Моя рыба будет жить Озеки Рут

Часть I

Древний будда как-то сказал:

Существуя во времени, стоя на горной вершине,

Существуя во времени, движась в океанских глубинах,

Существуя во времени, восьмирукий демон с тремя головами,

Существуя во времени, золотой шестнадцатифутовый Будда,

Существуя во времени, посох монаха или мухобойка учителя[1],

Существуя во времени, столб или фонарь,

Существуя во времени, любой Дик или Джейн[2],

Существуя во времени, вся земля и бесконечное небо.

Догэн Дзэндзи[3]. Существуя во времени{1}

Нао

1

Привет!

Меня зовут Нао, и я — временное существо. Ты знаешь, что такое временное существо? Ну, если ты дашь мне минутку, я объясню.

Временное существо — это кто-то, кто существует во времени: ты, я, любой, кто когда-либо жил или будет жить. Я, например, сижу сейчас в кафе французских горничных на Акибахаре, в Городе Электроники, и слушаю печальный французский шансон, который играет где-то в твоем прошлом, которое одновременно — мое настоящее. И я думаю о тебе — как ты там, где-то в моем будущем? И если ты это читаешь, ты, наверно, тоже думаешь обо мне.

Ты думаешь обо мне.

Я думаю о тебе.

Кто ты и что ты сейчас делаешь?

Может, ты свисаешь с поручня в нью-йоркском сабвее или отмокаешь в горячей ванне в Саннивэйле?

Загораешь на пляже в Пхукете, или тебе полируют ногти в педикюрном салоне в Абу-Даби?

Ты женского пола или мужского? Или где-то посередине?

Может, твоя девушка готовит тебе вкуснющий ужин, а может, ты ешь холодную китайскую лапшу из картонки?

Может, ты свернулся калачиком, отгородившись спиной от храпящей жены? Или ждешь, когда, наконец, твой возлюбленный выйдет из ванной, чтобы страстно заняться с тобой любовью?

У тебя есть машина? И девушка сидит у тебя на коленях? Может, твой лоб пахнет кедром и свежим морозным воздухом?

На самом деле, это не так уж важно, потому что к тому времени, как ты это прочтешь, все уже будет по-другому, и ты где-то — да нигде в особенности — лениво перелистываешь страницы этой книги, записок о моих последних днях на земле, и думаешь, стоит ли читать дальше.

И если ты решишь, что не стоит — эй, никаких проблем, потому что по-любому ты не тот, кого я жду. Но если ты решишь продолжать, тогда знаешь что? Ты — временное существо моего типа, и вместе мы будем творить волшебство!

2

Тьфу. Это было тупо. Надо, чтобы получалось лучше, а то ты уже наверняка недоумеваешь, что за глупая девица могла написать такое.

Ну, я могла.

Нао могла.

Нао — это я, Наоко Ясутани. Это мое полное имя, но ты можешь звать меня Нао, как и все остальные. И мне надо бы рассказать о себе побольше, если мы собираемся и дальше общаться!..

Правда, тут мало что изменилось. Я все еще сижу в кафе французских горничных на Акибахаре, в Городе Электроники, и Эдит Пиаф начала очередной грустный шансон, и Бабетта только что принесла мне кофе, и я уже отпила глоток. Бабетта — моя горничная, а еще она — мой новый друг, а мой кофе — «Блю Маунтин», и я пью его черным, что необычно для девчонки-подростка, но это — единственный способ пить хороший кофе, если, конечно, у тебя есть хоть капелька уважения к горьким бобам.

Я отогнула носок{2} и почесала под коленкой.

Я расправила складки юбки, чтобы лежали ровно.

Я заправила волосы (они у меня до плеч) за правое ухо, где у меня пять дырочек, но теперь я скромно позволяю им опять упасть на лицо, потому что отаку[4]-саларимен, что сидит за соседним столиком, ужасно на меня пялится, и мне это противно, но одновременно смешно. Я в своей форме из средней школы, и по тому, как он меня разглядывает, понятно, что у него неслабый фетиш насчет школьниц, а если так, то какого он приперся в кафе французских горничных? Нет, правда, он что, тупой?

Но догадки не всегда верны. Все меняется, все возможно, и кто знает — может, я тоже переменю свое мнение о нем. Может, в следующую минуту он наклонится неловко в мою сторону и скажет что-то настолько неожиданно-красивое, что нахлынувшая нежность смоет первое впечатление: сальные волосы и противный цвет лица, и я даже снизойду до разговора с ним, и, в конце концов, он пригласит меня на шопинг, и если сможет убедить меня, что безумно влюблен, я пойду с ним в торговый центр и он купит мне миленький кардиган, или кейтай[5], или сумочку, хотя денег у него явно не слишком. А потом мы, наверно, пойдем в какой-нибудь клуб, будем пить коктейли и завалимся в конце концов в лавотель{3} с огромным джакузи, и, после того, как мы примем ванну, только я начну расслабляться, он обнажит свое истинное лицо, и свяжет меня, и наденет пакет из-под моего нового кардигана мне на голову, и изнасилует, и через несколько часов полиция обнаружит мое обнаженное безжизненное тело с неестественно вывернутыми конечностями на полу рядом с кроватью «под зебру».

А может, он просто попросит задушить его понарошку моими трусиками, пока он кончает от их чарующего аромата.

А может, ничего из этого не случится, кроме как в моем воображении, и в твоем, конечно, тоже — ведь я уже тебе говорила, вместе мы творим волшебство, по крайней мере, на какое-то время. Или пока мы в нем существуем.

3

Ты все еще здесь? Только что перечла, что я тут написала про отаку-саларимена, и хочу извиниться. Это было пошло. Не слишком хороший способ начать.

Я не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное впечатление. Я не глупа. Я знаю, что Эдит Пиаф на самом деле звали вовсе не Пиаф. И я не озабоченная, и не хентай[6]. Я вообще не фанат хентая, так что если ты как раз фанат, то отложи, пожалуйста, эту книгу и не читай дальше, ладно? Тебя ждет разочарование, только время потратишь зря, потому что эта книга — точно не интимный дневник девицы с отклонениями, набитый розовыми мечтами и извращенскими фетишами. Это совсем не то, что ты думаешь, потому что моя цель — записать перед смертью удивительную историю жизни моей сточетырехлетней прабабушки, буддийской монахини.

