Провокация Зайцев Михаил

Обмануть «всевидящее око» невозможно чисто теоретически. Даже и пытаться не стоит. В лоб о лояльности машина, конечно, не спросит, но поинтересуется на предмет моего отношения к полиции, к администрации, к образу жизни после оккупации. Спросит и о том, не нарушал ли я какие-либо законы. Честно ответив на вопросы об отношении и нарушениях, я обеспечу себе вообще отрицательный коэффициент. А нечестно, как я уже обмолвился, отвечать не получится, даже и пытаться не стоит. Сберегая нервы тестируемого, машина умолчала и о том, что в случае всего 10% откровенно лживых ответов меня немедленно испепелит молния. И мокрого места, как говорится, не останется.

Но, помимо принципиальных, моему завидному здоровью серьезно угрожают и вполне невинные вопросы, вроде: «Где вы родились?» и «Как вас зовут?» Те вопросы, что психологи вводят в опросники, дабы несколько успокоить и немного расслабить обычного тестируемого. С чипа считаны биографические данные моего ровесника Николая, уроженца Н.П. – 14д.3216.ру. Я же родился в Бункере. Я приучил себя откликаться на чужое имя, но, повторяю, «око» обмануть невозможно. Получается, что я обречен, да?.. Нет! И еще раз – нет! Я выживу. Обязательно.

Я выживу, потому что в программном обеспечении «ока» существует один нюансик, на который рассчитывали Непокоренные, когда готовили меня к акции. Специфический сей нюансик связан, в том числе, и с последовательностью вопросов. Так сказать, со «стартовой темой». Вначале машина должна спросить о цели моего путешествия, и она спрашивает:

– Куда вы направляетесь?

– В Москву, – отвечаю честно на все 100%, без намека на кривотолки, двойное толкование и т. д. и т. п.

– С какой целью?

– Я – пилигрим, – говорю, зная, что мой ответ лжив на две трети, и спешу добавить: – Личный код: четырнадцать дэ тридцать два – шестнадцать-один, шестьдесят шесть ка.

Сторожевик – автономная машина для убийства подозрительных пунктиков. Запроса в базу данных регионального центра, где мне присвоили код, не последует, да он и не нужен. Ежели я и ошибся в цифрах, то без всякого умысла, то бишь – всего лишь ошибся, а не солгал.

– Вы верующий? – Вот! Вот он, тот вопрос, которого я ждал с нетерпением.

– Да. Я верю в Сестру Спасительницу.

Вот и все. Вопросов больше не будет. Тестирование закончено досрочно. Программный нюанс сработал. Истово, без тени сомнения, верующим в Дочь их бога оккупанты автоматически и сразу присваивают коэффициент лояльности 99%. Редкий ублюдок полицай имеет такой коэффициент. Я выжил благодаря Сестре Спасительнице. Да святится имя Ее ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

2. Полицейские

В дверь постучали. Три раза. Три печальных «тук».

– Входите, – разрешил Федор Палыч, повернул лысую голову к монитору, бросил локти на столешницу, пальцы на клавиатуру, сделал озабоченное лицо.

С тоскливым скрипом дверь отворилась. Посетитель неспешно перешагнул порожек, не спеша прикрыл за собой скрипучую дверь.

Исподволь, краем глаза, Федор Палыч быстро и цепко обшмонал сутулую фигуру вошедшего.

Высокий парень, крепкий, но не орел. Морда какая-то постная, будто недоспал, и двигается как-то вяло, как будто под кайфом. Одет в стандартную униформу, без всяких выпендрежей, ежели не считать за таковой сразу две «боевые перчатки» на липучках поясного ремня.

Местный дока «боевой перчатки» Саня Ларин, помнится, однажды, когда водку пьянствовали, целую речугу толкнул на тему того, что «боевые перчатки» для обеих рук таскают при себе исключительно понтярщики голимые.

– Секундочку обождите, – пробурчал Федор Палыч, и его короткие пальчики деловито забарабанили по клавишам, высекая на мониторе бессмысленную череду букв, знаков и символов. – Ну вот и... – указательный перст демонстративно щелкнул по обособленной красной кнопке, – ...вот и все с этим, – монитор погас, Федор Палыч развернулся лицом к посетителю. – Дел по горло, – соврал Федор Палыч, оглаживая пухлой ладонью блестящую лысину. – Вы, я так понимаю, то самое пополнение, которое мы ожидали еще неделю назад?

Сутулый здоровяк с двумя «боевыми перчатками» и сонной рожей лениво пожал плечами – мол, не знаю, ждали вы пополнение, не ждали, мне по барабану, а зовут меня:

– Зубов Алексей, – у него и голос оказался сонным, тягучим. Говорит так, будто одолжение делает. – Прибыл для дальнейшего прохождения. Идентификацию у дежурного по отделению прошел.

А то как же! Уже доложили Федор Палычу, что новенький прибыл. Как же иначе? Аркаша Смирнов телефонировал, улучил момент, когда определял новенького на постой, когда тот в избу вещички заносил, а Смирнов его за плетнем дожидался, чтобы дальше, до отделения подвезти. Не зря ж Аркаше было велено дежурить у взлетно-посадочной, караулить прибытие пополнения, прилет этого гусака.

Самые худшие предчувствия, увы, не обманули Федор Палыча – гусак прилетел еще тот. Увы, согласен Федор Палыч и с первыми впечатлениями Аркаши Смирнова – говно мужик. Чуяло сердце – так не бывает, чтобы из Столицы в Область прислали нормального службиста. Вот бы еще узнать, за что, за какие грехи этого гуся лапчатого перебросили из престижного сектора О в бесперспективный Н.П. – Гб.2101.ру.

– Садитесь, Зубов, знакомиться будем. Берите, вон, у стены стул и располагайтесь.

Двигать стул новичок или поленился, или не пожелал. Пропустил мимо ушей вежливое: «Берите... стул». Пожал плечами – дескать, ладно, присяду, раз велено – подошел к череде стульев возле стены и опустил себя на крайний. Сел в профиль к Федор Палычу. Сгорбился пуще прежнего, уставился в пол. На сонной роже брезгливое безразличие ко всему на свете, губа оттопырена, взгляд рассеянный.

– Ты, Алексей... можно тебя на «ты»?

Зубов кивнул. Клюнул носом, чуть-чуть, еле заметно скривив рот в полуулыбке-полуухмылке.

– Ты, Леша, можешь мне честно сказать, за что тебя, парень, из самой Москвы к нам турнули?

Новенький пожал плечами – мол, могу сказать, почему нет? – и процедил сквозь зубы:

– После болезни.

Два слова сплюнул и молчит. Как будто эти слова чего-то проясняют. И молча, рассеянно, изучает дощатый пол. И все ему, типа, до звезды.

– Чего «после болезни», Леша? – Федор Палыч старался говорить отеческим тоном, мягким и доброжелательным. Старался не выдать голосом свое нарастающее с каждой секундой раздражение. – Не догоняю я, Леш?

– Место мое, московское, пока я в госпитале валялся, укомплектовали. Направили к вам, на вакансию.

– А болел чем?

– Гриппом.

– Ты когда последнее тестирование проходил?

– В госпитале.

– Коэффициент лояльности у тебя..? Упал, да? Сколько коэффициент на сейчас?

– Девяносто восемь.

– Ничего себе! И с такими процентами тебя к нам?.. Ничего не понимаю!

Зубов пожал плечами.

Федор Палычу хотелось, ох, как хотелось, видеть в нем жертву интриг, незаслуженно обиженного свойского мужика, но... Видел он пред собой сонного, высокомерного гусака. Понтярщика с двумя «боевыми перчатками». Говно вонючее.

У полицейских нет ни званий, ни рангов, есть только выборные – общим и тайным голосованием коллектива – должности. Полиция – это братство под крылом и началом гражданской администрации. Братство добровольно ссыльных, ибо по месту жительства любых, вплоть до седьмого колена, родственников служить запрещается.

Федор Палыч был потомственным полицейским. Его дед служил еще в ту пору, когда полиция страдала от кадрового дефицита, и проходной коэффициент составлял всего 75%. Коэффициент лояльности отца Федора равнялся 87%. Продолжатель династии Палыч имел за душой целых 97%. Много, но меньше, чем у этого Зубова.

Начинал службу Федор Палыч на Юге, где женился, и откуда его перевели сюда, в Среднюю Полосу, в Н.П. —Гб.2101.ру. Сын у Федор Палыча родился уже здесь. Федор Палычу нравилось служить здесь, в Среднем секторе, в Н.П. —Гб.2101.ру, в 50 км от города Новгорода. Поднадзорный Н.П. ориентирован на огородничество, сюда часто прилетают грузовики за овощами для новгородцев, население тут тихое и спокойное, всем довольное, серьезные инциденты редки, как волосы на голове у Федор Палыча, то есть – их вообще не бывает, разве что в отчетности повысишь какой инцидент до статуса «серьезного», ратуя за премию коллективу, а так служба сводится в основном к профилактике правонарушений. Лафа, одним словом. И без всякого пополнения отделение, ясное дело, выдало бы те же положительные показатели, но за последние годы, увы, поднадзорные огородники расплодились чрезвычайно, и число их голов перевалило за тот рубеж, после которого положено расширение штатов. И вот вам – пожалуйте бриться! – прислали черте кого, гуся лапчатого, говно вонючее.

Уж третий год кряду сослуживцы единогласно выбирали Палыча себе в начальники, отчего он чувствовал себя особенно ответственным за коллектив, крепкий и сплоченный, радел за него и денно и нощно. Ожидая пополнение, единодушно избранный начальник всем сердцем надеялся, что новичок органично вольется в дружную команду отличных ребят. И дождался. Этот, хе-е, вольется! Как говно в прорубь. Как плевок в колодец. Реально не зря в процессе ожидания новичка Федор Палыча мучили паршивые предчувствия, отзываясь болью в добром сердце, которое продолжало надеяться на лучшее, вопреки им, предчувствиям.

«Не, не скажет сукин сын, за что его из Москвы взаправду турнули, – подумал Федор Палыч, игнорируя покалывания в сердечной мышце, запрещая себе реагировать на сердечные боли от нервов. – А ведь за что-то его из столицы вытурили, суку...» – Федор Палыч вздохнул, огладил лысину и произнес притворно бодрым баритоном:

– Ладно, Алексей! Будем так считать, что мы с тобой... Не, не познакомились еще. Меня Федором Павловичем зовут. А теперь, считай, познакомились. Теперь с остальными тебя познакомлю, – и начальник дотронулся до кнопки общего сбора по отделению.

Солидно звучит: «кнопка общего сбора». И сигнал «общего сбора» звучит внушительно: сирена взвыла, аж уши закладывает. И, кажется, что сейчас в начальственном кабинете станет тесно от подчиненных. Каждый раз этакая дурь мерещится Федор Палычу, когда он нажимает солидную кнопку и щурится от резанувшего по ушам сигнала.

По сигналу «общего сбора» явились двое – дылда Саня Ларин и весельчак Вовка Баранкин. Максимка Белов сегодня дежурный, бдит в рекреации у входа в отделение, и его сигнал не касается, а Смирнов Аркадий встретил, подвез новичка и отправился патрулировать территорию, сегодня его черед кататься на свежем воздухе. Количественный состав полицейских до сего дня равнялся пяти штатным единицам. Теперь их шестеро. Пятерка в доску своих, плюс один столичный говнюк.

«Из-за таких говнюков и к полиции кое-где у нас порой предвзятое отношение, – подумал Федор Палыч. – Ежели еще и Аркашка женится на своей этой, грудастенькой, которая в теплицах работает, тогда вообще труба дело. Пришлют взамен Аркашки еще одного говнюка, и конец нормальной службе».

Думы тяжкие жгли мозг Федор Палыча, словно термопушки леталок-карателей. В придачу к сердечной мышце заболела и лысая голова, одномоментно и сильно, вдруг. «Небось, давление от расстройств подскочило», – подумал начальник, улыбнулся вымученно, заговорил:

– Знакомься, Алексей. Который повыше – тот Саня, который с животиком – это Володя. С остальными, которые на боевых постах, согласно графику несения, ты уже повидался.

Саня с Вовой как вошли, так и стояли вполоборота к начальнику, в три четверти к новичку. Вовка Баранкин жизнерадостно крутил вихрастой башкой, поглядывая то на Федор Палыча, то на снулого новичка. Ларин сразу зацепился взглядом за пару «боевых перчаток» и боролся с ухмылкой, пока беззлобной, но отнюдь не вежливой.

– Знакомьтесь, мужики. Наше пополнение. Зовут Алексеем по фамилии Зубов. Прошу, как грится, любить, так сказать, и жаловать.

Зубов продолжал горбиться на стуле. Правда, голову приподнял и глаза на Сане с Вовкой сфокусировал. Поглядывал на них снизу вверх, вращая зрачками, сохраняя прежнее сонное выражение. И стало ясно, что вставать, пожимать руки старожилам отделения, предлагать отметить знакомство, как полагается, либо проявлять еще какую дружественную инициативу новичок Зубов вовсе не собирается.

Повисла неловкая для всех, кроме индифферентного говнюка Зубова, двадцатисекундная пауза. Отсчет молчаливых секунд прервал Санька Ларин:

– Алексей, да?.. – Ларин позволил ухмылке перекосить лицо, зачеркнув всякие потуги на вежливость. – Алешей тебя звать, да?

Зубов сонно кивнул.

– Алексей-Алеша, а скажи-ка ты мне, дорогой, какого, скажи, хрена фигова у тебя две «варежки» к ремешку прилеплено, а? Для красоты, да? Или для дела, а?

Зубов вроде бы начал потихонечку просыпаться. По крайней мере в глазах его появились живость и интерес.

– Для дела, – кивнул Зубов бодрее, чем раньше. – А что?

– А то, что я тебе, Леша-Алексей, не верю ни фига. Деловому, а не фраеру, и одной «варежки» до фига хватает, нет? Не согласен? А я так считаю и могу доказать. На деле, – Ларин картинно оттопырил правый локоть, его сухая ладошка легла поверх притороченной к ремню «боевой перчатки». Одной с правого бока.

– Предлагаешь развлечься? – Зубов выпрямил спину, окончательно ожил лицом, надменно улыбнулся уголком рта, блеснул глазами. – Давай, я готов.

– Командир? – Ларин энергично повернулся к начальнику. – Разрешишь, да?

А то как же! Ожидал Федор Палыч подобного поворота событий. Как же иначе? Наизусть выучил повадки товарищей подчиненных выбранный ими начальник. И, будьте уверены, окажись новенький свойским парнем с двумя «варежками», – да хоть с тремя! – давно бы вмешался и приструнил чемпиона Саню.

Но Зубов свойским, мягко говоря, не был. А Саня Ларин был Мастером бесконтактного боя, Мастером с большой буквы. В прошлом году в Новгороде, на региональной Олимпиаде по прикладным видам спорта, Ларин завоевал титул «Первой Перчатки», а это вам не хухры-мухры!

– Разрешить?.. – Федор Палыч почесал лысину, делая вид, что задумался. – Оно, конечно, почему нет? Но без защитных костюмов, сами знаете, соревновательные поединки не...

– Палыч! – перебил командира Ларин. – Мы согласные без защиток! Ага, Леха-Алексей? Да? И я согласен, и ты, да?

Понял Ларин отца командира! Влет просек фишку! А ведь есть, наличествуют в хозяйстве-то защитные-то костюмчики! Только какой смысл опускать говнюка в защитке? Победа по очкам, «победная статистика», так сказать, это один расклад, а когда побежденный валяется в дауне под ногами, это совершенно другая песня.

– Я в защитке вообще не работаю, – неожиданно заявил Зубов, поднимаясь со стула. – Где устроим развлекуху? Прямо здесь?

Такое впечатление, что со стула встал совершенно другой человек. Собранный, подтянутый, с волевым серьезным лицом, с колючими глазами хищной птицы. С глазами убийцы.

«Прям оборотень какой-то... – удивился Федор Палыч, и мозг под его лысым черепом обожгла предательская мыслишка: – Черт, а вдруг он Саньку уделает?..»

Схожая мыслишка-уголек, похоже, полыхнула и у Вовки Баранкина, который взглянул на друга Саньку, будто матрос на капитана тонущего корабля.

Самого Ларина метаморфозы Лехи-Алехи ничуть не смутили. Напротив – порадовали. Чем больше гонора у придурка, тем приятнее будет его обламывать. В финале прошлогодней Олимпиады Санька дважды выигрывал вчистую у такого же «героя» в кавычках. Сначала по очкам, под аплодисменты трибун, а потом ночью, в рекреации общаги для участников спортивного мероприятия, без всяких защиток, вживую доказал гоношистому «герою» свое право называться «Первой Перчаткой».

– Так-таки никогда вообще защитку не надевал, что ли? – усмехнулся Ларин. – Не врешь, нет? Без защиток учился с «варежками» обращаться, да? Или вообще не учился, а?

Боевые перчатки, они же на сленге – «варежки», выпускаются для правшей и левшей, для правой и левой руки. «Варежка» подгоняется по индивидуальным размерам и снабжена персональным индентификатором хозяина. Боевую перчатку имеет каждый полицейский. Не возбраняется и ношение пары. Также разрешено иметь в своем распоряжении хоть «варежку», хоть две, но выходить на работу без оных, вооружаться старыми-добрыми резиновыми дубинками, едкими и газовыми «брызгалками», электрошокерами, чем хочешь. Боевая перчатка – символ причастности к братству полицейских, эффективный, проверенный, зарекомендовавший себя, но необязательный для повседневного ношения.

– Я, Леша-Алексей, вообще-то парень добрый, и если ты передумаешь...

– Долго еще трепаться будешь, парень добрый? – оборвал раздухарившегося Ларина новичок.

– И то правда! Пошли, Леха-Алеха. Айда за мной в Ка Пэ Зэ, там у нас просторно, вольготно, развлечемся на славу! Смотрите нас по монитору.

Фразу про монитор Ларин адресовал Федор Палычу и Вовке Баранкину. Системы наблюдения в КПЗ наличествуют, и картинка, и звук выводятся на монитор, что стоит на столе у начальника, и на прочие экраны в отделении.

– Айда, Леха-Алеха, не отставай, – Ларин первым, за ним Зубов, вышли из кабинета. Дверь за ними закрылась.

– Палыч, батя, и с ентой какашкой Зубовым нам вместе служить прикажешь? – Вовка закатил глаза, сострил мученическую мину. – За что такое наказание? – Баранкин, вихляя бедрами, обогнул начальственный стол, встал за спиной у Федор Палыча так, чтоб видеть экран монитора. – Чем мы провинились?

– Баранкин, будь человеком, не трави душу, – Федор Палыч включил аппаратуру, стукнул по клавишам, вошел в меню «Надзор», выбрал опцию «КПЗ». На экране возникли квадратики с видами КПЗ во всех ракурсах.

КПЗ —камера предварительного заключения – смогла бы вместить человек двадцать легко, либо человек шестьдесят впритирку. Реально в просторном помещении без мебели и без окон редко дожидался допроса одинокий огородник, хвативший лишку алкоголя, которого, после соответствующей воспитательной беседы, похмельного, отпускали.

– Батька Палыч, я дико извиняюсь, однакося, коли ента какаха Зубов победит нашего непобедимого Санька, тоды – ой! Тогда он та-а-ак нос задерет, что хоть...

Словоизлияния балагура Вовки, который шутил по привычке, а на монитор поглядывал с заметной опаской, пресек зуммер встроенного в столешницу селектора. Начальника вызывал дежурный по отделению, Максимка Белов.

Щелкнув тумблером, Федор Палыч наклонился к селектору:

– Да, Максим?

– Аркадий вышел на связь, – сказал селектор искаженным до неузнаваемости голосом Белова. – Аркаша на околице чужака подобрал, везет сюда.

– Хо-хо! – хохотнул Баранкин. – Надо ж! Аркашка службу несет. Я-то, грешник, думал, что он у своей этой, сисястой, в парнике парится.

– Кто там у вас хихикает? – спросил селектор. – Вовчик, ты?

– Кончайте мне тут службу в балаган превращать! – Федор Палыч треснул кулаком по столу, крутанул шеей, одарил Баранкина негодующим взглядом и вновь нагнулся к селектору: – Максим! Кого Аркадий конвоирует? Конкретнее он докладывал?

– Чужак обозвался пилигримом. Федор Палыч, а как там новенький наш? Еще у вас?

– Не твое дело! Когда Аркадий привезет задержанного, проведите идентификацию и доложись мне. Все! – Начальник, щелкнув тумблером, перевел селектор в пассивное состояние.

– Новичок прибыл, пилигрим нарисовался. Сегодня у нас аншлаг. Палыч, ты...

– Баранкин! Будь человеком, замолкни. Без тебя голова трещит.

– О! Шеф! Внимание на экран! В Ка Пэ Зэ вот-вот начнется дуэль!

Пропустив вперед себя Зубова и войдя в КПЗ следом, Ларин плотно прикрыл тяжелую дверь. Зубов задрал голову, прищурился, кивнул – потолочные неонопанели обеспечивают нормальное освещение, не яркое и не тусклое, в самый раз. Ларин, проходя мимо остановившегося сразу за порогом Зубова, как бы нечаянно, задел Лешу-Алексея плечом. Шагая неспешно, Ларин отлепил от ремня «боевую перчатку», натянул на правую кисть, пошевелил пальцами. Остановился, не доходя пары метров до противоположной, дальней от двери стены, повернулся лицом к Зубову.

Зубов никак не отреагировал на якобы нечаянный толчок плечом в предплечье. Сунул обе руки в «варежки», как будто в карманы, дернул запястьями, затрещали липучки, отпуская пару боевых перчаток.

– Треугольник или квадрат? – спросил Ларин.

– Квадрат, – кивнул Зубов.

– Отлично!

На перчаточной оболочке для указательного пальца, сбоку, так, чтобы удобно было нажимать пальцем большим, имеются три сегмента, по одному на каждой фаланге, обозначенные кружком, квадратом и треугольником. Нажатие на треугольник задает «щадящий режим дистанционного воздействия», на квадрат – «жесткий режим», на окружность – «предельно допустимый».

Подушечкой большого пальца Ларин дотронулся до квадратика на второй фаланге, слегка надавил, услышал тихое «щелк», растопырил пальцы, сжал в кулак обтянутую перчаткой правую кисть, отвел руку в сторону, нацелил кулак на стену справа от себя, не спеша разжал пальцы и от наладонной сеточки отделилась маленькая, размером с шарик для пинг-понга, шаровая молния. И поплыла целенаправленно к стенке. Доплыла, стукнулась о бетон и рассыпалась с шипением искрами.

Ларин снова сжал кулак и снова его разжал. На сей раз разжал резче, быстрее. И светящийся шарик резче отпочковался от ладони и гораздо быстрее достиг бетонной ограды, и взорвался с большим количеством искр.

Ларин вновь сжал кисть в кулак, опять разжал ме-е-едле-е-ен-но... совсем медленно... Пылающая белизной компактная шаровая молнийка не-е-ехотя по-о-оплыла прочь от породившей ее сеточки на ладони. Ларин развернул кисть и тыльной стороной перчатки, рубчатой поверхностью на тыльной стороне, шлепнул по электрическому шарику. Шлепок задал молнии ускорение, изменил ее траекторию. Шарикообразная молнийка полетела стремительно вправо-вниз и попала точно-точнехонько в слом плоскостей, в стык стены и пола, в плинтус.

Боевые перчатки назвали «боевыми», безусловно, для красного словца. В смертельный бой с ними, точнее, в них, или – в ней, решился бы пойти разве что клинический идиот. Боевая перчатка – полицейское спецсредство из той же серии, что и дубинка, шокер, аэрозоль. «Варежкой» удобно «глушить» невооруженных гражданских лиц или плохо вооруженных. И то – только при известной сноровке. Отсутствуют навыки владения спецсредством – глупо на него рассчитывать. Тем паче его демонстрировать, угрожать им. Ибо, испугавшись мнимого – мнимого! – превосходства, даже безоружный слабак может решиться на многое и станет действительно серьезно опасным.

Дабы сподвигнуть полицейских на упражнения с боевыми перчатками, мудрые оккупанты, снабжающие лояльных аборигенов спецсредствами, придумали совершенно бесполезную для реального дела дополнительную функцию – от рубчиков на тыльной стороне «варежки» шарик-молния отскакивает, как резиновый шарик от теннисной ракетки. Придумка прогрессоров породила оригинальный вид прикладного спорта, Мастеров этого вида и желающих ими стать.

– Я тебе не мешаю?

– Ага, Леха-Алексей! Твоя правда – давно пора начинать наши игры.

Ларин встал строго боком к Зубову. Левую руку спрятал за спину, правую выставил перед собой. Его стойка напоминала и позицию фехтовальщика, и позу дуэлянта-пистолетчика.

Зубов остался стоять строго фронтально по отношению к противнику. Чуть согнутые в коленях ноги на ширине плеч, спина чуть горбится, обе наладонные сеточки «смотрят» на Ларина.

– Алексей, Алешенька, сынок, тебя сумасшедший стойкам учил или слабоумный?

Зубов улыбнулся, крепко сжал кулаки и судорожно их разжал. Пара шаровых молний, два светящихся шарика, метнулись к Ларину. Оба летели мимо. Стойка боком к противнику сокращает площадь возможного поражения до минимума, что, ясен пень, максимально затрудняет прицеливание. На шарик, который пролетал слева, Ларин не обратил внимания, а шарик, что должен был пролететь по правому боку, вниманием удостоил – тыльной стороной кулака отправил молнию-шарик обратно. Разжал кулак и вдогон отбитой молнии пустил свой шарообразный заряд.

Отбитый заряд-шарик попал Зубову в грудь, «свояк» угодил точно в лоб. Хлопки прозвучали один за другим, с паузой в четверть секунды, оба шаровых разряда рассыпались ворохом искр, и Зубов, который и не пытался увернуться либо парировать молнии, заорал, заревел, срывая голосовые связки. Но то был отнюдь не вопль боли, а сошедший на хрип крик первобытной ярости, лютой ненависти, отчаянной и безумной решимости.

Зубов страшно оскалился, его улыбающееся до того лицо вдруг стало похожим на звериную морду. Потухли огоньки разума в глазах, на губах выступила пена, кожа побагровела, бусинки пота покатились по обожженному молнией лбу.

– Берсерк... – прошептал Федор Палыч, хватаясь за сердце. – Как же я сразу не...

– Саня! – Баранкин оттолкнул кресло вместе с начальником, хлопнув рукой по столешнице, перемахнул через начальственный стол, как через гимнастического коня. – Саньку спасать надо!

Вова шарахнул дверью об стену – аж штукатурка посыпалась с потолка. Из кабинета Баранкин вылетел пулей, а Федор Палыч, наоборот, раскис, оплыл в кресле, точно из его мягкого тела выдернули каркас-стержень.

– Вова, нельзя... – севшим голосом бубнил Федор Палыч. – Нельзя, Вова, берсерков нельзя трогать, Вова... – Федор Палыч бубнил, понимая, что Баранкин его не слышит, что остановить его невозможно, что Володя Баранкин знает, на что идет, точнее – бежит.

А на полиэкране монитора берсерк Зубов во всех ракурсах пер в атаку. Саня Ларин отступил к стене, переключил «варежку» на режим «предельно допустимый» и метал-метал-метал молнии одну за другой, одну за другой, и еще другую, и еще одну, со скоростью пулемета. Берсерк искрил, как бенгальский огонь в праздник. Зубов прикрыл локтем глаза. Кажется, левый глаз Санька ему прижег, но рычит и хрипит берсерк по-прежнему вовсе не от боли. У берсерков совершенно особые взаимоотношения с болью, а что такое болевой шок, им вообще неведомо. А еще берсеркам, как утверждает фольклор, неведомо и такое понятие, как смерть.

Фольклор, разумеется, врет. Берсерки смертны. Во времена борьбы с партизанами их гибло немерено. В те судьбоносные времена прививку, которая превращает человека в берсерка, делали лицам обоего пола с коэффициентом выше 84%, желающим зарабатывать сразу и много.

Вампиры из сказок не в силах войти в дом, пока жертва сама не позовет в гости. Берсерки звереют только в ответ на опасность. Сдобренная болевыми импульсами опасность их только раззадоривает, их нельзя трогать! Они шизики-мазохисты! Во времена борьбы с партизанами берсерки еще и улицы больших городов патрулировали. Они носили специальные опознавательные знаки, и никто, кроме самоубийц, не смел им перечить.

После того, как с партизанами было покончено, поступила команда прекратить штамповку берсерков. Но страшный дар к зверству – наверное, правильнее писать «дар» в кавычках – иногда передавался по наследству. Иногда, слава Богу. Лишь иногда.

«Дар» проявляется в отрочестве. И отроки, и отроковицы, наделенные «даром», но с низким коэффициентом лояльности исчезали бесследно. Их отбраковывали. Прочих брали служить в полицию. Слава Богу, от поколения к поколению берсерков будет рождаться все меньше и меньше. И уже сегодня, хвала Сестре, они редкость, реликты.

Сегодняшние берсерки добились права на инкогнито. Сегодня они – живая тест-система на уставные отношения в коллективах. Как сказочные вампиры умеют напрашиваться в гости, так и берсерки учатся пассивно провоцировать конфликты, чреватые направленной на них агрессией. Чреватые болью. Возможно, Зубов и отказался бы спарринговать в защитных костюмах, как алкоголик отказывается от безалкогольного пива. Берсерк алчет реальной драки, ему нужны настоящие опасности и боль-стимулятор.

А что сейчас? Сейчас он бы удовлетворился убийством одного Саньки, но разве Вовку остановить? И, самое обидное, берсерка потом никто не накажет, нет! Разве есть смысл наказывать ядовитую змею, которая всего лишь жалит в ответ на реальные угрозы и боль? Змея бывает неадекватной, да, но такова уж ее природа.

Баранкин влетел в КПЗ, когда Зубов уже нанес Ларину первый удар. Ногой в прыжке ударил Саню. Попал по печени, как боксеры говорят – в «нерв». Еще говорят боксеры, что боль от удара в печень «мимо нерва» терпеть можно, а попадание «в нерв» – это спазм, это нокаут.

Врет фольклор, мол, берсерки сражаются и мертвыми, но правда, что они каким-то чудом, в бессознательном состоянии всегда попадают по наиболее уязвимым точкам человеческого тела.

Ларина согнуло, он кульком трахнулся на бок, Зубов занес кулак... Куда бьет-то?.. В висок!..

– Не надо, Вовка... – прошептали сухие губы Федор Палыча. И тут жалость к павшему, но еще живому Саньке, стиснула сердце и выдавила: – Быстрее, Вовка! Спаси его, убей гада, змеюку подколодную...

Вовка Баранкин натянул «боевую перчатку», пролетая по коридорам маршрутом «кабинет – КПЗ». Влетев в КПЗ, Вовка метнул молнию, почти не целясь. Баранкин вообще скверно работал по целям, что Федор Палычу, само собой, было известно. А потому, когда шарик-молния мазнул Зубова по уху, Федор Палыч обманулся, дескать, это его, отца-командира, сердечная боль каким-то парапсихологическим манером подкорректировала траекторию полета шаровой молнии, помогла Вовке, спасла Саньку от удара в висок.

Так и не опустив занесенный кулак, Зубов повернулся к Баранкину. Ну точно – глаз ему Ларин таки поджарил. Заплыл левый глаз берсерка, ресницы и брови сгорели, веко распухло.

Баранкин продолжал бег, продолжая сжимать и разжимать пальцы в перчатке. Однако все прочие молнии улетели мимо. Все, кроме первой и последней. На финише, в метре от цели, никто бы не промахнулся.

Последняя молния взорвалась искрами, попав в локоть бьющей руки Зубова. Берсерк встретил бегуна Вовку сокрушительным ударом, бил наотмашь, рубчиками перчатки, вскользь по челюсти.

Челюсть выдержала, не сломалась, но вихрастую голову так мотнуло, что не сдюжили шейные позвонки, хрустнули, и Вовка свалился мертвым, растянулся у ног человеко-зверя.

Федор Палыч закрыл глаза. Сердце его на миг замерло, чтобы, спустя мгновение, заколотиться в бешеном темпе, вколачивая обратно в оплывшие телеса волевой стержень. Федор Палыча передернуло, будто он не в кресле сидел, а на электрическом стуле. Оплывшие жиром мускулы напряглись, надпочечники качнули в жилы норадреналин, глаза широко распахнулись, и... Увидели страшное!

Ударом в висок берсерк добил Ларина, а в КПЗ вбежал Максимка Белов! Ну, разумеется! А то как же? Догадался Максим войти в меню «обзор» и, методом перебора опций вывести на монитор дежурного те же картинки, что наблюдал Федор Палыч. Не удовлетворил Белов праздное любопытство в момент селекторного контакта и проявил смекалку. И, разумеется, сорвался, покинул пост, побежал друзей спасать.

Дежурный по отделению, согласно уставу, надевает ремень с кобурой. В кобуре – огнестрельный пистолет, большой и тяжелый, как и положено. Стрелять пулями по мишеням полицейские обязаны раз в полгода. Обязанности они выполняют, однако, формально, упражняются в стрельбе без всякого рвения и особого успеха. Огнестрельное оружие – пережиток. Пистолет – такая же архаика, как сабли почетного караула. Разве почетные караульщики всерьез рассчитывают на сабли?

Максим выстрелил. Пуля высекла из стены бетонную крошку. Серая крошка посыпалась на разбитый висок Саньки Ларина, припорошила остекленевшие глаза трупа. Берсерк волчком повернулся на сто восемьдесят градусов, с рубчиков его перчатки сорвались мелкие бусинки крови убитого Саньки.

Максим как выстрелил, так и застыл в ступоре. Нижняя челюсть Белова вздрагивала, глаза увлажнились, дернулись плечи, затрепетала рука с пистолетом, закостенел палец на спусковом крючке.

Берсерк, крутанувшись волчком, весь подобрался, готовый к хищному прыжку, но не прыгнул. Как будто споткнулся о невидимую преграду. Его остановила слеза, скатившаяся по щеке Белова. Звериная морда нехотя перефазовалась в суровое человечье лицо.

– Брось пистолет, – ледяным голосом приказал берсерк. – Опасность я ощущаю, как тупую боль. Перестань мучить меня опасностью, плакса, и я тебя не трону.

– Ты... – слезы из глаз Максима полились ручьями. – Ты... ты мразь!.. Ты... ребят... ты... Саня... он... он...

– Он присвоил себе право унижать других, а это больно. Умеешь делать что-то лучше других – помогай, а не унижай. Своим – помогай, чужих – казни. Сестра Спасительница говорила – убивай, но не унижай. Он нарушил Ее заветы, он чужой для меня.

– Вовка! Вовка хотел помочь... другу... своему... нашему другу... А ты... ты – мразь... Ты специально подстроил... Тебе... тебе нравится убивать!.. Я... я тебя... – окостеневший палец надавил на тугую дугу спускового крючка.

Берсерк среагировал на движение пальца стрелка феноменально скоростным кувырком. Вперед и в сторону кувыркнулся, чисто зверь, лишенный страха, подчиняющийся лишь инстинкту целесообразности.

Пуля, взвизгнув, отрикошетила от стены. Берсерк подкатился под ноги рыдающему стрелку и воткнул локоть ему в промежность. Подскочил, вышиб из трепещущей руки пистолет, вцепился зубами в горло Максима, прекращая свои и его мучения.

Пухлая пятерня Федор Палыча дернула на себя ящик стола, выдвигая, выворотила, сорвала ящик с направляющих пазиков. Из перекошенного ящика Федор Палыч достал металлический ящичек. Брякнул ящичком о столешницу так, что он подпрыгнул, а она завибрировала. Короткие пальцы, проворно вращая колесики с цифрами, набрали шифр, и металлическая крышка открылась. Пальцы подцепила рукоять бластера. Оружие пискнуло, оповестило, что персональный чип владельца отозвался на сканирующий сигнал, и единственный на все отделение бластер начальника готов к использованию.

Поднимаясь на ноги, Федр Палыч опрокинул кресло. Выбираясь из-за стола, задел бедром столешницу, качнул тяжеленную мебель, но боли в бедре не почувствовал, как будто берсерк в состоянии транса. С бластером на изготовку начальник вышел в коридор, повернул налево, и тут его окликнули:

– Палыч!

Начальник оглянулся – по коридору шагал Аркаша Смирнов. Шагал на прямых ногах, не глядя, засовывал кисть в «боевую перчатку» и никак не мог ее туда всунуть, не получалось.

– Аркадий, стоять!!!

– Палыч... – крик начальника, словно плеть скотину, остановил Смирнова. – Палыч, я пилигрима привез – в дежурке пусто, я глянул на монитор, а там...

– Аркадий, молчать! Кругом, марш! Вон отсюда обратно в дежурку! Это приказ!

– Палыч, ты меня за кого держишь? Палыч, мы...

– Тише, коллеги! Тише. Мне больно вас слушать.

Аркадий перестал видеть серое, с незнакомыми глазами, лицо начальника. Федор Палыч повернулся лысым затылком к Смирнову. Через плечо начальника Аркадий увидел того, кто просил тишины, разглядел фигуру Зубова в конце коридора, у поворота к КПЗ.

– Тише, не шумите, господа коллеги. Не делайте мне больно, господа, – появившийся в коридорном отсеке Зубов брел не спеша, лениво снимая с левой кисти боевую перчатку. Правая «варежка» болталась, небрежно прилепленная к поясу. – Федор Павлович, выкиньте бластер, – сняв перчатку, Зубов тыльной стороной левой ладони вытер красные губы, остановился, сплюнул розовую слюну. – Одумайтесь, господин начальник.

– Саню Ларина ты не просил одуматься. Его ты не предупреждал, мазохист.

Только что Палыч говорил хоть и строгим, но знакомым голосом, а сейчас Аркадий и голоса его не узнал, как и выражения глаз чуть раньше.

– А я и не прошу, – усмехнулся берсерк. – Я и не предупреждаю. Я советую.

– Ты, выродок, Саньку спровоцировал, Вовку убил, Максима, отвел душу, и тебе достаточно? Двух... трех смертей тебе, маньяк, хватило? Насытился двойным.., тройным кайфом, да? Больше не хочешь? Наелся? Сытый, да? Да, я спрашиваю?!

– Федор Павлович, у меня обожжено веко. Утихомирить боль я смогу только, если...

Луч бластера прочертил в воздухе неоновую линию. Берсерк шарахнулся к стене с той же феноменальной стартовой скоростью, что погубила стрелка Максима, однако неоновая нить все же прошила ему плечо. Луч уперся в торец коридора, сжег штукатурку, оплавил кирпич, а берсерк с дымящимся надрезом плеча, оттолкнувшись от пола левым каблуком, впечатал в стену ребро правой подошвы. Соскабливая штукатурку подошвой, берсерк добавил толчковый импульс к прыжковому, взлетев, буквально, под потолок. Луч бластера погнался за ним, вычерчивая на потолке рваную линию. Двигаясь из дальнего конца коридора, приближаясь, неоновый луч едва-едва не догнал, не разорвал надвое человеко-зверя, но «едва» не считается.

Берсерк шаркнул здоровой рукой по потолку, что помогло ему изменить положение тела в пространстве, ударил каблуком по исцарапанной подошвой стене и перепрыгнул косую неоновую планку, пролетел над лучом спиной вперед, полетел головой вниз и, пикируя, бросил в Федор Палыча мятую боевую перчатку, ту самую, для левой руки, которую снял лениво менее минуты тому назад.

Тяжелая «варежка» хлестнула пощечиной сосредоточенное лицо Палыча, он рефлекторно сожмурился, а неоновый луч вычертил на потолке бесполезную загогулину.

«Ежели Зубов такой прыткий, зачем позволил обжечь себе веко?» – подумал Аркадий о второстепенном, в то время как берсерк, вместо того, чтобы сломать себе шею, сгруппировался и живым сгустком энергии покатился по полу к Палычу, опережая его реакции, выживая, выигрывая, лишая шансов.

Человек в стрессовом состоянии – нормальный человек, а не берсерк – зачастую ведет себя и реагирует странно, парадоксально, абсурдно. Необъяснимо, как сумел Аркадий расслышать осторожные шаги за спиной. И обернулся, сам не понимая, как это у него получилось – оторвать взгляд от феерически жуткого зрелища в самый-пресамый кульминационный момент.

У себя за спиной Аркадий увидел пилигрима, который, замедляя шаг, спокойно взирал на происходящее, приближался.

Шумно пал Федор Палыч. Погас неоновый луч бластера, погасла и свеча жизни начальника отделения, единодушно избранного тремя ныне покойными и одним живым до сих пор полицейским. Тяжело вздохнул, переводя дух, берсерк Зубов. Пилигрим коротко, без замаха, ударил Смирнова собранными в щепоть пальцами за ухо, в результате чего полицейский Аркадий Смирнов лишился сознания.

3. Пилигрим

– Ты ударил полицейского! – вознегодовал берсерк. – Ты арестован! Стой смирно, не шевелись, иначе не поздоровится.

Интересные они существа, берсерки. Сам только что замочил четвертого полицая, харя измазана кровью третьего, а мне, видите ли, за отключку ублюдка – «не поздоровится». И ладно бы он негодовал на тему «не поздоровится» формально, так нет же, искренне негодует, псих ненормальный. Правильно говорили инструкторы – и психика у берсерков того-этого, и котелок варит весьма специфически.

– Я его ударил, – говорю спокойно, опустив руки, расслабив плечи, всем своим видом выражая покорность, – чтобы он на вас не напал. Я спас ему жизнь во имя Сестры.

– Ты верующий?

– Я – пилигрим. Совершаю паломничество из четырнадцатого сектора в Москву на Праздник Прозрения. Этот, – я опустил глаза, показал глазами на ублюдка, которого уложил «спать», – волею Сестры повстречался мне на пути и привез в отделение, дабы провести положенную идентификацию личности путника, то есть – проверить чип...

Рассказать, как этот просек, что происходит в родном отделении? Сказать, что и я сразу врубился в тему?.. Нет, пожалуй, не стоит. Берсерк – псих ненормальный, однако не слабоумный, и сам, должно быть, все понимает.

– Я тоже верующий, – берсерк провел здоровой рукой по волосам, смахнул прилипшую, потную прядь со лба, задел случайно выжженную бровь, сморщился, мотнул головой, как бы стряхивая боль.

Интересно он выглядит – веко обожжено, надрез на плече воняет паленым. Не очень он берегся от просто болезненной раны и очень от смертельного луча бластера. Впрочем, инструкторы говорили, что в трансе для берсерков пустяковые раны – это кайф, а в человеческой ипостаси они чувствуют боль иначе, чем мы, обычные люди. Учителя сравнивали их болевые ощущения с пресыщением обычного человека, например, сладким. Приторно сладкая боль раздражает, не напрягая. Туманное объяснение, однако, всецело понять берсерка можно, только став таким же берсерком.

– Ты веришь? – Я решил поиграть немножко в риторику. – И ты служишь оккупантам? А тебе не кажется, брат, что это нонсенс? Они казнили Сестру, они ее отвергли.

К моему удивлению берсерк принял игру.

– Сестра предрекала гибель их племени, Ее казнили трусы. Уверовавшие в Нее отреклись от палачей и восславили Прозревшую, – он говорил вдохновенно, как и подобает верующему, – и, покорно благоговея, ждут исполнения Ее пророчеств, – ему доставляло видимое удовольствие говорить о Ней, как и мне, как и всем истово верующим, – и разносят проповедники Слово Ее, и донесли его до нас.

– Сестра глаголила: «Не мир возлагаю Я на плечи избранных, но меч. Слово Мое отзовется в делах и сердцах гладиаторов веры». Я понимаю стих о гладиаторах так, что наше, избранных, предназначение – осуществление Ее пророчеств. Я – брат Ее гладиатор. Я разумею так, что промысел Ее состоял в том, чтобы Слово дошло до нас, покоряя пространства. Слово принесли оккупанты из племени Ее, им предначертано Ею исчезнуть, так обратим же мечи наши им на гибель, брат мой по вере.

– Ты не брат мне. Ты – еретик.

Я засмеялся. Я с самого начала, едва разобравшись в ситуации, знал, что мне придется сразиться с берсерком. Игру в риторику я не выиграл, но и не проиграл – каждый из нас остался при своем мнении, при своей вере. Интересно, выиграю ли я в реальной схватке? Я хорошо подготовлен, и учителя, и инструкторы говорили, что у меня есть все шансы одолеть даже берсерка, однако – на все воля Сестры, да святится имя Ее, да придет царствие Ее у нас, на нашей планете, и да исчезнет племя, Ее породившее, на веки веков, как и было предначертано Ею. Аминь.

– Из уважения к твоей вере, отрекшийся от братства со мной слепец, я откроюсь. Я – Непокоренный. Да-да, представь себе – мы, Непокоренные, еще живы. Живее всех живых. С моим чипом все в порядке, я бы прошел идентификацию и здесь, и в этом отделении, и пошел себе дальше своей дорогой выполнять свою миссию, но, едва переступив порог этого отделения, я понял – не получится мирно уйти. Тому виной ты, берсерк. Погибли полицейские, и я, увы, понадоблюсь служебному расследованию в качестве формального свидетеля финала кровавой драмы. А сие означает, что меня ждет отнюдь не формальное тестирование по обычным стандартам, а особое, которое попутно выявит и мою скрытую суть. Мне нельзя попадать под ПРИСТАЛЬНОЕ «око» следствия. Нам придется с тобой сразиться, брат берсерк. Существа той же, что и ты, природы, убили когда-то моего деда. Внук подготовлен лучше, посмотрим, сумеешь ли ты...

Он прыгнул. Он повернул голову, дабы лучше видеть меня здоровым глазом. Его рука со смердящим порезом болталась плетью. Он прыгнул, оттолкнувшись носком и прижав колено толчковой ноги к груди, выставив каблук тараном. Он прыгнул правильно – вперед и совсем немного вверх.

А я по-прежнему стою с опущенными руками. Ноги на ширине плеч, мышцы, естественно, расслаблены. Каждого можно научить обманывать собственные рефлексы и глушить инстинкты, оставаться спокойным и внешне, и внутренне, осознавая угрозу жизни. Каждый так сможет, если учителя опытные и полностью им доверяешь. Меня учили наслаждаться покоем перед схваткой. Опасности следует избегать, убегать, бежать от нее, а ежели невозможно, то ей надобно отдаться всецело. Почти как в том анекдоте, похабном, но мудром, который учит расслабиться и получать кайф, ежели тебя насилуют.

Я – антиберсерк, можно и так выразиться. Его кайф – ярость, мое блаженство – отсутствие эмоций в бою. Он входит в состояние транса, и я тоже в трансе, но, скажем так, с противоположным знаком. Он – огонь, я – лед. Он – зверь, я – растение. Он в своем трансе не боится боли, но опасается смерти, а я в своем – опасаюсь страданий, нарушающих благость покоя, но не боюсь погибнуть, ибо небытие есть вершина безмятежности. Его девиз – вопреки; мой – благодаря. Он скажет: есть упоение в бою, а я возражу: успокоение.

Его прижатая к груди нога разогнулась – каблук метил мне в печень. Между тем я начал поворачиваться немного раньше, плавно уводя живот от очевидной атаки. Я был как бы за закрытой дверью, и дверь вроде как начала открываться совсем медленно, совсем незаметно, без скрипа, чтобы он не успел переориентировать атаку. Она, эта дверь, отворилась, распахнулась, то есть – я, плавно наращивая темп, повернулся, развернулся боком, и он промахнулся, его каблук пролетел мимо.

Каблук протаранил воздух, прыгун оттопырил локоть. Его локоть свернул бы мне челюсть, однако я намеренно потерял равновесие, прогнулся в поясе, отшатнулся, одновременно всплеснул руками, чтоб не упасть, и, заодно, зацепил его горло большим пальцем.

Мой большой палец крючком воткнулся ему в гортань. Крючок-палец, зацепившийся за его тело в полете, потянул меня, податливого, за собой, разворачивая лицом к спине прыгуна, и моя вторая рука описала дугу, естественную и гармоничную, и ребро моей ладони ударилось в основание его черепа. И все было кончено. Я сломал ему шею. Я прикончил берсерка во славу Сестры. Аминь.

Волею Сестры одолев берсерка, я занялся инсценировкой.

Лысый жердяй еще теплый, чип в его предплечье пока активен. В пухлую руку мертвеца я вложил бластер, перенес труп берсерка к лысому, куцым пальцем мертвого ублюдка надавил на пуск бластера, прожег большую дыру в трупе верующего берсерка, в шее, в горле, сквозную.

Нормальная инсталляция? Вполне. Типа, лысый, отбрасывая копыта, пришил убийцу своих дружков. Косточки расплавились, и хрена-два эксперты определят истинную причину гибели потомка убийц моего деда.

Придирчиво оглядев инсталляцию и удовлетворенно хмыкнув, я занялся «спящим» – ясен пень, в кавычках – ублюдком. Нагнулся к нему, пристроился, поднял эту лояльную сволочь, взвалил на плечо и понес к выходу.

Прежде чем выйти во двор, задержался в помещении для дежурного, внимательно изучил крупномасштабную карту близлежащей местности, что висела на стене над монитором.

Ублюдок засек меня у самой околицы Н.П. Оттуда были видны только крыши, людей я не приметил, следовательно, и местные жители не видели, как пилигрим садится в джип с тонированными стеклами. Свидетелей моего появления нет. Последний лежит на плече.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Странные и необъяснимые события во Франции, Японии, Бразилии, Африке были только прологом глобальног...
И почему к бочке меда всегда прилагается ложка дегтя? Только Мариша познакомилась с мужчиной своей м...
По древним законам Воинства аракс Ражный, в миру бывший спецназовец, а ныне хозяин охотничье балы, д...
«Залп! Большая часть мимо, но позади уже кричит раненый. Хуже нет быть раненым. Кто-то не выдержал, ...
«В двенадцатое лето правления любимого римским народом и осененного милостью богов кроткого кесаря К...
«Особенно сильный удар тупым носком ботинка свалил его с четверенек на бок, и тотчас последовал еще ...