На качелях судьбы Федорова Валентина
Когда наступили трудные годы гражданской войны, Анне наряду со всеми, пришлось пережить её ужасы. Ей всё хозяйство пришлось взять на себя. Остались немощные родители, и она с малыми детьми. Мужа мобилизовали, несмотря на то, что у них было четверо детей и пятым она осталась беременной. Парфирий знал, что она должна скоро родить, очень переживал. Вскоре, в декабре месяце, в самые Никольские морозы, родился мальчик, и назвали его в честь святого Николая-угодника, Николаем.
На руках у неё оказалось пятеро детей: два мальчика, две девочки и снова мальчик. Пока запасы у них в доме были – заготовленные вместе с мужем. В погребах и солёные грибы, и огурцы, и помидоры, и картофель. У скота корм был. Так что пока жили, но постепенно всё уходило: семья большая, и постоянно приходили соседи с просьбой о помощи; что можно было дать, тем Анна делилась.
Война подступала к их деревне. За околицей слышались выстрелы, взрывы. Деревня дрожала от взрывов, стрельба не прекращалась. Белая армия сражалась с Красной. Силы были неравные, то одна сторона не выдерживала натиска, то другая. Вскоре заалевший закат закрыло потемневшее облако. После каждого взрыва оно становилось всё больше и больше и обволакивало деревню.
Она надеялась, что, возможно, где-то рядом и Парфирий. После мобилизации о нём ничего не было известно. В каких он частях сражается? Где? В то время, по слухам, белые переходили в Красную армию, а красноармейцы в Белую. Шла настоящая братоубийственная война.… Парфирий, находясь мобилизованным в рядах Красной Армии, верил, что она ведёт справедливую войну за обездоленных, защищая право на достойное существование человека. Войны никто не хотел, но было применено насилие, которое вынужденно вылилось в войну. Поэтому она была не злонамеренна и не бессмысленна. Она должна была принести добро людям. У неё имелась прекрасная цель. Он видел смысл в ней – ведь если обездоленный народ не будет отстаивать свои права, его ещё больше обездолят и раздавят. Его поддерживали товарищи по борьбе. И вместе с ними, они в часы досуга обсуждали эту тему не раз, находили, что борьба осмысленная. Но одновременно задавали себе вопрос: почему в битве за добро люди вынуждены совершать так много зла? Если так высока цена за справедливость, нельзя ли найти способ уравновесить чаши весов? Где наши учёные мужи, почему они допускают это? Война несёт разрушение, распоряжается человеческой жизнью во имя победы за право на жизнь… Эти рассуждения не нуждались в философских предпосылках, было ясно одно: раз власти не смогли обеспечить нормальное существование народа, то этим занялись военные.
Анна глубоко в душе переживала за Парфирия и в самом деле не знала, в каких частях он находится. Писем от него не было. Была общая мобилизация, и куда он попал, в какие войска, никто толком объяснить не мог. Какие должен выполнять приказы? По отношению к кому? А как быть с теми, от чьей руки погибли родственники, друзья? Состав Красной и Белой армий не так уж отличался друг от друга. Костяк командного состава Красной Армии составляло то же офицерство, а подавляющая часть Белой Гвардии состояла из крестьян, казаков, рабочих. Зачастую целые дивизии переходили из Белой армии в Красную. Вот и узнай, где кто?
10 июня 1919 года красные прорвали белый фронт у города Сарапула и Бирска. Помог в этом 21-й Колчаковский полк, перебивший своих офицеров и перешедший к большевикам. Белыми были потеряны в июле месяце Пермь и Кунгур. В сражениях за населённые пункты одерживали победу то Красная Армия, то Белая, и населённые пункты переходили по нескольку раз из одних рук в другие. В это время Парфирий бился далеко от деревни.… Молодое красивое лицо её было спокойно, губы плотно сжаты. На лбу от её тёмных волос не осталось и следа. На фоне всей причёски седые, они, как ореол, окружили лоб, виски и уходили дальше, в узел закрученных на затылке волос. В этой жизни она рано поседела.
Анна наполняла медленно тянущееся время раздумьями. Над нею проплывали облака, разные по цвету и форме: то взъерошенные кони, то горы снега, то медведи, то среди них она видела себя и всю прошедшую жизнь, оставшуюся позади. Но она всегда останавливалась на одной и той же картинке: большой, высокий и надёжный муж, и около них все дети, плотно прижавшиеся друг к другу Она пыталась в облаках отыскать сходство с личиками своих детей, и в воображении ей это удавалось. Но облака быстро проходили, и снова в наплывающих снежных комьях она пыталась отыскать сходство со своим семейством. Ведь дома остались ни в чём не повинные дети, а свекровь, измотанная неурядицами и постоянными бедами, болела всё чаще и чаще. Следить за всеми детьми было трудно, хотя старшенькие помогали.
Так прошёл день. Смеркалось. Она старалась отвлечься от тягостных мыслей, вглядываясь в звёздную неподвижность неба. Появилась луна. Она была такая жёлтая, яркая, висела над ней, словно улыбаясь, и освещала дно ямы. Но скоро скрылась, и стало по-прежнему темно. Она присела на корточки, и перед ней снова поплыли события пережитых дней. Она постоянно задавала себе один и тот же вопрос: когда это кончится? Вот уже четыре раза деревня переходит от красных к белым, и в четвёртый раз её собираются расстреливать. И каждый раз задают один и тот же вопрос: в каких частях служит ваш муж? Где он? Раньше её выручали красные. Как только заберут её, и пойдут по деревне разговоры, что жён красноармейцев будут расстреливать, сразу появятся красные отряды и вытеснят белых.
Но вот на четвёртый раз кто ей поможет? Кругом тишина, не слышно стрельбы, а завтра снова допрос, а потом обещали расстрелять. На военную карту ставилась и её жизнь. Расстреливают за преступления, она их не совершала. А муж? Тогда все были на войне. Кто белый, кто красный даже не по своей воле, и в чём они виноваты? А вдруг он не красный – значит, белый. А может быть, его вообще нет в живых? При этой мысли её сердце защемило. Перед её взором предстали все дети. Они-то в чём виноваты? Что с ними будет? В приют их передадут или тоже расстреляют?
Ночь прошла в тревоге. Она постоянно вздрагивала от стуков, глядя наверх, в открытое пространство, похожее на небольшое окно, в звёздное небо. В синем небе звёзды мерцали, подмигивали, словно подавали надежду: «Ничего, выживем…» От тяжких раздумий, неудобства положения силы её таяли. Как сложатся события? Нельзя было загадывать не только на двое суток вперёд, но и на два часа.
Рассвело. Наверху послышался разговор нескольких человек: «Бери её за другой конец, я за этот, а ты посредине». Через несколько минут в яму опустили лестницу, за нижний конец которой она должна ухватиться и вылезти наверх. Она подчинилась и осторожно стала подниматься вверх. Почувствовала запах тепла и увидела, что кое-где по двору проступала зелень. Она не могла надышаться тем свежим воздухом наверху, который резко отличался от воздуха на дне ямы.
Скомандовали: «Руки назад, иди по дорожке к стенке». Поняв, что это конец, она закрыла лицо ладонями, постояла какое-то мгновение. Получив толчок дулом ружья в спину, она оторвала ладони от лица и зашагала тяжёлыми шагами убитого несчастьем человека. Она шла, но ноги её не слушались, и эта дорожка по двору казалась ей бесконечной.
Услышав команду «Стой», она остановилась. «Повернись». Повернувшись, она увидела против себя белого офицера и несколько солдат с ружьями, выстроенных в цепочку, друг около друга. Офицер вместо ружья держал белый платочек. Оцепенение ужаса глядело из ее немигающих глаз. От сильного потрясения слёз не было. Они застряли где-то далеко и не поступали к глазам.
Офицер обратился к ней: «Последний раз тебя спрашиваю, где твой муж? Сейчас взмахну белым платком и тебя не будет». Анна молчала. Она и раньше думала, хоть бы и точно знала, все равно бы не сказала ничего, не предала Парфирия. Её мозг был совершенно отключён. Подняла голову вверх. Посмотрев в небо, вспомнила слова из Библии: «Отцу Небесному не слабость угодна, а крепость духа».
Белый офицер поднял белый платок над собой. Солдаты ждали последней его команды: «Пли!»
Вдруг все увидели, что с пригорка бежит женщина и машет руками, держа в них что-то, и кричит: «Не стреляйте, не стреляйте! Её муж нашелся! Вот письмо!» Офицер оглянулся, увидел женщину, несущуюся с пригорка, как на парусах, дал команду: «Отставить». Вглядываясь вдаль, Анна узнала в ней соседку, тоже по имени Анна. Женщина, подбежав к белому офицеру, стала что-то говорить. До Анны доносились отдельные слова. Она показывала письмо и говорила: «Вот от её мужа письмо пришло, он нашёлся». Офицер взял письмо, начал читать почти вслух: «Здравствуй, дорогая Аннушка, и, наши детки!» Дочитав письмо до конца, он увидел обратный адрес, номер части Белой армии. Долго ещё крутил его, перечитывая несколько раз. Потом дал команду всем: «Отставить. Солдаты, кругом. Шагом марш!» Анну отпустили.
Домой возвращались они вместе с соседкой. Соседка вертела письмо и рассказывала, что она получила письмо от своего Петра и в душе благодарила его за то, что он не назвал детей поимённо и не указал своего полного имени и фамилии, а поставил только роспись и номер своей военной части и местонахождения… «Вот я и не спала всю ночь. Думала, думала как помочь тебе? Еле утра дождалась и сразу побежала на командный пункт. Вдруг поможет…»
Только сейчас у Анны глаза от пережитого потрясения наполнились холодными слезами. Волнение сердца подсказывало, что в этот миг не важно существо разговора, и лишь отдельные слова доходили до её слуха. Она резко повернулась к ней, крепко обняла. Слёзы рекой полились из её глаз по щеке. Она могла только вымолвить: «Ты спасла мне жизнь, а детям мать». Положив голову на плечо соседке, она разрыдалась. Дальше они шли в обнимку, обе обливаясь слезами. Одна от счастья, что увидит снова детей, и благодарности Всевышнему. Другая, довольная собой, своей догадкой, тем, что смогла помочь соседке, и они снова вместе…
До деревни Половинное вести из столицы доходили не так быстро. Жителям этой деревни позже стало известно, что совершилась революция, что на юге Белые войска признали своим командующим генерала Деникина, а Сибирь находится под властью адмирала Колчака, провозгласившего себя Верховным Правителем России. В эти огромные силы входило всё казачество и офицерство русской армии. Они намеревались соединиться, создать кольцо вокруг Москвы.
Красная Армия дралась против этих Белых армий. В неё входили рабочие, матросы и бывшие солдаты, а позже и крестьяне.
К этому времени под влиянием жесткой политики большевиков ситуация стала меняться. Большевики контролировали территорию центральных районов России, где проживало около сорока процентов всего населения России. Защищая Советы, Москва не прекращала мобилизацию людей в Красную Армию.
На просторах Сибири воевали обе армии. Полководец Красной Армии стремился отбросить войско адмирала Колчака к югу Сибирской магистрали.
В июля 1918 года армия Колчака бросилась на Красных в грозной решимости. Белые надеялись вырвать победу. Но пятого августа Красные одержали верх по всему фронту.
Действия происходили на юге Сибири, в Омской области, и в близи города Петропавловска. Во многих случаях Красная Армия добивалась успеха, приходилось даже штурмовать занятые белыми города. Боролись за каждое село, деревню. Измотанные гражданской войной села переходили под власть то одной армии, то другой по четыре-пять раз. В середине октября 1919 года, получив подкрепление, погнали белых вдоль железной дороги до Петропавловска. В конце октября сопротивление Колчака было окончательно сломлено. Вечером двенадцатого ноября Колчак и его штаб покинули Омск на семи поездах, три из которых везли золотой запас бывшей Империи, когда-то отбитый у красных в Казани.
Парфирия мобилизовали в ряды Красной Армии. Он, как и все бойцы, выполнял обязанности пехотинца. Положение не только всей армии, но и его отряда постоянно менялось, и точного адреса не мог знать никто. В один из боёв он был тяжело ранен.
Выдалась морозная тихая ночь. Он очнулся. Луна ярко светила ему прямо в лицо. Его куда-то везли. Он пытался пошевелить рукой, ногой, но не смог. Боль сковала всё тело. На губах засохла кровь, хотелось пить. Решил позвать седока, но из гортани исходил не голос, а тихий хрип. Ему очень хотелось кричать, двигаться, но он не мог этого сделать. Наконец-то седок уловил его хрип и сказал: «Потерпи, браток. Скоро уже госпиталь. Благодари Бога, что тебя подобрали. Думали, что ты помер». Он корчился от боли, но иногда впадал в забытьё и тогда ничего не чувствовал. Временами ему казалось, что он в каком-то мокром липком мешке. Лошади остановились. Седок скомандовал: «Открывай ворота, да побыстрей носилки! Он совсем немощный!» Парфирий почувствовал холод, и его тело положили на что-то твёрдое…
Врачи долго боролись за его жизнь. Выходили. После ранения у него одна нога была короче другой на четыре сантиметра. Одна из пуль попала в сухожилие. Доктор во время его выздоровления часто над ним подшучивал: «Ходить теперь до конца жизни будешь на каблуках». Когда ему разрешили вставать, первый раз он осторожно спустил ноги с кровати. Затем стал осторожно опускаться на пол. Встал одной ногой, а второй он не мог достать до пола. Кое-как вторую поставил на носочек, пятка не касалась пола. Схватившись за спинку кровати, он подумал, что у него голова кружится и он какой-то кривой. Начал передвигаться по полу, держась за кровать и покачиваясь. Вошёл в палату доктор: «Даты, брат, учиться ходить начал. Ничего, ничего всё образуется. Сделаем тебе костыль, и всё будет в порядке».
Находясь в госпитале, Парфирий думал, что как только поправится, непременно напишет письмо домой. Дойдёт ли оно? Раньше совсем не мог, часть их постоянно находилась в движении. А сейчас вернётся ли с ответом? И как долго он ещё пробудет в госпитале? Мысли об этом не покидали его.
Походив несколько дней с костылём по палате, он стал чувствовать неудобство и стыд: ведь молодой ещё. Ходил так, ходил, потом додумался: «А что, если я банку привяжу к пятке?» Нашёл поменьше жестяную баночку, прибинтовал её и сразу почувствовал облегчение. Доктор увидел эту картину, заказал ему сапоги, а на одном сделал набойки в виде каблука повыше. Принёс в палату, померили – подошло: «Ну, вот, и на каблуках у тебя хорошо получается. Так что комиссия тебе не светит».
Так как в армии каждый человек был на учёте, его не комиссовали, а оставили при санбате. Вменили в обязанность с поля убитых собирать и подвозить к братским могилам. Служба его продолжалась. Он часто думал об Анне, о детях, о доме… Как они там? Сыты ли? Кругом такой голод, разруха. Сам себя успокаивал: Анна костьми ляжет, но детей чем-нибудь да накормит. Да и не одна она там, а с родителями. Парфирий не знал, что при повторной мобилизации забрали и отца, и его уже нет в живых. В деревне остались одни женщины, немощные старики да дети. Писать он по-прежнему не мог. Места дислокации постоянно менялись, в госпитале долго пролежал, а сейчас то же самое. Письмо дойдёт ли? А может, быстрее похоронка?…
Выделили ему лошадь с санями, стал он ездить по полю после отшумевшего боя, собирать убитых, а пули так и свистели кругом… Везёт, бывало, в санях убитых солдат, а пули в него так и летят. Приезжал в госпиталь в продырявленной шинели. А потом решил обхитрить противника: положит бойцов убитых, сам сядет между ними, одного сзади посадит, другого спереди – так и жив остался.
Беспорядки после войны ещё долго продолжались. Позже детям своим он рассказывал: «Не бойтесь мёртвых, а бойтесь живых».
Тем временем поезд с Колчаком и его окружением нёсся к Иркутску. В Иркутске прорваться не удалось, там шли ожесточённые бои и не давали хода белым. Легенда о «железной воле» Колчака разрушилась. Четвёртого января 1920 года он издал последний указ о передаче власти. Так закончилась его карьера на высочайшем посту Белого движения.Гражданская война, период классовых столкновений, началась с октября 1917 года, закончилась осенью 1922 года, когда Белая гвардия была разгромлена на Дальнем Востоке. Это было противостояние классов и общественных групп. В отличие от обычных войн, она не имела чётких границ – ни временных, ни пространственных. Эта война, шедшая на протяжении почти шести лет в России, стала одной из самых страшных войн за всё тысячелетие истории нашего государства. В неё были вовлечены люди всех сословий и национальностей, ещё недавно мирно сосуществовавших на всей широте необъятной Российской Империи. Спорили историки и задавали друг другу один и тот же вопрос, кто был виновником развязывания этой братоубийственной войны? Либо представители классов, потерявших власть, собственность и влияние; либо большевистское руководство, навязывавшее стране свой метод преобразования общества. Всё-таки историки считают, что виновными следует считать обе политические силы, которые в борьбе за власть использовали народные массы.
Он шёл долго. Прибитый каблук к тому времени износился и отвалился. Дальнейший путь он шёл, переваливаясь с боку на бок и хромая. Позже он сам научился менять каблук, выбирая материал покрепче, чтобы держался дольше, или менял сразу оба каблука. Приобрёл сапожную лапу, гвозди, подмётки – всё необходимое для этого дела. Он был мастер на все руки и всё умел делать сам.
