Средневековая история. Чужие маски Гончарова Галина
Лилиан – тоже. Лежала, дремала себе, и простая рубашка натягивалась, обрисовывая такую грудь, что у мужчины руки зачесались.
Так бы и протянул….
Не стал из чувства самосохранения. Энтони дураком не был, и догадывался, что прозвучит в ответ. Если вообще прозвучит…
Под рукой у Лилиан Иртон очень удобно устроилась небольшая палка… так, чтобы схватить – и сразу пустить в ход. Определенно.
Графиня может драться палкой?
Шаблоны рвались с таким треском, что уши закладывало. Мир вообще никак не желал обращать внимание на баронские страдания. А Энтони не мог увязать все в своем разуме.
Лилиан Иртон была аристократкой.
Это было видно в каждом слове, жесте, взгляде… что отличает холуя от аристократа?
Лакей может разбогатеть, может купить себе титул, но всегда, всегда, в любой одежде, будет попадаться на одно и то же.
Взгляд. И поведение.
Холуй может быть либо выше, либо ниже, и третьего ему не дано. Он либо пресмыкается, либо унижает.
А благородный человек будет на равных с кем угодно.
С герцогиней, крестьянкой, нищенкой, королевой… он никогда не поставит себя ни выше, ни ниже…
Энтони не рассуждал именно такими словами. Он просто был аристократом, он вращался в этой среде….
Лилиан Иртон в нее не вписывалась.
Крестьянка?
Слишком умна, свободна, спокойна.
Мещанка?
Все то же самое.
Аристократка?
Она чувствовала себя равной Лофрейну. И как человек – тоже. Не как женщина… женщина вообще не может быть равна мужчине, она от рождения слабее, глупее… но в том-то и дело! Лилиан Иртон и чувствовала себя на равных с бароном, и шла с ним на равных, и охотилась, и…
Честно говоря, пока от него пользы было меньше.
Она вела себя как урожденная высокородная дама. Но для аристократки…
Энтони знал, что всю его жизнь ограничивают определенные регламенты. И нарушить их… чревато. Можно переспать с крестьянкой, но нельзя представить ее ко двору.
Можно иметь дела с купцом, но дружить с ним? Или жениться на его дочери? О, нет…
А Лилиан Иртон никто был не указ!
Она была… свободна внутренне. Вот как!
Для нее не было рамок, она сама могла их устанавливать, двигать, решать любые вопросы… но как так получилось? Так не воспитывают девочек. И даже если бы отец воспитывал ее, как мужчину, было бы все иначе. Не так, не то…
Энтони мучился до вечера, когда Лилиан открыла глаза.
***
– Что вы на меня так смотрите, барон?
Лиля зевнула, прикрывая рот рукой, потянулась.
– А-аааа…
– Ваше сиятельство, – не выдержал Лофрейн, – вы не хотите объясниться?
– Не хочу, – согласилась Лиля. – А я должна?
– Должны, – заявил Лофрейн с уверенностью, которой вовсе не испытывал. – Обязаны.
– Не припомню обязательств, – махнула рукой Лилиан. – Барон, вы котелок помыли?
– Эээээ…
Под нравственные мучения лягушка очень даже неплохо пошла. Но котелок барон не промыл, задумался, и теперь котелок был жирный. Еще и в застывшем жире, что вдвойне неприятно.
Лиля вздохнула, поднялась, и потопала к берегу болотца. Зачерпнула прибрежного ила и принялась оттирать металлические бока.
– Ваше сиятельство!!!
Барон уже почти стоном стонал.
Ну не полагается такого благородной даме, НЕ ПОЛАГАЕТСЯ!!! Ладно еще, барон знал, с грехом пополам, что песком можно мыться. Но благородная дама, которая моет посуду?
Лиля только головой покачала, продолжая с помощью листьев, ила и какой-то матери оттирать котелок. Но разъяснения дала.
