Тайна одной саламандры, или Salamandridae Миропольский Дмитрий
Мунин рассказал, как спустя несколько лет англичане и французы всё же подготовили вторжение в Сиам одновременно с запада и с востока. Король Рама попробовал договориться о визите в Париж, но без успеха. Насчёт Лондона он тем более не питал иллюзий, поэтому отправился в Петербург. Николай уже стал императором и, в отличие от западных европейцев, устроил Раме роскошный приём. Король вёл переговоры с министрами, посещал оперу и театры, ездил в роскошный Петергоф…
– Российские газеты так нахваливали Раму Пятого, что французы заволновались и решили всё же пригласить его к себе, – говорил Мунин. – В Париже королю пообещали не трогать его страну, потому что он дружит с императором Николаем. Англичане тоже передумали нападать на Сиам. Сын Рамы, который учился в Петербурге в военной академии, женился на русской. Даже тогдашний тайский гимн сочинил наш композитор, – объявил историк и подвёл итог: – В общем, на рубеже веков Россия спасла Таиланд от колонизаторов. Ну, а потом началась Первая мировая, и всем стало просто не до того.
Клара смотрела на Мунина влюблёнными глазами.
– Вы очень много знаете, – уважительно сказал Леклерк и вдруг, старательно произнося слова, спросил по-русски: – Русские, да?
Мунин запнулся, потому что не раз уже получал от Одинцова нагоняй за слишком длинный язык, а Ева тоже по-русски ответила:– Русские, да.
В устах темнокожей красотки это прозвучало забавно. Клара и Леклерк рассмеялись, а Одинцов подумал, что здесь никому не важно гражданство. Паспорт Федерации Сент-Киттс и Невис или паспорт Российской Федерации – какая разница на пляже, где все в трусах? Были бы деньги.
Приблизившись к яхте, моторная лодка совершила лихой вираж и застыла у кормы, где купальная площадка отлого спускалась к самой воде.
– Моя принцесса! – с гордостью сказал пассажирам Леклерк, объединяя ласковое прозвище с названием британской модели яхты.
Princess V40 смотрелась полноценным кораблём – метров пятнадцать в длину и четыре в поперечнике. Хищными обводами она походила на косатку, вынырнувшую из моря: сходство подчёркивали узкие чёрные полосы панорамного остекления по белым бортам. А настоящий восторг у компании вызвало нутро яхты, которое ни в чём не уступало шикарному двухэтажному гостиничному номеру.
Белая отделка выгодно оттеняла дубовые детали медового цвета. Везде, где только можно, зеркальные поверхности визуально добавляли простора и без того не тесным помещениям.
На нижней палубе гостей порадовал бар с диваном. Дальше в салоне располагалась обеденная зона и в углу – камбуз: полноценная кухня с плитой, духовкой и холодильником. Дубовый обеденный стол был намертво прикреплён к полу хромированной стойкой толщиной в слоновью ногу. По одну сторону от стола белел обширный диван, по другую на стене темнела огромная плазменная панель телевизора.
Ванную комнату с изящной дизайнерской сантехникой и остеклённой душевой кабиной назвать по-флотски «гальюном» язык не повернулся бы, как и окрестить «койками» кровати king-size в двух пассажирских каютах – перед машинным отделением и в носовой части.
Через длинные узкие стёкла кают – чёрные снаружи, но прозрачные изнутри – открывалась роскошная панорама моря всех оттенков синего цвета и вид на остров Чанг с полоской зелени над белым пляжем и туманными горами вдалеке.
Впрочем, компания собиралась проводить основное время не на нижней, а на верхней палубе, которая тоже вызывала восхищение. Всю корму занимала терраса в остеклённой надстройке с белыми диванами по периметру. Огромный люк на крыше создавал впечатление, будто терраса расположена под открытым небом. Опоры, которые поддерживали крышу, не мешали круговому обзору.
Там же, в надстройке – у правого борта, перед террасой – помещался капитанский мостик. Благодаря двум белым креслам и аккуратному рулю вместо штурвала он выглядел местом водителя спорткара класса люкс. Основное управление было сосредоточено на большом компьютерном экране.
Фрдек – верхнюю палубу от капитанского мостика до самого носа – вся компания могла использовать как открытый солярий и свободно там разлечься. По бортам фордека сияло хромом высокое ограждение – перила-леер на скошенных вперёд стойках.
С ночи небо затянуло дымкой облаков, теперь начал накрапывать дождь. Казалось, капитан был этому рад. Он плюхнулся в своё кресло, нажал какую-то кнопку на сенсорном экране – и люк с едва слышным шорохом тут же закрылся прозрачной крышей.
– Добро пожаловать! – широко улыбнулся Леклерк, обводя рукой диваны по бортам террасы.
– Встречный коктейль, – вполголоса напомнил ему Одинцов, и капитан принёс из бара ведёрко со льдом, где уже давно стыла бутылка шампанского.
Пока гости отмечали новое приключение перезвоном бокалов, Леклерк спустился на купальную площадку и лебёдкой втянул на неё лодку. Вернувшись на мостик, он запустил двигатели. Дотошный Одинцов, который за ночь успел узнать о «Принцессе» всё, сообщил компаньонам:
– Здесь два двигателя, по триста тридцать сил каждый. Когда волны нет, семьдесят километров в час выжимают без вопросов… Яхта – фантастика.
– Дорогая? – спросил Мунин у Одинцова, но первым ответил Леклерк:
– Триста тысяч. – Он сделал секундную паузу и добавил: – Британских фунтов.
Клара протяжно свистнула.
«Приврал, но не слишком», – подумала Ева, которая разбиралась в роскоши.
– Я имел в виду аренду, – уточнил Мунин.
– Не дороже денег, – усмехнулся Одинцов. – Захотелось кутнуть. Еда, вода, напитки – всё уже на борту. Чего не хватит, купим по дороге. Рыбы наловим… Вперёд, мсье Лёклер!
Капитан лихо козырнул: уговаривать его не пришлось. Под винтами за кормой вскипели буруны. Чуть приподняв нос, яхта резво понесла компанию прочь от берега.
Глава IV
Без малого неделю путешественники утюжили Сиамский залив между большими и малыми островами архипелага Чанг и вдоль побережья: на северо-запад мимо человеческого муравейника Паттайи, почти до устья реки Чау-Пхрая, на которой выше по течению стоит Бангкок, – и на юго-восток до границы с Камбоджей.
Яхта доставляла их в рыбацкие деревни – не парадные, для туристов, а настоящие. Там компаньоны прикасались к таким же настоящим, а не декоративным буддийским святыням. В море под умелым руководством Леклерка сами ловили рыбу. Ночевали на яхте. Загорали на необитаемых пляжах, когда позволяла погода, или медитировали под шелест дождя по стёклам яхтенной террасы, глядя на море…
Словом, это был настоящий отдых с полным отключением от привычной жизни. Отдых для всех, кроме Одинцова. Он продолжал крутить в голове давешний разговор с Дефоржем. Две недели назад француз и его британские коллеги после опаснейшей операции со стрельбой и человеческими жертвами велели беспокойной четвёрке немедленно покинуть Лондон. Теперь Дефорж не верил, что компания Одинцова оказалась в Таиланде случайно…
…а зря, потому что из Англии они улетели в Израиль. Там Ева объявила, что беременна, и прошла обследование в перинатальном центре, пока Одинцов и Мунин занимались накопившимися делами. Сверх медицинских рекомендаций врачи посоветовали Еве в ближайшее время хорошенько отдохнуть и набраться сил. Всё же первые роды в тридцать восемь лет – не шутка. А вообще говоря, после пережитого в Кёльне и особенно в Лондоне отдохнуть не мешало всем.
Мунин тоже побывал в клинике: ему сделали операцию и выправили зрение. На радостях он предложил воспользоваться многообразием израильского климата и махнуть на самый север страны, где склоны горы Хермон укрыты снегом и круглый год катаются лыжники.
Эту мысль отвергли Ева с Кларой.
– В горах скучно и моря нет, – дружно сказали они, – а мы хотим купаться.
Белокожая Клара вдобавок мечтала позагорать, и не в Тель-Авиве, а на курорте – например, в Эйлате на самом юге Израиля. Бронзовая Ева опять возразила, но дело было не в загаре. Ей нравилось раз в три-четыре месяца перебираться с места на место – для отдыха и по работе. А врачи пообещали вскоре запереть её на полгода в четырёх стенах.
– Я ещё до родов с ума сойду, – жаловалась Ева, – и потом неизвестно сколько ждать, когда разрешат ездить с ребёнком. Давайте двинем куда-нибудь подальше, пока мне можно!
Денежные дела компаньоны привели в порядок, мир лежал у ног, оставалось выбрать направление. Они остереглись лететь в Европу: недавние подвиги могли выйти боком. Россия и Северная Америка отпадали по схожим причинам. Одинцов предложил отправиться в Южную Америку – его не послушали. С Новой Зеландией и Австралией было решено не рисковать из-за причастности к гибели одного из лидеров тамошнего преступного мира. Африку забраковала Клара. Её родители-медики регулярно ездили на Чёрный континент с гуманитарными миссиями и при любой возможности таскали за собой дочку.
– Что-то больше не хочется, – призналась Клара.
О Таиланде заговорили, перебирая страны Азии.
– Туда зимой надо ехать, а не в сезон дождей, – напомнил Одинцов.
– В Таиланде другие дожди, – отмахнулась Ева, – не американские и не европейские. Подумаешь, поморосит немного! Зато не сухо и не слишком жарко.
Клара и Мунин поддержали Еву цитатами с туристических сайтов: Таиланд – это нежное море, ласковое солнце, горы фруктов, неповторимая экзотика… Вдобавок Мунин, который впервые оказался за границей всего месяц назад, произнёс восторженную речь об азиатских исторических и культурных ценностях. В конце концов Одинцову пришось подчиниться воле большинства.
– Мы ещё Антарктиду забыли, – пробурчал он, когда решение было принято. – А её, между прочим, открыли русские двести лет назад. Вот уж где и не жарко, и океан под боком! Если нас так интересуют история и культура, можем прокатиться по местам военно-морской славы…
Дефорж сомневался напрасно. Компаньоны выбрали Таиланд без всякого умысла, хотя между отлётом из Лондона и приземлением в Бангкоке действительно прошло всего две недели.
Рассказывать Еве, Мунину и Кларе о предложении француза Одинцов не спешил. Само собой, компания будет негодовать из-за того, что он без спроса ответил за всех сразу. Наверняка все трое потребуют нового свидания с Дефоржем. А хитрый француз при встрече напомнит, как спас им жизнь, и попросит о дружеской помощи в частном расследовании.
С Одинцовым этот номер не прошёл, но с остальными пройдёт запросто. Дефорж станет упирать на элементарную человеческую благодарность, исполнит гимн обширной эрудиции и фантастической памяти Мунина, наговорит комплиментов красоте и несокрушимой логике Евы, придумает в том же духе приманку для Клары… Само собой, компаньоны согласятся помочь. Тем более они уже в Таиланде, лететь никуда не надо, а француз просит лишь немного напрячь уникальные мозги. Никто не послушает Одинцова, хотя он был готов перечислить веские причины для отказа.
