Шолохов. Незаконный Прилепин Захар

Кто-то у нас читал книгу, мужчина стоял на квартире, преподавал в мясосовхозе, а он эту книгу читал вслух, ишо мать живая была, и мать заплакала».

Слишком уж далеко от донского дома и от матери с отцом приходилось учиться Мише.

Мать волновалась: а как там он в чужой семье, а не угодит ли под конку, а то и под трамвай?

Наконец, жизнь в Москве обходилась дорого. В годы войны, во все времена это случается, богатые богатеют, бедные – беднеют. Решили искать хорошую гимназию поближе. Таковая имелась в городе Богучаре Воронежской области.

Изначально, в XVII веке, основанный малороссами Богучар тоже был казачьим поселением. Разросшееся в город бывшее поселение стояло на притоке Дона – речке Богучарке. От Каргина вверх по Дону, в ста двадцати верстах. Тоже не ближний свет – но хотя бы можно за сутки добраться, да и письма быстрей доходили. Туда же отправил учиться своего сына Анатолия Михаил Михайлович – брат Александра Михайловича: всё проще вдвоём детям.

В Богучаре Михаила устроили на постой к священнику и учителю Закона Божьего Дмитрию Ивановичу Тишанскому – человеку неординарному, имеющему серебряную медаль за достижения в сфере образования. Жена его Софья Викторовна работала в женской гимназии надзирательницей, или, как говорили гимназистки, «классной дамой». У них было пятеро детей: Николай и Антонина – старшие, одноклассник Миши Алёша, Ёлочка и Клава – меньшие. Дом Тишанских стоял на центральной городской площади. Вымощенный камнем собственный дворик, кухня во флигеле. Восемь окон выходили на площадь и на улицу.

Городок был хоть и провинциальный, но с насыщенной жизнью. С прежних времён в Богучаре проживало множество хохлов: они не растворились в местном населении, отличаясь и внешне, и речью, и повадками. Сохранили свою мову, одевались так: штаны на шнуре, в чунях, в ботинках, в холстинных вышиванках, если холодно – в полушубках с длинными рукавами. Москали же – в сатине, в ярких рубахах; обувь – по достатку.

В «Тихом Доне» у помещика Листницкого служит конюхом старик Сашка – родом, как пишет автор, «из богучарских москалей». То есть разделение на хохлов и москалей в городе было устоявшимся.

На торгу толпились приезжие со всех концов: скупщики зерна, прасолы, татары, цыгане. Шла здесь особая, не схожая ни с кружилинской, ни с каргинской, ни с московской жизнь.

Гимназия – красивое и величественное здание, нисколько не уступающее в своей величественности и архитектурной выверенности гимназии московской, располагалась в трёх минутах ходьбы от дома Тишанских.

Уровень обучения был немногим ниже: гимназия считалась самой престижной на Верхнем Дону. Туда везли учиться со всей округи – город был всегда полон неместными, снимавшими жильё подростками – детьми купцов, зажиточных казаков, мещан.

В гимназии было 52 комнаты, актовый и гимназический залы. Обучение проходили 242 ученика. Лицевой стороной гимназия смотрела на улицу, тыльной – в степь: туда городок не разрастался. Самый вид степи неизбежно наводил иной раз печаль: как хорошо было на приволье, без всех этих наук!

С парадной стороны заходили директор, попечитель, инспектор и преподаватели. Дети же входили в гимназию исключительно со двора.

15 августа выстроили всех, – Миша был побрит наголо, – произнесли напутственную речь и запустили в классы, пахнущие деревом, мелом, чистотой.

В его третьем «А» классе было тридцать пять гимназистов.

Занятия проходили в одном и том же кабинете на втором этаже. Все воспитанники носили фуражки, шинели с голубыми петлицами и блестящими пуговицами, гимнастёрки и брюки навыпуск. Форма была светло-серого цвета: словно присыпанная мукой. Местные дразнили гимназистов «мукомолами». На бляхах поясов и на кокардах были выгравированы буквы БМГ, Богучарская мужская гимназия.

В гимназии преподавали русский язык и литературу, греческий и латынь, французский и немецкий, математику, физику, историю, географию, природоведение, рисование и лепку, пение, гимнастику, Закон Божий.

Курс обучения московскому не уступал.

Признаться, Шолохов не любил латынь и греческий.

Но, как и требовалось, учил и сдавал всё.

Его одноклассник Георгий Подтыкайло вспоминал: «Гимназия была классической и отличалась строгими порядками. Попробуй, бывало, шевельнуться во время надоевшей нам общей молитвы в актовом зале – вмиг впадёшь в долгую немилость начальства. Впрочем, были смельчаки, которые и в эти “святые” минуты успевали поозорничать. Одним из таких был Миша Шолохов. Мне часто приходилось стоять рядом с ним на молитвах и видеть, как он при поклонах смешно гримасничал, заставляя нас холодеть при мысли, что мы не выдержим и громко рассмеёмся».

Есть несколько фотографий той поры: Миша среди одноклассников всегда самый мелкий, но при этом у него неизменно весёлый, с наглецой, вид и прямой взгляд в объектив.

Одна из преподавательниц, Ольга Страхова, запомнила его как ребёнка «с чертами чуть-чуть калмыцкого или другого какого-либо восточного типа». Странно, что фотоснимки этого не передают. Но мы вновь понимаем, что прозвище «татарчук» родилось не на пустом месте.

Георгий Подтыкайло: «В первом классе училось около сорока учеников, Шолохову в то время было десять лет. Невысокий ростом, он был коренастым, ловким крепышом. Участвовал во всех ребячьих потасовках, и спуску не давал…»

Страхова призналась, что, когда Шолохов стал известен и к ней потянулись за воспоминаниями, она поймала себя на том, что поведение ученика характеризовало столь неутомимое хулиганство, что приходилось рыться в памяти в поисках хоть сколько-нибудь подобающей и пристойной истории.

Тем не менее знавшие в ту пору этого мальчишку запомнили и другое: в Богучаре он запоем читал. Тишанские рассказывали, что тогда им были прочитаны сочинения Гёте, Гейне, Гюго. Кроме того, по просьбе младших детей Тишанского для них Миша вслух читал «Робинзона Крузо». Тогда же он узнал «Севастопольские рассказы» Толстого и был потрясён.

Впервые мальчик пробовал сочинять ещё в Москве, но только здесь отец Дмитрий Тишанский обнаружил написанный одиннадцатилетним подростком художественный рассказ из жизни Петра Великого. Что-то из сочинений попало и в руки к Ольге Страховой – она даже зачитывала фрагменты классу. Одарённость подростка несла приметы очевидного подражательства, но вместе с тем была для учителей очевидной.

Директор гимназии Новочадов часто заходил в гости к Тишанским, они обсуждали литературные новости и новейших писателей: Максима Горького, Короленко, Бунина. Подросток впервые поймал себя на том, что ему интересно узнавать и слушать о литературе.

В скором времени в Богучар переехала упоминавшаяся выше Евдокия Семёновна Шерстюкова, тётка Дуня. Вместе с Шолоховым в гимназии учился один из двух её сыновей. С тех пор в доме Шерстюковых Михаил бывал едва ли не ежедневно. Евдокия Семёновна оказалась завзятой театралкой – вместе они посещали все шедшие тогда в Богучарском театре спектакли.

Миша стремительно насыщался знаниями. Он полноценно жил не просто гимназической, но и вполне себе интеллектуальной жизнью.

В Богучаре Михаил проучится полные три года – немалый срок. За это время он близко познакомится с несколькими людьми и запомнит их накрепко.

По соседству с домом Тишанских жило семейство Штокманов. В своё время, отслужив 25 лет в армии при Николае I, некто Вульф (на русский лад его именовали Василием) Штокман поселился в городке Богучаре. Штокман – фамилия немецкого происхождения, она дословно переводится как «человек-палка» (Stockmann). По другой версии, фамилия образовалась от слова shtokh, что в переводе с языка идиш означает «ловкий игрок в карты» или просто «ловкач».

Дети из разросшегося семейства Штокманов тоже обучались в Богучарской гимназии – кто-то из них был старше Михаила, кто-то моложе, но в общем все были ему знакомы. Один из старших Штокманов – его звали Давид – ещё до революции был замечен в революционном движении. Иосиф Давидович (или Осип Давыдович) Штокман является одним из главных персонажей романа «Тихий Дон». Когда он прибывает в хутор Татарский и называет свою фамилию, у него интересуются: «Не русский, стало быть?» Штокман отвечает: «Нет, русский. Дед из латышей происходил». Романный Штокман был большевиком и членом РСДРП с 1907 года.

В 1972 году писатель Шолохов получил письмо. Некто Евгений Александрович Штокман обращался к писателю с вопросом, интересуясь, правда ли романный Штокман срисован с его дяди Давида Штокмана. Евгений Александрович сообщал, что старшие члены их семьи многие годы помнили подростковое знакомство с Мишей Шолоховым и были обрадованы, обнаружив в знаменитом романе след своего семейства.

Шолохов на письмо не ответил. Дело было даже не в том, что Штокман в романе – персонаж собирательный. Вполне возможно, что от дяди Давида досталась ему только фамилия. Дело скорее в том, что для Шолохова Штокман не просто отрицательный персонаж, а, пожалуй, даже отвратительный. Штокман в «Тихом Доне» сделал всё, чтоб подвести под расстрел, погубить Григория Мелехова. Для Шолохова – это, пожалуй, равносильно тому, как если бы убить хотели его самого.

Пока Миша Шолохов ходил на занятия, в стране разрастались события немыслимого масштаба.

Пала монархия. Висевший при входе в гимназию портрет императора сняли. На месте портрета зиял выцветший квадрат. Настроения в связи с этим были праздничные: по Богучару бродили ликующие толпы, мещане носили красные банты, девушки непонятно чему смеялись и даже священнослужители были воодушевлены.

Традиционно консервативное казачество отреагировало куда спокойней. «Казаки отнеслись к известию о перевороте со сдержанной тревогой и выжиданием», – читаем в «Тихом Доне». Но прозорливее всех в книге окажется купец Мохов. Предчувствуя дурное, он говорит старым казакам: «Вот, старики, до чего довели Россию. Сравняют вас с мужиками, лишат привилегий, да ещё и старые обиды припомнят. Тяжёлые наступают времена…»

Проведя с 26 мая по 18 июня 1917 года войсковой круг, донское казачество признало Временное правительство и выступило за то, чтоб Россия стала народной республикой с однопалатной системой. Отдельно оговаривалось предоставление прав на национальное самоопределение и самое широкое местное самоуправление. Так расползались, тут же принимая формы законов, сепаратистские настроения. Схожие процессы шли на Украине, в Бессарабии, в Закавказье, на Кубани, в Финляндии…

Условий для создания отдельной государственности донское казачество при этом не имело. Область Войска Донского не обладала развитой промышленностью. Класс интеллигенции, в том числе учительской, был минимален. Весь аппарат управления до недавнего времени формировался в Санкт-Петербурге. Последние пять атаманов Войска Донского донцами не были: их назначал государь из числа своих генералов, порой даже не кавалерийских, а пехотных.

И всё-таки казаки взялись за восстановление своих, как им казалось, попранных прав. Впервые с 1709 года круг избрал войскового атамана – генерала от кавалерии, выпускника Академии Генерального штаба Алексея Максимовича Каледина – он тоже станет одним из персонажей романа «Тихий Дон». Войско Донское объявило круг единственным правомочным органом, тем самым оставив донское крестьянство, купечество, иногородних без полноценного представительства во власти.

Пошли споры, как делить с крестьянами землю. Иногородних – к числу которых относились и Шолоховы – предлагали выселять на прежние места жительства. Что, конечно же, выглядело совершенной дикостью. Куда было ехать тем же Шолоховым – в Зарайск?

В сентябре 1917 года в Киеве состоялся съезд представителей народов и областей, дружно требовавших федеративного переустройства Российской империи. Донское казачество на съезде выступило за федерацию. Традиционно играя на сепаратистских тенденциях, представители Антанты вели с казаками переговоры, обещая им поддержку в случае выступления против Керенского и Временного правительства.

21 октября был подписан тоже по сути своей сепаратистский договор о создании Юго-Восточного союза казачьих войск и горских народов Кавказа.

Империя стремительно катилась к хаосу и распаду.

В этом старик Мохов был прав.

Не питая никаких симпатий к герою, носившему фамилию прадеда, Шолохов именно в его уста вложил горькое пророчество о грядущем.

Александр Михайлович снова начал запоем пить. Лёвочкин смотрел на всё это мрачно – дела у него в связи с войной шли всё хуже и хуже, и он давно был готов уволить такого работника. Брат Пётр выручал до поры до времени, но всему были пределы.

Наконец, встал вопрос об увольнении шолоховского отца с должности приказчика, но выручил благословенный случай: Александру Михайловичу предложили место управляющего на мельнице еланского купца второй гильдии Ивана Симонова в хуторе Плешакове. Каменных палат в Каргине он не нажил, а труд приказчика давно опостылил. Чего ж было не попытать счастья на новом месте? Даром что глава семейства разменял уже шестой десяток и считался по меркам той эпохи стариком – ему было 52 года.

Сначала Шолоховы сняли полдома у казаков Мельниковых. Сразу завели гусей, индеек, свиней. Плешаковская мельница была не такой современной и мощной, как в Каргинской, но и неустаревшей – с паровым двигателем, двухэтажная. После обмолота хлебов казаки и крестьяне из ближних хуторов всю осень и зиму везли сюда зерно на помол.

Хутор Плешаков относился к Еланской станице – той самой, где жил покойный Степан Кузнецов. Располагался он в ложбине на берегу Дона, но подойти к реке можно было только извилистой дорогой, идущей под меловой горой. В Плешакове было немногим более 80 дворов. Подавляющее большинство из числа семисот жителей составляли казаки. Церкви в Плешакове не было. Плешаковцы содержали паромную переправу, чтоб иметь возможность переправляться на левый берег – посетить местный базар, Еланскую церковь. Отстояв службу, заходили за покупками в мануфактурный магазин купца Симонова.

Юный Шолохов, должно быть, попав туда впервые, попытался вообразить иной поворот своей судьбы: вот он, унаследовав надел Степана Кузнецова, живёт здесь… вот готовится к воинской казачьей службе…

Совсем другая жизнь сложилась бы!

В Еланской станице имелись два приходских училища – мужское и женское. Это приходское и окончил бы он. По достижении 17 лет его, как и всех остальных казачат, записали бы в так называемые «малолетки» и привлекли к отбыванию «сиденочной» повинности: дежурство при станичном правлении, разноска пакетов и прочее. К тому времени он должен был уже иметь свой мундир, коня и оружие: саблю, ружьё, пистолет или, если нет ружья, два пистолета. А в 20 принял бы присягу – и на службу.

Плешаков, куда Миша наезжал в свободные от учёбы недели, дал ему многое в смысле опыта, – но настоящей малой родиной, как случилось с Каргинским хутором, а позже с Вёшенской, не стал. Окружённая складами пыльная площадь, большая конюшня да паровая мельница, куда позвали работать отца, – вот и все плешаковские достопримечательности. Тем более именно здесь ждала его близких самая огромная в их жизни катастрофа.

Поздней осенью 1917 года, накануне той самой, перевернувшей мир революции, в шолоховской семье случился свой переворот.

Умерла Мария Васильевна – бабушка Миши, мать Александра Михайловича. Она не признала внука и невестку, не простила сына. Но из завещания своего непутёвого Сашу не вычеркнула. Огромный капитал деда, купца 2-й гильдии Михаила Михайловича Шолохова, был поделён между наследниками.

Несчастный и загнанный жизнью Александр Михайлович и измученная судьбой Анастасия Даниловна наконец разбогатели.

Причём разом, стремительно, обрушительно.

Грешно было радоваться: всё-таки умерла мать, давшая жизнь Александру Михайловичу, а значит – и Мишке-татарчонку.

Но тем не менее: сколько мытарств пришлось перенести к этой осени 1917 года! Сколько отцовских запоев вытерпеть Анастасии Даниловне! Сколько косых взглядов соседей и родни!

Сколько раз Александру Михайловичу приходилось унижаться, ища, у кого бы взять в долг. С какими муками долги эти возвращались. За какую работу он только не брался. А теперь – вот они, деньги. Вот они, Шолоховы, дожили. «Татарчуки»! Беспаспортного нахалёнка родители!..

В числе других новых знакомых Шолоховы познакомились с казачьим семейством Дроздовых и на зиму перебрались к ним – там было просторнее.

К весне задумали стройку своего большого дома.

Ах, какая жизнь рисовалась им! Не хуже, чем у Лёвочкиных. Тем более что Лёвочкин в разор пошёл, а им теперь – только шириться и богатеть.

Капитал Шолохов решил вложить, как ему показалось, самым надёжным образом – купить мельницу. Мельница всегда нужна. Мельница никогда не стоит без работы. Потому что все сеют хлеб. Хлеб – это жизнь.

Вместе с плешаковской мельницей Шолоховы решили выкупить, а с нею ещё и кузню – за 70 тысяч рублей золотом. Это были нереальные деньги в 1917 году. Шолоховы никогда не держали в руках и десятой части этой суммы. Месячная генеральская зарплата тогда составляла пятьсот рублей золотом. То есть мельница была куплена за 140 генеральских зарплат! Автомобиль стоил две тысячи рублей. Можно было б 35 автомобилей купить. Парк автомобилей! Но мельница (со всеми её пристройками) и кузня были на Дону несравнимо нужнее автомобилей, которые на местных дорогах, в отсутствие мастерских и топлива были вовсе не нужны.

Шолоховы могли бы вовсе ничего не покупать, а жить на эти деньги годы и годы. Но Александр Михайлович рассуждал, казалось бы, здраво: нельзя проесть наследство. Надо быть достойными своих предков и полученное – приумножить. И приумноженного хватит навсегда, на дедов и на внуков. И они ещё будут гордиться им – так деятельно и умно распорядившимся наследством.

Быть может, он убеждал в своей правоте Анастасию Даниловну так: все это торговые дома Шолоховых и Моховых – пшик: у людей кончились деньги – и, сама видишь, Лёвочкину пришлось всё закрыть. Но мельница, Настя! Но кузня – это навсегда!

Сделка состоялась. Получив деньги, бывший хозяин плешаковской мельницы, купец Симонов, купил себе – на ту же примерно сумму – пивоваренный завод в Усть-Медведице. Шолоховы сменили статус. Теперь они принадлежали к числу привилегированных и обеспеченных россиян.

Более того, они стали теперь ни больше ни меньше – эксплуататоры.

Ведь отныне они владели наёмной рабочей силой.

Вся эта наёмная рабочая сила войдёт в роман «Тихий Дон» под своими именами.

В «Тихом Доне» в первую большевистскую ячейку хутора Татарского собираются несколько работников, служащих на моховской мельнице: машинист Иван Алексеевич Котляров, весовщик Валет, вальцовщик Тимофей и помощник его Давыдка.

Иван Алексеевич – один из основных персонажей эпопеи, судьба то сводит, то разводит его с Григорием Мелеховым; Валет – тоже заметен и выписан весьма характерно.

Мельницу, как мы помним, Шолохов описал точь-в-точь как в Каргине – а вот прототипов Ивана Алексеевича и прочих среди реально работавших на моховской мельнице людей, сколько краеведы ни искали, опрашивая старожилов, так и не нашли. Обратили тогда взоры на плешаковскую мельницу – и получился совсем другой результат. Там, под началом Александра Михайловича Шолохова трудились машинист Иван Алексеевич Сердинов, весовщик Валентин по прозвищу Валет и братья Бабичевы – Василий (он был немым) и Давыд. Совпадения, как мы видим, почти полные: у Ивана Алексеевича только фамилия заменена: из Сердинова он стал в романе Котляровым, весовщик Валентин сохранил своё прозвище Валет, немой Василий в роман не попал, зато Давыдка остался под своим именем.

Зная про купцов Мохова и Лёвочкина, учителя Копылова, священника Виссариона, атамана Фёдора Лиховидова, Аникушку, Христоню, братьев Шамилей и прочих многочисленных, не утерявших своих имён казаков и казачек, а также, скорее всего, и богучарского Штокмана, – мы понимаем, что начавший писать свою книгу Шолохов не слишком путал следы, решив, что лучшее прозвание для героя – настоящее, а не выдуманное. Человек сживается со своим именем намертво, и переименовать его – значит надорвать что-то важное. Назвав Валета Тузом или Аникушку как-нибудь иначе, Шолохов рисковал утерять связь с той самой жизненной правдой, которой так дорожил.

На каргинскую мельницу он не раз заходил ребёнком, всё там разглядел и запомнил – однако во взрослую жизнь работников вовлечён быть не мог в силу хотя бы возраста. Иное дело – мельница в Плешакове. Это ж отцовские служащие – он часто их видел и во все перипетии их судеб волей-неволей оказался погружён – дома отец о них говорит, а иной раз Валет с Давыдкой сами зайдут по делам, Сердинов же вообще был кумом и ближайшим соседом Дроздовых, у которых Шолоховы, пока строился их новый дом прямо возле мельницы, продолжали снимать жильё.

В 1955 году в Чехословакии были опубликованы любопытные воспоминания некоего Ото Гинца, бывшего военнослужащего австрийской армии, попавшего в плен к русским. Он писал: «Я попал в Сибирь, оттуда – на юг России. Среди донских казаков я “переждал” правительство Керенского, среди них я прожил Великую Октябрьскую социалистическую революцию и период после нее <…> Мельница, о которой Шолохов упоминает в “Тихом Доне”, это было место моей работы. Я был там вместе с Иваном Алексеевичем, которому Шолохов отвёл столь значительную роль. Давыдка и Захарка, о которых там тоже речь, были мои друзья. Давыдку и его брата Ваську я обучил латинскому шрифту…»

Ото Гинц спутал некоторые детали – что, впрочем, было объяснимо, ведь прошло 35 лет. Тем не менее он назвал имя реального брата Давыда Бабичева – Василий, который в романе вообще не фигурировал. Это, безусловно, подтверждает подлинность его воспоминаний. К 1955 году поиск краеведами и филологами реальных прототипов шолоховских героев, в сущности, едва начался – и лишь спустя годы, когда были выяснены имена работников мельницы, стало понятно, что чех – не мистификатор.

Гинц утверждал, что некоторое время жил в семье Шолоховых (то есть либо тоже снимал угол у Дроздовых, либо заселился в шолоховском строящемся доме) и дружил с 13-летним Мишей. Среди главных качеств подростка чех отметил его «необыкновенную память».

В Плешакове Шолоховы решили пустить корни: дом строили основательный, большой – будто бы навсегда.

Доходившие с заметным запозданием новости влияния на эти планы не оказывали.

Случился мятеж Верховного главнокомандующего русской армией Лавра Георгиевича Корнилова против Временного правительства. Казачий отряд отказался поддержать Корнилова, мятеж провалился, однако имя потомственного казака Корнилова в семье Шолоховых помнили и за его действиями следили с надеждой.

Александру Михайловичу казалось, что порядок в пошатнувшейся стране установить сумеет именно он: «стройный, вытянутый, маленький, с лицом монгола генерал», – именно таким предстанет Корнилов в романе «Тихий Дон».

И будет тогда казачья воля и крепкая казачья рука хранить империю.

Но вопреки этим ожиданиям вскоре в Петрограде случился новый переворот и Временное правительство свергли большевики.

«Тихий Дон»: «…утверждали, что Временное правительство бежало в Америку, а Керенского поймали матросы, остригли наголо и, вымазав в дёгте, как гулящую девку, два дня водили по улицам Петрограда».

«…казаки насторожённо притихли. Многие радовались, ожидая прекращения войны».

Казачьи части повалили с фронта домой: одни согласно приказу, другие – самовольно.

В романе возвращается на Дон то подразделение, где служили Григорий Мелехов и его однополчане с хутора Татарского: Кошевой, Христоня, Аникушка, братья Шамили…

«Поднялись на гору. Внизу, над белёсым ледяным извивом Чира, красивейший в верховьях Дона, лежал хутор Каргин. Из трубы паровой мельницы рассыпчатыми мячиками выскакивал дым; на площади чернели толпы народа; звонили к вечерне. За Каргинским бугром чуть виднелись макушки верб хутора Климовского, за ними, за полынной сизью оснеженного горизонта, искрился и багряно сиял дымный распластавшийся в полнеба закат».

Здесь мы видим, как со страниц шолоховского романа казаки въезжают в действительность – на хутор Каргин, где будущий автор романа рос и взрослел. И сквозь зимний закат, через шолоховскую детскую память – идут дальше.

Кто такие большевики – никто ещё толком на Дону не понимал. Тем не менее первое же выступление против Советской власти было казачьим. Уже 25 октября, получив весть о свержении Временного правительства, атаман Войска Донского Алексей Каледин отправил в Ставку телеграмму о поддержке Временного правительства.

На следующий день, 26 октября, дворянин Войска Донского – в своё время служивший, как и Степан Кузнецов, в Атаманском полку – генерал-майор Пётр Краснов выдвинулся на Петроград, ведя за собой шесть сотен 1-й Донской и Уссурийской казачьих дивизий. Целью Краснова было восстановление власти Временного правительства. Александр Керенский находился в составе казачьего подразделения.

Памятуя о триаде «За веру, царя и Отечество» стоит заметить, что в данном случае о царе речи не шло – восстановление монархии даже не обсуждалось, да и вопрос веры никакой актуальности тогда ещё не имел. Казаки, поддерживающие Керенского, оспаривали захваченную группой Ленина власть и суть противостояния сводилась пока только к этому.

27 октября красновские казаки без боя заняли Гатчину, 28 октября – Царское Село, 30-го подошли к Пулкову. Там их встретили отряды балтийских матросов и красноармейцев. 30 и 31 октября произошли столкновения. В бою у станции Александровка казаки потеряли убитыми и ранеными 1300 человек. Основная их часть отказалась продолжать поход.

Керенский бежал. 1 ноября Краснов, заключив перемирие, сдался большевикам. Его отпустили под честное слово офицера, что он больше не станет бороться против Советской власти. Но вместо этого Краснов тут же решил отправиться на Дон, чтоб продолжить борьбу. Казаки 10-го Донского полка, которым он командовал в начале Первой мировой, не захотели брать его в эшелон. Краснов посчитал, что из трусости.

Настроения казачества зафиксированы свидетелями: «Всё одно нам одним, казакам, против всей России не устоять. Если вся Россия с ними – что же будем делать?»

Краснов мыслил иначе.

В те же дни – с 27 на 28 октября – началось восстание юнкеров в Москве. Им удалось захватить Кремль. До трёхсот уже разоружённых красноармейцев, попытавшихся вернуть себе оружие, были убиты.

Каледин направил на помощь юнкерам казачье подкрепление. Но составы с донскими казаками были остановлены рабочими Вязьмы и Тулы.

К 3 ноября восстание юнкеров было подавлено.

На станциях большевистские активисты развешивали листовки: «Солдаты – к нам, казаки – по домам, офицеры – по гробам».

Казаки, согласно этому призыву, действительно вернулись на Дон.

Во многих городах империи власть перешла к Советам бескровно. Но не в казачьих регионах. 26 октября Донское войсковое правительство во главе с Калединым объявило себя единственной властью на Дону. Выступая на заседании Войскового правительства, Каледин определил главную цель донского казачества как «борьбу с большевизмом».

Вслед за Калединым, 1 ноября, атаман Оренбургского казачьего войска и председатель всероссийского Совета казачьих войск Александр Дутов публично призвал своих казаков к борьбе с большевиками.

2 ноября в столицу Войска Донского Новочеркасск прибыл генерал Михаил Алексеев – до недавнего времени начальник штаба Верховного главнокомандующего – и приступил к созданию «Алексеевской организации», ставшей впоследствии основой Добровольческой армии.

Всё это, как мы видим, случилось в течение первых полутора недель после прихода к власти большевиков, ещё никак не успевших ущемить интересы казачества.

