Возвращение государства. Россия в нулевые. 2000–2012 Шульман Екатерина

Глава 7. Цитадель и ее стража. История силовиков

Россия – страна силовиков.

По количеству полицейских на 1000 человек Российская Федерация к 2015 году занимала первое место среди стран с населением больше 50 миллионов: на каждую тысячу россиян приходилось 5,5 полицейских. Даже в Китае (данные 2012 года) этот показатель составил всего лишь 3,2, в Германии – 2,9. Даже в постоянно воюющем Израиле – тоже 2,9.[39] При этом полицейские – это не единственные представители силовой бюрократии, которая за 2000-е годы стала основным бенефициаром режима, одновременно его опорой и выгодоприобретателем.

На протяжении всего периода, рассматриваемого в этой книге, постоянно росло количество вооруженных людей в форме и расходы федерального бюджета на их содержание. В эти годы происходило разделение общего силового сословия на различные группы интересов. Конкуренция или прямая борьба этих кланов между собой к концу 2000-х годов превратилась в некую пародию на политическую конкуренцию, или ее замену – надо признать, довольно плохую замену (как говорил персонаж О. Генри, «Песок – неважная замена овсу»). Но тем не менее это суррогат системы сдержек и противовесов: вместо общественного контроля, вместо взаимного сдерживания ветвей власти в российской политической ситуации мы имеем конкуренцию силовиков.

Наиболее многочисленная силовая структура в России – Министерство внутренних дел. На 2005 год в его штате состояло более 820 тысяч человек; на 2015 год количество сотрудников МВД превысило миллион. Министерство внутренних дел подверглось одной из наиболее масштабных реформ 2000-х годов, которая перевела милицию в полицию. Первые шаги в этом направлении были сделаны еще в 2009 году в качестве реакции на ряд громких преступлений, совершенных милиционерами (многие помнят, например, дело майора Евсюкова – человека, который открыл стрельбу в супермаркете на юге Москвы).

В 2010 году была объявлена предстоящая реформа и был опубликован в открытом доступе проект закона «О полиции», который был призван заменить действующий закон «О милиции».[40] Он ставил себе целый ряд целей: повышение эффективности работы органов полиции, повышение доверия к ним граждан, сокращение численности и повышение зарплат сотрудников.

Действительно, в ходе реформы, начавшейся в 2011 году, численность сотрудников органов внутренних дел была сокращена на 22 % (однако уже к 2015 году штат МВД снова вырос и стал больше, чем когда-либо в предыдущие годы). Действительно, полицейские стали получать больше денег (см. цветную вклейку, рис. 7–1).[41] Кроме того, был внедрен целый ряд мер по повышению открытости системы МВД. Наиболее известная из них – это введение индивидуальных нагрудных знаков с указанием фамилии и личного номера, которые сотрудники полиции обязаны носить.[42]

Одновременно, начиная с 2001 года, шел процесс переподчинения региональных силовых структур и региональных управлений внутренних дел от губернаторов президенту.

В 1990-е годы региональные структуры МВД финансировали губернаторы, также они согласовывали назначение начальников областных УВД, и таким образом фактически контроль над ними был у региональной власти. В период второго президентского срока Владимира Путина, одновременно с отменой губернаторских выборов, это положение стало меняться, в том числе путем введения ротации регионального руководства МВД для предотвращения их укоренения в местных элитах. Важно отметить, что ФСБ, в отличие от МВД, оставалась централизованной всегда – и она активно использовалась в этом процессе наряду с прокуратурой.

Исключениями, продолжающими обладать собственным силовым ресурсом, являются национальные республики – прежде всего республики Северного Кавказа и особенно Чечня.

Таким образом, к 2012 году полиция была реформирована, ее численность несколько сокращена, она стала более открытой. Нельзя сказать, ориентируясь на социологические данные, что уровень доверия к полицейским вырос[43], но зато силовая вертикаль была полностью переподчинена президенту.

Посмотрим теперь на другие силовые ведомства. В органах прокуратуры на 2005 год работало около 190 тысяч человек, в Генеральной прокуратуре – 53 тысячи. В Федеральной миграционной службе – около 30 тысяч человек. Чрезвычайно многочисленное, богатое и достаточно самостоятельное силовое ведомство – это МЧС, работающее с момента своего создания в 1991 года и до конца рассматриваемого периода под руководством одного министра. В 2005 году там работает 350 тысяч человек, в 2015-м – уже больше 370 тысяч. Около 340 тысяч – в Министерстве юстиции. Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков, созданная в 2003 году, насчитывает на 2005 год 33 тысячи человек. На 2015-й, к своему закату, – уже 40 тысяч (табл. 13).

Таблица 13. Численность сотрудников некоторых силовых ведомств в 2005 и 2015 гг., тыс. чел.[44]

Сколько человек работает в спецслужбах – ФСО, ФСБ и военной разведке, – из-за режима секретности точно сказать нельзя. По различным данным, ФСБ в 2000-е годы – это около 120 тысяч человек, а включая сотрудников Федеральной пограничной службы, которая в 2003 году вошла в состав ФСБ – больше 200 тысяч человек. С начала 2000-х годов штатная численность ФСБ без учета погранслужбы возросла в 1,5–2 раза. В Службе внешней разведки мы видим, опять же приблизительно, около 20 тысяч человек. В ФСО работает от 10 до 25 тысяч человек.[45]

Численность штатного состава силовых структур, несмотря на локальные сокращения, в 2000-х и 2010-х годах неизменно росла. Точно так же росли и расходы федерального бюджета на разделы «Национальная безопасность» и «Правоохранительная деятельность», из которых финансируется класс силовиков. За годы наблюдений эта цифра никогда не падала ниже 1,3 % ВВП или 8 % от общего числа расходов федерального бюджета. К 2012 году мы подходим с бюджетом, в котором около 11 % денег направляются на расходы, связанные с национальной безопасностью и правоохранительной деятельностью (табл. 14).

Таблица 14. Расходы федерального бюджета по направлению «Национальная безопасность и правоохранительная деятельность»[46]

Для сравнения: в Соединенных Штатах расходы консолидированного бюджета на безопасность составляют около 1,5 % ВВП. В расходах федерального бюджета это 0,19 %.

Одновременно растет так называемая закрытая часть бюджетных расходов. Федеральный бюджет, как любой другой закон, рассматривается Государственной Думой на пленарных заседаниях и после принятия публикуется. Часть расходов, которые относятся к секретным, рассматриваются в закрытом режиме, их не обсуждают на пленарных заседаниях. Их рассматривает специальная комиссия Государственной Думы, в которую входят председатель комитета по бюджету, председатель комитета по безопасности и ряд других депутатов. В основном это бывшие сотрудники спецслужб и Министерства обороны уровня заместителя министра.

С 2005 по 2012 годы процент этих закрытых расходов от федерального бюджета – от 10 до 11 %. Это не обязательно расходы именно на спецслужбы. Например, расходы на капитальное строительство по какой-то причине тоже стали относиться к секретным, также закрыта часть расходов на ЖКХ. В 2012 году закрытые расходы составили 11,7 % бюджета, в 2014 – 14,2 %, в 2015 – 16,7 %, к концу 2015 года – фантастическая цифра в 20,2 %. Итак, больше 20 % федерального бюджета к 2015 году распределяется в закрытом режиме.[47]

С самого начала нашего периода возрастала доля силовиков в элитах, в управленческих структурах, причем не только в той их части, которая связана непосредственно с обороной и безопасностью, но и в экономическом блоке. По данным исследования социолога Ольги Крыштановской, уже в начале 2000-х они занимают вторые-третьи должности во всех федеральных ведомствах, превратившись в самую заметную группу, из которой рекрутируется верхний слой бюрократии.[48]

Чем выше влияние спецслужб и силовиков в целом на внутреннюю и внешнюю политику, чем больше денег они забирают себе – тем больше влияние их специфической ментальности, которая предполагает восприятие внешнего мира как набора угроз и вызовов.

По специфическим причинам российской политической истории спецслужбы и силовые структуры являются у нас политическими акторами, за исключением армии, которая до самого последнего времени им не являлась. Корни этого явления уходят в период после Великой Отечественной войны, в тот его этап, когда шла борьба с маршалом Жуковым и его окружением – именно чтобы не допустить появления армии как отдельного политического субъекта. Это положение вещей в самые последние годы начало несколько меняться, но это уже выходит за рамки нашей книги.

Силовики располагают как силовым ресурсом, так и контролем над целыми областями экономической деятельности. Это не вульгарно понимаемое крышевание в духе 1990-х годов, а уже гораздо более глубокое проникновение силовых акторов в экономическую ткань, которое позволило Ольге Романовой – человеку, разбирающемуся в этой сфере, – сказать, что настоящие российские предприниматели – это и есть силовики, или силовики и есть настоящие российские предприниматели. Какой именно объем экономического оборота прямо или косвенно контролируется представителями силовых структур либо их бенефициарами, точно определить нельзя, но во всяком случае проникновение это достаточно глубоко.

Задача верховной власти в этой ситуации состояла в том, чтобы в конкурентной борьбе силовиков не появился некий мегасиловик, который мог бы победить всех остальных, или даже чтобы не выросли две противостоящие «башни», которые остаются наедине друг с другом, подавив все остальные очаги сопротивления. По этой причине силовые структуры в России являются постоянным предметом реформирования.

Из них выделяются новые структуры, эти новые структуры потом расформировываются, меняется руководство. Вся эта деятельность, если мы посмотрим на нее на расстоянии в десять лет, имеет своей целью поддержание сложного динамического равновесия. Так, в 2011 году из состава Генеральной прокуратуры выделяется в отдельную структуру Следственный комитет, который становится конкурентом прокуратуры и в борьбе с ней проживает все эти годы. Все эти новые структуры начинают сражаться за полномочия, за ресурсы, за контроль (одним из основных скрытых, но определяющих сюжетов внутренней политики 2000-х годов было соперничество МВД и ФСБ за контроль над потоками, проходящими через таможню), и эта борьба не дает никому из них чрезмерно усилиться.

Итак, зафиксируем ту ситуацию, которая сложилась на конец нашего периода. Речь не идет о том, что чекисты захватили власть в России. Речь идет о многочисленном, богатом и влиятельном классе, говоря марксистским языком, силовой бюрократии. У нас существуют экономическая бюрократия, медийная бюрократия, финансовая бюрократия – все это люди, в той или иной степени работающие на государство. Но ядром чиновничьего класса становится именно вооруженная силовая бюрократия.

Глава 8. Приручение СМИ. От плюрализма к пропаганде

Согласно популярной фразе неизвестного автора, восходящей к одному из тезисов американского философа и политолога Ноама Хомски, авторитарные режимы прошлого для поддержания своей устойчивости на 80 % опирались на насилие и на 20 % на пропаганду, а неоавторитарные режимы XXI века – на 80 % опираются на пропаганду и на 20 % – на насилие. Без сомнения, это прогресс.

Пропаганда совершенно необходима для успешного функционирования режимов промежуточного типа, имитирующих значительное количество демократических институтов и процессов, но при этом не являющихся полноценными демократиями. Нет ни одного режима этого типа, который не старался бы контролировать публичную сферу и средства массовой информации. Ответ на вопрос, для чего это нужно, кажется самоочевидным: чтобы говорить хорошее о себе, чтобы производить позитивное впечатление на внешнюю и внутреннюю аудиторию, чтобы не допускать никакой негативной информации.

На самом деле ситуация несколько сложнее: контроль над средствами массовой информации необходим не для того, что в быту называют враньем, а для того, чтобы контролировать то, как люди видят реальность. В современном мире перцепция реальности в основном формируется средствами массовой информации – и тот, кто контролирует СМИ, контролирует реальность даже в большей степени, чем прямыми методами властвования в традиционной форме.

В течение 2000-х годов государство стремилось контролировать основные средства производства и донесения информационного контента и успешно достигало этой цели. Делало оно это двумя путями. Во-первых, ужесточением законодательных норм. Во-вторых, экономическими методами, то есть контролируя рекламный рынок как основной источник дохода СМИ, а также передавая контроль над ними владельцам, или ассоциированным с государством, или тем, чья лояльность не ставилась под сомнение. Одновременно с этим происходил процесс скачкообразного технического прогресса.

Двухтысячные годы были в России годами появления, зарождения и распространения интернета, усиления его проникновения сначала в города-миллионники, потом в средние города, а потом и в села. К концу периода Россия – страна с очень высокой степенью интернет-покрытия. Качественный переход пришелся на середину 2000-х, когда интернет стал не только широкополосным, но и мобильным: в результате к началу 2010-х значительно сгладился разрыв в степени покрытия между главными городами и сельской местностью.

Первые интернет-СМИ, в том числе политические, зародились в России в последних годах 1990-х, а в 2000-х они становятся массовыми, фактически подменяя собой печатную прессу.

Появляются социальные сети, которые к концу рассматриваемого периода также становятся источником новостей для городского населения – и прежде всего для молодежной страты, которая в меньшей степени стала смотреть телевизор.

К началу 2010-х основными поставщиками картины мира и новостной картины для жителя России являются телевизор и интернет. Говорить о том, что они находятся в отношениях борьбы друг с другом, что есть плохой, консервативный, государственный телевизор и хороший, свободный, либеральный интернет, было бы искажением картины: и телевизор не так прост, и интернет не так однозначен (см. цветную вклейку, рис. 8–1).

То, что происходило в 2000-е годы с телевидением, не является прямолинейным процессом, хотя выглядит это как последовательное ужесточение государственного контроля. Действительно, одной из первых заметных операций новой администрации было знаменитое установление контроля над телекомпанией НТВ. Это был достаточно длительный и хорошо задокументированный процесс (журналисты любят писать о журналистах), занявший более года и закончившийся тем, что единственный федеральный и при этом негосударственный канал в России перешел под контроль главного газового монополиста, в руки людей, которые должны были проводить не просто лояльную, а сверхлояльную информационную политику.

Одновременно с этим в течение 2000-х годов на телевизионном рынке нарастает конкуренция. Борьба за зрителя ужесточается благодаря тому, что каналов становится больше и степень их покрытия также растет. Если на начало периода телевидение в основном представляло собой тройку федеральных каналов-лидеров (ОРТ, РТР и НТВ), с которыми никто не может сравниться ни по рейтингу, ни по доле, то к концу его мы видим каналы с федеральным покрытием, но при этом не входящие в первую тройку, которые за счет успешных проектов могут достигать или даже превосходить результаты каналов первой тройки. Двухтысячные годы были среди прочего годами расцвета российской сериальной индустрии и вообще развлекательного контента (см. цветную вклейку, рис. 8–2).

Одновременно происходит довольно интересный процесс, который неочевиден, но его можно понять, если мы посмотрим на цифры, доли и рейтинги: к началу 2010-х потребитель телевизионной продукции начинает смотреть больше новостей, чем развлекательного контента. Это довольно удивительная вещь.

Телевизор удерживает зрителя прежде всего за счет сериалов. Они становятся базовым продуктом для любого телеканала. Они задают нормы, эстетические категории, они формируют идеологическое поле. Невозможно понять изменение общественных настроений в России, если не проанализировать наиболее популярные сериалы. В их основных сюжетных линиях появляется все больше и больше представителей силовых структур: милиционеров или полицейских, разведчиков, чекистов и прочих силовиков. При этом сериалы и развлекательные программы, в первую очередь юмористические, – это действительно основной телевизионный продукт.

Но и объем новостного вещания увеличивается, продолжительность новостных программ возрастает. Возникает явление политического ток-шоу, которое находится на промежуточном участке между информированием и энтертейнментом и тоже играет чрезвычайно важную роль в формировании представлений о норме, о допустимой лексике и, самое главное, представлений о важных приоритетных темах (табл. 15).

Люди все больше и больше обращаются к телевизору именно за новостями. Одновременно с этим, по социологическим данным, мы видим снижение доверия к тому, насколько добросовестно, честно и полно телевизор отражает новостную реальность. Эти две тенденции кажутся противоречащими друг другу, но на самом деле ничего противоречивого в этом нет.

По данным Министерства печати, на 2012 год среднее количество времени, которое российский гражданин посвящает просмотру телевизора, составляет 3 часа 58 минут[49] – это четыре часа в сутки. Цифра кажется совершенно невероятной. На начало того же 2012 года средний житель России проводит в интернете около часа в день.

По мере того как телевизор становится все в большей и большей степени голосом государства, люди приходят к телевизионным новостям не для того, чтобы узнать правду: они все меньше и меньше доверяют телевизору. Из этого, однако, не следует, что они доверяют новостям в интернете; насколько можно судить по данным социологов, фокус доверия смещается, скорее, в сторону окружения в социальных сетях, то есть люди верят своим знакомым.

Люди, видя в телевизоре голос государства, голос власти, смотрят его не для того, чтобы узнать, что на самом деле происходит, а для того чтобы понять, что у власти на уме. Влияние государства в медиапространстве соотносится с влиянием государства во всех остальных сферах жизни. Поэтому вполне разумно, что людям надо знать, что сегодня у нас придумали, чего завтра следует ожидать: скупать соль и спички, менять рубль на доллар или наоборот. Эта специфическая функция стала едва ли не основной функцией новостного вещания. К этому положению вещей мы пришли в 2012 году, но во всем своем величии это явление расцвело уже за хронологическими рамками нашей книги – в 2014 году и после.

