Рыцарь-разбойник Конофальский Борис

– Епископ верит, что вы сможете сделать то дело, на которое вас благословил архиепископ, – заговорщицки тихо добавил брат Семион.

Волков покосился на него с заметной неприязнью и спросил с тем же чувством:

– И тебе известно, что это за дело?

– Известно, господин, известно, – кивнул монах и тихо продолжил: – Знаю, что велено вам не допустить дружбы герцога и кантонов еретических. И не допустить сближения герцога и короля. И за то вам не только Святая Матерь Церковь благодарна будет, но и сам император. И мне наказано стать вам опорой и поддержкой.

Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.

– А еще тебе наказано следить за мной, – сказал Волков, пытаясь разглядеть лицо монаха в сумерках.

Но монах не собирался лукавить.

– Конечно, приказано, – сразу согласился он, – и аббат Илларион просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим.

Волков не очень ему верил, уж больно хитер был этот человек. Мало того, что брат Семион большой плут, так еще теперь и следить приставлен, следить да подталкивать. А ведь кавалер всё еще не решил, что ему делать. Может, он и не захочет затевать распри с соседями. Может, надумает жить тихо и незаметно. А теперь что? Как ему не начать распри, если к нему отныне этот плут приставлен.

А плут словно мысли его опять услышал и проговорил:

– Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в Ференбурге вы мне другом были, а для них я всегда слуга.

Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Все равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха выгоднее держать при себе и делать вид, будто доверяешь ему.

– Ладно, – согласился кавалер. – При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, – он сделал многозначительную паузу, – ты уж служи мне честно, а то не дай бог найдут тебя в овраге с растерзанным чревом… или и вовсе не найдут.

– Вы во мне не разочаруетесь, господин, – заверил его брат Семион.

Ох и ушлый этот монах! За ним глаз да глаз нужен.

Бал тем временем гремел, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Кавалер встал у стены, и, как ураган, на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щеки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:

– Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас все не видела. – Она обмахивала себя рукой. – Господи, как мне жарко, человек, человек, вина со льдом мне!

– Может, хватит тебе? – спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. – Может, поедем к себе?

– Хватит?! – воскликнула красавица. – Бал только начался. А у меня пять танцев наперед расписаны. – Она зашептала ему на ухо: – А сейчас… Следующий танец я с графом танцую.

Волков на мгновение задумался. Он смотрел в темно-синие, а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой молодой женщины и принимал решение. Решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.

Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал у Агнес. Не без усилия откупорил флакон и всего полкапли капнул себе на палец.

– Что это? – спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.

– Благовония, – ответил он и одним движением растер эту каплю по ее горлу. – Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.

Бал закончился едва ли не к полуночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда все танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от нее, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам сегодня королевой бала была крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А Волков сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино, но почти не пьянел.

А когда все закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, усыпанным тысячами звезд. И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге и все болтала, даже не ругала Сыча, когда колесо попадало в яму. А кавалер ехал на своем коне рядом, все молчал и слушал ее. Молчал и слушал.

А когда они приехали и вошли в шатер, Брунхильда разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у нее сильные, груди тяжелые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трех других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы ее попал, то будто в волны окунулся, что сил придали. Как запах ее вдохнул, почуял, так стал он ее брать и об усталости уже не думал. Хоть и нога у него болела, так позабыл Волков про боль. И брал ее, и брал, не мог уняться очень долго. Откуда только силы брались?

– Господин мой, – щурилась на ночник Брунхильда, – что же вам не спится, петухи только проорали. Темень еще. – И тут же охнула: – Ох, как голова болит. Словно в ней колокол бьет.

– Спи, – ухмыльнулся Волков. Он погладил ее по роскошному заду, что не был прикрыт одеялом, и вышел из шатра. – Максимилиан, Сыч, где вода? Мыться подавайте.

Едва взошло солнце, поехали они в замок. Волков не забывал свои обещания. Он отправился поговорить с графом по делу Брюнхвальда.

А во дворе замка уже суета, второй день турнира, распорядители готовятся, слугами командуют.

Волков думал, что может застать графа, пока тот не уехал на арену, и едва успел. В приемной уже толпились люди, то и дело слуга просил кого-то из них пройти в кабинет.

– Доложи, что Эшбахт просит аудиенции, – сказал Волков слуге, когда тот выпускал очередного посетителя.

Слуга кивнул, закрыл дверь, и почти сразу дверь снова открылась, из кабинета тут же вышел граф. Он был румян и бодр.

– Эшбахт, друг мой, здравствуйте! – Раскрыв объятия, граф пошел к кавалеру и обнял его, словно год не видел. – Что привело вас ко мне в столь ранний час?

– Дело моего друга, моего офицера.

– Пойдемте, пойдемте. Сейчас вы мне все расскажете.

Они уселись за стол, тут же лакеи принесли закуски: холодное мясо, молоко с медом.

– Угощайтесь и рассказывайте, – говорил граф с удивительным вниманием.

Волков угощался, рассказывал и, честно говоря, не думал о том, отчего граф к нему так благоволит. Он принимал это за природное радушие. Но в процессе рассказа лицо графа менялось. От абсолютного радушия до гримасы сожаления. Еще не закончив рассказ о делах Брюнхвальда, кавалер понял, что граф не поможет ему, и оказался прав.

– Друг мой, – с сожалением начал фон Мален, – как это ни прискорбно, но на дела городские влияние мое весьма ограничено. Я не могу воздействовать на городские гильдии. Да, все эти мерзавцы из городского консулата то и дело стоят у меня в приемной, но как только я пытаюсь сделать что-то в городе, так они, как цепные псы, кидаются на меня и суют под нос Хартию вольного города, подписанную еще моим дедом. Хорошо бы их всех перевешать, да все руки не доходят.

– Значит, чтобы торговать своим сыром в городе, моему другу все-таки придется платить гильдии молочников и сыроваров? – подвел итог беседы Волков.

Граф задумался на секунду, потом улыбнулся и сказал:

– Знаете что? Мы подложим этим сквалыгам небольшую свинью. Мои земли доходят до города, прямо до восточных ворот. Там я сам себе глава гильдии, пусть ваш друг ставит лавку в пятидесяти шагах от восточных ворот, где у меня стоит трактир, так вот, пусть прямо за трактиром ставит. И торгует там своим сыром. Если сыр у него хорош, как вы говорите, и цена будет достойна, то уж людишки как-нибудь дойдут до него.

– Спасибо вам, граф, – поклонился Волков, – а сыр у него отличный, он привез вам воз сыра на пробу. А как же ему благодарить вас?

– Ах, да пусть хоть двенадцать талеров в год платит для порядка, – отмахнулся граф и тут же забыл это дело, словно его волновало что-то другое, а разговор про сыр был лишь помехой для этого. – Эшбахт, как вы считаете, понравился ли вашей сестре вчерашний бал? Говорила ли она что-нибудь про него?

– Так это был первый бал в ее жизни, она о нем всю дорогу только и говорила.

Тут пришел слуга и что-то шепнул на ухо графу.

– Господи, да неужели нельзя без меня этот вопрос решить?! Распорядись, чтобы повара сами рассчитались! – раздраженно воскликнул тот и, когда слуга быстро ушел, продолжил: – Извините, друг мой. Сами понимаете, много гостей – много хлопот. – Волков согласно кивнул. – Значит, говорила? – то ли задумчиво, то ли осторожно продолжал фон Мален. – Она вчера много танцевала, кажется.

– По-моему, все танцы, – вспомнил Волков.

– Да-да, – говорил граф. – Все танцы. Все танцы. Друг мой, а нет ли у нее женихов, не обручена ли она с кем-нибудь? Может, сватается к ней кто?

– Так до вчерашнего дня ее не знал никто, – отвечал ему кавалер. – А теперь, думаю, палками придется женихов отгонять, вчера вокруг коршунами кружили.

– Именно, именно коршунами, – согласился граф с чувством. – И вы гоните их палками, гоните, сейчас молодые люди до того неприличные, что к честной девице таких близко подпускать нельзя. Повесы. – Он немного помолчал. – Ну, а за рукой вашей сестры к вам еще никто не обращался?

– Пока нет, – сказал кавалер. – Но думаю, что ждать мне недолго.

– Да-да, и мне так кажется, – согласился граф и тут же оживился: – Друг мой, завтра все разъедутся, а вы с сестрой оставайтесь. Тут будет тихо и хорошо. И мы с вами отправимся на охоту.

Вот только охоты Волкову не хватало. Он и так не мог больше пары часов в седле сидеть, и это по хорошей дороге, не торопясь. А на охоте вскачь да по полям и оврагам ему ногу через пятнадцать минут скрутит.

– Нет, господин граф, никак сие невозможно, – отвечал он. – Дел премного.

– Кабана завтра затравим, – уговаривал граф, – а после, дня через два, егеря оленя выгонят, поедем на оленя!

– Нет-нет, граф, никак, никак такое невозможно, дела заставляют сегодня до вечера же отъехать, – с видимым сожалением возражал кавалер.

– До вечера? – с сожалением спрашивал граф.

– Чтобы дотемна быть у себя, – разводил Волков руками.

– Но я могу рассчитывать, что увижу вас у себя в гостях, может, на следующей неделе? Или хоть через две?

– Для меня то будет большая честь, граф, большая честь. Но о том мы договоримся после.

И Волков покинул заметно расстроенного графа. Кавалер шел по длинному балкону, спускался по лестницам и думал. Думал он о графе и Брунхильде, о себе и о деле, что затевал. И ничего придумать не мог, понимал только, что запутывается все больше.

От этих раздумий его отвлек брат Семион, встретивший кавалера внизу, у коновязи.

– Господин, как хорошо, что я увидел вас, – обрадовался монах, – а не то пришлось бы искать ваш шатер. Хотя ваш шатер так знаменит, что отыскать его было бы легко.

– Мой шатер знаменит? – мрачно спросил Волков, уставившись на монаха. – И чем же?

– Да помилуйте, все только и говорят что о вашем шатре. Да и о вас.

– Обо мне говорят? И что говорят?

– Так и говорят, что шатер ваш роскошен и что этот шатер вы то ли украли, то ли отняли у какого-то знаменитого рыцаря.

– Украл? Я взял его с боем!

– Я-то это знаю, но люди не все готовы верить в это, а еще говорят про ваш доспех. Говорят, что даже у графа такого нет. И что своих людей вы привели, заплатив им, что это не ваши люди и что случись нужда, так они при вас не будут.

– А еще что? – спросил кавалер. У него и так настроение было нерадостным, а тут такие неприятные слухи дошли.

– Все судачат о графе и госпоже Брунхильде.

– И что говорят?

– Говорят, что вы ее специально графу подсунули, чтобы вскружить ему голову.

Волков усмехнулся. Может, сплетники были и недалеки от истины. Он еще и сам, правда, не решил, насколько они недалеки.

– Говорят, что граф не танцевал лет двадцать уже, – продолжал монах, – а вчера так он на три или четыре танца с ней выходил. А еще говорят, что два молодых господина повздорили из-за госпожи Брунхильды, из-за очереди на танец с нею.

Тут Волков поглядел на Семиона скорее удивленно. Да, он не сомневался, что Брунхильда прекрасна. Уж как ему этого не знать, он-то видел ее во всей красе. Но чтобы ее успех оказался так очевиден и ярок… Чтобы до ссор из-за танца дошло!.. Ведь на балу присутствовали и другие красивые молодые дамы. Кавалер отметил для себя двух как минимум. Не обращая внимания на все еще что-то говорившего монаха, он машинально полез в кошель и достал из него маленький красивый флакон. Оглядел и его. Ничего удивительного, резной флакон из чистого белого стекла, в таких флаконах дамы носят благовония. Может, все дело в этом… Неужто Агнес и вправду так искусна?