Действия Краснова, Дутова, Каледина углубили предубеждённое отношение большевистских вождей, и до того настроенных к казачеству враждебно: ведь казаки всегда были опорой власти в подавлении революционных волнений. В одном из первых декретов Совета народных комиссаров – от 17 ноября 1917 года – казачество как сословие было упразднено.

В России имелось 11 казачьих войск численностью 4,5 миллиона человек. Самым крупным из них являлось Донское – составлявшее, как мы помним, 1,5 миллиона казаков.

Декрет, казалось, посягал на невообразимое: как можно отменить одним указом целый мир – казачью песню и казачью справу, историю и традицию, само течение казачьего Дона?

22 ноября Каледин объявил на территории Войска Донского военное положение. Во все станицы направлены были телеграммы, где предписывалось не просто всесторонне поддерживать Временное правительство, но и применять в случае необходимости военную силу.

Приказ всем окружным атаманам гласил: «Не признавать Совдепии, всякие попытки отступить от существующего положения подавлять беспощадно, немедленно приступить к организации на местах “Советов обороны”, призванных защитить Дон от большевиков».

Каледин попытался даже организовать поход на Воронеж – но не смог собрать необходимое количество добровольцев. Тем временем Лавр Корнилов направил из Могилёва на Дон свой Текинской полк, чтоб влиться в добровольческое движение. И хотя этнически Текинский полк состоял из туркмен, он входил в состав Закаспийской казачьей бригады.

Плешаков лишь в отдельных деталях послужил географическим прототипом хутора Татарского.

В отличие от Каргинского, этот хутор был расположен на берегу Дона, и, самое главное, рядом с Плешаковым был заливной луг, где казаки издавна косили: как и в Татарском. Возле Каргинского такого луга не было. То есть Мелеховы ловят рыбу на Дону, который в Каргинском не протекал, но сдают рыбу купцу Мохову (списанному с каргинского Лёвочкина и вёшенских Моховых) – уже в Каргинском. А на покос уходят в Плешаков. Следом в «Тихом Доне» собираются члены большевистской ячейки – и все они сплошь плешаковские. Но работать эти персонажи отправляются на каргинскую мельницу купца Каргина. Такова причудливая дорожка авторской фантазии: он собирает в единую картину разрозненные детали, лица, голоса, краски.

Именно в Плешакове мы встречаем двух братьев, перипетии судеб которых лягут в основу образов Григория и Петра Мелеховых. Это братья Дроздовы, в доме которых Шолоховы поселились. Словно бы Господь заранее предусмотрел, куда им следует попасть, чтоб внимательный подросток всё запомнил и впоследствии ничего не упустил.

Хозяин семейства Дроздовых уже умер, но оставалась вдова – Агриппина Марковна. Местные её называли Дроздиха. Их сосед Дергачёв Павел Ефимович, 1903 года рождения, уроженец хутора Плешакова, вспоминал: «Самого Дроздова старого я не помню, но говорили: прихрамывал он».

Памятуя хромого Пантелея Прокофьевича, запомним и это.

Вдовая Дроздиха осталась с тремя сыновьями и тремя дочерями, но к моменту появления в Плешакове Шолоховых средний брат (его звали Михаил) погиб на германской, оставив вдову и пятерых детей (они жили в своём доме). В доме Дроздихи жили старший из сыновей Павел со своей женой Марией Андрияновной, младший Алексей с женой Марией Михайловной и дочери – Анна, Акулина, Дарья.

Павел был невысок, но крепок, пшеничные, завитые усы, с мужественным волевым лицом – образцовый казак. Алексей был на голову выше старшего брата, тоже красавец, но линии лица помягче и характером не так крут. Алексей работал извозчиком: развозил купеческие товары по магазинам.

Дроздовы имели лошадей, пару быков, корову, 30 десятин земли; жили крепкой казачьей жизнью. Их крытый камышом курень делился на две половины. В половине Дроздовых – земляной пол, русская печь, стол и лавки во всю стену. Вторую половину занимали Шолоховы. Дроздовы предоставили квартирантам мебель: стол с деревянными лавками, посудный шкаф с застеклёнными дверцами, деревянные кровати, сундук. Дом был на высоком фундаменте, с низами. Во дворе стояла летняя кухня, сложенная из мела и крытая соломой, котухи для скота, дровяной «костёр»; усадьба была огорожена стенкой из камня-плитняка. При доме имелся сад, в конце сада бил ключ.

Живший по соседству Иван Алексеевич Сердинов, работавший на плешаковской мельнице, дом свой купил в 1916 году у тех самых Мельниковых, которые поначалу сдавали комнату семье Шолоховых.

Павел и Алексей тоже участвовали в войне и вернулись домой в конце 1917-го – после того, как 21 ноября большевики заключили с немцами и австрийцами перемирие. Павел заслужил на войне чин хорунжего и два Георгиевских креста. Жена его была хороша собой, но, пока мужа не было, – вроде как погуливала. Здесь, конечно же, сразу видится готовый подмалёвок к судьбе Петра Мелехова и жены его Дарьи.

Характерно, что Шолохов в который раз стремится сохранить хоть какую-то сцепку героя и прототипа, дав последнему имя, начинающееся с той же буквы. Дарья из романа и жена Павла Дроздова Мария носят имена на первый взгляд несхожие, но здесь стоит вспомнить, что в быту казаки использовали форму «Марья». И здесь уже окликаемая мужем или снохой «Дарья» из жизни и «Марья» из романа – сразу сливаются воедино.

У младшего, Алексея, с женой отношения были сложные: не слюбились. И здесь мы наблюдаем отзвук судьбы уже Григория и его Натальи.

Одна из дочерей Михаила Дроздова вспоминала: «Миша Шолохов, помню, ходил зимой в зипуне ниже колен. Кушаком его мать подвязывала, а он не хотел ходить в нем: зипун был домотканый, плохой вид имел, но шерстяной, тёплый, а Мишка не любил его, жарко в нём было бегать. Наиграется, возьмёт зипун за рукав и тянет за собой, когда домой идёт».

Весной отец огородил мельницу ольховым штакетником, расстроил подсобки и приступил к строительству дома – прямо в мельничном дворе мельницы: круглый, 12 на 11 метров, крытый жестью. По замыслу, одна часть дома должна была служить конторой, а вторую Шолохов хотел отделать под жильё. Помогал ему давний, ещё со времён жизни в Кружилине, товарищ Филипп Андреянович Попов – он был на все руки мастер: столяр, плотник, кузнец, бондарь, слесарь. Происходил с хутора Рубежного и приходился Марии, жене Петра Дроздова, родным братом.

Соседи: «Во дворе мельницы Шолоховы держали гусей, индюшек, свиней. Помогать по двору приезжали из Ясеновки время от времени обедневшие родственники Анастасии Даниловны… Анастасия Даниловна, как приезжал Михаил на каникулы, ходила по дворам, покупала ему сметану, молоко», – сами коров не держали.

Мельников Иван Андреевич, 1908 года рождения: «Вместе с Шолоховым за вишней лазили… На охоту с тенетами ходили на зайца: сеть в верху яра ставили и нагоняли. Набегаемся, надразнимся собак и старух, а потом Мишка говорит: “Пойдём к отцу камень колоть на щебень”. Приходим. Отец говорит: “Вы, Мишка, не будете колоть”. “Будем”, – говорит. Мы кололи камень, и нам по 20 копеек каждому отец его давал, и мы шли в лавку, конфеты брали у купцов. У отца Михаила Александровича на мельнице было штук 6–7 дворняжек, мы ходили с ними поднимать зайцев. Александр Михайлович был простой, любил детей, шутил всегда с ними».

Сами по себе непрестанные переезды: Кружилин, Каргин, Москва, Богучар, Плешаков – новые адреса, дюжина сменившихся адресов, бессчётные знакомства – всё это сослужило известную службу в становлении личности Шолохова.

Наделённый удивительной памятью, быстро в чужих людях взрослеющий, он успел повидать поразительно много. Наблюдал за казачьей жизнью в нескольких хуторах и станицах. За мещанским бытом. За купеческим. Не забудем, что и помещичий обиход отчасти был унаследован матерью, выросшей в помещичьей усадьбе. Наблюдал за врачами и больными в глазной больнице доктора Снегирёва. За жизнью донского преподавателя Мрыхина и московского учителя Ермолова, в семье которого жил. За укладом в доме священнослужителя Тишанского, у которого провёл целых три года. За десятками гимназистов сначала в Первопрестольной, следом в Богучаре – и, к слову, за богучарским городским обиходом тоже.

Он обретал сознание, когда отец с матерью бытовали на краю общества. Учился отстаивать себя в самых разных ситуациях – потому что основная часть детства прошла вне родительского пригляда.

Наблюдал за разнообразной отцовской работой – в том числе бахчевником, на мельнице, на кузне, приказчиком, хозяином своего дела.

Наконец, он, постоянный зритель кинотеатра, успел посмотреть десятки новейших кинокартин. А следом, благодаря тётке Дуне, за несколько лет в Богучаре сходил на множество спектаклей.

Судьба неустанно заботилась о нём.

Войско Донское постепенно обращалось в независимое государственное образование.

В «Тихом Доне» есть такой персонаж – казачий сотник Ефим Иванович Изварин, фамилия которого, судя по всему, восходит к населённому пункту Изварино в Луганской области. Шолохов пишет: «Человек недюжинных способностей, несомненно одарённый, образованный значительно выше той нормы, которой обычно не перерастало казачье офицерство, Изварин был заядлым казаком-автономистом. Февральская революция встряхнула его, дала возможность развернуться, и он, связавшись с казачьими кругами самостийного толка, умело повел агитацию за полную автономию Области Войска Донского… Он превосходно знал историю, носил горячую голову, умом был ясен и трезв; покоряюще красиво рисовал будущую привольную жизнь на родимом Дону – когда править будет державный Круг, когда не будет в пределах области ни одного русака и казачество, имея на своих правительственных границах пограничные посты, будет как с равными, не ломая шапок, говорить с Украиной и Великороссией и вести с ними торговлю и мену».

То есть Украину Изварин тоже видел суверенной.

Григорий Мелехов спрашивал у Изварина: какая казакам выгода отделяться? Тот отвечал: «Прежде всего избавимся от политической опеки, восстановим свои уничтоженные русскими царями порядки, выселим всех пришлых иногородних. В течение десяти лет, путём ввоза из-за границы машин, так поднимем своё хозяйство, что обогатимся в десять раз. Земля эта – наша, кровью наших предков полита, костями их удобрена, а мы, покоренные Россией, защищали четыреста лет её интересы и не думали о себе. У нас есть выходы к морю. У нас будет сильнейшая и боеспособнейшая армия, и не только Украина, но Россия не осмелится посягнуть на нашу независимость!»

Знакомые речи.

К 1917 году, по Шолохову, Украина уже хворала жёсткой формой самостийности.

Пересказывая слова Изварина, Григорий Мелехов так и распишет ближайшее будущее: «На Украине Рада правит, а у нас – войсковой круг».

Главка та в «Тихом Доне», что характерно, завершается так: «…налетая с Украины… гайдамачил над станицей час от часу крепчавший ветер». Мы видим прямое авторское указание на задувающие с украинских земель веяния, которые «гайдамачат». Гайдамаками назывались не только повстанцы XVIII века, но и вооружённые формирования периода Гражданской войны, воевавшие за самостийную Украину. Большевики называли гайдамаками вообще все войска Украинской народной республики – и казаков, и сечевых стрельцов, и юнкеров.

Совсем скоро, в начале 1918-го, в Киеве выпустят IV универсал, где объявят независимость Украины.

Изварин прямо говорит, что от России отделятся не только Украина и Донская область. Вместе с ними будут оторваны Кубань, Терек и горцы Кавказа, с которыми донцы вступят в союзнические отношения. Союз будет направлен против России. Но если Украина начнёт претендовать на земли Войска Донского – а она претендовала уже тогда, – то и против неё тоже.

Понемногу сепаратистские идеи овладели умами войсковой старшины: а почему б не зажить отдельно, став полновластными правителями огромных пространств. Основная масса казачества думала об этом мало.

Схожая ситуация наблюдалась и на Украине: политический Киев мечтал об отделении, но большинство украинцев жили традиционной жизнью, далёкой от всего этого. К январю 1918-го в украинской армии едва набралось две тысячи добровольцев, готовых сражаться с большевиками за независимость. В числе добровольцев, заметим, оказались Владимир Сосюра и Александр Довженко: первый впоследствии станет известным советским поэтом, а второй – культовым советским кинорежиссёром. Оба будут лауреатами Сталинской премии и восславят победы Красной армии на Украине.

На Дону в числе первых немногочисленных добровольцев окажутся совсем юные казаки, в том числе 19-летний Николай Туроверов – впоследствии замечательный поэт и эмигрант.

Область Войска Донского занимала 14,5 миллионов десятин – в пять раз больше Московской губернии и в три раза больше Санкт-Петербургской: она была равна Болгарии вместе с Грецией, в полтора раза больше Румынии и в три раза больше Сербии. Увы, несмотря на свою огромность, рассчитывать на независимую государственность область не могла.

Донская земля – это степь; леса покрывали лишь 2 % её пространств, что обусловило и сам тип военных действий. Лесонасаждение там было невозможным – 600 тысяч десятин территории занимали пески. Дороги на Донщине существовали до первого дождя – далее всё обращалось в грязь, ветхие мосты через балки сносило, низменности заполнялись водой.

Если вообразить, что Войско Донское получило бы автономию – дальнейшую судьбу этого образования предсказать несложно: его ждали стремительное банкротство, а затем переход под зарубежный протекторат. Любые попытки атаковать Москву, чтобы установить там собственную власть, были заранее обречены на неудачу: казачество составляло всего 7 % русской армии. Понимая все эти расклады, некоторая часть казаков склонялась к большевистской правде, основная же масса выжидала. Самые восприимчивые и мятущиеся – как Гришка Мелехов в романе – попадали то под одно влияние, то под другое.

