Танго с демоном. Танго верано Гончарова Галина

– Тан, дайте мне шкатулку из синего чемодана, пожалуйста.

– Откуда?

– Синий чемодан, в гардеробной…

Амадо послушно отправился за шкатулкой, и всего после получасового сражения с вещами, победил. И принес добычу.

– Эта?

Самая обычная шкатулка.

Из самого обычного некрашеного дерева.

Только вот в крышку вделан осколок обсидиана. Обработан он в виде глаза, грубо так, схематично, но выглядит словно живой. Так и кажется, что через этот кристалл смотрит на тебя недобрый и чуждый всему живому разум.

Очень-очень голодный разум.

– Спасибо, – поблагодарила Феола.

Ей-то крышка шкатулки подчинилась легко. А Амадо – нет, хотя он и пробовал открыть. Ладно-ладно, совершенно случайно! Просто рука соскользнула… любопытно же!

Все равно – не получилось.

Внутри шкатулки чего только не было.

Перья, бусины, какая-то трещотка, кулоны, бусы, браслеты… жемчуг перемешивался с деревом, перламутр с дешевой галькой…

Феола ловко достала трещотку.

– Один взмах – парализация на полчаса. Два – на час. Три – смерть.

Амадо поежился.

– Даже так?

– Ну… вы не шаман, потому так. Доставить ее в участок хватит, а дальше решайте сами.

Амадо кивнул. И благодарно поглядел на Феолу.

– Я верну, ритана.

– Да, пожалуйста. Это из моих первых работ, хорошая память. На один раз вам хватит, не больше. Потом ей еще долго заряжаться.

Амадо понимающе кивнул. И осторожно сунул трещотку в карман куртки.

Такая маленькая. Такая опасная.

– Один человек – или все, кто будет рядом?

– Если рядом будет больше – делите время на количество людей, – понурилась Феола. – я же говорю, первые опыты. Два человека? Один взмах парализует обоих, но на пятнадцать минут.

– А три?

– Все равно смерть.

– Три подряд? Или с перерывом тоже?

– Именно подряд, – Феола не собиралась скрывать. – И третий взмах будет тяжелым и для вас. Может даже обморок быть.

Амадо кивнул. Он понял и запомнил.

Феола проводила взглядом Амадо Риалона. И хорошо, что никто этого взгляда не видел, столько в нем было нежности.

Все, все она понимает!

Он женат, он старше, он…

А, неважно все это. Важно другое. Это – ее любимый мужчина. И никому она его не отдаст. Просто не сумеет. Рядом с ним становится легче. Просто сидеть рядом, держать его за руку… такое бывает, хотя и редко. Когда двое полностью совпадают, когда их ауры переплетаются друг с другом, когда растворяются…

Она не рассчитывала, что у нее будет так. Но вот – пришло. И случилось. И что теперь?

Конечно, можно себе сказать тысячу разных оправданий. И что ей всего семнадцать. И что еще столько всего может быть… хоть сто мужчин, всяких и разных, как в дорогой кондитерской, и что нельзя себя хоронить за первым встречным. Это бы ей наверняка сказала мать.

И Алисия…

Хотя мать за отца выскочила после пары встреч, и до сих пор жалеет только об одном. Надо бы – сразу! Чего это они целый месяц потеряли?

А Алисия… ну да! Анхель – не первый встречный, конечно…

Крыса!

Впрочем, долго ругаться Феола не стала. Потому что Висента вошла в комнату.

– Феола, ты сможешь встать?

– Могу попробовать. А что?

– Тебе телефонируют… некто сеньора Торо.

– Элена Фелиса?

– Д-да, кажется…

Феола протянула руку. И отметила, что Висента не отшатнулась назад. Может, у них будет еще одна подруга? Хорошо бы…

Интересно, что сейчас делают девочки?

А зачем звонит сеньора Элена?

– Ритана Феола, мне кажется, вы должны это знать.

– Это?

Записку-то Лоуренсио бросил на столе. И понять ее как-то иначе было сложно. Конечно, сеньора ее прочитала. И решила, что это самый натуральный шантаж. Что ж она, дура какая? Все ясно и понятно!

Феола решила то же самое.

– Аллея?

Чувствуй она себя хоть немного получше, она бы туда отправилась. И разузнала бы все сама. Но…

Боль снова рвала виски когтями. И голова кружилась, и Феола понимала, если она сейчас не вернется на диван, под пуховое одеяло, она просто свалится в обморок. И будет этому рада.

Обморок – хорошо.

Пока ты в обмороке, ты ничего не чувствуешь, а вот как выйдешь из него… о, там ты и получишь все богатство ощущений. Маги пропускают силу через свои каналы. А Феола… шаман – он же не щупальцами взаимодействует, если проводить аналогии. Он просто растворяется в окружающем мире. И требуется очень много сил, именно чтобы не уйти.

Не рассыпаться, сохранить целостность.

Магам – чтобы не пропустить избыток сил и не сгореть.

Шаманам – чтобы не раствориться.

Адэхи рассказывал, когда шаман готов умереть, он просто… рассеивается. На рассвете, как правило, его учитель ушел именно так. Его тело рассыпалось миллионами сверкающих искорок, и на небе появилась радуга.

Ненадолго. Но она – была.

Шаманы плоть от плоти и кровь от крови мира.

Феола тепло поблагодарила сеньору Торо и, опираясь на Висенту, отправилась обратно.

– Что-то случилось? – поинтересовалась подруга.

– Да, наверное, – вздохнула Феола.

– Я могу помочь?

Феола обдумала это предложение.

– Да, возможно. Скажи, есть ли у тебя возможность навести справки о некоем тане Анхеле Толедо?

– Я попробую. Нужно – что именно?

– Просто что это за гусь. Слишком уж он прилизанный, аж лоснится. Уверена – он дрянь. Просто я в столице чужая, не знаю, куда можно пойти и где спросить.

Честность Висента оценила.

– Я знаю. И спрошу. Меня бы сегодня ночью сложили, если бы не ты.

Феола кивнула.

– Спасибо. Если узнаешь о нем что-то – считай, в расчете. Семья для меня важнее всего, а он к семье лезет.

– Узнаю, – Винни такого тоже не понимала.

И получила в ответ улыбку.

Интересно, что сейчас делают девочки?

Лоуренсио медленно шел по кладбищу.

Кому-то, наверное, кажется возвышенной эта атмосфера. Все эти пихты, ели, кипарисы, ограды и обелиски, саркофаги и склепы…

Церковь, которая возвышается над всем этим полем смерти, поблескивая изящными стрельчатыми окнами.

Поэты могут тут прогуливаться, бледные, в блузах и со взором горящим. Потом сочинят вдохновенные стихи, зарифмовав «любовь» и «кровь», и ощутят, что выполнили свое предназначение.

Или художники…

Для творческих личностей такая атмосфера идеальна. Мрачная, торжественная…

Лоуренсио это решительно не нравилось. Его все угнетало… в Колониях, на его родном острове, умерших хоронили в океане. Выходили в море на плоту, отходили подальше от берега, читали молитву… могли плот поджечь, а потом уплыть от него на лодке, могли не поджигать, а просто сбросить умершего в воду…

Дальше обо всем заботились море и рыбы. Кстати, потом и рыбы было больше, и улов лучше.

Обычный похоронный обряд, не хуже и не лучше других.

Сжигать на костре? И где на острове столько деревьев набрать?

Хоронить в земле?

Теоретически – можно. Практически… вы знаете, какова площадь острова, и как часто могут умирать люди? Ладно, на плантации Ксаресов такое случалось крайне редко, но на других-то? А когда пройдет пятьдесят лет? Сто?

Это попросту нерационально, так расходовать землю, на которой можно что-нибудь посадить.

На материке землю не ценят. И разбазаривают под кладбища. И ходят сюда… зачем? Тело – только оболочка, а душа уже улетела, и ей все равно…

Ты хочешь показать, что помнишь и любишь?

Но зачем это показывать кому-то? Любимые и так рядом с нами. Всегда… в душе, в сердце, даже если сейчас они далеко, они все равно с тобой. Потому что ты – всегда мысленно с ними.

Потому что ты их любишь…

Впрочем, Лоуренсио не формулировал четко свои мысли, хотя думал именно так. Ему просто было неприятно. А еще непонятно.

Вот где искать эту аллею нищих? Где их вообще хоронят?

А, вот, минуту… кажется, это местные рабочие? Будь это кто-то из родственников или друзей усопших, они не были бы такими замызганными…

Лоуренсио шагнул вперед и повертел между пальцами серебряную монету. Недолго, секунды три. Потом реал исчез, словно и не было его никогда. Растворился…

– Чего надоть, тан?

Мужчина, который задал вопрос, выглядел так, что ночью Лоуренсио к нему не подошел бы. Точно. Вот в той таверне он казался бы на месте. А здесь…

Здесь он тоже на месте, учитывая неприязнь Лоуренсио к кладбищам.

Гадкое место, гадкий человек. Фу.

Весь толстый, какой-то бесформенный, словно свеча оплывшая… неприятный. И взгляд у него такой липкий, противный.

– Мне нужно знать, где аллея нищих.

– Это показывать надоть. Так не дойдете, тан. Заблудитесь.

– Покажите. И кто последний там похоронен – тоже.

Командный тон Лоуренсио на Слизня не произвел никакого впечатления.

– Добавить бы надоть, тан…

– Сколько?

– За желтяк я ваш на целый день.

Лоуренсио покривился. Так много ему было не нужно. Но…

– За… желтяк ты забудешь, что меня тут видел.

– Я уже забыл. И ребята тоже, – оглянулся Слизень на двух могильщиков, которые стояли рядом с ним.

– Пока не забыли, – протянул один из мужчин, показывая, что зубов у него осталось штуки три, и те черные.

Лоуренсио скрипнул зубами, но еще три серебряных монеты достал. Те тоже растворились в воздухе и явно обеспечили кому-то амнезию.

Если больше не предложат, конечно…

Слизень сделал полупоклон и повез Лоуренсио по одной из аллей.

Скоро тан Ксарес вынужден был признать, что песета… ладно, это много, но будь он один, он бы отсюда до утра не вышел. С пути он сбился еще на четырнадцатом повороте. А потом перед ним открылось совсем другое «Сан-Хосе».

Кладбища – они ведь тоже бывают разные.

Есть чинные, солидные, достойные, с мощеными дорожками, пихтами и памятниками истории.

А есть и вот такие. Где могилы натыканы чуть не сплошняком, где никаких деревьев не растет, да и с дорожками беда, где ноги вязнут в жирной густой глине… и почему она такая? Вроде и дождей-то не было? А она цепляется за ботинки, норовит жадно засосать ноги по щиколотки, добраться до носков (между прочим, шелковых, два реала пара!), до брюк…

Да и саркофагов тут нет. Стоят кресты в два ряда, спинами друг к другу, и на каждом номер. Кое на каких таблички с именами, но и только, а так номера, номера…

– Почему так? – не выдержал Лоуренсио.

– Вы кресты-то поглядите, тан.

– А что с ними не так?

– А вот то… сбиваем, из чего придется, хоть бы и из старых заборов. Кто может, и сам крест поставит, и имя напишет, а мы, грешные… Это ж благородных хоронят, как положено, а всякую шелупень… вот, смотрите. Самоубийца лежит.

– Я думал, их в неосвященной земле хоронят?

– Да кто там разбираться-то будет, тан? Освященная она или еще какая… понятно, для благородных и священник с кадилом пошагает, и молитовку честь по чести. А для нас – нет. Это еще из свежих кресты, старые-то вообще стоят, шатаются.

Лоуренсио сам видел. Старые кресты были полностью черными. Дерево гнило на глазах, пару-тройку лет – и от них ничего не останется. Снеси деревяшки в огонь и хорони заново.

– А там раньше… там поле?

– Да что вы, тан. В два-три ряда хороним. Тут земля такая… года три, четыре – и можно опять копать. А бывает и такое, что старые могилы разрывают, кости в ров, что останется… если останется, и хоронить по новью.

– А родственники? Не возражают?

– Какие у нищеты родственники, тан? Кто другой и сам здесь очутится к тому времени.

Лоуренсио поежился.

Такой от этого всего веяло безнадежностью, такой тоской…

– А там что?

– А, из недавних. Вот, бедолага, сивухой траванулся. Говорят, ажно синий весь был…

– Бывает…

Лоуренсио силой задавил вопрос, в каком именно кабаке траванулся несчастный. Было у него одно подозрение… учитывая ТУ сивуху.

– А вон там парня мобилем размазали. Да непростого.

– Мобилем размазали? – поглядел Лоуренсио на свежую могилу.

– А то! Такая история, тан! Хочь, расскажу?

– Расскажи. – Еще одна монета поменяла владельца.

Слизень приосанился и провел рукой по жидким волосам.

– Это такое дело было. Говорят, кто из благородных на мобиле гонял, да и сбили парня молодого. В канаву оттащили, как собаку… совсем недавно, пару дней тому назад дело было. Знаете, есть у благородных такая забава, на мобиле по ночам рассекать… людям есть нечего, а они жирують!

Лоуренсио ощутил в горле твердый ком. Тяжеленький такой, словно чугунное ядро скушал. Даже сглотнуть попытался, чтобы это прошло, но слюна как-то разом пересохла и не проталкивалась внутрь.

– Во! А парень тот был не из простых свиней свинья.

– Не понял?

– Каракатий то парень был!

– Чей?

– Вы, тан, что ли, с неба свалились, Караката не знать?

Лоуренсио замотал головой, показывая, что не знает. Ни Караката, ни таракана. Про каракатиц слышал, но при чем тут одно к другому?

– Каракат под собой много кого держит. Из главарей он, понятно? – оглянулся по сторонам Слизень, хоть и не было никого рядом.

– А-а… – дошло до Лоуренсио. – Понял.

О нравах городского дна он немного был осведомлен тем же Анхелем. А то мало ли, попадет провинциал не туда, и лишится тан Толедо удобной дойной коровушки… так что Лоуренсио знал, что столица поделена бандами на несколько частей, что у каждой банды есть свой вожак, который и порядок обеспечивает на данной территории, и спрашивает чего, и доит тех, кто у него живет…

Не танов, понятно. Но всякую шелупень – почему нет?

– Во! У Караката как раз дочка замуж за парня собиралась! Говорят, рыдает день и ночь, Каракат поклялся, найдет, кто его в канаву… того, скинул – кишки по веткам размотает.

Чугунное ядро в горле Лоуренсио увеличилось в размерах.

– А… кишки?

– Вы, тан, не местный. Не знаете, как оно… того, бывает…

Уж что-что, а языком болтать – не лопатой махать. Слизень рассказывал вдохновенно. И о том, как людей находили без кожи, и завернутыми в содранную кожу, и сожженными заживо…

Те, кто работает на кладбище, такого порассказать могут… авторы ужастиков тихо заплачут, посыплют пеплом голову и удалятся под одеяло. Бояться.

Лоуренсио исключением не оказался. Песету он Слизню отдал, и еще пару реалов добавил. Но когда он дошел обратно до мобиля, его серьезно пошатывало. И тошнило.

И страшно было не на шутку.

Чего уж там, жить хотелось тану Ксаресу, жить… с не-размотанными по кустам кишками. А как уладить эту ситуацию?

Он и не знал даже.

Надо посоветоваться с Анхелем. Может, друг чего подскажет?

И… придется отдать деньги. Во всяком случае – пока.

Ой, мамочки, как же страшно!

– Не знаю, – честно ответил сеньор Веласкес на вопрос, кого он потревожил за эти два дня. – Знакомых и партнеров сына обзванивал, было…

– Список составляйте, – распорядился Амадо. – Подробный.

– Да, конечно. Тан Риалон, спасибо вам.

– Это моя работа, – отмахнулся от благодарностей Амадо.

Гонсало покачал головой.

– Тан Риалон, вы ж не понимаете. Кто другой не подумал бы, и нас бы приговорили, и кого угодно, и вообще… если б не ритана Ксарес, нас бы ночью порешили. Я-то понимаю… поговорил с людьми. Нас убивать шли. Это понятно и видно.

– Вот тем более, думайте, раз поняли, – распорядился Амадо.

Сеньор Веласкес кивнул.

– Да, конечно, тан. Скажите, а чем бы можно ритану Ксарес поблагодарить?

Амадо даже не задумался.

– Не запрещайте им с Мерседес дружить. Мне кажется, для нее это ценнее золота. Кто у нее там, на островах и был-то? Считай одна сестра. А сейчас она себе подруг нашла.

– Не запрещу, конечно! – аж вскинулся сеньор Гонсало. – Как вы могли подумать!

Как-как! Молча!

Что Амадо, слепой, что ли? Не видел, какими вы глазами на Феолу смотрели? Боитесь вы ее, видно же, и от своей семьи постараетесь держать подальше! Но проводить разъяснительную работу он не станет, еще не хватало.

Так что тан Риалон еще раз повторил свою просьбу и по списку, и по дружбе, и вежливо поинтересовался, как там Мерседес.

– Отлично, – сообщил сеньор Веласкес. – Проснулась, позавтракала, говорит, что сидит и рисует. А тан Мальдонадо рисует ее.

– Сеньор, вы понимаете, что никому…

– Слово даю, – поклялся Веласкес.

– Даже жене. Даже подушке ночью.

– Я понимаю, тан Риалон. Во что-то мой несчастный сын вляпался, иначе и не скажешь.

Амадо кивнул.

И не скажешь, и не надо ни о чем таком говорить… вляпался? Он и всю семью втянул, и под удар подставил… чем, ЧЕМ ты думал, идиот?! Денег хотелось? И побольше, побольше… ну, забери их с собой, на тот свет! В гроб подложи для весомости!

Что вот твои родные делать теперь будут? Как расхлебывать? Чтобы их за тобой следом не отправили?

А что еще тан Кампос скажет? Накануне коронации такое…

Никаких слов, кроме матерных, у Амадо не было. И надо было ехать в порт. Вдруг да повезет?

Некроманты могут работать на выезде. Но предпочитают они свой уютный морг, интимную рабочую обстановку, комфортное окружение…

У Хавьера Карраско все это и было.

Трупы из дома Веласкесов все доставили ему. И мужчина расставлял свечи.