Во-первых, раз Дефорж обратился за помощью, – значит, его здорово прижало. Погибли очень серьёзные люди. Не один – много. И погибнут ещё. Но у таких людей и службы безопасности очень серьёзные. Почему они проморгали смертельную угрозу? Или не проморгали, а не смогли с ней справиться? Так или иначе, случись что – компанию Одинцова раздавят и не заметят.
Во-вторых, есть старинная мудрость: меньше знаешь – дольше живёшь. Одинцов сразу сказал Дефоржу «нет», не выясняя подробностей дела. Достаточно того, что противник оказался не по зубам даже такому монстру, как «Чёрный круг». В последние полгода Одинцову приходилось часто вспоминать слова царя Соломона-Екклесиаста: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Чужие тайны не сулят ничего хорошего, и Одинцов отказался заключить опасную сделку.
В-третьих, его насторожило заявление Дефоржа о том, что для дела нужна лишь гениальная троица – Одинцов, Ева и Мунин, а Клара интереса не представляет. Такие, как Дефорж, готовы пожертвовать кем угодно: если он считает Клару балластом – она обречена. Одинцов не давал в обиду своих компаньонов, и эта милая разрисованная девочка теперь тоже находилась под его защитой.
А в-четвёртых, речь Дефоржа слишком напоминала классическое предложение, от которого невозможно отказаться. Француз явно был уверен в согласии компании, иначе сохранил бы в тайне даже то немногое, что рассказал на пляже. Он дал понять, что сопротивление бесполезно и у Одинцова есть выбор: либо почётно капитулировать, либо бесславно сдаться. Дефорж предложил договориться по-хорошему, посулил большие деньги, но держал в рукаве какой-то убойный козырь.
Гадать, что это за козырь, у Одинцова не оставалось времени. Доводы против сделки с Дефоржем имели серьёзный недостаток: их пока нечем было подтвердить. Поэтому пришлось второпях срываться с места, лишая француза возможности сразу сделать следующий ход.
В круизе Одинцов обдумывал контригру. Не привлекая внимания компаньонов, он перелопачивал интернет в поисках сведений о жертвах странной болезни, которых упомянул Дефорж. Заглянуть в сеть удавалось, когда яхта шла вблизи берега с вышками сотовой связи, а в море Одинцов под благовидным предлогом пару раз использовал спутниковый телефон Леклерка.
Русскоязычные ресурсы были скупы на информацию, у англоязычных дела обстояли немногим лучше. Важные персоны, которые сошли с ума или погибли за последнее время в разных странах, – слишком расплывчатая формулировка. Насколько важные? В каких странах? За какое время? О причинах исчезновения из публичного пространства и тем более о причинах смерти действительно важных персон массмедиа либо плодят самые немыслимые слухи, либо многозначительно молчат.
Одинцову здорово не хватало феноменальных мозгов Евы и Мунина. Работая втроём, они набрасывались на любую задачу с разных сторон. Каждый шёл к решению своим путём, генерировал собственные версии, делился с компаньонами информацией и догадками, а в результате вся троица приобретала эмерджентные свойства, которые давали синергетический эффект.
Заковыристые термины Ева объясняла так:
– Сумма свойств целого может превышать сумму свойств его частей. Например, молекула воды состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода. У неё нет свойства влажности. У второй такой же молекулы нет свойства влажности. У третьей нет, у сотой нет, у тысячной… Но если налить воду в стакан – у молекул, объединённых в систему, влажность появляется. Это эмерджентное свойство. За счёт эмерджентности система резко повышает свою эффективность – и это уже синергя. Прорыв!
Каждый из троих компаньонов был уникален по-своему, а вместе они представляли собой нечто большее, чем сумма Евы, Мунина и Одинцова. Синергетический эффект, возникавший при объединении математика, историка и спецназовца, позволял решать задачи, которые казались неразрешимыми на протяжении многих веков.
Через два дня компаньоны словно почувствовали, как мучается Одинцов, и за утренним кофе сами вспомнили тему, невзначай подброшенную Дефоржем ночью на пляже.
Тогда француз выслушал отказ Одинцова, но уходить не торопился. Он прикурил новую сигарету и под стрекот цикад спокойно потягивал виски до возвращения Мунина с Кларой и Евы. Все расположились в шезлонгах с бокалами вина, глядя на море, которое мерцало в темноте лунными бликами. Долгое молчание нарушил Мунин. Он погладил руку Клары и негромко спросил:
– О чём задумалась?
– О вечности, – ответила простодушная девушка. – Вот люди суетятся, учатся, строят карьеру, пишут диссертации, рожают детей, зарабатывают деньги, болеют, умирают… Их дети делают то же самое и умирают, потом их внуки, правнуки… А луна, вода и песок остаются прежними, как и тысячу лет назад, и миллион, и ещё больше, когда людей на свете не было. Человечества не было. И если даже людей снова не станет – луна, вода и песок никуда не денутся. Они будут здесь… только без нас. Они вечные. А мы – вот как эти искорки на воде. Вспыхнули на мгновение – и погасли.
– И что ты предлагаешь? Не рожать детей? – сердито спросила Ева, которая выхватила из всей речи только самое важное для себя.
– Нет, что ты! Обидно просто. Несправедливо. И глупо. Что-то делать, зная, что всё равно умрёшь… Детей рожать, которые тоже умрут… В чём вообще смысл?
Одинцов не стал вмешиваться. Разговоры о смысле жизни обычно заводят или подростки, или старики. Он давно вышел из подросткового возраста, хотя и стариком себя пока не считал. А юной Кларе тема была вполне к лицу…
…но Мунин упрекнул подружку: неужели это говорит будущий археолог?! Ведь у человечества, в отличие от природы, есть история. Природа развивается с течением времени, но не оставляет ни культурных памятников, ни накопленного опыта. Она действительно существует без всякого смысла – просто как вещь в себе, – зато человек открывает всё новые и новые смыслы своего существования и ради них порой изменяет природу.
Философию историка неожиданно поддержал Дефорж:
– Отлично сказано! Правда, я поспорил бы с тем, что у природы нет смысла. Во-первых, мы – тоже часть природы. А во-вторых, может быть, нам только кажется, что смысла нет, потому что человек наблюдает за природой очень недолго – всего лишь на протяжении собственной жизни. Но скоро ситуация изменится в корне.
– Что вы имеете в виду? – не понял Мунин.
– Что люди скоро смогут жить вечно и наблюдать за природой сколько угодно времени, чтобы понять: есть у неё смысл или нет. Если, конечно, кому-нибудь это будет интересно.
Услышав о бессмертии, Клара и Мунин оживились, но Дефорж скомкал ответы на их вопросы и вскоре уехал. Одинцов отправился к портье – кормить аксолотля и срочно подыскивать яхту…
…а теперь оказалоь, что историк всё ещё думал над словами Дефоржа. Накануне компании повезло выловить групера – морского каменного окуня килограммов на пятнадцать. Леклерк приготовил рыбину по какому-то особому местному рецепту и отдельно засолил хвост. С утра Мунин хрустел обжаренным хлебом с ломтями окуня слабой соли, прихлёбывал кофе и рассуждал:
– По большому счёту перед человечеством стоят всего две проблемы. Первая, конечно, энергетическая. Без энергии никуда. Отопление, свет, электричество, транспорт… Нет энергии – нет жизни. Есть энергия – можно всех накормить, напоить, обжить всю земную сушу и мировой океан, а потом отправиться на другие планеты. Проблему с бесконечным запасом энергии мы решили, когда разгадали тайну трёх государей…
– Да ну?! – насмешливо изумился Одинцов.
– Зачем тогда Леклерк на заправке опять полтонны бензина в баки залил? – спросила Клара.
– Проблема решена в принципе, – поддержала историка Ева. – Уже понятно главное, осталось уточнить детали. Дальше – дело техники. Особенно после того, как мы разгадали тайну двух реликвий…
Леклерк слышал собеседников, поэтому они говорили намёками. Уточнением деталей, которые упомянула Ева, с весны занималась целая армия учёных по всему миру. Передать им разгадку тайны двух библейских реликвий компаньоны хотели после отдыха и урегулирования некоторых формальностей. С этой разгадкой доступ к неисчерпаемым источникам энергии, скорее всего, действительно становился делом техники.
– Первая проблема в принципе решена, – повторил Мунин. – Но есть вторая. Конечность нашего существования. Человек смертен, и Клара права: как-то это неправильно. Зачем умирать, если можно жить вечно?
– Кто сказал, что можно? – спросил Одинцов, и Ева огорошила его встречным вопросом:
– А кто сказал, что нельзя?
Глава V
Дефорж подтвердил догадку Одинцова.
На следующий день он опять прикатил в отель. Только бунгало к этому времени были уже пусты: там остались кое-какие вещи, а компания улизнула.
Роскошная яхта – не иголка в стоге сена. Дефорж мог найти её по сигналу радиомаяка и догнать на вертолёте когда угодно. Одинцов это знал, но рассчитывал, что француз не рискнёт броситься в погоню, чтобы не насторожить беглецов…
…потому что на просьбу о помощи Ева, Мунин и Клара откликнутся лишь в спокойной обстановке. Если же их настойчиво преследовать, они почувствуют опасность. Пуганая ворона куста боится: компаньоны вспомнят Лондон, где едва не погибли совсем недавно, и вслед за Одинцовым откажутся сотрудничать с «Чёрным кругом».
Одинцов был прав – Дефорж именно так и рассуждал, но не погнался за ними по другой причине. Они ушли в море, желая выиграть время? Вот и хорошо. Дефоржу тоже требовались несколько дней, чтобы припереть Одинцова к стенке. Его не расстроили пустые бунгало: психи и покойники могли ещё чуточку подождать.
Ожидание в самом деле не затянулось. Одинцов нанял яхту на две недели, но компания завершила круиз к исходу шестого дня – и без усилий со стороны Дефоржа. За этот короткий срок произошли вроде бы незначительные события, которым предстояло сыграть важную роль в судьбах компаньонов.
Во время путешествия Мунин снова и снова возвращался к мысли, которую Дефорж обронил на ночном пляже.
– Очевидно, вечная жизнь – это отсутствие смерти, – в очередной раз принялся рассуждать историк. – А что такое смерть?
Одинцов только хмыкнул. Уж он-то со своим боевым опытом знал о смерти не понаслышке.
Еве доводилось разрабатывать математические модели для ведущих биологов мира. Она дала ожидаемый ответ:
– С научной точки зрения смерть – это полное прекращение в организме биологических и физиологических процессов.
– Смерть – это конец жизни, – пожала плечами Клара, и теперь уже хмыкнул Мунин.
– Попалась! – объявил он подружке. – Хорошо, что Ева сейчас добрая. Раньше она тебя загрызла бы. Нельзя объяснять одно неопределённое понятие через другое неопределённое понятие. Мы ещё не договорились о том, что такое жизнь.
