Шолохов. Незаконный Прилепин Захар

Благодарю за огромную помощь, оказанную мне в работе:

– внука писателя Александра Михайловича Шолохова, когда-то предложившего мне взяться за этот труд и тем самым оказавшего автору великое доверие;

– дочь писателя Светлану Михайловну Шолохову, несказанно поразившую меня, о чём подробнее будет сказано ниже;

– литературоведа Юрия Александровича Дворяшина, давшего мне многие дельные советы.

Посвящаю эту книгу памяти:

– Валентина Фёдоровича Юркина, многолетнего руководителя «Молодой гвардии», крепкого и жизнелюбивого советского человека;

– Андрея Витальевича Петрова, главного редактора издательства, добрейшего мужика, с которым мы договорились сделать эту книгу, но результата он уже не увидел;

– Родиона Владимировича Графа-Сафонова, моего друга и сослуживца, многократно перечитывавшего любимого своего писателя Шолохова и погибшего в мае 2022-го в боях за русскую землю.

© Прилепин З., 2023

© Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля, 2023

© ФГБУК «Государственный музей-заповедник М. А. Шолохова», 2023

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2023

Глава первая

Казак Кузнецов

Шолохова часто вспоминают так. Красивый, спокойный человек с удивительными – внимательными и будто улыбающимися чему-то – глазами слушает.

Все высказываются, спорят, перекрикивают друг друга, – а он в уголке присел и молчит.

Если и скажет, то каждое слово выложит бережно.

И слово покатится по столу как пасхальное яичко.

Прокручиваешь его жизнь – к началу или к закату – схожая картина.

Совсем ребёнок, босоногий казачок, стоит возле кружка хуторских стариков, не откликается на призыв сверстников продолжить игру: вслушивается. Только жилка на виске пульсирует.

Мать поёт песни – малоросские, казачьи, русские, – немеет, вникая; помнит почти каждую наизусть. Насыщается песнями, как солнцем и ветром.

К отцу наезжают знакомые: тулится возле, наблюдая явившихся – мещан, купцов, крестьян, казаков; ребёнка снедает неизъяснимое любопытство.

Темнеет уже – и вдруг отец, оборачиваясь, чтоб окликнуть жену, видит поразительные, из потусторонья взирающие глаза единственного сына.

«Сынок, и ты здесь?»

Тот еле заметно кивает; отвечает шёпотом, утвердительно: здесь.

Он был здесь всё это время, не мешал, не дышал.

Казаки на покосе, статные казачки у Чира или Дона, ребятня на рыбалке, гомон, ругань, шутки – всё липло к нему.

Сознание его было – пчелиные соты.

Едва ли явственный переизбыток этого любопытства был осознан им самим. Он не догадывался о предназначении своей памяти.

Собрались в одном курене старый и юный, белый и красный, чистый и чёрный – для общей исповеди.

Он всё запомнил.

Не свои страсти и метания – а саму жизнь, как она есть.

Ничего не забыл; спрятал в сердце, – как ребёнок прячет самую удивительную находку и несёт в ладони к отцу.

Пётр Луговой, ближайший шолоховский товарищ в тридцатые, так рассказывал: «Встречаясь с людьми, беседуя с ними… Шолохов ничего не записывал. Он всё это запоминал в точности…. Шолохов называл фамилии, имена, отчества людей, с которыми говорил, с которыми встречался… приводил многочисленные факты… описывал лица людей, которых видел, лица девушек, платки, которыми они были покрыты, их цвет и качество».

Театральный режиссёр Леон Мазрухо с удивлением замечал: Шолохов помнил, когда в прошлом году – и в позапрошлом, и за год до того, и за десять тоже – пошёл первый снег и когда случился перелёт осенних птичьих стай.

Композитор Иван Дзержинский, объездивший с Шолоховым десятки селений на Верхнем Дону, удивлялся тому, что писатель знал неисчислимое количество казачьих песен: «Я спрашивал многих местных жителей, видел ли кто-нибудь из них Шолохова с записной книжкой. Все, с кем я говорил, отвечали отрицательно».

Корреспондент «Большевистской смены» в 1940 году спросил: «Какое место занимает в вашей работе записная книжка?» Шолохов отвечал: «А у меня нет. Как-то в голове всё держу…»

Дочь Светлана вспоминала, что «благодаря исключительной памяти» её отец «сел писать 2-й том “Поднятой целины”, даже не перечитывая первый, а между ними было около 20 лет…»

Писатель Николай Корсунов, товарищ Шолохова по казахстанским его охотам, заехав в станицу Вёшенскую – это уже начало 1970-х, – удивлённо заметил: «Поражаюсь цепкой, ясной памяти Михаила Александровича. Он вдруг называет имена уральцев, с которыми, быть может, всего один раз встречался, да и то случайно…

– Как дела у Шубина? А как со здоровьем у агронома Третьяка? Он ведь прибаливал…»

Это с детства у него.

Двоюродный брат Александр Сергин: «Детская любознательность Михаила была чрезвычайно разнообразна. Он числился постоянным наблюдателем казачьих свадеб, песен и задорных плясок. Ко всему новому проявлял огромный интерес, отличаясь замечательной памятью».

Не то чтоб у Шолохова имелся гипертиместический синдром – так называется способность запоминать и воспроизводить аномальное количество информации, – но что-то наподобие точно было.

Шолохов, впрочем, никогда этим не бахвалился и серьёзно к этому не относился.

Кажется, многое он унаследовал от матери, Анастасии Даниловны. Луговой вспоминал, что она была «тактична, умна, выдержанна, очень наблюдательна, малоразговорчива, но каждое слово было на месте».

Все определения подходят её сыну, как влитые.

Вёшенский колхозный руководитель Плоткин вспоминал про главное качество Шолохова: «…умел слушать. Он умел слушать так, что собеседнику казалось очень важным всё, о чём он говорит…»

Запомнившееся разрасталось в его сознании как огромное дерево, пуская корни, давая плоды.

Потом, много-много позже, с годами эта невероятная память стала понемногу рассеиваться, терять прежнюю цепкость.

Быть может, не всё уже хотел помнить.

Быть может, что-то хотел забыть навсегда.

Пришедший к вам в дом, он будет молчать, улыбаться – той самой улыбкой, которая успокоит всякого. «Я знаю тебя, человек, – будто бы говорит эта улыбка, – я слышу тебя».

Всё, что нуждается в словах, – он уже произнёс.

Род Михаила Александровича Шолохова ведут от новгородского крестьянина XV века Степана Шолоха. Прозвище это чаще всего производят от слова «шорох» – давали его ребёнку то ли очень тихому, то ли, напротив, громкому, чтобы был потише. Есть и другой возможный источник: слово «шолохий», то есть «шероховатый лицом», которым в старину называли переболевших оспой.

После Степана Шолоховы теряются в глубинах времён, но в середине XVII века эта фамилия появляется на Рязанщине.

В переписной книге 1646 года записан житель города Зарайска Гаврило Дорофеевич Шолохов. Но первый выявленный предок писателя – не он, а Фирс Борисович Шолохов. Предположительно его отец Борис был сыном Гаврилы Дорофеевича.

В 1680-х Фирс был дворовым у боярина, затем поступил в пушкари и поселился в Пушкарской слободе Зарайска. Впервые он упоминается в 1686 году, когда в числе иных зарайских пушкарей был послан на службу в полк воеводы Леонтия Романовича Неплюева.

Фирс Шолохов участвовал в военных походах, в том числе в первом крымском походе 1687 года под руководством князя Голицына. В 1696 году Фирс и его старший сын Сенька были задействованы при постройке стругов. На этих же стругах в том же году они отправляются в Азовский поход Петра Великого. В списках, где перечисляются пушкари, имя Фирса Шолохова называется в первых строках. Значит, был он замечен, и в боях проявлял сноровку и мужество.

Четыре сына Фирса пошли по отцовской стезе, став пушкарями. В том числе самый младший – прапрапрадед писателя Сергей Фирсович Шолохов. Предположительно он родился до 1710 года, а умер до 1744-го. Сын его, прапрадед писателя – Иван Сергеевич Шолохов – тоже был пушкарём.

В течение трёх поколений Шолоховы, во-первых, являлись военными, а во-вторых, несколько десятилетий подряд вместе с донскими казаками участвовали в походах на Крым и Азов.

Одним из самых удачливых военачальников Азовского похода 1696 года оказался бывший есаул Степана Разина Фрол Минаев, вовремя отошедший от бунтовщика, потому избежавший наказания и, более того, избранный впоследствии войсковым атаманом Всевеликого Войска Донского.

Так род Шолоховых пересекается с древнейшей казачьей историей: не станем утверждать, что прапрапрадед писателя Фирс Шолохов и разинский есаул Фрол Минаев были знакомы, но при осаде Азова они, конечно же, могли видеться.

Сам писатель ничего о своих славных предках не знал: данные о пушкарской династии Шолоховых были разысканы совсем недавно. Но кровь нескольких поколений пушкарей Шолоховых в нём текла и сказывалась.

Среди уроженцев Зарайска значатся одиннадцать погибших участников Великой Отечественной, носивших фамилию Шолохов. Все они являются писателю дальней роднёй – ветви того рода, что разросся от пушкаря Фирса и его сыновей.

Рязанская земля была в XVII веке окраиной Русского государства; пушкарям не раз и не два приходилось сталкиваться с набегами крымских татар, ногаев, иных кочевых орд.

Земли ниже по Дону в те времена продолжали именоваться Диким полем; обитали там вольные люди – казаки.

Пополнялось казачество как раз рязанскими, тульскими, белгородскими, тамбовскими, волжскими охочими людьми.

Рязанские пушкари и донские казаки различались по социальному статусу, но были близки по роду занятий. Когда случался очередной поход, рязанцы и донцы опознавали друг друга лично, ладя и в бою, и в миру – скажем, в торговле.

Прадед писателя, Михаил Иванович Шолохов, часто бывал на Дону – уже не по военному делу, а по торговому: он стал первым в роду Шолоховым, перешедшим в мещанское сословие.

Дед писателя, Михаил Михайлович, по отцовскому примеру ещё подростком явился на Дон – трудиться, торговать. Первое упоминание его в документах – это 1852 год: тогда он служил в мануфактурной лавке купца второй гильдии Мохова Василия Тимофеевича. Запомним эту очень важную для нас фамилию – Мохов.

Поначалу Михаил Шолохов снимал квартиру в станице Вёшенской. По работе ездил закупаться товарами в Богучар и станицу Урюпинскую. Ещё молодым человеком ему удалось сколотить капитал, подняться, стать купцом третьей гильдии. Позже он дорос до второй гильдии (купцов первой гильдии в Вёшенской не было вовсе). Заимел три собственные мануфактурные лавки – в Вёшках, в Дудареве и в Кружилине, – и два питейных подвала. В конце концов стал третьим по обороту среди станичного купечества.

При этом грамотой Михаил Михайлович не владел, а бухгалтерию вёл зарубками на досках. Дважды в огромных вёшенских пожарах сгорали все его лавки (в станице Вёшенской не было воды – её возили в бочках с Дона) – и оба раза всё нажитое восстанавливал. Похоже, имел хорошо вложенные или спрятанные накопления.

В жёны взял он дочь того самого Василия Тимофеевича Мохова – Марию. Венчались они примерно в 1857 году в станице Вёшенской, в церкви Святого Михаила Архангела. Напротив той церкви отстроили вскоре свой дом: четырёхкомнатный, крытый жестью. Надо понимать: два крепких капитала – моховский и шолоховский – могли себе это позволить.

Дом тот тоже запомним – он неоднократно будет фигурировать на страницах «Тихого Дона».

Удивительно – Моховы тоже происходили из рязанского Зарайска. Род Шолоховых с родом Моховых так или иначе пересекался очень давно – возможно, за несколько столетий до рождения будущего писателя.

Отцовская линия его – целиком, если вглубь рода нырнуть и оглядеться, – происходит из Рязани.

Через несколько лет после свадьбы Михаил Михайлович Шолохов построит свой собственный, крупный мануфактурный магазин.

Шолоховы начали догонять Моховых по торговому размаху.

В станице Вёшенской жил брат Марии Васильевны – Капитон Васильевич Мохов: тоже немалого достатка купец. Помимо упомянутых нами Моховых, имели свою торговлю Мохов Мирон Автономович (и его сыновья Алексей и Николай) и Мохов Михаил Егорович: всё это разросшиеся ветви крепкой купеческой фамилии, дальняя шолоховская родня.

Успехов в торговле на Верхнем Дону достигнут и другие представители шолоховской фамилии: Иван Кузьмич Шолохов (и его дети – Евдокия и Пётр) и Пётр Иванович Шолохов.

Два неслучайных, ухватистых рода сплелись, чтоб дать жизнь писателю. Около сорока лет Шолоховы и Моховы держали в своих руках мануфактуру, питейное дело, справляясь с любой конкуренцией в округе. Михаил Михайлович Шолохов неоднократно избирался доверенным по проверке торговой деятельности купцов: проще говоря, выявлял нарушителей законов о налогообложении. Памятуя о том, что его внук будет на исходе Гражданской работать продовольственным инспектором, можно увидеть в этом некоторую преемственность.

Будущий писатель Михаил Александрович Шолохов не просто происходил от купеческих семей. Он являлся прямым потомком двух самых известных, самых богатых на Верхнем Дону купеческих родов.

Но с того богатства мало что ему достанется. Только хватка.

Семейство купца Мохова – персонажи «Тихого Дона».

Поданы они жёстко.

«Маленькими смуглыми руками, покрытыми редким глянцем волоса, щупал Сергей Платонович Мохов жизнь со всех сторон. Иногда и она с ним заигрывала, иногда висела, как камень на шее утопленника. Многое перевидал Сергей Платонович на своём веку, в разных бывал передрягах… Богател Мохов и проживался, под конец сколотил шестьдесят тысяч, положил их в Волго-Камский банк…»

Дав герою фамилию своей бабушки и двоюродного деда, державшего огромное дело в станице Вёшенской, Шолохов, конечно же, догадывался, что пройдёт время и читатели будущих времён начнут разыскивать у романного Мохова и его родни пересекающиеся черты. И в каждой, связанной с Моховыми истории, рассказанной в романе, подозревать семейные шолоховские предания.

Совращение моховской дочки казаком Митькой Коршуновым – одна из первых сцен романа «Тихий Дон». Придумал ли Шолохов эту историю, услышал ли от кого или подсмотрел в другом знакомом ему купеческом семействе – кто знает? Но дерзостную степень откровенности сложно не оценить. Автор мог дать купцу любую другую фамилию – а дал бабкину.

Двоюродный брат писателя Николай Петрович Шолохов утверждал, что романный Мохов списан на самом деле с другого деда – Михаила Михайловича Шолохова.

Примем как мнение, но дело в том, что деда своего Михаила Михайловича будущий писатель в живых уже не застал. Впрочем, и прадеда Василия Тимофеевича Мохова – тоже. Он мог сложить о них мнение только по рассказам.

Зато застал родного брата бабушки – Капитона Васильевича Мохова.

И таким образом мог вылепить семейство романных Моховых сразу из нескольких известных ему лично или по рассказам купеческих семей.

Михаил Михайлович Шолохов с женой Марией родили четверых сыновей (Николай, Александр, Пётр, Михаил) и четырёх дочерей (Прасковья, Капитолина, Ольга, Анна). Для всех детей купец Шолохов нанимал домашнего учителя: верил, что толк будет.

Худо-бедно учёные люди на Дону были редкостью. На одного грамотного казака приходилось семь неграмотных. До 1868 года вообще не существовало Положения о приходских школах и училищах для казачьих войск и вся масса русского казачества пребывала в элементарном неведении о науках. В связи с этим, например, до начала ХХ века ни о какой авторской казачьей литературе или музыке речи не шло. Когда Положение, наконец, появилось, на приходские училища в хуторах с числом жителей не менее ста человек начали выделять 350 рублей в год. Но денег этих, увы, не хватало. Пытались собирать на местах с жителей, но, как правило, станичные сборы отказывались принимать на себя содержание училищ: старики жили без наук, и дети обойдутся.

Шолоховский дед рассуждал иначе. Купеческое звание по наследству не передавалось. Станут ли они титульными купцами – зависело от них самих. Но всё необходимое для старта Михаил Шолохов детям своим предоставил. Да и дочерей старался выдавать выгодно, не за голь какую-нибудь. Дочь Прасковья вышла замуж за купца Ивана Сергеевича Лёвочкина с хутора Каргина. Дочь Капитолина – за крепкого каргинского мещанина Николая Бондаренко. Дочь Анна – за мостостроителя Ануфрия Спасибова. Дочь Ольга – за вёшенского фельдшера Ивана Сергина.

Старший сын Николай, так и не выбрав себе жену, пристрастился к спиртному. Вверенную ему дударевскую мануфактурную лавку отца разорил. В конце концов раздал остатки товара казакам и крестьянам, крича: «От кого наживал, тот пусть и пользуется!» Просто персонаж классической литературы – даже не Чехова, а кого-то вроде Писемского.

Второй сын – Александр, 1865 года рождения, – отец нашего героя. Первое образование он получил в одноклассном приходском училище.

Саша Шолохов с детства пристрастился к чтению. Отцу это казалось полезным – в дело такой ум пойдёт. Александр действительно вырос предприимчивый, с авантюрной жилкой, вроде бы купцу необходимой. Но, увы, шолоховский отец был классическим неудачником. Все его предприятия рано или поздно заканчивались финансовой катастрофой.

Забегая вперёд скажем: удивительно, но Шолохов никогда не воспользуется историями отцовских разорений в литературных целях. На его глазах случатся такие трагикомические сюжеты – бери да записывай, но нет. Жалел ли он отца или даже вспоминать о том было ему больно – гадать не станем. Но всю жизнь писавший в известном смысле с натуры, именно этой тематики Шолохов избегнет.

Несколько раз приказчик 1-го класса Александр переезжал с места на место. Затевал то одно, то другое предприятие. Потерпев неудачу, не отчаивался. Перехватывал взаймы у женатого на сестре Александра Прасковье купца Лёвочкина – и отправлялся в Москву или в Нижний, обуреваемый новой идеей: купить там, перепродать здесь и, наконец, заработать.

Третий сын, Пётр, единственный из всех Шолоховых служил в армии. Характерный факт: в Батумском полку, куда в 1899 году попал Пётр, его тут же поставили писарем, потому что он был едва ли не единственным призывником, обученным грамоте.

Как только Пётр вернулся из армии, Михаил Михайлович женил его на дочери купцов Обоймаковых – сильной и оборотистой семьи, державшейся немногим ниже Моховых и Шолоховых. Звали дочку Анна Семёновна.

Пётр и Анна отправились в хутор Кружилин. Отец приобрёл им богатое подворье, где молодая семья открыла постоялый двор; также владели они галантерейной лавкой.

Каждый год Пётр с Анной рожали по ребёнку, и каждый год дети умирали: похоронили пятерых. Очередного решили крестить не в Кружилинской церкви (рассудив, что «у священника рука тяжёлая»), а в соседнем хуторе. Но и тот ребёнок умер. Больше в церковь не ходили, а из Кружилина уехали в хутор Плешаков.

Подворье своё Пётр продал брату Александру – и тот заселился в Кружилине. На хуторе том жило около шестисот человек: было где развернуться. Снова заработала закрытая Петром лавка: поначалу Александр сам в ней и торговал. Затем, с дозволения купца Парамонова, державшего по Дону хлебные ссыпки, Александр открыл у себя промежуточную хлебную ссыпку. Во дворе у него вечно толпились казаки и крестьяне: возились с зерном. Завертелась жизнь.

Самый младший из братьев, Михаил, служил приказчиком в Каргине у того же самого, год от года богатевшего купца Лёвочкина и открывать собственное дело пока не спешил.

Поймать торговую удачу за хвост было делом не столь простым. Конкуренция росла, мир менялся.

Станица Вёшенская, хутора Кружилин, Каргин, Плешаков – селения, где происходит основное действие романа «Тихий Дон».

У незнакомого с этой географией читателя может создаться ощущение, что роман охватывает огромные пространства.

На самом деле действие в трёх с половиной томах из четырёх происходит на, образно говоря, пятачке – за несколько часов можно объехать по кругу, если на хорошей машине.

Именно там, на этом пятачке, жили, трудились, вековали свой век Шолоховы.

Именно на этом пятачке жили, трудились, вековали свой век Мелеховы.

Это – верховья Дона, земля казачья.

Выше по Дону – Воронеж, русская губерния. Ниже – Ростов-на-Дону, место зарождения казачества.

Верховые донские казаки отличались не только от запорожских яицких или терских, но имели свои различия с донскими низовыми казаками.

На верховье сохранились с большой Россией куда более близкие связи. Верховые и внешне были едва отличимы от жителей южнорусских губерний. Низовые же от верховых отличались и внешне (куда чернявее), и речью, и крепче поднакопили особого казачьего гонора.

Если в XVII веке низовые казаки в своих письмах московским государям спокойно именовали себя русскими людьми, ушедшими казаковать, то со второй половины XVIII века началась другая история – завершившаяся, в числе прочего, Гражданской войной. Те из домовитых казаков, что претендовали на дворянство, рисовали себе небывалые родословные, что объяснимо: мужицких потомков в дворяне не брали. Так зарождалась ненаучная мифология о древнейшем происхождении казачества.

В основе неприятия большевизма на Дону имелась в числе прочего сепаратистская подкладка: низовые казаки постепенно приучили себя к мысли, что они – отдельный народ и с москалями им не по пути, тем более если это ещё и большевики.

Выбор, который сделал Михаил Шолохов в годы Гражданской, имеет во многом родовое объяснение. Всерьёз оказачившийся на уровне сознания и повадок, он вместе с тем твёрдо помнил, что его предки – русские. Всем существом разделяя трагедию казачества, равнять себя с низовыми казаками он всё равно не мог.

О себе молодой Шолохов писал: «Отец – разночинец, выходец из Рязанской губернии», – что было по факту верно, но, строго говоря, не учитывало важных подробностей.

Двести лет назад пушкари Шолоховы отвоёвывали последние рубежи донской земли у крымских татар и турок.

Без малого сто лет прошло с тех пор, как прадед Шолохова впервые объявился на Дону с торговыми делами.

Дед Шолохова, как мы помним, обжился на Дону, став донским купцом. Бабка – обжившаяся на Дону купеческая дочка, причём Моховы появились там ещё раньше Шолоховых.

Отец действительно родился в рязанском Зарайске, потому что мать его решила рожать там, – однако сразу после родов они вернулись в станицу Вёшенскую: так что никакой он не «выходец». На Дону вырос, отучился, стал приказчиком, а затем и хозяином своего дела.

Рязанский род Шолоховых давно и намертво врос в донскую землю.

Будущий писатель был донской в той степени, что имел право о себе говорить «коренной». И если потянуть эти корни – огромные глыбы донской истории можно выворотить.

Михаил Шолохов являлся безусловным носителем родовой донской памяти протяжённостью более столетия.

Зачем же так писал о себе?

Едва ли он мог представиться иначе: коренной донец, внук донского купца, отец – хуторской лавочник… Жестокая была бы бравада по тем временам. Чтоб лишних вопросов не возникало, Шолохов существенно опростил своё происхождение.

Но здесь мы поставим зарубку и запомним: Шолоховы на Дону – свои, а не понаехавшие. Шолоховские и моховские богатейшие в округе дома в центре станицы Вёшенской – тому порукой.

В Кружилине Александр Михайлович Шолохов поначалу жил одиноко, скромно, деятельно. Лавка его с разнообразными товарами располагалась в пристрое – десять шагов от дома. Торговать сам хозяин становился только в предпраздничные дни, когда наблюдался наплыв покупателей. В остальное время оставлял лавку открытой: хуторяне брали необходимое либо в долг, либо оставляя деньги на прилавке.

Никто не воровал; на Дону воровство не прощалось; а пришлым сложно было б украсть – любого человека, идущего за покупками, кто-то да видит: в хуторе всяк всякого знал.

Помимо шолоховской мануфактурной лавки, в Кружилине имелась ещё одна – мещанки Екатерины Обоймаковой, из тех самых Обоймаковых, что стали роднёй Петру, родному брату Александра.

На сохранившихся фотографиях Александр Шолохов – спокойный, кажущийся чуть меланхоличным человек. Лишённый тех явных, свойственных русскому купечеству примет волевого, нерушимого характера – скорее интеллигент. Тем не менее в станице он прижился и уважение имел. Был добр и отзывчив. Казаки говорили о нём: «Ить не казак, а до чего ж умный и говорит шутейно, всё с присказкой». (Сын, создатель образов балагура Прохора Зыкова и деда Щукаря, здесь уже понемногу просматривается).

Но скоро стало ясно: хоть и славный человек Александр Михайлович, а хватка у него не отцовская – до купеческого звания не вытянет. Пробовал закупать и перепродавать скот – остался в убытках. Скупал землю – высаживал урожай, снимал урожай, продавал – снова едва сводил концы с концами.

Семьи не имел. Приятельствовал с немолодой уже соседской помещицей Анной Захаровной Поповой. Жила она на хуторе Ясеновка: десять километров на запад от Кружилина. Александр Михайлович заезжал к ним и по делам, и на праздники. Интеллигентные люди – есть о чём поговорить.

Служила у той помещицы в прислугах бойкая баба в прислугах. Звали её Анастасия Даниловна Черникова. Была она 1871 года рождения – уже за тридцать, по тем временам битый товар, перестарка, но всё ещё видная, ловкая, заметная.

Это – будущая мать писателя Шолохова.

Традиционно встречу Александра и Анастасии описывают на кинематографический манер: явился как-то к помещикам Поповым по своим делам молодой, симпатичный, щеголевато одетый знакомец; ему глянулась прислуживающая за столом горничная, а он приглянулся ей.

Едва ли Александр мог очаровать чужую горничную – скорее бы сам угодил в силок. Видный, неженатый, как сегодня бы сказали, «предприниматель» был завидным женихом. Тем более что и Александру давно пора было остепениться – ему, между прочим, было уже за 35.

Однако тридцатилетняя горничная точно была ему не парой.

В своё время помещик Иван Алексеевич Попов получил украинских крепостных в благодарность за участие в войне 1812 года и в числе 25 малороссийских семей привёз из-под Чернигова супружескую пару Черниковых. В украинской транскрипции фамилия их была Чорняк.

С тех пор Чорняки так и жили при помещиках Поповых. Когда крепостное право отменили, Чорняки, поименованные на русский лад Черниковыми, остались служить прежнему хозяину уже по найму.

Ивана Алексеевича сменил его сын Евграф Иванович, проживший до 1878 года. Наследником его стал молодой барин Дмитрий; две старшие дочери Евграфа Ивановича из поместья съехали. Отец Насти Черниковой, Данила, работал в усадьбе садовником, мать – прачкой; у нее имелись два брата, Герасим и Гаврила.

Местные запомнили, что отец «размовлял»: будучи малороссом, он сохранил свой язык, несмотря на то что семья его жила на Дону уже более полувека. Это, впрочем, было несложно, потому что переселенцев с Украины в этих местах проживало множество и держались они от казаков наособицу, соблюдая свои традиции.

Что до Настиной матери, то она, скорее всего, имела сильную татарскую примесь. Жители Ясеновки запомнили её своеобразную манеру говорить: неразборчивая скороговорка, характерная для татарских женщин, и даже восточный акцент. Родословная Чорняков-Черниковых неизвестна, мы лишь можем предположить, что, например, бабка Анастасии была татаркой.

Настя работала у Поповых с 1883 года – сначала девкой на побегушках, потом горничной. Хуторяне запомнили её как частушечницу и певунью. Часто она пела украинские песни. То есть жила на казачьем Дону, работала на русских помещиков, кровь несла в себе татарскую – а песни любила малоросские. Запомнили, как прочувствованно исполняла она «Реве та стогне Дніпр широкий» на стихи Тараса Шевченко – при всём том, что никакого Днепра не видела никогда.

Традиционно сообщают, что Анастасия была красавицей – но, пожалуй, нет. Сколько ни вглядывайся в её фотографии – видишь волевую женщину, пусть с правильными чертами лица, но лишённую женственной мягкости и зримого очарования. Большеголовая, с явственной примесью восточного в облике. Может быть, и Чорняками их назвали оттого, что смуглокожие?

Отец Анастасии Данила умер во второй половине 1880-х. Братья, переженившись, отделились. Настя жила с матерью вдвоём в бедном саманном курене. Ей давно было пора замуж. У Насти случались к тому времени близкие связи с хуторскими. На неё начал засматриваться молодой барин Дмитрий, и Настя откликнулась.

Хозяйка усадьбы, помещица Анна Захаровна, вскоре прознала про их связь, но опоздала: выяснилось, что Настя уже беременна. Решение было принято стремительно: Анна Захаровна решила подыскать своей горничной другое место, а то родится наследник от прислуги – и куда ж его девать?

Ни о чём не подозревавший Александр Михайлович Шолохов в Ясеновке тогда уже появлялся, но едва ли был посвящён в сложную семейную проблему.

Соблазнённая служанка в помещичьем доме – один из сюжетных поворотов романа «Тихий Дон»: когда Аксинья в отсутствие Гришки Мелехова сходится с помещичьим сыном Листницким.

Здесь – тот же поворот.

Свою семейную, родительскую, материнскую историю в тайне держал под сердцем Шолохов, рассказывая про барина Листницкого и служанку Аксинью.

Анна Захаровна вызвала к себе сначала Настину мать, а потом и её саму. Уговор был прост: «Есть, милая, для тебя пара – Степан Кузнецов из станицы Еланской: вдовец, старик, живёт при полном достатке – а бабы у него нет: пойди за него. Муж твой помрёт, и войдёшь в права наследства – заживёшь, наконец, не в горничных, а своим хозяйством».

Черниковы согласились.

Старику Кузнецову, – в некоторых бумагах он значился как Стефан – было… около сорока пяти лет. О том, что невеста беременна, ему, судя по всему, не сообщили. Однако скорость, с которой был устроен брак, предполагает приданое, которое помещица положила за свою горничную.

Муж Анастасии был из атаманцев. Так называли казаков, служивших в легендарном гвардейском Атаманском полку, охранявшем императорскую семью. Отбирали туда призывников видных, высоких, готовых к муштре и к беспрекословному подчинению. У Шолохова в самом начале «Тихого Дона», впроброс сказано об одном герое (казак Христоня): «Дурковатый, как большинство атаманцев». Всякий раз, когда на страницах этого романа является новый герой из числа атаманцев, можно заранее быть уверенным: человек небольшого ума. За женой деда Щукаря в «Поднятой целине» тоже ухаживал атаманец – и Щукарь едва не убил его завёрнутой в полотенце трехфунтовой гирькой.

Венчались Степан и Настя в Еланской церкви; второпях сыграли несчастливую свадьбу. Так Анастасия Даниловна Черникова стала Кузнецовой и приобрела новый социальный статус: из крестьянок перешла в казачки.

Узнав вскоре о беременности жены, Кузнецов без труда смог догадаться о подоплёке и поспешного обустройства свадьбы, и щедрости помещицы. С тех пор он бил жену нещадно. Спустя восемь месяцев родилась девочка – и вскоре умерла. Других детей они не нажили.

Кого из шолоховских героев мы неизбежно видим за всей этой историей?

Да конечно же Аксинью и мужа её Степана Астахова: Шолохов даже имя не изменил.

Аксинья, как мы помним, тоже вышла замуж «нечестной» девкой (её изнасиловал отец).

Степан тоже избивал жену.

Детей у неё со Степаном быть не могло, в чём она сама призналась позже Григорию Мелехову.

Атаманцев Шолохов на дух не выносил всю последующую жизнь. Материнскую историю он знал. Трёхфунтовой гирькой деда Щукаря он и спустя многие годы с оттягом бил по голове атаманца, словно бы мстя за материнские муки и смерть своей сводной сестры.

На развод подать Анастасия не могла: брак тогда мог быть расторгнут только формальным духовным судом в случае доказанного прелюбодеяния супруга. Более того, иск о расторжении брака мог быть предъявлен только через три года после совершения брака.

Однажды Анастасия – теперь уже Кузнецова – не выдержала жуткой своей жизни и сбежала. Деваться ей было некуда – явилась обратно к матери, в имение помещиков Поповых.

Дмитрий Евграфович Попов к тому времени женился, взяв в жёны казачью вдову Марию Фатинскую, по крови – полячку.

Женив сына, старая помещица Анна Захаровна Попова уехала к дочери Софье в станицу Вёшенскую.

Анастасию приняли в старый помещичий дом на работу. Дмитрий чувствовал вину перед ней и, насколько мог, скорбел о погубленной дочке. Но раз ребёнка больше нет – что ж гнать Анастасию: никакого вреда от неё не предвидится, баба и баба.

Здесь неизбежно вспоминается ещё один сюжетный поворот «Тихого Дона»: когда молодой помещик Листницкий, после нескольких лет войны, привозит к себе в поместье вдову, на которой женился. Дома он застаёт Аксинью, с которой ранее имел связь. Аксинья, напомним, согласно сюжету романа, совсем недавно схоронила маленькую дочь.

Листницкому, конечно же, неудобна создавшаяся ситуация. Он желает Аксинью удалить, но, мучимый некими представлениями о чести, никак не может на это решиться. Аксинье деваться некуда: ведь Григорий, не простив измены, оставил её. Не к мучителю Степану же ей идти?

Романные коллизии «Тихого Дона» детально воспроизводят реальную ясеновскую историю. Здесь и бывшая любовница в качестве горничной, и осваивающая новый дом молодая жена, которая на самом деле далеко не молода, а брак у неё – второй. Жена ещё ни о чём не подозревает, но донести ей о прежних прегрешениях барина досужие люди могут очень скоро.

Жизнь Анастасии Кузнецовой можно было считать законченной – беглая жена, не имеющая ни достатка, ни надежды на развод – Кузнецов, которому не исполнилось ещё и пятидесяти, вполне мог прожить ещё четверть века, а то и больше.

Барин Дмитрий хоть и не гнал бывшую любовницу, но неуместность проживания в Ясеновке была очевидна в первую очередь для неё самой.

И здесь вновь появляется Александр Михайлович.

Он сдружился с Дмитрием Евграфовичем. Много позже отзывался о нём как о человеке вдумчивом, образованном, читающем, никакого ревнивого чувства к нему не затаил. Некоторое время Шолохов даже работал в усадьбе Поповых управляющим.

Мы не знаем, была ли у Анастасии и Александра связь до её замужества с атаманцем Кузнецовым, но вскоре после её возвращения в усадьбу они уже начали встречаться. Дмитрий Евграфович, естественно, был очень даже не против.

Для свиданий с полюбившейся ему женщиной Александр Михайлович снял комнату в хуторе Чукарине – четыре версты от Ясеновки. Попов служанку отпускал с лёгким сердцем: пусть, пусть – может, сладится чего у них, а то, не ровён час, Фатинская обо всём узнает. Стыд-с.

Вскоре Анастасия забеременела. Для Шолохова связать жизнь с ней – значило обрушить порядок вещей. Стать причиной сословной катастрофы.

Помните, в первой книге «Тихого Дона», как печалится отец Григория Мелехова, Пантелей Прокофьевич, узнав о связи сына с Аксиньей:

«– Гришка наш, эх!.. – Старик горько закрутил головой. – Подковал он нас, стервец… Как ладно зажили было-к…»

К 1904 году Александр Михайлович уже схоронил отца. Но в роли Пантелея Прокофьевича выступила мать, Мария Васильевна – человек жёсткой воли и замечательного упрямства. Между сыном и матерью случился разрыв. Она отказала ему не просто в благословении, а в любой помощи и отлучила от дома.

Казалось бы, Александра могли понять его братья и сёстры. С ними вырос он под одной крышей, деля хлеб, досуг, радости и горечи. Все теперь были уважаемые и приличные люди. Но и у них он не нашёл понимания. Ведь он собрался жить с чужою венчанной женой! К тому же ещё и бывшей любовницей помещика, у которого работал! Неслыханное дело. В сущности – позор для всей семьи.

И всё-таки он решился. Велел любимой женщине собирать вещи и однажды перевёз её к себе в Кружилин. Заселилась она с ним в качестве служанки. Хотя от кого ты что скроешь – через месяц у служанки живот уже появился: гляди-ка, чего себе выслужила!

Зажили незаконной семьёй, оскорбив тем самым – в патриархальном и строгом сословном мире – и купеческую честь, и казачьи устои.

Никто из старшего поколения Шолоховых и Моховых Александра Михайловича больше в домах своих не принимал. В любых визитах ему было отказано. Родовой шолоховский дом – крупнейший в станице Вёшенской – выкупил родной брат Марии Васильевны, двоюродный дед Михаила Шолохова – купец Мохов. Мария Васильевна теперь жила с братом. Там могли собираться все шолоховские дети со своими семьями – но не Александр.

И здесь мы понимаем, за что писатель Шолохов в известном смысле мстил Моховым, описывая их в ничтожном виде под собственной фамилией. Он не испытывал никакого пиетета ни к своей купеческой фамилии, ни к моховской зажиточной родне по одной элементарной причине: ни с ним, ни с его отцом, ни с его матерью никто и не роднился. А чужих, злых, спесивых людей – и жалеть нечего.

Братья общались с Шолоховым только втайне от матери. Если, сугубо по делам, кто-то из них наезжал в Кружилин, брюхатую экономку в упор не замечали. Скомканно простившись, братья отбывали, не прельщаясь застольем. Встретив Александра где-то за пределами хутора, свистящим шёпотом старший, пьяный брат Николай нашептывал: «Саша, ну как же? – она ж жила в своей Ясеновке и с барином, и бог знает с кем, – как ты можешь так?» – «Я тебя сейчас ударю, брат», – «Ну, Бог тебе судья. А в дом с нею не пущу к себе. Сам приезжай. С горничной – нет».

Кружилинский старожил Иван Матвеевич Чукарин рассказывал потом: «Ды чё там говорить, не пошла она жизня поначалу ни у Анастасии Даниловны, ни у Александра Михайловича. Чужая семья – потёмки…»

Иван Матвеевич всего дотошным краеведам не рассказывал – а ведь знал наверняка куда больше. Мог бы вспомнить, как вскоре после приезда экономки кружилинские соседи вперебой меж собой судили: Кузнецова Анастасия – она чьего ребёнка носит? Ясеновского барина, еланского атаманца или лавочника нашего Шолохова?

Помните, как в «Тихом Доне» Шолохов пишет про падшую Аксинью: «Будто кто отметину сделал на её лице, тавро выжег. Бабы при встрече с ней ехидно ощерялись, качали головами вслед…»

Мать! Её он описывал!

Вопрос о прототипах Григория Мелехова занимал многих, и к нему мы ещё вернёмся, а вот про Аксинью почему-то никогда серьёзного разговора не велось: чья же судьба взята была за основу её образа. В советском шолоховедении, тем более при жизни Шолохова, на такой разговор никто б и не решился. Но едва ли у нас есть необходимость это скрывать.

Одно лишь неясно: кто ж всё-таки решился расписать в подробностях подросшему Михаилу историю его матери? Не отец точно. Сама ли мать на такое пошла? Или по разговорам, по крупицам, по обмолвкам он собрал картину?

Есть в «Тихом Доне» один персонаж – старый конюх, живущий при Листницких и рассказывающий вернувшемуся с фронта Гришке Мелехову тяжёлую правду про загулявшую с молодым барином Аксинью.

Шолохов ведь тоже, когда вырастет, будет в ясеновской усадьбе частым гостем.

Не тот ли старый конюх ему всё и поведал?

Дом в Кружилине был самый обычный: мазанка, крылечко с тремя деревянными рассохшимися ступеньками, окошки за крашеными ставнями, крытая камышом крыша. Внутри простая обстановка. Две комнаты вверху и, полуподвальная, самая холодная летом, самая жаркая зимой комната на «низах». Все казаки в таких куренях жили издавна, и устройство жилищ почти не менялось столетиями.