– А что это, господин? – спросил брат Семион, заметив флакон.

– Ничего, – ответил кавалер и спрятал флакон. – Пошли, в бальной зале ставят столы, надо позавтракать.

– Господин, – сразу стал серьезен монах, – после завтрака нам с вами нужно без промедления ехать в Мален.

– Зачем еще? – удивился кавалер.

– Епископ на заре уже туда отъехал, нам за ним надо спешить. – Волков смотрел на него, не понимая, к чему ему ехать в Мален да еще и торопиться, и тот пояснял: – Деньги, господин, деньги ждут нас. Две тысячи двести талеров, что обещал нам епископ на кирху. Нужно забрать их, пока старик не передумал, или не забыл, или, прости господи, не умер. Куй железо, пока горячо!

Монах был прав, никакой бал и никакой турнир не стоили двух тысяч двухсот талеров.

– Да, – сказал Волков, подумав, – да, поедем немедля, как только поедим.

Но не довелось им позавтракать. Едва повернулись они, чтобы двинуться к обеденной зале, так перед ним встал важный господин. То был, кажется, канцлер графа, он важно и с поклоном произнес:

– Кавалер и господин Эшбахт, девятый граф Теодор Иоганн фон Мален просят вас уделить им время для важного разговора.

– И когда же граф желает говорить со мной? – пытаясь скрыть удивление, поинтересовался кавалер.

– Коли будет вам угодно, то немедля.

– Я готов говорить сейчас. – Волков обернулся к монаху и велел: – Со мной иди.

Кавалер шел и гадал, что за серьезный разговор затеял молодой граф.

И, признаться, тревожился. Если старик граф казался ему дружелюбным и радушным, то старший сын виделся абсолютно иным. Был он на вид жесток и, кажется, умен. Глаз у него был холоден и внимателен. А еще оказался он немногословен и умерен в вине. Это Волков заметил на пиру. О чем этот человек хотел с ним говорить? Уж не о вчерашних ли танцах Брунхильды?

Канцлер провел кавалера в небольшую и светлую комнату, там оказались дамы. Одна из них была полная и важная, но незнакомая ему, рядом находились Элеонора Августа фон Мален и ее спутница, та, что была на турнире, кажется, звали ее Бригитт. Кавалер обрадовался знакомым лицам. Думал, что Элеонора подойдет поздороваться. Вчера так она и руку его брала при всех, и за столом с ним смеялась, как будто друг он ее старый. А тут потупила глаза и присела так низко, будто хотела на пол сесть. Глаз на него так и не подняла. И Бригитт тоже присела, только дородная дама ему вежливо улыбалась и что-то пробурчала в приветствие.

– Кавалер, прошу вас, сюда! – Канцлер сам открыл дверь и пропустил Волкова в роскошный кабинет с большим столом. Монах прошел за ним, а уж после и сам канцлер вошел внутрь, затворив за собой дверь.

Там их ждал молодой граф. И, слава богу, он радушно улыбался Волкову. Значит, разговор их будет не столь неприятен, как поначалу думал Волков.

– Друг мой, садитесь, – предложил граф.

Волков и брат Семион уселись на одной стороне стола, сам граф, канцлер и еще один человек расположились напротив. Третий человек со стороны графа был ученым или юристом. Или еще кем-то из тех людей, у которых пальцы всегда темны от чернил.

– Уж простите меня, что с утра прошу у вас времени для дела, но думаю, что сие и для вас может быть важно, – начал хозяин. Он указал на человека с грязными пальцами: – Это секретарь коллегии адвокатов Малена, нотариус Броденс. Он с моего и, конечно же, вашего соизволения будет делать записи, вы не возражаете?

– Отчего же мне возражать, – все еще недоумевал Волков. – Или против меня затевается тяжба?

– Избавь бог, что вы, кавалер! Никто не осмелится приглашать человека в гости, чтобы затеять тяжбу. Но вопрос, о котором пойдет речь дальше, весьма щепетилен. И требует он того, чтобы был при разговоре юрист и документ составили по всем правилам.

Кавалера разбирало любопытство, и он сказал:

– Что ж, так давайте, господа, перейдем к делу.

– Прежде чем мы начнем, – проговорил негромко нотариус, – хочу, чтобы знали вы: коли вопрос вам покажется бестактным или глупым, так вы вправе на него не отвечать, в любой момент беседу прервать и уйти, никто не остановит вас.

– Начинайте уже, я весь в нетерпении, – сказал Волков. Он поглядел на своего спутника, брата Семиона, монах тоже был заинтригован.

– Имя ваше Иероним Фолькоф, рыцарь Божий и господин Эшбахта, которого прочие зовут Инквизитором? – стал спрашивать юрист.

– Да.

– Были ли имена у вас другие?

– Раньше звался я Ярославом. Был Яро Фолькоф.

– Отчего поменяли имя?

– Болван-монах по дурости своей при возведении меня в рыцарское достоинство записал меня в реестр рыцарей города Ланна как Иеронима и переписывать отказался. Я оспаривать не стал.

– Хорошо. Скажите, кавалер, правда, что всю жизнь свою вы провели на войнах и в походах и там ран и увечий во множестве снискали?

– Сие правда.

– Скажите, кавалер, были ли у вас раны и увечья, что мешали бы вам вожделеть дев и жен? Любезны ли вам девы и жены?

Волков покосился на своего монаха, тот сидел с остекленевшим от удивления лицом.

– Таких ран у меня нет, – ответил наконец кавалер. – Жены и девы мне любезны, вожделел их и вожделею, как Господом положено.

– Есть ли у вас пред Богом или пред людьми обязательства брака или обязательства безбрачия, есть ли обещания или обручения?

– Никому ничего подобного не обещал, – ответил Волков. Он, кажется, начинал догадываться, о чем идет речь.

– Что ж, на том первое дело мы и закончим, – заключил нотариус. – Вот, соизвольте поставить имя свое на этой бумаге.

Он положил на стол исписанный лист. Брат Семион тут же вскочил, взял бумагу, но Волкову ее не отдал сразу, а стал читать ее, словно поверенный у кавалера. И кавалер, как ни странно, был за это ему признателен.

– Все верно, господин, можно подписывать, лишних слов здесь не записано, только ваши слова, – тихо сказал монах, кладя бумагу перед Волковым.

Нотариус все равно услыхал его слова и злобно глянул на монаха, оскорбленный таким подозрением.

Волков обмакнул перо в чернила и подписал бумагу.

– Что ж, – продолжил нотариус, забирая бумагу и пряча ее в папку. – Тогда перейдем к главному вопросу. Дозволите ли вы мне, граф, вести его или будете сами говорить?

– Скажу сам, – произнес молодой фон Мален. Он чуть помолчал, улыбаясь, глядя на Волкова и обдумывая, кажется, слова, а потом начал: – Не далее как вчера наш епископ, отец Теодор, беседовал с моим отцом и сказал, что Богу неугодно, когда столь славный воин, как вы, и столь знатная девица, как моя сестра Элеонора Августа, пропадают в печальном одиночестве. И отец мой, и я считаем, что сие плохо не только для Бога, но и для государя нашего, его высочества герцога. – Волков внимательно слушал, не произнося ни звука. Его лицо не выражало ни малейших чувств. А фон Мален продолжал: – Учитывая неоднократно подмеченную приязнь и душевность, что установилась между вами и моей сестрой, думаю, что будет правильным от лица фамилии предложить вам ее руку.

Кавалер опять покосился на своего спутника, тот все так же сидел с изумленным лицом и вылупленными от удивления глазами.

А вот сам Волков оставался на удивление спокоен. Да, это предложение было для него неожиданностью, но отнюдь не чудом. Когда-то о таком он и мечтать не мог. Слыхано ли дело – дочь графа! Пусть третья, четвертая, да пусть даже девятая, но дочь графа! И ему предлагают ее в жены. Небесная, заоблачная высота для солдата или даже для гвардейца. А теперь… Теперь он совсем не тот солдат, каким был когда-то. Он станет слушать спокойно и внимательно. Даже если предложение ему будет делать второй человек в графстве, тот, кто через какое-то время сам станет графом. Будет слушать и думать. Это предложение Волкову, конечно, льстило, но чудом… Нет, чудом для него оно уже не являлось. Это предложение стало для него подтверждением его нынешнего статуса. И уж точно он не собирался, обливаясь слезами, кидаться лобзать руку молодого графа как благодетеля. Кавалер молчал, сидел и ждал продолжения. И, видя, что фон Эшбахт никак не реагирует на его слова, граф посмотрел на канцлера, как бы передавая тому право дальше вести беседу. Канцлер в свою очередь достал лист бумаги и спросил у Волкова:

– Желает ли кавалер знать наше предложение?

– Желаю, – просто ответил Волков.

– Прекрасно, – кивнул канцлер и принялся читать: – «В приданое за девицей Элеонорой Августой фон Мален дано будет: карета, четверка добрых коней без болезней и изъянов, сервиз из четырех тарелок из серебра, четырех кубков из серебра, четырех вилок с серебряными рукоятями, четырех ножей с серебряными рукоятями, кувшин и два подноса из серебра. Дано будет двенадцать перин пуха тонкого и двенадцать подушек. Двенадцать простыней батистовых и две атласные. Покрывал атласных два и одно меховое, беличье». – Канцлер поднял глаза от бумаги. – Из белки красной. – И продолжил читать: – «Шубы две. Бархата два отреза. Шелка два отреза. Парчи тоже два отреза, красный и синий. Батиста для нижних рубах и юбок восемь отрезов. Кружев один отрез. Вина доброго десятилетнего шесть двадцативедерных бочек. Масла оливкового две двадцативедерные бочки. Также в приданое будет дан за девицей фон Мален десяток коров хороших с бычком. Пять свиней хороших с боровом. Десять коз с козлом. Десять овец тонкорунных с бараном. Четыре крепких мерина и две большие телеги. Медная ванна, два медных кувшина, два чана больших, два медных таза, двадцать полотенец».

Тут канцлер вновь сделал паузу. Он опять поглядел на Волкова и, опять не найдя в его лице каких-либо эмоций и не услыхав от него вопросов, продолжил:

– «Ко двору жениха будет передано в крепость четыре мужика дворовых, без изъянов, здоровых, не старше сорока годов. И будет передано в крепость четыре дворовые девки без изъянов и болезней, не старше сорока годов. Также в содержание невесты будет передано тысяча талеров серебра чеканки земли Ребенрее. А жениху от дома Маленов будет дано шестьсот гульденов золотом в приз по свершении таинства венчания».

На этом канцлер закончил и положил лист бумаги на стол перед Волковым. Но тот бумагу не трогал, а взял ее брат Семион. И, не читая ее, даже не заглядывая в нее, сразу задал вопрос, как раз тот, который хотел бы задать кавалер:

– Уделов и сел за невестой не будет? Полей, покосов, выпасов, лугов или, может, лесов? Ничего?

– Ничего такого, – отрезал молодой граф. – Только то, что в списке. Поместий лишних у фамилии нет. Они все и так оспариваются моими братьями и другими родственниками.

– Девица рода фон Мален – и так награда немалая, многие бы взяли ее и без приданого, только за кровь и честь, – добавил канцлер.

– С этим я согласен, – наконец произнес Волков. – Я и сам считаю, что фамилия Мален оказывает честь, предлагая свою девицу мне в жены.

Все, кто сидел напротив, закивали, даже нотариус.

– Но мне надобно время, чтобы подумать, – продолжал Волков. – Никто из вас, господа, не станет осуждать меня, если попрошу время на размышление?

– Нет-нет, никто вас не осудит, – сказал граф. – Это у холопов женитьбы – дело веселое.

– Да, чего им: попа позвали, пива выпили и легли под куст, – засмеялся канцлер. – А может, и попа звать не стали.

Все рассмеялись, атмосфера явно переставала быть сугубо деловой.

– Да, – согласился граф, – у холопов жизнь проста и легка, женись на том, кто приглянулся, а для нас брак – это политика. Мы были бы рады видеть столь сильного мужа, как вы, в нашей фамилии. Да и вы, наверное, хотели бы видеть в родственниках графа.

– Не стану врать, об этом и не мечтал я даже, – заверил Волков.

– Так соглашайтесь, и граф вам будет отцом названым, а я названым старшим братом, – продолжал граф.

– Еще раз прошу у вас времени на раздумье, – отвечал ему кавалер.

– Конечно-конечно, мы все понимаем, – улыбнулся фон Мален.

А канцлер, также улыбаясь, добавил:

– Только хотелось бы нам услышать ваш ответ до конца уборочной, до фестивалей у мужиков. А уборочная уже начинается. Вам хватит две недели на раздумья?

– Хватит.

– Что ж, тогда будем ждать вашего решения, – проговорил канцлер. – А если по приданому у вас будут какие-то пожелания, то мы готовы их рассмотреть.

– Я за две недели все обдумаю и сообщу вам.

Все стали вставать из-за стола, раскланиваться. А на выходе ждала Элеонора Августа с теми же женщинами. Элеонора снова почти уселась на пол, когда кавалер вошел в комнату. Но на сей раз он не прошел мимо, а подошел к ней, взял за руку и помог подняться.

Она все равно не поднимала глаз, смотрела в пол.

– Вы знаете, о чем я говорил сейчас с вашим братом? – спросил у нее Волков.

– Знаю, – тихо отвечала девушка.

– Желаете ли, чтобы это случилось?

– Жены из рода Маленов не желают ничего, чего бы не желали их отцы, братья и мужья, – нравоучительно проговорила дородная дама.

Но Волков и не глянул на нее, он ждал ответа от Элеоноры.

– Что угодно папеньке, то угодно и мне, – наконец ответила та и подняла на него взгляд.

И кавалер вдруг понял, что она на его вкус совсем не красива. Куда ей до Брунхильды?

– Хорошо, – сказал он, – этого для меня довольно. До свидания.

Он шел вниз по лестнице и думал о словах этой женщины, а монах, следовавший за ним, говорил:

– Теперь ясно, зачем сюда епископ приезжал, зачем на разговор графа звал.

Волков остановился, повернулся к своему спутнику так быстро, что монах едва не налетел на него:

– Так ты думаешь, это затея епископа?

– Уж ни мгновения не сомневаюсь, – отвечал брат Семион. – Да и дочка графа в девках засиделась, Малены тоже рады будут, тут все одно к одному. А вам и приданое давать не нужно, и так возьмете. Вы ж не откажетесь от нее.

– А зачем это епископу? – не понимал Волков.

– Да как же зачем, господин, тут же все на поверхности лежит! – искренне удивлялся монах. – Вы свару с кантоном затеете, герцог на вас обозлится, решит покарать или в тюрьму бросить, а граф, родственничек ваш, выгораживать вас станет. А как вас не выгораживать, если вы муж его дочери? Нет, епископ хоть стар, а наперед смотрит. Он вам опору готовит в графстве.

– Чертовы попы, – покачал головой Волков. Он буквально почувствовал, как его толкают в спину, приговаривая: «Ну давай, давай, начинай свару, затевай войну». – А если я не захочу воевать? – спросил он, глядя в хитрое лицо монаха.

А тот и ответил сразу, не моргая и не размышляя ни секунды:

– Тогда вам тем более на графской дочке жениться нужно. Если уж вы надумали против воли церковных сеньоров идти, так тогда хоть с мирскими сеньорами подружитесь. Родственники такие вам никак не помешают.

