лет семьсот назад и только отточен поколениями.
У негрил – кинжалы, короткие абордажные сабли или дубинки.
Никто не брал железных доспехов, чтобы не звенеть ими, только гамбизоны и широкие пояса толстой кожи.
«Кошки» отковали в ближайшей кузне, по одной на десяток бойцов – преодолевать внешнюю стену. Но как это часто бывает, подготовка вышла избыточной.
Когда бастард передавал осажденным рыцарям первый транш затребованных проституток, то заметил, что ворота отеля запираются на очень такой симпатичный брус. Не тяжелый до неподемности, как то обычно в замках бывает, а вполне себе посильный для одного человека. Тем более что требовалось его не снимать, а всего лишь сдвинуть в сторону и приоткрыть одну створку ворот. Большего и не надо.
Гасконские кавалеры его еще про овес спросили, на что Жан Жаныч задумчиво сказал, что овес будет только для ослов, и то завтра. Но принимающая сторона не восприняла издевку из-за солидной залитости своих глаз. Только потребовала, чтобы не только мулов, но и коней их не забыли накормить. Посчитали, что мы пошли на все их требования. Обрадовались.
А вот когда сопровождали третью партию работниц сферы сексуального обслуживания, которых приходилось периодически отбивать у жаждущих женской ласки понаехавших в город рыцарей, то Жан Жаныч обратил внимание на одну путану.
– Что тебе сказать, Франсуа Гастоныч… Валькирия. Высока, стройна, сильна и… красива. Тут я недолго думая отвел ее в сторонку и… – тут бастард, подмигнув, сделал многозначительную паузу, – и вербанул. Легко. Даже избыточно. Один золотой авансом, а второй после дела пообещал. Дальше оставалось только ждать, когда у этих рыцарей музыка с женскими визгами закончатся. Так вот они, представляешь себе… до рассвета почти гулеванили, нарушая общественный порядок громкими звуками в неположенное время. Впрочем, мы и так атаковать решили с рассветом, чтобы с факелами внутри зданий не заморачиваться. Мало того что факелы эти не столько светят, сколько самих слепят, так еще и руки занимают.
Набулькав себе сидра, бастард лихо опрокинул в глотку слабо шипучий напиток и крякнул от удовольствия.
– И что дальше?
Интересно же мне, а тут даже телевизора нет. Новизна окружения прошла, и стал несколько одолевать сенсорный голод.
– Дальше… дальше все было легко и просто. Нам даже не пришлось стену форсировать. Завербованная путана качественно затрахала единственного их часового до полного бессилия, между делом споив вусмерть, и оставила его отдыхать на сеновале. Потом, когда его негрилы пеленали, он «мама» выговорить был не в состоянии и даже плохо понимал, что с ним делают. Справившись с главным заданием, эта валькирия с первыми неясными еще проблесками рассвета приоткрыла нам ворота. Осталось только просочиться. А твоих мурманов тихому передвижению учить не нужно было. Двери все были не заперты, ломать ничего не пришлось. Так что тихо распределились по этажам, как то было запрограммировано, и мурманы по сигналу разом повязали всех гасконских кавалеров пьяненькими и тепленькими, только-только уснувшими.
– Как? – только спросил я, желая подробностей.
– Как, как… Каком кверху, Франсуа Гастоныч. Заходят на цыпочках два мурмана в келью. Один путане соску ладонью зажимает, второй клиента спросонья отоваривает киянкой по лбу. А уж изумленного клиента повязать – это как два пальца об асфальт. Сейчас кавалеры отсыпаются от этой пьянки, но уже в плену. Млядей распустили отдыхать по основному месту работы, вот только заплатил им за труды я, а не рыцари Альбре. Не шарить же мне у кавалеров по кошелькам… Но зато мои негрилы на халяву попользовали девок на конюшне перед их роспуском, разговелись.
В конце своего доклада Жан Жаныч предложил превратить Тамплиерский отель в замок тюремного содержания пленников. А что? Под рукой, но уединенно. Доступ ограничен. С одной стороны обрыв, с другой всего две улицы. Просто разворачиваем пушки дулом к городу, а хоботом к воротам…
– …и аля-улю, – закончил он свой патетический спич. – Хрен кто сунется, Франсуа Гастоныч, тебе все равно нужна нормальная тюрьма, при твоих-то реформаторских замашках. Вот тебе и готовая Бастилия. Ничего строить не надо. Так… мелкий «евроремонт». Засовы на двери поставить, замки навесить, а то тамплиеры баловались полной открытостью жизни перед братией. Кое-где и сами двери требуется поменять на более прочные. Решетки на окна. Впрочем, это даже не обязательно – там такие узкие бойницы, что даже пацан не пролезет. Локалки для прогулок во дворе выгородить и отделить от ворот и хозблока. Колючку на стены… Хотя колючка в эти времена слишком дорого выйдет при ручной работе, достаточно кучу битых бутылок по верху стены зацементировать. Вышки для охранников можно и деревянными сделать по первости.
– Какое битое стекло, Жан Жаныч? Окстись… – возразил я. – Стеклянная тара сейчас только в Венеции на секретном острове делается и продается чуть ли не на вес золота. Наладим у себя производство стекла – тогда и настанет для нас далекое светлое будущее, Жан Жаныч: построение ГУЛага в одной отдельной Гаскони. Вот так-то, – поднял я кубок с сидром. – В любом случае, если дело с Альбре доведем до конца, считай себя кавалером чести ордена Горностая. Ну, будьмо…
И мы чокнулись бокалами по-русски.
– Все равно мне носить можно только «Золотое руно», и ничего больше, – пожал плечами бастард, поставив опустевший кубок на стол. – Таков устав Ордена.
– Ой, Жан Жаныч, да кто этот устав соблюдать будет, без Карлуши-то Смелого? – засмеялся я. – Ты вспомни Атоса в «Двадцать лет спустя»… или в «Тридцать…». Точно не вспомню, из какой книги, но цитирую тебе Дюма почти дословно: «На нем красовались знаки орденов Золотого руна, Подвязки и Святого Духа, что одновременно в таком сочетании можно было встретить разве что у коронованных особ…» Так что не заморачивайся и носи все разом – пусть завидуют.
Бастард пожал плечами и затем радостно осклабился:
– А что? Я такой… весь из себя герой. Будешь отрицать? Тыры-пыры восемь дыры… помнишь?
В ответ я засмеялся намеку на старый анекдот, только замахал руками, показывая, что в его геройстве никто не сомневается ни на йоту.
– И это… – бастард вынул из-за пазухи сложенный лист и передал его мне, – вот список тех твоих придворных, кто посещал посольских в узилище за последние сутки. Мосарабы мои составили. Глядишь, и пригодится тебе такой компромат на них.
И я подумал: это мое упущение, что таковых записей ранее не вели мурманы. Но не трудно будет их опросить и постфактум, вроде провалами памяти они не страдают. А там разберемся, где просто визит вежливости, а где и сговор.
– Решено. Всех перевести из башни в отель. Не рассчитана башня на такое количество заключенных, – констатировал я.
– Но сначала нужен ремонт, сир, – заметил бастард. – Чтобы это была именно тюрьма, а не профилакторий.
– Сколько того ремонта? – спросил я, прикидывая, успеем ли с этим до коронации.
– Максимум неделя. Можно и быстрее, только мастеров подогнать побольше и правильно их мотивировать.
– Добро. Вот ты этим и займись. Смету, приблизительный расчет того, что делать немедленно, а что может и подождать. Деньги возьмешь у Микала.
– Ну, как всегда… – засмеялся бастард. – Инициатива имеет инициатора.
Вторая половина дня прошла в хлопотах и приготовлениях к завтрашней охоте на благородных оленей. Главный ловчий – барон дю Монт де Марсан, обещал мне выставить королевского оленя не менее чем с десятью отростками на рогах.
Желающих выехать со мной на охоту было чрезмерно много. Такой толпой можно было всю дичь в округе разогнать, что она больше в наши края и носа не сунет, и я объявил гендерную сегрегацию.
– Со мной на охоту едет только молодежь, претендующая стать пажами де корт. Хочу на них посмотреть в деле.
Возразить мне никто не посмел, но все равно набралось больше двадцати всадников. Не считая моего шута, телохранителя Марка, ловчего и его егерей.
Саншо звать с собой было бесполезно – он от Каталины не отходил ни на шаг.
Подготовка к охоте была веселой, как в любой компании подростков, которым предстоит оторваться в пампасах без взрослых, и остро переживающих это приключение заранее. И мне с ними – ровесниками моего тела, было хорошо и комфортно.
Но, видимо, я что-то делал не так, потому как, отозвав меня в сторонку, шут с серьезным выражением лица прочитал мне нотацию:
– Двор, куманек, это один большой гадюшник. Любой двор. Твой двор – не исключение. Любая твоя ошибка будет замечена, препарирована и высмеяна, обрастая самыми гнусными домыслами и сплетнями. Поэтому когда с кем-то из этих мальчишек будешь говорить, то просчитывай, кто у него отец, кто мать, кто дядя… К какой придворной партии они принадлежат, и всегда будь настороже. Доверяй только тем, в ком уверен как в себе самом. Не смотри, что они еще мальчишки… Самые прожженные придворные интриганы вырастают именно из таких мальчишек, начинающих обучаться при дворе интригам с младых ногтей, в пажах.
И кто он теперь вообще? Товарищ Кайфоломов его фамилие, а не дю Валлон.
– Эх, кум, я по своей глупости думал, что ты меня веселить должен, а не огорчать, – посетовал я.
– В первую очередь я желаю, чтобы ты остался жив, куманек, и не попал по незнанию в ловушку, – ответил мне шут и сорвал свою шапку с бубенчиками. – А повеселить – пожалуйста.
И принялся трясти шапкой. Бубенчики ритмично зазвенели. Шут приплясывал и громко пел срамные частушки, от которых покраснели уши не только у благородных мальчиков, но и у взрослых конюхов.
Вечером меня позвали к моему духовнику, который, пока я находился в По, не проявлял ко мне допреж никакого видимого интереса.
В его скромной келье, прилепленной к замковой капелле, я застал отца Жозефа и еще одного монаха – старичка-францисканца.
Духовник лежал на узкой деревянной койке, приподнятый на подушках. Болел. Запахи тяжелой болезни, пропитавшие помещение, ни с чем не спутаешь.
– Сын мой, – обратился он ко мне, едва я вошел в это скромное чистое жилище, неожиданно резко контрастирующее с теми потугами на роскошь, которые ощущались в остальных помещениях дворца. – Я не беспокоил тебя, надеясь, что эта телесная немочь, ниспосланная на меня по грехам моим, вскоре меня отпустит и я снова начну духовно окормлять тебя. Но… видимо, не судьба. Я благословляю тебя на коронацию. Будь добрым монархом своим подданным. И так как я не смогу сопровождать тебя, то передаю право быть твоим духовником отцу Жозефу, которого ты прекрасно знаешь. Мне горько расставаться с тобой, но… все в руках Господних. Мы можем только предполагать, а располагает всем Господь. Пусть хранит тебя Дева Мария и все святые наши.
И, подняв правую руку, он перекрестил меня.
Мне вдруг стало стыдно перед этим незнакомым мне человеком. Повинуясь внезапному порыву, я стал на колени перед одром больного, обнял его и сказал:
– Спасибо тебе, падре, за все. Я никогда не забуду доброту твою.
А когда поднялся, то увидел слезы, которые бежали из уголков глаз больного священника ручейками по щекам, и его счастливую умиротворенную улыбку. И ощутил, что этот старик, проживший всю жизнь в целибате, любил принца Феба, как сына.
– Что я могу для вас сделать, падре? – спросил я в раскаянии.
– Ничего, сын мой. Разве что дать мне спокойно умереть в этой келье. За мной хорошо ходят, и я ни в чем не испытываю нужды. Иди, сын мой, у тебя много дел и мало времени, чтобы растрачивать его на стариков. И вы, святые отцы, идите, не мешайте моей молитве.
Когда вышли во двор, отец Жозеф представил мне своего спутника:
– Сир, вы просили познакомить вас с опытным инквизитором. Это фра Фаддей из первого ордена францисканцев. Он тот, кто вам нужен. Опытнее его никого нет окрест. И если вы позволите, сир, то я пойду в Тамплиерский отель, там сейчас много душ нуждается если не в духовном наставлении, то в утешении точно.
