Кровавая месса Бенцони Жюльетта

— Тот, кто хорошо знает мальчика, не ошибется, хотя некоторое сходство есть. Откуда он?

— Тебе незачем это знать… Но в любом случае комиссаров можно не бояться. Все они здесь люди новые и наверняка примут его за Людовика.

— Это хорошо… Давай, голубок, выпей вот это, и будешь спать крепко, — обратилась Мари-Жанна к принцу и протянула ему стакан, куда Гаспар вылил содержимое небольшого флакона.

— Это он займет мое место? — спросил мальчик, прежде чем взять стакан.

— Да, — ответил Гаспар. — Он выпил то же самое, что должен выпить ты. Видишь, как спокойно он спит? Не бойся!

— А ты поедешь со мной, Мари-Жанна?

— Конечно, мой птенчик. И Симон тоже.

— Надо торопиться! — Гаспар занервничал. — Сюда могут прийти…

— А меня положат туда? — Людовик указал пальцем на лошадь.

— Нет. Ну пей же!

Мальчик выпил содержимое стакана одним глотком. В следующую минуту он уже спал. Гаспар удобно уложил его в корзину с бельем и закрыл крышку. Мари-Жанна укрыла другого мальчика одеялом, придав ему ту позу, в которой любил спать маленький Людовик. Картонную лошадь закрыли, и Гаспар поднял корзину, чтобы отнести ее в повозку.

— Не слишком тяжело? — поинтересовалась Мари-Жанна.

— Нет. Очень уж он маленький и худенький даже для своего возраста… Да и сам я крепче, чем выгляжу.

Он вышел, а Мари-Жанна навела порядок в комнате, нарочно оставив невымытой одну плошку, чтобы создать впечатление, что ребенок поел. Потом она села к столу и стала ждать мужа. Подвыпивший Симон вернулся около девяти часов вечера вместе с четырьмя комиссарами, только что заступавшими на дежурство. Мари-Жанна встала, когда мужчины вошли в комнату, и взяла свечу.

— Попробуйте только мне его разбудить! — проворчала она недовольно. — Мальчишка никак не хотел засыпать.

Желтоватый свет свечи, которую женщина подняла над головой, коснулся белокурых кудрявых волос, скользнул по круглой щеке, и лицо мальчика тут же снова погрузилось во тьму. Впрочем, вошедших можно было не опасаться: ни один из них не знал Людовика в лицо.

— Все в порядке! — сказал комиссар по имени Ланье. — Сейчас мы дадим вам официальное освобождение от работы.

Он сел за стол, взял бумагу и начал писать: «…Симон и его жена предъявили нам узника по фамилии Капет. Состояние его здоровья хорошее. Мы берем на себя охрану вышеупомянутого Катета и даем им временный отпуск…»

— А кто будет теперь им заниматься? — поинтересовалась Мари-Жанна. — Надеюсь, за ним будут так же хорошо ухаживать, как это делала я?

— Не беспокойся. Сюда каждый день будут приходить два новых человека и присматривать за мальчишкой. Не знаю, зачем это нужно, но таково распоряжение Конвента.

— Что-то мне это не по душе. Ну ладно, возможно, когда я поправлюсь, мне разрешат сюда вернуться. Ах, да! Лошадь мы заберем. Она ему не понравилась: мальчик ее боится.

Все вышли, дверь в комнату, где спал ребенок, закрылась. Повозка по-прежнему стояла внизу. Гаспар держал лошадь под уздцы. Заметив, что Симон еле держится на ногах, он помог ему взобраться на повозку.

— Я провожу вас, гражданка, — обратился он к Мари-Жанне, — и помогу поднять наверх все эти вещи.

— Хороший ты парень, гражданин Гаспар. Спасибо тебе! Повозка тронулась с места. Уже наступила ночь, которой спустившийся на город густой туман придавал нечто зловещее. Маленький кортеж скрылся в белом облаке.

На четвертом этаже мрачной старой башни две женщины — Мадам Елизавета и Мария-Терезия — молились, не в силах заснуть. Весь день до них доносился шум переезда, и они не сомневались, что мальчика увозят далеко от них…

Однако повозка проехала всего метров двести до старого конюшенного двора, где ждал своих новых хозяев трехэтажный дом. Рядом с ним в стене Тампля была калитка, через которую можно было свободно выйти на улицу — ее никто не охранял, потому что она не являлась частью высокой ограды, возведенной вокруг королевской тюрьмы.

Симоны были не единственными обитателями этого дома. Там же жили консьерж Тампля Пике и повар Ганье с женой. Предназначенная для Симонов квартира из двух комнат располагалась на втором этаже; одно из ее окон выходило прямо на улицу.

Первым делом Гаспар проводил наверх Симона и уложил его в постель. Тот немедленно захрапел. Тем временем повар Ганье и его жена пригласили Мари-Жанну, которую они хорошо знали, зайти и посидеть у них.

— Иди, гражданка Симон! — посоветовал ей Гаспар. — Я отнесу вещи наверх, а потом вернусь в башню. Ты сегодня достаточно походила вверх-вниз по лестницам.

— Что верно, то верно, — с тяжелым вздохом отозвалась жена Симона. — После башни эти лестницы кажутся мне такими пологими.

— Может, и ты зайдешь пропустить стаканчик, когда закончишь? — предложил Ганье.

— Большое тебе спасибо, гражданин, но я должен вернуться в тюрьму. Вообще-то мне ведь не полагается оттуда выходить, а здесь мы почти на улице.

Мари-Жанна пошла к повару, а Гаспар подхватил корзину с бельем и направился к лестнице. Он поднялся в квартиру Симонов, подошел к нужному окну, открыл его и, высунувшись наружу, негромко мяукнул два раза. Под окном немедленно появились две тени. Гаспар вынул из кармана моток толстой веревки, привязал один конец к корзине и аккуратно спустил драгоценную ношу на руки своим сообщникам. Потом он закрыл окно, вышел из квартиры и отвел лошадь в конюшню, откуда ее на следующее утро должен был забрать владелец. Повозку Гаспар оставил у дверей.

Достав из кармана еще один ключ, он открыл калитку в стене и вышел спокойным размеренным шагом, хотя ему хотелось петь во все горло от радости. Наконец-то, после стольких неудач, хоть один план начал осуществляться!

На соседней улице ждала карета, на козлах сидел Питу. Гаспар прыгнул внутрь и почти упал на руки Кортею и Дево, которые уже успели вынуть все еще спящего ребенка из корзины. Питу щелкнул кнутом, и карета неторопливо выехала на бульвар; он щелкнул еще раз — и лошадь пошла галопом…

Около часа ночи Кортей внес в маленькую гостиную Лауры его величество короля Людовика XVII и осторожно поставил на ковер. Мальчик чуть пошатывался: он еще не полностью проснулся. Однако, оглядев элегантную обстановку, он с облегчением вздохнул, словно очнулся от долгого кошмара, и широко улыбнулся красивой белокурой женщине, которая присела перед ним в реверансе, как это бывало раньше.

— . Кто вы, сударыня? — спросил Людовик.

— Преданная слуга вашего величества. Меня зовут Лаура… Бац не дал ей договорить:

— Мы все здесь — слуги вашего величества. Вы можете полностью доверять нам.

В это мгновение в комнату вошел Жуан. Он внес поднос с бутылкой шампанского и хрустальными бокалами, поставил его на небольшой столик и, не сводя глаз с ребенка, низко поклонился.

Де Бац наполнил бокалы, раздал их присутствующим и, повернувшись к сыну Людовика XVI, торжественно поднял свой бокал:

— Господа! За здоровье короля!

— А почему мне не налили? — неожиданно запротестовал мальчик. — Неужели я не имею права выпить вместе с вами за мое здоровье? Я очень люблю вино!

Барон нахмурился. Это были первые плоды кошмарного «воспитания» башмачника Симона, продолжавшегося целых полгода. Пока он размышлял, как поступить, Лаура наполнила один из бокалов до половины и с улыбкой протянула его Людовику.

— Король прав, — заметила она. — Совершенно естественно, что его величество хочет отпраздновать вместе с нами свое освобождение.

— М-мм, как вкусно! — оценил мальчик, проглотив шампанское одним глотком. — Еще хочу!

— Это невозможно, сир, — резко ответил Бац. — Вино возбуждает, а вы, король, должны подумать об отдыхе. Мы останемся здесь только до завтрашнего вечера, а потом отправимся в долгое путешествие. Оно, возможно, будет опасным, но нам необходимо ускользнуть от врагов вашего величества. Поэтому сейчас вам нужно набраться сил, чтобы вынести все тяготы пути. А поскольку на мне лежит ответственность за вас перед народом Франции, вы должны меня слушаться, сир.

— Кто вы такой, чтобы требовать от меня этого?!

— Ваше величество обо всем узнает, когда окажется в безопасности. Я буду иметь честь назвать вам мое имя, а потом покину вас. Но пока я просто Жан.

— А я хочу все знать сейчас!

— Вы говорили «я хочу» Симону?

Мальчик покраснел и опустил голову, но исподлобья продолжал смотреть на человека, осмелившегося говорить с ним так сурово.

— С ним мне, по крайней мере, было весело, — пробормотал Людовик. — Он рассказывал мне истории, учил всяким новым словам…

Лаура взглянула на барона, увидела, как раздуваются его ноздри, и, поняв, что сейчас последует взрыв, поспешила вмешаться:

— Ваше величество, комната готова. Завтра у нас будет достаточно времени для разговоров. Подождите меня, — обратилась Лаура к мужчинам, — я скоро вернусь.

Она протянула мальчику руку, но тот сделал вид, что не видит этого, и сам направился к двери. Мужчины склонились в поклоне, а Лаура вышла следом за Людовиком. Когда она вернулась, то Дево, Кортей и Питу уже уехали. Барон стоял у камина, поставив ногу на подставку для дров, и так мрачно смотрел в огонь, что молодая женщина встревожилась.

— Что-то не так? — негромко спросила она.

— Да! Должен признаться, что я ничего не понимаю. Этот мальчик должен был быть счастлив — ведь его вырвали из ада! А мне кажется, что он об этом жалеет. Единственное, что порадовало его, так это шампанское. Он даже не поблагодарил нас…

— Возможно, мы напрасно сразу начали обращаться с ним как с королем. Естественно, что и он с этого момента видел в нас только слуг. Симон вел себя с ним совершенно иначе. Для него это был обычный ребенок, и он учил его так, как учат детей из народа. Неудивительно, что мальчик растерялся. Вполне вероятно, что башмачник поил его только затем, чтобы Людовик забыл как можно быстрее прекрасное вчера и стал таким же, как сам Симон. А эти «новые слова», о которых говорил Людовик… Я уверена, что Симон научил короля ругаться. Вы должны радоваться, что мальчик не продемонстрировал свое умение перед нами.

— Возможно, вы правы. Но не стану скрывать от вас, что первое впечатление меня разочаровало. Скажите, когда вы укладывали его спать, он что-нибудь спрашивал о родителях?

— Нет. Но я не сомневаюсь, что мальчик все знает об их судьбе. Этот ужасный Симон вряд ли лишил себя удовольствия сообщить ему об этом. К тому же он мог добавить, что он и Мари-Жанна будут теперь его родителями.

— И это любимый сын несчастной королевы! — процедил де Бац сквозь зубы. — Неужели Людовик уже забыл ее? Вспомните, во время процесса над Марией-Антуанеттой он подтвердил все самые страшные обвинения против собственной матери!

— Неужели вы ничего не понимаете?! — с возмущением воскликнула Лаура. — Да этому ребенку просто было отчаянно страшно! Он так боялся, что подтвердил бы в тот момент что угодно. Не забывайте, что, когда его разлучили с матерью, Людовик три дня плакал и требовал, чтобы она пришла! Кто знает, вдруг сапожник бил его, чтобы заставить замолчать, а потом утешал на свой лад? Жан, он всего лишь ребенок, слишком рано познавший ужас и страдания. Я не сомневаюсь, что он замкнулся в себе, пытаясь защититься. И потом, маленький король не знает никого из тех, кто участвовал в его похищении. Ему надо дать время…

Барон вдруг резко повернулся, обнял Лауру и зарылся лицом в ее волосы.

— Дорогая моя, возможно, я груб и несдержан, но вы должны простить меня. Я ничего не знаю о нем, о его характере, а ведь этот мальчик — мой король! С ним я связывал все мои мечты и надежды… Людовик XVII принадлежит истории, и мне так хочется, чтобы он был этого достоин!

— Тогда послушайте меня! Дайте мальчику возможность прийти в себя, а главное — верните ему семью, которую он мог бы любить!

Де Бац тяжело вздохнул.

— Любовь непозволительная роскошь для королей. Если бы мальчик по-прежнему жил сейчас в Версале, его бы уже передали на воспитание мужчинам. У него были бы гувернер, наставники, свой двор… и с отцом он виделся бы намного чаще, чем с матерью. Мне бы очень хотелось, чтобы Людовик снова почувствовал себя наследником престола — ради счастья народа и величия Франции.

Лаура осторожно отстранилась.

— Не стоит строить далеко идущие планы и торопиться. Мальчик должен подрасти. Кому вы намерены отдать его на воспитание?

— После смерти королевы у меня не осталось выбора. На Джерси его везти нельзя. Остров наводнили шпионы графа Прованского, и я опасаюсь Питта.

— Но вы все-таки намерены увезти короля из Франции?

— Если бы я послушался совета полковника Свана, корабль капитана Клафа увез бы Людовика в Бостон. Но там он оказался бы отрезанным от своих сторонников и очень скоро забыл бы о собственном предназначении. Нет, мальчик должен остаться в Европе, но его необходимо спрятать, чтобы его дяди дали ему время подрасти. Они представляют для него не меньшую опасность, чем Робеспьер. Так что я намерен отправиться в Англию.

— К леди Аткинс?

— Скорее всего нет. Боюсь, она будет так счастлива и горда, что созовет всех своих друзей и знакомых, чтобы они полюбовались на такое сокровище! Благодарение богу, у меня в Англии есть еще друзья. Например, герцогиня Девонширская. Это удивительная женщина. Она очень любила королеву, в ее огромном замке, вдалеке от Лондона, мальчик сможет отдохнуть. Но мы не будем задерживаться там надолго: оттуда я собираюсь отправиться в Голландию, а затем в Германию, где я передам наследника престола принцу Конде. Принц знает цену графу Прованскому и не доверяет ему. Он сумеет защитить мальчика. И что наиболее ценно, Людовик будет жить совсем близко от границы с Францией.

— Но зачем же делать такой крюк?

— Иначе нельзя. Только так можно запутать следы.

— А вы останетесь с ним? — с грустью спросила Лаура.

— Не думаю. У меня здесь слишком много дел. Я должен спасти принцесс, да и Конвент еще не уничтожен.

И все-таки Лаура была разочарована. Итак, Жан не расстанется с мальчиком в Нормандии, он уедет на долгие месяцы… При этой мысли Лаура почувствовала, что решимость покидает ее, а на глаза наворачиваются слезы. Пытаясь их скрыть, она присела возле камина на низенькую скамеечку и начала ворошить угли кочергой. Жан встал рядом с ней на колени.

— Когда я вас снова увижу? — спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и не дрожал.

— А ведь вы любите меня… — задумчиво сказал барон, не отвечая на ее вопрос; его пальцы нежно коснулись ее щеки.

Лаура подняла на него глаза.

— Разве вы этого не знали?

— Мне так хотелось услышать от вас эти слова!

— Вы станете счастливее?

— Намного! Прошу вас, Лаура, скажите их! Хотя бы один-единственный раз…

Не в силах противостоять мольбе, засветившейся в его глазах, этому волшебному, бархатному голосу, Лаура обвила руками шею Жана. Ее губы приблизились к его губам.

— Я люблю тебя… — прошептала она.

Поцелуй длился долго. Они переживали мгновения чистого счастья, наслаждались взаимностью их любви и гармонией чувств, не зная, когда это повторится снова. Но им и в голову не пришло желать большей близости. Образ несчастной Мари стоял между ними…

На следующий день всех посетителей Лауры Адамс ждало разочарование: никто не мог переступить порог ее дома. Не пустили и Давида, который решил вдруг прийти рисовать Лауру, не предупредив ее о своем намерении. Еще накануне привезли необходимые материалы, и они загромождали теперь гостиную, поэтому художник решил, что молодая женщина должна быть готова к его ежедневным посещениям. Но когда он позвонил в колокольчик, ему открыл Жуан и объявил, что гражданка Адамс больна и никого не принимает. Несмотря на все усилия мэтра проникнуть в дом на правах «старого доброго друга», ему не удалось пройти мимо человека с железным крюком вместо руки.

— Мне это совсем не нравится, — заметил де Бац, наблюдавший за этой сценой из-за шторы окна на втором этаже. — Когда этот негодяй выбирает себе добычу, он ее уже не выпускает…

— Не драматизируйте, — ответила ему Лаура. — Ведь отказался же он от госпожи Шальгрен.

— Не верьте этому. Она не желает больше приезжать в Лувр, но одна знакомая говорила мне, что Давид часто наведывается в Пасси и продолжает досаждать ей своей любовью. И, к несчастью, он опасен.

— Забудьте о нем, друг мой! У вас есть другие заботы, а у меня есть Жуан. Он самый надежный мой страж.

Питу пришел уже в сумерках, и его единственного впустили в дом. Он принес странные новости. Судя по всему, об исчезновении маленького короля не знал никто. В Тампле, куда Питу проник под видом журналиста при помощи щедро раздаваемых ассигнаций, было, как всегда, мрачно и грустно. Симоны уехали, но ничего не изменилось в привычном распорядке дня. Питу удалось выяснить только, что Коммуна затеяла какие-то работы в помещении, где жил маленький Капет.

— Я непременно должен узнать, что там затевается, — сказал Питу барону. — Зачем им понадобилось перестраивать комнату короля?

— Возможно, они хотят уменьшить площадь. Комнаты великоваты для такого маленького узника. Питу, умоляю вас, не пытайтесь пока ничего выяснять! Это слишком опасная тема. Я уверен, что комиссары заметили подмену и пытаются скрыть побег, чтобы избежать гильотины. Приказы исходят от Коммуны, за всем этим стоит Эбер! Когда я вернусь, я обязательно навещу Люлье. Он мне расскажет, как на самом деле обстоят дела.

— Люлье арестован, — негромко сказал Питу и отвернулся. — Его уводили как раз в тот момент, когда я входил в ратушу, чтобы поговорить с ним.

— О! — Бац побледнел. — В чем его обвиняют?

— Во всем и ни в чем. — Питу пожал плечами. — Ах да, вспомнил… Я слышал, что он оказался замешан в «иностранном заговоре».

— Иными словами, это дело рук Шабо. Даже из тюрьмы этот мерзавец продолжает доносить на людей! Он называет все имена, которые только умудряется вспомнить… — Барон повернулся к Лауре. — Вам, я полагаю, тоже следует уехать.

— С вами? — уточнила она с надеждой в голосе.

С прошлого вечера молодая женщина надеялась, что Бац предложит ей это. Несмотря на риск, поездка в Нормандию вместе с ним представлялась Лауре невероятным счастьем. Но надежда даже не успела расправить крылья.

— Нет. Я должен один исполнить свою роль. Но, Лаура, я настаиваю. Уезжайте из Парижа! Шабо уже назвал имена всех тех, кого он видел в моем доме в Шаронне. Еще немного — и он доберется до вас. Кроме всего прочего, вы же «иностранка», а это не служит доказательством благонадежности.

— Вы правы, но я не просто иностранка, я американка. Да и арест не всегда означает последующий суд и расправу. Ведь Тальма отпустили, он возвращается в театр. Да и ехать мне, собственно, некуда. Разве что в Бретань? Что ж, отлично, я с радостью сведу счеты с Понталеком!

— Не совершайте подобного безумства! Ваши силы слишком неравны, без моей помощи вы не справитесь…

— Вот видите! Уезжайте и не бойтесь за меня. Я дождусь вашего возвращения.

Де Бац тяжело вздохнул.

— Сван сообщит вам новости, когда вернется из Гавра.

— Надеюсь, что все пройдет хорошо.

Казалось, Лаура машинально произносит слова, чтобы только заполнить ставшее невыносимым молчание. Питу молча пил кофе, поглядывая на Жана, и тот видел в его глазах отражение собственной любви… Наконец молодая женщина замолчала, словно исчерпав все темы для разговора. В гостиной теперь был слышен только доносящийся из кухни голос маленького Людовика, который болтал с Биной, с удовольствием поглощая испеченные ею слоеные пирожки с вареньем.

Именно с Биной мальчик чувствовал себя лучше всего. Маленькая бретонка, которая никак не могла выучить правила этикета, была веселой и умела рассказывать забавные истории. С Жуаном маленький король тоже не стеснялся. Старый солдат не пугал его, он испытывал к нему доверие. А вот с бароном де Бацем дело обстояло иначе. Ребенок чувствовал в нем железную волю и относился к барону с невольным уважением, хотя и побаивался его. Лауру Людовик находил красивой, но она слишком напоминала ему фрейлин матери, которые играли с ним, как с куклой.

— Я должен уехать этой ночью. А ты поедешь с мной? — неожиданно задал он вопрос Бине.

— Не-а! — ответила служанка. — Мы должны оставаться здесь, чтобы никто ничего не заподозрил… Но мы скоро увидимся, — поторопилась добавить Бина, увидев, что на Маленьком, измазанном вареньем личике появилось расстроенное выражение.

— Ты так думаешь?

— Конечно, я так думаю! Но этой ночью ты должен уехать один с господином бароном. Так будет лучше. Когда надо спасаться бегством, не стоит путешествовать толпой.

— А вот в Варенн мы бежали все вместе, — вспомнил мальчик и помрачнел. — Когда мы уезжали, было так весело… Все переоделись, даже я. Меня одели девочкой, представляешь? Мне это совсем не понравилось.

— И все же сегодня ночью придется это повторить, — раздался суровый голос Жуана.

— Ни за что!

— Нет, придется! Сейчас полиция ищет маленького мальчика. Девочке будет куда легче от нее ускользнуть. Вы должны быть благоразумны, ваше величество.

— А что будет, если меня схватят? Меня убьют?

— Не знаю… Но нас всех — всех тех, кто живет в этом доме, — отправят на эшафот.

Мальчик опустил голову и заплакал.

— Как моего батюшку и мою матушку? Нет, я не хочу! Не хочу!

Так выяснилось, что маленький Людовик XVII знал о судьбе своих родителей и жестоко страдал…

Поздно вечером из дома Лауры вышли два солдата Национальной гвардии. Из-за холода они надели свои теплые накидки, но не стали их застегивать. На улице Монблан не было ни души, и даже фонарь возле ворот не горел. Когда они прошли бульвар, один из солдат взял на руки маленькую, бедно одетую девочку, которая до сих пор пряталась под его накидкой, крепко прижималась к нему. Им надо было добраться до дома Кортея. Это было близко, и они не слишком рисковали наткнуться на патруль, но на всякий случай де Бац и Питу приготовили душещипательную историю. Выходя из кабаре на бульваре, они якобы увидели эту девочку, которая бродила там, явно не зная, куда идти. К тому же она была немой, поэтому они решили отвести ее в секцию Лепелетье, чтобы малышка провела ночь в тепле. А утром ее отправят в приют для найденышей.

Судьба благоволила им. Они без приключений добрались до дома Кортея и вошли в низенькую дверь, которую специально оставили незапертой. От Кортея вышел уже только один солдат — Питу возвращался к себе домой, несколько успокоенный удачным началом авантюры. Оставалось только молиться, чтобы и дальше все прошло благополучно.

На рассвете повозка гражданина Гоге с привычными бочками для пива стояла самой первой у еще закрытых городских ворот. Возчик с чувством распевал во все горло «Са ира!», отчаянно фальшивя, но не настолько, чтобы испортить настроение страже. Они уже привыкли к выходкам гражданина Гоге.

— Держу пари, что он уже пьян, как последняя скотина, — сказал солдат своему напарнику, подходя к упряжке.

— Какое там пари, ты его уже выиграл!

И в самом деле, винный аромат чувствовался уже за пять шагов.

— Ну что, гражданин, — крикнул солдат, — опять едешь за пивом в Сюрен? Ты еще не напился?

— Сам ты напился! А вот опохмелиться не помешает. Поверь мне, свежее пивко, да с кусочком сала, да со свежим хлебцем — это что-то! Нет ничего лучше, чтобы погреться в мороз! Вы что-то имеете против? Нет? Ну, тогда я поехал!

— Постой-ка! Мы должны посмотреть, что там в твоих бочках. — А что ты собираешься там найти? Они пустые, я как раз собираюсь их наполнить.

— Может, оно и так, но надо проверить. У нас новый приказ. Мы должны обыскивать всех, кто выезжает из Парижа.

Гоге поудобнее устроился на козлах, зевнул во весь рот, едва не свернув себе челюсть, и сладко потянулся.

— Обыскивайте, что ж делать! Мне-то плевать. — Он выудил откуда-то снизу бутылку и собрался было отхлебнуть, но передумал и любезно предложил выпить солдатам.

Они не отказались от угощения, но тем не менее тщательно проверили все бочки, кроме одной, которая не желала открываться.

— Эту бочку не трогайте, я ее специально закрыл покрепче!

— А зачем это ты ее закрыл? — с подозрением поинтересовался один из солдат.

— Объясняю! — величественно ответил Гоге. — Там напиток, изготовленный по моему собственному рецепту. Это водка, от нее пиво становится еще вкуснее. А чтобы она не выдыхалась, я никогда не открываю крышку.

— Что ж, сейчас тебе придется ее открыть!

— Какие вы несговорчивые, ребята, — проворчал Гоге, не трогаясь с места. — А что вы ищете-то?

— Тебя это не касается! Эй, вы там, ну-ка помогите нам!

Двое муниципалов подхватили бочку, вытащили ее из повозки и бросили на землю. Она развалилась, оросив растаявший снег водкой.

— Ребята, ну зачем же так! — запротестовал гражданин Гоге. — Бочка-то теперь сгодится разве что на дрова! Что я скажу гражданину Дефье? Я же не на себя работаю!

— Прости, папаша Гоге, но мы же тебе говорили, что нам велели всех обыскивать. Ты наверняка найдешь в Сюрене другую пустую бочку. Не сердись на нас, мы тоже люди подневольные. Теперь можешь ехать дальше.

Старик уже собирался тронуть лошадь, когда из дверей сторожки вышел сержант и крикнул:

— Гражданин, ты едешь в Сюрен?

— Ну да, и не в первый раз! В Сюрене самое лучшее на свете пиво! Могу и тебе привезти, если будешь хорошо себя вести.

— Тебе там больше нечего делать. Разве ты не слышал, что пивоваров из Сюрена арестовали?

Де Бац почувствовал, что сердце его пропустило удар, но он не вышел из своей роли. Его рот и глаза стали круглыми от удивления:

— Что ты говоришь? И когда же это?

— Толком я ничего не знаю, но так говорят.

— А ты уверен?

— Не слишком, да и арестовали их, видно, только что. Ты все же хочешь туда поехать?

— Точно! Надо самому взглянуть, что там творится. — Он нагнулся к уху сержанта и доверительно зашептал, обдавая его запахом перегара: — Может, ты и правду говоришь, гражданин, но я так думаю — чаны-то не могли арестовать! А вдруг там осталось кое-что для папаши Дефье и для меня? Так будет еще лучше, потому что я все получу задарма!

— Старый хитрец! Ты думаешь, в Сюрене живут такие глупцы, что не наведались на пивоварню раньше тебя?

— Кто их знает! Но ведь я могу съездить глянуть, а?

— Ладно, поезжай! — Сержант хлопнул ладонью по массивному крупу лошади. — На обратном пути расскажешь нам, что там и как.

— Вот в этом можешь не сомневаться. Спасибо, гражданин!

Повозка двинулась дальше. Де Бац достал из кармана большой клетчатый платок и вытер вспотевший лоб. Несмотря на холод, он горел, как в лихорадке.

— Все в порядке, ваше величество? — нагнувшись, спросил барон.

— Да, только… Долго мне еще так сидеть?

— Нет. Еще чуть-чуть, и я вас освобожу. Остаток пути будет более приятным.

Мальчик сидел, согнувшись, в ящике, служившем козлами папаше Гоге.

Солнце только-только появилось над горизонтом. С Сены поднимался густой туман, Марсово поле и Военную академию разглядеть было невозможно. Де Бац глубоко вдохнул напоенный влагой воздух, чтобы умерить бешеный стук своего сердца. Жан знал, что его друзей из Сюрена арестовали еще два дня назад, но не думал, что об этом уже стало известно на постах, охраняющих Париж. Слава богу, сержант, кажется, ничего не заподозрил. Барон знал, где в Сюрене искать старенькую двуколку, доставившую к морю стольких ни в чем не повинных людей, которым грозила опасность. Останется только запрячь в нее лошадь, везущую повозку с бочками, и они поедут в Пуасси, где их ждет надежное убежище и друзья. Там они проведут ночь.

На «военном совете» с Кортеем и Питу они решили, что гражданин Гоге дальше не поедет. В двуколке займет место добродушный крестьянин из Нормандии, папаша Морель, чья единственная дочь недавно умерла в Пуасси, оставив старику-отцу внучку, у которой «болезнь кожи». Об этом будут свидетельствовать красные пятна на лице ребенка, которые, по их расчетам, должны отпугнуть любопытных. Ну, а тем, кто не побежит от них со всех ног, папаша Морель расскажет со слезами на глазах, что для внучки остается только одна надежда — приложиться к целительному камню недалеко от Авранша. Де Бац хорошо знал людей и полагал, что у него все должно получиться…

Было 21 января 1794 года. Ровно год назад в это же самое время короля Франции везли в закрытой карете к эшафоту. И вот теперь сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты ехал на повозке с пивными бочками по берегу реки в густом тумане и не предполагал, что таким же туманом покрыто и его будущее… Вечером того же дня Робеспьер снова отдал приказ об аресте Кортея. На этот раз ареста не избежали также Дево и Руссель.

Не забыл Робеспьер и о Мари Гранмезон — ее увезли из дома на улице Менар и препроводили в тюрьму, занявшую бывший монастырь бенедиктинок. Неподкупный понял, что настало время прибегнуть к самым решительным мерам, чтобы наконец поймать того, кого он называл Невидимым. К счастью, де Бац об этом ничего не знал…