Шпаргалка. Рассказы, которые помогут решить жизненные задачки Савельева Ольга
– Нет, – покраснела я.
– Почему же нет? У нас сейчас ни форумов, ни соревнований в городе… У меня в «Фортуне» тётя работает, давайте я…
– Не надо, мы уже решаем, – продолжала врать я.
И тут я подумала, что я плохой и неталантливый лжец и даже не могу объяснить визажисту, почему я тут, в этой дыре, чтобы завуалировать стыд.
А следующая мысль была такая: «Ты для начала себе объясни: почему ты в этой дыре? Почему ты там, где тебе стыдно?»
И это была хорошая, отрезвляющая мысль. Очень важно всегда находиться там, где ты выбрал. И это место в идеале с тобой совпадает, и за него не стыдно, и, наоборот, хочется позвать всех туда в гости. Пространство вокруг должно быть твоим дополнением, твоим продолжением.
Я взяла эту мысль за правило.
Когда спустя лет пять я выбирала себе рабочий кабинет (я мечтала о нём с момента выхода первой книги), то искала крохотную квартирку, которую можно будет зонировать: в одной комнате буду работать, съёмки, интервью, а в другой – чтобы можно было, например, переночевать, если что.
И вот мне скинули ссылку на одни апартаменты, мол, сгоняй посмотри, кажется, «оно». И по цене, и визуально.
Слово «апартаменты» мне ничего не говорило, я думала, что это что-то из отпуска такое, приморское, с балкончиком, а в спальном районе Москвы откуда им взяться, апартаментам?
Но сюрприз. Захожу.
Боже, какая красота! Они не просто двухкомнатные, они – двухэтажные!
Так бывает вообще?
С первого этажа, идеально подходящего под съёмки (панорамные окна в пол и кирпичная стильная стена), ведёт винтовая красивая лестница наверх. А там, наверху, спальня и гардеробная. Восторг! То что нужно!
Меня предупредили, что нельзя показывать свою радость сразу, а то хозяин возьмёт и цену повысит. Я очень старалась изображать отстранённость и индифферентность, но у меня было ощущение, что я не в дверь вошла, а сразу в мечту.
Осмотрев первый этаж, я радостно поскакала по лестнице на второй.
«Надо брать, – думаю я по пути. – И цена совсем невысокая, мне точно одобрят ипотеку на эту сумму».
Но когда я поднялась, выяснилось, что второй этаж – низкий. Ну, в полный рост мне там никак не вытянуться, да что там в полный рост – мне всё время приходилось там быть внаклонку, практически пополам согнуться.
Как на дачном чердаке в детстве.
При этом, поднимаясь, я больно ударилась лбом об перекладину.
– Ничего, привыкнете, – весело заверил меня хозяин. – С третьего раза все привыкают и уже не бьются лбом о балку.
– А. Да? Класс, – ответила я, а мысленно уже прощалась с апартаментами. – Простите, но нет. Я не беру.
– Почему? – не понял хозяин. Он же видел, как мне понравилось: я аж засветилась вся, когда вошла.
– Хм. Понимаете, это мечта. МЕЧТА!
Я НЕ ХОЧУ В МЕЧТЕ ХОДИТЬ СГОРБИВШИСЬ, Я МЕЧТУ ХОЧУ В ПОЛНЫЙ РОСТ.
Я не хочу объяснять всем гостям: ничего, с третьего раза привыкнете. Я не хочу испытывать никакого стыда за то, где я и почему.
Хороший жизненный фильтр: мне не стыдно за то, где я.
Это и пространства касается, и жизненных результатов, и поиска счастья.
Можно выйти
Моя подруга Лена не любит смайлы.
Ну вот не любит. Она считает, что это детский сад, и в серьёзной коммуникации взрослых людей находит смайлы неуместными. Плюс её отец обожал смайлики. Тот самый отец, который ушёл из семьи, когда Лена ещё даже не родилась (мама была на девятом месяце беременности), а вернуться в её жизнь решил, когда Лене шёл уже четвёртый десяток. Лена не понимала, к чему такая концентрация смеющихся смайликов после каждого сообщения, и её просто трясло.
При этом Лена – заметный блогер в сети, но даже в комментариях к своим постам сердечки и рожицы она терпит с трудом, никогда не отвечает на них и подписчиков просит: «Пожалуйста, пишите словами: смешно, грустно, люблю».
И вот она общалась по работе с партнёром. Тот через фразу сыпал смеющиеся рожицы, стикеры и сердечки.
Лена попросила: «Иван, давайте обойдёмся в переписке без смайлов, пожалуйста. На мой предвзятый взгляд, они очень обесценивают общение. У меня от них портится настроение, появляется раздражение. Можно без них? Ну, чтобы я была максимально включена и конструктивна в общении».
Партнёр согласился. Но уже через пару реплик прислал россыпь смайлов. Лена аккуратно напомнила: «Иван, пожалуйста, без смайлов».
Он опять покивал, но тут же, ещё через пару фраз, – снова ассорти сердечек. Лена ещё несколько раз напомнила: «Смайлам – нет!» – но он продолжал сыпать рожицы и стикеры.
Тогда Лена взяла и прекратила с ним общение.
– Прямо прекратила? – обалдела я.
– Да.
– А как ты ему сказала?
– Ну, я ему написала: «Иван, мне очень жаль, что я не услышана».
– Ого. А он?
– А что он, Оль? Это моё решение. И я несу полную ответственность за продолжение коммуникации. Я не хочу такую коммуникацию, не выбираю её. Мне в ней плохо, понимаешь? А я у себя одна. И у своих детей одна. Поэтому – прощайте.
– Ну вот я тоже люблю смайлы, и мне было сложно сначала не использовать их в переписке с тобой, может, ему тоже сложно взять и отказаться? – аккуратно уточняю я у Лены.
– Может. Эта и ещё сотня причин может быть, почему человеку хочется использовать смайлы в общении и не хочется слышать другого. Но вот ты в переписке со мной смайлы не используешь, знаешь, что меня это бесит и мне физически сложно общаться в такой форме. Это что значит? Это значит, что ты выбрала меня услышать. А он выбрал – не услышать. И то и другое – варианты нормы. Он не обязан жить по моим правилам. Ну и я не обязана терпеть то, что я не хочу терпеть. Понимаешь?
– Да-а-а. Вот эта фраза про «терпеливые люди долго терпят, а потом сжигают порты, а не корабли» – прямо про тебя.
– Да, похоже.
Меня тогда зацепило выражение «выбрал не услышать», заставило задуматься. То есть человек взял и выбрал? Выбрал не заметить другого человека, его просьбы, его границы…
Может, у него были причины так поступить? Может, он просто не мог услышать?
Спустя пару дней мы с другой подругой, Ирой, ехали в автомобиле. Нас её знакомый вёз из одного города в другой. На каждом светофоре он отпускал сцепление, и машина неприятно дёргалась. Не просто стояла, а как бы дрожала от нетерпения.
Ира попросила водителя:
– Можешь не дёргать машину на остановках? Меня укачивает.
Он кивнул. Но ничего не изменилось.
Ещё пара светофоров с дёргающимся авто, и Ира раздражённо напоминает:
– Пожалуйста, не дёргай.
Он снова кивнул. Но снова ничего не изменилось. А Иру прямо укачивает от этого до тошноты.
Тогда Ира говорит:
– Слушай, у меня с собой права. И у меня стаж вождения – двадцать лет. Давай я сяду за руль? Ну, чтобы не дёргалось авто.
Но водитель упрямо покачал головой.
Сказал:
– Не надо, я больше не буду.
Но на первом же светофоре машина опять задёргалась.
Ира повернулась ко мне (я сзади сидела) и спрашивает:
– Я выхожу. Ты со мной?
И резко вышла из авто. Прямо на светофоре.
Я, конечно, вышла вместе с ней, а что мне оставалось.
– Меня укачало, – пояснила Ира. – А он как будто не слышит…
Вот опять похожая проблема – ситуация, где люди говорят вроде громко и на одном языке, но не слышат друг друга.
Почему так получается?
Это выбор или что?
У меня дочь не слышит. Это не образное выражение и не сломанная коммуникация, а диагноз. Медицинский. Нейросенсорная тугоухость четвёртой степени. По-другому это называется глухотой.
Когда у неё на ушках специальные процессоры, она слышит (мы сделали ей операцию, кохлеарную имплантацию), а когда нет – нет.
Как бы громко я ни орала, она даже не обернётся, потому что слух у неё отсутствует полностью.
Но. Даже когда дочка «без ушек» (перед сном или в воде), мы немедленно находим с ней альтернативную коммуникацию. Можем переписываться по телефону (она уже умеет читать и писать), или общаться жестами, или по губам читать. То есть мы друг друга понимаем даже сквозь глухоту.
ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК НЕ СЛЫШИТ ВАС В КОММУНИКАЦИИ, ОН ВЫБРАЛ ВАС НЕ СЛЫШАТЬ.
Этому могут быть сотни причин.