К 2000 году Российская Федерация подошла с одним из самых либеральных законов о средствах массовой информации. Основы, на которые опирается закон о печати, – это свобода слова, запрет на антигуманную пропаганду во всех ее проявлениях и запрет на цензуру, неприкосновенность частной жизни. В дальнейшем ужесточение законодательных норм, по которым живут СМИ, шло по двум линиям.

Таблица 15. Распределение среднесуточного времени вещания (час.) различных типов эфирных событий в сетках измеряемых российских телеканалов в 2000–2012 гг.[50]

Первая – это изменения, вносимые непосредственно в закон о печати. Первое такое ужесточение было внесено в закон о печати еще в 2001 году – относительно права иностранных физических и юридических лиц владеть телеканалами. Другая линия поправок, гораздо более распространенная – внесение изменений в закон о печати в связи с другими законами: об экстремизме, о борьбе с пропагандой наркотиков, о защите детей от вредной информации, о внесении изменений в Уголовный кодекс, связанных с запретом на экстремизм, на всякого рода hate speech – язык ненависти (табл. 16). Против этого труднее возразить, поскольку это не введение цензуры напрямую. Кто же будет ратовать за то, чтобы в СМИ могли распространяться экстремистские заявления?

Таблица 16. Закон о СМИ: внесенные изменения

В области контроля над интернетом и средствами массовой информации в интернете государство не проявляло большой активности до 2011 года, когда появились первые законодательные нормы, предписывающие регистрацию сетевых СМИ. К 2014 году, который был во многом переломным в отношениях между средствами массовой информации, государством и обществом, мы подошли уже с готовой законодательной рамкой, которая позволяла Роскомнадзору, Федеральному агентству по контролю за средствами массовой информации, выступать фактически спецслужбой в сфере СМИ, и которая позволила прийти в СМИ и в интернет разнообразным борцам с экстремизмом.

Еще раз отметим, что противопоставлять телевизор и интернет по идеологической направленности было бы неправильно: и то, и другое – просто средство донесения контента. Основной процесс 2000-х – это постепенное разбивание монополии на контент. Новые технические средства делают почти каждого потенциальным производителем контента. Социальные сети, в том числе такое своеобразное и чисто российское явление, как русский Живой Журнал двухтысячных, приучили к регулярному публичному комментированию довольно большое количество людей, которые раньше этим не занимались.

Обратим внимание на следующую закономерность: любая социальная сеть, любая социальная платформа, куда в массовых количествах приходят русскоязычные пользователи, становится политической. Живой Журнал, Live Journal, возник в Америке как платформа для подростков, которые писали там про свою удавшуюся или неудавшуюся личную жизнь. В России первыми пользователями русскоязычного Живого Журнала были филологи. Они задали довольно высокую планку качества того, что там писалось, а уже через несколько лет, к середине 2000-х, Живой Журнал стал одной из основных дискуссионных площадок для обсуждения общественно-политической проблематики. Аналогичный процесс происходил с другими соцсетями. Исходя из этого явления, мы можем видеть, как высока потребность российского общества в публичной дискуссии на общественно значимые темы.

Глава 9. Скелет Левиафана. Жилье, урбанизация и ЖКХ

К концу XX века Россия подошла как преимущественно городская страна. По данным переписи населения 2002 года 73,3 % жителей России жили в городах; к 2016 году эта цифра достигла 74,4 %.[51] В течение 2000-х годов соотношение между городским и сельским населением почти не менялось.

Советская власть ограничивала как мобильность людей – и между селом и городом, и внутри городов, – а также, полностью контролируя жилищное строительство, искусственно сдерживала размер жилплощади, на которую человек мог рассчитывать. Фактически единственным способом получить новое жилье было получение его от государства.

Если мы посмотрим на график индивидуального жилищного строительства, мы увидим резкое падение, которое произошло в течение 30-х годов XX века, и дальнейшее снижение вплоть до конца советской власти (см. рис. 9–1).

Рис. 9–1. Доля индивидуального жилищного строительства в общем объеме ввода жилья в России в 1918–2014 гг. (в %)[52]

В 1990-е годы открылся рынок жилья, и с тех пор собственность, которая попала в руки гражданам России в результате ельцинской жилищной приватизации, самой массовой и самой народной из реформ, постоянно дорожала. Двухтысячные – это годы непрерывного роста цен на жилую недвижимость. Таким образом, к концу XX – началу XXI века жилая недвижимость сделалась для россиянина тем, чем в начале века для него была земля: основной ценностью, главным предметом желаний, одновременно средой обитания и кормилицей; тем немногим, что можно передать детям; тем, за что умирают и убивают.

Одновременно росли объемы строительства жилья, увеличивалась средняя обеспеченность жильем российского гражданина, которая первоначально была чрезвычайно мала (табл. 17). Среднее количество квадратных метров на человека выросло с 19,2 в 2000 году до 23,4 в 2012-м. Несколько подросло и индивидуальное жилищное строительство (см. рис. 9–2).

Таблица 17. Динамика обеспеченности жильем в Российской Федерации[53]

Появляется такое явление, как инвестиционная квартира: благодаря свойствам нашего финансового рынка вложение в жилую недвижимость становится одним из немногих доступных для простого гражданина способов не только сберечь, но и приумножить свои средства, поскольку цены на недвижимость постоянно растут.

Рис. 9–2. Объемы строительства жилья в России в 1991–2014 гг. (млн м²)[54]

В течение 2000-х годов в жизнь российских граждан входит ипотека. Один из драйверов чрезвычайно возросшего объема жилищного строительства – жилищное банковское кредитование, которое становится таким же массовым, как и потребительский кредит, но поскольку это очень большие деньги, накладывает гораздо большее бремя на гражданина (табл. 18).

Таблица 18. Поквартальный объем выданных ипотечных жилищных кредитов с 2005 по 2018 год, млн руб.[55]

Источник: ЦБ РФ. Расчеты: РУСИПОТЕКА

Ипотека становится одной из основ жизни семей. Ипотека держит семьи вместе, ипотека их же и разрушает. Достаточно большое количество россиян начинает жить в хроническом долгу перед банками, но одновременно получает в свои руки инструмент, позволяющий им улучшить свои, как это называлось на советском языке, жилищные условия.

По советской традиции считалось, что поскольку жилье человек получает от государства, то и поддержание этого жилья – ответственность государства. В течение как 1990-х, так и 2000-х годов все большую и большую долю средств на поддержание жилищного фонда и на предоставление услуг (отопление, водоснабжение, канализация, обеспеченность газом) берут на себя граждане.

Все эти годы, по результатам социологических опросов, цены на жилищно-коммунальные услуги не выходят из первой тройки проблем, которые волнуют людей. Одновременно сфера ЖКХ становится конфликтной сферой. Это связано с изменениями способов управления многоквартирными домами.

В 2004 году принимается и с 1 января 2005 года вступает в действие новый Жилищный кодекс[56] – один из наиболее прогрессивных правовых документов, принятых в рассматриваемый в нашей книге период.

Он переносит центр прав и ответственности с лиц, зарегистрированных в квартире, на ее собственника. Теперь главный человек – не так называемый жилец, как любят говорить чиновники, а собственник. Институт прописки, который был одним из основных инструментов регулирования гражданского поведения при советской власти, не исчезает полностью: будучи де-юре отменен, де-факто он действует в крупных городах, в особенности в Москве и в Санкт-Петербурге, и является ограничителем роста населения этих городов. Наличие института прописки, или регистрации, как это называется сейчас, позволяет, например, ограничить большое количество приезжих – людей, снимающих жилье и не являющихся собственниками, – в их избирательных правах.

Второе следствие новаций Жилищного кодекса: редуцируются, хотя и не исчезают полностью, такие советские институты, как социальный наем, обеспечение жильем нуждающихся, очередь на жилье.

Что интересно, в наиболее действенном виде эти советские инструментарии сохраняются для госслужащих. В течение 2000-х годов формируется положение вещей, когда в советском мире бесплатных квартир и фактически бесплатных жилищно-коммунальных услуг остаются жить одни чиновники. Они имеют возможность получать жилье от государства, а потом приватизировать его, делая его своей собственностью. Остальные граждане уже почти ничего не получают бесплатно: они покупают жилье за свои деньги, несут на себе бремя ипотечного кредитования и оплачивают счета ЖКХ по постоянно растущим тарифам.