И оставил меня в тени капеллы вдвоем со стариком, у которого тонзура была окружена даже не волосами, а белесым пухом.
– Я весь во внимании, сир, – обратился ко мне францисканец.
– Для начала благословите меня, святой отец, – попросил я его, – а потом я вам все расскажу о своих подозрениях. К вящей славе Господней.
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа. – Монах совершил надо мной традиционный ритуал. – Теперь можешь говорить, сын мой. Бог покровительствует тебе, так что ничего не бойся.
А глаза у дедушки такие добрые-добрые… Как у Железного Феликса.
– Понимаете, святой отец, может, я и ошибаюсь по своему малолетству и необразованности, но мне кажется, что покушение на жизнь того, кто поставлен над людьми Божьей милостью, над помазанником Божьим, не может обойтись без ереси. Вряд ли на такое способен истинный католик…
Я, отдыхая от физической встряски на конной охоте в предгорьях, сидел в темной нише, не видимый никем из зала. Наблюдал за тем, как два могутных брата-минорита привели слегка исхудавшего за время отсидки сеньора д’Альбре, довольно вежливо усадили его на треногий табурет без спинки перед столом, за которым сидел старик-инквизитор. И отошли в тень.
Свет четырех факелов скрестился на давно не бритом лице д’Альбре.
Фра Фаддей же сидел ко мне спиной, уперев локти в столешницу.
В углу помещения располагалась конторка, освещаемая двумя толстыми свечами. За конторкой стоял незаметный сухой мужичонка из терциариев и вел подробный протокол допроса, тихо поскрипывая перышком.
Так что в зале, кроме нескольких световых пятен, стоял сумрак, переходящий по углам во тьму.
Д’Альбре, вдруг вспомнив, что он могучий сеньор, с надменной гордостью вопрошал францисканца:
– Святой отец, почему меня держат здесь без суда, если я виноват, и не отпустят на свободу, если нет на мне вины? Почему мне не дают общаться со своими вассалами? Почему мне не дают написать письмо своей семье? У меня даже нет возможности обратиться к своему монарху, от которого я здесь посол.
– Этот не тот ли монарх, который смеет годами держать в железной клетке князей церкви? Если да, то тогда вы действительно великий человек, д’Альбре, большой сеньор в миру, где вы можете позволить себе быть надменным и гордым, хотя для христианина гордыня есть смертный грех, – ответил ему инквизитор ровным слабым голосом. – Но тут, в руках матери нашей католической церкви, вы простой прихожанин. И мы здесь собрались с единственной целью – в заботе о вашей бессмертной душе.
– Я не понимаю, при чем тут инквизиция? Да, я грозил Франциску де Фуа, что отрежу ему уши, но перед этим он публично оскорблял не только меня, но и моего монарха, и я, как благородный человек, не мог стерпеть подобного обращения. В конце концов, мы можем все решить с ним поединком.
– Еще раз повторюсь: нам не интересны ваши мирские распри, – все таким же ровным голосом вещал инквизитор. – Вас обвиняют в том, что вы еретик и создали еретическую секту, где учите несогласно с верованием и учением святой церкви.
– Святой отец, я невиновен! – вскричал магнат. – Это поклеп. Я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской.
– Вы называете вашу веру истинной христианской только потому, что считаете нашу веру ложной? – Голос инквизитора не повысился ни на полтона. – Интересно. Но я спрашивал вас не о том. Мой вопрос: не воспринимали ли вы когда-либо других верований, кроме тех, которые считает истинными римская церковь?
– Я искренне верую в то, во что верует римская церковь и чему она публично поучает нас, – твердо ответил д’Альбре.
– Забавно вы отвечаете на простой прямой вопрос, сын мой. Но я готов признать, что в Риме есть группа лиц, принадлежащих к вашей секте, которых вы называете римской церковью.
– Я верую, искренне верую, во все то, во что должен веровать христианин, – взволнованно произнес влиятельный феодал, ни на секунду не забывающий о своем величии даже в узилище.
– О, эти хитрости я знаю, им, поди, уже лет четыреста, если не больше. Вы думаете, что христианин должен веровать в то, во что веруют члены вашей секты, ложно называющие себя христианами, так паче того – истинными христианами. Но мы теряем время в подобной казуистике, сын мой. Пока еще… сын мой. Скажите прямо: вы веруете в Святую Троицу?