– Ну, знаешь… – Клара обиженно надула губки, а Мунин продолжал:
– Биология и физиология исчерпывали тему, пока не появились нейросети. Шоу с Майклом Джексоном вышло, когда он уже умер. Физиологических процессов ноль, а на сцене – как живой. Нейросеть смоделировала его голограмму в движении… А Уитни Хьюстон? Там получилось ещё круче. С её голограммой выступала сестра. Дуэтом. Нейросеть воспроизвела уже не только пластику под старые песни, но и вокал. Песни были новые, а звучали так, что не отличишь. Для публики цифровая Уитни Хьюстон жива, танцует и поёт, как прежде.
– Не туда тебя понесло, – сказала Ева.
– Очень даже туда! – возразил Мунин. – Цифровая жизнь и смерть сейчас важны не меньше, чем материальные. Вы просто не хотите взглянуть на ситуацию по-новому…
Одинцов опять промолчал. Конечно, Дефорж имел в виду жизнь и смерть в самом привычном понимании, без компьютерных выкрутасов. Гибнут реальные люди. Но Мунин подал дельную мысль: не вычислять вероятных жертв, а действительно подойти к ситуации по-новому и разобраться: почему троица так нужна Дефоржу именно в Таиланде?
Мунин тем временем был опьянён близостью Клары, свежим воздухом, азиатской экзотикой, роскошной яхтой и, конечно, хорошим вином. Историк минуты не мог усидеть на месте, без устали носился по островам, самозабвенно рыбачил, почти подружился с Леклерком…
…и по глупости лишился его симпатии после того, как за завтраком по-русски предложил заморить червячка.
– Заморить – это накормить или убить? – спросила Ева, которая слышала выражение, но не вполне понимала его смысл.
Мунин пустился в объяснения на английском, а помощи попросил у капитана, поскольку русский оборот был калькой с французского.
– Tuer le ver, – произнёс Леклерк, и Мунин подхватил:
– Вот! Это значит выпить рюмку алкоголя, но дословно – убить червя. Фраза появилась ещё в Древнем Риме. Там пили натощак спиртовую настойку горькой полыни для борьбы, пардон, с глистами. То есть в буквальном смысле убивали червяков. Ну, а потом что-нибудь съедали, ведь от спиртного сразу аппетит просыпается…
Историк помянул российскую поговорку: «Выпил утром – день свободен». Посетовал на то, что хорошая идея утратила терапевтический смысл, – и продолжил весело рассуждать о римлянах, которые покорили галлов. Может, он зря не учёл, что для обывателя галл – это француз. Может, перестарался с импровизациями насчёт русских обычаев и французской кухни. Может, Леклерку не хватило чувства юмора. Но в конце концов он принял историко-филологические упражнения Мунина за насмешки и обиделся.
Как ни странно, масла в огонь подлила Ева.
Сперва она очаровала Леклерка. Когда прекрасная эфиопка устраивалась в кресле слева от капитанского мостика или на фордеке, Леклерк не мог отвести взгляда от её фантастических ног. И совсем растаял, когда Ева поинтересовалась французской книгой, которую он читал в свободное время.
– Это «Пятнадцатилетний капитан». Одна из моих любимых, – признался Леклерк. – У меня дома полное собрание Жюля Верна.
К его удивлению, американка Ева и немка Клара едва слышали о знаменитом писателе, который был хорошо известен россиянам Одинцову и Мунину.
«Принцесса» шла морем к очередному острову. Компаньоны расположились на диванах террасы. Снаружи лил дождь. Люк на крыше палубной надстройки пришлось закрыть. За стёклами висела серо-голубая хмарь, и волны ударяли в корпус яхты. Леклерк сидел за рулём-штурвалом; книга лежала на белой коже соседнего кресла. Ева взяла её в руки, полистала тонкими шоколадными пальцами, с любопытством взглянула на французский текст, густо пересыпанный цифрами, и спросила:
– Что здесь написано?
Желая развлечь скучающих дам, Леклерк пересказал эпизод со страницы, которая привлекла внимание Ева.
Коварный работорговец по кличке Негоро перехитрил главного героя и сумел изменить курс корабля. Улучив момент, он подсунул топор под нактоуз – ящик, в котором закреплён большой судовой компас. Тяжёлый кусок железа отклонил магнитную стрелку компаса. Пятнадцатилетний капитан об этом не знал – и по неопытности долгое время вёл корабль в ошибочном направлении. Потом Негоро убрал топор, курс опять изменился – теперь уже на истинный, а в результате по воле злодея судно пришло не в Южную Америку, а в экваториальную Африку, где героев ждала смертельная опасность.
Еву заинтересовал трюк с изменением курса. Она взяла блокнот, вооружилась карандашом и расспросила Леклерка о подробностях, описанных в книге: с какой скоростью шёл корабль, сколько дней топор пролежал под нактоузом, как сильно была отклонена стрелка компаса, куда собирался попасть капитан и куда в результате попал…
Леклерк переводил текст, посмеиваясь: он не знал, что Ева – доктор наук и математический аналитик с международным именем. А она сделала кое-какие расчёты и объявила:
– Глупости пишет ваш Жюль Верн. Вы сказали, что корабль отправился из Новой Зеландии через Тихий океан в Чили, то есть на северо-восток. А из-за топора под компасом повернул на юг, потом на запад; обогнул Африку и, когда Негоро убрал топор, уже в Атлантическом океане взял курс на северо-восток и пришёл в Анголу. Но это невозможно. И до Атлантики корабль тоже добраться не мог. Потому что ещё перед тем, как топор был убран, этот ваш капитан привёз экспедицию почти на Южный полюс, в самый центр Антарктиды. Вот, смотрите!
