Уничтожить Уэльбек Мишель

5

В субботу утром погода испортилась, но Поль любил эти пейзажи ничуть не меньше, когда их застилал туман, и долго гулял по холмам и виноградникам. Вернувшись, он позвонил Брюно и объяснил ему ситуацию; как он и ожидал, тот вовсе не возражал против его недельного отпуска. Ничего важного прямо сейчас не произойдет, а вот в начале января им будет чем заняться, дольше тянуть нельзя; президент, вероятно, намекнет о преемнике в своем новогоднем обращении, все может быть. Кстати, видео с постановочным обезглавливанием Брюно отовсюду исчезло, его уже нельзя отыскать в сети – Мартен-Рено сдержал свое обещание.

Он звонил ему из зимнего сада, небольшого восьмиугольного помещения со стеклянными стенами, уставленного фикусами, бегониями, гибискусами и другими более или менее тропическими растениями, названия которых он не знал. Тут можно было выпить кофе за маленьким инкрустированным столиком и насладиться великолепным видом на окрестный пейзаж. Брюно “ничего особенного на Рождество не делал”. Значит, он ошибся: Брюно не увиделся с детьми, не попытался наладить отношения с женой. И надо полагать, уже не попытается, никогда впредь не заговорит об этом, вообще люди редко объявляют о предстоящем разводе. А ему хорошо бы развестись побыстрее, до того, как избирательная кампания запустится по-настоящему, но уже, вероятно, слишком поздно; Поль не стал затрагивать эту тему. Разъединившись, он вдруг почувствовал себя ужасно одиноко. И даже подумал, не позвонить ли Прюданс, она уже наверняка вернулась со своего саббатического уикенда, так, что ли, это называется? Но почему-то удержался в последний момент.

Мадлен и Сесиль приехали к полудню. После обеда показалось солнце, постепенно рассеивая туман. Мадлен объявила, что собирается покататься на велосипеде, она любила кататься на велосипеде летом и зимой, в окрестностях было несколько невысоких перевалов, не то чтобы очень сложных перевалов, но все же. “Ваш отец часто меня сопровождал, – сказала она Полю, – он хорошо вкручивал для человека его возраста”. Он непонимающе посмотрел на нее, но тут же вспомнил, что велосипедисты-любители говорят “вкручивать” вместо “кататься”; это тесное братство, объединенное общими ценностями и устоявшимися ритуалами. Он и не подозревал, что отец проводил свой досуг таким образом, и почувствовал, как в нем растет восхищение подобной включенностью в социальную жизнь. Видимо, иногда конец жизни бывает не совсем уж несчастливым, подумал он, удивительное дело. Мадлен понемногу начала с ним разговаривать и уже не так робела в его присутствии. Увидев, как она возвращается в велосипедной майке и шортах, плотно облегающих ее формы, Поль внезапно поверил, что у них с отцом все еще была сексуальная жизнь, по крайней мере до его инсульта.

Почему он сам за десять лет не переспал ни с одной женщиной после разлада с Прюданс? Потому что профессиональная жизнь не располагает к такого рода занятиям, ответил он сам себе поначалу. Но через несколько секунд осознал, что это всего лишь отговорка, некоторые его коллеги – очень немногие, конечно, но все же – по-прежнему вели активную половую жизнь. Воспоминания о самом процессе у него еще сохранились, такое не забывается, совсем как езда на велосипеде, подумал он немного невпопад, когда Мадлен вышла из комнаты, а вот необходимые прелюдии, к нему ведущие, показались ему чрезвычайно далекими и фантасмагорическими, скорее из области преданий либо из прошлой жизни.

В конце дня он столкнулся с Эрве, и тот предложил выпить перед ужином. Он сразу согласился, он всегда рад был выпить, даже слишком рад, и это принимало угрожающие масштабы, никотин и алкоголь, возможно, быстро его прикончат, так что проблема конца жизни отпадет сама собой. Эрве тоже гулял все утро и кое с кем пообщался, его еще тут узнавали, короче, ему очень нравились эти места, он уже прикидывал, не перебраться ли сюда им с Сесиль. Он родился в Денене, его родители родились в Денене, он никогда не покидал Нор-Па-де-Кале, но пора признать очевидное: Нор-Па-де-Кале – это отстой, у него нет шансов найти работу в Нор-Па-де-Кале, а вот здесь, кто знает, вдруг что-то и подвернется. И потом, дочки выросли, у них теперь своя жизнь, сказал он с ноткой печали в голосе. Любопытно, подумал Поль, что поделывают его племянницы, он не видел их уже лет шесть-семь, есть ли у них “молодой человек”, если так еще говорят, впрочем, их отец, надо думать, ничего о них не знает. Во всяком случае, Сесиль вроде бы почти нашла работу, продолжал Эрве, работу кухарки на дому, она посмотрела в интернете – в Лионе довольно много предложений, и ее точно возьмут, она всегда хорошо готовила, можно не волноваться. Поль понятия не имел, что существует такая работа; Эрве тоже узнал о ней только сейчас. Буржуа, ну, в общем, состоятельные люди, хотят, допустим, пригласить друзей к себе на ужин, а готовить не умеют, тогда они нанимают повара. А состоятельных людей в Лионе хватает, не то что в Валансьене или Денене.

От всего этого Поль впал в тоску и пошел спать сразу после ужина. Он очутился на первом этаже огромного обветшавшего здания в компании женщины из народа, средних лет, с круглым лицом и крепкими руками и ногами. Надо сказать, что во сне он тоже был выходцем из самого что ни на есть обнищавшего пролетариата и разговаривал с женщиной о том, что на верхние этажи, предоставленные высшим слоям общества, им путь заказан. Затем появился молодой отважный парень с иссиня-черными волосами, возможно, корсар или бывший корсар. Верхние этажи на самом деле охраняются кое-как, сообщил он, да и встреча с охранниками реальной опасности не представляет. Он говорил уверенно, словно мотался туда-сюда каждый божий день. Тогда они пошли наверх, но на каждой лестничной площадке им приходилось перепрыгивать через груды беспорядочно сваленных чемоданов, между которыми зияли дыры, что было как раз опасно, а молодой человек куда-то испарился, и Поль вынужден был взять на себя роль проводника.

В итоге они добрались до последнего, самого опасного этажа, на этот раз им предстояло пересечь большое пустое пространство. Поль успешно его перепрыгнул и тут же обернулся, чтобы помочь своей спутнице, но бабу из народа сменила молодая, динамичная и современная особа с ухоженной кожей из дирекции по маркетингу. С ней было двое маленьких детей. Не заботясь о собственной безопасности, Поль протянул ей руку через провал, но его все-таки сбила с толку эта подмена. Когда она успешно выполнила прыжок, настала очередь старшего ребенка, но тут пустое пространство сократилось, и, соответственно, снизилась и опасность прыжка. Наконец настал черед младшего, и тут Поль с отвращением обнаружил, что пустое пространство куда-то делось, уступив место слегка покатому паркету, по которому ребенок мог легко проползти на четвереньках. Однако по настоянию матери он скрепя сердце похвалил младенца, который в это мгновение обернулся собакой, хорошенькой собачонкой, беленькой и чистенькой.

Последний лестничный пролет вел, как оказалось, в курортную зону, на огромный бескрайний пляж, запруженный, к сожалению, толпой любителей спортивного отдыха, шумных и вульгарных. Они, судя по всему, прекрасно проводили время, то и дело испускали какие-то животные крики, притом что небо затянули большие темные тучи, на море поднялись волны да и заметно похолодало. Ему пришлось пройти не один километр, чтобы наконец вырваться из толпы отдыхающих, внизу перед ним простиралась долина, по ней тек почти пересохший ручей и впадал в океан. Долину окружали довольно крутые стены из больших шершавых бетонных блоков. Он бросился в пустоту и замер в нескольких сантиметрах от земли, потом стал вращаться против часовой стрелки, по-прежнему держась чуть выше стены; этот полет принес ему невероятное облегчение. На мостике, перекинутом через высохший ручей, стоял молодой человек с напряженным лицом, явно ожидая разгадки, и наблюдал за ним с выражением почтительного восхищения. Тогда Поль выпрямился в воздухе и объяснил ему, как мог, механизм вращения в состоянии невесомости, но вскоре вынужден был с ним распрощаться и направился в стеклянный дом, средоточие курортной суеты. Этот особняк стоял посреди ухоженного французского парка, отличавшегося одним любопытным свойством: внутри толклись исключительно любители спортивного отдыха, шумные и вульгарные, но стоило им выйти наружу, как они превращались в веселых белых собачек. В тот момент, когда Поль осознал идентичность этих двух превращений, он понял, что стеклянный особняк всего лишь иная ипостась огромного обветшавшего здания, откуда он недавно вырвался. Он снова почувствовал сильнейшее отвращение и тут вдруг перенесся в просторное горное шале, оказавшись на этот раз в компании австрийской школьной учительницы, которая, он точно это знал, через несколько часов станет его любовницей, еще до наступления ночи. Они проникли в шале тайком и сели поесть, чтобы набраться сил. Погода не изменилась, небо затянули тучи, чувствовалось, что оно сейчас совсем почернеет, воздух отяжелел от снега; они огорчились, по идее, они ехали сюда за солнцем. С ними был отец Поля, но они догадывались, что в отличие от них он тут живет постоянно и уже с этим смирился, ему даже нравится. Огромный дом, мебель из темного дерева, печальная гора, короткие морозные дни: можно не сомневаться, он проведет тут всю оставшуюся жизнь, ему и в голову не придет жить где-то еще. Незаконность их пребывания в шале оказалась несущественной деталью, поскольку хозяева уехали в путешествие и больше сюда не вернутся. Австрийская школьная учительница куда-то делась, Поль понимал, что она уже никогда не станет его любовницей, что он тоже застрянет в этом доме вместе с отцом до конца своих дней.

В утренние часы окрестный сельский пейзаж утопал в густом тумане. Когда он зашел на кухню, где был накрыт завтрак, Сесиль спросила, не хочет ли он пойти с ними к мессе. Нет, вряд ли, две мессы в неделю – пожалуй, перебор для неверующего, ну, агностика, отговорился Поль. Он добавил, правда, что рождественская служба ему “очень понравилась”, понимая, что смысла в его словах немного. Вместо мессы он пошел прогуляться. Выйдя за порог, он двинулся сквозь осязаемую молочно-белую массу, в нескольких метрах перед ним – уже в двух-трех метрах, если точнее, – ничего не было видно, нереальное ощущение, но, пожалуй, приятное, он шагал так еще четверть часа, пока наконец не испугался, что еще немного, и он точно заблудится. Тогда он повернул обратно к дому и наткнулся на него чисто случайно, как ему показалось. Он снял с крючка ключ и направился в кабинет отца, он не заглядывал туда уже лет двадцать, а то и больше, вообще-то Поль всего раз в жизни заходил внутрь, в тот знаменательный день, когда отец решил что-то объяснить ему про свою работу. Это произошло ровно тридцать лет назад, почти день в день – для такого разговора отец выбрал первое января. При этом он все прекрасно помнил и сейчас понял, что обстановка тут почти не изменилась – добавились разве что компьютер и принтер, и все. На книжных полках стояло несколько справочных изданий – профессиональные адресные книги и тематические атласы минеральных и гидрографических ресурсов планеты. Отдельно на верхней полке виднелись папки – вероятно, те самые, о которых ему говорил Мартен-Рено. Пять картонных папок, ничего особенного на первый взгляд. Вот, значит, где хранятся загадочные данные, над которыми размышлял отец до самых последних дней. Ему не хотелось их открывать – все равно он ничего не поймет. Он тщательно запер за собой дверь, вернулся в главный дом, повесил ключ обратно на стойку и взял другой.

Бывший амбар, служивший его матери мастерской, – совсем другое дело, он заходил туда время от времени, без особого удовольствия, когда надо было позвать ее к столу, под конец она совершенно забросила хозяйство, и все заботы по дому взяла на себя Сесиль. Проведя большую часть своей профессиональной жизни за реставрацией гаргулий и химер в многочисленных церквях, аббатствах, базиликах и соборах Франции, она чуть ли не в сорок пять лет решила посвятить себя художественному творчеству и утратила всякий интерес к домашнему очагу. Стену слева от входа оформила другая художница, знакомая матери, Поль помнил ее, она у них останавливалась, та еще уродина, высокая и худая, она почти не открывала рта, зато воспылала страстью к местным камням, золотистому известняку, столь характерному для Божоле. Она работала с тяжелыми крупными камнями, из которых сложены стены амбара, сантиметров двадцать высотой. На каждом из них она вырезала человеческие лица, выражавшие то испуг, то ненависть, иногда на грани агонии, гораздо реже усмехающиеся или язвительные. Получилось впечатляющее, весьма выразительное произведение, и от страданий, исходивших от этой стены, перехватывало дыхание. А вот скульптуры матери – многие из них так и лежали в амбаре – Поль не любил, никогда не любил. Готические фигуры, на реставрацию которых она потратила большую часть жизни, несомненно, оказали на нее влияние, в основном она создавала фантастических существ, чудовищных полуживотных-полулюдей, довольно-таки непристойных, с несоразмерными вульвами и пенисами, как у некоторых гаргулий, но в ее манере чувствовалась какая-то искусственность, надуманность, ее творения напоминали не столько средневековые изваяния, сколько мангу, впрочем, не исключено, что это он ничего не смыслит в искусстве, он никогда не интересовался японскими комиксами, которые, между прочим, многие ценят очень высоко; работы его матери имели, конечно, определенный успех, но особо не котировались, некоторые из них все же покупали ФРАКи[21] и региональные советы, иногда для оформления кольцевых развязок, в специализированных журналах появилось несколько статей о ней, и благодаря одной такой статье – на самом деле это самый страшный упрек, который можно было бы адресовать матери и ее работам, – его брат Орельен познакомился со своей будущей женой. Инди, в то время сравнительно молодая журналистка – если вообще журналистка бывает молодой, – написала весьма хвалебную, даже восторженную статью, творчество его матери было представлено в ней самым ярким примером новой феминистской скульптуры – но в данном случае мы имели дело с дифференциальным феминизмом, диким и сексуальным, сродни движению ведьм. Такого направления в искусстве не существовало, она придумала его специально для статьи, которая, впрочем, читалась не без удовольствия, эта сучка владела пером, как говорится, и вскоре, кстати, ушла из этого второсортного художественного журнала в раздел “Общество” крупного левоцентристского news magazine. Надо сказать, она искренне восхищалась его матерью, и это было, пожалуй, единственным искренним чувством в ее поступках, Поль никогда не верил в любовь этой женщины к Орельену, ни секунды не верил, такая женщина уж точно не могла полюбить Орельена, эта женщина ненавидела слабаков, а Орельен – слабак, всю жизнь был слабаком, он благоговел перед матерью, сам будучи не в состоянии каким-либо образом утвердиться в жизни или вообще просто жить, Инди, само собой, ничего не стоило превратить его в подкаблучника, но все же это недостаточно веская причина, чтобы выйти замуж, и тут возникали вопросы. Возможно, она надеялась, что цены на произведения их матери взлетят до заоблачных высот и в будущем ей перепадет что-нибудь от доставшегося Орельену вполне приличного наследства, да, наверняка так оно и есть, на это она и рассчитывала, с такой дуры станется. Расчеты не оправдались, цены на скульптуры матери оставались на достаточно разумном, респектабельном уровне, но поводов прыгать до потолка от радости не наблюдалось. Поэтому Инди начала проявлять некоторые признаки разочарования, что выражалось во все более пренебрежительном отношении к мужу.

Поль никогда не любил Орельена по-настоящему, впрочем, и ненавидеть его было не за что, в сущности, он плохо его знал и никогда не питал к нему никаких чувств, кроме, пожалуй, туманного презрения. Орельен родился гораздо позже его и Сесиль и вырос в интернете и соцсетях, он принадлежал к абсолютно другому поколению. Когда, кстати, он родился? Поль понял, что забыл дату рождения брата, и смутился; короче, у них большая разница в возрасте. Сесиль иногда пыталась преодолеть этот разрыв, в отличие от него. Орельен был еще совсем ребенком, когда Поль уехал из родительского дома, и он с трудом отличал это существо от домашнего животного; он, собственно, никогда не отдавал себе отчета в том, что у него есть брат.

Значит, они появятся во второй половине дня тридцать первого со своим говнюком сыночком, это надо просто перетерпеть, правда, терпеть придется довольно долго, ведь тридцать первого числа немыслимо лечь спать до полуночи, ну ничего, как-нибудь он справится, можно, например, нажраться к середине дня, благодаря выпивке удается выдержать практически что угодно, в том-то и заключается одна из главных проблем с выпивкой.