На улицах было пустынно. А сейчас он свернул с раннее оживлённой улицы, пошёл переулками. Снег похрустывал под сапогами. Парфирий подходил к своему дому. Затаив дыхание, остановился. Постоял. Прислушался, что делается у него в доме… В голове крутились одни и те же вопросы, которые не давали покоя всё это время: как дети? И кто у него родился последний? Как жена управлялась с ними всё это время? Он ещё долго не мог поднять руку, положить её на ручку калитки и открыть дверь. Наконец-то решился. Зашёл во двор. Остановился посредине, почувствовал тепло своего двора и дома. Ухоженный двор открывал объятья своему хозяину. Он стоял, выпрямившись на одной ноге, а другая носком чуть касалась земли. Порфирий вдыхал запах родного дома…
На скрип калитки выбежала Анна, а за нею все дети. Увидев Парфирия, от неожиданности и от постоянных мыслей о нем, она вдруг засомневалась – не привидение ли это?… Она остановилась и не могла сделать и шага похолодевшими ногами. Они словно стали ещё и ватными. Стояла и продолжала смотреть, узнавая знакомые и родные черты. Дети стояли, рядом обхватив её колени ручонками. Он приблизился к ним. Они не могли говорить, всхлипывать, причитать. Какая-то неведомая сила удерживала их, разливая тепло по телам. Все стояли, плотно прижавшись друг к другу, пока во двор из дома не выбежала Елена Васильевна с плачем и воплями: «Наш долгожданный вернулся!» – и бросилась в объятья к Порфирию. Увидев эту картину, дети тоже кинулись к отцу, обступив его кругом. Он взял на руки и поднял над собой самого маленького, Николая, которого он ждал, но увидеть до сих пор не пришлось. Анна торопливо заговорила: «Мы назвали его Николаем. Он родился в день Святого Николая – чудотворца. Никола-зимний, холодный. Никольские морозы – это первые серьёзные морозы. Трещали так, что через окна в морозных рисунках ничего не было видно. Снегу намело под самые окна, привалило вплотную все заборы». Она от радости говорила, говорила, и эта тема для неё была самая важная. В ней заключалось всё: её любовь, радость оттого, что самый маленький теперь будет знать своего отца, и все наконец-то теперь будут вместе.«Так вот ты какой вырос, молодец! Сам ходишь, но больно худой» – сказал отец. «По-разному жить приходилось, вот и худой. Холод, голод нас одолевал – всё было. Но потом, потом об этом… А теперь, дети, давайте быстренько дров в баню наносите. Баню для отца топить будем», – сказала Анна.
Только сейчас она разглядела его поближе: уставший, худой, пыльный с дороги… Присмотревшись, Парфирий увидел её молодое красивое лицо, обрамлённое седой короной, и оцепенел. У Анны были чёрные длинные волосы. Она их искусно укладывала в высокую причёску, подхватив сзади гребнем…
Увидев её седую, он потерял свой обычный облик, сник. У него похолодели вмиг руки и ноги. Он не мог сдвинуться с места. Так они долго стояли, смотря друг на друга, словно пробуя себя на выдержку. Когда у Анны не осталось и следа сомнения в том, что это не сон, она произнесла: «Отец вернулся!» Только тогда Парфирий сделал первый шаг к ней. Шагая, немного наклоняя туловище, прихрамывая на один бок, он становился то ниже, то выше.
У Анны закружилась голова, она чуть не потеряла равновесие. Ей показалось, что он стал ниже ростом. Поняв, в чём дело, она двинулась к нему навстречу. Только сейчас, почувствовав вдруг юношескую силу, они бросились в объятья друг к другу. У Анны уже не было никакого страха и опасения за их будущее. Её сильный, надежный человек, веривший в их любовь, вернулся.
Вошли в дом все. Анна помогла Парфирию раздеться. Подвела к умывальнику. Посадила на кухне в красный угол. Он вынул кисет и курительную трубку с вырезанным на ней вычурным рисунком, набил доморощенным табаком – и заклубился дым по всей комнате.
Раньше, когда он курил, никто не замечал: или выходил во двор, или стоял на крыльце, или шел в сарай. Но сегодня он чувствовал, что наконец-то дома. В сторону стали уходить самые сильные переживания. Сейчас самым ярким пятном перед ним стояла Анна. Она достала из сундука чистую, выглаженную белую скатерть. Расстелила на столе. Положила буханку хлеба, поставила солонку с солью. И стало сразу празднично, уютно на кухне.
Парфирий давно, давно не ощущал, как по его телу разливалось блаженство. Она начала готовить обед. Ловкими и быстрыми движениями собирала на стол, что было в доме… Елена Васильевна с детьми отправилась топить баню.
Он смотрел на Анну, на её руки, лицо, плечи, на то, как она ловко, не торопясь, режет хлеб, кладёт соленья, приборы на стол, как она уверена в своих движениях. На печи варился чищеный картофель, посвистывал чайник, словно со всеми вместе приветствуя хозяина. Парфирий рядом с женой почувствовал тепло родного очага – вот чего не хватало ему все эти последние годы.
Обедали всей дружной семьёй. Пока обедали, обменивались краткими воспоминаниями, он рассказывал, как он добирался до дома. Баня к концу обеда уже истопилась.
Войдя в баню, Парфирий почувствовал жар, охвативший всё его тело. Анна окатила его водой. Сев на скамейку, он постоянно пытался брать Анну за руки, притягивая к себе, словно боялся, что она куда-то исчезнет. Положив его на полок Анна начала хлестать его берёзовым веником по спине, приговаривая шутливо: «Вот тебе за то, что ни прислал ни одной весточки». А он лежал и улыбался, испытывая огромное удовольствие: наконец-то дома, и рядом его любимая жена. Только сейчас он понял, сколько прошло времени впустую, сколько бед он пережил. Лицо его сделалось серьёзным, и он произнёс: «Анна, дорогая моя, об этом позже и всё по порядку, а сейчас мне очень хорошо, что ты у меня есть, и мы снова вместе».
После бани Парфирий уселся на кухне. Взял на колени всех детей, прижал их и постоянно говорил: «А выросли-то как! Как выросли!!..» Как будь-то других слов и не знал или позабыл за годы войны. У него на глазах наворачивались слёзы, которых он старался не показывать. Это были слёзы счастья, отцовской любви и долгой тяжелой разлуки с близкими.
Анна быстро подошла к ним, и стала уговаривать детей оставить отца: «Пусть он с дороги отдохнёт немного». Дети ушли. Анна положила мужа на кровать, на взбитые пуховые подушки и перину, застеленную простыней, искрящуюся белизной, накрыла одеялом.
Устав с дороги, он быстро уснул. Ей не хотелось оставлять его одного. Она села на край кровати и стала всматриваться в его лицо. Однако он тоже постарел, появилась седина, морщины – больно уж возмужал?!.. Так глядя на него, замечала, как на лице проступали оттенки заботы, порою он вздрагивал. Счастье проступало сильнее всего. Оно его лицу придавало светлый, ликующий облик. Порою двигал рукою, ногою и тихо звал: «Анна, Анна, ты где?» Она со слезами благодарности и счастья сидела около него, и ей совсем не хотелось уходить, хоть на миг оставлять его одного.
А в это время, во сне, молниеносно пролетала вся его жизнь вне семьи, и только он останавливался и старался подольше удержать моменты встречи с Анной, как сон быстро пролетал, уплывая. В мозгу появлялись всё новые и новые картинки бытия. Топот подкованных лошадей, выстрелы, от которых в мягкой и тёплой постели он морщился, вздрагивал, а когда проплывали картины встреч с Анной, детьми он, словно цепляясь за них поднимал руки, и постоянно крутилось в его голове: «Анна, не уходи, не уходи!» Его бросало то в жар, то в холод. Холодный пот выступал на лбу. Вздрогнув последний раз, он проснулся. Поднял глаза к потолку, обвёл взглядом комнату. Удостоверившись, что дома, спросил: «Анна, ты не уходила всё это время, была здесь? Я чувствовал во сне, что ты рядом и постоянно просил тебя: не уходи, не уходи»… Она ответила: «Ну, конечно. Я так соскучилась». Он нежно притянул её к себе и их тела слились в долгом поцелуе.
Анна встала рано, умылась, приготовила завтрак, но на стол накрывать не стала. Почувствовав её спешность, Парфирий вышел из спальни, а за ним высыпали один за другим все дети. Она пожелала всем доброго утра, и дети бросились к ней. Как всегда всех расцеловала, выпрямилась. Дети прижались к ней, и, положив руки им на головки, Анна произнесла: «Сегодня воскресенье, я решила, что мы пойдём в церковь всей семьёй. Надо обязательно отслужить благодарственный молебен за возвращение хозяина в дом. Наконец-то мы все вместе, начнём новую жизнь». – «Конечно, конечно!» – Из кухни вышла Елена Васильевна, сказав: «Чем раньше мы это сделаем, тем лучше».
Анна продолжала: «Мы ненадолго, всего на полчаса, а потом позавтракаем».
Ей всех уговаривать долго не надо было. Она много не говорила, не повторяла одно и то же несколько раз. В доме её понимали с полуслова, с полувзгляда. По нему они точно определяли, что им всем делать было надо… Радоваться ли, шутить ли вместе с нею – а если кто чувствовал себя виноватым, опускал голову низко и просил прощения. Она управляла глазами. В её глубоких синих глазах прочитать можно было всё: любовь, строгость, сочувствие, боль за других, нежность. Все её понимали. В них содержалось больше информации, чем в самой длинной фразе. Семья начала быстро собираться в церковь.… Дети подрастали, становились хорошими помощниками в хозяйстве. Жизнь стала налаживаться, входить в нормальное русло. Но ненадолго. Так закончилась первая четверть двадцатого столетия.
Началась коллективизация. Парфирий со своей семьёй не хотел вступать в колхоз. Но приказу подчинился. Сдал в колхоз всё своё хозяйство: сеялку, плуг; из живности – скот, кур, уток, коров, лошадей. Тогда конфисковали всё.
Разрешили им в хозяйстве оставить две лошади, корову. Но в колхоз надо было вступать и вместе со всеми обрабатывать поля. Он не хотел. Его семья работала на своём поле, пока не отобрали.
Возвращаясь с поля, он по дороге размышлял. Нельзя так строить будущее… С такими делами и мыслями нельзя стремиться к лучшему. Говорят же все, должно хоть немного, да быть и частное хозяйство. Посмотрел он на своих лошадей и коров, отданных колхозу: бока ввалились, облезли. Плохо их кормят или загнали совсем… За скотиной уход нужен, и отдыхать давать, как человеку, иначе вон во что превратили… Падёж скота начался, а кто виноват?
Где-то глубоко в душе у него затаилась боль, жгучая тревога об утраченном, и одновременно – что-то другое, новое, смешанное с нетерпением. Когда это будет новое? Что оно принесёт? Пока прогресса не видно. Подождём… Но душа его не принимала покоя и требовала новых дорог. Раньше он знал что делать… а сейчас?! Он находился в поисках смысла. После войны, в относительно мирное время, проблема смысла жизни стала ещё актуальнее. Он не успел ещё сжиться с сознанием, что если не вступит в колхоз, ему угрожает смертельная опасность. Он не хотел мириться со смертью. Человеку дано природой бороться с препятствиями и выживать. Он должен бороться за продление своей жизни, жизни детей! Сейчас он был поставлен перед лицом исторической действительности. Продолжая философствовать, задавал себе разные вопросы. Почему ему, молодому человеку, не разобраться до конца, что происходит в жизни? В чём он сам заблуждается? Раньше, даже по молодости, заблудившись в лесу, всегда искал выход. То по тени от солнца, то искал северную сторону деревьев, где было меньше растительности, то по крикам людей определял, далеко ли от дороги… Выход всегда находил. Но теперь, штурмуя свои мозги, он не находил ответа. В данной ситуации была какая-то безысходность. Он должен был найти выход. Зачем приносить в жертву себя, детей? История, время обрекли его на жертву. Значит, приходилось срочно делать выбор. Общее – это не значит всё одинаковое. Каждый выбирает дорогу кем ему стать: садоводом, врачом, машинистом, трактористом. Но счастье должно быть у каждого. «Оставлю я эту философию посоветуюсь с Анной, что будем делать дальше»… Так он в думах возвращался из сельсовета, где ему только что пригрозили смертью, и не находил ответа на свои вопросы.
Но Парфирий был уверен в себе и знал, что место во вселенной занимает не напрасно. Таких людей уважают, с ними считаются. Цену он себе знал.
Он пришёл домой мрачный. Сел во дворе, закрутил самокрутку из газеты, как бывало на фронте. Покурил. Долго сидел в недвижимости. Анна ощущала его переживания. Всем своим видом он давал понять: что-то его мучает. Входить в дом не торопился.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Анна взяла яблоки, помыла, положила в вазу и направилась к мужу. Подошла близко, проверяя его реакцию. Он не спеша взял из вазы яблоко, надкусил его. Тогда Анна села рядом. Он начал издалека, обратившись к ней: «Знаешь, Анна, нам предстоит в жизни решать с тобой сложнейшую задачу. Должны сделать серьёзный выбор, как жить дальше и где…» Анна заволновалась: «Где жить, какой выбор?» Парфирий выложил все доводы и свои философские мысли и сказал: «Я в тупике». Тогда Анна вкрадчивым тихим голосом спросила: «А это всё нажитое придётся бросать?» – «Другого выхода нет. Мы уже и так всё отдали в колхоз. Осталась одна корова да дом. А на лошадях мы уедем».
Анна молчала. От такого сообщения она долго в себя до конца прийти не могла. Да, она понимала, другого выхода нет. В голове у неё пронеслось: «Не зря Парфирий, видать, на днях в город Петропавловск ездил. Посмотрел на жизнь. Наверняка он уже и работу там подыскал».
Он прочитал её мысли. Продолжал: «Я и работу там подыскал. Разговаривал с начальником строительства. Он даже жильё пообещал. Сначала, может, и неказистое. Но как себя проявишь, мол… Но ты же меня знаешь…»
Говорил он неторопливо, словно выверяя каждое сказанное им слово о вещах ясных и одинаково близким до боли им обоим. Вспоминая заново всё вместе пережитое, они на том и порешили. Ждать у моря погоды нечего. Никто и ничто их теперь не остановит. Они ещё долго сидели на скамеечке в глубине двора, слушая шелест листьев тополей, плотно прижавшихся к забору и заслонявших собой небо. От цветов, посаженных по краям дорожки, и из сада доносился пьянящий запах. Тишину нарушило упавшее с дерева налитое позднее яблоко. От его удара о землю посыпались дозрелые сливы…
Ещё вчера они были жертвами войны, а сегодня стали изгнанниками. Им оставалось стремиться к чему-то новому. Найти какое-то новое укромное место на земле, где бы они могли обрести счастье, своё назначение.
Сложившееся решение сразу осуществить не удавалось. Трижды делали они попытку уехать, и трижды их всех возвращали назад со скандалом. Наконец предприняли последнюю попытку. Когда у них осталась только пара лошадей, уложив на телегу необходимые вещи, утром рано Парфирий посадил детей, Елену Васильевну – и поехали, закрыв дом и сараи. Евдоким Фёдорович, не выдержав тяжелой жизни, увода Анны от детей на расстрел и мобилизации на войну уже давно почивал в могиле. Его с ними не было.
После дождя окрестность казалось невиданно яркой. В этот солнечный день Парфирий с Анной ехали мимо своего поля в последний раз. Осенние краски были заметны повсюду. Но общий землисто-зелёный фон виднелся издалека. Трава оживилась после нескольких дождливых дней, по-майски налилась изумрудом. У дороги, на опушке леса, виднелись жёлтые лапы клёнов. На черёмухе вспыхивали от солнца прозрачно-малиновые повисшие листья. Перерытая земля огородов была лиловая, а рядом гряды курчавой капусты отливали перламутром.
Парфирий смотрел на поля и на стоящий справа лес, в безоблачное небо – всё это в отдельности потерялось в неудержимом размахе пространства. Продолжался путь, слева уплывали вдаль берега озера, справа стоял густой лес, уходивший на юг. Село оставалось позади. Деревня Половинное гнездилась посреди живописных перелесков, в сияющей утренней чистоте в такой тиши за версту был слышен каждый звук и даже кукареканье петухов. В эту минуту он подумал, что события Гражданской войны под их деревней, обречённой на безысходность, затеряются в общей памяти. И это всего лишь многотысячная часть, тех, что слагают историю.
Проезжая мимо могил с крестами и со звёздочками, он вспомнил тех, кого собирал с поля брани и хоронил в братских могилах. Но это было вёрст за 200–300 от родного края. В душе ему хотелось остановиться, подойти к могилкам, поправить ветром трепавшийся венок, принесенный кем-то знавшим, кто похоронен. Сейчас этого он сделать не мог и утешал себя мыслью, что когда-нибудь он ещё вернётся, поправит все могилы и сделает всё как положено. Но надо было спешить, ехать быстрей, отбросив мысли, мешающие ему в достижении цели. Он пришпорил лошадей. Лошади понеслись рысцой. Проехав километров тридцать, он почувствовал погоню. Да и лошади уже притомились, не смогут вынести быстрой езды, и их снова вернут как раньше… Они свернули с большой дороги в перелесок. По своим детским вылазкам на лошадях в поисках поля с хорошей травой для сенокоса, Парфирий эти места знал хорошо. За участками чистого леса путь пересекали овраги, заросшие кустарником и буерачным лесом. Выбрав овраг поглубже, они остановились отдохнуть. О всех попросил вести себя тихо и даже не разговаривать.
В лесной тишине, кроме пенья птиц и шелеста листьев, всё раздавалось с удвоенной силой. Распряг лошадей, чтобы не ржали, насыпал овса. Достав еду, они тоже расположились к отдыху. Но ему было неспокойно. Он поднялся на край оврага, отошёл немного, припал к земле и стал слушать. Вслушиваясь, определил: погоня уже близко. Топот копыт раздавался всё яснее и яснее, передаваясь земле. Он осторожно спустился в овраг и приказал всем молчать. Детей уложили в телегу, укрыли. Они заснули. Взрослые сидели в ожидании.
Наконец, погон поравнялась с ними. Гнали лошадей с бранью и выкриками: «Быстрей, быстрей! Не мог же он так далеко уехать!».
Страх одолел их. Они сидели рядом, прижавшись плотно друг к другу, в ожидании, что же будет дальше… Погоня пронеслась мимо, их не заметив. Парфирий определил, что был отряд на пяти лошадях. Цоканье копыт и выкрики затухали. Он сказал: «Пронесло, на долго ли?!» Немного успокоившись, все оживились. Где-то через час снова послышался топот копыт, и земля содрогнулась. Снова затаившись, Парфирий подошёл поближе к лошадям, прикоснулся щекой к ним, на случай если заржут, держал в кармане краюху хлеба.
Отряд нёсся с большей скоростью, размахивая вожжами со свистом нецензурной бранью… «Ну, куда он мог деться?! Как сквозь землю провалился!!..» И снова Бог и звёзды послали им благодать. Неужели на этот раз они действительно оставят их в покое, и им удастся доехать до Петропавловска?
Отсидевшись в овраге, вслушиваясь в шорохи, при каждом испытывая страх, что погоня вернется вновь, они просидели до вечера. Наступили сумерки. Лошади отдохнули, и они тоже. Парфирий запряг лошадей. Они всей семьёй двинулись ночью к Петропавловску.
Ночь стояла чёрная. Небо затянулось тучами и казалось вот-вот пойдёт дождь. Когда выехали на большую дорогу, горячий, но освежающий поток ветра прибавил им бодрости. Парфирий ударил вожжами по лошадям и тихим голосом сказал: «Ну, давайте, родные, вперёд к новой жизни». Толчки от древних выбоин на дороге их уже не сдерживали, а усиливали ощущение полёта.
Дальше уже никто не преследовал. Когда проехали километров двадцать, дождик немного побрызгал, словно освятил их, и перестал идти вовсе. Тучи развеялись, пронеслись стороной. Небо стало тёмно-синим. Звёзды высыпали на небосводе, каждая подмаргивала, ободряя их, мол, молодцы, прорвались. Посмотрев внимательно на небо, Анна отыскала самую яркую звезду Полярную, насчитала в ковше Большой Медведицы семь звёздочек, начала крутить головой отыскивая малую. Она долго её не могла отыскать. Мешал свет Луны и высокий лес. Посмотрев ещё раз на темно-синий небосвод, словно запоминая, как светят звёзды, Луна она прижалась к плечу мужа и сказала: «А ночь-то какая сегодня хорошая». Парфирий одной рукой нежно прижал её голову сильнее к своему плечу, чтобы больше почувствовать её близость (в другой были вожжи), и сказал: «Словно специально для нашей семьи».
И действительно, ночь выдалась чудесной. Пролетавший лёгкий ветерок совсем стих. Воздух был кристально чист, свеж и ароматен. Пахло дыханием леса, зеленью. Ехать по лесной дороге было приятно, тихо, но местами встречались выбоины, ухабы. Тогда всех трясло, разговор не клеился, все стучали зубами, прикусывая языки. Наконец-то выехали из леса на поляну. Луна, как большой блин, зависла на небе, освещая дорогу. Стало веселее. Хозяин пришпорил лошадей, и они понеслись, выбивая копытами мелодию, под которую можно подстроить имя любого из ездоков или напевать незатейливую детскую песенку. Из перелесков, подходивших близко к дороге, то выпархивала, испугавшись, какая-нибудь птица, то заяц перебегал дорогу. Так ехали всю ночь.
Начался рассвет. Звёзды таяли и уходили с небосвода одна за другой. Вдалеке появилась оранжевая заря. Дети чуть ли не в один голос спросили: «Пап, а пап, мы едем туда, где заря касается земли, прямо в зарю?» Отец улыбнулся, а потом засмеялся, сказал: – «Пока мы до неё доедем она превратится в солнышко. Это же лучи солнца показываются на горизонте». В душе он был доволен тем, что дети следят за дорогой и интересуются, что будет впереди.
Солнце было уже высоко, когда перед ними предстала по обе стороны дороги большая поляна. Вдалеке поблескивала вода, и в вышине на огромной плоской горе возвышался город. Он ещё спал. По видневшемуся склону его окаймляли высокие тополя и берёзы. Пока ещё подробнее его рассмотреть не удавалось. Подъехали ближе. Остановились. Стали всматриваться. Дома утопали в зелени. Были видны одни крыши. Казалось, что город состоял из одних крыш с трубами, из которых кое-где шёл дым. Город пробуждался. В домах с высокими крышами высвечивались окна. При въезде в город с левой стороны, на горе, между подножьем и вершиной, скрываясь в зелени леса, стояла водокачка. Утопая в красоте зелёных деревьев, она казалась игрушечным домиком. Издали было огромное желание взять в руки и подержать его, настолько красиво он вписывался в окружающую природу, казавшуюся большой картиной, уходящей в небо. А внизу, у подножья горы, текла река Ишим, воды которой водокачка очищала, питая гор од. Река окаймляла всё подножье горы широкой лентой, уходящей вдаль, которую трудно окинуть взглядом. Слева от дороги стояло несколько небольших домиков, почти одинаковых и хорошо ухоженных. Перед ними открывалась панорама с большим деревянным мостом, ограждённым перилами и на крупных сваях. Так они доехали до города Петропавловска. Раньше, находясь рядом с Омском на юге Сибири, он был российской территорией. Позже его передали со всеми крупными железнодорожными узлами Казахстану. В то время это был крупный узловой центр железных дорог, куда сходились со всех сторон одиннадцать железнодорожных линий.
Налюбовавшись красотами его окрестностей, глава семейства посадил детей на телегу, поправив упряжку лошадей, и всей семьёй проследовали в контору начальника по строительству.Жизнь в Петропавловске сложилась очень удачно. Парфирию доверили очень ответственный и самый важный в то время участок по строительству дорог в городе. Начальник выделил ему бригаду. Он с бригадой стал заниматься благоустройством города. Вначале выкладывали центр города булыжником, а тротуары выкладывали каменными большими плитами, примерно метр на метр. Через определённое количество рядов Парфирий высекал свои инициалы крупными буквами – «Г.П.» Это означало «Глухих Парфирий». Служили такие дороги и тротуары десятилетиями, не требуя ремонта. Жаль, что эти дороги не сохранились до сих пор. Введя новшество, всё покрыли асфальтом. Во вторую очередь выложили тоже одну из важных и необходимых дорог от рынка к деревянному мосту, который проходил через реку Ишим. И так, улица за улицей, благоустраивались быстрыми темпами. Работа велась в две смены.
Получили сразу большую комнату на первом этаже, уходившем вниз, в землю. Маленькие окна её лежали прямо на земле, в них были видны только ноги прохожих. Парфирий и его семья были очень довольны первое время. В этой комнатке они долго сидели зимними вечерами, особенно когда спали дети. Особого внимания на бегущие мимо минуты и месяцы не обращали. Но совсем не замечать времени они не могли. Дети подрастали. Надо было думать об их будущем. Они с Анной мысленно сроили планы…
Парфирий ходил вокруг дома и думал, где бы построить хотя бы небольшой сарай. Но двор был небольшой, его территория предназначалась только для сушки белья. Дом стоял на углу улиц Дубининой и Коминтерна. Его называли красным, потому что при строительстве его выкрасили в красный цвет. С обеих сторон его подпирали близко стоящие рядом соседние дома.
Становилось прохладнее. От постоянного ветра слышался шелест листьев. Словно они вели разговор меж собой, куда им лететь при сильном порыве ветра. При очередном порыве, срываемые ветром, они неслись стеной, затем, ослабевая, падали на землю, на глазах меняя цвет…
Он поднял воротник, поглубже нахлобучил шапку, повернулся спиной к ветру, продолжая прикидывать, где же всё-таки можно что-то пристроить… Явно территории не хватало.
Однажды им помог случай. Очень неприятный, но внезапно изменивший всю их жизнь.
Начальник строительства, видя большие успехи в строительстве дорог, сам старался улучшить условия жизни хорошему работнику. Случай произошедший с их семьей, ещё больше укрепил начальника в этом стремлении. Парфирий часто задерживался на работе вечерами, работа велась и в ночные смены. Дома оставалась Анна с маленькими детьми. Ефим уже женился и временно уехал к родителям жены в Шадринск. Егор работал на железной дороге. Он тоже работал посменно и часто ночами. Было поздно. Анна с детьми спала. Проснулась от удара в окно и посыпавшихся стёкол, соскочила. Увидев людей, пытавшихся залезть в сломанное окно, схватила ухват и давай обороняться. Справиться она не смогла, они же мужчины. Выхватили у неё ухват, отбросили на улицу, и, схватив её за лямки ночной рубашки, пытались вытащить в окно. Она сильно закричала, закричали дети. Услышали соседи. Испугавшись общего переполоха, они отпустили лямки рубашки и бросились бежать. Утром пришли Парфирий и Егор. Егор очень любил порядок во всём. Узнал, что это были за ребята, оказалось, из другого района города. Тогда, собрав своих друзей, объявил, что они сами должны соблюдать порядок в своём районе. Позже это стало называться добровольной дружиной. С тех пор в их районе не было ни одного случая грабежа или насилия.
А начальник строительства для семьи Парфирия выхлопотал квартиру рядом с этим домом. Но это была настоящая большая квартира, занимавшая половину двухэтажного дома. На втором этаже были покои: две большие комнаты, одна маленькая, прихожая переходящая в кухню-гостиную, и терраса. Подниматься в них нужно было по широкой лестнице. А на первом этаже, под лестницей, был сеновал, погреб и большое пространство. Вот тогда-то и купили корову взамен проданных лошадей. Раньше их держать было негде. Эта квартира отвечала всем параметрам большой семьи Парфирия и Анны. Жили они в ней долго и счастливо, пока не началась Великая Отечественная Война.Часть 2 Счастье всегда со мной
Растаял лед, и мутная вода
Уносит счастье прошлых лет
В теплый океан воспоминаний
Дмитрий Киршин
Счастье всегда со мной
На пороге лета отступает всякая туманность и серость. К концу мая лес одевается в зеленый наряд, цветут сады, буйно разрастаются травы. Несмотря на незначительное похолодание, весна берет свое. Благоухает сирень. В народе такое время называют «именины весны».
В школе раздался последний звонок. Я была рада не потому, что не надо учить уроки, радовалась тому, что впереди лето. Наступила «большая перемена». Так я называла каникулы, во время которых будет возможность вместе с родителями выехать за город ловить рыбу.
Дома давно уже приготовлены снасти для рыбалки. Мой отец, Парфирий Евдокимович, внимательно выслушивал прогноз погоды по радио, дополняя его собственными наблюдениями, ведь наряду с показаниями барометра погоду могут предсказывать растения, насекомые, птицы и звери. Многолетний опыт отца и его наблюдательность помогали ему распознать признаки приближения устойчивой ясной погоды. Поглядывая на барометр, он улыбался и следил за небом. В сплошных облаках появлялись просветы. Дым поднимался вертикально. Утренняя заря была золотая и светло-розовая. Появившиеся к полудню кучевые облачка бесследно растаивали вечером.
Исследовав все это, отец обращался к своему многочисленному семейству, говорил, что пора выезжать на природу. В последние годы родители всегда брали меня с собой, а младших оставляли на попечение старшему брату и сестрам. Брат был уже женат, сестры работали, и у них были кавалеры.
Место для летней стоянки отец выбирал заранее километров за пятьдесят от города среди леса и озер.
Озеро Пестрое находилось совсем рядом – километрах в шести, но он ходил туда пешком один, только осенью и зимой. Приносил много мелкой рыбы: чебачков, окуней, карасей, пескариков. Улова хватало для семьи дня на два, и отец никогда не забывал одаривать соседей. Обращаясь к жене, отец говорил: «Аннушка, отнеси соседям по чашке рыбы, порадуй их». Чашка была эмалированная, и входило в нее килограмма два мелкой рыбы.
Время было тяжелое для всех: недавно окончилась Великая Отечественная война. Только и выживали тем, что посылала мать-природа.
– Ну, Аннушка! – сказал он и на этот раз, – давай, выноси из избы все, что нужно для поездки. Ты ведь сама все знаешь, ты у меня инженерша, а я пойду запрягать Катьку.
«Инженершей» он ласково называл мать за ее светлую и умную голову. Она никогда много не говорила, но дела вела по-хозяйски, с толком. Сама была так скромна, что, казалось, ее дома и слышно не было. Тихая, ласковая, молчаливая – а в доме всегда чистота, все прибрано, детей всегда есть чем накормить, сама в утра до поздней ночи в огороде копается, и всегда соседей первая угощает своими руками выращенными огурцами, помидорами, свеклой и картофелем. Соседи говорили, что жена у Парфирия Евдокимовича такая, какой не сыщешь больше на всем белом свете. Скромность у Анны Егоровны словно вперед нее родилась. Добрая, никогда ни в чем не откажет. А работящая! Только рассвет забрезжит, она с ним в огороде здоровается. Не успеет распрощаться с солнышком – уже луне кланяется. Любил ее отец до самозабвения. Всегда с нею во всем советовался, без нее не мог ни один вопрос решить. Бывало, вставляет оконные рамы, и непременно к ней обращается: «Ну, инженерша моя, иди сюда, подскажи, как их лучше вставлять, чтобы тебе светлее было». Везде нужен был ее совет.
У нас была корова, и звали ее Катька. Лошади не было, и отец приучил ее ходить в упряжке. Выгода от нее была большая. Она и молока давала много, правда, жидкого, и корм себе заготавливала на зиму сама. Накосят мама с папой сена, запрягут Катьку, а она везет спокойно, медленно пожевывая жвачку. Знает, что зимой настанет пора отдыхать в амбаре, и будет она теперь сыта.
Папа и мама учили меня косить сено, купили мне маленькую косу. Когда я ее поднимала, она постоянно втыкалась своим острым носом в землю. Отец показывал, объяснял: надо, чтобы трава подходила ближе к пятке. Пяткой у косы называется то место, где лезвие соединяется с черенком. Я очень старалась, но у меня не всегда хорошо получалось. Отец шутил, что с моей производительностью мы никогда не накосим на зиму сена, надо еще подрасти, и отправлял меня собирать уже высохшую траву граблями в валки. Это я уже умела делать хорошо, собирала сено в кучи. А папа метал из них стога. Так, в работе, и проходило лето…Наконец, все готово. Вещи погрузили. Папа усадил маму и меня в телегу, а сам пошел рядом с Катькой. Собака Сильва, большая, ухоженная, с блестящей шерстью, длинной мордой и красивыми ушами, радовалась поездке и прыгала на всех: то бросалась Катьке на морду, то путалась под ногами, то бежала рядом с хозяином, зачастую забегая вперед.
По городу идти недалеко, всего несколько кварталов, а там – деревянный мост через Ишим, и дальше поля и леса. Папа сел в телегу, и мы все вместе весело смеялись, радуясь наступившему теплу и красивым окрестностям. Проезжая мимо озер, отец слезал с телеги и осматривался, хотя место для стоянки было им выбрано уже давно. Он проверял: вдруг что-то изменилось, и лучше будет устроиться здесь. Но нет, вот он снова садится в телегу, и наше путешествие продолжается.
Наконец-то приехали на место. Оно действительно удобное: сухая поляна недалеко от лесной опушки. В лесу можно добывать дрова, а озеро находится совсем неподалеку. Папа сразу распределил обязанности между всеми и сказал, что надо позаботиться о ночлеге до темноты. Вещи мы разгружали все вместе: походную палатку, матрацы, стеганые одеяла, кастрюли, сковородки… Потом отец взялся за установку палатки, а нас послал за хворостом для костра.
Кругом яркая изумрудная зелень, густая трава, листья на деревьях шелестели от легкого ветерка. Щебетание птиц завораживало нас. Собирая хворост, мы то и дело останавливались и прислушивались, стараясь угадать, какая пичужка издает ту или иную трель.
Солнце уже клонилось к вечеру. С двумя вязанками хвороста мы вернулись к отцу, натягивающему палатку.
– Отлично, мне как раз нужны помощники, – произнес он. – Аннушка, подержи веревку, чтобы я получше привязал ее к кольям.
Я тем временем уже укладывала хворост, чтобы его было удобно брать и подбрасывать в костер. Неподалеку от палатки отец углубил небольшую ямку, положил привезенные из города кирпичи, поставил треножник. Все было готово. Оставалось только добыть из озера рыбу.
– Валя, пойдем, проверим сети. А ты, Аннушка, приберись в палатке, застели на ночь постели, – сказал отец.
Сильва увязалась за нами, она то забегала вперед, то отставала, ища в траве кузнечиков или других насекомых. Бегая за бабочками, она взвизгивала и лаяла, радуясь, что нашла себе товарищей по играм.
Подойдя к озеру, папа встал у самой воды на одно колено и тихо сказал:
– Здравствуй! Я пришел к тебе с семьей на лето отдыхать. Пожалуйста, не забудь накормить нас рыбкой.
Потом он встал, посадил меня в лодку, Сильва сама запрыгнула на корму, и мы поплыли. Папа управлял веслами, а я опустила руки за борт. Лодка немного накренилась, но мне нравилось бултыхать в воде руками, пропуская теплую воду между пальцами. Поверхность озера была гладкая, и по ней скользили лучи солнца. От солнца за лодкой бежали золотистые зайчики, при движении лодки они плясали, убегали и появлялись вновь. Мне хотелось смотреть и смотреть на это зрелище, не отрываясь, но солнце уже бросало косые лучи на камыши, собираясь уйти за горизонт.
Тем временем Сильва, спокойно лежавшая на теплой поверхности кормы, встала на передние лапы и начала всматриваться вдаль, туда, где виднелись березовые поплавки поставленных папой сетей. Многие из них ушли под воду, и папа сказал, что рыбка уже попалась в сетку, можно доставать ее из воды.
Папа стал вытягивать сеть из воды и погружать ее на дно лодки. Рыбешка сама выскакивала из сетей. Трепещущая, она отливала серебром. Сильва, спрыгнув с кормы, стала играть с ней. Она лаяла, трогала рыбу лапами и мешала работе. Хозяин прикрикнул на нее, скомандовал, чтобы села на место, пригрозил, что больше в лодку ее брать с собой не будет. Сильва прислушалась, все поняла, села на корму и оттуда наблюдала за рыбой, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Шелковистые уши ее трепыхались. Она лаяла тоненьким голоском, даже подвывала, как бы сер-дясь на то, что ей не дают вволю наиграться. Выбрав рыбу, отец снова начал водворять сеть на место. Я тем временем собирала рыбешек со дна лодки в ведро, приговаривая, что сегодня мы покушаем ухи из свежей рыбки. Обращаясь к отцу, я спросила:
– Пап, а пап, мы когда-нибудь сварим тройную уху? Я ее очень люблю.
– А как же, обязательно! – ответил он, налегая на весла. Солнце уже скрылось за горизонтом, и мы поспешили к палатке. Возле нее на треножнике уже висел котелок с дымящимся чаем.
Спустилась ночь, исчезли из виду лес, берега озера, наша палатка. Вокруг одна темнота, и что-то таинственное скрывалось в ней. Прислушиваешься к каждому движению, шороху, треску, приветанешь, чтобы подбросить веток в костер, всмотришься в окружающую темноту, и кажется, что тебя что-то там поджидает. Но это что-то ждущее совсем не страшное, а сказочное, таинственное, как местные легенды о лесовике или водяном. В воображении возникали образы из историй, которые любил рассказывать отец. Сказок и легенд он знал множество, о каждом своем друге-рыбаке рассказывал как о герое, который творит волшебство. Рассказы оживали, автор уходил куда-то в сторону, уступая место своим героям. Это было удивительно. Часто отец говорил о жизни, учил, как правильно ловить рыбу, ориентироваться по сторонам света, определять по приметам погоду на завтра.
– Знаешь ли ты, какая рыбка самая маленькая? – спрашивал он меня.
Я не знала. Тогда он рассказывал, что самая маленькая рыбка – бычок, живущий в водоемах на Филиппинских островах, его длина – всего лишь один сантиметр. Самая большая рыба – китовая акула – достигает девятнадцати метров в длину. А одна из крупнейших щук, весом около двадцати восьми килограммов, была поймана в бассейне реки Лены. Я всегда удивлялась, сколько всего знает мой отец, внимательно слушала и старалась запоминать.
… Спокойный голос отца не нарушает тишину леса. Сильва лежит рядом, положив голову на передние лапы, прищуривает глаза и слушает рассказы хозяина, как будто что-то понимает. Корова тоже пристроилась на ночлег неподалеку и жует свою нескончаемую жвачку, изредка шумно вздыхая в темноте…Папа хорошо знал Теплое озеро и учил меня наблюдать и запоминать все: его отмели и глубины, каждую затонувшую корягу, каждый подводный камень, поросшие лесом мысы и пологие песчаные берега. Я всегда старалась быть хорошей ученицей и любила смотреть часами на водную гладь. Иногда закидывала камешки и считала круги на воде, а чаще просто любовалась. Это было красивое круглое озеро. Окруженное тростником, оно казалось таинственным. Это был настоящий затерянный рай после шума городской цивилизации. И чем больше я всматривалась в водную гладь или прибрежные заросли, тем больше нового мне открывалось.
Весной вода прозрачная оттого, что живых организмов в ней немного. Но что это зеленеет на дне? Это тянутся плети водорослей, похожие на традесканцию. Летом по зеркальной поверхности плавают белые кувшинки и желтые кубышки. Вспоминаю, как однажды я чуть не перевернула лодку. Отец ловил на удочку, и у него как раз начинался клев, а я потянулась за белой кувшинкой. Мне захотелось ее сорвать, но не тут-то было. Корень растения крепко засел в земле на дне озера. Я сильно потянула, лодка накренилась, вода начала заливаться в нее. Я испугалась, а папа быстро переместился на противоположный борт и объяснил, что стебель кувшинки очень длинный, им можно измерять глубину озера, а цветок сорвать нельзя, можно только срезать ножом.
Существует пословица: «Июнь – на рыбалку плюнь». Она, конечно, придумана неудачниками. Успех неизменно сопутствует тому, кто умеет правильно оценивать особенности поведения рыб, знает их повадки и может выбрать наиболее подходящий способ ужения или привлекательную наживку для привередливой рыбы. Папа был рыбаком от Бога. Он знал, в какое время какая рыба больше ловится. Знал, что карась клюет на мотыля, хлебный мякиш, овсянку или распаренные хлопья геркулеса, а сазан и карп – на тесто и кашу.
В светлые лунные ночи рыба в озерах ловится хорошо. Лески круто уходят вниз, под лодку. В это время суетиться не надо. Смотришь, как теребит червя ерш, и вот он уже оказывается на крючке. К соседней леске мягко и уверенно подплывает лещ, уводит шнур в сторону. Тут же ощущается рывок: окунь схватил ерша и уже сам бьется на крючке. Вот и попались на уху озерные жители… Мы подплываем к берегу. Лодка глубоко уходит носом в песок, несколько раз покачивается. Сильва, которую на этот раз с собой не брали, чтобы не мешала, запрыгивает в лодку, крутится под ногами, не дает вынуть рыбу – так она радуется нашему благополучному возвращению. Наконец, мы идем к палатке, а она, как обычно, то забегает вперед, то останавливается и смотрит преданными глазами, словно сообщая, что путь свободен.Все мы любили тройную уху, приготовленную главой семейства на молоке. Наша корова Катька давала много молока, в день по пятнадцать литров, но оно было жидкое. Вот папа и приспособился варить на нем тройную уху. Получалось необыкновенно вкусно.
Лучшая уха получается из мелкой рыбы – ершей и окуней. Обычно подготовленную рыбу заливают холодной водой. Папа потрошеных ершей минут сорок варил в молоке, а затем выбрасывал и в том же отваре в течение получаса кипятил окуней. Снова вынимал их, бульон цедил через сито, а потом клал в него нарезанную большими кусками крупную рыбу. Варил недолго – пока у рыб не побелеют глаза, после чего снимал уху с огня и ставил на горячую землю у костра на двадцать минут.
Иногда он готовил уху и на воде, тогда бросал в кастрюлю мелко нарезанную морковь, репчатый лук, корень петрушки, душистый перец и лавровый лист, кипятил, и только после этого клал в отвар крупную рыбу. Перед подачей на стол добавлял укроп, зеленый лук, гвоздику и другие пряности.
Знали мы и «настоящую рыбацкую уху». В нее не добавляется никаких пряностей. Такая уха, сваренная из свежей рыбы на костре, имеет свой тонкий аромат и считается самой лучшей.К концу лета дни начинают убывать. Длиннее становятся ночи, ниже по небосклону ходит солнце, оно уже не так жарко греет. Исчезает назойливый гнус, от которого мы спасались по ночам, разводя дымовые костры из хвойных веток и свежей травы. Таких препаратов, как «Фумитокс» или «Раптор» раньше не было.
Прохладное дыхание недалекой осени первыми отмечают осина и береза – на их зеленом наряде появляются желтоватые, бурые и красноватые заплатки. Кажется издали, что они одеты в платья всех цветов радуги. Жухнут травы. С похолоданием прекращается летнее цветение воды: микроскопические водоросли оседают на дно, а более крупные всплывают, и ветер гонит их к берегу. Налим, ранее прятавшийся от жары в водорослях, теперь становится смелее и подходит к берегу. Окуни собираются огромными косяками и настойчиво преследуют рыбную мелочь. Самое удачное время для ловли с лодки.
За лето я полюбила это теплое и ласковое озеро, его спокойную тишину, волны, густые заросли тростника, туман над водой и даже печальные голоса гусей, улетающих на юг. Прощаясь с ним до следующего лета, я понимала, почему отец выбрал для нашего отдыха именно его.
Когда я вспоминаю детство, ко мне приходит необыкновенное чувство. Я понимаю, что испытываю настоящее счастье. Это счастье теплое, как прикосновение рук матери, ласковое, как ее глаза, в которых отражается небо. Я вспоминаю наше озеро, сбор хвороста в лесу, изумрудную зелень и пение птиц. Вспоминаю кукушку, которая однажды так долго и потерянно кого-то звала, отсчитывая года: «Ку-ку, ку-ку..» Это было похоже на сказку. И сказка часто оживает во мне, тогда я снова вижу костер, песчаную отмель, зеркальную гладь озера, слышу шорохи стрекоз и потрескивание сучьев в огне. Мое счастье со мной, во мне, и я знаю, что оно никогда не покинет меня.
Мои золотые дни
Каждый вечер перед сном я рассказывала сказки сначала своим детям, а затем и внучкам. Вот и сейчас они уже подросли, а спать не ложатся без них. Не уснут, просят вновь и вновь: «Бабуля, расскажи нам сказку». Я отвечаю: «Я вам все сказки рассказала», – «Ну, тогда расскажи, как ты была маленькая и ездила в пионерский лагерь».
«Ну, хорошо, хорошо, так и быть расскажу. Мне от роду было восемь лет. Я закончила первый класс учёбы и перешла во второй. В то время в школу принимали с семи лет. Чтобы как-то отметить это событие, родители решили меня, «второклашку», отправить в пионерский лагерь. Приобрели путёвку в пионерский лагерь «Золотая осень», так его называли. Меня стали собирать для отправки.
Папа с мамой докупили мне новую одежду: платье, чулки, носки, туфли, купальник, зубную щётку с пастой и много, много другого.
Наступил день отправки. В маленький чемоданчик мама сложила всё отглаженное бельё, одежду, полотенце. Мама укладывала так аккуратно, что вместилось всё, кроме моего летнего зонтика. Но мы с мамой договорились, что я его буду держать в руках.
Мы всей семьёй отправились в организацию к маме, куда должны были подать автобус. День был прекрасный. На голубом небе светило солнышко, да так ярко, что его лучи падали на дома, цветы, дорогу. Всё казалось золотым.
Пришли мы в организацию. Детей вместе с родителями собралось много. Вскоре подъехал и автобус. Мы все вместились в него, а папы и мамы стояли на улице и давали последние напутствия: застегни воротничок, поправь носочки, убери чёлку с глаз, не ходи одна никуда, слушайся пионервожатых.
Наконец, автобус поехал, и все стали, прощаясь, махать руками.
Выехали за город, асфальт закончился, и впереди показалась длинная пыльная дорога. Среди низкорослых кустарников, росших по обочине дороги, встречались и большие деревья: ели, сосны, берёзы. Но чаще всего встречались стройные, как свечки, тополя. Так мы ехали более часа. Вдалеке впереди показались большие-большие ворота, а вокруг много зелени, да такой яркой и сочной, воздух был чист и прозрачен. Вышли мы все из автобуса, на воротах было написано большими буквами: «Добро пожаловать в «Золотую осень».
Нас повели всех в администрацию пионерлагеря, чтобы расселить по палатам. Когда мы шли по главной дорожке, мне сразу всё понравилось. Вокруг был зелёный лес, между деревьями которого просматривался папоротник с крупными листьями; клумбы с цветами, стадион с беговой дорожкой и с разными спортивными снарядами: турником, бумом, лесенкой, и ещё много других, которых я даже не знала ещё. Мне досталась палата под номером четыре, большая, светлая, и кровать прямо у окна. Из него виднелось озеро и лес. Недалеко от входной двери, на площадке около палаты, стояло много умывальников. Предстояло рано-рано поутру заниматься зарядкой и принимать водные процедуры.
Все распаковали свои вещи, кое-что переложили в тумбочки и пошли дружненько в столовую в сопровождении нашего вожатого Игоря Петровича. На ужин нам подали салат, тушёный картофель с мясом и по стакану горячего кипячёного молока с булочкой. Проголодавшись с дальней дороги, мы съели всё. Перед сном мы погуляли. Отправились спать в палату. Многие уснули сразу, было слышно по их лёгкому храпу. Я заснуть долго не могла. Смотрела через окно на темнеющий лес, яркие звёзды на синем небе и вспоминала папу с мамой, как они меня провожали, махая мне руками на прощанье. Слушала ночное щебетанье птиц – видимо, они собирались все вместе в свои гнёзда. Думала о том, как завтра надену свой новый купальник, и Игорь Петрович будет учить меня плавать.
Так я лежала долго и вдруг отчётливо услышала щебетанье одной птицы, которая своим гортанным голосом выкрикивала: «Под – пора, под – пора». Так повторялось много раз. Мне показалось, что она всем желает спокойной ночи. Летящие звуки были похожи на слова: «Спать пора, спать пора». Я ещё долго размышляла, что это за птица, такое небесное создание? Она желает всему своему птичьему племени спокойной ночи и нам тоже.
Вскоре заснула. Ночь прошла быстро. Я хорошо выспалась. Открыла глаза, было уже раннее утро, но все ещё спали. Солнышко поднималось из-за озера. Птички стали оживлённее щебетать, и я снова услышала ту птицу, которая говорила: «Ста – пора, ста – пора». Звуки её голоса снова были похожи на слова: «Вставать – пора, вставать – пора».
Внучата внимательно слушали мой рассказ. Вдруг спросили: «А правда, так говорила птичка человеческим голосом, и как она называется?».
Я ответила, что правда. Звуки, которые она произносила, были похожи на эти слова. Эти звуки она произносила каждое утро и вечер. Я точно не знаю, как она называется… Удод, что ли?
Я ещё долго перебирала в памяти и вспоминала голоса всех птиц, но точного ответа так и не нашла. Но тут я услышала лёгкое посапыванье своих внучат и подумала: они меня правильно поняли: спать пора.
ЗВУЧАЛА МУЗЫКА В САДУ
Мамин сад я вспоминаю:
Поливала там цветы,
Там ромашки, орхидеи,
Рядом с ними васильки
Там капуста, помидоры,
Огурцов гряда под стать,
И картофель, и клубника —
Только б к осени собрать!
Мамин сад! Ты очень милый,
Рад гостей был привечать.
Были свадьбы, именины,
Резвые шаги внучат.
Сильва-пес был визгом длинным
Провожать гостей готов,
Мурзик по кустам малины
Гнал веселых воробьев…
Где тот сад, любимый мною,
В жизнь несущий теплый свет,
Что был послан мне судьбою,
Грея душу столько лет?
…………………..
Снесли. И дом не пожалели.
Нет сада. Дома тоже нет.
Лишь в памяти – родные сени.
И мамин сад. И детства свет.
Часть 3 Великая Отечественная Война 1941–1945 г.г
И силы светлые все вместе
Победу празднуют, скорбя,
И вспоминают всех погибших,
Пропавших в туне бытия.
Наталия Ульянова
ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ
Не меркнет память о войне.
Оставив дома мать больную,
Бегу я в поле по весне
Картошку собирать гнилую.
Картошки горькой не забыть,
Оладий серых с отрубями.
Я не могу того простить,
Что выпало на долю маме.
С тех пор прошло немало лет,
Но память не дает покоя.
По жизни им прощенья нет,
Зачинщикам чужого горя
Живая память
Из репродукторов лилась торжественная музыка, один марш сменялся другим, поднимая дух новобранцев. Друзья и родные собирались небольшими группами, провожая молодых ребят на службу в армию. На перроне было тесно, шумно, но для танцев место находилось. Шел 1938 год.
Егора провожали всей семьей: отец и мать, сестры Полина и Мария. Родители давали последние наставления, а он с рук не спускал самую маленькую сестренку Валю. Ей было всего два года, и он ее очень любил.
Наконец, объявили, что до отправки поезда осталось пять минут. Начали расходиться по вагонам. Матери плакали, прощаясь с сыновьями, так неожиданно повзрослевшими. Егор поцеловал мокрые от слез глаза мамы, обнял всех, а маленькую Валю прижал так, что порезал ей подбородок остро отточенным химическим карандашом, лежавшим у него в нагрудном кармане. Егор про него совсем забыл. Сестренка от боли заплакала, все бросились платочками вытирать выступившую из ранки кровь. Порез оказался глубоким. Егор сокрушался, ругал себя за неловкость, ласкал сестру. Рубашка на нем запачкалась ее кровью. Поезд тронулся, мать выхватила у него дочку и сказала: «Беги, а то опоздаешь!» Егор вскочил на подножку поезда и замахал рукой, на рукаве были пятна крови.
В вагоне он разместился на средней полке рядом со своим другом Павлом. Они дружили давно и даже на работу устроились вместе – на железную дорогу. Ехать надо было далеко: с юга Сибири до западной границы. Друзьям долго не спалось. Каждый думал о своем: о проводах, о том, как без них будут жить родные. Оба были старшими сыновьями и помогали родителям содержать семьи. За окном темнело. Под стук колес Егор и Павел заснули в раздумьях о доме.
Утром друзья неожиданно с головой ушли в воспоминания.
Им было что вспомнить – и с тоскою, и с радостью, и с гордостью, и с юмором. Вспоминали друзья, как наводили порядок в своем районе. В каждом из городских районов молодежь устанавливала свои порядки. Они жили под горой, где протекал Ишим, и называли себя Подгорными. На горе размещались Центральный, Вокзальный, Заисан и другие районы.
Читать бесплатно другие книги:
