Осколки наших сердец Алберт Мелисса

Папа, должно быть, принял мою гримасу за похмелье, потому что вручил мне свою чашку кофе.

– Давай обсудим то, что случилось вчера.

– Я была неправа, – с ходу выпалила я. С папой было легко, он просто хотел, чтобы мы брали на себя ответственность за свои действия. Хэнк готов был оправдываться до посинения, но я научилась папе подыгрывать. – Но я не знала, что Нейт выпил. Мы договорились, что он будет трезвым водителем.

Папа кивнул.

– Для начала неплохо, но ты все равно должна держать ухо востро. Ты сама должна за всем следить, никто за тебя это не сделает. И то, что случилось вчера… – он покачал головой. – Милая, на тебя это совсем не похоже.

Я могла бы согласиться и уйти. Но мне почему-то стало обидно. Может, потому что я только что думала о Нейте и его выдуманном представлении обо мне. Неверном представлении.

– Не похоже на меня? – спросила я. – А что, по-твоему, на меня похоже?

– Я просто хочу сказать, что нам повезло. Девочка нам досталась умная. Переживать за тебя не стоит. В отличие от твоего братца. – Он наклонил голову и скорчил смешную гримасу, видимо, подразумевая, что, когда мальчики попадают в беду, это весело. То ли дело девочки.

– Не перехвали ее, Роб. Она еще доведет тебя до инфаркта. Раз двадцать.

У входа в подвал стояла мама. Мы с папой вздрогнули – не слышали, как она вошла. Ее волосы были распущены, а белок левого глаза покрыт тонкими красными сосудиками, словно кто-то прошил его красной нитью.

– Дана, – отец шагнул ей навстречу, – что ты делала в подвале?

Она проигнорировала его вопрос.

– Айви, как губа?

Обезболивающее пока не подействовало. Губа сильно болела.

– Нормально, – соврала я.

Мать подошла ближе и осмотрела мой ушиб. Она стояла слишком близко. От нее странно пахло. Резко и пряно, какой-то травой. Но в сад она пока не выходила – в такую-то рань.

Она сверлила меня взглядом.

– Сегодня никуда не пойдешь.

– Что? Почему?

– Ты наказана, – она испытующе взглянула на меня и перевела взгляд на отца. В вопросах воспитания она всегда ему уступала, но вела себя при этом насмешливо, иронично, будто мы – детишки из песочницы, которых нельзя принимать всерьез.

– Я наказана? – Я повернулась к папе.

Он неуверенно взглянул на меня.

– Если мама сказала…

– Но ведь каникулы! Я ничего не сделала!

– Ну… ты села в машину с пьяным водителем.

– Я не знала, что он пьян!

– В следующий раз будешь внимательнее, – сказала мама и выпятила губы. – Надеюсь, ты бросила этого тупицу.

Я покраснела, испытывая и досаду, и самую малость торжества.

– Ага. Бросила.

– Вот и молодец, – пробормотала она и направилась к выходу.

– Эй, – папа ласково положил ей руку на плечо и развернул к себе лицом. – У тебя что, мигрень начинается?

В его голосе звучало обвинение. И он был прав; теперь и я заметила. Мигреней у мамы не было уже давно. И я уже забыла, как обвисал ее рот и дергался глаз, когда у нее болела голова.

– Все у меня в порядке, – ответила она. – Правда. Я уже позвонила Фи.

Фи была маминой лучшей подругой. Они были близки, как сестры. И когда у мамы начиналась мигрень – а это бывало не так уж часто, – тетя Фи приносила настой из корешков с уксусом, который они с мамой пили вместо лекарств.

– Я не то хотел… – Папа осекся и отошел назад. – А знаешь, неважно. Поступай как хочешь.

Он чмокнул меня в висок.

– Попозже поговорим. Я еду кататься.

Когда за ним закрылась дверь, я взглянула на маму.

– Папа на тебя злится?

– Не переживай, – коротко ответила она. – Я пошла наверх.

– Мам. Подожди.