Ты, наверно, думаешь, что монахини — это не так уж интересно, но тогда моя прабабушка — исключение, и совсем не в извращенском смысле. Конечно, наверняка есть много извращенских монахинь… ну, может быть не так уж много, но священников-извращенцев уж точно хватает, священники-извращенцы — они повсюду… но мой дневник точно не о них и не об их странных повадках.

Этот дневник расскажет историю жизни моей прабабушки Ясутани Дзико. Она была монахиней и писателем, «новой женщиной»[7] эпохи Тайсё[8]. Еще она была анархисткой и феминисткой, и любовников у нее было полно, и мужчин, и женщин, но извращенскими делишками она никогда не занималась. Конечно, по ходу дела я могу упомянуть пару свиданий, но все, что я напишу, будет исторически верно и должно будет помогать женщинам поверить в свои силы, а всякой дурацкой мутоты о гейшах здесь не будет. Так что если ты любитель клубнички, пожалуйста, закрой эту книгу и отдай ее жене или коллеге — сэкономишь себе кучу времени и усилий.

4

Мне кажется, в жизни важно иметь четкую цель, как ты считаешь? Особенно, если времени осталось немного. Потому что если четкой цели нет, то время у тебя может закончиться, и ты обнаружишь себя на парапете очень высокого здания, или в кровати с упаковкой таблеток в руках, думая при этом: «Блин! Я все запорол. Если б только у меня с самого начала были четкие цели!»

Я тебе все это говорю, потому что вообще-то не собираюсь тут надолго задерживаться, и с тем же успехом ты можешь знать об этом заранее, чтобы не делать преждевременных выводов. Выводы — это отстой. Это как ожидания. Ожидания и преждевременные выводы способны похоронить любые отношения. Так что давай мы с тобой в эту сторону двигаться не будем, о’кей?

Правда в том, что совсем скоро я собираюсь окончить свое пребывание во времени, или, может, не стоит говорить «окончить», потому что это звучит, будто я и в самом деле достигла цели, сдала экзамен и заслуживаю двигаться дальше; а факты таковы: мне только что исполнилось шестнадцать, и не достигла я ровно ничего. Ноль. Зеро. Что, звучит жалко? Это я не нарочно. Просто хочу быть точной. Может быть, вместо «окончить» мне надо было сказать, что я собираюсь бросить время. Вылететь из времени. Оборвать свое существование. Я считаю моменты.

Раз…

Два…

Три…

Четыре…

О, я знаю! Давай считать моменты вместе[9]?

Рут

1

Вспышку Рут уловила самым краешком глаза — блик отраженного солнечного света блеснул из-под перепутанной массы бурых водорослей, извергнутых океаном во время прилива. Она было решила, что это блестит дохлая медуза, и чуть не прошла мимо. Последнее время берег буквально заполонили медузы — чудовищные алые жгучие создания, будто раны на прибрежном песке.

Но что-то заставило ее остановиться. Она наклонилась, разворошила носком кроссовка кучу водорослей и потыкала туда палкой. Распутав змеящиеся стебли, она смогла раздвинуть их настолько, что стало ясно: блестела вовсе не медуза, а какой-то предмет из пластика — пакет. Ничего удивительного. Океан кишит пластиком. Она еще поворошила водоросли, пока не докопалась до угла, за который можно было ухватиться. Пакет оказался тяжелее, чем она ожидала, — видавший виды пластиковый пакет для заморозки, весь покрытый морскими желудями, будто сыпью. Наверное, он провел в море немало времени — так она подумала. Внутри пакета просвечивало что-то красное — чей-то мусор, конечно, выкинутый за борт или брошенный после пикника или пляжной вечеринки. Океан вечно выплевывал что-то на берег, а потом заглатывал обратно: рыболовные снасти, поплавки, пивные банки, пластмассовые игрушки, тампоны, кроссовки «Найк». Пару лет назад это были отрезанные ноги. Люди постоянно натыкались на них по всему побережью острова Ванкувер после прилива. Одну нашли прямо здесь, на этом берегу. Никто не мог объяснить, что случилось с остальными частями тел. Рут не хотелось даже думать о том, что могло разлагаться там, внутри пакета. Она забросила его повыше на берег, намереваясь забрать на обратном пути, чтобы донести до дома и выкинуть.

2

— Что это еще такое? — Услышала она голос мужа из прихожей.

Рут готовила ужин: она резала морковь и была в состоянии предельной концентрации.

— Это, — повторил Оливер, не услышав ответа.

Она подняла глаза. Он стоял в дверях кухни, помахивая потрепанным пакетом для заморозки. Рут оставила пакет на крыльце, думая выкинуть попозже, но отвлеклась.

— Ой, брось это, — сказала она. — Это мусор. На берегу подобрала. Не заноси в дом, пожалуйста.

И почему она должна объяснять?

— Но там что-то есть, внутри, — сказал он. — Тебе разве не хочется посмотреть?

— Нет, — сказала она. — Ужин почти готов.

И все равно он притащил пакет в дом и возложил на кухонный стол. С пакета сыпался песок. Но такой уж он был — стремление знать было неотъемлемой частью его натуры: разбирать вещи на составные части, а потом вновь собирать их в единое целое — иногда. Морозилка у них была вечно забита свертками с трупиками птиц, землероек и других мелких животных, которые приносил кот, — они лежали там в ожидании, пока их препарируют и набьют чучело.

— Там не один пакет, — доложил он, бережно расстегивая первый и откладывая его в сторону. — Там их много, один в другом.

Кот, привлеченный бурной деятельностью, вспрыгнул на стол, намереваясь помочь. Коту на стол было нельзя. Вообще-то у кота было имя, Шрёдингер, которое никогда не использовалось. Оливер звал его Пестицидом, иногда сбиваясь на Песто. Кот вечно был занят нехорошим — потрошил белок посреди кухни, аккуратно раскладывая крошечные блестящие внутренности, кишки и почки, прямо перед дверью спальни, так, чтобы Рут могла наступить на них посреди ночи, направляясь босиком в туалет. Они выступали командой, Оливер и кот. Когда Оливер шел наверх, кот шел наверх. Когда Оливер шел вниз поесть, кот шел вниз. Когда Оливер шел наружу пописать, кот шел наружу пописать. В настоящий момент Рут наблюдала, как они изучают содержимое пластиковых пакетов. Она поморщилась, ожидая, что вот-вот вонь от чьего-то подгнившего пикника или еще чего похуже забьет аромат их ужина. Чечевичный суп. На ужин был чечевичный суп и салат, и она только что добавила розмарин.

— Как ты думаешь, это возможно — препарировать мусор на крыльце снаружи?

— Ты сама его подобрала. И потом, мне не кажется, что это мусор. Слишком аккуратно упаковано. — Он продолжал свои криминалистические изыскания.

Рут втянула носом воздух, но ощутила лишь запах песка, соли и моря.

Внезапно он рассмеялся.

— Глянь, Песто, — сказал он. — Это ж для тебя! Коробка для ланчей Hello Kitty!

— Я тебя очень прошу! — сказала Рут, начиная испытывать отчаяние.

— А внутри там что-то есть…

— Я серьезно! Я не хочу, чтобы ты открывал это здесь. Просто вынеси на…

Но было уже поздно.

3

Он аккуратно разгладил пакеты, сложил их стопочкой по размеру от большего к меньшему, потом рассортировал содержимое на три части: небольшая стопка писем, написанных от руки; пухлый томик в выцветшем красном переплете; массивные антикварные наручные часы с матовым черным циферблатом и флуоресцентными стрелками. Рядом — коробка для ланчей Hello Kitty, которая сохранила все эти предметы от разрушительного воздействия океана. Кот нюхал коробку. Рут подхватила его поперек живота и спустила на пол, а затем переключила внимание на предметы на столе.

Письма, похоже, были написаны на японском. Заглавие на обложке красной книги отпечатано на французском. Пометки на тыльной стороне часов трудно было разобрать, так что Оливер извлек свой айфон и открыл приложение-микроскоп, чтобы изучить гравировку.

— Мне кажется, это тоже японский, — проговорил он.

Рут перебирала стопку писем, пытаясь разобрать выцветшие иероглифы, выписанные синими чернилами.

— Почерк старомодный и беглый. Красивый, но я не могу разобрать ни слова. — Она отложила письма и взяла у него часы.

— Да, — сказала она. — Это японские цифры. Но не дата. Йон, нана, сан, хачи, нана. Четыре, семь, три, восемь, семь. Может, серийный номер?

Она приложила часы к уху, надеясь услышать тиканье, но часы были сломаны. Она отложила их в сторону и взяла в руки ярко-красную коробку для ланчей. Из-за этого оттенка красного, просвечивающего сквозь исцарапанный пластик, она было приняла пакет для заморозки за ядовитую медузу. Сколько же коробка плавала в море, пока ее не выбросило на берег? Края крышки были снабжены резиновым ободком. Рут взяла книгу, которая оказалась на удивление сухой; обтянутая тканью обложка была потертой и мягкой на ощупь, уголки истрепались от небрежного обращения. Она поднесла книгу к носу и вдохнула едва ощутимую затхлость, запах заплесневелой бумаги и пыли. Посмотрела на название.

—  la recherche du temps perdu, — прочитала она. — Марсель Пруст.

4

Им нравились книги, в особенности старые, дом был ими переполнен. Книги были повсюду: они теснились на полках, грудами возвышались на полу, на стульях, на ступеньках лестницы, но ни Оливер, ни Рут не возражали. Рут была писатлем, а писатели, уверял Оливер, просто обязаны держать кошек и книги. И в самом деле, покупка книг послужила для нее своего рода компенсацией после переезда на остров, затерянный где-то в самой середине Десолейшн-Саунд{4}, где публичная библиотека состояла из одной маленькой комнаты над общественным залом собраний и была вечно забита детьми. Помимо обширной коллекции литературы для юношества и пары бестселлеров для взрослых, собрание библиотеки практически полностью состояло из книг по садоводству, изготовлению консервов, здоровому питанию, альтернативной энергии, альтернативной медицине и альтернативному воспитанию. Рут скучала по изобилию и разнообразию городских библиотек, их простору и тишине, и, когда они с Оливером переехали на маленький остров, они договорились, что она сможет заказывать любые книги, какие только захочет, — что она и делала. Она это называла предварительными исследованиями, но в итоге большинство книг прочитывал Оливер, а она — только пару или тройку. Ей просто нравилось, когда вокруг были книги. Но в последнее время она стала замечать разбухшие от влажного морского воздуха страницы и чешуйниц, поселившихся в переплетах. Открывая книгу, она часто ощущала запах плесени, и это ее печалило.

— «В поисках утраченного времени», — произнесла она, переводя заглавие, набранное золотыми литерами на красном корешке. — Никогда не читала.

— Я тоже, — сказал Оливер. — И я не думаю, что осилю ее на французском.

— Угум, — согласилась она. Но все же открыла обложку, из любопытства — сумеет ли она понять хотя бы первые несколько строк. Она думала увидеть потемневшие от времени страницы фолио, текст, набранный старомодным шрифтом, и была совершенно застигнута врасплох. Фиолетовые чернила, подростковый почерк, скачущий по странице, — это выглядело как насмешка, надругательство, и от шока она чуть не выронила книгу.

5

Машинописный текст предсказуем и не несет отпечатка личности — информация передается глазу читателя механически.

Рукописные строки, напротив, сопротивляются глазу, медленно обнажая смысл, — они интимны, как прикосновение к коже.

Рут вгляделась в страницу. Выписанные фиолетовым слова были в основном английскими, с редкой россыпью японских иероглифов, но она воспринимала не столько смысл слов, сколько чувство, ощущение — мрачное, эмоциональное, идущее от личности автора. Пальцы, сжимавшие фиолетовую гелиевую ручку, точно принадлежали девочке, подростку. Ее почерк, эти петлястые строки, захваченные бумагой, отражали ее настроения и тревоги, и в тот же миг, как ее взгляд упал на страницу, Рут совершенно точно знала, что кончики пальцев у девочки были розовыми и влажными, и что она беспрерывно обкусывала ногти.

«Привет!» — прочла она. — «Меня зовут Нао, и я — временное существо. Ты знаешь, что такое временное существо?..»

6

— Флотсем, — сказал Оливер. Он изучал морские желуди, облепившие поверхность внешнего пакета. — Поверить не могу.

Рут взглянула на него поверх страницы:

— Ну конечно, это флотсем. Или джетсем{5}. — Она ощущала, как книга теплеет у нее в ладонях, и ей хотелось продолжить чтение, но вместо этого она услышала свой голос: — Какая, собственно, разница?

— Флотсем имеет случайное происхождение, предметы, которые находят плавающими в море. А джетсем — это то, что было выброшено в море нарочно. Это вопрос намерения. Так что ты права, это может быть и джетсем. — Он положил пакет обратно на стол. — Думаю, начинается.

— Что начинается?

— Дрейфующий мусор, — проговорил он, — начинает покидать круговое Тихоокеанское течение…

Глаза у него азартно блестели; видно было, что он взбудоражен. Она отложила книгу на колени:

— Что такое круговое Тихоокеанское течение?

— Существует двенадцать больших круговых мировых течений, — сказал он. — Два из них движутся от берегов Японии и разделяются, достигая побережья Британской Колумбии. Более слабое, Алеутское течение, направляется на север, к Алеутским островам. Более сильное идет на юг. Его еще называют иногда Черепашьим течением, потому что морские черепахи пользуются им во время миграции от Японии к Байе.

Руками он показал большой круг. Кот, заснувший было на столе, явно почувствовал его волнение: один зеленый глаз приоткрылся, чтобы понаблюдать.

— Представь себе Тихий океан, — сказал Оливер. — Черепашье течение идет по часовой стрелке, а Алеутское — против. — Руки его то двигались по кругу, то описывали арки, показывая движение воды в океане.

— А это не то же самое, что Куросио?

Он уже рассказывал ей про Куросио. Другое его название — «Черный поток», оно несет теплые тропические воды от побережья Азии и к северо-западному окоему Тихого океана. Но теперь он помотал головой.

— Не совсем, — возразил он. — Круговые течения масштабнее. Они могут состоять из нескольких течений поменьше. Представь себе кольцо из змей, каждая из которых кусает за хвост следующую. Куросио — одно из четырех или пяти течений, составляющих Черепашье.

Она кивнула. Закрыв глаза, она представила себе змей.

— Каждое круговое течение обращается с определенной скоростью, — продолжал он, — и период обращения называется «тоном». Красиво, правда? Как музыка сфер. Самый долгий период обращения составляет тринадцать лет, что задает основной тон. У Черепашьего течения — полутон, шесть с половиной лет. У Алеутского — четверть, три года. Флотсем, который перемещается по кругу в водах мирового течения, называется дрейфующим мусором, или дрифтом. Дрифт постоянно остается в орбите, считается частью памяти течения. Количество мусора, постоянно покидающего орбиту, позволяет определить период полураспада дрифта… Сколько тот или иной предмет может провести в орбите течения…

Подобрав со стола коробку Hello Kitty, он повертел ее в руках.

— Все эти вещи — из японских домов, смытых цунами в океан? Люди уже давно строят предположения, гадают, когда их выбросит на наше побережье. Я думаю, это просто произошло раньше, чем думали.

Нао

1

Столько всего нужно написать. С чего же начать?

Я написала моей Дзико смску с этим вопросом, и вот что она написала в ответ: [10].

Ну хорошо, дорогая моя старушка Дзико. Я начну прямо здесь, в «Милом фартучке Фифи». «Фифи» — это кафе с горничными, одно из тех, что высыпали вдруг на каждом углу на Акибахаре[11] пару лет назад. Но у «Фифи» есть изюминка — она оформлена в стиле французского салона. Декор интерьера — в розовых и красных тонах, с акцентами золота, черного дерева и слоновой кости. Столики — круглые и уютные, со столешницами под мрамор и ножками под резное черное дерево; стулья — в том же стиле, с пухлыми розовыми сиденьями. Темно-красные бархатные розы вьются по обоям, а окна задрапированы атласом. Потолок позолочен, и с него свисают хрустальные канделябры и маленькие голенькие пупсы «кьюпи»{6} — они парят в углах, как облачка. Еще есть прихожая и гардероб с журчащим фонтаном и статуей обнаженной дамы, подсвеченной пульсирующим красным лучом.

Не знаю, насколько это оформление аутентично, — никогда не бывала во Франции. Но думаю — и я практически уверена, что права, — в Париже вряд ли много похожих кафе с французскими горничными. Это не важно. Атмосфера в «Милом фартучке Фифи» очень шикарная и одновременно уютная, будто тебя запихнули внутрь огромной клаустрофобной валентинки; а горничные, с их выпирающими декольте и в форме с кружевами, тоже смахивают на хорошенькие валентинки.

К сожалению, сейчас здесь довольно пусто, если не считать нескольких смахивающих на отаку[12] личностей, занявших столик в углу, и пары пучеглазых американских туристов.

Горничные, выстроившиеся рядком, имеют надутый вид. Они теребят кружево своих коротеньких нижних юбок; выглядят они скучающими и разочарованными, будто надеются, что вот-вот появятся новые, более интересные клиенты и станет повеселее.

Атмосфера было оживилась немного, когда один из отаку заказал омурайс[13] с рожицей Hello Kitty, нарисованной поверх кетчупом. Горничная по имени Мими (как гласит ее бейджик) покормила его с ложечки, преклонив колени и дуя на каждую порцию, прежде чем сунуть ему в рот. Американцы просто тащились от этого зрелища, которое, надо признать, было дико смешным. Хотелось бы мне это тебе показать. Но вот он доел, Мими унесла грязную тарелку, и теперь опять скучно. Американцы только кофе пьют. Муж пытается развести жену, чтобы она позволила ему заказать омурайс Hello Kitty, но она для этого слишком зажатая. Я перехватываю ее шепот, что омурайс — это слишком дорого, и нельзя сказать, что она не права. Цены здесь сумасшедшие, но мне кофе достается бесплатно, потому что Бабетта — мой друг. Я дам тебе знать, если жена вдруг чуток расслабится и передумает.

Раньше так не было, конечно. Бабетта говорит, что, когда кафе с горничными были «Нинки № 1!»[14], клиенты выстраивались в очередь и ждали часами, только чтобы получить столик, а горничные все были самые миленькие девушки в Токио, и голоса их заглушали шум и гам Города Электроники, когда они кричали: «Окайринасаймасе, даннасама!»[15], — мужчины от этого чувствуют себя важными и богатыми. Но сейчас мода прошла, и горничные больше уже не то самое, и единственные клиенты — это иностранные туристы, или отаку[16]-провинциалы, или жалкие, отсталые хентаи с устарелым фетишем на горничных. Горничные тоже теперь не такие уж милашки, потому что сейчас можно сделать гораздо больше денег, будучи медсестрой в медицинских кафе или плюшевым пушистиком в Бедтауне[17]. Французские горничные — это уж точно нисходящий тренд, и все это знают, так что никто не старается слишком сильно, не лезет из кожи вон. Девушки. Можешь сказать, что это — депрессивное окружение, но меня лично расслабляет, когда никто вокруг не лезет вон из кожи. Вот когда все стараются чересчур, это — депрессивно, но самое депрессивное — это когда все стараются, и думают, что у них и в самом деле получается. Конечно, раньше здесь так и было: бодро звенят колокольчики и смех, очередь клиентов огибает квартал, и милашечки-горничные лебезят перед владельцами кафе, а те расхаживают вокруг в дизайнерских темных очках и винтажных «левайсах», прямо черные принцы или моголы игровых империй. Им было откуда падать, этим чувакам.

Так что я совсем не против. Мне эта обстановка вроде как даже нравится, потому что я знаю: для меня всегда найдется свободный столик здесь, в «Милом фартучке Фифи», и музыка тут о’кей, и горничные теперь меня узнают и, как правило, оставляют в покое. Может, им стоит сменить название на «Унылый фартучек Фифи». О, а это здорово! Мне нравится!

2

Моей старушке Дзико очень нравится, когда я рассказываю ей о современной жизни со всеми деталями. Она теперь редко где бывает, потому что живет в храме в горах в жуткой глуши, и вообще удалилась от мира, и тот факт, что ей сто четыре года, тоже играет роль. Уже не раз писала, что это — ее возраст, но на самом деле это только догадка. Мы не знаем точно, сколько ей лет, а она уверяет, что не помнит. Когда ее спрашиваешь, она отвечает:

— Дзуйбун нагаку икасарете итадаите оримасу не[18].

Это не ответ, так что спрашиваешь еще раз, и она говорит:

— Со десу не[19]. Я так давно не считала…

Так что ты спрашиваешь, когда ее день рождения, и она говорит:

— Хмм, что-то я не припомню, как меня рожали…

А если ты решишь приставать к ней дальше и спросишь, сколько она уже живет, она ответит:

— Всегда была, сколько я себя помню.

Ну да, Ба, спасибо большое, объяснила!

Все, что мы знаем наверняка, — это то, что нет никого старше ее, кто мог бы помнить, а семейный реестр сгорел вместе с муниципалитетом во время бомбежки во Вторую мировую. Пару лет назад она, наконец, остановилась на ста четырех, и с тех пор так оно и остается.

Так вот, как я говорила, моя старушка Дзико очень любит детали, и ей нравится, когда я рассказываю ей обо всех этих звуках, и запахах, и красках, и огнях, и рекламе, и людях, и модах, и газетных заголовках, которые составляют шумный океан Токио, и поэтому я натренировала себя слушать и запоминать. Я ей рассказываю все, про культурные тренды и про газетные статьи, которые я читаю, — про школьниц, которых насилуют и душат в лавотелях. Ты можешь рассказывать Ба всякие такие штуки, она не будет против. Я не имею в виду, что все это ее радует. Она не хентай. Но она понимает, что в жизни случается всякое, и просто сидит рядом, и слушает, и кивает головой, и перебирает бусины дзюдзу[20], благословляя всех этих несчастных школьниц, и извращенцев, и всех созданий, которые страдают в этом мире. Она монахиня, так что это — ее работа. Честное слово, иногда мне кажется, что главная причина, по которой она до сих пор жива, — это персонажи моих рассказов, за которых ей можно молиться.

Я ее спросила как-то, почему ей нравятся подобные истории, и она мне объяснила, что, когда проходила посвящение, она обрила голову и приняла обеты босацу[21]. Одним из обетов было спасти всех существ в мире, что в общем и целом значит, что она согласилась не достигать просветления, пока все остальные не просветлятся до нее. Это вроде как пропускать всех в лифт впереди себя. Если подсчитать, сколько существ пребывает на этой земле в любое время, а потом прибавить тех, которые рождаются каждую секунду, и всех тех, которые уже умерли, — и не только людей, а еще всех животных и другие формы жизни вроде амеб и вирусов, и, может, даже растений, всех, которые жили или когда-либо будут жить, плюс вымершие виды — начинаешь понимать, что до просветления может быть очень и очень далеко. И что, если лифт заполнится и двери закроются, а ты все стоишь снаружи?

Когда я спросила об этом Ба, она потерла свою блестящую голову и сказала:

— Со десу не. Это очень большой лифт…

— Но Ба, это то же займет вечность!

— Что ж, значит, нам надо стараться еще сильнее.

— Нам?!

— Конечно, милая моя Нао. Ты должна мне помочь.

— Ну уж нет! — сказала я Ба. — Я не какой-то там гребаный босацу…

Но она лишь причмокнула губами, и заклацала четками, и по тому, как она посмотрела на меня через эти свои толстые линзы в черной оправе, думаю, может, она благословляла меня тоже в ту минуту. Я не против. Я почувствовала себя надежнее, вроде как знала: что бы ни случилось, Ба сделает так, чтобы я попала в тот лифт.

Знаешь что? Вот прямо в эту секунду, пока писала, я поняла кое-что. Я так ее никогда и не спросила, куда же идет этот лифт. Я сейчас напишу ей смску и спрошу. Я дам тебе знать, как она ответит.

3

О’кей, вот теперь я точно собираюсь рассказать тебе удивительную историю жизни Ясутани Дзико, знаменитой анархистки-феминистки-романистки-ставшей буддийской монахиней эпохи Тайсё, но сначала мне нужно объяснить тебе про книгу, которую ты держишь в руках[22]. Как тебе, наверно, уже ясно, это не похоже на типичный дневник невинной школьницы с пушистыми зверьками на блестящей розовой обложке, с замочком в форме сердца и золотым ключиком в комплекте. И когда книга впервые попала тебе в руки, вряд ли тебе пришло в голову: «О, вот милый, невинный дневник, написанный интересной японской школьницей! Вот здорово, надо бы почитать!» Потому что, когда книга оказалась у тебя, твоим предположением было, что это философский шедевр la recherche du temps perdu знаменитого французского писателя Марселя Пруста, а не пустячный дневник, написанный никому не известной Нао Ясутани. Так что здесь мы доказали прописную истину: не суди книгу по обложке[23]!

Надеюсь, разочарование не слишком сильно. Содержимое той книги Марселя Пруста было извлечено, но не мной. Я купила ее уже в таком, уже выпотрошенном виде в маленьком бутике на Харадзюку[24], где торгуют хэнд-мейдом. Они там продают сделанные в одном экземпляре вещички вроде связанных крючком шарфиков или чехлов для кейтаев, бисерных фенечек и другие крутые штуки. Делать что-то своими руками — это последний писк в Японии, и все подряд вяжут спицами и крючком, изучают бисероплетение и пепакура[25], но у меня руки не из того места растут, так что мне приходится покупать самодельные вещи, чтобы не выпасть из тренда. Девчонка, которая делает эти дневники, — суперзнаменитый крафтер, она контейнерами покупает старые книги со всех концов мира, а потом аккуратно вырезает все отпечатанные страницы и вставляет на их место чистые листы. Делается это настолько аутентично, что подмена вообще не заметна — можно подумать, буквы просто соскользнули со страницы и упали на пол, как кучка дохлых муравьев.

В последнее время в моей жизни происходят гадостные вещи, и в тот день, когда я купила дневник, я прогуливала школу, меня взяла тоска, и я решила пройтись по магазинам в Харадзюку, чтобы немного взбодриться. Увидев книги на витрине, я сначала не поняла, в чем дело, но потом девушка-консультант показала мне подмену и, конечно, не купить это было невозможно. И это было недешево, но мне так понравилось ощущение от потертой обложки, и сразу стало понятно, что писаться в ней будет здорово, — это как настоящая опубликованная книга. Но лучше всего то, что это идеальная мера безопасности.

Не знаю, бывали ли у тебя когда-нибудь проблемы с людьми, которые тебя бьют, крадут твои вещи и используют их потом против тебя, но если бывали, то ты поймешь, что эта книга — совершенно гениальная штука. Скажем, один из моих тупых одноклассников решит забрать у меня дневник, прочесть и запостить в интернете или что-нибудь еще. Но кто станет охотиться за старой книгой под названием la recherche du temps perdu, верно? Мои тупые одноклассники просто подумают, что это домашнее задание для дзюку[26]. Они даже не поймут, что это значит.

На самом деле я тоже не знала, что это значит, поскольку мои познания во французском сводятся к нулю. Там продавалось много книг с разными названиями. Некоторые были на английском, например, «Большие надежды» и «Путешествия Гулливера», что, в общем, годится, но я подумала, что лучше будет купить книгу с названием, которое я вообще не смогу прочитать, — вдруг, если я буду знать название, это станет помехой моему собственному креативу. Книги на других языках там тоже были — на немецком, на русском и даже на китайском, но в итоге я выбрала la recherche du temps perdu, потому что сообразила: это, верно, французский, а французский — это круто и утонченно; кроме того, по размеру книга идеально вписывалась в мою сумочку.

4

Как только я купила книгу, мне, конечно, захотелось начать в ней писать, так что я пошла в ближайшую кисса[27] и заказала «Блю Маунтин», потом достала мою любимую фиолетовую гелиевую ручку и открыла книгу на первой чистой кремовой странице. Отпила горький глоток и стала ждать, когда придут слова. Я ждала и ждала, отпила еще кофе, и опять ждала. Ничего. Болтать я умею, и, думаю, тебе уже ясно, что обычно у меня со словами проблем нет. Но в этот раз, хотя мне было что сказать, слова не шли. Это было странно, но я решила, что вся эта история со старой-новой книгой меня просто подавляет, и что рано или поздно это пройдет. Так что я допила кофе, почитала парочку манга и, когда уроки в школе должны были закончиться, пошла домой.

На следующий день я попробовала опять, но случилось то же самое. И потом каждый раз, стоило мне достать книгу и увидеть название, в голову мне начинали лезть всякие мысли. То есть Марсель Пруст должен бы быть довольно важной фигурой, если даже такие, как я, о нем слыхали. Даже если я сначала не знала, кто он, собственно, такой, — думала, он знаменитый шеф-повар или там французский дизайнер. Вдруг его призрак до сих пор цепляется к обложке, разъяренный проделками ловкой девчонки, которая вырезала его слова? И вдруг этот призрак мешает мне, чтобы я не вздумала писать в его великой книге всякие глупости, которые пишут обычно школьницы, — ну, там, о мальчиках, которые мне нравятся (не то чтобы у меня они были), или про модные вещи, которые я хочу (список бесконечен), или про мои толстые ляжки (на самом деле с ляжками у меня все в порядке, а вот коленки свои я ненавижу). В общем-то призрак старины Марселя можно понять — он вправе беситься, если думает, что у меня нет мозгов и я стану писать в его великой книге подобную лажу.

И даже если бы призрак был «за», вряд ли бы у меня возникло желание использовать его книгу для подобных банальностей, не будь даже это мои последние дни на земле. Но поскольку это в самом деле мои последние дни на земле, я тоже хочу написать что-то значительное. Ну, может, не такое уж значительное, потому что я ничего значительного не знаю, но что-то стоящее. Я хочу оставить после себя что-то настоящее.

Но о чем таком настоящем я могу написать? Конечно, можно описать весь тот отстой, который со мной происходит, или чувства по отношению к так называемым друзьям, но что-то не хочется. Каждый раз, когда я думаю о моей тупой бессмысленной жизни, прихожу к выводу, что я просто зря трачу время, и я такая не одна. Все, кого я знаю, заняты тем же, кроме старушки Дзико. Просто тратят время, убивают время, чувствуют себя отстойно.

И что вообще это значит — тратить время? Если ты потратил время, утрачено ли оно навсегда?

И если время утрачено навсегда, что это значит? Не то, что ты умрешь из-за этого раньше, правда? Я хочу сказать, если нужно умереть раньше, за дело приходится браться самому.

5

Короче, все эти отвлекающие размышления насчет призраков и времени всплывали в моем сознании каждый раз, как я пробовала писать в книге старины Марселя, пока, наконец, я не решила, что необходимо понять название. Я спросила Бабетту, но она мне помочь ничем не могла, потому что, конечно, она никакая не французская горничная, а вылетевшая из школы бывшая старшеклассница из префектуры Чиба и все, что она знает по-французски, — это пара сексуальных фразочек, она подцепила их у того старпера, французского профессора, с которым одно время встречалась. Так что, когда я вернулась тем вечером домой, я погуглила Марселя Пруста и узнала, что la recherche du temps perdu означает «В поисках утраченного времени».

Странно, правда? Только представь, вот я сижу в кафе французских горничных на Акибе и думаю о потерянном времени, а сто лет назад во Франции сидел старина Марсель Пруст и писал (и написал) целую книгу на ту же самую тему. Так что, может, его призрак, обитающий в обложке, и взломал мой мозг, а может, это просто сумасшедшее совпадение, но в любом случае, ты понимаешь, насколько это круто? Мне кажется, совпадения — это потрясающе, даже если они ничего не значат, но вдруг? Вдруг все-таки значат! Я не говорю, что все происходящее имеет смысл и цель. Чувство, скорее, такое, будто мы со стариной Марселем на одной волне.

На следующий день я опять пришла в «Фифи» и заказала маленький чайник лапсанг сучонга — я его иногда пью для разнообразия вместо «Блю Маунтин». И пока я сидела там, потягивая чай с дымком, отщипывая по кусочку от французского пирожного и ожидая, когда Бабетта устроит мне свидание, я задумалась.

Как вообще ищут траченное время? Это интересный вопрос, и я написала Дзико смску, как делаю всегда, когда сталкиваюсь с философской дилеммой. А потом мне пришлось очень, очень долго ждать, но, наконец, мой кейтай издал тоненький писк, означающий, что она написала ответ. И вот, собственно, что она написала:

[28]

Что примерно означает:

  • Для сущих во времени
  • Рассыпаны слова…
  • Разве это опавшие листья?

Я не сильна в поэзии, но когда я читаю этот стих старушки Дзико, у меня перед глазами встает образ огромного старого гинкго, который растет рядом с ее храмом[29]. Листья — маленькие зеленые веера — по осени становятся ярко-желтыми; опадая, они укрывают землю и все вокруг плотным золотым ковром. И тут я сообразила, что это огромное старое дерево — временное существо, и Дзико тоже временное существо, и я могу представить себе, как ищу утраченное время под деревом, перебирая опавшие листья, которые суть рассыпанные золотые слова.

Идея насчет временного существа происходит из книги под названием «Сёбогэндзо», которую написал лет восемьсот назад древний учитель дзэн Догэн Дзэндзи, то есть он будет постарше Дзико и даже Марселя Пруста. Догэн Дзэндзи — один из любимых писателей Дзико; ему повезло: его книги до сих пор что-то значат для людей и продолжают жить своей жизнью. К сожалению, всё, что написала Дзико, давным-давно не переиздавалось, так что на самом деле я никогда не читала ее слов, но она рассказывала мне кучу историй, и я стала думать о том, что слова и истории — это тоже временные существа, и вот тогда у меня появилась идея использовать великую книгу Марселя Пруста, чтобы записать историю жизни старушки Дзико.

Дело не только в том, что Дзико — это самый значительный человек из всех, кого я знаю, хотя в этом, конечно, тоже. И не в том, что она ужасно старая и жила еще в те времена, когда Марсель Пруст писал свою книгу о времени. Может, это и так, но дело не в этом тоже. Причина, по которой я решила написать о ней в  la recherche du temps perdu, в том, что она — единственный известный мне человек, который на самом деле понимает время.

Старушка Дзико суперосторожна со временем. Она делает все очень, очень медленно, даже когда просто сидит на веранде, наблюдая за стрекозами, которые выписывают ленивые круги над садовым прудом. Она говорит, что делает все очень, очень медленно с целью растянуть время, чтобы его у нее было побольше, и она смогла бы жить подольше, а потом она смеется, чтобы ты понял, что это шутка.

То есть она прекрасно понимает, что время — это не то, что можно растянуть, как жвачку, и смерть не собирается стоять в сторонке и ждать, когда ты закончишь делать, что ты там делаешь, прежде чем прибрать тебя. В том-то и шутка, и она смеется потому, что знает это.

Но, правда, мне не кажется, что это так уж смешно. Хотя я не знаю точно, сколько старушке Дзико лет, но у меня нет сомнений, что довольно скоро она будет мертва, даже если не успеет домести храмовую кухню или прополоть грядку с дайконом, или составить свежий букет для алтаря, и когда она умрет, это будет ее концом с точки зрения времени. Ее это совершенно не беспокоит, но меня — беспокоит, и еще как. Это последние дни Дзико на земле, и я не могу с этим ничего сделать, и я не могу сделать ничего, чтобы остановить ход времени или хотя бы его замедлить, и каждая секунда дня — это еще одна утраченная секунда. Она, наверно, со мной не согласится, но я вижу это именно так.

Я спокойно могу представить мир без себя, потому что во мне нет ничего такого, но сама мысль о мире без старой Дзико невыносима. Она совершенно уникальная и особенная, как галапагосская черепаха или какое еще живое ископаемое, последний представитель вида, ковыляющий по иссохшей земле. Но, пожалуйста, не позволяй мне и дальше распространяться на тему об истреблении видов, потому что это ужасно депрессивно, и мне понадобится совершить самоубийство прямо сию секунду.

6

Ладно, Нао. Почему ты это делаешь? Типа, в чем смысл?

В этом-то и проблема. Единственная причина, которая приходит мне в голову, зачем вообще записывать историю жизни Дзико в эту книгу, это то, что я ее люблю и хочу ее помнить, но я не планирую оставаться здесь надолго, а как я смогу о ней помнить, если буду мертва, верно?

А кроме меня, кому это будет надо? Понимаешь, если бы я думала, что мир захочет узнать о старушке Дзико, я бы запостила ее рассказы в блоге, но, если вдуматься, я забросила это дело уже довольно давно. Просто поймала себя на том, что притворяюсь, будто кому-то в этом гребаном киберспейсе интересно, что я думаю, а на самом деле всем было глубоко фиолетово, и мне стало грустно[30]. А когда я умножила эту грусть на миллионы людей, которые сидят в своих одиноких комнатушках, и неистово пишут, и постят на своих одиноких страничках, которые все равно ни у кого нет времени читать, потому что все пишут и постят, это вроде как разбило мне сердце.

Факты таковы, что в данный момент моя социальная жизнь не бьет ключом и люди, с которыми я общаюсь, не те люди, которым была бы интересна сточетырехлетняя буддийская монахиня, пусть даже она — босацу, который умеет пользоваться мейлами и смсками, и это только потому, что я заставила ее купить компьютер, чтобы мы могли оставаться на связи, когда я в Токио, а она — в полуразвалившемся храме на горе где-то в глубокой заднице. Нельзя сказать, что она без ума от новых технологий, но у нее неплохо получается для временного существа с катарактой и артритом в пальцах. Старушка Дзико и Марсель Пруст — оба существа из дооптоволоконного мира, а в наши дни это время утрачено безвозвратно.

Так что сижу я здесь, в «Унылом фартучке Фифи», пялюсь на все эти пустые страницы и спрашиваю себя, зачем вообще так напрягаться, как вдруг меня поражает сногсшибательная идея. Ты здесь? Лучше присядь. Вот она:

Я запишу все, что знаю о жизни Дзико, в книгу Марселя и, когда я закончу, оставлю ее где-нибудь, и ты ее найдешь!

Ну, разве не круто?! Я будто тянусь к тебе сквозь время, и теперь, когда книга найдена, ты тоже тянешься ко мне, и мы соприкасаемся!

Мое мнение — это неимоверно круто и прекрасно. Это как послание в бутылке, брошенное в океан времени и пространства. Абсолютно личное и настоящее тоже, прямиком из дооптоволоконного мира Дзико и Марселя. Это как блог наоборот. Антиблог, потому что он предназначен только для одного, совершенно особого человека, и этот человек — ты. И если ты уже на этом месте, то теперь, наверно, понимаешь, что я имею в виду. Ты правда понимаешь? Ты уже чувствуешь свою особенность?

Я тут подожду немного, вдруг ты ответишь…

7

Шутка. Я знаю, никак ты ответить не можешь, и теперь чувствую себя глупо — вдруг никакой такой своей особенности ты не ощущаешь? Я начала делать преждевременные выводы, да? Что, если ты подумаешь, что я просто дура, и выбросишь меня в мусор, как было со всеми этими девчонками, о которых я рассказывала Дзико, — убиты извращенцами, порезаны на куски и выкинуты на помойку только потому, что совершили ошибку, встречались не с тем парнем? Это было бы реально страшно и печально.

Или — вот еще одна пугающая мысль — вдруг ты вообще это не читаешь? Вдруг эта книга так и не попала к тебе в руки, потому что кто-то выкинул ее в мусор или отправил на переработку, как отходы? Тогда истории старой Дзико и вправду будут утрачены навсегда, и я зря теряю время, вещая изнутри помойного ящика.

Эй, там! Ответь мне! Я на помойке или нет?

Шутка. Опять.

Ладно, вот что я решила. Я не против риска, потому что с риском все еще интереснее. И не думаю, что старушка Дзико будет против, поскольку как буддист она знает, что такое непостоянство, и что все меняется, и ничто не вечно. Дзико точно не станет беспокоиться, будут ее истории запианы или утрачены навсегда, и, может, я немножко переняла у нее этот настрой в стиле «будь что будет». Придет время, и я смогу просто все отпустить.

Или нет. Не знаю. Может, когда я допишу последнюю страницу, мне будет слишком стыдно бросать эту книгу валяться где попало, я струшу и вместо этого все уничтожу.

Эй, если ты это читаешь, то знаешь точно — я не тряпка! Хе-хе.

И, кстати, насчет всей этой фигни с обозленным призраком Марселя — я решила на этот счет не дергаться. Когда я гуглила Марселя Пруста, я так случайно взглянула на его продажи на Амазоне, и ты не поверишь, но его книги до сих пор печатают и, в зависимости от издания, рейтинг у старика где-то между 13,695 и 79,324. Это, конечно, не бестселлер, но не так уж и плохо для мертвеца. Так что за старину Марселя ты не переживай.

Я не знаю, сколько у меня уйдет времени на этот проект. Пара месяцев, не меньше. Пустых страниц много, и у Дзико много историй, а пишу я довольно медленно, но буду очень стараться, и, скорее всего, когда закончу последнюю страницу, старушка Дзико будет уже мертва, и мое время тоже придет.

Но я знаю, что описать жизнь Дзико во всех подробностях у меня точно не выйдет. Так что, если ты захочешь узнать о ней побольше, придется читать ее книги, если сможешь найти. Как я уже говорила, ее книги больше не издаются, и возможно, какая-то умелая девица уже вырезала все страницы и выкинула золотые слова в помойку к Прусту. Это было бы реально грустно, потому что у старушки Дзико рейтинга на Амазоне нет вообще. Я знаю, я проверяла — ее и самой-то на Амазоне нет. Хммм. Я еще подумаю об этом концепте с дневниками. Может, не так уж это и круто.

Рут

1

Кот забрался на письменный стол и планировал стратегическую высадку на колени к Рут. Когда он явился, она читала дневник; кот зашел сбоку, положил передние лапы к ней на колени и носом поддел снизу корешок книги, которая ему мешала. Оттолкнув книгу, он устроился у нее на руках и начал перебирать лапами и бодать ее в ладонь. Он был ужасно надоедлив. Вечно требовал внимания.

Почесывая коту лоб, она закрыла дневник и положила на стол, но, даже отложив книгу, она продолжала ощущать тревогу, будто немедленно нужно сделать… что? Помочь девочке? Спасти ее? Это было просто смешно.

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Башни духов связывают части мироздания. Демиурги сражаются за право, управлять тысячами богов центра...
И снова Алексей Терехин переносится в другую эпоху, на этот раз в тяжкое для России время – вторжени...
Правдивое и захватывающее повествование о полном опасностей плавании и о людях моря, последних роман...
Жизнь Юли - вечная и беспросветная борьба как с собственной сущностью, так и с окружающим миром. Род...
Один из финансовых гениев корпорации Arasaka попадает в альтернативный мир Японии восьмидесятых, где...
Самый полный гороскоп на 2024 год поможет каждому знаку Зодиака узнать, каким для него будет 2024 го...