Рыцарь-разбойник Конофальский Борис

– Сделаю, экселенц, – пообещал Сыч.

– Господа офицеры, – продолжил Волков, обращаясь к Бертье, Рохе и Рене, – Сыч сообщит вам, где будет пир. Встретимся там вечером. Посмотрим на здешних господ, что служили у императора в ландскнехтах. Максимилиан и Увалень, вы со мной. – Он вернулся к монаху, помолчал и сказал: – Что ж, давай попробуем завести себе ангелов-хранителей в этом славном городе.

Не так уж просты были купчишки, банкиры и главы гильдий. Окажись они просты, никогда не стали бы городскими нобилями. Как ни был красноречив монах, как ни говорил им о важности рыцаря Божьего, что он теперь еще и родственник графа, не хотели они давать пять тысяч золотых без обеспечения. Поручительство старого епископа хоть и помогало в деле, но не слишком. А с другой стороны, совсем ничего не дать они не могли. Особенно после того, как монах напомнил отцам города, что господин фон Эшбахт может легко выставить триста добрых людей в броне, с железом и огненным боем, таких хороших, что городскому ополчению до них далеко будет. Тут, конечно, нобилям ответить оказалось нечего. Учитывая тот факт, что город за последние десять лет осаждался дважды, не было здесь человека, который не понимал бы, что всем нужны хорошие друзья, особенно такие, у которых есть триста добрых и крепких людей с сержантами и офицерами вместе.

Дали ему денег под великий процент, под четыре сотых в год. Всего тысячу двести гульденов, но дали. Бумаги составляли и считали монеты весь день без обеда. К вечеру все было готово, Максимилиан и Увалень оттащили два тяжелых мешка из ратуши к коновязи. Волков шел позади них. Он был доволен. Золото!

Ничего лучше, чем трактир «Веселая грешница», Сыч не нашел. Трактирчик этот был не бог весть что, но именно его посоветовал землемер Куртц. И гостей пришло намного больше, чем планировал пригласить Волков. Зато гости собрались как раз такие, как надо: офицеры, сержанты, корпоралы и старшины из ландскнехтов его величества императора, что служили в Южной роте Ребенрее. Некогда это были грозные воины, а сейчас все они стали почтальонами и таможенниками, счетоводами в имперских складах и писарями при государевых службах.

И среди этих резаных, колотых и увечных людей, прошедших тяжкие горнила войн, Волков и все его офицеры чувствовали себя прекрасно. Не то что среди спесивой знати. Это были его люди, с ними он с удовольствием пил, им он заказывал самые лучшие кушанья. И пиво, и вино лилось в тот вечер рекой. И Волков им нравился, он чувствовал их приязнь. Кавалер не скрывал, что начинал простым солдатом, и ему было приятно видеть удивление на лицах этих смелых людей, когда они узнавали об этом. Этим людям он нравился не потому, что угощал их, а потому, что являлся одним из них, вышел из них и по-прежнему не чурается их общества.

Кавалер был пьян и весел, орал вместе с ними тосты за здравие императора, кричал во славу Имперскому домену, родине всех ландскнехтов. А еще и пел с ними похабные солдатские песни. Он смеялся с ними, когда они желали ему ехать домой и как следует натянуть графскую дочку, раз пришелся такой случай, и он обещал так и сделать.

После того как все разбрелись, Волков и его офицеры сели на коней и поехали по ночному Малену к резиденции графа. Кавалер ехал и все еще улыбался, вспоминая веселый вечер. Да, он потратил на это уйму денег, но и черт с ними, денег у него дома мешки стоят. Главное теперь, что, если герцог фон Ребенрее решит собрать здесь, в Малене, ополчение, мало кто из местной роты ландскнехтов встанет под его знамена. Не пойдут солдаты против собрата. Ну, во всяком случае, не все.

Он поймал какого-то лакея, что еще не спал, и потащил к себе в спальню, чтобы тот помог снять сапоги, за что лакей был премирован талером от щедрот зятя графа. Естественно, они немного пошумели, роняя на пол и меч, и сапоги, и стул еще, чем разбудили госпожу.

Госпожа фон Эшбахт выразила недовольство, что господин фон Эшбахт ее будит посреди ночи. Но сделала она это зря, так как господину фон Эшбахту было плевать на ее недовольство. И он, узнав, что жена не спит, сообщил ей, что намерен взять то, что принадлежит ему по праву, даже если госпожа фон Эшбахт и окажется тем недовольна.

Госпожа фон Эшбахт пыталась отказаться от чести, сказав, что это ей не по нраву и что она хочет спать. Но господин фон Эшбахт сообщил жене, что ему все равно, что она сейчас хочет, пусть она даже спит, если ей так будет угодно, а он будет делать то, что ему советовали господа ландскнехты его величества из Южной роты Ребенрее.

Госпожа фон Эшбахт поинтересовалась, что же посоветовали господину фон Эшбахту его дружки и собутыльники, бродяги и ландскнехты его величества. На это господин фон Эшбахт отвечал ей, что добрые и набожные господа-ландскнехты посоветовали ему как следует натянуть графскую дочку на то, что другим человеческим дочерям по сердцу, и он это сделает, даже если графской дочери это будет немило. И госпожа фон Эшбахт, услышав непреклонный тон господина фон Эшбахта, смирилась с участью своей и принимала его покорно, даже когда почувствовала, что от господина фон Эшбахта несет как от пивной бочки.

Уехать с рассветом, конечно же, не получилось. Начали грузить приданое жены, так телег не хватило. Пришлось посылать людей в город для найма дополнительного транспорта. Мебель, посуда, спальные принадлежности, одежда, материя, еда, вино – все это таскалось и пересчитывалось. Управляющий для этого приехал из поместья графа, он сообщил Волкову, что скот и восемь крепостных-дворовых, четверо каждого пола, положенные по брачному контракту за Элеонорой Августой, уже направлены в поместье Эшбахт.

– А деньги? – спросил Волков, осматривая отличную медную посуду для кухни, что укладывалась на телеги. – Когда мне передадут золото, что причитается за женой, и серебро ей в содержание?

– А про это мне неведомо, – заявил управляющий. – То не ко мне, то к молодому графу. Я только за скот, крепостных и другое грубое имущество отвечаю.

Кавалер пошел разбираться, а Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, его не принимал. Граф почивать еще изволил. Юная жена графа сообщила, что он может так и до обеда проспать.

Раз речь шла о золоте, ни о какой вежливости и манерах кавалер и думать не желал. И он зло велел лакею:

– Ступай проси графиню графа будить. Скажи, что мне ждать до обеда недосуг, желаю отъехать скорее.

Лакей ушел и вернулся, сообщив, что граф примет посетителя.

Но ждать пришлось почти час. Уже все было погружено. Серебряный сервиз, шубы и все-все-все было посчитано, уложено и привязано, прежде чем молодой граф вышел к Волкову в приемную. Граф был в домашнем платье, то ли он так к кавалеру как к родственнику вышел, то ли демонстрировал пренебрежение. Они сухо раскланялись, фон Мален положил кошель на стол, опять же, не в руку отдал.

– Серебро, что в приданое сестре обещано, она уже взяла, – сообщил граф с видимым высокомерием. – Золото тут.

– Тут? – удивился Волков, указывая перстом на кошелек. Не таков должен был оказаться кошель, в котором лежали шестьсот гульденов. Это он знал наверняка, у него в телеге под охраной Увальня и Максимилиана лежали два мешка золота.

– Тут сто шесть монет, что полагаются в приданое за моей сестрой, – ничуть не смутившись, отвечал граф. – Остальное получите позже.

Граф кивнул, полагая разговор законченным.

Волков взял тяжелый кошель, подержал его на руке, он не собирался уходить:

– Соизвольте назвать дату, когда я смогу получить остальное, господин граф.

– Я сообщу вам дату позже, – уже с раздражением бросил фон Мален.

– Прошу вас с этим не затягивать, – почти с вызовом настаивал Волков. – Я нуждаюсь в деньгах, так как собираюсь строить замок для вашей сестры.

– Я очень счастлив за мою глубоко любимую сестру, – едко сообщил граф.

Волков был рад, когда ему сообщили, что госпожа фон Эшбахт уже идет. Он хотел побыстрее ухать из этого большого и старого дома, который совсем не казался ему гостеприимным. Карета была подана ко входу. Он стоял рядом с ней, ждал жену.

Элеонора Августа вышла из дому не одна. И были с ней вовсе не ее братья. С ней шла все та же ее служанка и подруга Бригитт Ланге. Красивая женщина чуть старше Элеоноры. То, что она не простая служанка, говорило ее платье. И уже очень близка была она к дочери графа, чтобы быть простой подлой девкой. Явно происходила она из людей непростых.

Волков сам, без лакея, помог жене сесть в карету.

– Благодарю вас, – проговорила чопорно Элеонора Августа.

Он также помог сесть в карету и Бригитт. Та тоже его поблагодарила.

И уже когда кавалер садился на коня и наконец хотел кивнуть кучеру, из окна кареты высунулась его жена и сказала томно:

– Господин мой, велите ехать по улице Красильщиков.

– Зачем же нам по ней ехать, госпожа сердца моего? Та улица ведет на запад, а нам надобно к южным воротам, – удивился кавалер. – Да и дух там дурной.

– Хочу приглядеть себе шарф синий. Он будет мне к лицу, – невинно отвечала жена.

– Как пожелаете, – кивнул он и, повернувшись к Рене, велел: – Ротмистр, езжайте к южным воротам.

– Потом надобно будет заехать на улицу Святой Матильды, – продолжала Элеонора.

– Зачем же нам туда? – опять удивлялся Волков.

– Там, в пекарне Бренера, хочу купить себе хлебов.

– Хлебов?

– Да, хлебов и пряников.

– Помилуйте, сударыня, в обозе пять или шесть корзин с едой, там и хлеба есть. И… чего там только нет! – не понимал Волков.

– Я хочу пряников! – твердо сказала госпожа фон Эшбахт, глядя прямо в глаза мужу.

– Так, может, пошлем кого-нибудь, – предложил он ей. – Пока вы будете выбирать шарф, вам купят пряники.

– Я сама хочу выбрать себе и шарф, и пряники, – заявила она, и по ее тону Волков понимал, что Элеонора не уступит.

– Нас ждут мои офицеры, это будет невежливо.

– Подождут! – зло отрезала жена. – Ничего. Со мной, например, этой ночью тоже обошлись невежливо, и я смиренно ждала, когда все закончится. И офицеры ваши подождут, пока ваша жена покупает пряники.

Больше ему сказать было нечего, разве что только кучеру:

– На улицу Красильщиков езжай.

Карета тронулась, жена победно на него глянула из окна, а Сыч вздохнул и спросил:

– Теперь госпожа с нами будет жить?

– А как ты думаешь, болван? – зло ответил Волков и дал шпоры лошади.

Когда дорога оказалась позади, а карета остановилась во дворе его дома, кавалер чуть не расхохотался, глядя на выражение лица своей жены. Максимилиан держал ему стремя, а Волков, вытаскивая из него больную ногу, губу закусил, пытаясь сдержать смех. Но это было непросто, если хоть краем глаза взглянуть на вытаращенные глаза и на перекошенное лицо молодой женщины.

– Господин мой, – закричала она, все еще высунувшись из кареты, – это постоялый двор какой-то?

А по двору меж ног лошадей бодро бегали перепуганные таким нашествием куры, в хлеву трубно замычал бык, а на пороге стояла худощавая девица, босоногая и в потрепанном платье.

Волков усмехнулся и ответил, разминая спину после долгой езды:

– Нет, госпожа, это и есть поместье, хозяйкой которого вы являетесь.

– Что? Это мой дом? Мне что, тут жить? – не верила Элеонора Августа. – Вы шутите, муж мой?

Тут же из другого окна кареты выглянула Бригитт. Она как раз была спокойна, и ее лицо выражало больше интереса, чем негодования.

Все еще усмехаясь и поглядывая на женщин, то на одну, то на другую, кавалер сказал:

– Ну, если у вас нет другого мужа, то придется вам пожить тут.

– Господь милосердный! – взвизгнула дочь графа. Но нет, она не просила помощи у Господа, она пылала яростью. – В поместье моего отца даже подлые и то в лучших домах живут!

– Уверяю, внутри намного лучше, – стал уговаривать ее Волков, открывая ей дверь кареты. – Выходите и посмотрите дом изнутри.

– Нет, я уеду домой. Стану жить там, пока вы не построите дом, подобающий женщине из рода фон Маленов! – кричала она, пытаясь захлопнуть дверцу.

– Нет, вы не уедете, – наконец изменил тон кавалер. – Выходите и займитесь размещением.

– Нет, не выйду! – упрямилась жена.

– Хорошо, – с нехорошей ухмылкой произнес Волков. Он повернулся, прошел пару шагов и заговорил с кучером, который все еще сидел на козлах: – Ну а тебя тоже нужно уговаривать?

– Меня? – удивился кучер. – Мне тоже в дом идти?

– Лошадей распрягай, дурень! – заорал Волков. – В конюшню их веди, пои, корми и чисть!

– Ах, вы про то! – обрадовался кучер госпожи и полез с козел.

– Не смей! – закричала из кареты Элеонора Августа. – Не забывай, чей ты слуга!

Кучер замер, но стал коситься на Волкова. А Волков ничего ему не сказал, просто показал крепкий рыцарский кулак, ну а лицо его говорило само за себя. И кучер сразу понял, кто тут хозяин. Недолго думая спрыгнул с козел и стал выпрягать коней.

– Не смей! Не распрягай лошадей, холоп! – кричала его бывшая хозяйка, но он словно не слышал, озирался немного испуганно и пожимал плечами: мол, не я виноват.

А кавалер, подойдя к открытой дверце кареты, сказал, протягивая руку:

– Госпожа, пойдемте в дом.

– Нет! – взвизгнула Элеонора Августа. – Уберите руку, не пойду в холопскую хату!

– Ну что ж, сидите, коли нравится, – пожал плечами Волков. – Колодец вон там, уборная здесь, рядом с конюшней.

Он повернулся и пошел в дом, ему хотелось поесть и отдохнуть, а впереди было множество дел. Очень много.

Все было готово, тянуть больше не имелось смысла. В тот же день, что они вернулись домой, Волков позвал офицеров на ужин и, после того как его недовольная жена, ее молчаливая подруга и сестра Тереза с детьми вышли из-за стола, сказал офицерам:

– Господа, думаю, пришло время ответить поганым горцам за товарища нашего. Скажите людям своим, что те, кто пойдет со мной, не пожалеют, а тот, кто со мной не пойдет на тот берег, то жить на моей земле не будет.

Все офицеры понимающе кивали. Это воодушевило Волкова. Значит, все понимали и были готовы. Только Бертье поинтересовался:

– Пойдем в набег?

Волков на мгновение задумался. Грабить села и предместья городов – дело веселое, бывало, что и прибыльное, но уходить вглубь вражеской земли он не хотел, поэтому ответил:

– Нет, Карла били на ярмарке, ярмарку мы и ограбим.

– Отличная мысль, – одобрил Рене.

– Дело прибыльное, – согласился Роха.

– Одним днем все быстро сделаем, – продолжал Волков. – Вышли, оцепили, взяли все, что дорого и в лодки влезть может, и ушли.

– Все, что дорого? – уточнил Бертье.

– Первым делом нужно переловить всех менял и купцов. Деньги – главное. Второе – торговцы мехами и шубами, третье – торговцы перцем, четвертое – торговцы материей: парча и шелк нынче в хорошей цене.

– Сыч нам рисовал, где ярмарка, где пристани и подъезды к ней, но он не сказал, где кто сидит, – заметил Рене.

– Он еще нарисует, – пообещал кавалер. – Память у него прекрасная. Но для начала нужно знать, сколько у нас людей?

– Сто пятьдесят два человека, – сразу откликнулся Рене. – Шестеро больны, еще двух оставим с ними. В поход готовы выйти сто сорок четыре.

– Пятьдесят два стрелка, – добавил Роха. – Все пойдут.

– Сколько людей у Брюнхвальда?

– Двадцать восемь, кажется, – вспомнил Рене.

– Двести двадцать четыре человека. Если посчитать нас и моих людей, еще десяток. Десять лошадей. Итого… – Волков задумался, считая в уме. – Итого нам нужно десяток лодок и две баржи. Рене, берите деньги, езжайте в Лейдениц и наймите десяток лодок да пару барж. Как наймете, так своих людей грузите и спускаете их по реке до заброшенной рыбацкой деревни.

– Понял, кавалер.

– Бертье, вы все окрестности знаете лучше меня, – продолжал Волков. – Езжайте-ка на юг, до рыбацкой деревни. Как следует разведайте пути, где может провести обоз, чтобы телеги не поломать и лошадей не угробить. Возьмите людей: если где-то придется подсыпать грунта или порубить кустарник, так сделайте это.

– Я знаю, как туда ехать. Я все проверю, – пообещал Бертье.

– Роха, собери все телеги, какие есть. Проверь все, дорога, сам понимаешь, будет тяжелой, обратно, даст Бог, поедем груженые. Проверь все оси и втулки. Найди Ёгана, скажешь, чтобы дал хороших лошадей к каждой подводе. Все телеги и лошади – твоя ответственность.

– Понял. Займусь сейчас же.

– С собой ничего не берем, идем налегке и одним днем. По куску хлеба, не больше. Оружие и броню берем по полной.

Вроде все, но тут же у господ офицеров стали возникать вопросы. И Волков проговорился с ними допоздна. А его сестра Тереза с детьми и госпожа Бригитт Ланге сидели на лавке у стены. Ждали, пока господа разойдутся. Госпожа Элеонора Августа фон Эшбахт давно поднялась на второй этаж, который только что закончил архитектор. Там теперь у Волкова была спальня. Кухню отделили, а вот столовая стала спальней для его сестры Терезы, детей и теперь еще для госпожи Бригитт. Не отправлять же госпожу Бригитт в людскую, где спали Сыч, Максимилиан, Мария и Увалень. Так что Бригитт с детьми и Терезой спала на лавках, на которых сейчас сидели офицеры.

Когда они наконец разошлись, Мария, сестра и Бригитт стали сдвигать лавки и стелить на них перины, а самая маленькая племянница кавалера, Катарина, взобралась к нему на колени и спросила:

– Дядя, а вы собираетесь делать какое-то дело?

– Откуда ты знаешь? – усмехался Волков.

– Мама сказала, чтобы мы не шумели и не мешали вам разговаривать и делать дело. Какое вы собираетесь делать дело?

Он опять засмеялся:

– Я собираюсь наказать злых еретиков, которые избили палками моего товарища.

Глаза девочки сделались круглыми. Она стала говорить о том, что там, где она жила раньше, половина людей были еретиками. И что ей было страшно там жить, так как церкви в тех местах без святых отцов. А здесь все церкви со святыми отцами, здесь ей спокойно. Честно говоря, Волков подумывал, что и сестра Тереза, и дети – все они приехали с севера, так что, наверное, и крещены дети в еретической вере, и теперь обрадовался, засмеялся. Другие дети тоже подошли послушать их разговор. Он расспросил их о том, как они учатся, не тяжело ли им, не мучает ли их брат Ипполит? Нет, им тут нравилось, да и немудрено: прежняя жизнь их скорее походила на рабство, ни дома у них не было, ни еды вдоволь, только объедки. Работа в трактире с утра до вечера. Сон на кухне, под столами. Одежда – лохмотья.

Наконец, постели оказались постелены, и мать позвала девочек спать.

Волков тоже встал, но, прежде чем подняться в опочивальню к жене, остановился перед Бригитт Ланге.

– Потерпите немного, поспите пока с моими племянниками, – сказал он ей. – Скоро построят дом, и у вас будет комната.

Она даже, кажется, испугалась такого внимания. И, улыбаясь смущенно, отвечала:

– Господин, не стоит вам волноваться из-за меня. Я могу и на лавке спать, мне не впервой.

Он только кивнул, ничего не сказал больше, пошел наверх, в спальню.

Жена еще не спала, лампа с ее стороны кровати горела. Элеонора то ли читала, то ли делала вид, будто читала книгу, и теперь смотрела на кавалера недобрым взглядом.

– Отчего вы, госпожа моя, не в радости?

– Отчего же мне быть в радости, если живу я, как холопка, не в покоях, а в хлеву каком-то.

– Потерпите, я дом велел строить, – сказал кавалер, стягивая сапог.

– Надумала я, – ответила ему Элеонора Августа, – что, пока дома у меня подобающего не будет, к себе я вас допускать не стану.

– Отчего же так? – усмехался кавалер, снимая панталоны.

– Оттого, что детям моим в таком доме рождаться не должно! – заносчиво сказала жена.

– А теперь, госпожа сердца моего, – начал он, залезая к ней на кровать, – запоминайте, что я вам говорю. Брать я вас буду когда хочу и где хочу, потому что право это мое, данное мне Господом и батюшкой вашим. Вас не силком под венец вели, и Церковь мое право освятила.

Он откинул перину, схватил жену за ноги и рывком подтянул к себе, она только вскрикнула от испуга. А он спокойно продолжал, задирая ей подол рубахи, она снова была похожа на лягушку, что валяется кверху брюхом:

– А рожать вы будете там, где получится. Хоть в шатре, хоть в этом доме, хоть в обозной телеге. Знали вы, за кого шли. Знали вы, что выходили вы замуж за воина, а не за сеньора или вельможу придворного. – Она хотела что-то ответить, но он ладонью закрыл ей рот: – Молчите и подчиняйтесь!

Следующий день был полон хлопот, в последний момент выяснилось, что многие телеги плохи и что на те телеги, которые хороши, лошадей здоровых не хватает, а еще что людей будет меньше рассчитанного. И что лодок столько, сколько нужно, нанять не удалось. Да и те вроде как соглашаются, но хотят знать, куда им плыть и что возить. А говорить лодочникам о том было нельзя. Приходилось врать.

Вопросов появилось много, все нужно было решать. Только к вечеру приехал Бертье и сказал, что дороги, по сути, нет, но он проведет груженый обоз от юга, от рыбацкой деревни, до Эшбахта.

Офицеры разошлись к людям своим. Максимилиан, Увалень и Сыч стали носить доспехи и оружие в телегу, понесли ящик с драгоценным доспехом и штандарт Волкова.

Госпожа фон Эшбахт за ужином слова не произнесла, только косилась на людей, что сновали по ее дому, таская секиры, доспехи и алебарды. Как будто все это ей неинтересно. Она только переговаривалась тихо с госпожой Ланге. И та наконец отважилась задать кавалеру вопрос, как будто от себя, но понятно было, что главным заинтересованным лицом тут была Элеонора.

– Господин кавалер, – заговорила Бригитт вкрадчиво, даже стесняясь, – дозвольте задать вам вопрос.

– Конечно, госпожа Ланге, спрашивайте.

– Видно всем, что собираетесь вы и люди ваши куда-то. Может, скажете, куда? К чему такие приготовления?

– На охоту едем.

– Когда же?

– В ночь едем.

Элеонора что-то прошептала подруге. Бригитт кивнула и продолжила расспросы:

– А к чему вы берете столько оружия? И, кажется, доспех тоже.

– Зверь большой, – ответил кавалер.

Его жена фыркнула:

– Уж не на дракона собираетесь охотиться, господин мой?

– Именно, – улыбнулся он.

Сестра и дети, что сидели за столом с ними, вытаращили глаза, а маленькая Катарина тихо спросила у матери:

– Так господин идет убивать дракона или еретиков бить?

– Тихо, Катарина, молчи, – отвечала ей мать. – Не смей лезть в разговоры взрослых.

Но девочка не удержалась, сползла с лавки, когда мать отвлеклась, и под столом доползла до дяди. Тут вылезла и спросила:

– Господин, так вы на дракона идете или на еретиков?

Он засмеялся и сказал:

– А там видно будет, кто первый попадется.

– Катарина, немедля иди сюда! – заметила отсутствие младшей дочери Тереза.

– Ничего, пусть у меня посидит, – сказал Волков, сажая девочку себе на колено.

Он вдруг подумал, что ему нравится сидеть с этой девочкой и что другие люди за столом тоже ему нравятся. И тихие дети, и красивая, скромная госпожа Ланге. Даже спесивая и не очень красивая жена его, что сидит по правую руку от него, поджав губы, с кислым лицом, тоже ему не противна. Ничего, что глупа и заносчива. Ничего, и с ней все образуется. И тут он понял, что уезжать от них не хочет. Но уже через час, до темноты, все равно сядет на коня и поедет на войну.

Волков вдруг осознал, что должен оставить распоряжения на случай, если ему не придется вернуться из этого похода. Он ссадил Катарину с колен, встал и, не сказав никому ни слова, пошел наверх, в спальню, к своему сундуку.

Да, денег тут хранилось столько, сколько Волков себе раньше и представить не мог. Одного золота целая гора. Это были его монеты, которые он заполучил еще в Ференбурге и Хоккенхайме, да еще те, что он занял у городских нобилей, да еще те, что получил в приданое за жену. Кавалер сложил в мешки более тысячи семисот монет. Да еще серебро! Те деньги, что епископ давал ему, да еще и те, что брату Семиону. Этих монет было так много, что он даже считать их не стал. В отдельное место в сундуке он спрятал серебряную цепь, что жаловал ему герцог. И все перстни тоже положил туда же. Сверху стал бросать мешки с серебром.

Крышка еле закрылась. Кавалер даже думал выкинуть из сундука хрустальный сатанинский шар, пойти закопать его во дворе, но передумал. Закончив, Волков спрятал ключи себе в кошель и попробовал поднять сундук хоть за одну ручку, но даже от пола его оторвать не смог. Да, даже в самых своих смелых мечтах, даже в самом юном возрасте не мог он представить, что станет обладателем стольких сокровищ.

Потом он взялся за перо и написал три письма. Позвал к себе монахов, Ёгана, Сыча и Максимилиана. Все пришли к нему.

– Иду в поход. Если не вернусь, вы двое будете моими душеприказчиками, – сказал кавалер, указывая на монахов. – Максимилиан, вы прочтете эти письма. Имущество мое поделите, как тут писано.

С сомнением сказал. Один из монахов был еще тот мошенник, а другой простой болван, лекарь да книжник, хоть в честности его сомнений не возникало.

– Понемногу всем оставил, – продолжал Волков. – Все по трудам своим получат.

Все молчали, кивали понимающе. И только Ёган сказал:

– Господин, на кой дьявол оно вам нужно? Зачем вам поход этот? Брюнхвальд жив, и то хорошо. Господь милостив будет, так оклемается. И вам воевать не нужно. Урожай хороший, без войн ваших проживем.

– Дело решенное. – Кавалер передал письмо брату Семиону. – Молитесь за меня.

Уже через час, как стали сумерки наступать, к нему в дом заехал ротмистр Рене и доложил:

– Кавалер, люди и лошади на лодки и баржи погружены, вас ждут, чтобы плыть. Бертье и Роха сухим путем еще час назад пошли. Нам пора.

Волков обнял жену, что вышла его провожать, и сестру с детьми. Всех обнял. Сестра стала плакать, а глаза жены были сухи.

К хозяевам лодок и двух барж пришлось приставить охрану из надежных людей и пообещать еще денег. Потому что ныли они и скулили все время, поняв, что попали в опасное дело. Чтобы не привлечь, не дай бог, внимания, еще до рассвета стали лагерем на мысе, в том месте, где река Марта поворачивает с севера на запад. Солдат загнали за кусты, чтобы их случайно не заметили. Оставив Рене в лагере старшим, сам кавалер с Сычом, Максимилианом, Увальнем и двумя верными солдатами из людей Рене на одной лодке поплыл дальше до рыбацкой деревни и уже на рассвете был там. К этому же времени туда пришел Роха со стрелками и людьми Брюнхвальда и сообщил, что Бертье с обозом тоже недалеко.

Лагерь поставили за деревней, за кустами, у оврагов. Так, чтобы его не было видно с реки. На виду остался только сержант Жанзуан со своими людьми, что давно тут уже обжился, собирая проездную дань с плотов. Ничего не говорило о том, что тут неподалеку есть восемь десятков добрых людей при обозе, броне, железе и огненном бое. Лишь одна лишняя лодка на берегу появилась, но кто же обратит на такую мелочь внимание.

Волков пришел в лагерь завтракать. Ни шатра он не брал с собой, ни мебели. Сел есть вместе с людьми Рохи. Сел бы один, да увидал, что людишки волнуются, а сержанты Хилли и Вилли сами еще молоды, чтобы успокоить их. Поэтому сел и говорил с людьми – знал, что нет ничего лучше уверенного командира.

К нему, взяв миски с бобами и стаканы с вином, подсели Роха и Бертье.

Волков, с удовольствием поедая бобы, разогретые на толченом сале с чесноком, сказал:

– У Бертье и Рене люди хороши, люди Брюнхвальда так и вовсе отличны, а твои людишки, ротмистр Роха, дрожат.

– То по первости. Не были в деле, вот и дрожат. Ничего, это до первой крови, – отвечал чернобородый ротмистр по прозвищу Скарафаджо – Таракан.

– Смотри, чтобы до дела не разбежались.

– Бошки поотрываю! – пообещал Роха, уминая бобы так, что перепачкал всю бороду.

Вот в этом Волков не сомневался: уж кем-кем, а трусом Скарафаджо не был, и мягким его назвать ну никак язык бы у кавалера не повернулся. Сказал, что поотрывает, – значит, поотрывает. В нем Волков был уверен больше, чем в Рене и Бертье, их-то он в деле не видал.

Кавалер, конечно, надеялся, что никакого настоящего дела не будет. Сыч говорил, что ярмарка стоит на отшибе, никакого крупного города рядом нет, только села, значит, большого отряда врага ждать им не нужно, но все равно требуется подготовиться ко всему. И обеспечить то, чтобы стрелки в тяжкий момент стреляли, а не разбегались. Волков не знал второго такого человека, который остановит трусов лучше, чем Роха.

Слова Сыча – это одно, а видеть все своими глазами – совсем другое. Кавалер взял Сыча, Максимилиана и еще шестерых солдат с собою в лодку и поплыл вниз по реке, к ярмарке, к деревне Милликон. Плыли недолго, прежде чем Сыч заговорил, указывая на левый берег:

– Вот, экселенц, место, лучше которого нам не сыскать.

Берег был покат и удобен для остановки лодок и барж, а за берегом обширный луг.

– И дорога тянется, тянется отсюда до самой ярмарки, – продолжал Фриц Ламме. – Одна миля, и мы там. А места для стоянки тут предостаточно.

Да, так и было, Волков это и сам видел.

– А чуть дальше все, – говорил Сыч, указывая рукой, – вон, уже мостушки начинаются, там толчея, лодки и баржи борт к борту стоят.

Река медленно несла их, поднося все ближе к ярмарке, что растянулась вдоль берега. И вправду, весь берег был застроен пирсами, причалами, мостками для швартовки всего, что может плавать по реке. И почти все места оказались заняты. Лодок и барж собралось так много, что в некоторых местах невозможно было пристроить к причалам еще одну даже самую узенькую лодчонку.

– Богатая, видно, ярмарка, – разглядывал причалы кавалер.

– О! – Сыч рукой махнул. – Народу тьма. Там, на берегу, одних корзин с углем тысячи необъятные. А еще бочки с дегтем да доски с брусом горами сложены. Там есть что взять.

– Ты что, дурак? – вдруг насторожился Волков. Он даже развернулся к Сычу. – Мы же не за дегтем с углем сюда пришли. Там что-нибудь ценное-то есть?

– Да не волнуйтесь, экселенц. Менял целая улица сидит, торговцев мехами тоже. Есть что взять, есть! – засмеялся Фриц Ламме, видя, как встревожился кавалер. – Пограбим вволю.

Тут их обогнала лодка, а еще одна проплыла им навстречу. По берегу бурлаки тянули баржу, в лодках и на баржах, что стояли у пирсов, копошились люди, что-то грузили в них, что-то выгружали.

Так Волков с людьми проплыли всю ярмарку, и никто на них не обращал внимания. Тут таких лодок были десятки.

– Все, – наконец произнес Сыч, – вон он, конец. Кончилась ярмарка.

Вот теперь Волкову было все ясно, он увидал то, что хотел увидеть. Он еще поразглядывал левый берег: людей, штабеля товаров, лодки у реки и лавки, что стоят наверху, над рекой. В общем, ему все стало ясно, и он сказал:

– Поворачиваем.

Вниз течением их несло, теперь же солдатам пришлось налечь на весла. Когда лодка проплывала мимо удобного для высадки места, о котором говорил ему Сыч, кавалер сказал двум солдатам, что не сидели на веслах:

– Вы двое! Мы вас сейчас высадим, соберите дров, как стемнеет, запалите костер. Дров притащите, чтобы надолго хватило. Мы ночью прибудем, должны точно знать, где в темноте высаживаться.

– Умно, экселенц, – согласился Сыч. – Как увидим огонь, значит, напротив наше место и будет.

Они высадили солдат и уплыли к рыбацкой деревне. Там и сошли на берег. Оттуда кавалер послал человека вверх по реке, к лагерю Рене, с приказом плыть вниз, как только начнут спускаться сумерки.

Ночь выдалась теплая и звездная. Солдаты выгоняли обоз на самый берег. Выходили, сами ждали лодок и барж Рене. Ни суеты, ни шума, все на удивление тихо и толково. Словно люди, собравшиеся с ним, делали это уже не раз. Максимилиан и Увалень помогали Волкову надеть доспех и ваффенрок поверх лат, опоясаться мечом. Первая баржа с людьми Рене пристала к берегу, и кавалер сразу взошел на нее. Там был его конь, и на этой барже Волков и отплыл вниз по течению к месту высадки.