– Верую, святой отец.
– Уже лучше. А веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от Приснодевы Марии? Сына страдающего, воскресшего и телесно вознесшегося на небеса?
– Верую! – ответил д’Альбре несколько быстрее, чем для того требовалось бы.
– Веруете ли вы, что во время мессы, совершаемой священнослужителями, хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Христову?
– Да разве я не должен верить в это?
– Вы маран? – В голосе инквизитора прорезалась ирония.
– Никогда им не был, – возмутился д’Альбре.
– Почему тогда вы отвечаете вопросом на вопрос? Все же вы не на дружеской посиделке находитесь, а на допросе в трибунале инквизиции, и я прошу вас об этом не забывать. Хотя у нас пока еще не само следствие, а так… дознание, – все таким же ровным голосом сделал выговор инквизитор. – Так вот: я вас спрашиваю не о том, должны ли вы веровать, а о том, веруете ли вы.
– Я верую во все то, чему нам приказываете веровать вы и хорошие ученые люди. – Д’Альбре, удовлетворенный своим достойным ответом, гордо скрестил руки на груди.
– Эти хорошие ученые люди принадлежат к вашей секте? Получается, если я согласен с ними, то вы верите мне, а если же нет, то не верите, – все так же ровно вопрошал его францисканец.
– Святой отец, я охотно верую, как вы, если вы поучаете меня тому, что есть хорошо для меня, то я в это верую.
– Интересная трактовка. Получается, что в моем учении вы считаете для себя хорошим то, что в нем согласно с учением ваших хороших ученых людей. Вы же поставили между нами тождество.
– Святой отец, я простой воин, – заволновался д’Альбре. – Я не силен в казуистике и схоластике. Задавайте мне простые вопросы, и я искренне вам отвечу на них.
– Будь по-вашему, сын мой. Верите ли вы в то, что на престоле в алтаре храма находится тело господа нашего Иисуса Христа?
– Верую этому!!! – резко вскрикнул д’Альбре и истово перекрестился.
– Угу… – покачал головой инквизитор. – То есть вы знаете, что там – в алтаре, есть тело и что во всех церквях все тела – суть тела нашего Господа. Я спрашиваю: находящееся там тело есть истинное тело Господа, родившегося от Девы, распятого, воскресшего и взошедшего на небеса во времена римского императора Тиберия Цезаря и прокуратора Иудеи всадника Понтия Пилата?
– А вы сами-то верите этому? – с подозрением переспросил д’Альбре инквизитора.
– Вполне, – подтвердил францисканец.
– Я тоже верую этому, – с радостной улыбкой заявил д’Альбре.
– Иными словами, сын мой, вы хотите сказать, что вы верите тому, что я верю. И при этом утверждаете, что вы простой воин и вас никто не учил софистике?
– Если вы хотите перетолковать все мои слова по-своему, а не понимать их просто и ясно, то я не знаю, как вам еще говорить. Я человек простой и темный и убедительно прошу вас не придираться к моим словам.
– Если вы простой человек, то и отвечайте просто, а не виляйте из стороны в сторону.
– Я готов, святой отец, спрашивайте.
– Тогда не угодно ли вам поклясться на святом Евангелии, что вы никогда не учили ничему несогласному с верою, признаваемою нами истинной.
Как побледнел д’Альбре, стало видно даже под неверным светом наполовину прогоревших факелов.
– Если я должен дать присягу, то я… готов поклясться, – выдавил из себя он.
– Я вас спрашиваю не о том, должны ли вы дать присягу, а о том, хотите ли вы ее дать? – уточнил инквизитор.
– Если вы приказываете мне дать присягу, то я присягну. Я благородный человек, и мое честное слово до сих пор не подлежало сомнению.
– Ну что вы за человек такой, всё у вас не слава богу… Ни слова у вас в прямоте. Я не принуждаю вас давать присягу, ибо вы, веря, что клясться запрещено, свалите этот грех на меня, который якобы принудил вас к нему. Но если вы сами искренне желаете присягнуть, то я приму вашу присягу.
– Для чего же я буду присягать, раз вы не приказываете мне этого? – упорствовал д’Альбре.