Ева протянула Леклерку блокнот, исписанный вычислениями. Двухмачтовое судёнышко книжных героев размером ненамного больше «Принцессы» должно было оказаться посреди материка, укрытого панцирем полярных льдов двухкилометровой толщины при сорокаградусном морозе. Эскизные рисунки земного шара с маршрутом подтверждали правоту Евы. «Подводная лодка в степях Украины», – буркнул себе под нос Одинцов…
…а возмущённый Леклерк принялся спорить, размахивая ручищами. Казалось, он даже забыл о штурвале. В ответ на спокойные доводы Евы капитан распалялся всё больше и сыпал морскими терминами, но в конце концов сдался и поник.
– Глупости пишет ваш Жюль Верн, – повторила Ева без тени злорадства. – Сюжет хороший, только расчёты безграмотные. Негоро мог вывести корабль в Атлантику, хотя и с трудом, если бы сделал вот так… – Она показала карандашом столбики цифр и маршрут на рисунке. – А чтобы попасть в Анголу, надо было не убирать топор, а переложить его вот сюда. – Ева обворожительно улыбнулась. – Если бы вы считали так же плохо, как Жюль Верн, мы давно оказались бы не в Таиланде, а как минимум в Камбодже.
Ева не злорадствовала, но Леклерк смертельно обиделся за любимого писателя. Теперь даже ноги красотки не привлекали его внимания. А тут ещё Мунин добавил, что в начале писательской карьеры Жюль Верн трудился литературным негром у Александра Дюма. В понимании Леклерка историк мимоходом пнул сразу двоих знаменитых французов. Капитан снова, как в день знакомства, сказал ему:
– Вы очень много знаете. – Но те же слова, произнесённые сквозь зубы, прозвучали совсем с другой интонацией.
Всего за несколько дней двое компаньонов сумели добиться расположения Леклерка – и напрочь всё испортить. Быстрота и бестолковость этих событий стали для Одинцова неприятным сюрпризом, но настоящее удивление вызвала Клара.
Она примкнула к троице совсем недавно и не имела отношения к разгадкам тайны трёх российских государей или тайны двух ветхозаветных реликвий. Компаньоны повстречали Клару в одном из музеев Кёльна, где собирали сведения о Философском камне. Коротко стриженная рыжая студентка с пирсингом и татуировками завоевала сердце Мунина: историк влюбился с первого взгляда. А когда на троицу обрушилась череда смертельно опасных испытаний, Клара уже в статусе девушки Мунина рисковала жизнью наравне с остальными – и хорошо вписалась в компанию.
Еву подкупала искренность Клары. О таких говорят: что на уме, то и на языке. Какая женщина не мечтает о бесхитростной подруге?!
Мунин млел от того, что впервые в жизни у него появилась девушка. Независимая, симпатичная, весёлая, любопытная – и почти коллега, которая смотрела на него с восхищением. Вдобавок благодаря ей по статусу Мунин теперь приблизился к Одинцову: у того была Ева, у историка – Клара.
Одинцов симпатизировал Кларе, но тем для разговора с двадцатилетней девчонкой не находил – до того момента, когда она спросила между делом:
– Кстати, вы у Леклерка татуировку видели?
При всей своей наблюдательности Одинцов не разглядывал внимательно здоровенного бородача. Если уж на то пошло, татуировки самой Клары выглядели куда интереснее. Она же проявила вполне понятное любопытство к живописи на могучих капитанских плечах. Изучив расплывшиеся от времени пятна рисунков, усеянные выгоревшими на солнце волосками, Клара обнаружила кое-что знакомое.
– Граната с горящим фитилём, – сказала девушка Одинцову. – Она старая, и ещё много всего вокруг, поэтому сразу не разобрать… У моего прадедушки такая же татуировка была.
Одинцов незаметно для Леклерка проверил наблюдение Клары. Его удивило не то, что она правильно назвала гранатой старинное ядро, темневшее на плече капитана: всё же девушка училась на археолога. Удивила граната с семью языками пламени – эмблема французского Иностранного легиона.
Из опыта военной службы Одинцов знал, что легионеры по уставу носили значок с изображением полыхающей гранаты на правой стороне зелёного берета – и уже не по уставу, а по традиции кололи эмблему на правом плече.
Тот, кто поступил в Легион только затем, чтобы увильнуть от тюрьмы или получить гражданство Франции, татуировку не делал. После демобилизации такой легионер обзаводился новыми документами, и очевидный след прошлого на собственном теле был ему не нужен: службу старались не афишировать. Значит, Леклерк провёл в рядах Легиона достаточно много времени, а службой гордился.
Татуировка могла объяснить и то, почему капитан живёт в Таиланде. Романтика, легенды… Страны Индокитая – места высочайшего расцвета боевой славы легионеров, но воевать здесь Леклерк не мог: главные сражения отгремели, когда он ещё не родился.
Сейчас во французском Иностранном легионе трудно встретить немцев, зато после Второй мировой бывшими солдатами вермахта укомплектовали чуть ли не половину подразделений. Немцы шли в легионеры от безысходности: на родине и в других странах им не очень-то радовались, а колониальные войны требовали пушечного мяса.
– Прадедушка не был военным преступником, – говорила Клара. – Его забрали в армию под конец войны. Во Франции он попал в плен. А дальше просто не знал, что делать. Здоровый парень, совсем молодой; Германия разгромлена и разрушена, родственники погибли, возвращаться некуда, работы нет…
Клара мало что помнила из рассказов старика-легионера, которому в пору их общения перевалило за восемьдесят. Да и вряд ли он делился чем-то действительно важным с маленькой девочкой. Но её память сохранила выцветшую эмблему, татуированную на шершавом плече прадеда.
Мунин тоже заинтересовался Иностранным легионом. Для историка из России старинная граната – правда, не с семью, а с тремя языками пламени – до сих пор обозначала только лейб-гвардии Преображенский полк Петра Первого. Внезапная болезнь помешала проявить интерес к Легиону по-настоящему: Мунин слёг с лихорадкой.
Круиз пришлось прервать. «Принцесса» в это время была заметно дальше от Бангкока и даже от Паттайи, чем от острова Чанг.
– Возвращаемся на базу, – скомандовал Одинцов, и Леклерк направил яхту к острову.
Глава VI
– Днге? – спросил Одинцов у врача, который смотрел на него снизу вверх через толстые стёкла больших очков.
Таец был невысоким, щуплым, взъерошенным и походил на школьника, стащившего у взрослых медицинский халат. Он поджал губы и сухо сказал:
– Мы предпочитаем называть болезнь вашего сына таиландской геморрагической лихорадкой, мистер Майкельсон.
– Хреново, – пробормотал Одинцов себе под нос.
Лихорадку денге он распознал по симптомам. В пути до Чанга температура у Мунина подобралась к сорока градусам; его трясло и тошнило, на коже проступила сыпь, лимфатические узлы распухли… Одинцов подумал, что на острове может не оказаться медиков нжной квалификации. Поэтому Леклерку было велено править сразу на материк: в десятке миль от Чанга через пролив располагался Трат – местный промышленный центр и столица провинции.
Врачи запретили женщинам сопровождать Мунина в инфекционное отделение, но с грозным Одинцовым предпочли не связываться. К тому же он убедительно играл роль Карла Майкельсона – отца приболевшего Конрада Майкельсона – и щедро подкрепил наличными просьбу скорее поставить мальчика на ноги, а ушёл, только убедившись, что Мунин окружён заботой.
Клара заглядывала Одинцову в глаза и спрашивала сквозь слёзы:
– Это очень опасно, да?
– Это вирус? Мы тоже могли заразиться? – беспокоилась Ева; для неё сейчас важнее всего было здоровье будущего ребёнка.
Одинцов успокаивал обеих, как мог. Объяснял, что историк не заразен, потому что вирус денге переносят комары. Твердил, что болезнь опасная, но излечимая. Мунин лежит под капельницей в отдельной палате, за ним круглые сутки присматривают и ухаживают по первому разряду…
– Колют антигистамины, чтобы слизистая не отекала, – говорил Одинцов. – Болеутоляющее, потому что страшно ломит суставы. Добавляют витамины, конечно: это в любом случае пригодится. Соки дают, молоко… В общем, Клара, кончай хоронить своего парня! Мы скоро на вашей свадьбе плясать будем.
Тут Одинцов осёкся и украдкой бросил взгляд на Еву. Она то ли пропустила слова о свадьбе мимо ушей, то ли сделала вид, что не расслышала. После объяснения на пляже оба вели себя так, будто ничего особенного не произошло. Одинцов позвал замуж, Ева отказалась… Пустяки! Дело житейское, как говорил персонаж двусмысленной детской сказки.
Клара шмыгнула покрасневшим носом.
– Мы не хотим жениться. Хотим просто жить вместе.
– Вот и живите, – тут же согласился Одинцов, уходя от щекотливой темы.
Он снял три номера в приличном отеле неподалёку от больницы…
…и уже на следующий день во время завтрака у стола компаньонов невесть откуда возник Дефорж. Увидав его, Одинцов вспомнил дурацкую шутку Мунина по поводу дня приближённого значения числа пи, подумал о нынешней дате и мрачно усмехнулся.
– Ну, конечно. Первое сентября, день знаний! А кто умножает знания – умножает скорбь…
– Увы, – подтвердил француз. Он сел на свободное место за столом и действительно не добавил веселья, когда без предисловий объявил Кларе: – Тебе надо лететь к родителям. Срочно.
– Зачем? – удивилась девушка.
Одинцов сразу понял зачем. Рассуждая на пляже о том, что Клара его не интересует, Дефорж соврал. Она и есть тот самый козырь, который француз приберёг на случай, если троица откажется от сотрудничества. Значит, решил больше не тянуть…
– В Зимбабве связь ужасная, – запоздало предупредил Дефорж, когда Клара сделала несколько безуспешных попыток дозвониться до родителей.
– А вы откуда знаете? – Она взглянула на него в упор. – Откуда вы вообще знаете моих родителей? И откуда вы знаете, где они?
– Сами сказали. Я разговаривал с ними вчера.
По словам француза, родители звонили Кларе уже не первый день, но её мобильный не отвечал. Видимо, яхта забиралась в совсем дикие места. Тогда родители позвонили в отель с просьбой сообщить дочке, что её разыскивают. Управляющий отеля дал им номер Дефоржа – единственного, кто успел навестить компанию. Они с трудом дозвонились и рассказали, что происходит. Дефорж пообещал помочь; ночью выяснил, что яхта пришла в Трат, ранним утром прилетел сюда на вертолёте из Бангкока. О том, что Мунин в больнице, а остальные поселились в отеле по соседству, он узнал от Лёклера. Французскую фамилию капитана Дефорж произнёс правильно.
Для Одинцова складная с виду история была шита белыми нитками. Ева тоже недоверчиво глядела на француза, хотя и не понимала, в чём подвох, а Клару заботило другое.
– Что случилось у родителей? – спросила она, и Дефорж ответил:
– Заболели. Оба. Я не врач, деталей не знаю. Хотят видеть дочку. Очень ждут. Из Бангкока есть рейсы до Хараре, там встретят сотрудники миссии… Собирайся, я отвезу тебя в аэропорт.