24 ноября 1917 года делегация донских казаков добилась встречи с Лениным в Петрограде. Донцы просили не присылать большевистские отряды на Дон, уверяя, что в конфликте между Советами и низложенным Временным правительством, а также любыми иными силами будут придерживаться нейтралитета. Ленин ответил прямо: большевики готовы признать право казаков на самоопределение, но в их нейтралитет не верят.

В сущности, Ленин был прав. Делегация могла обещать, что угодно, но Алексеев и Краснов уже работали над созданием добровольческого сопротивления, а Каледин проводил откровенно сепаратистскую политику.

Сразу после встречи с донской делегацией Ленин выступал перед Советом народных комиссаров, где заявил, что Каледин является вождём контрреволюционного заговора. Из Петрограда была послана телеграмма морякам Черноморского флота, движущимся в сторону Ростова-на-Дону: «Действуйте со всей решительностью против врага народа, не дожидаясь ничьих указаний сверху. Каледины, Корниловы, Дутовы вне закона».

Объявляя войну казачьим вождям, Ленин делал ставку на донское крестьянство и бедную часть казачества. Статистически его расчёт был не лишён оснований: помимо 1,5 млн казаков, в Донской области проживало 900 тысяч коренных крестьян и 700 тысяч иногородних. Причём 95 % иногородних крестьян не имели своей земли, 78 % – рабочего скота, 65 % инвентаря, 60 % – коров.

К осени 1917 года, вследствие утери кормильца, – война длилась уже три года, – 26 % казачьих хозяйств остались без работников, поэтому посевные площади сократились на 23 %.

«Тихий Дон»: «Те дворы, где не осталось казаков, щерились раскрытыми сараями, обветшалыми базами, постепенное разрушение оставляло на них свои неприглядные следы. Христонина жена хозяйствовала с девятилетним сынишкой; Аникушкина баба совсем не хозяйствовала, а по жалмерскому своему положению усиленно ухаживала за собой: румянилась, наводила красоту и за недостатком взрослых казаков принимала ребятишек лет по четырнадцати и больше, о чем красноречиво свидетельствовали дощатые ворота, в своё время обильно измазанные дёгтем и досель хранившие бурые обличающие следы. Курень Степана Астахова пустовал, окна перед уходом забил хозяин досками, крыша местами ввалилась, поросла лопушатником, на дверях ржавел замок, а в раскрытые ворота база, непролазно заросшего бурьяном и лебедой, заходила в любое время поблудная скотина, ища приюта от жары или непогоды. У Томилина Ивана падала на улицу стена хаты, держала её врытая в землю рогатая подпорка, – видно, мстила лихому артиллеристу судьба за те немецкие и русские домики, которые разрушил он, будучи наводчиком.

И так по всем улицам и переулкам хутора».

Почти треть казачьих хозяйств не имела инвентаря, 16 % – рабочего скота. Однако другие две трети казачества ещё крепились: и необходимый инвентарь у них оставался, и рабочий скот – лишь бы рабочие руки были в хозяйстве.

Ленин предполагал, что стремительное подавление зажиточной части казачества, купечества и зажиточного крестьянства, в максимальные сроки и с минимальными потерями обеспечит установление Советской власти на Дону: база для этого имелась.

Большевиков можно обвинить в поспешности и безапелляционности, но только со скидкой на контрреволюционную и сепаратистскую деятельность казачьих лидеров.

«Здесь, – прозорливо отметил тогда Ленин про территорию Войска Донского, – можно усмотреть социально-экономическую основу для русской Вандеи», – он имел в виду ту область Франции, что последовательно сопротивлялась Французской революции.

Позиция Каледина была очевидна: либо мы сносим новую петроградскую власть, либо проводим дома свою политику, невзирая на центр. Ленин сотоварищи никак не могли согласиться с такой постановкой вопроса. К тому времени они уже поняли: в условиях государственного хаоса всякое промедление может обернуться катастрофой.

Однако и установка на жёсткое подавление казачьего самоуправления, без учёта смутных и не оформившихся ещё настроений огромных масс казачества вела, как показало время, к неменьшей катастрофе.

Противостояние было предопределено.

Никто не был готов к долгой и дипломатической работе. У большевиков не было на это времени и компетенции. У лидеров Войска Донского и добровольческого движения – желания.

1 декабря 1917 года командующий борьбой с контрреволюцией на юге Владимир Антонов-Овсеенко, имевший военное образование, но не имевший военного опыта, отчитался, что контрреволюционные силы на Дону собрали под ружьё до 50 тысяч казаков, хотя «в некоторых казачьих частях брожение по поводу этой мобилизации».

Цифры казаков «под ружьём» одновременно оказались и реальными, – да, примерно столько вернулось с фронтов Первой мировой, – и мнимыми: воевать с большевиками пока были готовы совсем немногие.

Тем не менее несколько сотен участников «Алексеевской организации» – в числе которых были сводный казачий батальон «Новочеркасская дружина», добровольцы 1-го Донского запасного полка, 5-го и 6-го Донских пеших батальонов и юнкера Новочеркасского казачьего училища – сумели 2 декабря взять Ростов-на-Дону и выбить оттуда местный ревком. Это было воспринято большевиками единственно возможным образом: как объявление войны.

В Новочеркасске в кратчайшие сроки сформировалась сильная и крайне опасная управленческая группа: Михаил Алексеев отвечал за финансы, внешние связи и гражданское управление, прибывший Лавр Корнилов – за военные вопросы, Алексей Каледин – за управление Донской областью. Начальником штаба стал генерал-лейтенант Сергей Марков.

Все четверо – известные полководцы, за плечами у каждого было по несколько войн. Генерал Алексеев ещё в Русско-турецкую 1877–1878 годов служил ординарцем у Скобелева. Лавр Корнилов был не только военным, но и политическим деятелем, едва не захватившим государственную власть ещё до большевиков. Брусиловский прорыв некоторое время именовали «калединским»: ведь именно руководимая Калединым армия в пух и прах разбила 4-ю австрийскую армию и в течение девяти дней продвинулась на 70 вёрст вперёд. Марков – как и Алексеев с Корниловым – прошёл ещё и Русско-японскую, а в германскую дослужился до заместителя начальника оперативного отдела штаба Ставки Верховного главнокомандующего.

Вслед за генералитетом в Новочеркасск явились лидер партии кадетов Павел Милюков, идеолог кадетов Пётр Струве, вождь октябристов Михаил Родзянко, князь Григорий Трубецкой, донской миллионер Николай Парамонов (в «Тихом Доне» есть момент, где Пантелей Прокофьевич говорит: «В такую разруху, куда его, хлеб, девать? К Парамонову не повезёшь» – это о нём) и другие влиятельные противники большевиков.

Представители военных миссий Франции, Англии и Америки уже вышли на связь с лидерами донского сопротивления. Прибывший в Новочеркасск французский полковник Гюше сообщил Алексееву, что Франция выделила 100 миллионов франков на поддержание антибольшевистского движения.