Рост тарифов – это еще одна примета 2000-х. Они постоянно увеличиваются, причем как в абсолютных цифрах, так и в процентах, то есть темпы роста ежегодно возрастают (см. цветную вклейку, рис. 9–3). С каждым выборным циклом возникают лозунги об остановке или хотя бы замедлении роста тарифов ЖКХ, но фактически реализовать эти лозунги невозможно, потому что сфера управления жилищно-коммунальным хозяйством – это область, в которой вращаются огромные деньги.

Романтический период черных риелторов, которые осуществляли первоначальный передел собственности в 1990-е, сменился переделом ЖКХ между коммерческими структурами, связанными с муниципальными властями. Система ЖКХ притворяется убыточной, но тем не менее получает деньги из двух источников.

Во-первых, она является постоянным реципиентом бюджетных дотаций. Доля бюджетных расходов, направленных на поддержание жилищного фонда и на компенсацию оказания услуг ЖКХ, в эти годы варьируется от 10,2 до 6,2 %, но ниже никогда не опускается.[57]

Во-вторых, растет как доля, так и абсолютный размер расходов, которые граждане Российской Федерации тратят на поддержание своего жилища – в среднем по России это более 10 % всех расходов домохозяйств. Несмотря на жалобы на низкую платежную дисциплину, реальные данные говорят о том, что люди продолжают платить за коммунальные услуги, и платить достаточно дисциплинированно (см. рис. 9–4).

Такимобразом, система ЖКХ к концу 2000-х годов становится одновременно сферой жизненных интересов людей, сферой социальной напряженности и сферой, в которой обращаются, во многом неподконтрольно, достаточно большие деньги.

Рис. 9–4. Уровень собираемости платежей населения за жилищно-коммунальные услуги[58]

В то же время городское население, становящееся собственниками своего жилья и постепенно богатеющее в течение 2000-х годов, начинает интересоваться тем, что происходит за пределами их жилищ. Вопросы градостроительства и благоустройства становятся сначала социально актуальными, а потом и политически заряженными. Значительное количество точечных ситуационных протестов в 2000-е касалось именно этой проблематики: сноса, застройки, вырубки парков.

Еще одно явление 2000-х годов – введение в фактически коммерческий оборот городской земли. Не только недвижимость постоянно дорожает, но и городская земля, особенно в крупных городах – она становится золотой, поскольку массовое жилищное строительство требует новых площадей.

Эта проблема решается двумя путями. Первое направление – точечная застройка, то есть вкручивание новых зданий в имеющуюся обжитую среду городов. В большинстве случаев это строительство постоянно повышающейся этажности. Второе направление – застройка пригородных зон, которая приводит к вырубке лесов и парков, исчезновению зеленого пояса, который сохранялся вокруг большинства крупных российских городов. В результате такого строительства появляются новые жилые комплексы, слабо обеспеченные инфраструктурой, с проблемной транспортной доступностью, которые с течением времени превращаются или потенциально могут превратиться в гетто. Тем не менее потребность в новом жилье настолько велика, что даже это низкокачественное и при этом очень дорогое жилье продолжает пользоваться спросом.

Горожане живут в многоквартирных домах, а многоквартирные дома подключены к центральным системам жизнеобеспечения – это один из малозаметных, мало проговариваемых, но чрезвычайно значимых факторов, определяющих политическое устройство России. Реальная вертикаль власти – это труба централизованного отопления.

Пока большинство домов в России подключено к этой центральной трубе, система ЖКХ действительно служит неким каркасом жесткости, обеспечивающим единство политической системы. Как показал опыт выборных циклов 2000-х, именно структуры ЖКХ занимаются организацией выборов, и они же причастны к созданию системы фальсификации.

Низовые труженики ЖКХ – дворники, работники различных ГБУ, организаций жизнеобеспечения в городах – это те, кто организуют встречи избирателей, вешают плакаты, срывают плакаты. Они могут улучшить или ухудшить агитационную кампанию любого кандидата или партии. Они же ответственны за то, чтобы результаты выборов были такими, как это необходимо.

Ситуация, в которой люди не могут сами решать, когда у них в квартирах появится тепло, какой температуры будет у них вода, за которую они платят по тарифам, устанавливаемым без их ведома, чрезвычайно способствует поддержанию той специфической патерналистской и инфантильной политической культуры, которая характерна для России в целом. История 2000-х – во многом история преодоления этого социально-политического инфантилизма.

Именно поэтому ситуативная политическая активность, связанная как с градостроительной, так и с жилищной политикой, – это один из нервов политической активности 2000-х.

Россия продолжает быть преимущественно городской страной граждан, живущих в квартирах, и проблематика, описанная в этой главе, – то положение вещей, к которому все настолько привыкли, что не очень его видят, – продолжает отбрасывать свою тень и оказывать влияние на нашу политическую систему.

Глава 10. «Города будут конкурировать за людей». О приватизации жилья, городском развитии и местном самоуправлении

Надежда Косарева

Жилищный кодекс существовал у нас в стране и в советское время.[59] Он описывал систему взаимоотношений, которая соответствовала советской системе. Весь жилищный фонд находился в государственной собственности, он строился за счет государственных средств и распределялся по определенным принципам: если у вас было меньше квадратных метров, чем это установлено (например, в Москве эта норма была 5 м² на человека), то вас ставили в очередь на улучшение жилищных условий и в соответствии с этой очередью предоставляли квартиру. Когда в 1991 году в России произошли существенные изменения, в том числе и в жилищной сфере, этот кодекс перестал отвечать новым реалиям.

Во-первых, началась бесплатная приватизация жилья: квартиру, которую вам предоставило государство в советское время бесплатно для проживания, вы теперь имели право оформить бесплатно в собственность.[60] Этот принцип работает до сих пор. Было уже много законодательных инициатив по поводу завершения бесплатной приватизации жилья,[61] но этот срок сначала все время продлевался, а потом и вовсе был снят с повестки дня. На сегодняшний день те немногие оставшиеся социальные наниматели, которые еще не приватизировали свои квартиры, продолжают иметь право это сделать (это относится примерно к 7 % жилищного фонда[62]). Поскольку собственниками стали и те люди, которые не в состоянии полностью оплачивать содержание жилья, с началом постепенной реформы оплаты жилья и коммунальных услуг стала реализовываться программа субсидий на оплату жилья и коммунальных услуг для семей с низкими доходами.[63]

В 1990-е годы произошли и другие изменения на рынке жилья, надо было их как-то зафиксировать, и был принят Закон Российской Федерации «Об основах федеральной жилищной политики».[64]

Эти новации надо было отразить в основном законодательном жилищном документе – Жилищном кодексе Российской Федерации. Поэтому в 2003–2004 годах началась очень большая работа по подготовке целого пакета законодательных изменений, которые были направлены, с одной стороны, на упорядочивание того, что уже существовало, с другой стороны – на создание условий для дальнейшего развития жилищных отношений, жилищного строительства, ипотечного кредитования и так далее.

В конце 2004 года был принят исторический пакет из 26 законов, который включал два кодекса – Жилищный[65] и Градостроительный,[66] закон о долевом строительстве,[67] поправки в законы для развития ипотеки[68] и много других законодательных актов. Они все были объединены одной идеей: мы уже более 10 лет жили в рыночной экономике, но мы не использовали преимущества рыночной экономики для того, чтобы обеспечить людей жильем. Эта простая мысль была положена в основу законодательных инициатив. Надо сказать, что это сыграло свою историческую роль. Сегодня можно сколько угодно критиковать состояние нашего рынка жилья, но если сравнить ситуацию в 2004 году и сегодня, то мы увидим, что у нас произошли очень существенные изменения.

Первое: в 2004 году объем ипотечного кредитования измерялся миллионами рублей, сегодня он измеряется триллионами.[69] Второе: объем жилищного строительства в 2004 году составил 41 млн кв. м, в 2010 году – 58,4 млн кв. м, а в 2021 году 92,6 млн кв. м[70]. Третье: доля населения, которое по своему доходу могло позволить себе ипотеку, в 2004 году была 9 %, в 2010 году – 23,6 %, а 2021 году – 55,1 %[71].

Мы часто критикуем результаты процесса приватизации жилья. Во-первых, мы получили так называемых «бедных собственников», то есть собственников жилья, которые не могут нести бремя собственности: не могут оплачивать ни содержание этого жилья, ни налоги, и им нужна государственная поддержка. Во-вторых, мы получили в одном многоквартирном доме часть частных собственников и часть людей, которые не приватизировали жилье, то есть собственником их жилья остается государство или муниципалитет. Надо управлять домом, а люди иногда просто не хотят принимать коллективные решения. И, наконец, практически не осталось и не строится государственное и муниципальное социальное жилье для очередников.