– У меня же почти все вещи на Чанге остались, – растерянно сказала Клара.
– Значит, соберёшься быстрее, а вещи мы постережём. – Одинцов перевёл тяжёлый взгляд на Дефоржа: – Только в аэропорт я сам её отвезу.
– Дотуда триста километров. У меня вертолёт. Часа полтора – и девочка на месте.
– Мы как-нибудь на машине доберёмся, – сказал Одинцов. – Тише едешь – дальше будешь.
– По здешним дорогам это полдня, – предупредил Дефорж.
– Мы едем на машине. Без вариантов.
– Хорошо. – Дефорж поднялся из-за стола и положил перед Одинцовым визитную карточку. – Здесь мой телефон и адрес в Бангкоке. Буду рад видеть… Приятного аппетита!
Продолжить завтрак после ухода француза смог только Одинцов.
– Ты ничего не хочешь рассказать? – спросила у него догадливая Ева.
– Не хочу, – честно признался Одинцов и добавил: – Но должен. Расскажу позже.
В Трате нашлась компания, которая давала напрокат вполне приличные автомобили. Из вещей у Клары было только то, что она захватила с собой в рюкзаке на яхту: времени на сборы действительно не потребовалось…
…и к полудню Одинцов уже сидел за рулём почти новой «тойоты». Клара заняла пассажирское место рядом, а Ева устроилась на заднем сиденье. Оставлять её без присмотра Одинцов не хотел: кто знает, чего ещё ждать от Дефоржа? Очень кстати Ева сама заявила, что тоже поедет в Бангкок.
За безопасность Мунина можно было не волноваться. Историк едва жив, а французу нужна вся троица в дееспособном состоянии. Значит, он заинтересован в том, чтобы Мунин как можно скорее поправился, и не причинит ему вреда.
На тайские дороги Дефорж грешил напрасно. Здешнему асфальту могли позавидовать в большинстве городов России, но для интенсивного движения не хватало полос. Одинцов относился к правилам уважительно и к тому же вёз ценных пассажирок, зато другие водители чувствовали себя куда вольготнее. Туристические автобусы всех размеров и мастей, казалось, вышли на маршрут с единственной задачей – мешать друг другу и всем вокруг. Между ними с треском и едкой вонью выхлопа бесстрашно сновали трёхколёсные мотоповозки тук-тук: впереди – водитель на мотороллере, а за его спиной – кузов, перегруженный пассажирами или огромными полотняными тюками.
Движение то и дело тормозили пробки. Два самых продолжительных затора случились, когда грузовой тук-тук перевернулся, вывалив поперёк дороги стог сена с увесистыми корягами вперемешку, и когда к потоку машин откуда-то вышел флегматичный слон с обрывком цепи на ноге.
Ехал Одинцов действительно небыстро, и путь из Трата до аэропорта в Бангкоке занял около пяти часов. За это время Ева успела по телефону забронировать для Клары билеты на самолёт, а сама Клара после множества попыток всё же дозвонилась в Зимбабве.
Хоть о чём-то Дефорж сказал правду: связь работала отвратительно. Кларе приходилось кричать, чтобы её услышали, и переспрашивать через слово. Разговор несколько раз обрывался. В результате Клара узнала только, что после вакцинации мать с отцом заболели.
– Зачем понадобилась вакцинация? – недоумевала она. – У родителей сделаны все прививки, они же постоянно в Африку ездят…
Шоссе вело к столице с востока. Новый международный аэропорт Суварнабхуми тоже расположен у восточной окраины: Одинцову не пришлось проезжать через город. Но перед тем, как свернуть к аэропорту, он притормозил у магазина электроники.
В магазине ослепительно голубой свет галогеновых ламп заливал множество стеллажей и витрин, переполненных всевозможными гаджетами. При случае Одинцов охотно провёл бы здесь денёк и всласть покопался в новейших разработках китайских инженеров. Но сейчас его интересовали только миниатюрные видеокамеры. Перебрав десятка два моделей, Одинцов остановил выбор на устройстве размером с мелкую монету, которое легко маскировалось под брошку или пуговицу и позволяло вести съёмку, не привлекая внимания.
– Это вроде автомобильного регистратора, – объяснил он Кларе. – Снимает всё, что попадает в объектив, и особенно то, чего ты не заметила. Будешь отправлять мне файлы съёмки. Ищи возможность, даже если связь плохая.
– Что за шпионские игры?! – фыркнула девушка.
Ева пришла на помощь Одинцову:
– Ты же знаешь, у него пунктик на безопасности. Вдруг тебе или родителям какая-то помощь понадобится… Пришлёшь видео, чтобы на пальцах не объяснять.
Аэропорт Суварнабхуми напоминал фантастический крытый город из бетона, стекла и стали, кишевший толпами людей со всего мира. Одинцов доставил туда своих спутниц задолго до вылета. После перекуса в местном ресторанчике он показал Кларе, как пользоваться камерой, а Ева научила подружку естественно поворачиваться во все стороны, чтобы камера могла снять то, что происходит вокруг.
Наконец, Клара ушла на паспортный контроль. Одинцов старался выглядеть весёлым. Он покрутил на пальце ключи от машины, как таксист-кавказец на южном российском курорте, и спросил игриво:
– Куда поедем, красавица?
– Никуда, – ответила Ева. – Мы никуда не поедем, пока ты не объяснишь, в чём дело. И я снова проголодалась. – Она кивнула на ближайшее кафе. – Идём. Я буду есть, а ты рассказывать.
Одинцов помотал головой.
– Не здесь. Потерпи до ресторана.
Читать бесплатно другие книги:
