Азъ есмь Софья. Крылья Руси Гончарова Галина

Ну, клан Стюартов большой. Подобрать подходящего парня, похожего внешне на короля, оказалось несложно. И бедняга даже толком не понял, с кем встречался. Он-то, наивный горец, думал, что Мэри – служанка. Переспали пару раз, да и уехал себе. Но ей хватило.

Леди Винтер не затевалась бы с ребенком вообще, но царевна прислала письмо. А раз так…

Поиграем.

– Ты поправишься, любовь моя. Я так хочу, чтобы ты выздоровел, хочу от тебя сына…

– Вот оно как? – недобрая ухмылка озарила лицо Алексея. – Сонь, ты точно уверена?

– Головой отвечаю, – сестра скалила зубы. – Думаешь, легко было найти концы?

– Думаю, что тяжко.

– Потому и искали чуть не два года. Но покушений на свою семью я спускать не собираюсь.

А жена регента Испании была ее сестрой. Этого достаточно.

Да, наконец-то запутанная цепочка размоталась до конца. И оказалось… На одном конце была ее величество испанская королева Мария-Луиза. На другом – будущий Людовик Пятнадцатый, ныне Великий дофин.

Мало кто знал, но еще до замужества Мария-Луиза обожала своего кузена. Да и он тоже был не прочь. До главного у них не дошло, но…

Сказать, что молодая принцесса была недовольна своим замужеством? Это все равно что промолчать! Сплошные ограничения, негодный и больной муж, ни семьи настоящей, ни детей… Она бы вытерпела все! Но рядом оказалась Машка! Красивая, умная, обаятельная, живущая так, как хотелось самой королеве. И зависть взыграла так…

Да за меньшее ненавидят и убивают!

Одна из камеристок Марии-Луизы писала своему дяде, тот пересылал письма племяннику, и уже племянник отдавал их Людовику-младшему. А тот распорядился…

В итоге Мария спать теперь не ложится без пистолета под подушкой, детей от себя не отпускает, хоть покушений больше и не было. Дон Хуан вообще охраной весь дворец заставил. А ларчик просто открывался…

– Что ты хочешь с ним сделать?

– С Людовиком? Убить.

– Людовик-солнце нам этого не спустит.

– Если узнает.

– Соня, это громадный риск.

– Да, я знаю. Ты даешь добро на адекватный ответ?

– Да. Но не рискуй лишний раз.

– Братик, если бы мы узнали и ударили сразу – да, Людовик мог бы заподозрить неладное. Но сейчас, чуть ли не два года спустя… Я постараюсь сделать так, что подозрение падет на гугенотов.

– Да, еще и эти…

Последние остатки мятежей додавливались Людовиком по всей Франции. Гугенотов было не так много, чтобы доставить королю серьезные неприятности, но несколько относительно спокойных лет у Европы получились. К тому же самые умные успели за это время перевести капиталы и производства за границу, нанеся при этом мощный удар по экономике Франции, а кое-кто и удрал поближе к своим деньгам. На Русь – в том числе. Так что скоро уже должны были открыться первые мануфактуры.

Софья довольно потирала руки. Пусть работают. Проживут здесь поколение, два, кто женится, кто замуж выйдет, дети при монастырях поучатся – и не таких ассимилировали! Приехали гугенотами – станут православными, были французами – обрусеют за милую душу, еще и оскорбляться будут, если их в иноземцы запишут!

– Я справлюсь.

Вот уж в чем Алексей не сомневался. Справится, еще как справится. И все же, все же…

– Если Людовик узнает – это будет война не на жизнь, а на смерть.

– Не узнает.

И Алексей поверил сестре. Пусть никто не узнает, а сто лет спустя его осудят потомки, прочитавшие в архиве о жестоком приказе, но… не оставлять же наглое покушение безнаказанным?

– А жена Карлоса? – для проформы уточнил он, не сомневаясь, что если Софья уничтожит Людовика, то уж подстрекательницу – тем более. Ан нет. Царевна покачала головой.

– Он ее любит.

– И что?

На губах Софьи возникла ехидная улыбка.

– Братец, она уже наказана! Куда еще-то?

Алексей подумал о жизни Марии-Луизы – и согласился. Пожалуй, что и верно. Больше – некуда.

– Ладно. Даю добро. Действуй.

Софья чуть улыбнулась. Ни к чему брату знать, что акция уже готовится. Он здесь главный, а она будет просто исполнять его распоряжения. И не будет она подсылать никаких наемников с кинжалами, вот еще! Ядом обойдется!

Луиза Амалия шла по коридору, умело покачивая бедрами. Личная и любимая фрейлина ее величества королевы Испании пребывала в прекрасном настроении. Молодость, красота, милость королевы и знатный идальго в женихах… Что нужно для счастья? Живи и радуйся. Но вот первого ей сделать и не дали.

От стены отделилась такая же женская тень.

Это в кино человек может увидеть своего убийцу, начать орать, сопротивляться… А в жизни, если операция подготовлена правильно, – так не бывает. Кинжал вонзился Луизе под левую лопатку, безошибочно нашарив сердце. Женщина осела на пол, даже не захрипев. Чисто сработано. Шум? Тревога? Это когда работают непрофессионалы, а из рук царевны таких не выходило. Тем более – в заграничные командировки.

Выдергивать орудие труда убийца не стала. Мило улыбнулась – и отправилась дальше по тому же коридору. Ну кто заподозрит одну фрейлину в убийстве другой? Тем более таком циничном и жестоком убийстве? Это работа для итальянских брави, а не для хрупкой русской дворянки.

А ты не пиши писем… дяде.

Карл Одиннадцатый довольными глазами смотрел на мать.

– Ну что ж, все готово для наступления.

– Наконец-то! С чего мы начнем?

– С моря, мама. Одержим победу на море – и сможем продолжать на суше.

– Эти наглые русские!

Гедвига шипела не зря. За прошедшее время русские оч-чень неплохо укрепились на всем завоеванном пространстве. Настроили крепостей, завезли оружие, поставили свои гарнизоны, лихо проредили шпионов… Да что там! Эти негодяи даже церкви свои понаставили и теперь смущали добропорядочных лютеран и протестантов своей православной схизмой. И ведь соблазнялись отдельные нестойкие личности! И было тех личностей куда как больше, чем хотелось бы добрым пасторам.

Отвратительно!

Даже попытки взбунтовать народ ничего не дали. Бунты подавлялись жестоко, быстро и кроваво. Выжившие ссылались куда-то далеко, на север, в какую-то Сибирь[6], которую Гедвига даже не представляла, а на освободившееся место заселялись русские люди. И уж эти-то служили своей короне не за страх, а за совесть. Такими темпами скоро на завоеванных землях и шведов не останется.

Шведам приходилось терпеть и смиряться. Единственное, где они могли поспорить с Русью, – это на море. А с датчанами можно поговорить и на суше. Но кроме этого…

– Яков умирает. Ты не хочешь предложить шотландцам своего второго ребенка?

Первый сын у Карла таки появился. Тоже Карл, только Двенадцатый по порядковому номеру. Слабый и хилый мальчик неотлучно находился при матери, которая по такому поводу даже прекратила грызться со свекровью. Не до старухи, сын бы выжил! И сейчас ее величество Мария Шведская опять была в тягости.

– Пожалуй, что стоит. От той девки он никого не прижил, так что…

– Думаю, ему недолго осталось.

Карл молитвенно возвел глаза к небу.

– Что ж, попробуем. И тогда подождем с наступлением. У Англии хороший флот, нам он окажется не лишним…

Гедвига посмотрела на сына. Ну что еще надо? Красавец, умница, талантливый полководец… чудо! Еще бы внук в него пошел, а не в дуру невестку…

Людовик Великий дофин… Ну что тут скажешь?

Тень отца. Но в то же время тень достаточно умная и храбрая. Тень образованная, любящая искусство и охоту, отлично проявляющая себя на поле боя. Просто от Людовика Четырнадцатого так сияло, что никто другой не мог с ним сравниться. С супругой дофин особенно счастлив не был, изменяя ей если и не так откровенно, как его отец, то достаточно спокойно.

Виктория Баварская грустила, тосковала, болела и, по мнению многих, была откровенной вяленой рыбой, совершенно не способной удержать супруга.

Что бы они сами делали на месте девушки, злопыхатели не задумывались. Мало того что Людовик ее не любил, так, по разговорам, он искренне, детской любовью, любил свою кузину Марию-Луизу, ставшую нынче женой испанского короля. Или был привязан к девушке?

Впрочем, детские воспоминания – они самые крепкие. Так что ничего супруге тут не светило, проживи они вместе хоть двадцать лет. Просто изменять ей бы стали чаще.

Тот день у Людовика ничем не отличался от остальных.

С утра назначена была охота! Одно из тех занятий, которое Людовик искренне любил. Придворные кавалеры и дамы, егеря, собаки, флаги развеваются, рога трубят, кони бьют копытами… Ах, какое это красивое зрелище! Тем более что в лесу ждут несколько волков…

Одного из них Людовик даже добыл собственноручно! Так что вечером Великий дофин был в замечательном и чудесном настроении.

Вечером был бал. Музыка, танцы… Дофин искренне веселился, приглашая то одну, то другую даму. А уж потом отправился в спальню. Кстати – не один. С любовницей, мадам Резен.

Вот ее-то криком и был разбужен двор. Истошным, диким, нечеловеческим. А кому понравится проснуться в одной постели с трупом? Великий дофин утра не увидел, поскольку был безнадежно мертв.

Ах, рано, рано во Франции забыли «дело о ядах», рано похоронили милые традиции родов Медичи и Борджиа. А вот на Руси ими не побрезговали, грех ведь – не перенять полезный опыт. И восточные традиции опять же…

Людовика не травили, Людовика мирно усыпили, чтобы не вздумал проснуться раньше времени и испортить убийце всю обедню. И его метресса тоже спала как сурок, а в двух шагах от нее…

Так казнили Равальяка.

Хотя…

Равальяка казнили постепенно, а Людовика – нет. Его убили одним ударом в сердце, а потом отсекли правую руку, как цареубийце Равальяку. Четвертовать его, правда, не стали, слишком грязно и долго. Да и шумно, кстати. Человека разрубить на части не так просто. Но дофину вспороли живот, вырезали сердце и разрубили оное на четыре части. Как символ.

Вот это метресса и увидела в одной кровати с собой. И орала так, что дворец сбежался. Поддержать и поорать.

Людовик Четырнадцатый был в шоке, но дознаться ничего не мог. И ничего, и никого.

Софья бы с удовольствием устроила дофину какую-нибудь пакость похлеще, вроде несчастного самоубийства шестью кинжалами сразу, с оглашением на всю Францию, но – не стоило. Людовик Четырнадцатый – это вам не абы кто.

Такую пощечину он проглотит, выбора нет. Сам понимает: мальчик его не в куколки заигрался, задумал убить женщину, мать будущего короля, да и, возможно, будущего короля Испании тоже. Вот и получил. Но хоть умер мирно, во сне.

«Король-солнце» рвал, метал, искал, подозревал, но доказать не смог ничего. А в политике без доказательств не кусают. Или кусают не сразу. Так что утерся, получил, кстати, соболезнования из Испании и стал править дальше. Хотя мадам Режан выслали из Парижа и даже из Франции – чтобы глаза безутешному отцу не мозолила.

Горе-то какое! Бедная Франция.

Следующим наследником стал его сын – также Людовик.

Герцог Бургундский[7].

Алексей тронул поводья, и послушный конь прибавил шаг.

Выбраться сейчас за город да и пустить его в галоп! Чтобы ветер бил в лицо, чтобы сладко и остро пахло травой, чтобы небо и облака неслись с тобой в одной карусели, стирая все происшедшее.

Бешенство туманило голову, сдавливало клещами грудь, застилало глаза кровавой пеленой, требовало мести и боли. Чужой боли. Крови и смерти тех, кто поднял руку на его сестру.

Пусть и свершилось уже, и кровью заплатили те, кто посмел, и время прошло, а все одно – накатывало. И приступ бешенства стискивал сердце когтистыми чугунными лапами.

Больно…

Памятно, ох как памятно было мужчине его возвращение из шведского похода. И смерть Катеньки, и отчаянные глаза Софьи, которая держалась на людях каменной статуей, а потом рыдала у него на груди, повторяя безостановочно одно и то же «прости, не уберегла, прости…». А он стоял, гладил ее по волосам и понимал, что своими бы руками…

Не просто убивал бы – медленно, мучительно, кнутом забивал до смерти, посыпая раны солью, на кол сажал, огнем жег – и рука бы не дрогнула. Потому что это – святое. Это – его семья. Тот светлый и чистый уголок детства, который есть в душе каждого человека.

У кого-то он исчезает, когда уходят родители, кто-то прощается с ним, когда рождается первый ребенок, но Алексею повезло. Его опорой была Софья, и она всегда была рядом. А если бы – ее? Если бы покушение удалось, если бы его встретила та же Катька, воя над телом Сонечки?

Да встретила бы – или нет?

А ведь единственная, кто способен удержать страну, кто не станет интриговать в свою пользу, не пожелает потянуть на себя одеяло, не станет воровать – это его сестра. Именно благодаря ей он до сих пор может воевать сам, может позволить себе не вникать в какие-то дела, может… Может оставаться человеком, а не царем. А случись что с Софьей…

Рядом с ним будут люди, будут сестры, любовницы, только вот свет погаснет, и он останется в темноте. Навсегда в темноте.

– Стой же ты, окаянная!!!

Задумавшись, Алексей и не заметил возок, расписанный красными цветами и диковинными птицами. Лошадь, запряженная в него, оказалась молодой, горячей и бестолковой, чего-то испугалась – и принялась биться, пытаясь встать на дыбы, запутывая упряжку, рядом метался кучер, пытаясь ее успокоить, но лошадь уже вошла в раж.

Что ж, это было ничем не хуже.

Алексей спрыгнул с коня, жестом останавливая охрану, и сильной рукой перехватил поводья.

– Кончай шалить, волчье мясо!

Вот теперь лошадь повиновалась.

И то сказать, государь был на голову повыше кучера, и точно – сильнее. Животное, дрожа, замерло на месте, и Алексей потрепал ее по морде.

– Хорошая девочка, хорошая…

А в следующий миг едва не ослеп. Бывает же в жизни такое… Идешь ты по улице и сто раз по ней проходил, но в этот раз тебе навстречу идет человек – и все, как удар молнии. И ты понимаешь, что ближе и дороже у тебя уже не будет.

Или раскланиваешься с гостями, и тут тебе представляют незнакомца, и вокруг все останавливается. А вы смотрите друг на друга и понимаете, что вы не просто знакомы, вы осколки одной души.

Или…

Да, и так вот бывает. С задурившей лошадью на дороге и выглянувшей из окошка девушкой.

Незнакомка была хороша, как ангел, какими их представляли художники. Громадные голубые глаза на бледном лице, словно выточенном из лучшего мрамора. Высокий лоб с выбившимися каштановыми прядками, тонкий прямой носик, алые губки, которые так и целовать бы, пока не станут темно-вишневыми, а потом и всю ее зацеловать, тонкая бледная рука, коснувшаяся занавески…

Алексей не мог сказать, что любил жену, но уважал ее, понимал, жалел, привык к ее внешности, только рядом с этой девушкой любая показалась бы уродливой, не то что Уля.

Даже Любава с ее слишком яркими красками.

Любава была эмалью по золоту, девушка – тонким фарфором с чуть намеченным рисунком, потрясающе красивой и утонченной. И она тоже замерла у своего окошка, придерживая занавесь.

Голубые глаза встретились с синими – и молния таки грянула. До боли, до искр в очах. Что бы сделал или сказал государь, он не знал и сам, но вовремя на плечо опустилась тяжелая рука.

– Государь, дозволите помочь?

Дмитрий Рытов, один из выпускников царевичевой школы, понял, что происходит. Этому их тоже учили. И поняв, решил оборвать нити прежде, чем они протянутся накрепко, врастут, оставят по себе неизбывную тоску.

Не стоило бы даже дотрагиваться до государя, никогда б себе Митя такого не позволил, разве что в учебных поединках, да и заговаривать первым… Столько всего Митя нарушил своим поступком, что хоть сам на Соловки уезжай, но… не след государю такое на людях являть. Сплетни поползут, слухи, а – нельзя. Никак нельзя.

Пусть государь хоть сказнит, а только неправильно это, когда он столбом верстовым застывает средь дороги и смотрит на девицу. Кстати, с точки зрения Дмитрия, не слишком и примечательную. Симпатичненькая, конечно, но не красавица. Так себе, слишком бледная и какая-то… не от мира сего? Словно о чем-то своем думает.

Алексей вздрогнул, словно разбуженный, вздрогнула и девушка, а в следующий миг государь сам отвернулся, хлопнул Дмитрия по плечу.

– Да. Помоги тут, чем надобно. А мы поедем, пожалуй.

Кавалькада сорвалась с места, а Дмитрий остался у возка, посмотрел еще раз на девушку, которая глядела вслед уезжавшему царю тоскливыми глазами, подумал…

Надо обязательно сказать государыне Софье.

– Любопытно. Весьма любопытно. И Алексей… заинтересовался?

– Да, царевна.

Уж сколько лет не царевна, а вовсе даже Софья Алексеевна, боярыня Морозова, ан нет! Все одно – царевна и царевна. Умирать, видимо, и то царевной будет.

– Точно не было подстроено?

– Никто не знал, что государю прогуляться захочется.

Софья кивнула, но решила-таки озадачить Ромодановского. Так спокойнее будет. А покамест стянула дорогое серебряное зарукавье, протянула Дмитрию.

– Благодарю. Возьми, не побрезгуй.

Дмитрий кивнул, поклонился в благодарность. Это не подачка, нет. Такими вещами жалуют с царского плеча. В семье такое хранится и из поколения в поколение передается, чтобы помнили. Чтобы знали.

– Что там за девушка?

– Марфа Заборовская.

Софья быстро пролистала картотеку в своем разуме – словно десятки файлов перемотались в один момент.

– Апраксина? Красота столицы русской?

– Да, государыня.

– Ах, вот оно что…

Софья прикусила губу.

Видела, видела она эту Марфу. Даже специально интересовалась. И вот беда – попалась эта зараза на глаза Алексею.

Угораздило ее…

Так получается, что сильных мужчин часто тянет к слабым женщинам, чтобы казаться рядом с ними еще сильнее. Или чтобы оберегать, защищать, реализовывать свои инстинкты хищника… Вариантов много, но в том-то и дело, что эта игра хороша до определенного предела.

Тигр может охотиться на антилопу, только вот потом ее надо сожрать, а не создать с ней семью. А если создать, то кто получится в итоге? Какими будут их дети? Рогатыми тиграми? Антилопами с полосками?

В любом случае – несуразная химера. Просто потому, что сильным мужчинам нужны сильные женщины, только от такой можно ждать сильных и умных детей. А не нежные лилии, которых придется оберегать всю жизнь. Дети-то тоже получатся лилиями. Даже если и тигровыми, зубов у таких цветов не будет. А Марфу Софья помнила.

Милая, нежная, очаровательная… липучка. Феде бы такую, не Алешке!

Будь она другой, Софья дала бы брату развлечься. Покувыркались бы месяца два, потом вышла бы Марфуша замуж да и долой из столицы и из сердца. А такие прикипают, врастают, привязываются и привязывают. Если с ней так поступить, последствия могут быть самыми непредсказуемыми, вплоть до самоубийства.

Софья еще по той жизни помнила, как влип один ее товарищ. Всякое бывает, переспали. Что ж теперь, жениться? Так эта дура работала в его компании. На заседании совета акционеров она просто подала себе кофе с мышьяком, выпила и заявила: мол, сейчас сдохнет на глазах у любимого, на его руках, чтобы помнить его глаза, чтобы он помнил… ну и прочие подобные глупости. Жаль, не знала, что мышьяк мгновенно не действует. Откачали и устроили по блату в психушку. Но опозорился товарищ на всю Россию!

А здесь куда? В монастырь?

И то, там-то девяностые, никому никакого дела не было до истеричной дуры, но сплетничали несколько лет напропалую. Мужик, наверное, на узел завязал, чтобы второй раз так не попасться, а тут нравы другие! Не то время, чтобы ходить и блудить!

Уля будет переживать по-страшному, шила в мешке не утаишь. Семья трещину даст, команда распадаться начнет, репутация царя будет подорвана. И что останется?

Проблемы, сплошные проблемы…

Надо переговорить с Алексеем, посмотрим, что он скажет.

Софья раздумывала, как начать этот разговор, но не пришлось – брат пришел к ней первым.

– Соня, надо посоветоваться.

В изложении Алексея история была почти такой же. Но… брат не знал, что ему делать. Хотелось, очень хотелось, но пока еще царь перебарывал в нем человека. И Софья оценила.

Коснулась рукава братика, приобняла за плечи.

– Алеша, нельзя тебе с ней. Не здесь, не сейчас, ты же понимаешь? Уля тебе никогда не простит. Не сможет… Ты столько строил свою семью, чтобы потом все потерять ради сомнительной девицы?

Алексей весь аж вскинулся – и это был плохой признак, очень плохой.

– Соня, ты не понимаешь. Она такая, она… настоящая.

Соня крепко обняла брата за плечи, удерживая здесь и сейчас, чтобы не наделал глупостей.

– Понимаю, Алешенька. Может быть, именно я и понимаю. Но – нельзя. Ты царь, своей волей ты можешь послать меня к чертям, забыть мои слова и поступить как хочешь. Можешь заткнуть меня, упрятать Улю в монастырь, можешь привести в терем эту плаксу, приказать детям принять ее как мать… можешь?

И Алексей опустил плечи.

– Сонь… это так гадко звучит.

– Именно. А делать это – еще гаже получится. Уля тебе доверяет. А эта?

– Она такая нежная, хрупкая…

– Алешенька, ты просто влюблен. Но и дон Хуан любил нашу Любушку. И – отказался. Ради своей страны он сделал тяжкий выбор и принял свой крест. И они счастливы с Машей, насколько могут и умеют. Думаешь, с Любавой ему было бы лучше?

Алексей покачал головой.

– Соня, я не могу выбрать. Но и видеть ее не хочу. И… хочу. Что делать?

Соня взъерошила братцу волосы.

– Поезжай-ка ты с детьми и Улей в Дьяково? На пару месяцев. Или куда в паломничество? Хочешь?

– Не хочу, – отозвался Алексей, – но поеду.

– А я тут решу вопрос.

– Ты не причинишь ей вреда?

– Алешка! – Софья возмутилась уж вовсе не наигранно. – За что? За то, что она тебе понравилась? Совесть поимей!

Алексей ткнулся лицом в простое темное платье Софьи, ощущая, как тонкие пальцы с парой колец – от него да от Ивана – перебирают волосы совсем по-матерински, ласково, уютно. Да. Хорошо, что она рядом. И сможет понять, и поддержать, и помочь…

Всей правды он Софье так и не сказал. Женщина чем-то зацепила его. Было в Марфе нечто… тонкое, возвышенное, нежное. Ее хотелось поднять на руки, прижать к себе и защитить от всего мира. Унести на поляну с цветами и остаться рядом с ней навечно. Только вот…

Сейчас он безжалостно давил в себе эти мысли, рассказывая все сестре. Понимал – она сейчас встревожится, найдет Марфу и действительно займется ее судьбой. И будет у той дом, дети, супруг…

Про царя она и думать забудет. А вот Алексей сейчас отлично понимал дона Хуана. Это могла быть любовь. Могла быть страсть. И ее надо было раздавить каблуком, потому что есть Ульрика, дети, государство… Будь оно все… нет!

Не смей договаривать! Даже думать о таком не смей, Алешка!

Он – царь. И это его ярмо. И долг, и честь, и люди на него рассчитывают. Никогда он не поставит даже возможность любви выше всего этого. Так уж воспитали.

А сердце все равно иногда щемит, стоит только вспомнить грустный взгляд громадных голубых глаз.

Сердце щемило и в Дьяково, но постепенно встреча на дороге куда-то уходила, заслонялась впечатлениями из жизни. Вот смеются дети, вот Уле сплели венок из ромашек, и она в нем выглядит красавицей, потому что счастлива, а счастье красит женщину, вот царевичи в лесу нашли ежика и просят его оставить…

Голубые глаза словно померкли, отошли на задний план.

Он будет, будет еще вспоминать их, но – потом. Все потом. Он справится, он сильный. И уж тем более не волновало Алексея происходящее в Москве.

Он не знал, что на следующий же день Софья навестила дом Заборовских, потребовала к себе Марфу, выспросила у нее все, что могла, отметила ту же болячку – начальные признаки влюбленности в государя (плохо, очень плохо, надо пресекать), а спустя неделю нашла девушке жениха. Который – вот совпадение-то! – отправлялся к новому месту службы. В Крым. Подальше от Алексея! Чтобы ни ногой в столицу!

Говорят, Азов стал очень милым местом, вот там пусть и сидят! Точка!

Нельзя им этого, вовсе даже нельзя. Будь Марфа другой, но ведь эту липучку потом ничем не отдерешь. Да и Заборовские род обильный, уцепятся, никакие Милославские их не отдерут. Нет, так не пойдет. Не затем они тридцать лет работают, чтобы из-за непонятной девицы все прахом пустить! Она этого не допустит!

А боль…

Природа власти такова, что ради нее приходится рвать на куски не только чужие сердца, но и свое. Успокоятся и Марфа, и Алексей, никуда не денутся. Нет у них такого выбора. И права на любовь тоже нет. Пусть кто хочет – осуждает, а Софья выбор сделала. Да и Алексей тоже, иначе не рассказал бы ей все, не уехал. Благодарен за это не будет, и хотелось бы ему, но – нельзя.

И этим все сказано.

– Мария, милая, ты не могла бы навестить Марию-Луизу?

Маша с интересом посмотрела на супруга.

– Что случилось?

– Она уже третий день бьется в истерике.

Хм-м… это серьезно. Более чем, учитывая, что испанский двор – место своеобразное. Но если королеву не могут привести в чувство даже ее придворные дамы?!

Хотя о причинах Мария догадывалась.

– Ладно, я схожу. А что говорит Карлос?

– Племянник сам в недоумении…

Маша усмехнулась, вспоминая, как она удивлялась этому «дядя – племянник» между братьями. Потом поняла. Этикет-с…

Невежливо при живой-то королеве говорить о незаконном королевском сыне, вот и называли вежливо – племянником. Опять же, когда один брат старше другого на четверть века, отношения братскими уже не будут. А будут именно такими – опека с одной стороны и уважение с другой. Это в лучшем случае.

Маша покивала и решила сходить, навестить «племянницу». Хотя будет ли толк?

При всем внешнем обаянии, красоте и доброте, Мария-Луиза была достаточно сложным человеком. Не бывает простодушных принцесс, тем более – французских. Притворялась она виртуозно, а уж что творилось у нее в душе?

Вот и сейчас она попросту рыдала. Не кричала, не пыталась кого-то обвинить или рассказать, что ее расстроило, – рыдала. В три ручья.

Маша честно попыталась ее утешить, но как?! Как успокоить женщину, которая просто изображает слезоразлив? А из-за чего?

А неизвестно!