Кавалер повернулся и пошел, размышляя на ходу над словами монаха.

– И нечего вам печалиться, – продолжал монах, идя за ним. – Все у вас есть и еще больше будет, главное – голову не терять.

– Думаешь?

– Конечно, вы ж с серебряной ложкой во рту родились.

Волкова аж передернуло от этих слов, он опять повернулся к монаху и зарычал:

– С ложкой родился? С ложкой? С какой еще ложкой? Один сеньор, сидя в Ланне, другому сеньору, сидящему в Вильбурге, пакость строит, а я рискую головой! Я или на войне погибну, или на плахе, или в тюрьму попаду, или мне бежать придется. И где тут ложка? Где ложка, болван? – Монах молчал. – Это у них там ложки! – Он указывал пальцем в сторону роскошного бального зала. – У них! А я родился с куском железа в руке. Чувствую, что и умирать мне придется с ним же и еще с одним куском железа – в брюхе.

Они вышли из замка, кажется, кавалер немного успокоился.

– Не вздумай сказать об этом разговоре епископу, – проговорил он, влезая на коня и слегка опираясь при этом на плечо Максимилиана.

– Я и не помыслил бы об этом, – отвечал монах, – но вот то, что граф предложил вам руку его дочери, обязательно упомяну, когда мы приедем за деньгами. Это он должен знать.

– Об этом скажи, – согласился Волков.

– Экселенц! – Сыч смотрел на Волкова во все глаза. – Вам что, предложили жениться на дочери этого? – Он кивнул на замок. – На дочери графа?

– Держите языки за зубами! – велел Волков.

– Да, конечно, экселенц. Конечно! – пообещал Фриц Ламме.

– Конечно, кавалер, – кивнул Максимилиан, тоже садясь на коня.

– Сейчас снимаем лагерь, – произнес кавалер, – вы двое поедете со мной в Мален, остальные отправятся домой.

– Господин! – остановил его монах. – Подождите меня, мне нужно найти свою лошадь.

– Догонишь! – не оборачиваясь, крикнул Волков.

Брунхильда уже сидела у зеркала и красилась, рубаха на ней была так тонка и прозрачна, что не заметить этого никак нельзя. Как специально такие носила. Мария ей помогала, платье обновляла, кружева замывала.

– Ах, вот и вы, где же вы пропадаете все утро? – Красавица подняла глаза, взглянув на кавалера.

Даже сравнивать ее с Элеонорой нельзя, словно сравнивать лань лесную с коровой. Глаза у нее припухли от выпитого вчера, волосы не прибраны, а все равно красивее не найти. Может, красивее нее была только дочь барона фон Рютте, Ядвига. Да и не помнит Волков ту Ядвигу уже, а Брунхильда тут сидит, с плеча прозрачная ткань падает. Через эту материю соски темнеют.

Необыкновенно красива она. Да, уж Элеоноре до нее далеко.

– Господин мой, что ж вы молчите? Или случилось что?

Она опять поворачивает к нему свое красивое лицо, и ее опухшие глаза кажутся ему такими милыми. Прямо взял бы ее лицо в ладони и стал бы целовать эти глаза. Но не сейчас, сейчас ему тоскливо. Даже видеть ее тоскливо.

– Собирайся, уезжаем мы, – проговорил он.

– Как?! – воскликнула красавица, вскочив и подбежав к нему. – Турнир сейчас, меня граф в ложе ждет. У меня на вечер, на бал, уже десять танцев обещано!

Теперь он еще и темный низ ее живота через легкую ткань видел. Кавалер отвернулся и сказал мрачно и холодно:

– Поедешь и попрощаешься с графом, а потом сразу сюда, мы уезжаем.

– Да как же так? Я же танцы обещала…

Он вдруг повернулся к ней. Быстро залез в кошель и сразу нашел там флакон Агнес. Полкапли, всего полкапли он вытряс из флакона на палец. И эти полкапли размазал под шеей красавицы от ключицы до ключицы.