Награда Стил Даниэла

Глава 5

К весне 1944 года дела у немцев на фронте шли из рук вон плохо, а Сопротивление, напротив, набирало силу и препятствовало оккупантам как только возможно. Авиация союзников каждодневно совершала налеты на Германию, и ситуация оборачивалась не в пользу нацистов. К июню, когда пошли слухи об эвакуации немецкой армии из Парижа, началось повальное разграбление музеев. Немецкие офицеры массово вывозили в Германию шедевры искусства. Высшее командование и художественная комиссия за последние четыре года забрали из Лувра все, что пожелали. Герман Геринг, глава Люфтваффе и известный коллекционер, двадцать раз прилетал в Париж и отправлял в Германию вагоны с предметами искусства. Гитлер был в Париже только раз.

Дома евреев давно были разграблены, вещи присвоены теми офицерами, которые желали отправить домой трофеи, а деньги конфискованы в пользу германского правительства. Теперь даже офицеры низшего ранга хватали все, на что падал их взгляд. Потеря сокровищ Франции была источником ярости и возмущения французов, хотя страшнее всего было потерять жизнь теперь, когда предстояла последняя битва.

Но единственное, что интересовало Гаэль, были задания ОСИ и спасение детей. Некоторые просидели в укрытиях годы, но теперь их отвозили к протестантам, а Красный Крест помогал переправлять их через границу. Люди делали все, что в их силах, лишь бы дети оказались в безопасности, а Гаэль стала активным членом Сопротивления еще с тех пор, как полтора года назад увезла маленького Жакоба. К этому времени она потеряла счет детям, перевезенным в безопасные дома, переданным в надежные руки. Ей говорили, что таких тысячи, а кто-то даже называл число – пять тысяч с чем-то, но война еще шла, хотя конец, похоже, был близок. На это указывала паника среди немцев, которые уже планировали отступление и старались перед бегством прихватить с собой побольше, прикрывая наглое воровство сбором трофеев.

Гаэль как раз доставила по нужному адресу восьмилетнюю девочку, которую два года прятали в грязном подвале, и ее благодетели боялись, что немцы найдут ребенка до окончания оккупации, поэтому попросили помощи у ОСИ и связались с протестантами Шамбона. Все прошло прекрасно, как обычно, но когда Гаэль отдыхала после тяжелой поездки, к ней поднялась Аполлин и сказала, что ее хочет видеть начальник гарнизона. Он никогда не присылал солдат передавать приказы и не приходил сам и всегда оставался неизменно вежливым и учтивым, по-прежнему справлялся о здоровье ее матери, ставшей тенью той, кем была когда-то.

Несмотря на то что недоедала и была очень худа, Гаэль расцветала с каждым днем и становилась все красивее. В свои девятнадцать она была неотразима.

Девушка благодарила Бога, что ни командующий гарнизоном, ни его подчиненные не позволяли себе никаких вольностей с ней. Это так противоречило тем историям, которые она слышала в деревне! Некоторые местные девушки заводили романы с немцами и даже рожали от них детей, к величайшему возмущению остальных жителей, которые плевали в них, встретив на улице, и обзывали предательницами и шлюхами.

– Не знаешь случайно, что ему нужно? – шепотом спросила Гаэль у Аполлин, спускавшейся следом за ней.

– Он не сказал: попросил только позвать тебя в гостиную.

Когда Гаэль вошла в комнату, взгляд офицера был устремлен в пространство, словно мысли витали в миллионе миль отсюда.

Он, как всегда, справился о здоровье ее матери. Гаэль ответила, что ей не лучше и что жара только усиливает головные боли.

– Мне так жаль… Война поступила с ней очень жестоко. – Командующий гарнизоном сочувственно покачал головой, хотя оба знали, что не только с ней – война убила и покалечила огромное количество людей.

Нервы Агаты не выдержали, и здоровье, особенно после гибели мужа и сына, уже не восстановить.

– У вас все в порядке? – спросил он, как-то странно глядя на Гаэль, как никогда раньше, отчего ей на минуту стало не по себе, словно он вдруг увидел в ней женщину и ровню. – Должно быть, вам очень не хватает отца и брата.

Гаэль занервничала еще больше. Что он задумал? Впервые она не чувствовала себя в безопасности наедине с ним и молилась, чтобы ему не взбрело в голову изнасиловать ее.

Она пыталась выглядеть серьезной, почтительной и неприступной одновременно, но на деле смотрелась красивой и очень молодой, особенно для него. Гаэль знала, что он овдовел в начале войны, но бабником не казался. В отличие от многих офицеров он никогда не пытался заигрывать с местными женщинами и был всегда неизменно корректен и вежлив.

– Не стану отрицать, – призналась Гаэль, стараясь говорить ровным тоном.

Ни к чему откровенничать: ее чувства его не касаются – ведь это он виноват в смерти ее отца и, пусть и не лично, в исчезновении Фельдманов и многих других семей.

– Полагаю, вы верны своей стране, – заметил командующий гарнизоном осторожно, и по ее спине пробежала дрожь ужаса.

Неужели что-то пронюхал о ее тайной жизни?

– Да, – спокойно ответила Гаэль, изо всех сил стараясь оставаться бесстрастной.

– Вы выросли в этом доме, среди прекрасных вещей. Какое счастье, что в вашей стране так много национальных сокровищ. В Германии их тоже много, но, боюсь, мои коллеги и соотечественники ведут себя здесь чересчур алчно.

Гаэль понятия не имела, куда ведет этот разговор, но видела в его глазах боль и сожаление. Он много размышлял, перед тем как позвать ее, но не мог придумать другого способа выполнить свой план. Своим подчиненным он не доверял и старался не заводить друзей среди местных жителей, чтобы позже его не обвинили в предательстве. Будучи немцем до мозга костей, он все же не соглашался со многими приказами, которые приходилось выполнять.

– Как вы относитесь к своим национальным сокровищам – знаменитым шедеврам Франции? – спросил он прямо, сделав ударение на слове «сокровищам».

Гаэль в недоумении уставилась на него, не понимая цели вопросов, но в то же время испытала облегчение, оттого что немец не задал других, которых она панически боялась. Если узнают, ее убьют, как убили отца, Гаэль это знала, но пошла на риск добровольно: жизнь детей того стоила.

– Это счастье – иметь возможность лицезреть такие шедевры, – сказала Гаэль как можно благожелательнее, хотя в музеях не была с начала войны и меньше всего думала о национальных сокровищах, в отличие от командующего.

– Верно, – улыбнулся он снисходительно, словно они каким-то образом стали союзниками.

Может, хочет заманить ее в ловушку? Оставалось надеяться, что это не так.

– Вопреки мнению многих своих соотечественников я считаю, что искусство Франции принадлежит Франции и должно оставаться здесь, а не переправляться в Германию, куда отосланы многие предметы искусства, особенно за последние месяцы.

Командующий гарнизоном действительно страдал оттого, что ценители из высшего командования вагонами отсылали шедевры в Германию. Сам фюрер всегда страстно любил искусство, и по его приказу в австрийском Линце строили новый национальный музей.

– Некоторые шедевры, отосланные в Германию, были взяты из музеев. Остальные – из личных коллекций, конфискованных рейхом, – пояснил он серьезно. – Я считаю это неправильным и просил бы вас, мадемуазель Барбе, помочь мне. Мой друг в Париже, один из старших офицеров СС, хотел бы спасти те предметы искусства, которые еще возможно, и после войны вернуть вашему правительству или в национальные музеи, откуда их забрали. Предметы из личных коллекций могут быть также возвращены владельцам, которые предъявят на них права, а до этого времени будут находиться в ваших музеях. Вы готовы мне помочь?

– Хотите, чтобы я украла их для вас? – совершенно потрясенная, выдавила Гаэль. – Меня же расстреляют…

– Пожалуй, «украла» – слишком сильно сказано. Речь идет о сохранении национальных сокровищ для правительства и коллекционеров, которым они принадлежат по праву. Нет, я не хочу, чтобы вы их воровали, тем более что они уже были однажды украдены. Кое-кто из офицеров попросил моего друга переправить несколько ценных картин в Германию, и он сумел их припрятать, чтобы потом передать французскому правительству, перед тем как мы отсюда уйдем. Есть и другие картины, но для них нужно найти безопасное место. Временно. Если вы согласитесь, я бы хотел тайно передать эти картины вам и просить вернуть все в парижский Лувр, но только после нашего ухода. Я считаю вас девушкой честной и высокоморальной, поэтому и готов доверить вам эти шедевры. И если вы согласитесь стать моей союзницей, никто об этом не должен знать, иначе нас обоих расстреляют.

– Но где же я их спрячу? – ахнула Гаэль, совершенно обескураженная его откровенностью.

– Где-нибудь на территории поместья. Я дам вам свернутые холсты, предпочтительно небольшие. О хранении больших мой друг договорился в Париже. Вы должны спрятать то, что я передам, в надежном месте и вернуть после того, как мы покинем страну, – это произойдет в ближайшие месяцы. Официально ничего не известно, конечно, но всем ясно, к чему все идет, поэтому наши люди напоследок словно обезумели и хватают все подряд не только в Париже, но и здесь в качестве сувениров на память. Только это слишком уж дорогие сувениры, такими не должны владеть обычные люди. Мы не имеем права забирать их как трофеи. Так вы готовы помочь, мадемуазель? Думаю, это очень важно для вашей страны.

Это его личный способ реституции.

Гаэль долго молча смотрела на него, пытаясь решить, не ловушка ли это, и ей почему-то показалось, что этот человек не лжет. Он очень высоко поднялся в ее глазах, особенно еще и потому, что множество разворованных картин принадлежало евреям. Похоже, он надеялся, что рано или поздно Лувр вернет их законным владельцам.

Она все еще колебалась, поэтому он счел своим долгом добавить:

– Обещаю: если попадемся, я сделаю все, чтобы защитить вас, и возьму вину на себя.

Гаэль так часто нарушала немецкие законы, что его предложение ее не пугало. И он прав: национальные сокровища, которые оккупанты все это время бесстыдно крали из музеев, принадлежат Франции. Все, что он сумеет спасти, – лишь малая часть того, что потеряли французы, но все равно это достойное дело.

Гаэль кивнула, и он улыбнулся.

– Возможно, нам следует установить небольшой ритуал: вместе пить кофе по вечерам, а потом я, например, буду давать вам буханку хлеба для матери в знак признательности за то, что четыре года жил в вашем прекрасном доме.

У нее камень с души свалился: приставать к ней он не пытался, о ее тайной жизни не догадывался. А прятать картины – кажется, такая мелочь по сравнению с тем, чем ей приходилось заниматься, даже если это слишком рискованно для них обоих.

– Я очень благодарен вам за сотрудничество. Думаю, вместе мы сделаем нечто очень важное для Франции. Мне так здесь нравится! Хотелось бы возместить причиненный нами ущерб, пусть и в ничтожно малом…

Его взгляд в упор был столь красноречив, что Гаэль все поняла. Возвращение шедевров в Лувр не сможет компенсировать гибель отца и других, но пусть будет хотя бы это.

– Вы должны пообещать, что после ухода армии вернете все в национальные музеи, а уже они определят картины на место и найдут их владельцев.

– Конечно, – заверила Гаэль.

Немец понял, что девушка сделает то, что пообещала. Он наблюдал за ней почти четыре года, имел хорошее представление о ее характере и моральных принципах и не сомневался, что она ему не солжет, потому что верно судил о людях.

Перед уходом из гостиной он дал Гаэль буханку хлеба, и она, прижав к груди, как великую драгоценность, понесла ее наверх. Хлеб, и особенно багеты, были редкостью во время войны, их почти невозможно было достать, даже при наличии карточек, поэтому подарок был дорогим.

Оказавшись в безопасности крошечной чердачной комнатки, она разломила буханку и увидела внутри маленький, свернутый в трубку холст, обернутый специальной бумагой. Вынув картину, Гаэль развернула ее и разложила на кровати. Маленький Ренуар. Головка ребенка.

Она долго смотрела на картину, прежде чем снова свернуть и спрятать в ящик комода. Она понимала, что придется поискать тайник получше, тем более если будут еще картины. Что бы подумал отец, если бы узнал, чем она занимается?

Гаэль почему-то казалось, что он бы это одобрил.

Уже в постели девушка размышляла о том, что сказал немец, о его вере в нее, о Ренуаре, лежавшем в комоде. Хлеб с вынутым мякишем она приберегла, чтобы на следующий день покормить мать.

Утром она долго бродила по поместью, прежде чем дошла до отцовской могилы.

– Ну и что ты об этом думаешь, папа? – спросила Гаэль.

Сначала дети, сейчас вот картины… Дети значили для нее гораздо больше и были связаны в первую очередь с Ребеккой и ее семьей, но прятать шедевры, чтобы потом вернуть в Лувр, – тоже своего рода подвиг. Сколько еще он доверит ей, прежде чем немцы уберутся отсюда? Гаэль часто мечтала о том дне, когда дом снова станет принадлежать ее семье и, может, когда-нибудь матери станет легче, а Ребекка вернется домой. Было бы замечательно снова увидеть ее!

По пути с кладбища Гаэль остановилась у садового сарая и решила, что лучшего места для тайника не найти. Здесь за шкафом сухо и прохладно, не найдет никто.

Она подумала о детях, которых прятала здесь на протяжении полутора лет. Матерям приходилось отдавать детей в незнакомые руки, но это все же было лучше, чем отправка в концлагеря, которые открыто называли лагерями смерти, где евреев убивали. Гаэль могла лишь молиться, чтобы Ребекку и ее семью не отослали в такой лагерь.

Весь июнь и июль командующий посылал за Гаэль после ужина, и она приходила в спальню родителей, которую он занимал с самого первого дня. Немец сообразил, что, если они будут встречаться в гостиной, кто-нибудь из офицеров может войти и заподозрить неладное. Правда, любой случайный посетитель увидел бы только буханку хлеба, иногда сыр, летние фрукты из сада или сушеное мясо, которое так любили солдаты рейха. Бывало, что он давал ей шоколадки, а вместо того чтобы посылать за ней солдат, отправлял к ней более осмотрительную Аполлин. Как бы то ни было, через два месяца таких встреч никто не сомневался в том, что происходит за закрытыми дверями. Гаэль выходила из его спальни, нагруженная едой, с драгоценным багетом под мышкой. По его приказу личный повар пек багеты специально для Гаэль, вернее, для ее матери. Сначала хозяин относил их в свою комнату, вычищая мякоть, прятал внутрь картины, чтобы потом отдать девушке.

Аполлин изменила свое отношение к Гаэль, и в те ночи, когда та выходила из комнаты командующего, брезгливо взирала на нее и бросала вслед:

– Значит, цена тебе – кусок хлеба с сыром! Никогда не думала, что дойдет до этого. – И с отвращением кривила губы: эту девочку она нянчила с пеленок! – Мой сын и твой отец умерли смертью героев, а ты стала немецкой потаскухой! Я рада, что твоя мать слишком больна, чтобы все понимать! Да и хлеб она все равно не ест! Неясно, зачем ты вообще это делаешь!

Она считала Гаэль проституткой самого низкого пошиба, а та ничего не могла возразить, как-то защититься! Немец заставил ее поклясться, что никто не узнает, даже Аполлин: в садовом сарае спрятано свыше сорока ценных картин: несколько полотен Ренуара, Дега, Коро, Писарро, две небольшие – Моне. Почти все великие мастера Франции были в числе картин, отданных ей на хранение немцем. Его парижский друг, имени которого Гаэль так и не узнала, должен был, выполняя приказ, вывезти картины из Франции, но вместо этого посылал в Лион. Никто об этом не знал, и Гаэль не могла опровергнуть обвинения Аполлин: приходилось мириться с тем, что ее считают шлюхой. Остальные офицеры и солдаты думали точно так же, хотя и смеялись над командиром, который, словно перед смертью, завел роман с девятнадцатилетней соплячкой. Впрочем, они и ее считали трофеем.

В июне американцы высадились в Нормандии, но еще не добрались до Лиона. В начале июля англичане и канадцы захватили Канн, в середине июля американцы достигли Сен-Ло, а десять дней спустя взяли Котанс.

Наступление союзников было медленным, но неустанным, и немцы побежали. Первого августа был взят Авранш, а две недели спустя освобожден весь юг Франции.

В середине августа Гаэль выполнила последнее задание ОСИ и отвезла в безопасное место шестилетнего мальчика. Через несколько дней командующий гарнизоном сказал, что они уходят. Теперь в сарае лежало сорок девять произведений искусства, и во время их последней встречи она снова пообещала, что все вернет государству, как только поездка в Париж станет безопасной. Он, немец, совершил настоящий подвиг во имя Франции. К тому времени, когда его коллеги обнаружат исчезновение картин, им придется решать куда более насущные проблемы. Кроме того, всегда можно сказать, что они затерялись при перевозке. Командующий хотел знать одно: что картины попадут в хорошие руки, – и был убежден, что Гаэль можно доверять.