Например, он не готов к той информации, что вы говорите, ибо она сильно меняет его реальность, и не слышать – это его защитная реакция.
Или просто не готов стараться что-то делать для того, чтобы коммуникация была эффективной.
То есть он не может или не хочет вас слышать.
Имеет на это право.
Но и вы имеете право не опекать его причины, не искать объяснений, не баюкать его, не оправдывать. И не искать альтернативных способов коммуникации.
А принять его «глухоту» в ваш адрес.
Нет так нет.
И выйти из чата или из авто.
Или остаться.
Уйти из коммуникации или остаться – это ваша ответственность. Для меня это было как открытие: что я могу уйти.
Взять и уйти.
Потому что. Потому что «смайлы», «укачало» или просто больше не хочу.
Раньше я бы никогда не ушла. Терпела бы до последнего, потому что боялась бы обидеть. Всех, кроме себя.
А теперь я обнаружила свои границы.
Я узнала, что можно уходить.
И даже если это кого-то обидит – можно. Потому что остаться – это обидеть себя.
Мне казалось, что обидеть себя – это самое правильное, с собой-то я уж как-нибудь всегда договорюсь, а людей вокруг не обижу, зато и они любить меня станут.
И вдруг оказалось, что… Когда ты несколько десятилетий подряд кого-то обижал, нужно очень много времени – примерно несколько десятилетий, – чтобы это исправить. И что так просто договориться с собой не получится. И в один день ничего не исправить и не починить, особенно то, что ломалось годами.
Есть в психологии такая динамическая теория личности. Я не психолог и очень поверхностно понимаю её. Она о том, что человек – это процесс, а не застывший аватар.
Деревянный стол всегда деревянный, всю его жизнь, а человек – всегда разный, всегда подвижный, изменяющийся, длящийся процесс.
А ещё она о том, что внутри каждого из нас живёт Змей Горыныч. Да-да, тот самый, у которого три головы.
И каждая голова – с разным характером: одна – невротическая, вторая – нарциссическая, третья – шизоидная.
Вот шизоидная часть отвечает за ощущение себя живым. Она про творчество, про фантазии, про смыслы.
Мне не очень нравится слово «шизоид», я зову эту мою часть «Фантазёрка».
«Пойдём писать», – постоянно кричит моя Фантазёрка и бдительно замечает всё, что происходит вокруг. Потому что всё, что происходит вокруг, годится как стройматериал для рассказа.
Невротическая часть Змея Горыныча – про зависимость от отношений. Отношения с миром и другими людьми для неё важнее всего, даже важнее самого человека. Внутренний невротик всегда обеспокоен: «Что обо мне подумают? Нравлюсь ли я другим? Чем им помочь? Ведь если помогу, меня непременно полюбят».
Я зову эту свою часть «Спасательница», она у меня была самая яркая, заполонившая пространство и вытеснившая остальные головы Змея Горыныча.
И нарциссичная часть – это про себя, про собственную значимость, границы и «отойдите все, я гордая и независимая».
Эту часть я зову «Королева».
И вот внутри каждого из нас живут три эти ипостаси в разных пропорциях: фантазёрка, спасательница и королева. И в любом процессе задействованы все трое, и все трое договариваются там, внутри.
Но моя Королева, мой внутренний Нарцисс был не просто похоронен под плинтусом несколько десятилетий. Он был похоронен под могильной плитой, и на могилку я не ходила. А зачем? На могилу ходят к родным, а это чужая тётя…
А теперь я что хочу? За один день всё исправить? Взять и выпустить свою Королеву, и она из заточения выйдет сразу на сцену, и ей будет нормально?
Ей не будет! Ей надо ещё учиться БЫТЬ.
Учиться быть замеченной мной.
ИСПРАВИТЬ – ЭТО ПУТЬ. ДОЛГИЙ. КРОПОТЛИВЫЙ. КОГДА ТЫ РАЗ ЗА РАЗОМ ВЫБИРАЕШЬ СЕБЯ. И ПЛАТИШЬ ВЫСОКУЮ ЦЕНУ ЗА ЭТОТ ВЫБОР.
И выходишь из машины, где тебя укачивает, из чата, где тебя не уважают, из зала спектакля, который тебе не нравится, из отношений, где тебя не слышат, потому что… с тобой так нельзя.
Там, внутри, теперь 33 процента Королевы. Она не потерпит глухоты в свой адрес. Со стороны других людей и самой себя. Она есть! Не смотри сквозь.
Замечай. Люби. Уважай.
Я только в начале этого пути. Очень робко пару раз вышла из коммуникаций и отношений, где мне плохо. Но эти робкие шаги – уже большой прогресс.