Я жаждала ее внимания. Мне было мало того, что она вчера меня дожидалась, потом запретила выходить, то есть показала, что ей не плевать на меня и не плевать на то, с кем я встречаюсь. Мне хотелось, чтобы она задержалась, поговорила со мной еще. Вот только о чем?

– Вчера, когда я пришла, ты сказала, что тебе приснился плохой сон.

Она чуть опустила подбородок. Это был даже не кивок.

– Сон был обо мне? – выдохнула я.

– Айви, – ее голос был мягким. Непривычно мягким. – Зря я тебе… это был просто сон.

Но я вспомнила, что вчера она совсем не выглядела сонной, а была взбудоражена и напугана, причем еще до того, как увидела мою разбитую губу.

– А что тебе приснилось?

Она ущипнула себя за переносицу и зажмурилась.

– Темная вода… Бегущая темная вода. И…

– И что? – мой голос прозвучал как издалека.

Ее глаза резко распахнулись.

– Ничего. – Она попыталась улыбнуться. – Фи сказала бы, что вода снится к переменам. Но у нее все сны к переменам.

Я не улыбнулась в ответ. Перед глазами возникла девушка из леса, она стояла на коленях в ручье с черной водой.

– Мам, – робко начала я, – я…

Она нажала пальцем на глазницу.

– Не сейчас. Правда. Мне нужно прилечь.

И я позволила ей уйти, а сама, как всегда, стала думать, что сказала не так и что надо было сказать, чтобы она осталась.

Глава третья

Пригород

Сейчас

Еще одиннадцати не было, а солнце уже грело беспощадно. Машины и почтовые ящики слепили бликами. Я сидела на крыльце и попеременно глотала кофе и вязкий июньский воздух, горячий, как суп. Машина Билли Пэкстона стояла у дома. Я видела ее в окно. Я решила еще раз поблагодарить его, если он решит выйти из дома. На этот раз как полагается.

Телефон в заднем кармане завибрировал. Амина прислала сообщение.

«Срочно зайди к Нейту в профиль!»

– О нет, – прошептала я. Но тут пришло второе сообщение.

«Это не про тебя, не волнуйся. Напиши, как посмотришь».

Нейт сделал пост меньше десяти минут назад. На фото красовалась его смазливая физиономия – меня так и подмывало ему влепить. Рот открыт, глаза полуприкрыты. За спиной вывеска кафе-мороженого. С черно-белым фильтром фотография напоминала кадр из фильма.

Его губа распухла и была запачкана темной кровью. Глаз заплыл. Подпись к фотографии гласила: «Видели бы вы другого парня». Младший брат Нейта Люк прокомментировал: «Говорят, другим парнем был припаркованный почтовый фургон».

Я смотрела на фотографию, пока у меня не заболела челюсть, и лишь тогда разжала стиснутые зубы.

«Ну что, видела?»

«Да», – ответила я. «Видела».

«Мгновенная карма», – написала Амина. Нейт ей никогда не нравился. «Как можно врезаться в припаркованный почтовый фургон?»

Я не ответила. Телефон снова завибрировал.

«Я злая, да? Прости! Клянусь, если бы он умер, я бы не радовалась! И это не я припарковала почтовый фургон. Честное слово».

«Ха-ха-ха», – ответила я и положила телефон экраном вниз на бетон.

Я провела пальцем по губе. Страх червячком закрался в живот. Мне стало не по себе оттого, как быстро сработала карма.

Раздался звук, словно кто-то встряхнул стакан с игральными костями. Этот звук всегда предвещал появление тетиного фургона. Я улыбнулась. Колымага была старше меня, и ездить на ней умела лишь тетя Фи. Чтобы завести фургон, требовалось знать не меньше пяти особых приемов, и одним из них была молитва.

– Привет, Айви, девочка моя, – поздоровалась Фи, свернув на дорожку, ведущую к нашему дому. Остановилась и вылезла из машины с набитой доверху сумкой через плечо. – Дай посмотрю твою губу.

Несмотря на тридцать три в тени, Фи была при параде: темная помада, металлические украшения и прямые тяжелые черные волосы, разделенные пробором посередине. Она наклонилась, взяла меня за подбородок, прищурилась. От нее пахло уксусом, черным чаем и амброй, которой она смазывала запястья.

– Ты глянь. Кому-то жить надоело.

– Не надоело, – я вырвалась из ее рук и отвернулась.

– Я не про тебя, а про твоего парня. – Она замолчала. – Бывшего, надеюсь?

Я кивнула.

– Вот и славно. Мы с твоей мамой поспорили, кто первая отправит его на небеса.

– Вам полегчает, если я скажу, что он только что врезался в припаркованный почтовый фургон?

Ее глаза метнулись к дому.

– Неужели. Надеюсь, никто не умер? И не покалечился?

– Все у него в порядке. Вот только лицо разукрашено. Прямо как у меня.

Она рассеянно улыбнулась, но глаза оставались холодными.

– Карма, она такая.

Я кивнула на сумку.

– Принесла маме вонючий настой?

Она достала из кармана жестянку без этикетки.

– И бальзам для твоей губы. Намазывай тонким слоем.

– Спасибо, тетя, – я обняла ее. Из чего бы ни состоял этот бальзам, я знала, он подействует. Тетя Фи придумывала и готовила все травяные настои и бальзамы в «Лавке малых дел» – магазинчике в центре Вудбайна, принадлежавшем им с мамой и популярном среди богемной публики. О тетиных средствах ходили легенды, и от клиентов отбоя не было.

Она зашла в дом, а я последовала за ней, на ходу пробуя бальзам. Тот пах гнилым бревном, а на вкус был как грязные носки дьявола. Я вытерла губы и поставила баночку в аптечку в ванной. Пусть Хэнк решит, что это бальзам для губ.

Я поднялась наверх; дверь родительской спальни была открыта, и до меня долетали обрывки разговора. Мама смеялась непринужденным гортанным смехом, от которого у меня все сжалось внутри. Так она смеялась только с тетей Фи.

Иногда мне казалось, что, если бы я так сильно не любила тетю Фи, я бы ревновала к ней маму. Порой я задумываюсь, не чувствует ли папа то же самое.

Я ждала, когда тетя зайдет ко мне по пути к выходу, и притворялась, что читаю журнал.

– Эй, – окликнула я ее и опустила журнал. – Мама не сказала, надолго я наказана?

Тетя склонила набок голову.

– Читаешь «Экономист»?

– Да, – ответила я: мол, что такого.

– Не знаю, надолго ли, но наказали тебя за дело.

– Но ведь каникулы!

– Я это уже слышала, – машинально ответила она; когда я была маленькой, это была ее любимая присказка. Потом более ласково добавила: – Давай сделаем так. Если накажут дольше, чем на неделю, я уговорю твоих родителей отпустить тебя ко мне в город на весь день.

– На неделю?

– Вот будет у тебя дочь и придет она однажды в четыре утра с разбитой губой, тогда поговорим.

Я перевернула страницу журнала.

– О чем еще говорили?

– В основном о тебе. И о твоем брате.

– Тогда почему она смеялась? – пробормотала я.

Тетя Фи поджала губы. Она за нас переживала, но ее верность маме мешала ей это признать.

– Почему бы тебе самой к ней не зайти? – сказала она. – Просто сходи к ней. Помнишь, вы играли в игру – ту, что сами придумали? В слова? Ей уже лучше, можешь зайти к ней и поиграть.

– В игру? – нахмурилась я. – В какую игру?

Она неуверенно постучала кончиком указательного пальца о большой.

– Ох, я перепутала. Спутала тебя с кем-то еще.

– С кем?

– Пользуйся бальзамом, Айви. И не забудь – тонким слоем. И ешь больше железа, у тебя дефицит. А еще держись подальше от парней, которые плохо с тобой обращаются.

Она поцеловала меня в макушку и вышла на жару.