– Барон, скажите, если я сейчас забьюсь в истерике, нам легче станет?
– Э… нет.
– Мы быстрее из леса уйдем?
– Нет.
– К людям выйдем? Пропитание найдем? Котелок отмоем?
На каждый вопрос барон качал головой, и Лиля в ответ развела руками, едва не утопив ценную собственность и черпанув котелком воды.
– Так что вы хотите? Чтобы я тут устроила невесть что, в лучших традициях придворных дам?
Энтони не хотел.
Вот честно, никак не хотел.
Он уже успел понять, что так – намного лучше. Лиля прищурилась. Наглый ветер сбросил ей на голову зеленый лист, и женщина тряхнула косой, пытаясь смахнуть его без помощи мокрых и грязных рук. Солнце вызолотило ее волосы, бросило на лицо кружевную вуаль из света и тени, сделало ее невыразимо лукавой – и неожиданно юной. И барон замер, не смея шевельнуться, чтобы не прогнать этот момент.
Лесная дева…
Красивая, отстраненная, земная – и невыразимо чуждая.
Создание из еловых ветвей и солнечных лучей.
Зеленые глаза и золотые волосы, улыбка – и приподнятая бровь… и весь этот момент, словно пропитанный чудом.
Лиля не дала долго длиться очарованию.
– Устроить?
– Н-нет…
– тогда поймите главное, барон. Я очень прагматична. Практична, если так будет легче. Будет время для переживаний – и я от души поплачу. Будет время для гнева, боли, слез, радости, а сейчас я должна пройти из одной точки в другую. Чтобы вернуться домой.
– Лилиан…
– Да, я знаю, что вы скажете. Вы не допустите, – Лиля сморщила нос. – Не будем пока об этом, сейчас у нас общая цель. Выйти к людям. Остальное вторично. Вот я и буду делать все, чтобы выйти к людям. Есть суп из лягушки, жарить змею, если та попадется, танцевать голой на поляне… неважно! Здесь и сейчас это нужно делать – и я делаю. Этого достаточно?
Тони кивнул головой. И все же не удержался.
– Если бы я не видел вас, здесь и сейчас, я бы поклялся, что таких женщин не существует.
Улыбка у Лилиан получилась совершенно Мефистофелевская. Данте оценил бы.
– Я здесь. И я существую. Ложитесь спать, Лофрейн, я подежурю. А вы смените меня к утру.
– Хорошо, Лилиан.
Барон послушно отправился к лапнику.
Практичность?
А подготовка?
Что он, дурак, что ли? Попробовала бы леди Сейнель освежевать лягушку! Да она от одного вида жабы на два часа в обморок падала. Когда акулу поймали и ее на палубе разделывали, ей от запаха дурно стало. А Лилиан Иртон?
Что-то подсказывало барону, что Лилиан бы еще и тесак попросила. И он был прав.
Акул вскрывать ее сиятельству еще не доводилось. А интересно…
Кто мог научить всему этому Лилиан Иртон? Какие тайны хранит ее прошлое? Определенно, надо их разузнать. Энтони оценил решимость в голосе женщины, когда та говорила о дороге домой. Она вернется. Сделает все возможное. А значит, что?
Значит, ему надо помешать графине. Задача серьезная….
Ладно, время еще есть, он все обдумает.
Он справится. При всех своих достоинствах, при всем недюжинном уме, Лилиан Иртон была и остается женщиной, а с бабами Лофрейн управляться умел. Проверено всей жизнью.
***
Барон не видел, каким взглядом проводила его Лилиан.
Кажется, она спалилась? Прокололась, показала свое настоящее лицо?
Есть такая вероятность.
Но то вы предлагаете ей сделать? Что?!
Тут или-или, или она падает на руки барону и косточки ее в лесу истлеют. Или она берет дело в свои руки, и отправляется домой. Ну, хотя бы помирать будет спокойно, если что. С осознанием, что сделала все возможное и немного больше.
Лиля ласково коснулась рукой живота. Предусмотрительно, отвернувшись так, чтобы Лофрейн ее не увидел.
Ничего, малыш. Прорвемся, и не таких в клочья рвали.
Мама справится, она и из леса выйдет, как можно скорее, и тебя домой доставит, к папе, сестренке, братикам… тяжко?
А кто сказал, что будет легко?
Мама, конечно, не супервумен, или как это называется, но для своего спасения Лиля все сделает.
Надо жабу слопать?
Да с кишками проглотит! И со шкурой!
Надо барона построить?
Будет строить в три шеренги… барон. М-да, проблема.
Лиля понимала, что она действительно не вписывается в это общество. Она честно соблюдает все нормы и правила, пытается стать своей, но получается…
Да химера получается!
Когда лапы от одного зверя, хвост от другого, уши от третьего, а тело от четвертого. По отдельности все знакомо, а в картину не складывается.
Увы.
Таких как она действительно не существует здесь и сейчас.
Душа чужого мира, создание в чем-то противоестественное… или наоборот – естественное?
Лиля не собиралась рассуждать над сложными философскими вопросами. Плохо было то, что барон узнает ее с другой стороны.
Узнает не Лилиан Иртон.
Алевтину Скороленок. Ту самую, девчонку-медичку. А что делать?
Графиня не выберется, отсюда сможет выйти только Аля. Чужая душа, в чужом мире…
Она и сама выйдет, и ребенка вытащит. А барон…
Лиля холодным жестким взглядом посмотрела на барона.
Ему. Придется. Умереть.
Лиля не знала, как она это сделает. Отравит, удавит, зарежет – она действительно не знала. Но барон не должен дойти до конца пути.
Чудовищно?
А почему? Она защищает себя и своего ребенка. И этим все сказано.
Прости, Лофрейн, но ты сам виноват.
Ативерна, Лавери
– Б…
Ганц Тримейн редко матерился.
Но сейчас…
Глядя на тело королевской фрейлины, которую он, кстати, отлично знал!
Аника Реваль.
Фрейлина ее величества Марии – и в таком виде…
Мать-перемать…
Вся искромсана, большие голубые глаза смотрят в небо, светлые волосы испачканы кровью и грязью…
Мизинца – нет.
И как тут быть?
Опять тот неуловимый подонок…
Но кто?!
КАК!?
Аника была полностью домашней скромной девочкой… ладно. Это он еще переговорит с ее величеством. И с родителями девушки.
И…
Тварь!
Ярость опять накрыла волной, сжимая горло удавкой, туманя алым глаза, заставляя стискиваться кулаки…
Ты мне еще попадешься…
И я тебя, подонка, на твоих же кишках повешу!!!
***
– Тримейн, вы меня огорчаете.
Ганц опустил глаза к полу.
Да, его величество Ричард разочарован.
Чем это может грозить?
Самое обидное, практически ничем. Не будет Ричард сейчас ничего с ним делать, слишком ценен ему зародыш службы, которую сейчас создает Ганц.
Но…
Не справился.
Подвел…
Вот как это у барона Холмса все так легко получалось?
– Ваше величество, я найду его.
– Когда?
– Ваше величество…
– Люди начинают… разговаривать, Тримейн. Пока еще тихо, но вскоре эти разговоры будет не остановить.
– Я понимаю, ваше величество.
– Тогда принесите мне голову подонка. Будь это хоть граф, хоть герцог.
– Я все сделаю, ваше величество. Но… это действительно кто-то из…
Ганц выразительно возвел глаза к небу.
Ричард махнул рукой.
– Идите, Тримейн. Я жду от вас доказательств.
Ганц поклонился и вышел.
Кто же?!!
Кто!?
Авестер, лес в районе побережья
Мужчина и женщина шли по лесу.
Менялись, то впереди шел Энтони, то Лилиан. Опирались на посохи, вырезанные из крепкого орешника, тащили груз, молчали.
Иногда переругивались, но не сильно.
Берегли дыхание.
Время от времени ложились прямо на мох, выбирали более-менее чистую полянку, и отдыхали.
По часу-два.
Лиля помнила принцип Смока Беллью.
Долгие переходы – долгие остановки.
С едой, правда, было хуже, чем на Клондайке. Но при терпении и умении можно было прокормиться где угодно, а их-то Лилиан было не занимать. Как и любому медику.
По дороге Лиля нарвала сыроежек, у лесного болотца запаслась рогозом, и даже успела пригвоздить рогатиной шуструю гадюку. Тут уж Энтони не сплоховал, и рассек змею на две части.
Потом Лиля отсекла ей голову, свернула без всякой брезгливости туловище кольцом, увязала в ткань и подвесила на палку. А как ее еще нести?
Привязать сверток на палку, палку закинуть на плечо – и вперед, по лесу. Удобнее всего получается.
– Выше нос, господин барон! У некоторых народов считалось, что змеиное мясо положительно действует на мужские качества. Так что вам повезло – бесплатно поднимете все, что должно стоять и не падать!
– У меня и так не падает!
– Вот выйдете из леса и проверите на ком посимпатичнее, – подначила Лиля. Она знала еще одно правило. В походе самый страшный враг – тоска.
Мы не выйдем, мы не справимся, мы все умрем здесь…
Есть такое?
Есть.
Что надо делать, чтобы справиться с этими пораженческими настроениями?
А кому как. Кому юмор, кому подначка, кому злость, кому любовь… для каждого есть свой пряник и свой кнут. Для господина барона ей предстояло отыскать их.
И дойти.
Гадюка?
Да она кого угодно сожрет! Лишь бы к семье вернуться!
***
Вечером Лиле больше всего хотелось упасть, вытянуть ноги и ничего не делать.
Нельзя.
Она помнила свой опыт и шла не до изнеможения, а до легкой усталости, еще ведь надо бивак обустроить, ужин приготовить, еще ночью дежурить…
Последнее – обязательно.
Это не Европа с ее ухоженными лесополосами, где даже грибы растут по ранжиру и строго в указанных местах. Это лес, которому до цивилизации, как … как барону – до Лешки…
Боги, сколько ж лет она не вспоминала любимого некогда человека.
А вот встал перед глазами, как живой.
Они когда-то вместе ходили в походы, вместе пели под гитару… ладно, Лешка пел, Лиля предпочитала не травить слух людей своим «голоском», делили одну палатку, мечтали, строили планы.
Все перечеркнула та авария.
Лилиан Иртон не ругала неизвестного подонка. Но теплилась и еще одна мысль. Если ей вот так повезло… может где-то там, в других мирах, так же устраивают свою жизнь и мама с папой? И смерти нет, есть переход из одного мира в другой, просто не всегда душа помнит о своей прежней жизни? А ей повезло, она помнит…
Ладно, философия – философией, но привал нужен.
Барону было поручено устроить костер, это он умел, собрать и натаскать хвороста, а Лиля принялась за готовку.
Корни камыша можно отлично кушать, если их запечь, не хуже картошки получится, змей (по дороге не повезло еще двум гадюкам) надо выпотрошить и приготовить, а грибы – сыроежки, собранные по дороге, прекрасно можно насадить на прутики и поджарить сразу же, заморить червячка.
А еще нарезать лапника – это к барону и устроить правильное ложе, это уже к ней.
Разуться и осмотреть ноги, сделать массаж, сначала себе, а потом, позднее, и до барона доберемся.
Ноги – это все.
Лиля прекрасно знала, что такое мозоль в походе.
Ногу натер – ерунда?
Да, когда ты в новых туфельках топаешь на свиданку. Там можно домой прийти, промыть все и пластырем залепить. И походить в удобной обуви пару дней.
А если в походе, да грязь попала, да воспаление началось…
Лиля так рисковать не была готова.