Оказывается, так можно!
И Королева моя мне нравится. И зачем я с ней так поступала много лет? Прости меня, Королева. Я тебя отогрею и отлюблю за все годы нелюбви. Обещаю.
И я, новая, нравлюсь себе больше.
И Змей Горыныч внутри вполне гармоничен и дружелюбен, и головы – все три – дружат, а не ссорятся, и он ни на кого не дышит огнём. И я ни на кого не дышу. Огнём.
Потому что делятся тем, что внутри.
А я, кажется, наконец поняла принцип, как заполнять себя любовью…
Поближе
Мама двух подростков подсела ко мне за завтраком в социальном санатории:
– Вы Катю свою от даунят берегите. Она у вас хорошенькая, а им мало ли что в голову взбредёт…
Это она про вчера.
Мы вечером гуляли на площадке, на качелях качались. И из другого корпуса прибежали дети с синдромом Дауна. Может, лагерь какой-то, может, детдом, я не знаю. Скорей всего, второе. У них была сопровождающая – уставшая женщина, которая спросила у меня: «А у вас нет таблетки от головной боли?»
У меня была, но в номере. А с собой – нет.
– В номере и у меня есть, – сказала женщина.
Она села на скамейку поодаль, а дети стали играть на площадке.
Один солнечный мальчик качался на качелях и гортанно кричал.
Моя Катя напугалась:
– Ему что, больно, мам?
– Нет, Кать, ему нормально. Он просто так радость выражает.
– А я так нерадость выражаю, – удивилась Катя.
– Все люди разные. Для кого-то это радость, для кого-то нерадость.
Дети проявляли к Кате интерес, хотели раскачивать её на качелях, смотреть.
Некоторые хотели дотронуться. До руки. До волос.
Я учу Катю, что такие вещи должны быть по разрешению. Нельзя трогать людей без разрешения. Но тут другой случай, и я спросила разрешения за них: «Кать, ты не против, если детки до тебя дотронутся?»
Она была не против, даже любопытно ей, но сопровождающая детей всё время окрикивала:
– Отойдите, отойдите!
Не знаю, что пугало Катю больше – её крики или дети.
Одна девочка была абсолютно лысая. Кажется, это называется алопеция.
Она подошла к Кате и потрогала её волосы.
– А где твои волосы? – спросила Катя у девочки.
Это было невежливо, но ей пять, и я с ней ещё поговорю про это, а девочка не поняла вопрос и крикнула: «Лысая! Лысая!»
Катя растерялась, не знала, как реагировать. Если честно, я тоже не знала, просто была рядом.
А утром мама подростков меня предупредила:
– Вы девочку свою от даунят берегите. Мало ли что им в голову взбредёт… На днях одна девочка, мощная такая, схватила за волосы другого мальчика. Без агрессии, просто напугала. А отвечать некому. Вы же понимаете? Осторожнее.
С одной стороны, она хотела предостеречь, и надо её поблагодарить. С другой – стало как-то не по себе. Звучит как «держитесь от них подальше».
А я не хочу держаться подальше, я хочу научиться жить в мире, населённом разными людьми.
– Спасибо, я же рядом. Я отвечаю за своего ребёнка и его безопасность.
Днём мы ходили с Катей в бассейн. Катя плавала в жилете и почему-то очень боялась. Бассейн глубокий, она вцепилась в меня намертво, и, если я пыталась показать ей, что жилет её держит, она верещала так, что оглядывались все в бассейне.
Катя в воде была без слухового аппарата. Я пыталась ей объяснить жестами, что я рядом и что всё хорошо, я её не отпущу, просто помогу плавать, но дочь была напугана: нет-нет, мама, не отпускай меня.
В итоге мы сцепились и весь получасовой сеанс, как кенгуру, пропрыгали в воде без толку.
Пока мы сушили волосы, я думала о том, что моя дочь растёт в среде людей, которые её любят. Она чувствует себя вполне защищённой, знает, что мама с папой в обиду её не дадут. Но даже при этом ей бывает тревожно, и в воде, на глубине, отцепляться от мамы Катя категорически не хочет. Будто не доверяет этому миру и воде.
А есть дети, у которых ситуация взяла и отобрала маму и папу. И они растут без защиты и оглядываются в поисках взрослого, в которого можно вцепиться, когда страшно. Но такого нет. Есть сопровождающий, который кричит: «Отойди. Отойди, я сказала».
Как выплыть из такого уровня тревожности?
Нет ответа…
После обеда у Кати массаж.
Массаж детям здесь делает незрячая женщина. Она нежно гладит их по спинкам, дети расслабляются, засыпают на массажном столе.
– Катя заснула, – сказала я массажистке: она же не видит.
– Это хорошо. Это значит, нравится. Я тоже засыпаю сразу на массаже.
– А вам кто делает массаж?
– Сын.
– Он тоже массажист?
– Нет. Ему четыре. Но он любит. Говорит: «Маму буду мять». И мнёт.
– Мятая мама прямо как новенькая, – улыбаюсь я. Я тоже хочу к ней на массаж. Она руками видит спину и передаёт через руки энергию тепла. Хорошая очень.
А мальчик, у которого одна нога короче другой, ходит на специальных ходулях. Он вечером приходил на волейбольную площадку – смотреть, как играют другие ребята. Им в команду не хватало человека, и они кричали: «Кто хочет в волейбо-о-ол? Кто хочет в волейбо-о-ол?»
А тот, кто хочет, стоял рядом. Просто его «хочу» врезается в «не могу». В ходунки.
И он как будто невидимый.
Ребята потом нашли того, кто хочет и может.
А мальчик стоял и смотрел игру.
КАК ВАЖНО ЦЕНИТЬ СВОЁ «МОГУ». КАК ЧАСТО МЫ СВОЁ «МОГУ» ВОСПРИНИМАЕМ НЕ КАК ЦЕННОСТЬ, А КАК ДАННОСТЬ. А ВОТ С ТОЙ ТОЧКИ, С ХОДУНКОВ, ОСОБЕННО ОЧЕВИДНО, ЧТО ЭТО – ЦЕННОСТЬ.
Вечером на сцене был концерт.
Ребята с синдромом Дауна ставили сказку. Мы с Катей не знали про концерт, просто шли с прогулки, увидели и заглянули. Не у кого было спросить, можно ли нам остаться, и мы остались без спроса.
Перед нами сидели два мальчика лет девяти, которые тут с родителями, просто гуляют без них (и, видимо, тоже зашли без спроса), обсуждали то, что происходит на сцене: «Эти дауны даже лучше сказку сделали, чем не дауны в выходные. Эти ж послушные, всё делают, как сказали. А у обычных разброд, кто куда».
Не знаю, как реагировать на такие слова. Они кажутся мне слишком… жёсткими. Хотя это в принципе был комплимент.
И вот это «дауны», «даунята» – тут все так говорят. Мне больше нравится «солнечные дети», но так никто не говорит.
После спектакля все зрители громко хлопали актёрам. И тем было приятно, они кланялись и охотно фотографировались.
Одна сопровождающая уводила их со сцены и ласково говорила: «Ой, а кто у нас сегодня был мышкой? Стасик! А кто лисичкой? Алёнушка! А кто волком? Серёжа? Не-ет, Серёжа был рыбкой, а волком – Вова…»
Я думала о том, что нам, взрослым, иногда по жизни тоже нужен сопровождающий. На которого мы можем равняться, которого можно взять за руку, когда страшно, и у которого можно уточнить путь. Жизнь слишком сложная, иногда не совсем понятно, как себя вести, и не ясно вообще, кто ты сегодня? Мышка, лисичка или волк?
Но сопровождающих у нас нет.
Только сердце. Только оно подскажет, кто вы сегодня и куда идти…
– Мам, а вот как же она будет жить без волосиков? Та девочка… – спросила меня Катя перед сном.
Переживает. Запомнила.
– Катя, без волос вполне можно жить. Это же не больно. А если сложно или обидно, можно купить парик.
– Мам, давай купим ей парик? Чтобы красиво?
Ну вот как тут не реветь? И щитовидка моя проблемная ни при чём. Тут сама жизнь… при чём.
Сегодня Катя на целый час ходила в гости к своей новой подружке, глухой девочке.
Я спрашиваю:
– Как там тебе, понравилось?
А Катя отвечает:
– Да, я там хоть и в ушках, но как будто без ушек. Но я уже научилась говорить ручками.
Говорить ручками…
Все говорят про инклюзию.
А инклюзия – вот она…
Когда я могу «держаться от них подальше», но не хочу. Хочу поближе.
Дотронься
– Я сейчас приду, – сказала Катя глухой девочке. А девочка не ответила. Потому что не слышит.
Девочка гуляет с сестрой и мамой. Когда мы подошли на площадку и я спросила: «Мы вам не помешаем?» – мама улыбнулась мне, покачала головой и сказала сильно контурной речью: «Мы-не-го-во-рим».
Читать бесплатно другие книги:
