Айшет. Магия разума Гончарова Галина

Никогда не знала…

– Мам?

Мама вздохнула:

– Айшет Ланат, сейчас ты нам дашь слово.

– Какое, мам?

– Если у парня серьезные намерения, а не просто тебя в стогу повалять… подчеркиваю – если!

Я закивала. Серьезные, я ведь вижу!

– Мы поговорим с ним, но до семнадцати лет ты замуж не пойдешь.

– Что?!

Я подскочила, задохнулась от возмущения.

Почему так? Да в мои года у девушек уже по ребенку бывает, а у кого и по два! Почему?!

– До. Семнадцати. Лет, – раздельно повторил отец. – И на то есть причины.

– А я не имею права их знать? – Я впервые бунтовала настолько откровенно. – Нет?! Вы мою судьбу решать взялись!!!

– Мы – твои родители.

– Не хозяева же! Рабства у нас нет!

Родители как-то непонятно переглянулись.

– Нет… у нас – нет, – подтвердил отец.

– Айшет, у нас есть серьезные причины. – Мама кивнула, подтверждая мое право на знание. – Ты знаешь, что у меня была сестра?

И при чем тут одно к другому?

– Да, ты говорила.

– Она умерла при родах. Я потом говорила с лекарем, он сказал, что женщины в нашем роду раньше семнадцати не созревают. Для нас рожать раньше – смерть. Боюсь, что и для тебя тоже… ты ведь моя дочь. Вспомни, у меня между тобой и Корсом было два мертвых ребенка…

Я помнила. Только верить в это не хотелось, никак не хотелось.

– А вдруг я не в тебя пошла? В папу?

Мама как-то криво улыбнулась.

– Ты так думаешь?

Да, мы похожи. Настолько похожи, что нас за сестер принимают. Иногда, если вместе увидят без платков и любимых мамой покрывал.

Мы с мамой обе одинаково невысокие, рыжеволосые, с выраженной грудью и бедрами, с тонкой талией. Черты лица у нас тоже похожи: высокий лоб, короткий прямой нос, черные брови и ресницы…

Только подбородок у меня папин. Мамин более округлый и с ямочкой, а у меня он упрямый, выдвинутый вперед, без слов говорящий о моем вредном характере. И еще глаза. У мамы они серые, словно грозовое небо, а у меня золотисто-карие. Почти золотые.

Я резко выдохнула.

– Мам… то есть я могу умереть при родах? Если не созрею?

– А почему мы тебя так прячем? – удивилась мама моему вопросу. – Почему не возим никуда?

– Но…

– В семнадцать и объяснили бы, и разрешили. А сейчас… вот скажи, если ты Миху всю правду про нашу семью расскажешь – он поймет?

Я подумала пару минут и замотала головой.

– Не, не поймет. В деревне семья должна быть большая.

– И его родителям?

Я представила картину и схватилась за голову:

– Точно скажут, что я гнилая…

И жизни потом не дадут. Но… как тогда?

– Мы, конечно, сватам пока откажем. До семнадцати, Шани. Если дождется, значит, и правда любит. Но ты-то понимаешь, как мы влипли?

Папа смотрел строго. И я опустила голову, понимая, что всех подвела.

– Я правда не думала…

– Это мы уже поняли, – кивнула мама. – А теперь расскажи, как вы познакомились?

Как?

Я прикрыла глаза, и передо мной появилась лесная поляна.

Я шла с ведрами к ручью. Это привычная ноша, папа сделал для меня небольшие ведра, и я носила их по десять-двадцать раз на дню.

Вот и в этот раз…

Я наклонилась над ручьем, набирая воду маленьким бочажком, который отец для нас с мамой отделал деревом, и услышала:

– Век бы смотрел!

Ведро я упустила.

И пока мы его вылавливали длинной веткой, пока я ждала, когда схлынет муть… так и разговорились. Так и познакомились.

Мих как раз заплутал и не мог найти дорогу домой.

Отец недобро рассмеялся.

– Где заплутал? У реки?

– Эм-м-м…

Вот об этом я не подумала. А и правда – как? Река течет с заката на рассвет, деревня стоит у реки, иди сначала по течению ручейка, благо они в наших краях все в реку впадают, потом вдоль реки…

Не ошибешься и не заплутаешь.

Но…

– Мих мне соврал?

Отец пожал плечами:

– Все возможно.

– Но… я бы поняла, что мне лгут! Я бы увидела!