С 25 декабря 1917 года собравшиеся на Нижнем Дону подразделения стали именоваться Добровольческой армией. Основную её часть составила учащаяся молодёжь: кадеты, гимназисты, реалисты, студенты, семинаристы. Послужившие, опытные казаки в Добровольческую армию не стремились: счёт добровольцев шёл даже не на сотни, а на десятки. Самые дерзкие влились в два партизанских отряда: уроженца Калитвенской станицы, участника Первой мировой, дослужившегося до есаула Василия Чернецова и другого донского офицера, участника войны – Эммануила Семилетова.

В романе «Тихий Дон» Чернецов эпизодически появляется ещё во время боёв Первой мировой: «На моих глазах сотник Чернецов зарубил немецкого гусара <…> Видел лицо Чернецова. Сосредоточенно, сдержанно-весело, – за преферансом сидит, а не в седле, после убийства человека. Далеко пойдёт сотник Чернецов. Способный».

Отряд Чернецова нанёс большевистским отрядам ряд поражений и 27 декабря захватил Дебальцево: оно находилось близ границ Донской области. Там Чернецов расстрелял всех арестованных командиров, вплоть до взводных. Именно у Чернецова в отряде воевал будущий поэт Николай Туроверов.

В захваченных (или освобождённых – с какой стороны посмотреть) районах началась мобилизация. На казаков, не желавших покидать пределы Донской области и оставлять свои семьи, возлагалась задача удерживать границу, не допуская большевиков.

В Каргине Иван Сергеевич Лёвочкин выступил главным организатором антибольшевистского сопротивления: растерявший огромную часть своих доходов, он тем не менее был готов поддерживать боевые антибольшевистские казачьи дружины.

Иногородние в большинстве своём наблюдали всю эту суету отчуждённо: они понимали, что в образующейся на их глазах казачьей державе права их будут ущемлены.

Стремясь сгладить растущие противоречия меж казачеством и всеми иными сословиями, жившими на Дону, Каледин к началу 1918 года инициировал создание правительства Донской области, куда вошли не только казаки, но и представители крестьянства, промышленников, купцов.

Однако правительство создавшиеся проблемы разрешить уже не могло: казаки не доверяли крестьянам и не без оснований – крестьяне в подавляющем большинстве были за большевиков; промышленники же не доверяли никому.

1 января 1918 года Совет народных комиссаров принял в Москве постановление о борьбе против Каледина. Большевики развернули свою агитацию, сделав ставку на раскол внутри казачества. Был выдвинут лозунг: «Мир с казаками и война с Калединым!»

В начале января на территорию Верхнего Дона вошли несколько красногвардейских отрядов. 7 января 1918 года генерал Алексеев попросил главу французской военной миссии поддержать Добровольческую армию хотя бы одной дивизией чехословацкого корпуса. Посланный из Новочеркасска курьер был перехвачен большевиками. Письмо Алексеева опубликовали в газете «Правда».

На Дон тем временем продолжали прибывать влиятельные враги большевиков: генералы Антон Деникин, Александр Лукомский, Иван Романовский (все они фигурируют в числе героев «Тихого Дона»), в прошлом эсер и террорист, а теперь деятельный противник новой власти Борис Савинков. Все названные, а также Алексеев, Корнилов и Каледин – в качестве военных руководителей, Струве, Милюков и Трубецкой – в качестве гражданских лиц вошли в созданное на Дону антисоветское Политическое совещание.

В противовес этому 10 января 1918 года на Верхнем Дону, в станице Каменской, состоялся съезд казаков-фронтовиков, настроенных поддержать большевистскую власть. В романе «Тихий Дон» на этом съезде присутствуют Григорий Мелехов и Христоня. Они заворожённо слушают выступления ораторов.

«– Кто на фронте ввёл смертную казнь для солдат? Корнилов! Кто с Калединым душит нас? Он!.. Казаки! Братцы! Братцы! Братцы! К кому же вы пристанете? Каледину охота есть, чтоб мы кровью братской опились! Нет! Нет! Не будет ихнего дела! Задавим, в бога, в потёмки мать! Гидров этих в море спрудим!

– С-с-сукин сын!.. – Христоня, раздирая рот улыбкой, всплеснул руками и не выдержал, загоготал: – Вер-на-а!.. Дай им взвару!»

На съезде была зачитана перехваченная телеграмма Каледина: объявить всех собравшихся в Каменской вне закона, арестовать их и отдать под суд военного трибунала.

В ответ участники проголосовали за свержение Каледина, а затем избрали Военно-революционный комитет под руководством казака Фёдора Григорьевича Подтёлкова. Подтёлков был призван на воинскую службу в 1912 году – в один с Петром Мелеховым призыв, – участвовал в Первой мировой, геройствовал.

Секретарём стал делегат от станицы Еланской Михаил Васильевич Кривошлыков – сын еланского кузнеца, начинающий поэт, также участник Первой мировой, дослужившийся до прапорщика, командовал сотней. Александр Михайлович Шолохов, постоянно бывавший в Еланской, мог лично знать Кривошлыкова. Общие знакомые у них имелись точно.

Более двадцати казачьих полков признали власть ревкома.

Так на Дону случился раскол.

В романе Мелехов видит Подтёлкова так: «На большом, чуть рябоватом выбритом лице его светлели заботливо закрученные усы, смоченные волосы были приглажены расчёской, возле мелких ушей взбиты, с левой стороны чуть курчавились начёсом. Он производил бы приятное впечатление, если б не крупный приподнятый нос да глаза. На первый взгляд не было в них ничего необычного, но, присмотревшись, Григорий почти ощутил их свинцовую тяжесть. Маленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжёлым упорством».

Подтёлков в числе прочего рассказывает Мелехову о своём происхождении: «Я сам рожак с Крутовского… Плешаковский хутор знаешь? Ну, а за ним выходит Матвеев, а рядом уж нашей станицы Тюковновский хутор, а дальше и наши хутора, с каких я родом: Верхний и Нижний Крутовский».

Добавляя в речь Подтёлкова упоминание о Плешаковском хуторе, Шолохов в очередной раз словно бы подчёркивает: тут все, так или иначе, его соседи.

Однако на одном этом упоминании роль Плешаковского хутора в разворачивающейся истории не закончилась. Спустя несколько дней подконтрольными Новочеркасску телеграфистами были перехвачены переговоры Подтёлкова с большевиками: он просил два, а лучше три миллиона рублей на свержение Войскового правительства. По приказу Каледина для борьбы с отрядом Подтёлкова в Плешакове сформировали добровольческую группу. И в эту группу вошли… братья Дроздовы, у которых Шолоховы продолжали жить.

События, позже описанные Шолоховым в романе, проходили не просто через их хутор, а конкретно через их курень. Споры и пересуды о творившемся на Дону подросток Шолохов, приехавший на каникулы, слышал с другой половины дома. Дроздовы никакой активности тогда не проявили.

Уверенный в массовой поддержке донского населения, 13 января Подтёлков прибыл во главе делегации в Новочеркасск, где объявил Каледину и всем собравшимся ультиматум: «Вся власть переходит от войскового атамана Донскому казачьему военно-революционному комитету». Переговоры меж противоборствующими сторонами ни к чему не привели. Но пока Подтёлков оставался в Новочеркасске, отряд Чернецова по приказу Каледина взял Каменскую. За это Чернецов получил звание полковника.