Рубины для пяти сестер Болдова Марина
«Ну что мешает мне уйти? Все равно своей пламенной речью я ничего не добился. Хорош вожак! Легко управляю комитетом комсомола, а с девчонкой справиться не могу!» Он пытался разозлить себя, но у него не получалось.
Лена прошла мимо него, словно не заметив. До самого дома они медленно шли друг за другом, не проронив ни слова. Молча она захлопнула перед ним дверь своей квартиры, ничего не ответив на его робкое пожелание спокойной ночи. Андрей совсем растерялся. Он ждал чего угодно, только не этого невидящего взгляда, устремленного в пустоту, и молчания. Словно его нет. И не было. И не будет в ее жизни. Его место займет некто с бильярдным кием, с тугой пачкой выигранных денег, с наглым взглядом уверенного в себе сердцееда, прикуривающего от золотой зажигалки с монограммой, и с авто, поджидающим у выхода из ресторана. И он, комсомолец Андрей Астанин, ему не конкурент.
– Настенька, письмо из Куйбышева, от Наташи! – Варвара вышла в коридор, чтобы поскорее сообщить новость.
– Наконец-то! – Настя, скинув с уставших ног туфли, надела связанные Варварой из мягкой шерсти следки, прошла в комнату и опустилась на диван. Письмо было датировано вторым июля и добиралось до них почти два месяца.
– Читай, Настя, не томи, как там девочки? – Варя поставила на небольшой столик чашку горячего молока и тарелку с куском яблочного пирога из серой муки.
– «Дорогие Настя и Варя! Пишу вам в надежде, что письмо дойдет до вас быстро. Сразу же хочу вновь просить послушаться меня и приехать в Куйбышев. Нам всем вместе будет легче пережить беду. Мы с Леночкой очень беспокоимся за вас! Коля ушел на фронт, но писем от него мы пока не получали. Валюша ходит в детский сад, а я вышла на работу в школу. Десятого июня отметили день рождения Анечки. Даже в годик она очень похожа на Лену, а от Андрея ей достался спокойный характер. Валюшка – самая главная нянька у нее. Читает книжки и учит есть ложкой. Настя, приезжайте. Мы будем очень ждать. Крепко вас целуем. Наталья, Валюша».
Настя дочитала письмо и грустно вздохнула.
– Может быть, нам действительно стоило уехать в Куйбышев? А, Варя?
– Не знаю, Настенька, дома-то и стены помогают. – Варя с сомнением покачала головой.
– Да и теперь поздно уж говорить, у меня занятия в классе начались, хотя я не знаю, надолго ли? Многие девочки уехали.
– А твоя любимица Таня Рябинина?
– Она осталась! Умница такая, все лето занималась самостоятельно, каждый день. Из нее получится настоящая балерина, все при ней, и талант и упорство.
Настя вспомнила эту не по годам серьезную девочку, которая жила с бабушкой. Родители Тани, альпинисты, погибли в горах. В свои тринадцать Таня отлично училась в школе и всерьез занималась у Насти в балетном классе.
Варвара отложила в сторону вязание и посмотрела на Настю. Ей было обидно за ее одинокую жизнь. Она могла бы, как сестры, выйти замуж и родить ребенка, а не отдавать себя ученицам. Но всю свою молодость Настя работала, чтобы поставить на ноги Наташу и Леночку, какая уж тут личная жизнь!
За окном сгущалось пасмурное сентябрьское небо. Чувствовалось приближение дождя. Варвара задернула шторы, выключила настольную лампу и прикрыла шалью задремавшую Настю.
Никто из жителей великого города не знал, что скоро начнется самое жестокое испытание в их жизни, которое продлится долгих два с половиной года.
Настя, еле передвигая ноги от голода и усталости, брела домой. Трамваи давно не ходили, под серыми сугробами не проглядывали даже следы трамвайных путей. Навстречу ей пожилой мужчина вез на детских саночках бидон с водой. Настя покрепче прижала к себе завернутую в платок горбушку хлеба. С каждым разом этот двухсотграммовый кусок обходился ей все дороже. Вот и сейчас Настя добрым словом помянула свою бабушку Марию Петровну. Если бы не было у них этих драгоценных безделушек, они с Варей давно б умерли от голода.
Вспомнив, что пришлось претерпеть Варваре, взявшей на себя «добычу» семейных украшений из тайника в бывшей гостиной их дома, Настя невольно улыбнулась. Варвара, которой бабушка поручила «кражу», до сих пор очень остро переживала те события…
…Это случилось в тот год, когда младшие Настины сестры приехали к ним из Беляевки. С продуктами в Петрограде было плохо, и бабушка решила, что, обменивая украшения на хлеб, они смогут подкормить все время болевшую Наташу и малышку Леночку. Вся беда была в том, что большой ларец остался в тайнике в их бывшей гостиной, которую теперь занимал комиссар. Варя, работая у него поломойкой, одна из всех имела туда доступ. Долго бабушка упрашивала честную няню пойти на это «преступление» и забрать драгоценности из тайника. Наконец Варвара согласилась. На следующий день она пришла к комиссару делать уборку. Протирая окна, Варя без труда нашла ручку-рычажок тайника, о котором говорила Мария Петровна. Пододвинув ведро с водой поближе к оконной нише, Варя повернула рычажок. Панель, встроенная в стенку под окном, бесшумно отодвинулась. Варя быстро засунула руку в углубление и вынула оттуда ларец. Высыпав содержимое в ведро с водой, она вернула его на прежнее место и повернула рычажок. Панелька легко закрыла тайник. Варя бросила в ведро половую тряпку и пошла к выходу…
Почти все вещицы, добытые из тайника, были обменены на продукты в первые послереволюционные годы. Но малая их часть, включая пасхальное яйцо дома «Фаберже» и оставленные в наследство сестрам предметы маминого рубинового гарнитура, сохранилась. Наташа с Леной, уезжая из Ленинграда, взяли с собой серьги и кольцо. Настина заколка осталась у нее. И лишь сейчас, в блокадные дни, Настя вновь достала оставшиеся ценности…
«Как там Танюшка? Два дня не приходила, – вспомнилось ей. – Наверное, бабушке стало хуже. Зайду-ка к ним ненадолго». Обычно они с Таней вместе ходили получать свои пайки хлеба в булочную на соседнюю улицу. Часами стояли в очереди, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Танина бабушка давно не вставала с кровати.
Настя зашла в подъезд. К сухому морозу добавилась сырая промозглость давно не топленного помещения. Дверь в квартиру Рябининых была незаперта. Прогоняя дурные мысли, Настя ступила в прихожую.
– Танечка, где ты? – Стылый воздух, касаясь Настиных губ, превращался в невесомый парок. Не дождавшись ответа, она прошла в комнату.
На диване под грудой одеял лежала Таня. Тонкая струйка пара, поднимавшаяся от губ, свидетельствовала, что девочка еще жива.
– Таня! Нельзя лежать! Давай-ка поднимайся! – Настя, скинув рукавицы, стала растирать безжизненно белые щеки. В комнате стоял леденящий холод. Настя обернулась. У противоположной стены на кровати, покрытой старым пальто, лежало мертвое тело. Растормошив Таню, Настя осторожно усадила ее на постели, затем помогла встать на ноги.
– Бабушка-то когда умерла?
– Сегодня ночью. Я вставала, тетя Настя! Правда! Она пить просила. Потом еще стонала. Я замерзла сидеть на стуле возле кровати и легла. Уснула почему-то.
– Это от слабости. Ножки немного отогрелись? Пойдем потихонечку. Ну же, Таня, давай, я не смогу тебя нести на руках, у меня не хватит на это сил! – воскликнула она в отчаянии, поддерживая девочку.
Таня, делая шаг за шагом, дошла до бабушкиной кровати.
– Тетя Настя, а как же бабушка?
– Не волнуйся. Я позже вернусь, только тебя к нам отведу. Где ключи от квартиры? У тебя была незаперта дверь.
– Да? Я не помню, запирала или нет. – Таня засунула руку в карман пальто и вынула ключи. – Вот они.
– Давай. А карточки?
– Я их потеряла. Или украли. Еще два дня назад, кажется. Не помню.
– Что же ты сразу к нам не пришла?! – Настя крепче обняла девочку за плечи.
Дорога до соседнего дома заняла около получаса. Таня, совсем ослабевшая от голода и неподвижности, то и дело останавливалась передохнуть. Наконец они добрались до Настиной квартиры.
– Господи, Настя, да что же это такое! – Варвара бестолково засуетилась вокруг них.
– Варя, не мельтеши. Вода теплая есть? Давай наливай в таз, нужно согреть ей ноги.
Настя достала из-под полы шубы хлеб, налила в тарелку горячей воды и, отломив от горбушки большую часть, сделала тюрю. Маленькой ложкой, осторожно разжимая Танины губы, она вливала кушанье в рот. После нескольких ложек девочку стало клонить в сон.
– Варя, мне нужно вернуться в Танину квартиру. Там осталась бабушка.
– Живая?
– Нет. Ночью умерла. Ты уложи Таню в мою кровать, только не давай ей спать больше двух часов. Разбуди и еще покорми немного.
Настя, плотнее закутавшись в пуховый платок, поплелась к Рябининым.
Завернув тело бабушки в одеяло, она, собрав последние силы, привязала поклажу к детским салазкам, которые нашла в коридоре. «Одной мне не справиться», – вздохнула Настя и постучала в соседнюю квартиру. Ей открыла молодая девушка в военной форме. Вдвоем они спустили санки на улицу. До Охтинского кладбища, куда отвозили умерших от голода ленинградцев, она добралась лишь к вечеру.
Каждые три дня Настя ходила к знакомой актрисе и выменивала оставшиеся семейные украшения на кусок хлеба. Сегодня она отдала той изумительно красивую вещь – пасхальное яйцо работы Фаберже. Дома оставалась только заколка из рубинового гарнитура мамы. «Сколько хлеба я получу за нее? Сто граммов, не больше… Нас это не спасет, а заколку потеряю! Война когда-нибудь закончится, что я скажу Наташе и Леночке? Нет, это не выход. Поеду завтра с соседями в поля за мерзлой картошкой…» – решила Настя, возвращаясь домой по заснеженному темному городу.
– Варя, мы пришли! – крикнула Настя в глубину квартиры, стаскивая с головы пуховый платок, запорошенный снегом. Таня непослушными пальцами пыталась расстегнуть ватник.
Сегодня им повезло. За городом, на бывших колхозных полях, удалось наковырять из снега немного мерзлого картофеля. Клубни скорее напоминали горох, но суп из них будет райским кушаньем. Можно будет подкормить ослабевшую Варвару. Там же, на краю поля, Таня нашла куст шиповника с несколькими уцелевшими на ветках ягодами. С этим богатством, усталые, но довольные, они возвратились домой. Настя радовалась и еще одной удаче. Ей удалось договориться, что Таню отправят в эвакуацию с группой сирот-школьников. Оставалось продержаться несколько дней, и она будет спокойна хотя бы за нее.
Из комнат не доносилось ни звука. Они тревожно переглянулись. Уже несколько дней Варвара сильно болела – холод и скудный паек сделали свое дело.
Настя первой вошла в комнату. Варвара лежала на спине, а из-под шубы, служившей ей одеялом, свешивалась безжизненная рука.
– Мы опоздали, да, тетя Настя? – Таня остановилась у нее за спиной и всхлипнула.
– Да, Танюша. Нет больше Вареньки. Пойди на кухню, я тут все приготовлю. Завтра проводим нашу Варвару в последний путь.
– Таня, в среду ты должна уехать. – Настя решила не откладывать разговора с девочкой. Сегодня ей сообщили, что та в списках на эвакуацию в первой партии. То есть через день.
– Тетя Настя, я не хочу! Можно, я останусь с вами? – Таня умоляюще смотрела на единственного близкого человека.
– Нет, Танечка, пока есть возможность, уезжай! А у меня к тебе будет большая просьба.
Настя достала из комода маленькую бархатную коробочку. Открыв ее, она показала девочке заколку с рубинами.
– Какая красивая! – ахнула та.
Настя, ничего не скрывая, рассказала о себе, своих сестрах и завещании родителей.
– Но завещание пришлось сжечь при бегстве из имения в Беляевке. Кольцо и серьги – у Елены и Натальи в Куйбышеве. А эта заколка из маминого гарнитура принадлежит мне. Ты возьмешь ее с собой. И еще – вот это последнее письмо из Куйбышева от Натальи. После войны, если со мной что-нибудь случится, передай украшение Наташе или Елене.
– Нет, тетя Настя! Я вернусь в Ленинград и отдам заколку вам! Я сохраню ее!
– Хорошо, Танюша. Давай будем надеяться на лучшее. – Настя прижала к себе заплакавшую девочку. «Только бы она успела уехать до того, как…» – с горечью подумала она.
Таня, слабея с каждым шагом, упорно тянула санки с телом своей любимой учительницы. Она прошла лишь половину пути, а уже очень замерзла. Даже ватник, перехваченный крест-накрест пуховой шалью, не спасал от ледяного ветра. Вот показался берег Невы. Таня расплакалась. Слезы тут же сковали ресницы твердой коркой. Она больше не чувствовала ног, да и руки словно примерзли изнутри к варежкам. На лицо налип снег, с самого утра сыпавший с неба колкой крупой. Таня сделала еще шаг и упала. Последней, кого она успела заметить, прежде чем потеряла сознание, была женщина, тащившая точно такие же санки.
Лена, отложив книгу, вышла из спальни. С тех пор как в доме появилась домработница, она не знала, куда девать свободное время. Профессии у нее не было, идти работать простой чертежницей не разрешал муж. В тот год, когда провалила экзамены в театральное училище, она вернулась не в Ленинград, а к сестре в Куйбышев. Замуж за Андрея Астанина выскочила скорее от отчаяния и злости на саму себя.
…Она живо помнила то лето тридцать шестого года. На следующий день после разговора с Андреем в парке она собралась и уехала в Москву. Остановить ее могло бы лишь стихийное бедствие, прерви оно сообщение между городами. И даже в этом случае она придумала бы предлог, чтобы сбежать из Куйбышева. Ее гнал стыд. Впервые в жизни она не могла заставить себя посмотреть в глаза другому человеку. И не нашла ничего лучшего, чем уехать, не прощаясь. Кому и что пыталась доказать? Целый месяц добросовестно готовилась к экзаменам, заразившись всеобщим энтузиазмом абитуриентов, мечтавших стать знаменитыми артистами. Остыв после позорного провала в первом же туре, она решила все-таки объясниться с Андреем и купила билет до Куйбышева.
То, что он собирается жениться, повергло ее в шок. Ее верный поклонник холодно объяснил ей, что встретил подходящую девушку, как она ему и советовала. И через два месяца они станут мужем и женой. Лена, обозлившись и на него, и на себя, в тот же день закрутила роман с его другом. Они проводили время вместе, в одной компании, которая с удовольствием наблюдала за бурно разворачивающимися событиями. Однажды Сонечка, тихая и не очень красивая невеста Андрея, не выдержав метаний своего будущего мужа, при всех отказалась от свадьбы. На следующий день Андрей и Лена подали заявление в ЗАГС. Неожиданно семейная жизнь увлекла ее. У Андрея было много друзей, и они весело развлекались, не нагружая себя бытовыми заботами. Мама Андрея, вначале протестовавшая против легкомысленной невестки, смирилась с выбором сына, а потом и вовсе привязалась к Лене, балуя ее подарками. Когда родилась Анечка, у той не было отбоя от нянек. Похожая на младенца со старой рождественской открытки, она вызывала восторг у бабушки, тетушки и всех соседок. Андрей с Еленой очень быстро вернулись к вечеринкам с друзьями. Ее муж легко поднимался по служебной лестнице, не забывая об отдыхе с красавицей женой.
Война резко изменила жизнь молодой пары. Андрей к тому времени работал вторым секретарем горкома комсомола. На фронт его не взяли, но теперь он пропадал на работе сутками. Получив похоронку на мужа, слегла свекровь. Она умерла во сне, держа в руках его последнее письмо. Лена с дочкой практически переселились к сестре. Они жили в постоянной тревоге за жизнь Насти и Варвары, коря себя, что не смогли уговорить их приехать в Куйбышев в самом начале войны. Вести из блокадного Ленинграда становились все более неутешительными. А почти в самом конце войны погиб Наташин муж Николай…
От воспоминаний ее отвлекла трель дверного звонка.
– Елена Афанасьевна, пришла ваша сестра.
– Хорошо, Катя, спасибо. Приготовьте нам чай.
С тех пор как Наташа с дочкой переехала на другую квартиру, они стали видеться реже.
– Ленуся, здравствуй! – Наталья обняла сестру. – Я ненадолго, Валюшка из школы скоро придет. Посмотри, пришло письмо из Ташкента на старый адрес. Мне его сегодня соседка привезла. Читай сама, я не знаю, что и думать!
Наталья с волнением протянула конверт сестре.
– «Здравствуйте, Наталья Афанасьевна и Елена Афанасьевна! Мое имя Татьяна Рябинина…» Наташ, ты знаешь, кто это?
– Нет, да ты дальше читай!
– «Я была ученицей Вашей сестры Анастасии Афанасьевны в балетном классе в Ленинграде. Во время блокады, после смерти моей бабушки, Ваша сестра взяла меня жить в свой дом. В письме я не смогу вам рассказать обо всем, что мы пережили вместе. Скажу одно – благодаря тете Насте я жива. У меня есть от нее одно поручение, которое мне сложно выполнить. Я должна Вам передать ее заколку с рубинами, но приехать в Куйбышев мне трудно, у меня ампутированы ноги. Прошу Вас, приезжайте по адресу, указанному на конверте, я и моя приемная мама будем ждать Вас. С уважением, Таня».
– Что тут думать, Наташа! Нужно ехать!
– Хорошо, но поедешь ты. У меня работа. А за девочками я присмотрю. Звони Андрею.
Лена подняла трубку телефонного аппарата и стала набирать рабочий номер мужа.
– Астанин, мне срочно нужно билет до Ташкента. Ну, как срочно? Уже вчера! Что значит отложить до вечера??? Нет, невозможно! Я жду, Астанин! – произнесла она с угрозой и резко опустила трубку на телефонный аппарат.
– Лена, собирай Аннушку, я заберу ее прямо сейчас. – Наталья с укоризной посмотрела на младшую сестру, не одобряя тона ее разговора с мужем.
– Вот так, Наташенька. Теперь мы знаем, как погибла Настя. – Лена пододвинула коробочку сестре. – Если бы не Татьяна, так бы и ждали ответа на свои запросы. Каждый раз одно и то же – «без вести пропавшая».
– Как тебя встретили?
– О, узбекское гостеприимство! Большая семья, дети, внуки. Танина приемная мать Фарида работала медсестрой санитарного поезда, а позже – в госпитале в Ташкенте, куда девочку привезли из Ленинграда. Танечке ампутировали обе ноги и правую кисть. Ужас такой, Наташ, – она санки с телом нашей Насти сама на кладбище потащила. Не хватило сил, упала без сознания. Слава богу, какая-то женщина ее до госпиталя довезла. – Елена не смогла скрыть слез.
– А Варя?
– Варя умерла раньше. А перед ней – Танина бабушка. Девочка одна осталась, и Настя с Варварой ее к себе взяли. Настя, оказывается, меняла оставшиеся бабушкины украшения на хлеб у какой-то знакомой актрисы! А заколку сохранила!
– Как же она у Тани оказалась? И мое письмо?
– Настя ей за день до своей смерти все отдала. Она договорилась, что Таню отправят в эвакуацию. Видимо, посчитала, что так есть шанс заколку передать нам. Я как представлю, что им пришлось пережить! Ужас! Ну почему они с Варей не приехали к нам еще в начале войны?!
– Не знаю, Леночка! Могу списать это только на упрямство Насти. А теперь ее нет. И что с Зоей? С Тонечкой? Андрею так и не удалось ничего узнать? – понизила голос Наталья.
Лена оглянулась на дверь.
– Нет пока. Ты же понимаешь, он не может открыто афишировать родственные связи жены за границей! Это – конец карьеры! Если не хуже! Мы можем рассчитывать лишь на помощь его друга-дипломата. И то, если тот получит назначение в Польшу. О Франции я и не говорю, – почти шепотом отвечала она…
Часть 3
Наследники
Леон, сколько себя помнил, жил в этом старом доме, внутренним своим строением напоминавшем тюрьму. Коридор шел по всему периметру, и, выйдя из своей двери, двигаясь по нему, можно было вернуться к исходной точке. «Квартирой» считались шестнадцать комнат, расположенных на одном этаже. Где-то посередине между двумя поворотами был выход на лестничную площадку.
Родители Леона занимали две комнаты с крошечным пятачком, гордо именуемым холлом. Отдельная газовая плита с двумя конфорками и небольшой столик у окна на общей для всех жильцов кухне довершали привилегии семьи Сергеевых.
Мимо кухни Леон старался проскочить быстро – смесь запахов готовящейся еды напрочь отбивала аппетит, даже если он был голоден.
– Леончик, детка, зайди-ка на минуточку.
Леон остановился и с досадой хлопнул себя портфелем по ноге. И на этот раз не удалось пройти незамеченным! Любовь Григорьевна, мать одноклассника Пашки Дохлова, была, как всегда, на боевом посту.
– Да, теть Люб. – Леон приготовился выдать заранее заготовленный ответ на вопрос, где шляется ее ненаглядный сынок после школы.
– Уроки закончились? А где мой шалопай бегает? – Пашкина мать помешивала жареный лук на сковороде.
Леон невольно поморщился:
– Не знаю. Кажется, его учительница по математике задержала. Да вы не волнуйтесь, он скоро придет.
Врать он не любил. А приходилось – не прикрыть Пашку никак не мог! Их связывало нечто вроде дружбы. Из всех одноклассников Павел Дохлов, стойкий двоечник и хулиган, выделял лишь Леона. Вполне возможно, как ему думалось, из-за внешнего сходства. Еще в первом классе учительница посадила их за одну парту, решив, что они братья. Их «дружба» была взаимовыгодной. Дохлова боялись. С ним старались не связываться даже старшеклассники. Стоило его задеть – Пашка зверел. Сразу мог и не ответить, но позже, в темноте подъезда или в подворотне, обидчик получал сполна. Пашка не прощал никого и никогда. Леону это было на руку, он всегда мог рассчитывать на его защиту. Пашка его никогда не трогал. Бывало, Леон, не сдержавшись, указывал тому на невежество – Пашка был туп в науках, ленив и не читал книг. Пашка сжимал кулаки, но молчал. Леон же тихо торжествовал победу. Они оба понимали, что без помощи его, Леона, Дохлов бы не смог переползти в следующий класс.
Общая влюбленность в Катю Погодину ничего не изменила в их отношениях. Они провожали ее домой после уроков, совершенно не испытывая друг к другу ревности. Катя же, одинаково равнодушно принимая обоих, все же четко расставила позиции. С начитанным и умным Леоном она ходила в кино, в театр и на выставки, но, заскучав, садилась на раму Пашкиного велосипеда, и они мчались кататься по вечернему городу…
Дома Леон быстро проглотил успевшую остыть картошку с мясом. Убедившись, что Пашкина мать ушла с кухни, он вымыл посуду и прибрался в комнате. Только на этих условиях и дабы избежать родительских упреков он мог спокойно уйти из дома.
Ближайшим соседом семьи Сергеевых был Яков Семенович Кац, некогда практикующий адвокат. Очень долго его комната пустовала, закрытая на замок. И лишь десять лет назад у нее появился жилец, как-то сразу завоевавший всеобщую симпатию. Родственников у Каца не было, его никто не навещал. В их большой квартире Яков Семенович считался общим «дедом». Дети, особенно в непогоду, когда не погуляешь, приходили к нему послушать байки про убийц и воров. Истории по большей части были подлинными и оттого интересными. Леон же не любил дворовые игры и потому бывал у Каца чаще, чем другие. Он с удовольствием ходил для старика в булочную и за молоком, бежал ставить чайник и выносил мусор. Выполнив несложную работу, Леон часами пропадал в комнате Каца, почему-то этим сильно раздражая отца. Леон старался вернуться домой до возвращения того с работы, хотя, будь его воля, оставался бы у старика до ночи.
Он считал, что с родителями ему страшно не повезло. Скучные, всегда всем недовольные, они почти никогда не улыбались. Отец, вернувшись с завода, молча ел и уходил в свой закуток, где у него стояла чертежная доска. Мать, убрав со стола, брала в руки моток ниток и спицы и садилась к окну. Они редко разговаривали друг с другом, и в комнатах стояла гнетущая тишина. Леону ничего не оставалось, как забиться в угол с книгой в руках. Впрочем, иногда отец звал его сыграть партию-другую в шахматы. Обыграв в очередной раз сына, он долго читал нотации о пользе шахмат и его, Леона, нежелании всерьез ими заниматься. Леон с тоской поглядывал на будильник, стоявший на полке за спиной отца, жалея о потерянном зря времени. Как-то раз упомянув, что играет и с соседом, Леон нарвался на неожиданно злобную насмешку в адрес старого адвоката. Сумев сдержаться в этот раз, чтобы откровенно не нагрубить отцу, больше о Каце с ним не заговаривал…
Заперев на ключ свою дверь, Леон постучал в соседскую. Не дожидаясь приглашения, вошел.
– А, мой юный друг, проходи! – Кац искренне обрадовался гостю.
– Здравствуйте, дядя Яша.
– Как дела в школе?
– Нормально. Как всегда, скучно.
– Так ты туда не веселиться ходишь. Знания нужно брать, пока дают. Скучно не скучно, а не знаешь, что тебе в жизни может пригодиться. Так что хватай все.
– Я стараюсь. Дядя Яша, давно хотел спросить, вы родились здесь, в Оренбурге?
– Да, это мой родной город.
– И всю жизнь в городе прожили?
– Нет, незадолго до революции я уехал в Житомир к невесте. Поженившись, мы жили там до войны.
– А когда вернулись домой? И где ваша жена?
– Это длинная и грустная история, мой мальчик. Вот видишь, у меня на руке выколот номер? – Кац закатал рукав домашней куртки, обнажив руку по локоть. Чуть выше запястья виднелись синеватые цифры.
– Вы были в концлагере?!
– Да. В самом начале войны нас с женой и маленькой дочкой немцы определили в концлагерь в Дахау, слышал о таком?
– Читал и фильм смотрел. Страшно.
– Тогда я не буду рассказывать, что там делали с людьми, особенно с евреями. Сару и Ирочку сожгли в печи в первые же дни по приезде – они были слабы и, видимо, ни на что не годны. Я был сильным, здоровым мужчиной и поэтому годился в качестве подопытного материала. Как мне удалось выжить, я и сам не знаю. Лишь только после освобождения, вернувшись в Житомир, я понял, что не смогу там больше жить. Вот тогда и решил вернуться в Оренбург. Но удалось не сразу.
– Почему? Где вы жили до того, как приехали в наш дом?
– Где? – Кац помрачнел. – Когда-нибудь я расскажу тебе и об этом. Пока давай считать, что я проживал в другом городе.
– А родных у вас нет? Совсем?
– В Польше жил мой дядя Михаил Кац, родной брат моего отца. Помнишь, я тебе рассказывал о семье Печенкиных, у которых было пять дочерей? Михаил был мужем старшей из них, Зои. В жизни иногда случаются странные совпадения. Вот и мы с Михаилом встретились после многих лет не где-нибудь, а в Дахау и даже попали в один барак. Он умер почти перед самым освобождением, а про его жену Зою и их сына нам так и не удалось ничего узнать.
– Возможно, тоже выжила? А сын?
– Вряд ли. Михаил говорил, она не отличалась крепким здоровьем. А сын был совсем маленьким. Вероятность, что жив, ничтожна.
– А вы пытались его найти?
– Конечно, пытался. Сразу после войны. В списках освобожденных из лагерей его не нашлось. Или он погиб при отправке, или его могли успеть спрятать кто-то из жителей Хойны, такие случаи бывали. Но в таком случае ему сменили фамилию и имя.
– Значит, вы один уцелели из всей семьи?
– Выходит, что так. – Кац тяжело вздохнул.
– А про остальных сестер Печенкиных ничего не знаете?
– Честно говоря, для меня это сложный вопрос, Леон. На мне висит неоконченное дело, связанное с завещанием Афанасия Печенкина своим дочерям. Я должен был после смерти моего отца сохранить его и передать им или их детям. Отца убили в семнадцатом, когда он пытался вывезти двух младших девочек из поместья в Беляевке. Так что, где само завещание, я не знаю. Но текст я записал по памяти практически дословно, он хранится среди бумаг вон в том портфеле. Думаю, если завещание попало хотя бы к одной из сестер, то наследство уже получено. Хотя там оговаривается весьма непростое условие.
– Какое?
– Для получения основного капитала все наследники должны собраться вместе. А это, после всех событий в нашей стране, может оказаться невыполнимым.
– Но вы же искали сестер?
– Я не мог, Леон. На то были веские причины, поверь. Если тебе интересно, в следующий раз мы поговорим об этом. Что-то сегодня я себя неважно чувствую.
– Я сейчас позову Зинаиду Марковну, я видел, она вернулась с дежурства!
– Не нужно, Леон, я отлежусь, ты иди…
Ему нравился этот мальчик. Зная про его странную дружбу с хулиганом и двоечником Пашкой Дохловым, про неласковых родителей, Яков Семенович его жалел. И доверял, чувствуя, что тот искренне интересуется его жизнью. Но, рассказывая ему о себе, он умолчал об одном. Страх и унижения не закончились с освобождением из фашистского концлагеря. Практически сразу в его жизни начался другой ад – допросы в НКВД и осуждение на 25 лет лагерей. Он не смог бы объяснить ребенку, что, выйдя на свободу, продолжал бояться каждого шороха. Да, обещание, данное отцу в связи с завещанием его друга Афанасия Печенкина, он не выполнил. Не нашел сестер, да и не искал, малодушно приняв для себя, что взрослые женщины сами решат семейные дела, связанные с наследством.
Леон вернулся к себе. Его мать, сидя на низком пуфе перед зеркалом, расчесывала волосы.
– Сынок? Где ты был? – Она, не повернув в его сторону головы, отложила щетку для волос и взяла помаду.
– У соседа, мам. – Леон поймал себя на мысли, что не испытывает к матери никаких нежных чувств.
Она преподавала в их школе французский язык. В этой же школе учились дети почти всех обитателей коммуналки. Болезненно худая, маленького роста, она обладала тихим, совсем не педагогическим голосом. Одевалась всегда в костюм из серого твида и сероватую от частых стирок блузку. Когда Леон впервые услышал от старшеклассников брошенное презрительно в ее адрес «мышь», даже не удивился. Стало стыдно. То ли из-за вечного шума в классе, то ли по неспособности усвоить французские глаголы ее ученики в своем большинстве имели стойкие тройки. В конце каждой четверти их родители шли на поклон к соседке с подношениями. Мать брала тарелку блинов и банку варенья, вздыхала тяжко и отправлялась доучивать лентяев. Леон же воспринимал подарки как должное, считая такую плату за ее труд мизерной. Сладкая и сытная жизнь надолго прерывалась летними каникулами, когда большинство детей разъезжались по дачам и бабушкам.
У них дачи не было, родни в деревне тоже. Каждое лето отец брал на заводе путевки в заводской лагерь под Куйбышевом на две смены. Отказаться Леон не мог, но отбывал этот срок как наказание, тихо протестуя против утренней зарядки и кислых щей в столовой. Но особенно его бесили вечерние костры и «откровения». Он не хотел о себе ничего рассказывать, понимая, что на самом деле его серенькая, ничем не примечательная жизнь никому не интересна. Противно было слушать, как все откровенно врут про дедушку – героя или брата – летчика ради того, чтобы стать «товарищем» на два месяца. И хотя Леон был одним из ветеранов лагеря, друзей так и не приобрел. Пионеры его не любили, вожатые не докучали – проблем с ним не было, но и толку от него тоже было мало. Честно отстояв на утренней линейке, Леон шел в библиотеку. Книги он глотал одну за другой – будь то повести о пионерской жизни или сказки народов мира.
Библиотекарем в лагере каждый год работала Анна Андреевна Анфимова. Жила она в комнатке рядом с библиотекой вместе с маленькой дочкой Лялей. Заметив его интерес к чтению, Анна Андреевна стала привозить из города томики Жюля Верна и Стивенсона. Леон часами сидел на скамейке под окнами библиотеки, погруженный в мир приключений. И ради этого он готов был ездить в лагерь снова и снова…
Леон удивился, заметив, что мать надела браслет. Единственное ее украшение (кроме плоского обручального кольца) хранилось в старой бархатной коробочке и доставалось лишь в особых случаях. Как-то раз он полюбопытствовал у матери, откуда у нее такая красивая вещь. Смутившись, та ответила, что это – наследство.
«Куда это она собралась? – подумал Леон. – Только бы меня с собой не потащила!»
– Леон, мы с папой идем в гости к родителям Кати Погодиной, ты пойдешь с нами? – Мать словно прочла его мысленный вопрос.
– Что я там забыл? – буркнул он равнодушно.
– Не груби. Совсем необязательно разговаривать со мной таким тоном.
Леон с тоской посмотрел на мать. «Началось. Сейчас еще папочка подключится. А, вот и он!» – покосился Леон на открытую дверь – в комнату входил отец, держа в руках начищенные ботинки.
– Люда, ты готова? Леон, почему не одет?
– Не пойду я к Погодиным!
– Почему? Там будет Катя. Вы же с ней дружите, если я не ошибаюсь?
– Мне ее и в школе хватает! – Леон демонстративно взял с полки книгу и уселся в кресло.
– Как хочешь, – неожиданно легко согласился отец.
«Ура! Свобода!» – обрадовался Леон. Возможность побыть одному до позднего вечера выпадала ему нечасто. Теперь спокойно можно дочитать взятого у Каца «Робинзона Крузо».
Он не знал, что за соседней дверью тихо умирал ставший ему самым близким человек – Яков Семенович Кац. Леон крепко спал и в воскресное утро, когда Пашкина мать, не достучавшись до старика, подняла на ноги обитателей коммуналки. Проснулся он лишь от сильного стука, доносящегося из общего коридора, – слесарь Игнат взламывал дверной замок. Леон сразу все понял. Позже вернувшиеся родители застали Леона в исступленной истерике. Он плакал навзрыд и обвинял себя в смерти старика. Кипя ненавистью, вырывался из цепких отцовских рук, выбил стакан с водой из рук матери, обозвав ту «серой мышью». Привела Леона в чувство оплеуха отца. Приехавшие по вызову врачи неотложки сделали ему укол, и он, успокоившись, провалился в сон.
Анна Андреевна Анфимова ненавидела эти поездки в лагерь. Но на них настаивал муж, уверенный, что их пятилетняя дочь Лялечка непременно должна быть на свежем воздухе и обязательно среди детей. Покладистый во всем, что касалось капризов жены, в этом вопросе он оставался непреклонен. «Я же не уборщицей тебя заставляю работать, Аннушка! Быть библиотекарем вовсе не сложное дело!» – заявлял он, не слушая ее возражений. Анна вынужденно соглашалась, но то была ее жертва ради ребенка, ведь ей приходилось жить в некомфортных условиях. К тому же муж не разрешал брать в лагерь Нюшу, Лялину няню, и Анне самой приходилось заботиться о дочери. Еда в столовой была отвратительной, но готовить Анна не умела и не хотела. Поэтому при каждом удобном случае старалась съездить в город хотя бы на несколько часов. Лялю она «сдавала» в младший отряд на попечение пионервожатой. И по возвращении с удивлением замечала, что дочь прекрасно себя чувствует и не торопится вернуться в их комнату.
– Мама, мама, к нам Ленчик пришел! – Ляля с сияющим личиком вбежала в библиотеку. Анна Андреевна строго посмотрела на дочь:
– Ляля, ты неприлично себя ведешь. Девочка не должна скакать как коза и кричать так громко. И сколько раз тебе повторять, что мальчика зовут Леон, а не Леня.
– Здравствуйте, Анна Андреевна.
– Доброе утро, Леон. Проходи.
– Я пришел записаться в библиотеку. Можно?
– Конечно, только я, право, не знаю, что интересного ты сможешь здесь найти. Что ты прочел за этот год?
– Всю библиотечку приключений. Я брал книги у моего соседа по квартире Якова Семеновича.
– Замечательно. На неделе я привезу тебе из города Марка Твена. Это новое издание, мы его получили лишь в этом году. А сейчас подбери себе что-нибудь вон на той полке.
– Хорошо, Анна Андреевна.
Леон подошел к книжному стеллажу и сделал вид, что выбирает книжку. На самом деле он украдкой рассматривал женщину. Почему только сейчас он заметил, какая она красивая? Она была так не похожа на других женщин, каких знал! «А я еще считал Катьку красавицей», – пронеслось в голове. Сердце колотилось так сильно, что Леон испугался, как бы Анна Андреевна не услышала этот стук. От Пашки он знал, что так бывает, когда влюбишься по-настоящему.
– Выбрал что-нибудь, Леон?
– Да, Анна Андреевна.
Леон быстро схватил с полки первую попавшуюся книжку и подошел к столу. Анна Андреевна внимательно на него посмотрела:
– Странный выбор. Ты давно вырос из сказок. Ты уверен, что хочешь почитать «Золушку»?
Леон почувствовал, что краснеет.
– Я буду читать ее Ляле, можно?
– Спасибо, Леон, если тебе это интересно, пожалуйста. – Анна Андреевна пожала плечами.
Леон торопливо вышел из библиотеки, спустился с крыльца и присел на скамейку под окном. Ляля тут же пристроилась рядом.
– Хочешь, я тебе почитаю? – Он посмотрел на девочку.
– Я и сама могу. А ты зачем «Золушку» взял?
– Для тебя.
– Но это для детей, ты что, не знаешь?
– А ты кто?
– Я уже не ребенок. – Ляля обиженно поджала губы. – Я читаю сказки Пушкина, сама.
– Я не знал. Тогда отнеси книжку на место. В следующий раз возьму другую.
– А ты еще придешь к нам?
– Да, после обеда.
– Ладно, тогда до свидания.
Ляля взяла книжку и забежала в дом.
– Леон, мне нужно ненадолго отлучиться в город, ты не побудешь с Лялей?
– Я должен в отряде отпроситься.
– Не волнуйся, я договорюсь. Если она будет слишком надоедать, дай ей книжку, пусть читает.
– Хорошо, Анна Андреевна.
Леона распирало от гордости, ему казалось, что в их отношениях появилось что-то особенное. Он почувствовал себя необходимым! Пусть уезжает, зато вечером наверняка они будут пить чай с пирожками, которые она привезет из дома. А он сможет смотреть на нее, не боясь, что она что-то заметит.
С Лялей хлопот не было никаких. После обеда она проспала два часа, а потом тихо сидела рядом с ним на лавочке с книжкой в руках. Своим детским умишком она понимала, что этому взрослому, серьезному мальчику мешать не нужно, иначе мама больше никогда ее с ним не оставит.
Нюша, стоя за приоткрытой дверью в кабинет, наблюдала, как Владимир Егорович в крайнем волнении ходит из угла в угол.
– Этого не может быть. Только не Анна! – громко выкрикнул он и, остановившись у письменного стола, со всего размаха стукнул по покрытой зеленым сукном столешнице. Бронзовая статуэтка лошади подскочила и упала на пол.
Нюша невольно вскрикнула, выдавая свое присутствие. В доме происходило неладное. Нюша догадалась – случилось самое плохое: Владимир Егорович узнал, что у жены есть любовник.
В семью Анфимовых Нюша попала случайно. Пять лет назад, проходя по дворовой детской площадке, она наблюдала возмутившую ее картину. На скамейке сидела, дымя сигаретой, молодая красавица. А рядом в коляске навзрыд плакал ребенок.
Этим же вечером, набравшись решимости, Нюша пошла в соседний подъезд предложить себя в няни. Молодая мать так откровенно обрадовалась будущей помощнице, что мужу оставалось лишь согласиться. Поначалу Нюша по утрам забирала малышку на прогулку, возвращаясь к обеду. Днем Лялечка спокойно спала в своей кроватке, особенно не нуждаясь во внимании и заботе. Нюша уходила к себе, в однокомнатную квартиру. Второй раз за день она приходила к вечеру. Накормив малышку, вновь шла с ней гулять в парк.
Читать бесплатно другие книги:
