Серебряный волк, или Дознаватель Гореликова Алла

1. Карел, наследный принц Таргалы

– Отец подарил его мне в последний день рождения, – говорит Карел. – Подарочек с подвохом, надо признать! Приморский торговый город… Всю весну и все лето я пытался разобраться, что здесь к чему, и знали б вы, как рад был сбежать в университет. Лучше бы чего попроще подарил, честно говоря. Вот хоть коня.

– Проба сил в правлении? – улыбается Лека, сдерживая Барса, чтобы держался вровень с гнедым Карела. Наши кони рвутся вперед: видно, мерный шаг привычных к строю гвардейских великанов им не по нраву.

– Можно подумать, от меня на самом деле хоть что-то зависит, – неприкрытая горечь сквозит в голосе Карела. – Угораздило родиться принцем!

Я замечаю мимолетную усмешку Леки и думаю: интересное воспитание получает наследный принц Таргалы! В восемнадцать лет – ни опыта правления, ни воинской службы за плечами. И даже чести учиться у маэстро Джоли добился сам. Можно подумать, Грозному все равно, каким вырастет его единственный сын!

И еще я думаю, что Лека со стыда бы сгорел, вздумай кто отрядить два десятка гвардейцев для его охраны. Правда, у нас нет войны, и на дорогах спокойно; хотя и патрули встречаются чаще, чем здесь…

Передовой десяток придерживает коней у постоялого двора.

– Переночуем здесь, мой принц? – спрашивает лейтенант… По мне, вопрос больше похож на приказ! Вот ей-богу, я бы из вредности велел ехать дальше!

– На ваше усмотрение, – отвечает Карел.

Мы спешиваемся, алый закат бьет в глаза, и я думаю: моя вредность была бы не ко времени!

– Устал как собака, – вполголоса, только для нас, признается Карел. – День верхом, не шуточки!

– Меньше надо на лекциях штаны просиживать, – хмыкает Лека. – И коня из стойла выводить каждый день, а не два раза в год.

О чем ты говоришь, думаю я. Ведь у бедняги Карела даже коня своего нет! Красавец гнедой – из гвардейской конюшни, такое же приложение к нынешнему статусу первого вассала и наследника, как форменный берет… как два десятка охраны в дороге!

– Хорошо бы, – вздыхает Карел. – Боже мой, какую битву я выдержал из-за этой сволочи Рене… Первый раз в жизни набрался наглости просить отца – и, Свет Господень, знали б вы, чего пришлось наобещать взамен!

Трактирщик лебезит перед лейтенантом: «чего изволят ваши милости», «сию минуту» и «самое лучшее, только для ваших милостей» сыплются из него, как горох из дырявого мешка. Карел оглядывает мрачным взглядом тесный зал, чуть заметно пожимает плечами и садится за дальний от входа столик. Вытягивает ноги, страдальчески вздыхает. Кивает поднесшей вино служанке:

– Благодарю.

Отхлебывает. Кривится. Бормочет:

– Если бы не эта дурацкая война…

И остаток вечера угрюмо молчит.

2. Готвянь встречает господина

Со стен воют дурными голосами трубы, и по шпилю ратушной башни ползет рывками вверх фиолетово-белый флаг. Карел выступает во главе отряда, два десятка гвардейцев из охранения превращаются в почетный эскорт. Мы с Лекой отстаем. После дня ожесточенных споров Карел согласился-таки, чтобы мы въехали в его город неофициально. Договорились встретиться у ратуши завтра утром.

– Если сможешь, – уточнил Лека. – Представляю, сколько на тебя навалят!

– Отобьюсь, – мрачно пообещал Карел.

От самых ворот мы ведем коней в поводу, и отряд с принцем во главе все удаляется, а вместе с ним – нестройные приветственные возгласы, какофония труб, перешептывания: «Принц! Принц!»

– Да, – говорит Лека. – Сказать по чести, я ему не завидую. Вот уж точно, угораздило!

– Побродим? – предлагаю я. По первому взгляду Готвянь мне нравится. Вроде и схожа она с Корвареной: те же белые стены, острые черепичные крыши, булыжник мостовой, усыпанный золотом кленовой листвы, но – неуловимо другая. Может, все дело в ветре? Он здесь резкий, холодный – и пахнет чем-то невероятно свежим, бодрым, и в то же время затхлым… море?

– Интересно, в какой стороне море? – спрашивает Лека. – До ужаса любопытно глянуть, на что похоже! Серый, вот скажи, как это нас угораздило за всю жизнь ни разу не увидеть моря?!

Я хватаю за плечо бегущего мимо мальчишку:

– Малый, к морю куда?

– Там, – машет он рукой. Вывернулся и мчится дальше, туда, где вопят трубы, встречая принца. А мы медленно идем вниз по узкой улочке, навстречу непривычно свежему ветру.

Старик вслушивается в далекие трубы с чуть заметной горькой ухмылкой. Он стоит на пороге трактира, и его острый, совсем не стариковский взгляд скользит по мне, бежит дальше – и возвращается. Мы с Лекой приостанавливаемся, разглядывая вывеску – клыкастую, увенчанную гребнем змеиную голову, вздымающуюся из волн. Очень уж живой она выглядит, будто художник не просто видел зверюгу собственными глазами, но и удирал от ее зубов – и удрал, верно, чудом.

Старик шагает нам навстречу, стягивая мятый берет.

– И подумать только, ведь эти трубы должны были приветствовать вас, молодой господин. И флаг на ратуше реял бы в вашу честь… алый с белым…

Я ежусь под пристальным взглядом. И спрашиваю, холодея:

– Что ты городишь?

– Разве вы не… – Старик тревожно оглядывается. – Нет, я не мог ошибиться! Ваша мать, молодой господин… ее ведь зовут Юлией?

– Откуда ты знаешь? – спокойно спрашивает Лека.

– Свет Господень, одно лицо! Отец панночки Юлии… это был его город. А потом добрый наш король объявил его мятежником, а панночку выдал замуж. И Готвянь стала коронным городом. Но не все успели позабыть…

Так… похоже, наш собеседник не из тех, кому нравятся перемены… что ж, могло быть и хуже. Правильно мы сделали, отказавшись идти с Карелом.

– Я не хочу лишних разговоров, – говорю старику.

– Боже упаси! Вы, молодой господин, имеете право требовать. Я не из тех, кто забывает добро, и я обязан вашей семье.

– Как зовут тебя? – спрашиваю.

– Олли. Просто Олли.

– Забавно… мне всегда нравилось сочетание белого с алым.

– Что удивительного, – улыбается Лека, – ведь госпожа Юлия предпочитает эти цвета. Теперь мы знаем, почему. Что скажете, почтенный Олли, об этом трактире? Море морем, а пожалуй что и перекусить пора…

– Трактир мой. То есть сейчас-то все больше сын с женой хозяйнуют… Заходите, прошу вас, молодые господа. Для нас это честь.

Через пару минут стол перед нами едва не ломится. Мясо белое и красное, рыба жареная и запеченная с грибами, вино трех сортов, белый хлеб, сыр и паштет… Лека приподнимает брови. Я лезу в кошелек:

– Почтенный Олли, мы ценим ваше гостеприимство… но не те ныне времена, чтобы… Нет, не отказывайтесь. Прах меня забери, в Корварене так не кормят!

Что-то в глазах Олли подсказывает мне, что и в Готвяни так кормят не всех… но он берет все-таки деньги, кланяется и отходит. Кажется, снова вышел на улицу слушать волны и далекие трубы.

3. Монах по приговору

Монах собирал подаяние. Обычное дело, по Корварене таких ходит – не счесть. Этот был, похоже, стар. Впрочем, седая борода сама по себе еще ничего не значит, а глаза из-под низко надвинутого капюшона глянули на нас остро и пристально.

– Во славу Господа, – Лека опускает в кружку полупенс.

– Во славу… – Я протягиваю руку с монетой, встречаюсь с монахом взглядом и столбенею. Свет освещает его лицо… монета падает из враз ослабевших пальцев, вертится на столе, монах прихлопывает ее тяжелой ладонью и тихо предлагает, кивнув на свободный стол в темном углу:

– Поговорим.

Я иду за ним, как во сне. Потому что взаправду – такого просто быть не может!

– Дед? – шепотом спрашиваю я.

– Гляди-ка, узнал, – удивляется монах. – Или догадался?

Я пожимаю плечами.

– Я даже не знаю, за кого ее отдали, – глухо произносит он. – Говорили, за простого гвардейца. Правда?

– Да.

– Будь он проклят…

– Не смей! Они любят друг друга, мама с ним счастлива, клянусь!

– Счастлива? – Он горько усмехается. – Я слышал, он калека. И увез ее куда-то сразу после… после свадьбы.

– А говорил, не знаешь.

– В тех слухах, что доходят до нашей обители, мало правды. Где она? У него имение?

– Матушка – первая дама королевы Марготы. Ну, отец тоже при деле… Не такой уж он и калека. Фехтовать меня он учил. И неплохо выучил.

– Я не спросил твоего имени.

– Сергий. Серега.

– А его?

– Ты взаправду хочешь знать? Ожье.

– Ты один у них?

– Еще Софи. – Я невольно улыбаюсь. – Ей уже пятнадцать.

– Невестится, поди, – усмехается дед.

– Если бы! – Улыбка моя расплывается во весь рот… как всегда, когда речь о сестренке. Люблю я ее. – Оторва, верхом любому мальчишке фору даст. С нами хотела, веришь?

– Так, разговор дошел до сути… – Глаза деда полыхают яростным огнем непонятного мне чувства. – Что вы здесь делаете? И, кстати, «вы» – это кто?

– Я с другом. – Я оглядываюсь на Леку. – Мы вроде как учимся.

– Вроде как?

– Ну, учебой это не назовешь. Университет, ха! Убиение времени.

– Впереди зима. Голод и холод. Время власти Подземелья. Лучше бы вам вернуться домой.

– Ну…

Дед насмешливо наблюдает за моим смятением. Потом наклоняется ближе:

– Послушай, не очень прилично с твоей стороны врать мне в лицо. Вы шпионите для Двенадцати Земель, так?

Я смотрю в его яростные глаза… Ненависть, вот что это за чувство! Он был господином Готвяни, напоминаю я себе. Ладно… была не была!

– И что? Побежишь доносить?

Могучий кулак ударяет в столешницу.

– Сопляк!

Стол подпрыгивает. Звякает серебро в кружке. Посетители оглядываются на нас – и отворачиваются.

Кроме Леки.

Лека в один миг оказывается у нашего столика. И говорит с преувеличенным удивлением:

– Вроде раньше я не замечал за тобой способности приводить в бешенство святых отцов… Фигушкин не в счет, само собой. Простите моего друга…

Дед ощутимым усилием разжимает кулак. Мне кажется, с этим простым движением уходят и все обуревавшие его чувства.

– Вы простите. Я погорячился, а это недостойно моего нынешнего положения. Вы можете вернуться к вашему ужину, молодой человек.

– Имей в виду, – говорю я, – у меня нет секретов от побратима. Лека, это мой дед.

Лека, не глядя, придвигает стул. Садится. Говорит:

– То-то мне знакомым почудился… Как Софи на него похожа-то. Как мне вас называть, господин?

– А никак, – кривится дед. – Имена у нас в обители – смех один. Брат Смирение, брат Милосердие, брат Непорочность… ну их в пень. Ненавижу. В общем, так, парни. Не надо дурацких ответов на глупые вопросы. Вы можете мне верить, клянусь в том Светом Господним и памятью о прежних днях. Я готов помочь. Все, что в моих силах. Деньги, убежище, совет…

– Ради мести? – спрашиваю тихо. – Но ведь это – твоя страна…

– Давно ты здесь?

– Пару месяцев.

– Оно и видно. Для этой страны, внучек, любые перемены будут только к лучшему. Таргала катится в пропасть. Эта зима станет для нее последней, готов спорить на собственную душу… и только одно может спасти ее – падение доброго нашего короля. – Дед едко усмехается. – Новый король – у которого хватит ума договориться с Подземельем.

– Карел?

– Этот щенок? Да он шагу не ступит без разрешения старого волка… Нет, здесь нужен мятеж, а он – верный сын. К сожалению.

Вдалеке ударяет колокол. Раз, другой… третий.

– Мне пора, – выдыхает дед.

Я вскакиваю:

– Мы проводим! Я… я не хочу так сразу расстаться с тобой.

Дед скупо улыбается.

Лека кличет Олли, говорит:

– Мы вернемся.

– В любое время, молодые господа! Я сдаю комнаты, если вам нужно…

Мы переглядываемся.

– Почему нет, – говорю.

– Так я приготовлю, – кивает старый трактирщик. – Можете хоть среди ночи приходить, стукнете в ставень, что под вывеской, я открою.

– Олли, – негромко зовет дед, – спасибо.

– Рад служить, господин, – так же тихо отвечает Олли. – И… рад, что вы встретились.

– Чудные дела, – говорю, когда мы выходим на улицу. – Вот уж не думал, что встречу здесь деда…

– Олли у меня капитаном стражи был. Соображает быстро, и глаз до сих пор верный. Надо же, как тебя выцепил! На Юличку, говорит, парень похож, – а ты ведь и не сказать, чтоб вылитый… так, в глазах что-то.

Судьба, думаю.

– Дорогу-то запоминайте… – Дед сворачивает в сбегающий на самый берег переулочек. – Пригодится. У нас при обители гостиница для странников, имен там никто не спрашивает и дел тоже. Если вдруг укрыться – лучше места не найдете.

– Плохо тебе там? – спрашиваю я.

– Душно. Тошно. Не для меня такая жизнь. Брат Покаяние, тьфу!

– Дед… а давай с нами! Ты даже можешь нас и не ждать, мы втроем тут, Ясек тебя проводит до нужного человека, а тот через горы переведет. Мама обрадуется…

– Я клялся, – глухо отвечает дед. – Иначе кто б меня за ворота выпустил, я ж по приговору там. Никуда мне уже не деться… не уйти.

Мы выходим к морю, сворачиваем на бегущую вдоль берега тропку. Здесь остро пахнет водорослями и солью, совсем рядом разбиваются о камни прозрачно-серые волны, и временами до нас долетают брызги. Вдалеке, у самого горизонта, белеют паруса.

– Свет Господень, – выдыхает дед, – как же я ненавижу эту коронованную сволочь…

4. Карел, наследный принц Таргалы

Сегодняшнее утро почему-то напоминает мне другое… Утро после совершеннолетия Карела. Нет, нынче он не бледный до лиловости, и вряд ли будет плескать себе в лицо водой из фонтана… но некоторая помятость есть, есть. И тени под глазами… опять, что ль, не спал ночь? А что, очень может быть: Готвянь только начала просыпаться, на улицах лишь редкие рыбаки, спешащие на рынок, и ратуша в рассветном тумане кажется призрачной.

– Побродим? – спрашивает Карел. – Пройтись надо… засиделся.

– К морю, – предлагаю я. Вчера, возвращаясь из обители, мы с Лекой долго не могли свернуть с тропки над берегом: очень уж завораживает эта даль, этот запах, шорох волн… и почему-то всплывает в памяти степь перед рассветом.

– Пусть к морю. Мне лишь бы ногами перебирать… думается лучше.

– Что-то смурной ты какой-то, – говорю. – Совсем делами завалили?

Карел не сразу отвечает. Идет, уставясь под ноги… и вдруг отвечает:

– Знаете… кажется, я решился.

– На что? – спрашивает Лека.

– Поговорить с отцом. О мире с Подземельем. О том, что нельзя так больше, мы просто не выдержим, запас прочности вычерпан до дна…

– Ты никогда не говорил с ним об этой войне?

– Боже мой, нет! – Карел даже головой мотнул. – Это та тема, от которой он свирепеет. Но нельзя же все время молчать! Ведь все хуже и хуже… В конце концов, я уже совершеннолетний, а это включает право голоса в королевском совете.

– Карел, – Лека останавливается, – я хочу задать тебе один вопрос. Не в обиду и не для ответа. Ты осознаешь риск?

Карел пожимает плечами:

– Думаю, да.

– Не уверен, – бурчит Лека. – Ладно… в конце концов, он же твой отец. Хотя, скажу честно, не нравится мне эта затея.

– Предложи что-нибудь лучшее, – Карел почти кричит. – Хоть что-то! Что угодно, лишь бы был толк!

– Карел… всё, что приходит мне на ум, еще хуже.

– Вот и молчи.

– Молчу, – вздыхает Лека. – Просто я боюсь, вот и всё. Кошки душу дерут. Глупо, наверное.

А я смотрю на Карела, упрямо сжавшего губы, – и вспоминаю обидные слова деда: «Щенок, он шагу не ступит против воли старого волка». Ты ошибся, дед. И, прах меня забери, я этому рад.

– Лека, это его страна, – говорю. – Он прав. Ты прав, Карел, слышишь? Уж кто-кто, а ты имеешь право беспокоиться о будущем Таргалы.

– Я и не говорю, что не прав. – Лека передергивает плечами. – Просто мне тревожно.

– Да и мне не так чтоб спокойно, – хмуро признается Карел. – Вы-то как, устроились? Может, все-таки ко мне?

– Если б ты только знал, как мы устроились, – улыбаюсь, вспомнив вчерашний ужин и сегодняшний завтрак, – ты сам сбежал бы к нам. Серьезно тебе говорю!

Улица выводит нас к порту. Здесь, верно, вообще не спали… Карел рассеянно обозревает бестолковую на наш неопытный взгляд сутолоку и сворачивает на мощеную ровной известняковой плиткой набережную.

Я приостанавливаюсь, рассматривая стоящий у причала корабль. Никогда не думал, что они настолько… так огромны. Потемневший борт нависает над головой, как крепостная стена, а свернутые паруса кажутся отсюда, снизу, вровень с облаками.

– Нравится? – рядом останавливается молодой, чуть старше Карела парень. – Моя. Игрушка!

Таким голосом Вагрик говорил о своем Ясмине…

– Хорошенькая игрушка, – бормочу я. – С такой управиться…

– Да ладно! – Парень довольно усмехается. – Ты, видать, приезжий? Надолго в Готвянь?

– Как получится, – неопределенно отвечаю я.

– А потом?

– В Корварену.

– Я думал, может, морем куда собрался. Ищу фрахт.

Я хочу спросить, что за штука такая – фрахт, но тут к нам подбегает мальчишка и дергает моего собеседника за рукав:

– Вик, слышь, Вик! Тебя в конторе какой-то хмырь спрашивает! Важный – страх! Конторские перед ним на цырлах!

– Вот прям-таки меня?

– Ну!

– Бывай, парень! – Вик хлопает меня по плечу, поворачивается и шагает прочь. А я бегу догонять ребят.

– Когда ты думаешь… этот разговор? – спрашивает Лека.

– Лучше, наверное, вечером… То есть, конечно, лучше было бы с утра, но на утро отец уже назначил прием старшин.

– Завтра утром, – быстро говорит Лека.

– Нет. Мне бы до вечера не раздумать… Лека, ну неужели я совсем уж трус: так выгадывать время для разговора с собственным отцом!

– Я бы назвал это дипломатией, – серьезно отвечает Лека. – Уж больно разговор серьезный.

– Сегодня вечером, – Карел поправляет берет и зло щурится.

– Тогда так… – Лека кладет ладонь Карелу на плечо, сжимает. – Мы будем ждать тебя. Возле ратуши, у фонтана. С обеда… мало ли, вдруг ты раньше… и – хоть до ночи. Хоть до утра, Карел, слышишь? Обещай мне… – Лека запинается.

– Что?

– Обещай, что ты выйдешь к нам после этого разговора, что бы ни случилось. Обещай, что тебе помешает выйти только арест.

– Арест?! Лека… ты спятил.

– Может быть. Так обещаешь? Карел?

– Лека, что за ерунда… хорошо, обещаю. Но с чего ты…

– Я извинюсь, если окажется, что ерунда, – глухо отвечает Лека. – С удовольствием извинюсь.

5. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Брат библиотекарь провожает нас до садовой калитки.

– Знаешь, Серж, я…

– Анже! Ну отвлекись ты хоть на пару минут от этого дознания. Посмотри, что за благодать вокруг… хочешь, я тебя с Серебряной Струной познакомлю? А то слов нет, как надоело его сагу по полпорции в день получать.

Пожалуй, я и в самом деле отвлекся на пару минут – на раздумья о знакомстве с Мишо. Но… нет, не ко времени! Не до того.

– Гнетет меня Лекина тревога, Серж. Будто и впрямь что случится. Да ведь и может: уж то, что Лютый на мир с Подземельем не пошел, мы знаем точно!

– А я, чтоб ты знал, о тебе тревожусь. Гонишь… как там Лека твой говорил: «Как на вражьи похороны»?

Я улыбаюсь.