Тогда я вспомнила мамин прошлый приступ мигрени. Видимо, запах уксуса от тетиной одежды навеял. Это было два года назад, может, чуть раньше. Я могла даже точно вспомнить день: накануне в школе было шоу талантов. Тетя Фи принесла вонючий чай, и мы обсуждали случившееся с Хэтти Картер.

Хэтти Картер. Имя вспыхнуло в памяти, как закоротивший электропровод. Давно я не вспоминала Хэтти.

Виски пронзила тупая боль. Мысль ускользнула, умчалась слишком быстро и растворилась в серебряном тумане.

Я потерла виски и пошла в свою комнату, где не пахло уксусом.

Глава четвертая

Пригород

Сейчас

В тот день я маму больше не видела. Наверно, ей стало лучше, потому что утром, когда я проснулась, она уже ушла. Первый понедельник лета, а я сидела дома без машины, наказанная, совсем одна.

В десять утра я стояла в ванной в старом бикини и втирала в волосы обесцвечивающий состав. Он давно у меня лежал, но мне все не хватало смелости им воспользоваться.

Покрасить волосы после первого расставания с парнем – так все делали. К тому же, для Нейта мои волосы были каким-то нездоровым фетишем. «Она девушка с волосами, – однажды огрызнулась на него Амина, – а не волосы, к которым прилагается девушка».

Но если честно, я давно хотела обесцветить волосы. Надоело слушать, как люди в сотый раз повторяют, как я похожа на мать.

Я сидела на бортике ванны в шапочке для душа; кожа головы горела, глаза саднило от едких паров. Смыв краску, я долго смотрела на себя в зеркало.

Даже мокрые волосы были совсем светлые, платиновые, как у актрис из старого кино. На фоне волос брови казались двумя темными полосками, а заживающие губы – ртом убийцы из видеоигры. Нос у меня был прямой, мамин, и челюсть мамина, воинственная, но с новыми волосами я словно стала наконец собой.

В ванной висело трехстворчатое зеркало. Разглядывая свое изменившееся отражение, я видела себя с трех углов. Я наклонилась ближе, коснулась прохладного зеркала кончиком носа; зеркало позеленело, мои черты расплылись.

Отражение в левой створке вдруг шевельнулось.

Я резко повернула голову и увидела в зеркале незнакомое лицо. Сердце ухнуло; потом я рассмеялась. Нервным, высоким смехом.

Я-то думала, что уже забыла про девушку, которую мы с Нейтом видели в воде, о ее обнаженной фигуре и странном зловещем взгляде. Но, видимо, память о ней теплилась где-то на задворках сознания. И на миг я готова была поклясться, что видела в зеркале ее лицо, ее светлые волосы.

Остаток дня мне было не по себе, а может, я просто одурела со скуки. Я сказала Амине, что наказана, и около полудня та прислала селфи с пластиковой ложечкой из кафе-мороженого. На ложечке была нарисована рожица. «Познакомься со своей заменой: Айви Чайной Ложечкой!». Весь день Амина и наши друзья Ричард и Эмили присылали мне селфи с Айви Чайной Ложечкой из разных мест: кафе, скейт-парка, машины Ричарда. В кафе «У Денни» они поставили ложечку около кофейника: им, видите ли, казалось смешным, что меня уволили всего через месяц после того, как я устроилась к Денни официанткой. А уволили за то, что я таскала лишние обеды для сотрудников. На последнем фото пожеванная Айви Чайная Ложечка торчала из пасти Клавдия, сенбернара Эмили. «Покойся с миром, Айви Чайная Ложечка», – гласила надпись под фото.

«Так ей и надо», – ответила я и вышла на улицу проверить почтовый ящик. Может, хоть новый журнал прислали, вдруг повезет.

На солнце сухие волосы наэлектризовались, жадно впитывая влагу из воздуха и источая едкий запах аммиака. Ступая по бетону, я читала статью на телефоне и чуть не наступила на кролика.

Он лежал посреди дорожки в маслянистой луже крови. Тщедушное тельце, распростертые мускулистые лапы. А в нескольких сантиметрах от тела – голова.

Я отдернулась, зажмурилась, но кролик так и стоял перед глазами. Остроконечные мультяшные ушки, жестокая рана.

Место разрыва было слишком чистым; собака бы так не смогла. Чьих же это рук дело – неужели жутких соседских детишек? Я вспомнила Веру, помешанную на смерти восьмилетку, с которой я однажды сидела за деньги и поклялась не делать этого больше никогда. Питера, мальчика с ангельским личиком, который однажды попытался продать обручальное кольцо матери, стучась в двери и предлагая его соседям. Питер был как раз из тех, кто поджигает муравьев.

Нейт тоже на такое способен, вдруг подумала я и прижала ладонь к животу, пытаясь унять неприятное чувство. Я вспомнила, как резко он дернул меня за руку, как изменилось его лицо, когда я над ним засмеялась. В эти моменты он казался вполне способным на месть. Но мог ли он совершить такое?

Ну нет, решила я. Во-первых, он веган. В основном. То есть иногда, он конечно, ел бургеры. Но всем говорил, что веган.

И все же про него ходили слухи – мол, расставаясь с девушками, он оставлял после себя чуть ли не выжженную землю. Раньше я этому даже радовалась и гордилась, что он выбрал меня, но теперь от этих рассказов становилось не по себе. Одна его бывшая после разрыва с ним побрилась наголо. Другая каждый день в течение нескольких недель носила одну и ту же черную кофту, натянув рукава до кончиков пальцев. Поговаривали, что она выбила его имя на запястье кончиком булавки, но мало ли что люди напридумывают.

Я сфотографировала кролика. На экране тот выглядел совсем не так зловеще; двухмерные и плоские кровь и ужас совсем не то что трехмерные. Что бы сделала Амина, подумала я, и отправила фото кролика Нейту.

Что-то об этом знаешь?

Я вернулась в дом и раздумывала, не позвонить ли папе насчет кролика, но тут Нейт прислал сразу много сообщений.

Это что за хрень??!

Зачем ты шлешь мне это долбаное фото?

ТЫ ВООБЩЕ НОРМАЛЬНАЯ?

Иди к черту Айви

Кровь забилась в висках, будто он стоял напротив и орал на меня. Я обдумывала ответ и тут увидела в окно мамину машину. Она свернула на нашу дорожку и едва не задела кролика.

На маме было черное платье-мешок, волосы убраны в высокий узел. На солнце они казались еще более рыжими, чем на самом деле. Она спрятала глаза за большими солнцезащитными очками в белой оправе, и я не видела выражения ее лица. Но когда она заметила кролика, я сразу это поняла.

Она согнулась пополам. Сгорбилась, словно ее ударили под дых. Уперлась ладонями в колени. И так же быстро выпрямилась. Вытянула шею в сторону дома, как хищник, принюхивающийся к запаху добычи.

А потом побежала. По дорожке к дому, в дом. Увидев меня у окна, выставила перед собой руки. Не удивленно всплеснула руками, нет. И не пытаясь защититься. Она вытянула вперед ладони со скрюченными пальцами, и при виде этого жеста у меня внутри что-то надорвалось, словно лопнула струна. Я не понимала, что значит эта поза, но она была столь явно враждебной, что у меня по спине пробежал холодок.

Потом ее лицо обмякло, руки опустились.

– Айви! – воскликнула она. – Твои волосы!

Я машинально коснулась своих волос, посеченных белых кончиков с химическим запахом, завивавшихся у подбородка.

– Я решила… – Она запыхалась. – Я тебя не узнала.

– Прости, – сказала я.

Ее глаза метались, не задерживались ни на мне, ни на чем-то другом. Она прижимала сложенные два пальца к ямочке между ключиц.

– Ты одна?

– Да.

– Весь день никуда не выходила?

– М-м… да. Я же наказана, так?

Она подошла ближе. Ее глаза были прозрачно-голубыми, как у Хэнка, которому посчастливилось их унаследовать. Она коснулась своих волос.

– Ты закрасила рыжий.

Я пожала плечами. Что я должна была сделать, по ее мнению? Извиниться?

– Мне не нравится. – Ее голос резанул меня, как холодный острый нож. – Выглядишь дешевкой. С этими волосами и с этой губой тебе впору играть труп в детективном сериале.

Я закусила губу и поняла, что она видит мою обиду, которую я не сумела скрыть. На миг мне даже показалось, что она мне об этом скажет.

Но она лишь сказала:

– Я пошла наверх. Голова еще болит.

Что ж, глупо было рассчитывать на извинения.

* * *

Она спустилась только к ужину.

Сумерки проникли в кухню, отчего та казалась еще темнее. Мама возила вилкой по тарелке еду из доставки. Кожа на ее правой руке была гладкой, а на левой от костяшек до запястья тянулись шрамы. Эти шрамы были у нее всегда, но сегодня, казалось, выступали и пульсировали, как набухшие вены. Мне вдруг показалось странным, что никто никогда не рассказывал мне, откуда они взялись.

Папа в одиночку пытался расправиться с горой клецок и сказать что-то хорошее по поводу моего нового цвета волос. Хэнк весь ужин просидел, уткнувшись в телефон. По его ухмылке я поняла, что он переписывался с парнем, причем не со своим постоянным. Зря ему достались такие огромные голубые глаза и скулы, как у Кэза Бреккера. Такая красота у такого балбеса[2] – как лазерный пистолет в руках ребенка.

Вдруг мама вскрикнула.

Мы повернулись к ней все разом, даже Хэнк. Она зажала рот рукой и сплюнула что-то на ладонь. Рассмотрела и спрятала, осторожно согнув пальцы.

– Дана?

Она медленно повернула голову. Рука лежала на колене, другой она крепко сжимала стакан с водой.

– Что?

Он опустил вилку.

– Что там? Что ты достала изо рта?

Она спокойно смотрела на него.

– Кусочек панциря от креветки.

– Уверена? Я думал, ты зуб сломала.

Ее губы растянулись в притворной улыбке. Мы с братом посмотрели друг на друга, потом уткнулись каждый в свою тарелку.

– Роб, я похожа на человека, который лишился зуба и не заметил? Это был просто кусочек панциря.

– Как скажешь, – ответил папа. Больше за весь вечер никто ничего не говорил.

Разумеется, она лгала. Я тоже все видела. Она выплюнула что-то вроде твердого желтоватого камушка. Может, зуб был и не ее, но это был зуб, точно.

Возможно, кроличий.

* * *

В восемь я поднялась к себе. Лежала в кровати, посасывала кубики льда и листала графический роман, который Ричард дал мне почитать. Но перед глазами стояло мамино лицо. То, как она смотрела на меня, пока не поняла, что это я. И этот странный жест – ладонь со скрюченными пальцами. Как нестройный аккорд, который я уже слышала. И кролик, мертвый, с глазами-стекляшками.

– Айви? – Мама постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.

Я проглотила кубик льда и поморщилась: тот резанул меня по пищеводу, как лезвие конька.

– В чем дело?

– Зашла спросить, как ты себя чувствуешь. Фи сказала, что дала тебе бальзам.

Губа болеть перестала, и я совсем о ней забыла. А сейчас коснулась ее мизинцем и поняла, что припухлость почти прошла.

– Да. Он помог.

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

А.М. Платонов – полковник в отставке, ветеран спецслужб, в лихие 90-е был начальником 1 отдела Управ...
Приключения нашего современника, попавшего в тело юноши продолжаются.Владимир Аксенов – начальник ИН...
Самое необычное, что может выкинуть история. Владимир Аксенов получает задание установить мир с бело...
Эта книга – документальна. О чём она?О Дальнем Востоке первой половины XX века, включая смутные годы...
Артур Шопенгауэр (1788–1860) – выдающийся немецкий философ-иррационалист.Произведения, представленны...
Первая любовь — самая яркая, самая хрупкая и самая болезненная. Особенно, если тебя предал тот, кому...