Но в свое время решение по приватизации жилья было исторически обусловленным, поскольку, если вы помните, при так называемой «большой приватизации» люди получали ваучеры: очень многие не понимали, что с ними делать. Также в начале 1990-х люди потеряли свои сбережения в силу огромной инфляции. Поэтому было принято решение: «Давайте хотя бы отдадим людям их жилье в собственность в качестве компенсации», – и это было правильно, на мой взгляд. Да, мы получили в результате очень много проблем, с которыми до сих пор не знаем, что делать, но так устроен исторический процесс.

Теперь обсудим градостроительное развитие городов. Если посмотреть на распределение плотности застройки по территориям зарубежных городов, которые давно живут в рыночной экономике, и российских городов, то мы увидим противоположные тенденции. В зарубежных городах самая высокая плотность – в центре городов, а к периферии плотность застройки снижается (развивается низкоплотная субурбанизация). Такое распределение происходит потому, что в центре города самая дорогая земля, самая дорогая недвижимость, из нее выжимают по максимуму. А в российском городе самая низкая плотность в центре, а самая высокая – на периферии (феномен «высокоплотной многоэтажной субурбанизации»). Эта тенденция была замечена еще в советское время, и сегодня она только усугубилась.

В результате мы получили города с серьезной и усугубляющейся со временем транспортной проблемой, потому что люди из периферийных спальных районов едут на работу в центр. Кроме того, у нас уже к 2012 году накопился дефицит восстановительных инвестиций в жилищный фонд и коммунальную инфраструктуру в размере 37 % ВВП страны[72], и этот дефицит с каждым годом рос: мы не ремонтировали старое жилье, мы строили новое на новых, совершенно пустых территориях. В результате застройка центральных и срединных районов городов ветшала. Эта тема серьезно была осознана только в последние годы. Началась реализация программ капитального ремонта многоквартирных домов и ликвидации аварийного жилищного фонда, проектов по комплексному развитию застроенных территорий. Но пока такие программы и проекты не поспевают за процессом ветшания жилищного фонда, все еще преобладает процесс жилищного строительства на ранее неосвоенных периферийных территориях городов.

Рассматриваемый в книге десятилетний период для развития городов – это одна секунда. Больше сказались не тенденции самих 2000-х, а скорее, тенденции предшествующих периодов. Однако можно отметить очень быстрое ускорение центростремительного процесса перемещения населения в Москву. В советское время рост численности населения Москвы искусственно сдерживался, правительством устанавливался лимит рабочей силы – людей, которых можно было привлечь на работу в Москву. Этот лимит никогда не соблюдался, всегда приходилось его увеличивать. После снятия ограничений на прописку в Москве в 1990-е годы этот процесс стал нерегулируемым. В результате за первое десятилетие 2000-х население Москвы увеличилось на 14 %, а за второе – еще на 10 %, и на 1 января 2022 года население Москвы составило 12,64 млн человек (то есть за 20 лет численность населения выросла на 26 %).[73] И это только население самого города, а не всей Московской агломерации. На этом фоне другие наши города-миллионники, в том числе Санкт-Петербург, не получили такого динамичного развития, какого хотелось бы. Хотя следует отметить, что в число таких 16 городов-миллионников вошли Краснодар, Красноярск, Пермь и Воронеж.[74]

Вторая тенденция урбанизации – хотя переселение из сельской местности в близлежащие центральные города продолжается, в целом доля городского населения у нас практически не изменилась – 73–75 %[75], то есть миграция из городов в еще более крупные города преобладает над миграцией сельского населения в города.

Сегодня у нас есть два основных вызова, на которые надо ответить. Первый: вклад крупнейших российских городов и агломераций в экономический рост – эта задача становится актуальной в связи с общей задачей переориентации с зависимости от нефтегазового сектора на новую экономику, которая формируется на территориях крупнейших и крупных городов, городских агломераций. Именно они являются центрами постиндустриального развития, центрами услуг, в том числе финансовых, инновационного развития. И второй: наращивание потенциала других городов как межрегиональных, региональных, даже локальных центров – для того, чтобы не было единственной тенденции миграции всех в Москву.

Для этого в рыночной экономике нет рычагов, которые были в советское время. Тогда были такие инструменты, как схемы размещения производительных сил и расселения. То есть можно было нарисовать и приказать: «Здесь будете производить, здесь будете жить». Рыночный инструмент балансированного пространственного развития – только улучшение условий для бизнеса и населения, которые во всем мире стали чрезвычайно мобильными. У нас, впрочем, остается большое число ограничений на эту мобильность.

Самое важное препятствие для мобильности населения – отсутствие цивилизованного наемного жилищного фонда. Например, в Берлине доля найма жилья – 75 %.[76] В Москве, напротив, внаем предоставляется только порядка 25 % жилищного фонда[77] и преобладает проживание граждан в собственном жилье. Поэтому переезд в другой город связан со сложным и затратным процессом покупки-продажи жилой недвижимости. Кроме того, права на социальное обслуживание зависят от места регистрации (прописки). Это тоже никоим образом не поддерживает мобильность рабочей силы.

Тема благоустройства городов тесно связана с тем, что сказано выше. Приоритетом развития городов было повышение объемов жилищного строительства, чтобы обеспечить население жильем. И вот города начали стараться строить как можно больше жилья, этого еще и сверху требовали от них, при этом совершенно забывая про территории, которые давно уже застроены и ветшают.

Если посмотреть на лучшие для жизни и работы зарубежные города, то они в основном производят впечатление удобного, комфортного, благоустроенного, приятного места. Это возникает не просто так. Тема благоустройства стоит на первом месте во всех рейтингах городов мира при выборе мест проживания и размещения бизнеса.

Слово «благоустройство» включает в себя огромное количество факторов, которые в наших городах никогда раньше не учитывались. Только в последние годы произошло осознание, что мы забыли про нашу застроенную территорию, и надо как-то поднять интерес городов к этой теме. Началось все это с Москвы, но теперь этот подход стараются распространить на другие города. Реализуется федеральный проект «Формирование комфортной городской среды»,[78] ежегодно проводится Всероссийский конкурс лучших проектов создания комфортной городской среды среди исторических поселений и малых городов, на реализацию которых выделяются средства федерального бюджета;[79] ведется мониторинг индекса качества городской среды.[80] Так что по данному направлению сегодня есть заметное продвижение.

И, наконец, про местное самоуправление.[81] Во-первых, для реализации всех необходимых преобразований городов полезно было бы дерегулирование, то есть предоставление больших полномочий и финансовых средств местному самоуправлению в городах, возможно, дифференциация этих полномочий в зависимости от возможностей. Во-вторых, требуется более грамотная политика самих городов по созданию условий для привлечения бизнеса и населения на свою территорию, в том числе в рамках совместной деятельности муниципалитетов на территориях агломераций. У нас не прогнозируется большой рост населения страны, поэтому города будут конкурировать за людей. И в этой конкуренции им необходимо использовать гораздо более широкий набор инструментов градостроительного развития, жилищной политики, благоустройства – для того, чтобы создавать условия для привлечения новой экономики и более квалифицированных кадров. Этому могло бы помочь общее изменение бюджетно-финансовой системы и гораздо более эффективное муниципальное управление.

Глава 11. Земля и еда. Аграрная Россия

Говоря о том, что Россия – страна городов, а одним из основных социальных процессов XX века в России стала урбанизация, мы не должны забывать о том, что и в сельском секторе живут люди, и там тоже происходят социально-политические процессы.

В 1897 году на территории России 14,6 % населения проживало в городах. На 2002 год эта цифра составляет 73,3 %. Тем не менее в течение 2000-х баланс населения между городом и деревней несколько сместился в пользу села: хотя в городах по-прежнему живет большинство людей, произошел небольшой переток населения в села.[82] Таким образом, параллельно с процессом урбанизации идет и процесс дезурбанизации.

Деурбанизация идет по двум основным направлениям. Первое – это развитие индивидуального жилищного строительства и переезд горожан в пригороды. Для многих крестьян и потомков крестьян, насильственным способом согнанных в города в XX веке, это означает возможность переехать снова за город и жить привычным им образом. Второе – это усиление и рост аграрного сектора, в связи с чем некоторое количество населения собирается вокруг аграрных производств. В течение 2000-х годов сельское хозяйство из черной дыры, на управление которой советские чиновники ссылались в наказание за проступки, превратилось в высокодоходную отрасль с большими оборотами, в центр значительных групп интересов, а также в довольно своеобразную, не всегда видимую, но весьма влиятельную политическую силу.

Если верить официальным данным, Россия до сих пор не доросла до того объема производства зерна, который был в Советском Союзе в 1980 году.[83] Количество мяса, молока и фруктов, которые советский человек якобы съедал, тоже еще не достигнуто. Однако объективная реальность такова, что в 1980 году Советский Союз зерно импортировал, а Российская Федерация в течение 2000-х годов стала одним из крупнейших в мире экспортеров зерна.

Что касается потребления, то каждый на своем семейном опыте может сравнить, как люди питались в 1980 году и как они стали питаться в 2000-х. Довольно значительная часть этого консюмеристского изобилия – плод импорта, доля которого в потребляемой животноводческой и растениеводческой сельскохозяйственной продукции достигла своего максимума в 2007 году, а потом стала постепенно снижаться.[84]

Первым фактором этого снижения стал кризис 2008 года, но также его драйвером стал и уже упомянутый рост сельскохозяйственного производства. По естественным географическим и климатическим причинам фронтменами этого процесса стали регионы юга России. Лидеры нашего сельскохозяйственного производства в течение 2000-х годов – это прежде всего Краснодарский край, основная житница России, Белгородская и Воронежская области, Ставропольский край, а также республики Татарстан и Башкортостан. Они становятся регионами активного сельскохозяйственного производства. В сельском хозяйстве появляются деньги. Рассмотрим законодательное и правовое оформление этого процесса.

В октябре 2001 года принимается Земельный кодекс[85] – революционный документ, к принятию которого с большим трудом шла как исполнительная, так и законодательная власть. Новый Земельный кодекс ввел в коммерческий оборот как городскую и пригородную землю, так и сельскохозяйственную. В 2006 году был принят закон «О развитии сельского хозяйства»,[86] определивший основные меры государственной поддержки этого сектора: государственные инвестиции, зерновые интервенции, беспроцентные кредиты, лизинг сельскохозяйственной техники.

Участие государства в аграрном секторе и в форме мер поддержки, и в форме прямого владения аграрными холдингами было и остается в течение 2000-х годов достаточно значительным. Хотя индивидуальные хозяйства сохраняются, а их развитию помогает мода на все фермерское, органическое и натуральное, которая с некоторым запозданием, но пришла в крупные богатые города России с Запада, основное сельскохозяйственное производство концентрируется в крупных агропромышленных холдингах, производящих значительную долю мяса, молока, зерна и сахара. Такого рода бизнес по своей природе тесно связан с государственной властью, в первую очередь региональной.

Традиционно основные регионы сельскохозяйственного производства входили в так называемый красный пояс. Его составляли регионы, в которых были губернаторы-коммунисты, население традиционно голосовало за Коммунистическую партию, и в которых, весьма возможно, на президентских выборах 1996 года административный ресурс использовался не за Ельцина, а за кандидата от КПРФ Зюганова. В течение 2000-х годов эта специфика меняется: красный пояс становится поясом лояльности. Входящие в него области характеризуются наиболее эффективным использованием выборных технологий, обеспечивающих высокую явку и высокий результат за партию власти и за кандидатов власти. Сельские южные регионы становятся центрами специфической политической культуры, на которую во многом опирается федеральная власть для достижения нужных выборных результатов.

Говоря о политической роли аграрного сектора, необходимо описать своеобразный процесс, в котором надзорные ведомства становятся политическими акторами и агентами российской внешней политики.

Два агентства, одно из которых подчинено Министерству сельского хозяйства, другое – напрямую правительству, занимаются надзором в этой сфере. Оба они были созданы в 2000-е годы в ходе сменяющихся волн административной реформы. Это Россельхознадзор и Роспотребнадзор. Функция их состоит в защите прав потребителей, в надзоре за качеством и безопасностью присутствующей на рынке продукции. Тем не менее достаточно рано, уже в середине 2000-х годов, оба агентства начинают играть политическую роль. Принимаемые ими меры совпадают с надобностями внешней политики России.

В 2004 году Россия, будучи недовольна результатами выборов в Абхазии, начинает так называемую мандариновую войну.[87] Это первый зафиксированный случай использования сельскохозяйственной повестки во внешнеполитических целях. Импорт мандаринов – основного товара республики Абхазия, который она поставляет в Россию, – закрывается из-за выявленного на них карантинного вредителя, но через некоторое время после того, как с новым руководством республики Абхазия достигнуты необходимые договоренности, открывается снова.

Это общий сценарий того, каким образом российская политическая машина использует торговые ограничения во внешней политике: в дальнейшем под запрет Россельхознадзора и Роспотребнадзора попадали молдавские и грузинские вина, польская и украинская животноводческая продукция, латвийские шпроты, молочные продукты из Беларуси.[88]

В 2010 году в публичном политическом дискурсе появляется термин «импортозамещение». Это совпадает с принятием в том же 2010 году Государственной доктрины продовольственной безопасности.[89] Безопасность – религя Российской Федерации – понимается правящим классом чрезвычайно расширительно.

Нет такой сферы, в которой не было бы безопасности и, соответственно, необходимости отражения угроз и вызовов. Под продовольственной безопасностью понимается возможность России обеспечивать саму себя продуктами питания. Кому нужна такого рода продовольственная автаркия, понять нелегко. Тем не менее это выдвигается в качестве лозунга, и к тому времени достаточно развившийся и сильный аграрный сектор, представленный крупными агрохолдингами, связанными с местными властями, поднимает этот лозунг на щит.

Своего расцвета политика импортозамещения достигает после 2014 года. Но необходимо помнить, что эта политика родилась намного раньше, и к 2014 году основа для нее была уже подготовлена. Уже бытовала, в том числе и на уровне публичной официальной политической риторики, мысль о том, что мы должны обеспечивать свою суверенность в том числе и в продовольственном секторе. Выгодоприобретателями этого были и продолжают оставаться крупные сельскохозяйственные производства.

То, каким образом устроены эти производства изнутри, какие нравы там царят, Россия узнала, когда на всю страну прозвучало слово «Кущёвка»[90], ставшее нарицательным. Ужасы кущевского дела – массовые убийства, изнасилования, нарушения закона, отъем собственности с участием силовых структур, судов, региональных властей – это не аномалия, а повсеместная картина Юга с его своеобразной политической культурой. Несмотря на большую федеральную славу, кущевский процесс не закончился какими-то яркими судебными решениями, хотя ездило туда все руководство правоохранительных органов Российской Федерации. Судя по всему, специфические связи полукриминальных-полукоммерческих анклавов местной власти и силовиков не позволили нарушить эту экосистему, несмотря на скандал. Александр Ткачёв, бывший губернатором Краснодарского края на момент событий в Кущёвской, в 2015 году – уже за пределами хронологических рамок нашей книги – становится министром сельского хозяйства Российской Федерации и знаменосцем импортозамещения.

Говоря о росте сельскохозяйственного производства и, соответственно, о росте потребления – а консюмеристские ценности, расцветшие в России в 2000-е, предполагают, среди прочего, избывание советской продовольственной травмы, – надо сказать и о торговых сетях. Рост производства сопровождался ростом продовольственной торговли, в результате чего Россия покрылась сетью супермаркетов (см. цветную вклейку, рис. 11–1).

Ритейл стал модным и также политически влиятельным экономическим сектором. Очереди и дефицит – ужасы советской жизни, и мелкие одиночно стоящие магазины и ларьки – реалии 1990-х, сменяются торговыми сетями – унифицированными, крупными, в которых происходят активные процессы слияния и поглощения и, соответственно, еще большего укрупнения. Это область с высокими и растущими оборотами: средний чек, который покупатель получает в супермаркете, в течение 2000-х постоянно растет. Супермаркеты становятся привычной реальностью для жителей городов, и не только крупных, но и мелких. Они поглощают мелкую торговлю. Они задают стандарты той сельскохозяйственной продукции, которую они готовы закупать.

Параллельный процесс с развитием продовольственного ритейла – это развитие ресторанного дела (см. цветную вклейку, рис. 11–2), тоже преображающего лицо российских городов и быт российского гражданина (в основном горожанина, но не только).

Специфический культ еды, выросший как компенсация советской травмы, находился в своеобразных отношениях с официальной политикой импортозамещения. С одной стороны, наголодавшийся российский потребитель стремится к разнообразию, ценит экзотику, которая стала ему доступна, и потому тянется к импортным продуктам. С другой стороны, в эти же годы растет представление о том, что они какие-то крашеные, химические, ненастоящие. Культ органики, подлинности и натуральности парадоксальным образом совпадает с патриотическим трендом и с идеей о том, что наши продукты лучше и качественнее.

Разбить эту иллюзию не смогли впоследствии даже события 2014 года, когда в условиях отсутствия конкуренции, достигнув практического монополизма, отечественные производители стали кормить потребителя часто менее качественной продукцией: молоком с добавлением пальмового масла и сыром, который на самом деле не очень похож на сыр.

Глава 12. Параллельно государству. Рождение гражданского общества из огня и воды

Если сравнивать Россию со странами с похожим уровнем доходов, составом населения, уровнем его образования и уровнем урбанизации, прежде всего бросаются в глаза два основных отличия. Это низкое качество госуправления и госуслуг и чрезвычайно низкий уровень доверия граждан друг к другу. Россияне не доверяют никому за пределами своего непосредственного окружения – лично знакомых и родственников. Все остальные люди, структуры и традиционные институты представляются им скорее источником угроз, нежели помощи.

Это отношение реплицируется и на уровне государства, рассматривающего внешний мир как источник угроз и вызовов, а не как источник кооперации и вообще чего-то полезного. Низкий уровень доверия – это наше общее проклятие.

Если мы посмотрим на результаты известного Всемирного исследования ценностей (World Values Survey), проводимого классиком мировой социологии профессором Рональдом Инглхартом и его последователями,[91] то начиная с 1991 года на шкале, измеряющей ценности от традиционных к индивидуалистическим, россияне стоят достаточно высоко – выше, чем многие страны католической Европы, США и Великобритания. Российское общество вошло в новую жизнь и оставалось в течение 1990-х и 2000-х годов индивидуалистическим и секулярным. Тем не менее социальное взаимодействие у нас пока еще на уровне гораздо более бедной и гораздо менее образованной страны, чем та, которой Россия является на самом деле (см. цветную вклейку, рис. 12–1 и 12–2).

Это не удивительно, если вспомнить о наследии советской социальной атомизации: советское устройство не предполагало никакой самостоятельной гражданской активности, вообще никакой самодеятельности, не контролируемой государством. Получив некоторую свободу, российское общество не сразу приобрело социальные навыки. Тем не менее, если сравнить карту 1996 года и карту на конец нашего периода – результаты четвертой и шестой волн исследования – то можно увидеть, что Россия несколько сдвинулась вправо по шкале выживания/саморазвития и вниз по шкале секулярности/традиционности. Это и есть визуализация процесса изменения ценностей.

Если с движением от выживания к саморазвитию все интуитивно понятно, то с шкалой секулярность/традиционность не так просто. На первый взгляд, сдвиг нашей точки на карте вниз означает увеличение религиозности общества, поскольку религиозность – антоним секулярности. Но на самом деле это не совсем так. Рядом с секулярностью на этой шкале индивидуализм, а традиционность в понимании Инглхарта – не только религия, но и общинность, связанность людей между собой. И это то, чего постсоветскому человеку изначально не хватало. Наше положение на самом верху карты 1996 года – это не свидетельство какой-то особой продвинутости, безупречной рациональности и научного мировоззрения (каждый, кто помнит популярность в 1990-е всевозможных экстрасенсов и гороскопов, понимает, что это не так). Это свидетельство того самого советского наследства атомизации, проявляющейся в исследовании как крайний индивидуализм. Вся постсоветская история изменения общества может быть описана как история преодоления атомизации и приобретения навыков доверия и совместного действия, образования между людьми горизонтальных связей.

За рамками нашего периода, в 2010-е годы, этот процесс изменения ценностей продолжился. Седьмая волна исследования показала, что Россия сдвинулась дальше в направлении от выживания к саморазвитию, оставаясь на шкале секулярности/традиционности (или индивидуализма/взаимодействия) примерно там же, где была в 2010 году.

В 2000-е годы в России активно развивается третий сектор – некоммерческие и негосударственные организации, направленные на помощь слабым, на работу в сфере образования и науки. К началу 2010-х годов достаточно значительное количество жителей России регулярно, рутинно принимают участие в волонтерской благотворительной деятельности, жертвуют на благотворительность деньги. Институционализируются такие сетевые инициативы, как, например, организации, занимающиеся помощью больным, сиротам, инвалидам, поисковые волонтерские организации.

Еще в 1990-е, до принятия закона об НКО, третий сектор уже де-факто начал свое существование. Первоначально это были правозащитные организации, частные благотворительные фонды, работавшие в сфере культуры и здравоохранения. В 1996 году на базе отдела писем ИД «Коммерсант» был создан Русфонд – начавший с организации помощи читателям «Коммерсанта», оказавшимся в тяжелой жизненной ситуации, силами других читателей. Сейчас это одна из крупнейших НКО, занимающаяся помощью больным детям.[92]

Но настоящий расцвет НКО начался в середине 2000-х годов, когда рост уровня жизни, с одной стороны, и развитие информационных технологий, с другой стороны, запустили процесс активного формирования третьего сектора. В 2006 году создается фонд «Подари жизнь», занимающийся помощью детям с онкологическими заболеваниями, и фонд «Вера», который становится организатором и центром хосписного движения в России (см. цветную вклейку, рис. 12–3).

Считается, что точкой-катализатором, после которой рост социальных связей и навыков гражданского взаимодействия приобрел качественно новый характер, был 2010 год – год больших природных пожаров в европейской части России.[93] Именно в том году граждане, принявшие участие в борьбе с пожарами в качестве пожарных-добровольцев и в помощи погорельцам, поняли, что они могут дополнять собой и даже замещать неэффективно работающие государственные структуры, ощутили ту радость совместного действия, которая и приводит людей в ряды некоммерческих организаций.[94]

В том же 2010 году волонтерами, принимавшими участие в поиске четырехлетней Лизы Фомкиной и ее тети, заблудившихся и погибших в лесу[95], создается добровольческий поисковый отряд «Лиза Алерт»[96], занимающийся поиском людей, пропавших без вести. Эта организация – тоже наследие лесных пожаров, ведь Фомкины заблудились потому, что знакомый им лес из-за послепожарных буреломов стал неузнаваемым.

Еще одним событием, катализировавшим рост социального взаимодействия в России, стало катастрофическое наводнение в Крымске (Краснодарский край) в 2012 году, в котором погибли 171 человек, а десятки тысяч лишились жилья и имущества. Сбором и доставкой продуктов и вещей для пострадавших, практической помощью в восстановлении уцелевших домов занялись множество самоорганизовавшихся волонтеров со всей страны.[97] Таким образом, можно сказать, что наше гражданское общество рождалось из огня и воды.

С самого начала активизации третьего сектора в России государство стремится контролировать, а потом и достаточно жестко регулировать эту деятельность. Государство и социум – это не две взаимно изолированные структуры; было бы упрощением сказать, что государство ведет борьбу с обществом, хотя в рамках своей системы ценностей, которую мы описали, оно очень мало социуму доверяет.

Тем не менее к началу 2010-х годов уже окрепшие, набравшиеся знаний и опыта общественные организации сотрудничают с органами государственной власти, и довольно успешно. Благодаря этому многое изменилось к лучшему в российском законодательстве. Помощь тяжелобольным, обезболивание онкопациентов, реформа в сфере опеки и попечительства, реформа детских домов – все это делается с помощью общественных организаций, которые посредством таких структур, как общественные советы при министерствах, экспертные советы, рабочие группы при профильных министрах и вице-премьерах, могут и умеют навязывать свою повестку (говоря языком лоббизма) государственным структурам.

История взаимоотношений государства и третьего сектора в эти годы – это нелинейная история борьбы, кооптации, репрессий и соучастия. В 1996 году был принят базовый закон о некоммерческих организациях, который до 2006 года дожил без существенных изменений. В середине 2000-х стали вноситься первые изменения в закон об НКО. Они ограничивают возможность участия в некоммерческих организациях иностранных физических лиц и иностранных неправительственных организаций, дают дополнительные права Министерству юстиции в части отказа в регистрации или ликвидации организации, связывают закон об НКО с законом о борьбе с экстремизмом (табл. 19).

Таблица 19. Федеральный закон от 12 января 1996 г. № 7-ФЗ «О некоммерческих организациях»: обзор изменений[98]. Система ГАРАНТ:

Закон о борьбе с экстремизмом, принятый в 2002 году, фактически ввел в российское законодательство понятие мыслепреступлений: гражданин и организация могут преследоваться за призывы, за высказывания, за распространение информации. Значительное усиление репрессивного направления законодательства случилось после 2012 года как реакция на протесты 2011–2012 годов. На первый взгляд, связь всего этого с НКО неочевидна. Однако, если мы посмотрим на исследования работы некоммерческих организаций, мы увидим действительно довольно значительное пересечение активистов НКО с тем контингентом, который стал основой и движущей силой протестов 2011–2012 годов.

Характерной особенностью людей, которые регулярно участвуют в общественной деятельности, является более высокий уровень доверия, чем в среднем по России. Совместная деятельность приносит радость и одновременно повышает доверие людей друг к другу, они ощущают свою жизнь как более насыщенную, содержательную и более безопасную – так идет преодоление драмы отсутствия чувства базовой безопасности, которым страдает как российская власть, так и российское общество.

Государственная власть понимает потребность в совместной деятельности несколько иначе, поэтому наряду с политикой прямых ограничений она занимается и кооптацией. В связи с этим в 2005 году была создана Общественная палата – орган, призванный координировать деятельность третьего сектора и представлять его на высшем федеральном уровне. Сутью ее деятельности, если не считать медийную активность, является распределение бюджетных грантов.

На середину 2000-х лишь незначительный процент дохода некоммерческих организаций поступал из-за рубежа, но государство стало рассматривать этот канал финансирования как угрозу, поскольку представление о том, что именно НКО являются инструментами для дестабилизации режима в интересах неких внешних сил, становится общепринятой религией государственного бюрократического класса (см. цветную вклейку, рис. 12–4).

Целью государственной политики в этой области был перевод всех некоммерческих организаций на два основных источника финансирования. Первый из них – бюджетные гранты. Второй – то, что называется «взносы некоммерческих организаций» (на самом деле это благотворительные фонды, созданные крупными корпорациями или правильными лояльными олигархами).

Социум ответил на это сбором средств на деятельность НКО с миру по нитке, получившим большое распространение еще до введения законодательства об иностранных агентах. Этому способствуют новые технические средства, которые дают в руки гражданским активистам такой инструмент, как краудфандинг – то есть сбор средств в интернете. В начале 2010-х годов государство будет пытаться контролировать и отрезать этот источник финансирования под предлогом того, что через анонимные интернет-кошельки идет финансирование террористической деятельности. При этом полностью зарегулировать эту сферу не получается, и сбор микропожертвований от частных лиц становится достаточно значительным источником финансирования как для социально ориентированных НКО, так и для гражданских активистов и общественных организаций.

Изменение ценностей общества проявляется и в изменении стиля жизни людей. Одно из самых ярких этих проявлений – со второй половины 2000-х стало снижаться потребление алкоголя вообще и крепкого в особенности. Продажи пива стабильно росли, в результате чего пиво сенсационно обогнало в структуре потребления водку, но после 2007–2008 годов стали снижаться и они (рис. 12–5).

Рис. 12–5. Динамика продаж алкоголя (в литрах на душу взрослого населения)[99]

С середины 2000-х в населении России растет доля людей, вообще не употребляющих никакой алкоголь. На конец рассматриваемого в книге периода 23,3 % мужчин и 35,7 % женщин, согласно исследованию НИУ ВШЭ,[100] относили себя к трезвенникам. Это заметная часть, это примерно треть населения (табл. 20).

Таблица 20. Доля населения старше 16 лет, не употребляющего алкоголь (абстинентов), 2006–2018 гг., %[101]

Эта тенденция, как и тенденция снижения потребления водки и алкоголя вообще,[102] продолжилась и за рамками нашего периода: к 2018 году трезвенников уже 38,8 % среди населения в целом. Даже если побыть скептиком и предположить, что часть респондентов могла отнести себя к трезвенникам, фактически таковыми не являясь, сама возможность, что людей тянет слукавить таким образом, показательна: трезвость становится новой нормой, трезвость престижна. Это революционное изменение для нашей страны.

Также, по данным этого же исследования, среди тех респондентов, которые отнесли себя к употребляющим алкоголь, снижается доля тех, кто делает это чаще раза в месяц. То есть обычай выпивать каждый день после работы или каждые выходные уходит в прошлое (см. цветную вклейку, рис. 12–6).

Если рассмотреть подробнее структуру потребления алкоголя, то там тоже есть интересный процесс изменения потребительских предпочтений именно по крепким напиткам. В течение 2000-х падала доля не только водки, но и пива, и слабоалкогольных коктейлей, хотя и не так драматично, как это происходило с водкой. В то же время рос интерес к таким напиткам, как виски (доля выросла в два раза!) и экзотический ром. Таким образом, хотя на первый взгляд это не очень заметно из-за в целом низкой доли потребителей виски, рома и джина, но тенденция очевидна: люди относительно чаще пьют не ради опьянения, а ради удовольствия от вкуса (см. цветную вклейку, рис. 12–7).

Кроме очевидного культурного сдвига в сторону первого мира – и это тоже часть движения от ценностей выживания к ценностям развития, – эти изменения имеют и важные практические последствия. Дело в том, что большая часть смертности от социально предотвращаемых причин связана со злоупотреблением алкоголем. Это и бытовые убийства, в том числе в результате домашнего насилия, и самоубийства, и ДТП. Почти все виды социального зла так или иначе связаны с алкоголизацией. Поэтому снижение потребления алкоголя, в особенности дешевого крепкого – это одна из самых позитивных тенденций 2000-х, продлившаяся в 2010-х.

Заключение

Государство и общество – не взаимно изолированные структуры. Даже в такой достаточно закрытой, не полностью свободной политической системе, как российская, где основные каналы обратной связи разрушены, искажены или функционируют своеобразно, одни и те же объективные социально-экономические процессы действуют и на политический аппарат, и на социум. В течение 2000-х главными из этих процессов были рост доходов и общего благополучия, новая связанность, новая транспарентность, глобализация как на уровне международном, так и на уровне отношений между людьми.

Новые информационные технологии сделали общение гораздо более доступным, а мир – более единым. Это нелинейный процесс, он не всегда воспринимается как позитивный, вызывает не только приятие, но и отторжение, противодействие, борьбу. Под влиянием высоких нефтяных доходов государство в 2000-е годы усиливалось. Можно сказать, что это двенадцатилетие было годами доминирования государства во всех значимых сферах: в экономике, в политике, в медиа. Одновременно росло и усиливалось общество.

Люди, насыщая свои первоначальные примитивные потребности, становясь более благополучными, больше путешествуя по миру, потребляя больше информации, стали испытывать потребность в совместной деятельности. Некоторые общие ценности, разделяемые как российским бюрократическим аппаратом, так и российскими гражданами, делали этот прогресс более медленным, чем он мог бы быть. Это уже упомянутый низкий уровень доверия, общее ощущение враждебности внешнего мира, стремление скорее сохранять имеющееся, чем развивать его, недоверие к прогрессу и переменам.

Государство не доверяет обществу, общество не доверяет государству, люди не доверяют тем, кого они не знают лично, государство в целом не доверяет внешнему миру и боится его. Тем не менее преодоление этого рекордно низкого уровня доверия – это тоже не всегда видимый, но значимый процесс 2000-х годов.

К финалу рассматриваемого в книге периода Россия подошла с перегруженным, разросшимся, чрезмерно прожорливым государственным аппаратом, в котором отдельные гнезда эффективности, отдельные навыки и умения оказания гражданам услуг сочетаются с архаичными, неразвитыми, затратными и прямо вредными для общественного развития секторами – и с обществом, в котором, с одной стороны, низкий уровень доверия мешает связанности, ответственному гражданскому поведению, формированию полноценного гражданского сознания; с другой стороны, в котором люди, начав с очень низкого старта, сумели тем не менее научиться работать и общаться друг с другом.

Уже за пределами хронологии нашей книги исследования будут фиксировать взрывной рост социальных связей, которые объединяют людей друг с другом. Этот рост приводит как к повышенному, часто даже неадекватному объективным экономическим показателям, ощущению собственного благополучия, так и к снижению того страха перед завтрашним днем, который является общим проклятьем как для нашей политической машины, так и для наших граждан.

Иллюстрации

Рис. 2-1

Рис. 2-2

Рис. 2-3

Рис. 2-4

Рис. 2-5

Рис. 2-6

Рис. 2-7

Реальные располагаемые денежные доходы населения в процентах к предыдущему периоду (до 2011 года – без учета данных по Чеченской Республике)

Рис. 3-1

Как менялась численность, фонд оплаты труда и средняя зарплата госслужащих всех уровней[103]

Рис. 3-2

Ожидаемая продолжительность жизни с рождения (Россия, все население)[104]

Рис. 3-3

Карта федеральных округов России в 200 году

Рис. 4–1. Источник https://travelel.ru/

Доля регионов-доноров и регионов-реципиентов с 2002 по 2012 год (данные Минрегиона РФ)

Рис. 4-2

Регистрируемая заболеваемость туберкулезом в учреждениях ФСИН России. 1999–2017 гг.[105]

Рис. 6-2

Как менялись численность, фонд оплаты труда и средняя зарплата полицейских и сотрудников спецслужб

Рис. 7-1

Регистрация СМИ в 1990–2015 годах[106]

Рис. 8-1

Рост среднего числа телеканалов в городских домохозяйствах в 2000–2012 гг.[107]

Рис. 8-2

Динамика стоимости отдельных видов коммунальных услуг для населения, январь 2000-го – ноябрь 2010-го[108]

Рис. 9-3

Динамика количества гипермаркетов в России в 1995–2012 гг. на конец периода[109]