Мама с папой переглянулись так, что я поняла – я сейчас подтвердила какие-то их опасения. И отец вздохнул:

– Вполне возможно, что Мих не планировал ваше знакомство. Но воспользовался моментом.

– Он же не врал?

– Допустим, с утра он заплутал, потом вышел к ручью, пошел по нему, разобрался уже, куда идти… понимаешь, Шани? Есть прямая ложь, которую ты можешь увидеть, есть полуправда, есть недоговорки… вариантов много. Не стоит верить чужим, люди преследуют только свою выгоду.

Я медленно кивнула.

Да, я поняла.

Но ведь потом Мих меня не обманывал! Он меня любит, действительно любит!

– Если ваше знакомство началось со лжи, в нем и дальше добра не будет, – вздохнула мама, привычно отвечая на невысказанный вопрос. – Ради тебя мы не погоним нахала, дадим ему шанс. Но только ради тебя. Посмотрим, что он скажет.

Я расслабилась. Чуть-чуть…

– Пап, мам… Мих – хороший. Вы сами все поймете, честное слово!

Отец покачал головой:

– Посмотрим. Но не раньше семнадцати, Шани. Ты поняла?

Я поняла. Но… Недолго ведь осталось! Года полтора всего… ну, чуть побольше. Это же можно подождать? Не пять лет, не десять…

Правда?

С Михом я поговорить так и не смогла.

Корс, получивший от отца крепкую трепку, смотрел волком, мама неусыпно бдила за нами обоими, так что сбегать братик в деревню не мог, да и не побежал бы, а передать записку…

Мих читать не умеет. Кое-как, и то через слово.

Когда на второй день к нам в дом заявился староста Лемерт с супругой, дородной и серьезной Милавой, я как раз полола сорняки.

Хотела было разогнуться, пройти в дом, помочь маме, ну и послушать, интересно же… но мама так на меня глянула, что я прикусила язык.

– Вот только попробуй крутиться поблизости, – предупредила она. – Уши оборву. И чтобы сорняки, когда я вернусь, выполола, на двух грядках. Не сделаешь – неделю не сядешь. Поняла, Шани?

Мне розгой тоже доставалось, и в реальность угрозы я верила.

Но обидно же!

Вот за что они так со мной?

Мама ушла в дом.

Я сверлила взглядом открытые окна.

Далеко. Нет, не услышу… отсюда – никак не услышу, это если только под самое окно подобраться, тогда можно разобрать. А так – никак.

Я дернула из земли толстый осотовый хвост. Колючий, отожравшийся, налившийся соком. Сорняк поддавался, но плохо. Пришлось обхватить уже двумя руками и потянуть, медленно и со вкусом.

Обида сверлила словно жук-точильщик.

Вот почему они так?

Это ведь и меня касается! Меня, в первую очередь! А они… они…

Гады, хоть и родители… ы-ы-ы-ы-ы…

Слезы сами поползли по щекам. И когда это случилось…

На миг мне показалось, что внутри распрямилось… нечто. Словно прут вырвался из корзиночного плетения… а я и не знала, что внутри меня словно сетка. Хлестнуло, свистнуло, разрываясь, нечто внутри меня, и я… услышала голоса?

Я по-прежнему находилась на грядке, зло смотрела на дом и – слышала.

– …нынче будет хороший.

Эти слова произнес отец Миха. Наверняка. Я почти видела, как шевелятся розовые губы в окладистой светлой бороде, как он оглаживает ее тяжелой рукой, как смотрит серыми глазами на моего отца.

Мих почти ничего не взял от матери. Да и не понравилась мне будущая свекровка.

Толстая, сразу видно – характер скверный, все вокруг нее окрашено красно-бурыми тонами раздражительности, подозрения, желтые брызги, потеки. Хоть и зовут ее Милавой, да милого в ней мало. Похоже, она еще и болеет. А, не важно.

– Будет. И зверье в этот год сытое, довольное, – согласился отец.

Деревенский этикет. Сразу о деле говорить нельзя, надо сначала про урожай, про соседей, про семью, про здоровье, а потом уж можно и о важном.

Интересно, сколько еще придется слушать всю эту ерунду? Оказалось, не очень много. Староста Лемерт прокашлялся, приступая к действительно важному для него делу. Сватовству сына.

Старшего, любимого, родного…

– Я вот с чем пришел, Шем. Со мной сын говорил.

Отец молчал. Староста явно чувствовал себя не слишком уверенно, но продолжал свою речь, явно заранее готовился, размышлял, как и что сказать.

– Он с дочерью твоей познакомился. Слюбилось у них, теперь вот за нами дело.

Отец вздохнул. Откуда я знаю, что ему это все не нравится? Откуда?

– Я говорил с Айшет. У них ничего серьезного пока нет, так, детский лепет… И мое слово такое. До семнадцати лет я дочь замуж не выдам.

От свекровки потянуло удовольствием. От старосты – недоумением.

– Почему? Ты, Шем, в наших краях пришлый, но видеть-то должен? У нас в семнадцать девка – перестарок, в пятнадцать самое время для свадеб.

– Вижу, не слепой. А слова своего не поменяю, в моем роду так принято. До семнадцати ни-ни. Даже невест в род мужа отдают только в семнадцать, чтобы раньше не случилось чего. Дело молодое, кровь горячая…

– Странно…

– Сколько людей, столько и обычаев. Я, староста, здесь человек пришлый. Это верно. А только не дурак… ты ведь сыну не мою дочь в жены прочил, так? Чай, и сговор был уже?

От старосты плеснуло растерянностью, а от его жены… радостью? Злостью?

И не понять, все сразу, все вперемешку.

– Был сговор, – признал староста. – С Рианой Респен его сговорили, уж лет шесть как. Респен…

– Мельницу держит, знаю. И родство хорошее, и семья…

– И приданое хорошее, – согласилась старостиха. – А только Мих как больной. Подавай ему Айшет – и все, другие не любы.

– На то у молодых родители есть, чтобы ума им вкладывать, – вкрадчиво произнес отец.

На миг в домике повисло молчание.

От отца тянет раздражением, которое он тщательно скрывает. Мама молчит, но я знаю, сейчас она хоть и суетится вокруг стола, подливает эль в бокалы, подкладывает пироги в тарелку, но успевает переглядываться с отцом. И поддерживает его. Каждым взглядом, каждым жестом.

Вот так, правильно…

Староста явно испытывает облегчение. Он худшего ждал, а ему дали… надежду? На то, что Мих меня разлюбит? Не понимаю…

Старостиха довольна. Явственно тянет ее довольством, аж сквозь стены… счастлива, толстуха.

– Так ты считаешь, что раньше семнадцати…

– Воля ваша, а раньше дочку не отдам. И сговор заключать не буду, дело молодое, мало ли кто по сердцу придется. А сыну передайте – поймаю, так своей рукой штаны спущу и так всыплю, что не до девок будет. Вчера одну бросил, завтра другую покинет…

Отец говорил не слишком приятные вещи, но от гостей тянуло довольством. Странно так…

– Еще эля? – вмешалась мама. Тихо-тихо… почему я это слышу?

– А налей. Хороший у тебя эль, Шем. Откуда берешь?

– Жена варит.

– Хорошая у тебя жена, Шем.

– Я на ней женился, когда Айнаре семнадцать было, – с намеком произнес отец.

Староста опустил руку на стол, мягко, но увесисто, словно приговорив.

– Значит, так и тут порешим. Сколько твоей дочери до семнадцати-то?

– Почти два года.

Неправда! Полтора… ладно, год и восемь месяцев! Папа, почему ты говоришь именно так?! Этими словами, этим голосом, почему ты уже сейчас разлучаешь нас с Михом? Что происходит?!

– Вот и пусть два года ждут, как полагается. Дождутся – их воля. Не дождутся, значит, Светлый так решил, не нам и спорить.

Отец решительно кивнул:

– За дочкой я пригляжу. А вы за сыном присмотрели бы, уважаемые?

Старостиха кивнула не менее решительно:

– Как не присмотреть, Ланат. Как не приглядеть… дело молодое, дурное.

– Вот-вот, лишнюю бы дурь парню и поубавить. Поработал бы, так и времени на беготню по лесам не останется, – намекнул отец.

Дальше я не слушала.

Руки привычно драли сорняки, а слезы текли сами. Обидно было до соплей. За что родители с нами так поступили? Мы им доверились, свои чувства показали, всё выложили, а они…

Что с одной стороны, что с другой – почему нам нельзя любить? Радоваться, быть счастливыми? Просто – за что нас так?!

За поцелуем потянулся, а оплеуху получил, так и выходит!

Мы ж не блудить, мы всё честь по чести хотим, и Мих меня любит… а отец сейчас впрямую сказал, что нашей свадьбе не быть, и староста с тем согласен, и жена его счастлива! За полтора-то года что угодно сделать можно. И папа ведь не помилует, не согласится ни с чем… почему?

Больно… так больно…

Мама пришла ко мне, когда гости ушли. Одобрительно кивнула, потом пригляделась ко мне.

– Подслушала?

– И близко к дому не подходила, – буркнула я. – Вон следы посмотри.

– А чего тогда сопли до подбородка?

– А чего ты удивляешься? – Я серьезно обиделась на родителей и проявлять почтение не собиралась. Да мама его и не ждала. – Зачем вы так сделали?

– Как – так?

– Вам же не хочется почему-то, чтобы я и Мих вместе были. Да?

Мама медленно кивнула:

– Не хочется. И что?

– Почему? Дело ведь не только в твоей сестре, нет, там и что-то еще есть! Чего я еще о себе не знаю?!

Я почти кричала, понимая, что права. Что попала сейчас в точку.

Мама сдвинула брови, покачала головой:

– Тебе это пока рано знать.

– Мама!!!

– И не ори на меня. В семнадцать я тебе все расскажу, а до тех пор – нишкни.

И произнесено это было, словно гранитная плита сверху легла. Мама своего решения не переменит, нет. Оставалось только скрипнуть зубами.

– Хоть с Михом видеться дадите?

– Только если рядом кто-то из старших будет. Мы или его родители. А о кустах – забудь!

Я молча развернулась к грядке.

Можно орать, кричать, топать ногами – это ничего не поменяет, еще и оплеух получу. Остается только смириться для вида – и ждать.

Мих меня любит, а я его люблю. Мы дождемся друг друга. Обязательно.

Дуплистое дерево на берегу ручья, в котором мы оставляли друг другу записочки, я проверила вечером, когда пошла за водой.

Рука привычно скользнула в гладкую щель на коре и коснулась крохотного клочка пергамента.

Смешно, наверное.

Когда у нас с Михом зашел разговор, как нам встречаться, мы два часа головы ломали. А то ж!

У меня хозяйство и братишка, у него своих обязанностей полно, просто так не вырвешься. Заранее предупреждать надо…

Тут-то я и удивилась.

Нас с Корсом мама читать учила, и писать тоже, перья и бумага у нас в доме были чем-то обычным, равно как и купленные у бродячих торговцев книги. И я любила посидеть с томиком перед очагом, переделав всю заданную мамой работу.

А Мих не умел ни читать, ни писать. Вообще…

Буквы знал, примерно половину, кое-как свое имя мог накарябать, тем и ограничился.

Учиться дальше он не хотел, крестьянину это ни к чему. Но дать знать друг другу… как?

Идея, вычитанная мной в одной из книжек, была проста.

Берется клочок пергамента. По нему проводятся угольком – сколько? Ага, сейчас две черточки. Значит на второй день от сегодняшнего.

Когда? Не ждать же целый день?

На одной из черточек жирная точка, ближе к ее концу. Вечером надо исхитриться и сходить за водой. Или за чем-то еще… да мало ли дел по дому?

С одной скотиной возни… хоть коров мы и не держали, но пара-тройка козочек в сарае блеяла, а еще курицы, утки…

Лес – лесом, хозяйство – хозяйством.

Выберусь.

Родители нам видеться, конечно, запретили, ну так что же? Я не бежать с Михом собираюсь и не в стогу валяться, а просто видеться. Ведь больно же!

Почему они с нами так поступают?

Не понимаю, нет, не понимаю, чего рассердился отец. Я слишком мало знаю, а спросить и не у кого. Так-то.

Мих появился точно в назначенное время.

Усталый, осунувшийся, с запавшими глазами.

– Шани!

Я молча бросилась ему на шею. Прижалась, чувствуя, как окутывает золотистое облако тепла и света, как смывает оно боль и горечь, как исчезают куда-то усталость и тоска.

Любовь. Что может быть лучше?

Не скоро мы отпустили друг друга.

– Твои к нам свататься приходили, – шепнула я. Почему-то говорить громко не хотелось.

Я знала, что поблизости никого нет, и все же…

– Отец вернулся радостный, что твои отказали, – поделился Мих. – Выпил с дядькой и разговорился, а я подслушал. Мол, твой батяня человек разумный, понимает, кто и кому пара. Полтора года у них есть, чтобы меня с Ринкой свести, как быка племенного!

Я кивнула: